Суровое фэнтези про сказочное средневековье

Подходит читателям от 12 лет.

Глава 1. Художник

Жил-был Ви́льта-художник, который писал портреты, настолько живые, что казалось, вот-вот заговорят. Однажды так и случилось.

Но прежде чем появился говорящий портрет, художнику пришлось ох как несладко.

— Я у вас вышла сущей замарашкой! — возмущалась графиня, отворачиваясь от своего портрета.

— Ну уж не настолько я толст! — бормотал в дверях владелец табачной фабрики, пропуская пузо вперед.

Портреты в те времена заказывали только люди знатные и богатые. Каждый хотел увековечить себя для потомков, и в любой родовой усадьбе имелась длинная галерея портретов. По ней хозяин часами водил несчастного гостя и нудно перечислял все заслуги своих предков.

Художника приглашали в усадьбу, граф надевал свой лучший наряд, усаживался в бархатное кресло и велел, чтобы его изобразили сильным и мудрым, щедрым и справедливым, и желательно лет на десять моложе. Художник обещал, что на портрете граф будет, как живой.

Но когда портрет был готов, лицо графа почему-то приобретало удивительный коралловый оттенок.

— Кто?! Кто этот отвратительный старикан, которого ты намалевал?!

«Неужто в усадьбе нет зеркал, что граф себя не узнает?» — всякий раз терялся Вильта-художник.

— Прочь из моего дома! — кричал граф, и Вильту тотчас выставляли вон.

Увы, художник ничего не мог с собой поделать: графы на картинах выходили точь-в-точь как на самом деле. А такие портреты никто не хотел покупать и тем более вешать в семейной галерее.

Только деревенские дети нравились себе на портретах, тянулись к холсту и шептали: «Как близнец!».

Но людям простым — крестьянам, почтальонам, кухаркам и плотникам, не нужны были портреты.

— Графья пускай рисуются! А то стой полдня, как истукан, да еще и заплати за это!

Вильта путешествовал с места на место и брался за любую работу, в надежде, что однажды и кисть его найдет применение.

Много он обошел городов больших и маленьких, но отовсюду его выпроваживали. Угодить на портрет Вильты-художника считалось большим несчастьем. С кем это случится, тот всю жизнь будет мучиться неудачами. Даже заговаривать с Вильтой и пускать его на порог считалось дурной приметой. Теперь и деревенские дети, наученные взрослыми, разбегались, едва завидев человека в шляпе-цилиндре и с мольбертом под мышкой.

Исколесив добрую половину большого острова Лари и убедившись, что нигде ему не рады, художник вернулся в родной дом к старой матери.

Тоска и усталость лежали на ее некогда жизнерадостном лице. Она посмотрела на сына долгим тяжелым взглядом и сделала шаг назад, пропуская его в холодный, нетопленный дом.

Вильта ел густую гороховую похлебку с размякшими черными сухарями, такую же вязкую и сытную, как в детстве. А мать была совсем другой. Годы сильно изменили ее. Сосредоточенно и молча она собирала пальцем крошки со стола и складывала в передник.

В углу висел портрет покойного отца, и глаза его, как и при жизни, насмешливо блестели, а рот странным образом кривился в сторону. Отца Вильта писал по памяти, уже после его смерти. При жизни отец сейчас бы сжег такой портрет, но матери, Вильта знал, портрет пригодится — отец на нем был, как живой. Вильте даже слышалась неразборчивая отцовская речь, все из-за кривого рта. Вильта никогда не понимал его с первого раза, за что исправно получал розгами. Розгами же отец приучал сына к плотницкому ремеслу и наказывал за «уродливые» портреты.

Не отрываясь от крошек, мать сказала вдруг:

— Помнишь твои первые картинки? Речка, водяная мельница, помнишь? — ее лицо на миг просветлело, но тут же сделалось мрачным и мстительным. — Это все тот художник, это он научил тебя видеть в людях одно уродство. Вот что я тебе скажу: то был вовсе не художник, а дьявол.

Мать говорила о странствующем мастере, который провел в их деревне одно лето и был так добр, что немного позанимался с юным Вильтой.

— Нет, не художник, — повторила мать и злобно усмехнулась. — Дьявол! Дьявол наградил тебя своим проклятьем.

Она встала, и крошки с передника просыпались на пол. Мать не обратила на это внимания и медленно, тяжело переставляя ноги, двинулась в комнату.
Глава 2. Мальчика звали Вик

Вильта запер краски и портреты на чердаке и нанялся на лесопилку, как того желал отец. Он ухаживал за слабеющей матерью и надеялся, что заслужил ее прощение.

Когда матери не стало, художник поднялся на чердак и, не в силах удержаться, написал еще один, последний портрет.

Мальчика на портрете звали Вик, Виктор. Он был единственным другом Вильты, все остальные были всего лишь портреты в длинной галерее, по которой вела его жизнь.

Вик был сынишкой почтальона и с превеликой гордостью донашивал отцовскую шляпу-цилиндр. Летом и осенью он бегал босой на речку и рыбачил на всю семью — мать и троих сестер. Таким Вильта его и нарисовал — в цилиндре и с уловом в руке.

Отец-почтальон частенько отправлял Вика в усадьбу — забрать или доставить письмо. Сердце мальчика замирало, когда он стоял на пороге, дожидаясь, пока горничная принесет письма. Куда ведет парадная лестница? Какие секреты хранят тайные комнаты на чердаке?

Потом Вик рассказывал деревенским детям удивительные небылицы — старая графиня балуется колдовством, маленькая хозяйка превращается в птичку и летает где вздумается, а безумный граф вызвал на дуэль привидение.

Мать частенько давала Вику затрещину, чтоб не болтал глупостей, но на него это, к счастью, не действовало, и из усадьбы он всегда возвращался с новой порцией сказок.

Нарисованный Вик с интересом слушал истории о своем тезке. Как бы ему хотелось походить на Виктора не только внешне! Но внутри мальчик на портрете был другим. Он еще не знал толком каким именно, но очень боялся, что Вильта в нем разочаруется.

Не только о Викторе рассказывал художник. Он знал множество историй. Одни были захватывающими и полными приключений, как путешествие Альбура Ларийского к берегам Ингадо́ра, другие — тягостными, как тамаранская лихорадка, которая пришла однажды в деревню и в каждом доме взяла одного, а то и двоих. И за ними тоже пришла — за Вильтой и его другом Виктором. Но забрала только Виктора, а Вильту почему-то оставила. «Ошиблась, совершенно точно ошиблась».

Художник говорил с портретом как с живым, и однажды Вик заговорил в ответ.

Он спросил:

— Почему же ты так страшно кашляешь, Вильта, неужели та лихорадка за тобой вернулась?

— Ну что ты, Вик! Никогда прежде я не чувствовал себя лучше! Дай-ка я расскажу тебе о плавании капитана Зунга на Ледяную землю!

Зимой Вильты не стало. В последние дни он уже ничего не слышал и не говорил, только хрипел и кашлял. Казалось, его тело горело изнутри, подушка и одеяло вымокли от пота, хотя в доме некому было топить.

Вик звал и звал, но художник не откликался. Он пропадал, его утягивало в другой мир, мучительно и долго, и Вик боялся, что там, куда уходят в такой отчаянной борьбе, не может быть ни хорошо, ни спокойно.

Больше всего на свете Вику хотелось отбросить свой нарисованный улов и протянуть Вильте руку, накрыть его лоб прохладной мокрой тканью или хотя бы просто коснуться его плеча, чтобы хоть немного облегчить его страдания. Но как ни рвался он с картины, пошевелиться не мог. Он был нарисован, пригвожден к холсту, он был всего лишь портрет.

И когда художник перестал метаться и затих, Вик не мог отвернуться, закрыть глаза, чтобы не видеть его застывшего, истерзанного болезнью взора. Не мог даже заплакать, чтобы выпустить все то отчаяние, которое распирало его изнутри.

На миг в нем вспыхнула спасительная мысль: он тоже умрет, уйдет вслед за художником, который привел его в этот мир. И может быть, там, куда они направятся, все-таки будет лучше.

Вик ждал и ждал, призвав на помощь все свое мужество. Короткий день дарил ему слабую надежду, которую тут же отнимала тяжелая долгая ночь.

Глава 3. Доктор, могильщик и дровосек

Доктор пришел навестить больного художника лишь четверо суток спустя. Войдя в комнату под самой крышей, он не удивился: в прошлый визит было ясно, что Вильта не протянет до конца недели.

— Где ты был, пока он умирал в страшных мучениях?! — закричал Вик.

Доктор вскрикнул, подогнул колени. На мгновение взгляд его задержался на портрете, но нет, не портрет же с ним разговаривает!

— Старый черт! — пробормотал доктор, наскоро перекрестился и побежал вниз.

В тот же день явились двое и стали заворачивать Вильту в одеяло. Молодой дровосек морщился и фыркал от запаха. Лицо могильщика, серое, как мерзлая земля, не выражало ничего, кроме легкого презрения ко всему, что его окружало.

Дровосек обратил внимание на портрет:

— А ничего картинка. Может, удастся что-нибудь за нее выручить?

Могильщик не то кашлянул, не то усмехнулся:

— Только если дьявол раскошелится, да не дурак он сам с собой торговать.

Посмеялись и понесли художника вон, словно тот был не человек, а мешок с костями.

— Что с ним будет? — спросил Вик, но вышло совсем тихо, голос пропал.

Вик снова остался один. Он был всего лишь портрет, до него никому не было дела, даже дьяволу, о котором все говорили. Но художник… Художник был человеком, лучшим из всех, и никто не пришел ему на помощь, никого не опечалила его смерть.

«Зачем ты меня написал? Зачем дал мне способность видеть? Чтобы показать мне такое? Лучше бы ты меня сжег» — думал Вик.

И снова со всех сторон наползала непосильная тьма, заставляя каждую мысль звучать страшнее и громче.

Глава 4. Новые хозяева

Дом пустовал недолго. На исходе зимы приехали муж с женой и тремя детьми — дальние родственники Вильты. Кем они ему приходились, Вик так и не понял, они не называли его ни дядей, ни братом, ни как-то иначе, исключительно «стариком».

Мужа звали Брун, он носил густую рыжую бороду и пузо, на вид твердое, как броня. Он любил глупо шутить, каждый вечер выпивал бочонок пива и счастливо засыпал, сотрясая дом оглушительным храпом.

Жена Бруна всегда хранила молчание. Целыми днями она с измученным видом терла в доме половицы, стены и ложки. Единственным звуком, который она издавала, был протяжный стон, когда ее взгляд натыкался на еще не убранный угол.

Вик надеялся подружиться с детьми, но отец строго-настрого запретил им подниматься на чердак, «потому что именно там помер старик». На вторую ночь, когда отец захрапел, а мать свалилась в сон после долгой уборки, старший мальчик заглянул на чердак.

Он ступал крадучись, стараясь не потревожить половицы. В центре комнаты он остановился и встретился взглядом с Виком. Сперва мальчик отскочил, но тут же приблизился вновь.

«Заговорить или нет?» — колебался Вик. Перед ним стоял такой же мальчишка, как и он сам, и глядел без испуга, без отвращения, скорее с любопытством.

«Было бы хорошо поговорить, рассказать ему о художнике, о Викторе, об Ингадоре и Ледяной земле» — думал Вик.

Столько удивительных историй он слышал от художника! Особенно хороша была та, где Вильта впервые увидел море.

Море было безмятежным, оно струилось, как нежный голубой шелк. А прямо над водой летел белый лебедь и громко кликал. Словно созывал людей, птиц и все живое: «Смотрите, смотрите, какая красота! Где же вы все?»

Но на всем берегу не было никого, кроме Вильты. Он стоял, крошечный человек перед лицом бескрайнего мира, и распахнув глаза так широко, как только мог, смотрел на этот мир за всех людей на земле.

И вдруг на внутренних весах Вика это воспоминание перевесило страдание, которого было так много в его сердце. Он хотел заговорить, засмеяться, рассказать мальчику обо всем.

И сынишка Бруна, словно почувствовав это, подался вперед, чуть повернул голову, подставляя ухо, чтобы не пропустить ни слова.

Внезапно дверь чердака распахнулась и на пороге появился Брун. В животе у него был бочонок пива, а в руке — кочерга.

— Ты! — гаркнул он, увидев сынишку. — Хочешь, чтобы тебя черти съели?! А ну быстро спать!

Он схватил мальчика за ухо и поволок вниз.

Глава 5. На костре

Наслушавшись о художнике всяких суеверий, новые хозяева решили избавиться от портретов. Увязали все, что было на чердаке, погрузили в телегу и повезли на окраину деревни. Детей не взяли. Когда хозяин выносил Вика, старший мальчик посмотрел на портрет с обидой, тряхнул посиневшим ухом и принялся возиться с младшими.

— Прости, — прошептал Вик, стараясь, чтобы его голос проник только в голову мальчика, но не Бруна и остальных.

Мальчик услышал, оглянулся, ничего не понимая. «Не поверит» — с грустью подумал Вик.

Дверь за ними захлопнулась.

Вик впервые покинул дом. Свет ослепил его. Кругом было столько воздуха и серого неба, а укрытые снегом поля тянулись так далеко, что становилось страшно, до чего большим и неуютным оказался этот мир, просто огромным по сравнению с чердаком.

Не желавшая отступать зима набросилась на Вика ледяным ветром и проникла в каждую трещинку краски. Ему стало больно от мороза, и страх еще сильнее заколотился в груди — куда его везут? Он очень хотел вернуться домой, на чердак.

Под большим лысым дубом на окраине деревни собрались все — могильщик, доктор, дровосек и два десятка людей, которых Вик прежде не видел.

Все были веселы, как перед праздником. Только могильщик привычно обзирал толпу с легким презрением. Казалось, это выражение застыло на его лице много лет назад, как на портрете, и с тех пор могильщик не мог пошевелить ни одним мускулом.

Дети лепили шарики из снега и бросались ими друг в друга. Это зрелище немного успокоило Вика, ему тоже захотелось зачерпнуть пушистого снега. Он попытался поднять руку, но она, конечно, не шевельнулась.

Вик раздраженно вскрикнул. Жена Бруна обернулась и смерила его подозрительным взглядом.

— Что? — огрызнулся Вик.

Его резкий голос, должно быть, прозвучал слишком громко в ее молчаливой голове — она отпрянула и едва не свалилась с телеги.

Муж вовремя ее удержал. Они тревожно переглянулись.

Брун остановил лошадь возле дуба и пробормотал, слезая с телеги:

— Они все прокляты.

— Кто? — спросил Вик.

— Не слушай его, — велел жене Брун. — Встань подальше.

— Да что с вами такое? — рассердился Вик.

И тут он увидел костер. Сверкнули искры, пламя занялось и побежало вверх по шалашу из прутьев и соломы. Казалось, маленькие юркие существа прыгают с костра в серое небо и превращаются в дым.

— Ну что, готовы поджарить парочку графов? — пророкотал Брун.

В ответ послышался одобрительный гул.

Брун с наслаждением ухмыльнулся. Он поднимал над головой портреты и позволял толпе вдоволь посмеяться над графами и графинями.

— Граф Цыплячья башка — узнаете? Говорят, он даже не умеет написать собственного имени, «птичку» ставит!

— Ой, ой, глядите, да это же великий граф Трюфель, который в прошлый урожай так объелся трюфелей, что помер прямо за столом!

Цыплячья башка и Трюфель полетели в костер. Пламя исказило их лица, разорвало холст в самой середине, и они превратились в черный дым, который унесло в небо.

Сердце Вика провалилось в пустоту. Эти портреты не умели говорить, но он словно слышал их крики, чувствовал смертельный жар костра. Как никогда ему хотелось закрыть глаза, отвернуться, исчезнуть. Но рама держала крепко.

— А вот и наш благодетель, — обрадовался Брун, добравшись до портрета остроносого графа с тяжелыми седыми бровями. — Ну что, как поступим с его высочеством?

— В огонь его! — закричал народ. — Ему лишь бы воевать да сдирать с нас три шкуры! В огонь!

— Быть по сему! — заулыбался Брун и отправил графа на костер.

Толпа ликовала, Брун светился от удовольствия. Экое он придумал развлечение! Зауважают его на новом месте.

Вскоре на телеге остались только дети — портреты деревенских мальчишек и Вик. Вик завидовал им — они ничего не чувствуют, они хоть и выглядят, как живые, но это просто краска. Им не будет больно, они даже не знают, что существуют.

Толпа стихла, веселье пропало.

— Детей как-то жалко, — сказал дровосек.

— Это не дети! — рявкнул Брун. — А самые настоящие черти с ангельскими лицами! Я своими ушами слышал, как они бормочут проклятия.

Женщины ахнули.

Брун с удовольствием продолжил:

— Они заманили на чердак моего старшего сына. Боюсь даже думать, что бы они с ним сделали, если б я не подоспел вовремя!

Жена Бруна закивала.

— Тогда и их в огонь! — крикнул кто-то.

— В огонь! В огонь!

Стремительно исчезали в огне детские портреты. Вик думал, что не выдержит этого, что сердце его треснет, и все будет кончено. По правде говоря, он даже просил об этом, но жизнь, похоже, не собиралась отступать от своего плана.

Брун поднял Вика на головой, чтобы все могли хорошенько его рассмотреть и объявил:

— А этот — самый опасный из всех! Любимчик старика, последнее зло, которое он породил перед смертью. Сам дьявол водил его немощной рукой. А когда портрет был закончен, дьявол утащил старика прямиком в ад, туда, где ему самое место.

— В огонь! В огонь! — услышал Вик, его изнутри словно набили иголками.

«Бросай же, — просил он. — Пусть все закончится».

— Стойте! Это же Виктор! — закричала старуха, проталкиваясь вперед.

Толпа растерянно смолкла и пропустила ее. Старуха подошла так близко, что Вик почувствовал пар от ее дыхания. Глаза у нее были бледно-голубые, по краю зрачка бежала белая оборка.

— Ну точно! Вик, сынишка почтальона!

— Вы что-то путаете! — раздраженно пробормотал Брун. — Ему самое место в огне!

— Ничего я не путаю! — отсекла старуха и снова счастливо посмотрела на Вика. — Как я любила слушать его сказки, когда была маленькой! Увы, он прожил недолго, его забрала лихорадка. Мы всей деревней молились, чтобы он выздоровел, но, верно, Богу он был нужнее там, чем здесь.

Старуха помолчала и твердо сказала:

— Я его забираю!

Брун попытался возразить, но подошел доктор и протянул ему несколько монет.

— Полагаю, этого будет достаточно?

Брун пересчитал взглядом деньги и нехотя выпустил картину.

— Вы совершаете большую ошибку, он не тот, за кого вы его принимаете, — предупредил он, пряча деньги в карман под пузом.

— Ну что, пора и пообедать, — объявил могильщик и зашагал обратно в деревню.

Люди побрели следом, оставив пустые почерневшие рамы догорать на обочине.

Глава 6. Девочка по прозвищу Колосок

Старуха не пошла в деревню вместе с остальными, она уверенно двинулись в противоположную сторону, в лес. Портрет она несла под мышкой, и тепло ее мягкого рукава успокаивало Вика, дрожь отступала. Чем дальше они уходили от костра, тем слабее становился ужас. И все же Вику было тревожно, ведь хозяин не ошибся: Вик не тот, за кого она его приняла.

Зимний лес выглядел неуютно: мерзлая земля и черные, словно обугленные стволы деревьев. Старуха остановилась возле позабытой водяной мельницы.

— Помнишь это местечко? — спросила она, усаживаясь на бревно. Портрет она поставила рядом. — Это мельница моего отца. Помнишь? Он тоже любил твои сказки. Меня ты, наверное, тоже не помнишь, столько лет прошло. В деревне меня прозвали Колоском, за тощую соломенную косичку. Да и кто еще мог родиться у мельника, как не Колосок?

Она рассмеялась звонким детским смехом, и Вик ясно представил себе эту старуху маленькой девочкой, бегущей по зеленому лугу в лес, к отцовской водяной мельнице.

— Вспомнил теперь? Хорошо. Когда мне было семь лет, а тебе одиннадцать, я сказала старшей сестре, что выйду за тебя замуж, а она стала надо мной хохотать. Когда мы собирались у костра и ты рассказывал истории, я слушала внимательнее всех. Помнишь? Я надеялась, что ты заметишь. Перед сном вместо молитвы я повторяла про себя твою новую историю. Я знала их все наизусть. Больше всего я боялась, что ты полюбишь вместо меня маленькую графиню, потому что она умела превращаться в птичку, а я нет.

Колосок помолчала. Вик не смел признаться ей в том, что он не Виктор, а всего лишь портрет.

— Когда пришла лихорадка, я молилась, чтобы она забрала меня вместо тебя. Никого из детей к тебе не пускали, боялись, что болезнь перейдет на нас. Я стояла под твоим окном и просила, просила. Но болезнь одержала верх. Как же я хотела лечь прямо там и тоже умереть!

Вик вспомнил художника, сражавшегося за свою жизнь, и снова тоска наполнила его, как будто никуда не уходила.

— Судьба забрала всех, кого я любила, — сказала Колосок. — Родами умерла моя мать. Она ласкала и кормила моих старших братьев и сестру, пела им колыбельные, а мне, младшей, ничего не досталось. Я даже не слышала ее голоса, только предсмертный вздох.

Потом лихорадка взяла Виктора. А вскоре граф развязал очередную войну. Его армия была разбита, но он и его сын благополучно вернулись домой, а отец и братья Колоска навсегда остались на поле боя.

По закону проигравшего графа обязали отдать победителю золото, лучших лошадей и сотню молодых здоровых девушек. Колосок была еще слишком мала, но ее сестра подходила по возрасту. К тому же за нее некому было заступиться. Таких девушек, потерявших на войне отцов, братьев, женихов, было много. Их-то и отправили на откуп. Колосок больше никогда не видела сестру. Она осталась на свете совсем одна.

— Как видишь, чудес от жизни я не видала. И тогда я поклялась себе, что больше никого никогда не полюблю, потому что нет ничего страшнее, чем потерять того, кого любишь.

Сердце Вика сделалось тяжелым, в груди закололо, словно это было не сердце вовсе, а заостренный камень. Наверное, в жизни действительно нет чудес, одно только зло. Художник все выдумал про океан и мореплавателей. И нет никаких белых лебедей, которые кличут, пролетая низко над водой. Если бы только Вик мог вытащить из груди свое сердце и бросить его прочь, чтобы ничего больше не чувствовать!

Все в деревне жалели Колоска, но после войны никто не смог бы ее прокормить. И жена почтальона, мать Виктора, решила устроить ее служанкой в усадьбу. К тому самому графу, который отправил на смерть ее отца и братьев, и отдал в плен ее сестру. Колосок сбежала. На болоте ее нашел егерь и вернул в деревню. Мать Виктора убедила ее, что другого выхода нет, одна она пропадет.

Колоску досталась тяжелая работа — скрести полы. Целыми днями она вычищала крошки из трещин, рассказывая самой себе истории, которые слышала от Виктора, только они и помогали ей дотянуть до вечера.

Истории, кстати, оказались чистой правдой. Граф был совершенным безумцем и большую часть дня проводил на чердаке, сражаясь с призраками. Графиня уединялась в Красной гостиной и высматривала судьбу на дне кофейной чашки. А чтобы сбывались только определенные предсказания, ставила свечи в круг и чертила на полу таинственные знаки. А Колоску потом приходилось все это оттирать.

Иногда в усадьбу прилетала синяя птичка с хохолком. Это, верно, была маленькая хозяйка. Едва ей исполнилось четырнадцать, ее выдали за золотодобытчика из Аль-Сьора, и она уехала далеко-далеко. Супруг, конечно, не отпускал ее домой. Хорошо, что она умела превращаться в птичку.

Так Колосок и прожила всю жизнь в усадьбе. Со временем она стала горничной, затем экономкой. Она была трудолюбивой, не болтала и не сплетничала. Слуги относились к ней с уважением, а когда она состарилась, семья графа взяла на себя ее содержание.

— Видишь, как славно сложилась моя жизнь! Все благодаря тому, что я зареклась любить, — сказала Колосок, улыбнулась и разрыдалась.

Вик чувствовал себя пустым местом, а так хотелось коснуться ее плеча, чтобы хоть как-то утешить.

— Спасибо за то, что спасли меня от огня, — тихо сказал он. Голос его был хриплым и слабым, надломленным, словно опаленным.

Колосок вскинула голову и расхохоталась:

— Чудо! Ну чудо! Из всех недугов разума жизнь одарила меня этим — разговаривать с портретом! А ведь я было думала, что чудес на свете не бывает! До чего же ты глупая, Колосок! Гляди, какой славный подарочек припасла тебе судьба!

И она ушла. Ушла в деревню, оставив Вика одного в лесу.

Вик звал ее изо всех сил.

— Я в самом деле могу говорить! Тебе это не чудится! Я правда могу!

Но Колосок не вернулась. А потом из глубины леса пришла метель и укрыла все холодной серой тенью.

Глава 7. Метель

Маленький Вик стоял, прислоненный к бревну, посреди снежной мглы. Исчезли деревья и водяная мельница. Колосок, должно быть, уже добралась до дома и отогревается горячим чаем. Сейчас она взглянет в окно и опечалится, загрустит о бедном Вике. Едва уляжется буря, она, конечно, вернется и возьмет его домой. Нужно только подождать.

И Вик заставил себя думать о солнечном утре, которое непременно наступит, ведь так бывало всегда, пока он жил на чердаке. Он любил наблюдать из окна, как бушуют грозы, летают, словно ведьмы, разгулявшиеся на небесном шабаше. Но до Вика с художником никаким ведьмам и молниям не добраться. В доме тепло и сухо. А какие удивительные разговоры случаются в непогоду!

Налетел ветер и толкнул раму, Вик повалился набок. Если его унесет в лес, Колосок не сможет его найти. Ветер как нарочно накинулся вновь. Вик упал лицом в снег. Ветер играл с ним, как мальчишка с обручем — катил в глубину леса. Ветру не объяснишь, что Вик ждет Колоска, которая обязательно за ним придет.

Вик столько раз перевернулся, что казалось, рама в любую минуту развалится. Мелькнула счастливая мысль, что если ветер сломает раму, Вик станет свободным, покинет картину и побежит в деревню. Вот Колосок обрадуется, увидев его, настоящего, на пороге!

Ветер долго трепал Вика, а когда ему наскучило, подбросил портрет и уронил в снег. Вик лежал на мокрой земле, а над ним в бешеной пляске кружила метель. Силуэты бесконечно высоких деревьев нависали над ним и рассматривали: кого это занесло?

Вик должен был сражаться с этой мыслью, но она была сильнее: Колосок тебя не найдет, никто тебя не найдет. Ты один посреди огромного леса и останешься здесь навсегда. Казалось, это сама метель говорит и смеется.

— Колосок! — закричал Вик, но метель схватила и задушила его зов.

Вик набрался сил и закричал вновь, стараясь преодолеть ветер и расстояние и заставить Колосок услышать его.

«Без толку! Ей нет до тебя никакого дела, ты всего лишь картинка» — насмехаясь, завывала метель.

Но Вик все равно звал. Он вдруг понял, как страшно исчезнуть, остаться здесь на века и никогда больше не услышать человеческий голос и не заговорить самому. Голос — это все, что у него было. И он звал и звал, покуда были силы.

Глава 8. По лисьему следу

Много дней Вик лежал на снегу и твердил одно-единственное слово: Колосок. Больше у него ничего не осталось. В этом слове соединилось все.

Когда Вик уже почти потерял надежду, почти замолчал, метель ушла, и над лесом засияло солнце, раскинулось огромное синее небо и пришли облака. Но главное, Вик услышал голоса. Это птицы пели, кричали и спорили, совсем как люди. Счастье захлестнуло Вика. Он чувствовал, как оно переливается в груди, как целое море — такое, каким описывал его художник.

«Это ничего — провести здесь всю жизнь, это будет очень даже хорошо», — подумал Вик. Он знал, что будут еще метели, дожди и летний зной, со временем краску размоет, рама отсыреет и сгниет, и Вика не станет, но до тех пор, разве не прекрасно будет слушать птичьи голоса и разглядывать причудливые облака, никогда не одинаковые?

Едва он об этом подумал, как перед ним возникла морда и заслонила собой облака. Вик вскрикнул, и рыжий зверь, похожий на собаку, отпрянул. Но тут же осторожно приблизился, обнюхал Вика блестящим черным носом, лизнул краску. Сел рядом, обернувшись хвостом, и уставился на Вика.

— Меня Виком зовут, — представился портрет.

Зверь определенно его услышал — повел ухом и наклонил голову набок.

— Я таких, как ты, раньше не встречал, — сказал Вик.

Зверь шмыгнул носом: «Я таких, как ты, тоже не видывал».

— Меня нарисовал Вильта-художник, который видел море и белого лебедя над водой. Как думаешь, существуют на свете лебеди?

Рыжий вскинул голову, указывая на птиц.

— Да, лебедь — тоже птица. Большая, с длинной шеей. Значит, ты таких видел?

Зверь высунул язык и быстро задышал — судя по всему, лебедей он встречал не раз. «Вот погоди до весны, я их тебе покажу»

Было так здорово обрести собеседника. Все же птицы летали где-то высоко и не обращали на Вика внимания, а этот зверек с умными глазами был здесь, рядом, готовый выслушать и понять.

Вдруг раздался громкий хлопок. Зверек заскулил и повалился на землю. Закричали, заметались птицы.

Неведомая сила придавила Вика к земле. Несколько мгновений он не понимал, что случилось. Лес поплыл перед глазами.

Вик услышал хруст снега. Шаги. Мужчина в тяжелых сапогах приблизился и поднял зверька за шкуру. Зверек, который только что смотрел на Вика и слушал его рассказ, безжизненно висел в руке человека.

Если бы Вик не отвлек его!

Охотник осмотрел зверя, провел рукой по хвосту и сунул в мешок. Вик заметил, что на голове у него была шапка из рыжего меха. Довольная улыбка не сходила с лица охотника. Он перевел взгляд на Вика и нахмурился.

— Это еще что? — пробормотал он и огляделся. Не найдя следов другого человека, он снова подозрительно уставился на портрет.

Вик молчал. Он ненавидел свой голос, который не принес ему ничего, кроме несчастья. Брун был прав, портреты художника прокляты, и Вику самое место на костре.

— Откуда ж ты взялся? Неужто хозяина волки загрызли? — раздумывал Охотник, глядя на портрет и почесывая густую черную бороду.

Наконец он взял портрет под мышку и двинулся по глубокому снегу через лес.

Глава 9. В доме охотника

Охотник шел по собственным следам, увязая в снегу. Один раз остановился, чтобы съесть под сосной ломоть хлеба с вяленым мясом. Глотнул из фляги, выдохнул и поморщился.

Много часов прошло, прежде чем они достигли охотничьего дома. Их встретили два больших черных пса.

— Привет, разбойники! — засмеялся Охотник и потрепал их по макушкам.

Лай напугал Вика, но и напомнил о деревне — о старшем мальчике и Колоске, которых он, наверное, никогда уже не увидит.

Войдя в дом, Охотник бросил на пол мешок, прислонил к стене портрет и разделся. Потянул носом воздух.

— Эра, неси похлебку, я голодный, как волк!

Из второй комнаты показалась девушка с красивыми узкими глазами. Никогда прежде Вик не видел таких глаз. У нее была длинная черная коса, а подол платья был расшит красным узором — травой и цветами. На шее висел деревянный медальон с неизвестным Вику знаком.

Эра поставила на грубо сколоченный стол миску с дымящейся похлебкой и положила хлебный край. Спохватившись, сбегала за ложкой, но Охотник уже уселся и принялся есть руками, загребая жижу хлебом.

Пока он ел, Эра стояла в дверном проеме, опустив глаза в пол и покорно сложив руки.

Охотник сплюнул.

— Опять твои дурацкие травы!

— Они успокаивают сердце, — сказала Эра с акцентом.

— Еще раз положишь… — Охотник не закончил, но судя по тому, как съежилась Эра, она прекрасно знала, что будет.

Охотник опустошил миску, сделал глоток из кожаной фляги и кивнул на портрет.

— Подарок тебе принес, хоть ты и кормишь меня этой дрянью. Ну, как?

Эра осторожно приблизилась к портрету и очень внимательно посмотрела Вику в глаза. Протянула руку и потрогала краску.

Сказала тихо:

— Как живой.

Она говорила на чужом языке, но Вик прекрасно понял ее слова.

— Эй! Я же запретил эту тарабарщину! — прикрикнул Охотник.

Эра ссутулилась, вжала голову в плечи.

— Это называется портрет, — сказал он. — Очень дорогая вещь. Такие только у богачей бывают. И мешок разбери. Там тебе еще один подарочек. Видишь, сколько подарков я тебе приношу? А ты, как ты меня отблагодарила?

Эра поджала губы.

— Что ты за женщина, если не можешь ни родить, ни даже похлебку сварить? Я тебя спас, сделал своей женой и даже позволил носить в доме этот дикарский наряд! А мог бы продать! Хоть бы какой прок с тебя был.

Эра закрыла глаза и отвернулась. Вику хотелось обнять Эру, укрыть от Охотника, позволить ей перенестись ненадолго в другое место, туда, где ей было хорошо и спокойно.

Охотник сплюнул и ушел в комнату.

Эра медленно потянулась к мешку. Она уже знала, что там, губы ее дрожали. Она бережно достала зверька и положила себе на колени. Слезы полились из ее красивых глаз.

— Прости человека, чудо леса, прости его жестокое сердце, — укачивая зверька, шептала Эра на своем удивительно красивом языке.

— И ты прости человека, — сказал Вик.

Эра подняла глаза.

— Живой, — сказала она и снова заплакала, прижавшись лбом к его лбу.

Глава 10. Лесная девушка

Несколько дней Охотник отдыхал. Фляга с напитком, от которого он морщился, пустела, и он злился. Но злился не на флягу, а на Эру.

— Ты опять бормотала на своем языке? — этого ему было достаточно, чтобы поднять на нее руку.

Он грозился оборвать ей косу, выгнать на мороз или отдать собакам, потому что кому нужна жена, которая не может родить?

Он ждал, что Эра будет просить прощения, ползать у него в ногах, но она только закрывала глаза и отворачивалась.

Это приводило Охотника в ярость:

— Не смей отворачиваться, когда я с тобой говорю!

Он бил ее по лицу и швырял в угол.

А потом подползал к ней, как пес, и скулил:

— Ну почему ты не можешь меня полюбить? Ведь я все для тебя делаю! За что ты меня ненавидишь?

И чтобы он успокоился, Эра гладила его по голове. Лицо ее ничего не выражало. В такие минуты она уходила в прошлое, к своей семье, к очагу своей матери, чтобы набраться сил для нового дня.

Когда Охотник уходил в лес, Эра пела, наводила порядок и заваривала травяной чай. Рассказывала Вику о своей сестре:

— Мы с Ану́ очень дружили, даже придумали свой язык — папа смеялся, что мы клекочем друг с дружкой, как две орлицы. Ану особенная, у нее кожа и волосы — как первый снег. Такие люди рождаются очень редко. Она знала наизусть все легенды племени и по вечерам рассказывала нам у костра о чудесах леса и силе, которую дают травы и песнопения наших предков.

Некоторое время Эра молчала, грея руки о глиняную чашку.

Почти все погибли, когда в деревню пришли охотники. Каждого из них сопровождали огромные псы. Они были злее волков. Мужчины племени храбро сражались, но охотники подожгли Древо силы, и мужчины не смогли больше биться.

Охотники согнали стариков, женщин и детей и стреляли в них невидимыми стрелами. Эра никогда не видела такого оружия. Они пощадили только молодых девушек и стали грузить их в телеги.

Ану жалась к сестре. Всё погибло — Древо силы, родители, братья, бабушка, племя. Где взять силу, чтобы это пережить?

К ним подошел Охотник с двумя черными псами и оторвал Эру от сестры. Ану закричала, Эра попыталась отбиться. Ану забрали другие охотники и затолкали в телегу вместе с остальными девушками. Эра осталась с Охотником одна. О судьбе сестры она знала только то, что ее отвезли на рынок и продали в услужение.

— Почему ты не убежишь? — спросил Вик.

— В одиночку мне не выжить.

У Вика было на этот счет другое мнение:

— Ты просто его жалеешь! Жалеешь убийцу! Смотреть противно, как ты гладишь его по голове и лечишь травами!

— Да, — призналась Эра, — жалею. У него в сердце много злобы, обиды и страха. Никогда еще я не встречала такого несчастного человека. Я хотела бы его вылечить, подарить ему внутреннюю силу, но он отказывается принимать травы и запрещает мне петь.

— Уходи! Рано или поздно он тебя убьет! — разозлился Вик.

Эра ничего не ответила.

Глава 11. Внутренняя сила

Второе лето Вик жил в доме Охотника. Эра по-прежнему не могла родить, Охотник все чаще опрокидывал себе в горло полную флягу, а его удары становились все беспощаднее. И как бы Эра ни залечивала раны травами, внутренняя сила оставляла ее. Она хромала и мучилась головными болями.

Но Вику не удавалось подвигнуть ее на побег.

— Как я его оставлю? — говорила Эра.

— Неужто ты его полюбила? — раздражался Вик.

Она прислушивалась к своим чувствам.

— Нет, — выдыхала. — Но мне стыдно, что я не справилась со своей задачей.

— Опять ты про свою задачу! Что ты заладила?!

— Если бы я родила ребенка, это вылечило бы его сердце…

— Ох, лучше мне ослепнуть и оглохнуть! — ругался Вик.

Будь у него руки и ноги, он вынес бы ее из этого проклятого дома и пошел куда глаза глядят. Всюду лучше, чем здесь. Но у него не было ни рук, ни ног, только этот бесполезный голос. И ночи напролет он думал, какие слова найти, чтобы убедить Эру.

Однажды Охотник снова рассердился.

— Болтаешь с этим чертовым портретом, словно он человек! У тебя есть муж! Ты с мужем должна разговаривать!

Эра привычно съежилась в ожидании удара.

— О чем ты хочешь со мной говорить? — спросила она спокойно.

Это еще больше взбесило Охотника.

— Ни о чем! Смотреть на тебя противно! Стала такой уродливой, что тебя даже на рынке уже не продать!

В дверях он остановился и кивнул на портрет:

— Вернусь, пущу на растопку.

С такими словами он ушел на охоту.

В этот раз Эра не радовалась, не пела, не заваривала травы. Села в углу рядом с Виком и отрешенно смотрела в пол. Вик понял, что это его последний шанс.

— Надо уходить! Охотника нет, и собак он взял с собой, никто нас не остановит.

Эра не отвечала.

— Давай, пока не кончилось лето, — настаивал Вик. — Если дотянешь до осени, останешься на зиму, а там и навсегда.

Слеза поползла по ее щеке, но она по-прежнему хранила молчание.

— Ты правда хочешь, чтобы твой ребенок все это увидел? Охотник заставил тебя смотреть, как казнили твою семью, и ты хочешь, чтобы твой ребенок смотрел, как его отец казнит его мать? Смотрел и ничего не мог сделать, не мог заступиться? Ты этого хочешь?!

Слезы застыли в глазах Эры, она посмотрела на Вика так внимательно, будто увидела все его страдания, о которых он так долго молчал.

— Я должна поговорить с бабушкой, — сказала Эра.

Едва стемнело, она развела костер, вынесла Вика во двор и прислонила к сосне.

Вик пытался отговорить ее от опасного ритуала. Нельзя без нужды тревожить духов в их в вечном покое, Эра сама говорила. Для духа возвращаться на землю — большое страдание, тем более если смерть была тяжелой. Духи могут разгневаться и отнять у человека внутреннюю силу. Но Эра не слушала. Она была уверена, что только бабушка сможет указать ей дорогу.

Эра ходила вокруг костра, подбрасывая травы в огонь, и пела. Обращалась к чудесам леса и духам предков, звала бабушку и просила совета.

Вик смотрел, как убегают в небо искры, маленькие огненные существа, и растворяются, уходя в другой мир. А если духи не ответят, и Эра подумает, что они против побега? Охотник сдержит слово, и Вик станет россыпью искр. Что тогда будет с Эрой? Достанет ли у нее сил, чтобы уйти?

Долгой и монотонной была ее песнь. Луна перешла из одного конца неба в другой. Все запасы трав отдала Эра огню. Но духи не отвечали.

— Пойдем, соберем вещи, — тихо попросил Вик.

Но Эра вдруг замерла, страшно округлив глаза, и упала на землю.

Вик закричал. Он тянулся к ней изо всех сил, но рука не выпускала нарисованную рыбу, словно та была ему дороже, чем жизнь Эры. И Вик ненавидел себя, ненавидел свое нарисованное, неподвластное тело.

Все повторялось. Словно дьявольский круг, из которого не было выхода. Художник, сожженные картины, лесной зверь, теперь Эра. Вик не несет с собой ничего, кроме проклятия. Хорошо, что Колосок оставила его в лесу, иначе он привел бы смерть и в ее дом. Он должен был сгинуть в этом лесу. Должен быть сгинуть.

Вик промучился до рассвета, пока мысли его не умолкли, придавленные отчаяньем.

Солнце коснулось деревянного медальона на груди Эры. Вику показалось, что шевельнулся палец на ее руке. Но Вик знал, что это ему чудится.

— Прости меня, — прошептал он. — Это я виноват, я должен был тебя увести.

Эра вновь шевельнула рукой. Открыла глаза и огляделась.

Вик решил, что разум играет с ним злую шутку. Но Эра улыбнулась ему и зажала в кулаке медальон.

— Я была с ними, они ненадолго взяли меня к себе.

И она рассказала, как там, куда она отправилась, все ее тело наполнилось покоем и счастьем. Как услышала их голоса — отца и матери, бабушки, братьев. Они жалели ее и каждый дал ей столько внутренней силы, что она могла бы взлететь.

Как бы Вик хотел, чтобы в тот момент она увидела его улыбку вместо навеки застывшего в краске настороженного взгляда. Он был поистине счастлив, что она вернулась.

— И знаешь что? — воскликнула Эра. — Ану среди них не было! Значит, она жива!

Она вскочила и от волнения стала ходить из стороны в сторону. Вик заметил, что она больше не хромает.

— Мы ее найдем, где бы она ни была. У меня столько внутренней силы — хватит обойти весь мир. Мы осядем в деревне, Ану будет следить за домом, а я буду встречать детей в этом мире. Мое тело никогда не даст ребенка, но я передам свою внутреннюю силу многим другим. Пойдем же скорее, теперь я знаю, что должна сделать.

Глава 12. Дорога на юг

Эра покинула дом Охотника, не взяв ничего, кроме портрета, хлеба и немного вяленого мяса. На ней была накидка с капюшоном, чтобы спрятать лицо и «дикарский» наряд.

Она хорошо знала лес, и лес, казалось, узнал ее — и вел к людям, оберегая от опасностей и в нужный момент подводя к ручью. Эра собирала лечебные травы и цветки, растирала пальцами маслянистые листья, вдыхала их аромат и заботливо убирала в сумку.

Им встретилось не одно чудо леса — Эра знала имена всех птиц и зверей. Но о людях за пределами леса, о чужом народе, об их нраве, о городах и фабриках она не знала ничего. Пришла очередь Вика рассказывать, как устроен его мир.

Язык Эра уже знала. От Охотника она слышала одни только оскорбления, но Вик учил ее настоящим словам. Она шла и повторяла их звонко и громко, почти без акцента.

— Надо будет найти сельского доктора, — говорил Вик, было приятно порассуждать о будущем. — Может, он возьмет тебя в помощницы. Тебе надо набраться опыта. Ты когда-нибудь принимала роды?

— Конечно! Я с восьми лет помогала той, которая встречала детей.

Они вышли на дорогу. По этой дороге три года назад охотники везли Ану и других лесных девушек на рынок. Поиски следовало начинать именно там.

Вскоре им встретилась ферма. Эра с любопытством рассматривала отдыхающих на лугу черно-белых коров. Хотела подойти ближе, но лохматая пастушья собака отогнала ее звонким лаем.

Хозяйка оторвалась от грядки и, разогнув спину, недоверчиво оглядела Эру и портрет, который она держала под мышкой. Но заговаривать с ней не спешила. Эра спросила, как добраться до рынка, куда увезли дикарей, и женщина ответила, что он находится на юге, в порту Норр, в четырех днях пути отсюда. Чтобы не сбиться, можно идти по железной дороге. Или нанять лошадь на постоялом дворе.

Эра поблагодарила женщину поклоном. Денег на лошадь у нее не было, поэтому ей предстоял долгий путь.

На постоялом дворе она хотела набрать воды из колодца, но и тут с лаем выбежала собака.

— Тебе чего? Лошадь или на постой? — спросил показавшийся из дома худой мужчина с черной бородой. Эра вздрогнула — борода напомнила ей об Охотнике.

Эра поклонилась:

— Если позволите, я наберу воды.

Расслышав легкий акцент, мужчина повнимательнее пригляделся к девушке, ухватил взглядом ее смуглую руку. Эра поспешно спрятала кулаки в рукава. Ему все стало ясно.

Усмехаясь, мужчина приближался. Вик расслышал его мысли: «От хозяина, что ли, сбежала?».

— Уходим, — скомандовал Вик.

Эра отступила.

— Не бойся, я тебе ничего не сделаю. Заходи в гости, напою, накормлю, — приглашал мужчина, но в его улыбке не было искренности.

— Спасибо, извините, — Эра поклонилась и, так и не набрав воды, заторопилась прочь.

Вик испугался, что мужчина погонится за ней, схватит, потащит в дом. И Вик снова не сможет ее защитить. От этой мысли все внутри сжалось в комок.

Но мужчина не бежал. Он свистнул Эре вслед, отпустил грубую шутку и сам же ей рассмеялся. Совсем как рыжебородый Брун. Должно быть, ему неохота стало в полуденный зной гоняться за дикаркой.

Эра свернула в лес и быстро отыскала ручей. Дальше решили идти вдоль дороги, но за деревьями, чтобы не попадаться никому на глаза. Лес сопровождал, оберегал и кормил Эру до тех пор, пока, много дней спустя, не поредел и не открыл их взору бескрайнее море.

Глава 13. Волшебные камни

Центром жизни в порту Норр был похожий на лабиринт рынок: сотня узких ходов и заблудившиеся в них покупатели. На прилавках в тени навесов была яркая, слепящая глаза зелень, рыбины с застывшим взглядом, сырные головы, беспокойные куры в клетках, посуда, сваленные в кучу башмаки, мешки с мукой, расписные деревянные лошадки.

Эра ходила по рынку, разглядывая все эти удивительные товары, но не теряла бдительности — прикрывала лицо капюшоном.

Набравшись смелости, она спросила торговца орехами, где на рынке торгуют рабами.

Торговец расхохотался:

— Ну шутница! Рабами уж давно никто не торгует!

Окружающие рассмеялись. Между тем Вик заметил, как торговец орехами будто бы случайно взмахнул рукой. Эра тут же двинулась в указанном направлении.

В темном проходе людей было меньше и торговали здесь странными вещами. Например, синими птицами. Вик и не подозревал, что на свете такие бывают. Обезьянки на привязи (художник рассказывал Вику о них) с криком рвались на волю, но хозяин пинком заставлял их замолчать. Были здесь слоновьи бивни, чужеземные тотемы и золотые статуэтки, запотевшие бутылки с жидкостью цвета древесной коры.

Вика пробирал гнев при мысли, что Ану продавали здесь, как статуэтку или диковинную птицу.

Перед ними вырос шатер. Ветер слегка откинул полог, и Вик увидел несколько темнокожих девочек. Опустив головы они стояли перед мужчиной, который придирчиво оглядывал их и хмурил брови.

— Я могу дать ответ на твой вопрос, — послышался хриплый, но приятный женский голос.

Эра обернулась. На подушках сидела немолодая гадалка с красивыми черными кудрями. На перевернутом деревянном ящике лежали плоские камни с незнакомыми символами.

— Садись, дорогая, передохни, — пригласила гадалка. — Вижу, ты проделала долгий путь.

— Не садись, — предостерег Вик.

Но Эра не всегда его слушалась.

— Вы давно здесь работаете? — спросила она, кивнув на шатер.

Гадалка сразу все поняла и довольно улыбнулась.

— С тех пор, как мне было десять, и я освоила мастерство. — Ее пальцы в перстнях перебирали волшебные камни. — Так ты хочешь получить ответ на свой вопрос?

— Не разговаривай с ней, — посоветовал Вик.

— У меня нет денег, — призналась Эра.

— Уверена, ты найдешь чем меня отблагодарить. — Взгляд гадалки скользнул по портрету.

Эра прижала Вика к себе.

— Нет, его я отдать не могу.

— Жаль. Но это не единственное твое сокровище.

— Медальон?

Гадалка кивнула. Она, конечно, заметила, что у девушки на шее что-то есть. Это был оберег, который Эра, как и все в племени, получила при рождении. Она родилась в самый прекрасный час — когда люди приветствуют солнце. Потому ее и назвали Эрой, что означает «рассвет» или «счастье». Рожденного на рассвете ждала счастливая жизнь.

«Так и было, — подумала Эра. Вик слышал ее мысли, и временами, вот как сейчас, они его страшно удивляли. — Я выжила, когда в деревню пришли охотники, избежала рынка, встретила тебя, получила внутреннюю силу, которая позволила мне уйти от Охотника, благополучно добралась до порта. Медальон хранил меня и оберегал».

«Вот именно! Так что не вздумай его отдавать!» — сказал Вик.

«Нет, я должна узнать, где искать Ану»

«Нашла у кого спрашивать! У расписных камешков!» — разозлился Вик.

«Я не у камней буду спрашивать, — мысленно ответила Эра. — Эта женщина всю жизнь просидела возле шатра. Она знает все слухи. Когда она услышит, что моя сестра была белая, как снег, она сразу же ее вспомнит»

Вик умолк. Она была права, попытаться стоило.

Эра сняла медальон, и гадалка просияла. Она раскинула камни и стала внимательно изучать знаки.

— Мою сестру привезли сюда охотники три года назад, — подсказала Эра. — Ее зовут Ану. Кожа и волосы у нее белые, не такие, как у других людей.

Сосредоточенное лицо гадалки расслабилось, улыбка скользнула по губам. Конечно, она вспомнила Ану.

— Я знаю, о ком ты говоришь. Камни все рассказали. Могу тебя обрадовать: ее купил очень богатый человек. Из-за цвета кожи охотники заломили цену, так что она была по карману только Черной акуле.

Услышанное ничуть не обрадовало Эру.

— Кто он такой — Черная акула?

— Всю жизнь плавал под пиратским флагом. У него не самый большой флот в Южном море, зато самые лихие головорезы. По его команде они ходили даже за Кровавый риф. Черная акула привез на этот рынок столько рабов, золота и невиданных животных, что стал самым богатым человеком на побережье. — Гадалка рассказывала с явным удовольствием. — Когда пираты стали вне закона, Черная акула вступил в переговоры с нашим графом. Теперь он сдает свои корабли и матросов внаем — на них то воюют, то ищут новые земли, то плавают в колонии за фруктами и драгоценностями. Но матросы Черной акулы и при новом порядке умудряются привезти на рынок что-нибудь эдакое.

Гадалка блеснула золотыми зубами. Мысли о Черной акуле были ей страсть как приятны.

— Где его искать? — спросила Эра.

— Думаешь, пустит повидать сестру? — Гадалка с сомнением покачала головой и подергала себя за серьгу в ухе. — Ее с тех пор никто не видел. Знаю только, что она родила ребенка. У Акулы это был первенец, и он отдал его морю в благодарность за свое богатство. Должно быть, он очень любит Белую дикарку, раз никому не показывает.

Гадалка хлопнула себя по коленям:

— Видишь, как славно сложилась судьба твоей сестры! Такого жениха отхватила!

Эра не улыбалась.

— Что стало с остальными лесными девушками?

— Разобрали, увезли. Одна только работает здесь, в винном погребе. Ах какая у нее наливка! Сладкая, да так пьянит, что наутро не вспомнишь ни-че-го! Все побережье к ней ходит!

У Эры перехватило дыхание.

— Где этот погреб?

— Э-э нет, дорогуша, — гадалка повертела в руках деревянный медальон. — Я и так рассказала больше, чем ты уплатила.

Эра поклонилась и отошла.

Глава 14. Айя

Эра и Вик переночевали в лесу, а утром вернулись на рынок, чтобы отыскать торговку наливкой. Они медленно двигались вдоль торговых рядов, заглядывали в окна и смотрели по сторонам.

Временами Эра отвлекалась: замок на скале был хорошо виден даже отсюда. Над ним кружили большие чайки. Почему Акула не выпускает Ану в город? Вдруг ее уже и в живых нет, как ее ребенка?

— Не думай об этом, — посоветовал Вик. — Рано еще для таких мыслей.

Вику хотелось увидеть море. Не верилось, что оно так близко. Так ли оно прекрасно, как рассказывал художник?

Внезапно Вик почувствовал, что за ним наблюдают, и перехватил пристальный взгляд старьевщика. Это был худой мужчина с длинным невеселым лицом и угольно-черными бровями. Глаза у него были желтые, будто позолоченные. Он катил за собой тележку, нагруженную кастрюлями, подсвечниками, башмаками и прочим домашним скарбом.

Старьевщик резко развернул тележку и, грохоча по брусчатке, покатил прямиком к Эре.

— Добрый день, милая девушка! Позвольте поинтересоваться, откуда у вас этот удивительный портрет?

Эра переложила Вика в другую руку, на случай, если старьевщик решит его выхватить.

— Это подарок мужа. Извините, я тороплюсь.

— Да-да, конечно! Простите, что задерживаю. Я просто очень люблю искусство, а этот портрет кажется таким живым. Вы впервые в наших краях? Проездом или насовсем? Устроиться на новом месте бывает непросто, лишние деньги всегда кстати. Не желаете продать?

— Извините, он не продается.

— Какая жалость! Но если все-таки передумаете, — старьевщик ласково взял Эру за руку, — моя лавка вон там, в переулке антикваров. На вывеске черная галка, ни за что не перепутаете. Приходите! Я вас буду очень ждать!

Он снова с вожделением посмотрел на Вика и с явной неохотой отпустил Эру.

— Вот коршун, — сказала Эра.

— Да ладно тебе! Он первый, кто при встрече со мной не помянул дьявола, — усмехнулся Вик. — Интересно, сколько бы он за меня дал?

Солнце угнездилось в центре неба. Эра мечтала вернуться в лесную тень, от непривычной жары становилось дурно.

— У меня перед глазами плывет, — сказала Эра и вытерла пот со лба. — Этой лавки нигде нет. Нельзя здесь задерживаться, если Охотник станет меня искать, то первым делом пойдет сюда.

— Потерпи еще немного, — попросил Вик. — Нам осталась только та часть рынка.

Им повезло: спустя полчаса блужданий Вик наконец увидел лесную девушку. На его удачу она не скрывала своей внешности и происхождения: на груди висел деревянный медальон, волосы были заплетены в длинную косу, никаких платков и капюшонов.

Перед винным погребом стоял прилавок, у которого толпился народ. Девушка была улыбчива и любезна.

— Здравствуйте! Как идут дела? Хороший сегодня улов? Замечательно! Доброго дня!

— Это Айя, — прошептала Эра, забыв всякую усталость.

Айя с удовольствием болтала с покупателями, деловито складывала монеты в передник. Из тени за прилавком показался хозяин — с виду добродушный человек с большим животом. Он откусывал арбузную мякоть, и по его щетине тек розовый сок. Он улыбнулся тому, как хорошо идут дела и приобнял Айю. Девушка не отпрянула, а наоборот, ответила на ласку поцелуем.

Эра дождалась, пока хозяин скроется в доме, а покупателей поубавится, и подошла.

— Айя?

Лесная девушка вскинула голову и замерла.

Не сразу она воскликнула:

— Эра!

— Я сбежала. Но нельзя задерживаться, он будет меня искать.

— Заходи скорее, я закрою лавку.

Айя крепко обняла Эру и повела в прохладный дом. Айя и ее муж Макка занимали две маленькие комнаты над погребом. На ковре играл с деревянной лошадкой годовалый ребенок. На его шее покачивался лесной медальон. «Киа» — прочитала Эра. Это значило «память».

— Я рассказываю ему наши легенды, — сказала Айя. — Стараюсь вспомнить побольше и корю себя за то, что невнимательно слушала Ану.

Эра опустилась перед мальчиком на колени и улыбнулась. Малыш насторожился, поглядел на мать. Айя кивнула. Эра смешно поцокала языком, указывая на игрушечную лошадку, и Киа рассмеялся.

Айя и Макка принесли арбуз, фруктовый хлеб и другие лакомства, которых Эра никогда не пробовала. Гостья прислонила портрет к стене, села за стол и с благодарностью отпила холодной воды из запотевшего графина.

Хозяева заинтересовались портретом, и Эра не стала скрывать, что Вик разговаривает.

— Охотник нашел его в лесу. Вик помог мне бежать.

Вик поздоровался, и Макка пришел в восторг. Киа подошел к Вику и прикоснулся к его лицу. Айя насторожилась. Но когда Вик принялся весело беседовать с малышом, сразу успокоилась и даже похвалила.

Женщинам многое нужно было обсудить. Айя рассказывала свою историю, Эра — свою. Вик прислушивался к разговору.

Из шатра, где торговали рабами, Айя попала в дом терпимости. На вторую ночь она попыталась сбежать. Ее поймали и жестоко наказали. Айя показала шрамы на руках: украла нож, хотела себя убить. Гази, хозяин, нашел ее без сознания и велел выбросить в канаву. Там ее обнаружил Макка, услышал стон. Принес домой и показал брату — корабельному доктору, который как раз вернулся из плавания.

— Она была очень плоха. У нее был жар, языка ее мы не понимали, — сказал Макка. — Но все обошлось: брат обработал раны, и заражения не случилось.

Когда Айя пришла в себя, Макка жестами объяснил ей, что она может остаться, если хочет, и помогать ему в погребе. Показал купюру в 10 ларионов — столько она будет получать в конце каждого месяца. Айя ничего не ответила. Два дня она просидела в углу, отказываясь от пищи. На третий день встала, взяла метлу и молча принялась за работу.

Айя оказалась хорошей хозяйкой, быстро освоилась и ловко управлялась с домашними хлопотами. Макка учил ее языку, чтобы она могла общаться с покупателями, и искренне радовался, когда Айя правильно повторяла слово.

В благодарность за эти уроки Айя приготовила ягодную наливку. Макке наливка понравилось, и он решил наладить торговлю новым напитком. Дело спорилось, в урожайное время даже нанимали работниц, чтобы собрать достаточно ягод. Конечно, ягод все равно было мало, и наливка стоила недешево. Но ее так полюбили на побережье, что готовы были выложить и больше.

— А уж как она любезна с покупателями! — нахваливал Макка жену, и Айя смущенно улыбалась в пол.

«Какая хорошая получилась семья» — подумала Эра, но ее тут же охватило беспокойство за сестру. Счастлива ли она в замке Черной акулы или страдает?

— Вы что-нибудь слышали о моей сестре? — спросила она.

Айя и Макка переглянулись.

— Всякие ходят слухи.

— Про первенца правда?

Айя опустила глаза. Она хорошо помнила, как Черная акула пришел в шатер. Девушки стали жаться друг к другу, приняв его за ужасного великана из легенд. Рябое лицо, смоляные волосы до плеч, тяжелая поступь, и голос, похожий на рык.

«Я слышал, у вас есть дикарка с белой кожей» — сказал он и бросил на ковер увесистый мешок. Лаская слух охотников, звякнуло золото.

Охотники сразу узнали гостя по следам акульих зубов на предплечье. Акула был охоч до всякой диковинки, рассказывали, будто он держит в аквариумах заспиртованные головы морских чудовищ. Охотники не сомневались, что Акула соблазнится белой дикаркой, потому и заломили цену.

Ану упиралась, кричала, но Акула забросил ее на плечо и понес в замок. С тех пор ее никто не видел. Когда родился первенец, Акула созвал на церемонию всех своих самых верных головорезов. Весь порт видел, как они стали полукругом на скале, и Акула занес кричащего ребенка над морем. Море, почуяв добычу, бушевало, облизывало скалу и вставало на дыбы, точно пес в ожидании кости.

Акула отпустил ребенка, море разверзло пасть и поглотило крошечное создание.

Голос Айи треснул, и она отвернулась.

Злоба захлестнула Эру, губы ее искривились. Вся ее внутренняя сила окрасилась ненавистью и жаждой мести.

Глава 15. По волнам, по волнам к солнцу

— Что за безумная идея! Остановись! Давай все обдумаем!

Эра взбиралась на скалу по узкой тропе, и что бы ни говорил Вик, не сбавляла шагу. Над морем раскинулся тревожный алый закат. В этом море не было спокойствия и красоты, о которых рассказывал художник. Не было белых лебедей. Вик не мог смотреть на это море, сразу вспоминал о ребенке, на которого точно звери, набрасываются волны.

— Он тебя убьет!

— Пусть! Я должна ее увидеть.

Эра свернула с тропы. Исцарапав кустарником ноги, подошла к замку сбоку. Стражники ее не заметили. Они сидели у парадного входа, лениво бросая кости. Один прихлебывал ягодную наливку.

«Дурная слава охраняет замок лучше, чем эти сторожа» — подумал Вик.

Эра встала под окнами и негромко позвала сестру на том языке, который они придумали в детстве. Звук был красивый, похожий на орлиный клекот. Ответа не было. Эра позвала снова. И в третий раз.

В самом узком окне, похожем на щель, почудилось движение. Показалась бледная до синевы, худая рука. Не рука даже, а кость обтянутая кожей. Эра испугалась и вжалась в стену.

И вдруг раздался ответный клекот. Слабый, тихий, но это был их детский язык!

— Пришла, пришла! — сказала Ану и рассмеялась. — И никакие твои чудовища ее не остановили. Она превратит меня в бабочку, и я улечу к своему сыну. И мы пойдем по волнам к солнцу. По волнам, по волнам к солнцу.

Ану расхохоталась и взмахнула рукой.

— Ану? — позвала Эра.

— Слышишь, она уже здесь! Она заберет меня, и мы станем гулять по волнам. И никакие чудовища нас не догонят! Я стану бабочкой и буду сидеть на пальчике у своего сына.

Она вскрикнула по-орлиному и снова засмеялась безумным смехом.

Эра прошептала:

— Ану…

Ноги ее не удержали, она села под стеной и обхватила руками колени.

— О, завела свое, — послышался голос старого стражника. — По ней часы можно сверять.

— Тошно, — отозвался второй, совсем еще молодой.

— Ничего, привыкнешь. А пока запивай, — рассмеялся старый. — Наливка — чудо! Ничего наутро не вспомнишь!

— Так уж и ничего, — буркнул молодой.

— Клянусь, как отрежет!

— Нет уж. Кто-то же должен замок стеречь.

— Да сюда и близко никто не подойдет! — сказал старый и глотнул наливки.

— По волнам, по волнам к солнцу! — распевала Ану.

— Он что, никогда ее не выпускает? — спросил молодой.

— Только в новолуние. Боится, как бы солнце не испортило ее белую кожу. Но сейчас, когда она опять на сносях, он ее не беспокоит, даже в опочивальню к себе не зовет.

— Никакие твои чудовища нас не догонят!

— Заработаю денег и уплыву отсюда, — сказал молодой.

— Ха! Я то же самое говорил! И погляди на меня теперь.

— Потому что ты все деньги спускаешь на это пойло.

— Пойло! Да эту наливку даже граф подать не постесняется!

Молодой ничего не ответил.

— Странный ты парень, Калиф, если б мой отец владел борделем… Ух! Я был бы самым счастливым мальчуганом в Норре. А ты — уплыву, уплыву.

— Я за тобой вернусь, — прошептала Эра и, прижав к себе Вика, стала осторожно спускаться со скалы.

Она услышала достаточно и знала, что нужно делать.

Глава 16. Уговор

— Сколько стоит уплыть из порта? — спросила Эра у моряка с белыми усами.

На нем была иноземная синяя форма, на груди — изображение ледяной скалы посреди моря. Он точно не был наемником Черной акулы — те носили черную форму с эмблемой разверстой акульей пасти. К тому же в кабаке он был одним из немногих, кто еще сохранял способность говорить под воздействием выпитого.

— Смотря куда ты собираешься, красавица, — заинтересовался Моряк, разглаживая усы.

— На Континент.

— Путь неблизкий, — прикинул Моряк. — Семьдесят. Сто двадцать, если хочешь каюту.

— Когда вы отплываете?

— «Граф Керин» отходит в третий час от рассвета.

Эра кивнула и скорым шагом двинулась по улицам, затем через опустевший рынок к дому Айи и Макки.

Айя встретила ее с ужасом в глазах.

— Он приходил! Искал тебя! Макке пришлось достать нож, чтобы он ушел.

Эра закрыла глаза. Значит, времени еще меньше, чем она рассчитывала.

— Айя, мне нужны деньги. Я должна увезти Ану на Континент. У нее будет ребенок.

— Ану? Но как вы…

— Я нашла людей, которые нам помогут. Но обоим необходимо заплатить.

Не успела она договорить, как Айя достала две туго перевязанные бечевкой пачки ларионов.

— Это все, что я накопила от продажи наливки.

Эра приблизилась к Айе, и они надолго соприкоснулись лбами. Вику показалось, что он видит, как укрепляется в каждой из них внутренняя сила.

Макка тем временем собрал в большую сумку съестное, сдернул с крючка накидку с капюшоном для Ану и протянул Эре нож.

— Чтобы нам было спокойнее.

В темноте подъем был опасным и долгим. Вика пришлось убрать в сумку — Эре нужны были обе руки, она проверяла каждый камень, прежде чем за него ухватиться. Сумка тяжелила спину, приходилось пригибаться к земле, чтобы сохранить равновесие.

Они не разговаривали. Каждый оставался наедине со своими мыслями и не впускал в них другого. Вик старался успокоить чувства, но ничего не выходило. А что если Калиф откажется помогать? Или Черная акула проснется? И еще этот Охотник!

Тревога поедала Вика, но он не смел разделить ее с Эрой, чтобы ни на миг не поколебать ее решимость. Он думал о малыше, который, если в третий час от рассвета им удастся взойти на корабль, родится в море.

— Как вы его назовете? — спросил Вик. Эта неожиданно радостная мысль потеснила тревогу.

«Мы назовем его Ару, “свободный”. Он будет смотреть на солнце и море столько, сколько пожелает» — мысленно ответила Эра.

И Вик почувствовал, что идти ей стало легче.

Глава 17. Чудовища

Калиф стоял на краю скалы и наблюдал, как волны идут на берег. Счастливые, им не нужны деньги, чтобы странствовать по свету. Парусники, рыбацкие лодки и два парохода теснились в гавани, а моряцкие песни из кабака были слышны даже здесь. Калиф сплюнул.

Второй стражник вовсю храпел, предавшись сладостному забвению, которое дарила наливка.

Калиф услыхал шорох сухой травы под чьим-то шагом. «Птица или ночной зверек» — подумал он, но пошел проверить, чтобы отогнать скуку.

Эра протянула ему деньги.

— Вот, чтобы ты мог уплыть! Прошу, помоги мне.

— Кто ты такая? — опешил Калиф.

— Я пришла за сестрой.

Юноша попятился, решив, что разум играет с ним — слишком глубоко он задумался о заточенной дикарке и о своем побеге из Норра.

Но женщина не исчезала.

— В третий час от рассвета отплывает корабль, мы должны на нем оказаться. Прошу тебя, Калиф, помоги мне. Этих денег хватит, чтобы ты смог добраться до Континента.

Калиф нахмурился:

— Акула подослал тебя, чтобы меня испытать?

— Я слышала твой разговор с другим стражником. Он пил наливку, которую готовит Айя, мы выросли в одной деревне. Охотники уничтожили мое племя, сестру Ану продали Черной акуле, а Айю — в дом терпимости твоего отца Гази. Айя пыталась убить себя, и Гази выбросил ее на улицу умирать. Ее подобрал торговец вином. Теперь у них есть сын — Киа. Это они помогли мне деньгами. Деньги от продажи наливки, которую ты так презираешь. Но она может подарить нам свободу. Сделай это ради ребенка, которого носит под сердцем моя сестра. Он не должен расти среди чудовищ.

Эра крепко сжала его руку в попытке передать ему часть своей внутренней силы. Калиф почувствовал горе за ее плечами, увидел в свете луны ее глаза, полные мольбы. Вспомнил дикарку, которую отец купил у охотников. У той были точно такие же узкие глаза. «Не жалей ее, Калиф, — сказал отец. — Она и не человек вовсе, а лисица, которая — отвернешься — перегрызет тебе горло».

— Жди здесь, — велел Калиф и отправился в замок.

Он двигался уверенно, чтобы не давать Акуле повода для подозрений.

Акула не спал. Он сидел в кресле в галерее. Из больших аквариумов на него смотрели заспиртованные головы чудовищ. В свете факелов и сам Акула казался одним из них.

— А, Калиф, — сказал Акула и усмехнулся. Язык его заплетался — в руке была наполовину пустая бутылка. — Что случилось?

— Госпожа требует воды. Иду наполнить кувшин, — соврал Калиф.

— Хорошо, иди… Калиф?

Юноша застыл. Страх обвил его тело, как змея.

— Да, хозяин?

— Ты наблюдаешь за морем?

— Очень внимательно, хозяин.

— Видел его?

— Пока нет, хозяин.

Акула сделал горький глоток.

— Он приплывет. Он поймет, почему я так поступил, и простит меня. Посмотри, сколько морских сыновей я забрал себе, утверждая свою власть. — Акула обвел взглядом чудовищ. — Пришло время отдавать долги.

Акула вылил в рот остатки спиртного и вытер губы.

— Ступай, отнеси воды моей жене. Она должна родить здорового малыша. Человек слаб и беспомощен, только море способно сделать его великим. Он будет даже прекраснее своего брата. Вот увидишь, люди будут слагать легенды о морских сыновьях Черной акулы и Белой дикарки.

С этими словами он выронил бутылку и с улыбкой на устах погрузился в сон.

Глава 18. Третий час от рассвета

Калиф вывел Ану из замка. Она глядела на луну и широко улыбалась, поглаживая большой живот.

— Ты хороший стражник, ты водишь меня гулять чаще, чем предыдущий.

Увидев сестру, Эра испугалась. Лицо Ану было мертвенно-белым, серебристые волосы поредели, она едва могла идти без помощи Калифа.

Напряжение, в котором Эра дожидалась Калифа под стеной, разом покинуло ее, и она ощутила страшную усталость. Но вместе с усталостью пришло успокоение.

— Ану! — Эра кинулась к сестре и зашептала: — Я пришла за тобой, мы поплывем по волнам к солнцу, и никакие чудовища нас не догонят.

— По волнам, по волнам к солнцу, — пропела Ану.

— Все точно как вы говорили, госпожа, — улыбнулся Калиф, и вместе они покинули скалу.

Жизнь в порту начиналась на рассвете. Возвращались на берег утомленные ночной вылазкой рыболовы, на пирсе уже топтались торговцы, желающие поскорее наполнить свои тележки. Качаясь и щурясь на первом солнце, из кабака выходили матросы и принимались загружать трюмы.

Старьевщик со своей тележкой был тут как тут в надежде продать что-нибудь отплывающим. То и дело слышался его любезный голос: «Кухонная утварь, башмаки, одежда, украшения! Возьмите, молодой человек, в подарок невесте».

Эра кутала сестру, стараясь получше закрыть ее лицо и живот. Ану капризничала и противилась капюшону — ей хотелось без конца смотреть на солнце.

— У тебя же глаза заболят с непривычки, — ругалась Эра. — Постой хоть минуту спокойно!

Калиф, тоже накинувший капюшон, выглядывая моряка с белыми усами. Эра беспокоилась, как бы не появился Охотник. На всякий случай она держала в рукаве нож.

Юноша часто оборачивался на скалу. Старый стражник уже должен был проснуться и обнаружить пропажу. Как только разойдется слух, что дикарка исчезла, сотни головорезов Акулы выйдут на поиски. Где же этот моряк!

Ожидание выматывало. Вик чувствовал себя совершенно беспомощным — будучи надежно спрятанным в сумке на случай появления Охотника, он даже не мог высматривать моряка с айсбергом на груди.

«Скоро, уже скоро» — говорил он себе, а внутри все горело.

Наконец появился Моряк. Не остановился, прошел мимо.

Эра схватила его за руку и всучила деньги.

— Помните наш уговор? Нас трое.

Моряк нахмурился, пересчитал купюры.

— Не помню никакого уговора.

«Наливка! — сообразил Вик. — Ему отшибло память!»

— Нам надо на Континент, — напомнила Эра, заметно нервничая.

— Здесь не хватает, — спокойно сказал Моряк.

У Вика застыло нутро.

— Вы говорили, семьдесят с человека, сто двадцать если с каютой, — сказала Эра, голос ее стал напряженным.

Калиф беспокойно оглянулся. Это не укрылось от Моряка. Троица в капюшонах очевидно задумала побег, обратного пути у них все равно нет — придется выложить столько, сколько он скажет.

— Не знаю, откуда эти цифры, — невозмутимо ответил он. — Накидывайте пятьдесят, и я подумаю.

— Хорошо, хорошо, — Калиф достал из-за пазухи деньги, которые получил за спасение Ану, и не считая отдал Моряку.

Моряк довольно хмыкнул в усы. Пригляделся повнимательнее к Ану.

— А эта еще и на сносях! Что я буду делать, когда она разродится на корабле! Нет уж, забудьте!

Эра вцепилась в его руку.

— Стойте! Сколько вы хотите?

— Еще двадцать сверху.

Вик знал, что у них не было этих денег, а бежать к Эре было уже небезопасно. Калиф пытался сторговаться, даже пригрозил Моряку ножом, но тот стоял на своем.

— Старьевщик! — сказал Вик Эре. — Он может меня купить.

«Нет, Вик, мы раздобудем деньги, я сбегаю к Айе!» — запричитала в мыслях Эра.

— Не успеешь, — сказал Вик. — Давай, пока есть возможность.

«Нет, я не могу! Как я буду жить, зная, что поступила так с тобой?»

— Для меня главное, что вы будете в безопасности. Что малыш Ару увидит море и солнце, свою маму и тетю. Калиф о вас позаботится. Прошу тебя, разреши мне помочь вам.

Эра положила руку на сумку, провела ладонью по раме.

«Вик…»

Она окликнула старьевщика, тележка мигом развернулась и прогрохотала к ним.

— К вашим услугам!

Эра достала Вика из сумки. Солнце на мгновение ослепило его, и он увидел восхищенное лицо старьевщика.

— Нам нужно двадцать ларионов, чтобы оплатить проезд этому господину.

— Двадцать? — с сомнением протянул старьевщик и постучал ногтем по раме.

— Это очень необычный портрет, другого такого нет, — сказала Эра.

— Но двадцать… Рама кое-где повреждена.

— Отчаливаем через две минуты, — поторопил Моряк.

Вик понял, что должен действовать.

— Я знаю, вы слышали о Вильте-художнике, который нарисовал меня, иначе не заинтересовались бы мною так живо, — сказал Вик так, чтобы кроме старьевщика никто услышал.

Старьевщик сперва отпрянул, но тут же приблизился вновь. Восторг и испуг запечатлелись в его желтых глазах.

— Поговаривали, что сам дьявол научил его рисовать, — продолжал Вик. — Все его картины были сожжены. Остался только я.

— Невероятно, — пробормотал старьевщик и полез за кошельком. — Возьмите, вот ваши деньги.

— Ну что ж, добро пожаловать на «Граф Керин»! — сказал Моряк, пряча добычу за пазуху.

Старьевщик пристраивал Вика на своей тележке. Эра обернулась. Слезы блестели в ее глазах, точно волны на солнце.

Как мечтал Вик улыбнуться ей! Один раз. Улыбнуться и показать, как она осчастливила его, какую ценность только что обрела его жизнь. Но он не мог улыбаться, только говорить. А слова… Никакие слова не находились, чтобы сказать ей все, что было у него на душе.

— Калиф позаботится о вас, — повторил Вик.

«А как же ты?» — спросила Эра одними глазами.

— Я справлюсь.

Эра кивнула и отвернулась, освобождаясь от слез.

Глава 19. Свидетель

Старьевщик катил тележку по тесным улочкам — все время вверх. И как ему это удавалось — такому высушенному, худосочному?

— Отдала за двадцать ларионов! — посмеивался он. — Единственную в мире говорящую картину! Что за удивительный день выпал на твою долю, старина Ду́мман!

В лавке под вывеской «Черная галка» было темно и прохладно. Всюду стояли сундуки, подсвечники, кувшины, книги в толстых кожаных переплетах, по стенам висели мрачные пейзажи и пугающие деревянные маски. Лавка напоминала пещеру сокровищ, о которой однажды рассказывал Вильта. Все было чистое, ни пылинки.

Старый Думман долго и бережно начищал Викову раму, смахивал кисточкой пыль и заодно расспрашивал о художнике.

— Неужто и впрямь продал душу дьяволу?

— Так говорят, — отвечал Вик. Разговаривать ему не хотелось.

— Жаль только, что никакой выгоды ему с этого не было, — со знанием дела сказал старьевщик. — Слыхал я, ни одной картины он так и не продал. Теперь-то знаменит, а уж ни картин, ни его самого. Как все меняется! Еще недавно люди боялись одного слова «дьявол», а нынче нарочно ищут с ним встречи. И ты — живое доказательство, что дьявол существует и охотно заключает сделки с людьми.

— Собираетесь показывать меня за деньги? — догадался Вик.

— Пока припрячу. Надо все хорошенько обдумать. Когда на руках такое добро, важно не прогадать.

Старьевщик закончил с чисткой, повесил Вика на стену и залюбовался.

— Одного не пойму: как ты оказался у этой дикарки? Пусть она кому другому рассказывает про мужнин подарок. Наверное, стянула у какого-то графа, и как бы не явился тот граф требовать свое добро назад.

Вик подумал об Охотнике, который сейчас рыщет по городу. Хорошо, что Эра уже далеко.

— Молчишь, — сказал Думман. — Чем-то зацепила тебя эта дикарка. Кто она такая?

Вик не отвечал.

— Ну, как знаешь, — пожал плечами старьевщик и принялся записывать проданное в толстую книгу.

Вик наблюдал за прохожими. Одни бежали мимо, другие останавливались, рассматривали витрину, но лишь немногие заходили. Думман бросал перо и спешил на звон дверного колокольчика. Вику было тревожно: он не сомневался, что рано или поздно Охотник за ним придет.

В лавку вошли двое в «акульей» форме, и Вика обдало холодом.

— Добро пожаловать, господа, чем могу служить? — как всегда любезно осведомился Думман.
Головорезы презрительно оглядели лавку и его хозяина.

— У Акулы пропала дикарка, — сообщил один.

— Сбежала с Калифом, сыном Гази-бордельщика, — ухмыльнулся второй.

Эта ухмылка многое рассказала Вику: очевидно, Акула вмиг лишился всякого уважения своих людей. Что за пират позволит мальчишке увести свою женщину прямо из-под носа?

— Видел беглецов, а, желтоглазый? — спросил первый.

Думман покосился на Вика. Он, конечно, не приглядывался, но те трое в плащах на пристани, у которых он купил портрет… Они явно торопились покинуть порт.

— Любезные мои, мне некогда рассматривать людей, когда кругом столько ценных вещей! — развел руками Думман.

Люди Акулы рассмеялись.

— По мне, так пусть Акула сам ищет свою дикарку, — сказал выходя первый.

Когда они ушли, Думман выждал несколько минут и накинулся на Вика.

— А ну не темни! Только вы с дикаркой появились в порту, как тут же исчезает жена Акулы!

— Ты же слышал, она сбежала с сыном бордельщика, — невозмутимо ответил Вик.

Беспокойство старьевщика усиливалось:

— Если кто-то видел, как я покупал у той дикарки…

— Ну и что? Я всего лишь портрет. Мало ли у кого ты меня купил.

— Да ведь ей не хватало двадцати ларионов, которые я ей и дал! Они скажут, что я помог им бежать! Или ты не слышал, что на что способен Акула?! — Сам не свой от страха, старьевщик принялся мерять лавку шагами.

— Кто им расскажет? Точно не я, — сказал Вик.

— Ох, навлечешь ты на меня беду. Лучше спрячу тебя подальше, пока все не успокоится.

Вик не возражал. Он как раз не хотел висеть на видном месте, чтобы не попасться на глаза Охотнику.

И вот когда Думман снимал портрет со стены, в лавку ворвался он самый — Охотник. Лицо его от долгих поисков обгорело на солнце.

— Где та дикарка, которая продала тебе этот портрет? — прорычал он, хватая старьевщика за грудки.

— Я не знаю! Клянусь, не знаю! — заблеял Думман, выронив портрет.

Охотник снова встряхнул старика.

— Подумай еще раз! Эта дикарка, моя рабыня, — родная сестра Белой дикарки. Чуешь, какие тебя ждут неприятности? Говори где она!

Думман заметил, что мимо лавки неспешно идут еще две «акулы».

— На помощь! — заголосил он.

— Лучше не шути со мной, желтоглазый! — Охотник схватил его крепкой лапой за шею.

— На пристани! Сегодня утром она была на пристани!

— Вот это другое дело. Она села на корабль? Как он назывался?

— Не знаю!

— Сколько ты дал ей за картину? — не отставал Охотник.

— Двадцать ларионов.

— С ней был кто-то еще?

Вика парализовал страх. «Молчи, Думман, молчи» — умолял он.

«Акулы» заинтересовались потасовкой и вошли. Охотник ослабил хватку.

— Господа! — воскликнул Думман. — Этот человек утверждает, что в город прибыла родная сестра Белой дикарки. Думаю, вы обязательно должны его допросить.

«Акулы» переглянулись, подхватили Охотника и повели к двери.

— Я тут еще не закончил! — огрызнулся тот.

— Желтоглазый, какие у него к тебе вопросы?
— Да какие вопросы… — пожал плечами старьевщик. — Говорит, что я купил портрет у его рабыни. А мне откуда было знать — рабыня она или нет, я даже лица не разглядел.

— Ты, что ли, не слышал, что она говорила с акцентом? Ты должен был сразу же сообщить! — разозлился Охотник.

Думман развел руками:

— Лучше надо смотреть за своими картинами и рабынями.

Люди Акулы развеселились.

— А желтоглазый не промах!

— Господа, знал бы, что это чья-то дикарка, сам бы к вам за руку привел, — оправдывался Думман.

Второй головорез посмеялся над Охотником:

— Нашел тоже у кого спрашивать. Этих желтоглазых кроме деньжат и барахла ни черта не интересует.

— На какой корабль она села?! — снова закричал Охотник.

— Ладно, хорош голосить. Пойдем, расскажешь свою байку Акуле, а то он рвет и мечет, никаких зацепок.

Когда Охотника увели, Думман опустился на сундук и наконец выдохнул.

Вик был бесконечно благодарен старику.

— Спасибо, — сказал он.

Думман кивнул. Казалось, он и сам от себя такого не ожидал. Но тут ему в голову пришла идея. Вик заметил, как заблестели золотом его глаза.

— По моей команде будешь говорить с покупателями — за молчаливую картину много не дадут, сам понимаешь. А не то, — спохватился он, — я сейчас же догоню их и все расскажу. Я название-то запомнил — «Граф Керин».

С минуту Вик хранил молчание.

— Хорошо, — сказал он после паузы.

Думман хлопнул себя по коленям, радуясь, что не упустил момент. В жизни главное — не прогадать.
Глава 20. Поиски

Каждое утро Думман грузил на тележку кухонную утварь, украшения и башмаки и отправлялся торговать. Вик с нетерпением ждал его возвращения, чтобы узнать новости.

Поиски Белой дикарки продолжались. Акула вызвал к себе Гази, но тот предусмотрительно отрекся от сына, так что никаких претензий к бордельщику Акула предъявить не мог.

Акула велел привести на допрос Айю, которую подозревал в пособничестве побегу, но этому воспротивились его собственные люди. Зная темперамент Акулы, они не могли допустить, чтобы с Айей что-то случилось — это поставило бы под угрозу производство знаменитой наливки.

Головорезы прочесывали близлежащие острова и деревни, но следы Ану как волной слизнуло.

Акула ждал, что Калиф потребует выкуп за дикарку, а иначе на что она ему? Вик радовался — любое промедление Акулы давало сестрам преимущество. Они уже, должно быть, преодолели половину пути до Континента.

Шли недели, выкупа никто не требовал. Уличные музыканты сочинили песню о любви Калифа и Белой дикарки, в которой не один куплет был посвящен глупости Акулы. Когда Акула об этом прознал, то велел поймать певца и сбросить со скалы. После этого песни прекратились. Но в городе над Акулой по-прежнему посмеивались, а моряки один за другим уходили под чужие паруса.

В конце концов Акула продал все свои корабли графу, за исключением «Медузы», на которой плавал на заре своего пиратства, и отбыл на поиски Белой дикарки. Чудовищ Акула увез с собой. Думман своими глазами видел, как их грузили на «Медузу», весь город собрался посмотреть.

Охотник беспробудно пил в кабаке и всем рассказывал, что поплывет вместе с Акулой. Но просадив последние деньги, передумал и вернулся в лес.

Никто не желал наниматься на «Медузу» — поговаривали, что Акула совсем спятил и поведет корабль прямиком к морскому дьяволу. Пришлось Акуле набирать команду из местной тюрьмы. Граф не стал препятствовать побегу, хотя и знал о планах Акулы. Ему это было даже на руку: скорее всего, вся команда сгинет в океане или осядет где-нибудь на Ничьих островах, не вернутся же они в Норр без Дикарки.

И действительно, больше ни «акульего» флага, ни людей в «акульей» форме в порту не видели. Через несколько лет в Норр пришел слух, что «Медуза» села на мель у берегов Аранкана, где с моряками расправились каннибалы. Что касается Черной акулы, рассказывали, что он превратился в настоящую акулу и до скончания времен будет рыскать в океане Белую дикарку.

Глава 21. Желтоглазый

Когда история с Белой дикаркой поутихла, Думман стал готовить говорящий портрет к продаже. Отполировал раму и разослал письма нескольким графам. Один ответил, что в Норре все окончательно обезумели из-за дикарской наливки, другой пригласил Думмана в замок, а третий отправил своего человека, чтобы убедиться, что портрет действительно говорит.

Графский советник по редкостям, надменный человек с закрученными усами, услышав от Вика приветствие, вмиг сбросил свое высокомерие и предложил за картину пять сотен.

Вик заметил, как засверкали глаза старьевщика. Этих денег вполне хватило бы, чтобы перебраться в Черепашью бухту к младшему сыну и провести безбедную старость в окружении внуков.

Но Думман рассудил иначе: «Такой товар бывает раз в жизни. Главное, не прогадать! Если этот предлагает пять сотен, найдется тот, кто предложит больше».

Графский советник повышал ставку — шестьсот, семьсот, тысяча! И с каждым предложением аппетит старьевщика только разгорался. Дом, сад, обслуга, шелковые простыни, олений паштет на завтрак… Тогда дети быстренько вспомнят о родстве и сами слетятся к нему со всего света. Правильно, пусть гордятся отцом — шутка ли, завладеть единственным в мире говорящим портретом! Это же целое состояние!

И Думман выпроводил советника по редкостям, сказав, что тот может оставить себе свою жалкую тысячу.

То же случилось и у другого графа. Правда, тот уже предлагал две тысячи.

Слух о говорящем портрете гулял из одной усадьбы в другую, обрастая новыми подробностями. Это была излюбленная тема благородных дам, они всегда приберегали ее для десерта.

— Представляете, как чудно иметь такого компаньона! Не ест, не спит, ни в чем не нуждается, кроме гвоздика на стене!

— Не запрется в кабинете и не ускачет на охоту!

— Интересно, а петь он умеет?

— Что там петь! Я слышала, он предсказывает будущее!

Графы снисходительно улыбались:

— Помилуйте, ну о чем говорить с картиной?

А сами втайне писали Думману письма, предлагая за портрет все больше и больше, лишь бы порадовать даму своего сердца и опередить других господ.

Конечно, все хотели своими глазами засвидетельствовать удивительное свойство портрета, и Думман частенько становился почетным гостем на званых ужинах. Вик быстро стал главной забавой высшего общества.

Думман ужасно гордился:

— Где ж это видано, чтобы желтоглазого принимали в лучших ларийских домах! Да еще и приплачивали за это!

После каждого приема он все строже отчитывал Вика:

— Ты говоришь мало комплиментов! И зачем ты сказал, что не умеешь предсказывать будущее? Сколько раз тебе повторять: госпожу ждет изысканный сюрприз от тайного поклонника.

— Не могу же я всем говорить одно и то же.

— Да почему нет?! Эти наседки все равно услышат то, что захотят! Еще и приукрасят, пересказывая другим.

— Хорошо, буду говорить одно и то же, — соглашался Вик.

— Уж будь любезен, — ворчал старьевщик.

Они много путешествовали по острову. Это нравилось Вику больше, чем висеть на стене в лавке, рассматривая брусчатку и слушая бесконечное бормотание Думмана о грядущем богатстве.

Впрочем, иногда Вик забывал где находится — в трясущейся по ухабам телеге, на торжестве в усадьбе или на стене в лавке. Мысли уносили его далеко-далеко, на заснеженную гору на Континенте, где маленький Ару строил снежную крепость под вечнозелеными соснами, Ану кружилась на солнце и смеялась оттого, как чудесно сверкает снег. В деревянном натопленном доме Эра готовила похлебку, щедро сдобренную ароматными травами, а Калиф обнимал ее за плечи.

Чем известнее становился портрет, тем сильнее Думман боялся, что его украдут, и все мечты пойдут прахом. В каждом встречном старьевщику чудился убийца и вор, жаждущий завладеть портретом. Поэтому однажды путешествия прекратились.

Вик пытался образумить хозяина:

— Ты скопил достаточно, чтобы закрыть лавку и жить безбедно со своим сыном. Чего же ты ждешь?

— Главное не прогадать! — неизменно отвечал старик.

За годы цена портрета стала такой высокой, что уже никто не хотел его покупать. Мода на говорящую картину прошла. Теперь по усадьбам путешествовала тамаранская колдунья, которая говорила с мертвыми.

Думман больше не ходил торговать, после званых ужинов это казалось ему унизительным. Развлекался тем, что выпивал в таверне у Теи, где собирались желтоглазые, и рассказывал случайным собеседникам о своем величии. Конечно, никто ему не верил, но выносить в доказательство портрет из лавки казалось Думману слишком рискованным. В конце концов Думман заперся в лавке и заглушал свои печали вином.

— Это ты во всем виноват! — кричал он Вику. — Доволен? Я самый презираемый человек в мире! Желтоглазые — и те надо мной смеются! Я прогадал! Как же я прогадал!

Вик ждал, что со дня на день Думман выбросит его в море или сожжет, но потом перестал опасаться: кого же тогда старьевщик станет винить во всех своих бедах, кому пересказывать свои несчастья?

А между тем в порту становилось неспокойно. Однажды в лавку забежала Тея, желтоглазая хозяйка таверны.

— Плохие вести пришли из столицы, — сказала она. — У власти новый король — Тилгер Третий.

— Плевать мне на королей, — перебил Думман. — Хоть Сорок второй.

— Он обещал очистить остров от чужаков — темнокожих и желтоглазых.

— От чужаков?! Да я родился в этом городе! И мать моя коренная ларийка!

Тея обняла себя за плечи, словно хотела согреться.

— Надо сворачиваться, — сказала она. — Всюду объявления: тех, кто не покинет остров по доброй воле, сошлют на принудительные работы.

Думман усмехнулся:

— Тилгер Первый узаконивает рабство, Второй отменяет, а Третий вводит обратно. Иди домой, Тея, и ни о чем не беспокойся. Со дня на день его нарекут Тилгером Безнадежным или Тилгером Пустой Головой и отправят с глаз долой к Зеленым монахам.

— Не знаю, — с сомнением протянула Тея. — Таверна пустует. Желтоглазые не хотят рисковать, лавки закрываются. Гази вместе со своими рабынями уехал первым.

— Вздор! — отмахнулся Думман.

Вечером он услышал, как под дверью хихикают мальчишки.

— Давай, вот здесь, ага!

— Скорей-скорей, пока не вышел!

Думман распахнул дверь, и мальчишки хохоча бросились врассыпную. На двери было намалевано два желтых пятна.

Старьевщик постоял на пороге и впервые за долгое время решил спуститься в гавань. Город не светился огнями, как раньше. В половине окон стояла темнота. Думман не досчитался вывесок. Окна винного погреба Айи и Макки были заколочены.

В Шелковом переулке Думману повстречался господин Кода, ювелир, который много лет покупал у него шкатулки.

— Ну и ну, господин Кода, что творится! — сказал Думман, подавая руку.

Кода покосился на него, как на слизня, ползущего поперек дороги, обошел и, не говоря ни слова, устремился прочь.

На фонарном столбе висело объявление: «Именем Тилгера Третьего признать темнокожих, желтоглазых и полукровок чужаками, утерявшими статус ларийцев. Чужаки должны в десятидневный срок покинуть остров. Островитянам запрещается обслуживать, укрывать, нанимать на работу чужаков, вступать с ними в брак и иные отношения. Чужаки и островитяне, пренебрегшие этим законом, будут отправлены в лагерь для пожизненных принудительных работ».

Думман поглядел на море. Три корабля уходили сегодня из порта. К ним выстроилась длинная очередь людей, нагруженных тюками, свертками и чемоданами.

В гавани было полно королевских надзирателей, а еще бывших головорезов Акулы и молодых парней, которые к ним примкнули.

Они досматривали каждого:

— Чужакам запрещено вывозить ценности с острова!

Какой-то паренек попытался отстоять золотые часы — других ценностей у семьи не было, и надзиратель пригрозил ему ружьем.

— Не связывайся, — одернула юношу мать, и они торопливо поднялись на палубу.

Другой мужчина оказался менее сговорчивым. Ни за что не желал он раскрывать чемодан. Тогда один из надзирателей ударил его прикладом в затылок.

Очередь ахнула, но никто, кроме жены оглушенного, не выступил вперед.

Люди стали сами вытряхивать тюки и чемоданы.

— Берите! Все забирайте! — кричала пожилая дама.

Тилгеристы поволокли мужчину в каморку без окон. Жена арестованного бежала за ними и молила отпустить ее мужа.

— Не старайся, — ответили ей. — Он поедет в лагерь.

— Но у него билет на корабль, посмотрите, вот его билет!

— Он ему больше не понадобится.

Женщина смотрела на билет и повторяла:

— Но у него билет, мы все отдали, чтобы попасть на корабль.

Надзирателям было все равно. Тогда женщина всучила билеты мальчишке, который просил милостыню, и закричала:

— Тогда и меня арестуйте!

Надзиратель ухмыльнулся:

— Как угодно.

Женщина вдохнула полной грудью и вслед за мужем вошла в дом без окон.

Глава 22. Выбор

Всю ночь Думман размышлял об увиденном в гавани, окидывал взглядом сундуки, перебирал украшения, пересчитывал деньги, которых скопил немало. Ничего нельзя взять с собой. Он был бедняком среди всех этих сокровищ.

— Остается только выколоть себе глаза, — пробормотал он, отбросив нитку жемчуга.

— Самое время отправиться к сыну, — сказал Вик.

Думман по обыкновению отмахнулся:

— Я ему не нужен. Он предприимчивый парень, уже наверняка уплыл.

В лавку вбежала Тея. Она была в своей лучшей шляпе, на плече тюк с одеждой, в руке — мешок со всеми ценностями.

— Ты готов? — спросила она, запыхавшись. — Билеты дорожают с каждой минутой.

— Я остаюсь, — с торжественной мрачностью объявил Думман и откинулся на подушки. — Никогда не любил корабли.

Тея сделала страшные глаза.

— А ну не дури!

Она бросила свои вещи и принялась набивать первый попавшийся чемодан подсвечниками и драгоценностями.

— Сейчас мы быстренько насобираем тебе на билет. Монеты проглоти. Животы они пока не проверяют.

Думман расхохотался и глотнул вина.

— Твое здоровье, Тея! Возьми эти побрякушки — купи себе отдельную каюту. Это будет мой тебе прощальный подарок.

Тея остановилась.

— Ты так и будешь пить, пока они за тобой не придут?

— Когда они придут, меня уже здесь не будет, — улыбнулся Думман. — Я отправлюсь в лучший из миров. А портрет останется, чтобы рассказать о том, что здесь произошло.

— Может, все-таки…

— Ступай, дорогая, — сказал он ласково. — И вспоминай иногда своего соседа.

Когда за Теей захлопнулась дверь, Думман не выдержал, заплакал. И быстро, не давая себе разрыдаться в голос, запил слезы вином.

Страшная злость обуяла Вика.

— Ты правда хочешь, чтобы я рассказал кому-то все, что здесь произошло?

— Конечно. Ты — вечный наблюдатель, свидетель истории, — сказал Думман. — Хорошенько запомни все, что увидишь. Запомни желтоглазого Думмана, который не станет бежать от королей и их охотничьих псов. Желтоглазый Думман умрет свободным.

— Это ты называешь свободой? Да ты и минуты не выдерживаешь с самим собой без выпивки! Ты думаешь, что совершаешь поступок, а на деле — это просто легкий способ со всем покончить, избавиться от страха и ужаса перед тем, на что ты истратил свою жизнь.

— Заткнись, — процедил Думман. — Заткнись, черт бы тебя побрал!

И запустил в него вином. Промахнулся. Бутылка разлетелась вдребезги и окрасила стену красным.

Вик молчал. Думман поднялся с подушек. На некрепких опухших ногах приблизился он к стене и долго смотрел на красное пятно. Желтые глаза его были широко раскрыты.

Через некоторое время он зажег свечи и стал собираться. Не произнося ни слова, он складывал в сумку хлеб, вяленое мясо, сушеные сливы, соль, флягу с водой, теплую одежду, крепкие башмаки, запас мыла и свечей. Прошелся по лавке, отыскал деревянную лошадку. На этом сборы были окончены.

Думман сел у окна, дожидаясь, пока спадет тьма.

Едва забрезжил рассвет, он перекинул сумку через плечо, взял Вика под мышку и вышел из лавки.

Казалось, никогда прежде воздух не был так чист и свеж, и полон надежды, как в то утро, когда Думман покинул порт и отправился к своему сыну.

Глава 23. Черепашья бухта

Черепашья бухта лежала за горой, в удивительном месте, которое боги, верно, создали для себя. Летними ночами на берег выходили морские черепахи, чтобы оставить кладку. Местные жители верили, что это и есть боги.

— Расскажи еще про Черепашью бухту, — попросил Вик.

Они шли в гору под палящим солнцем, пот бежал по седым вискам старика, сердце стучало тяжело и больно, а ноги немели от усталости. Время от времени проезжали телеги, но никому из попутчиков не доставало смелости подвезти желтоглазого.

Путь был старику не по силам. Вик это понимал и то и дело задавал вопросы. Только воспоминания о бухте не давали Думману свалиться посреди дороги.

Старшие дети Думмана по примеру отца стали торговцами и разъехались по свету. Младший, Юст, обосновался в Черепашьей бухте после большой ссоры с отцом, он был тогда еще совсем юным. Для держал птичью ферму и лимонную рощу. В сезон старшие сыновья Юста грузили ящики с лимонами на телегу, преодолевали гору и торговали в порту.

День, когда на рынке появлялись лимоны, был для Думмана все равно что праздник. В этот день он устраивал себе выходной. Подстригал волосы, брил щеки, надевал свой лучший костюм и золотые часы на цепочке. И гордо шел по улочкам к лимонному прилавку, чтобы поприветствовать внуков.

Мальчишки устраивали настоящее представление — возле Фонтана сирен было не протолкнуться от желающих посмотреть, как искусно они жонглируют лимонами. Думман едва сдерживался, что не крикнуть: «Глядите все, это мои внуки!».

Урожай лимонов уходил с прилавка за один день. Думман терпеливо дожидался своей очереди, с удовольствием подмечая, как обходительны мальчики с покупателями и как заглядываются на них даже синеглазые и кареглазые девушки.

— Отличное выступление, ребята! Двенадцать лимонов, пожалуйста, — Думман протягивал деньги — всегда больше, чем требовалось.

Мальчики порывались вернуть ему лишнее, но он весело отмахивался:

— Берите! За лимоны из Черепашьей бухты, родины богов, вы могли бы просить втрое больше! Я слышал, каждый съеденный лимон из Черепашьей бухты продлевает жизнь на один год!

И прилавок начинали штурмовать с удвоенной силой.

Довольный, Думман шел домой и готовил освежающую лимонную воду с веточкой мяты. Корочки он сушил — они еще долго хранили аромат счастливого дня, когда мальчики Юста жонглировали у Фонтана сирен.

«Отличное выступление, ребята!» — снова и снова, как заклинание, повторял он про себя. И клялся, что уж в следующем году обязательно скажет им, кто он такой, и попросит передать Юсту, чтобы тот простил своего старика.

— По нашему обычаю, — рассказывал Думман Вику, — младший ребенок остается в отчем доме ухаживать за отцом и продолжать его дело. Но Юст был никудышным наследником. Верил в какие-то фантазии и нипочем не желал учиться ремеслу. Однажды я на него разозлился до черта и велел убираться прочь. Я не желал больше кормить этого бездельника. Я думал, это его образумит, а он возьми да уйди! С тех пор мы не виделись.

— Значит, ты наделся продать меня подороже, чтобы поселиться рядом с ним в Черепашьей бухте. И пусть посмотрит, как он прогадал, не пойдя по твоим стопам, — сказал Вик.

Думман сделал глоток воды. Вздохнул и улыбнулся:

— Теперь, как видишь, я иду по его стопам.

Наконец гора, поднимавшаяся, казалось, до самых облаков, одумалась и перестала расти. Внизу заблестела на солнце Черепашья бухта.

Глава 24. Последний вечер

Это был последний из десяти дней, которые Тилгер Третий отвел чужакам на то, чтобы покинуть остров. На берегу царила суматоха — готовили к отплытию рыбацкую лодку.

Мальчишки таскали на палубу клетки с курами, девочки — корзины с овощами, фруктами, одежду.

Жители бухты оставили дела, чтобы проводить желтоглазое семейство.

Думман остановился возле лодки. Из дому появился Юст — загорелый крепкий человек с черными кудрявыми волосами до плеч. В руках он бережно нес горшок с лимонным деревцем.

В груди у Думмана заныло — от радости и страха.

Юст не сразу узнал старика.

— Отец?

Он передал лимонное деревце жене и поспешил к Думману.

— Отец! Я боялся, что ты погиб! Мы ждали тебя до последнего дня.

Думман не знал, что сказать. По правде говоря, он боялся, что сын уплыл без него. Юст обнял Думмана и долго не выпускал.

— Дети! Глядите, мы дождались дедушку Думмана! — крикнул Юст, и трое младших окружили старика. — Это Сена, Велина и Дирк.

Подоспели и старшие.

— А это Янко и Думман, — представил сыновей Юст и улыбнулся: — Как видишь, некоторые наши традиции я чту. Те, которые созвучны моему сердцу.

— Я так и знал! — воскликнул Янко и толкнул брата локтем.

— Дедушка, а как зовут твоего друга? — спросила Сена, рассматривая портрет у Думмана под мышкой.

— О! Сейчас он сам тебе все расскажет, — улыбнулся старик и воткнул Вика в песок.

Сена опустилась на колени и с любопытством уставилась на Вика. Велина и Дирк выглядывали из-за ее плеча.

— Привет, я Вик, — сказал портрет. — Меня нарисовал Вильта-художник, я родом из маленькой северной деревни, но уже много лет путешествую с вашим дедушкой. Где мы только не были! Наверное, побывали во всех усадьбах Лари. И вот наконец добрались до знаменитой Черепашьей бухты.

— Вам здесь понравится! — сказала Сена. — Жаль только, что уже пора уплывать. Папа, давай останемся до вечера?

— Не знаю, безопасно ли откладывать, — заволновалась жена Юста, Агата.

— Поплывем на закате, — подумав, рассудил Юст. — До наступления ночи мы здесь не чужие. Устроим прощальный праздник! Хорошенько запомним, как красива на закате наша бухта, и эти воспоминания согреют нас в долгой дороге.

— Ура! — закричали дети.

Сена подхватила Вика и закружила в танце. К ним присоединились Велина и Дирк, и вот они танцевали уже вчетвером, держась за руки. Вик ощущал ладони Сены и Велины на своей раме и был совершенно счастлив.

Вечером на берегу разожгли костры, застелили песок коврами. Жители несли из дома овощи, фрукты, зелень. Жарили на вертелах птицу, заворачивали ее в горячие, испеченные тут же, на большой сковороде, лепешки. Янко и Думман-младший жонглировали лимонами, перебрасывая их друг другу. Старику Думману казалось, что он очутился во сне.

Старожилы напутствовали семью добрыми пожеланиями. Вспоминали, как Юст впервые появился в Черепашьей бухте. С собой у него было три курицы и один петух, из такой малости он вывел целую ферму.

И еще вспоминали, как Юст придумал прорастить лимонные косточки. Лимоны на острове отродясь не росли, их привозили торговцы из дальних стран и продавали на рынке за большие деньги, так что в Черепашьей бухте могли только догадываться, каков лимон на вкус. Юсту все так и сказали: ни за что не вырастут у тебя лимоны, тем более из косточек.

В тот год, в пору, когда из яиц вылупляются черепахи, в бухту снова приплыл охотник из Ингадора. На рассвете он поджидал, когда крошечные черепахи выберутся из песка и складывал их в бочку. В Ингадоре верили, что мясо молодых черепах дарует бессмертие, и готовы были щедро за них платить.

«Почему вы ему позволяете?» — поразился молодой Юст.

Жители рассказали. Много лет назад, когда ингадорец приплыл впервые, они воспротивились, и ночью он вырезал скот. Люди поняли, что если будут стоять на своем, на следующую ночь он примется за них.

Они так боялись ингадорца, что отдавали ему все, о чем бы он ни попросил — воду, рыбу, одежду, кухонную утварь. Одному рыбаку даже пришлось уступить охотнику свою хижину.

Пока ингадорец ловил черепах, Юст пробрался на его суденышко и спрятался в трюме. Ингадорец втащил бочку с добычей в лодку и, довольный, направился к родным берегам.

Когда лодка была уже далеко в море, а ингадорец задремал после бессонной ночи, Юст выбрался из укрытия и отпустил черепах. Затем разбудил ингадорца, наставив на него рыболовецкое копье, и показал пустую бочку.

Охотник схватился за нож, но Юст был моложе, ловчее и бесстрашнее. Юношеская кровь подсказывала ему, что победа за ним. Охотник быстро оказался за бортом.

Юст бросил ему пустую бочку и велел плыть домой, а сам развернул лодку к берегу. Ингадорец кричал ему вслед самые страшные проклятия, но Юст посоветовал ему поберечь дыхание для долгого плаванья.

Юноша рассчитывал, что ингадорец побарахтается с полдня и вернется в бухту — кто в здравом уме поплывет через Южное море в бочке! Тут-то Юст смилостивится над пришельцем, вернет ему лодку и велит никогда больше не возвращаться. Но гордыня взяла свое — ингадорца больше не видели.

Юст не мог в это поверить: ингадорец был готов жизнью пожертвовать, лишь бы не признавать себя проигравшим. Юноша вышел в море, чтобы отыскать безумного ингадорца. Все его отговаривали. Жители бухты так боялись охотника, что напридумывали, будто он призвал на помощь всех морских чудовищ и только и ждет, когда Юст сам явится в ловушку.

Рыская в море до глубокой ночи, Юст изо всех сил звал ингадорца. Но того пропал и след.

На рассвете Юст что-то заметил. Это была пустая бочка. Он глядел на нее, и большая страшная пустота распирала его сердце. Он, Юст, собственными руками погубил человека.

Старая знахарка, чтобы успокоить совесть бедного парня провела обряд: все вышли на берег и пустили по воде зажженные венки из сушеных цветов. Так в бухте провожали тех, кто погиб в море. Юст просил прощения у ингадорца, и знахарка думала, что на этом его муки закончатся.

Но не проходило и ночи, чтобы Юст не увидел в кошмаре ингадорца.

Многих это удивляло, они считали, что только смерть могла отучить ингадорца разорять черепашьи гнезда и держать в страхе деревню. Юсту не за что было себя винить.

«Это все лодка, — сказала знахарка. — Она напоминает Юсту о том дне».

Лодку ингадорца сожгли. Но перед этим Юст незаметно забрал из трюма лимоны и посадил косточки. Он не мог исправить своей ошибки и воскресить ингадорца. Но должен был сделать хоть что-то, чтобы очистить свое сердце. И он решил вырастить лимонную рощу.

Люди не хотели, чтобы в бухте росли лимоны — зачем лишнее напоминание об этом негодяе ингадорце? Но Юсту об этом не говорили — все равно никто не верил, что примется хоть одна косточка.

Только Агата не посчитала эту затею напрасной и глупой. Она пришла к Юсту и сказала: «Я тебе помогу». Через несколько месяцев они стали мужем и женой.

Лимонные деревья росли, но долгие годы не давали плодов. Все убеждали Агату и Юста, чтобы бросили это дело, но молодые продолжали ухаживать за деревьями.

И однажды, на восьмой год, появились первые лимоны. К тому времени у Агаты и Юста родились Янко и Думман, Сена и Велина, и вот-вот должен был появиться Дирк. Все бросились собирать урожай. Однако лимоны, даже спелые, оказались до того кислыми, что никто не хотел их есть.

«Сколько сил брошено, а выросла такая гадость!» — говорили соседи.

«А чего еще ждать от лимонов, которые привез негодяй ингадорец!»

Юст держал в руках кислый лимон, и думал о том, что заигрался. Напрасно он надеялся, что сможет искупить свою вину. Нет, она будет вечно мучить его. Он решил срубить деревья, но Агата уговорила его не торопиться.

«Если природа создала эти фрукты, значит для чего-то они пригодятся», — сказала Агата и взялась за дело.

Выяснила, что лимонный сок придает вкус мясу и овощам. В сочетании с водой и мятой получается освежающий напиток, а если вымыть лимонным соком руки, можно отбить запах рыбы. Это свойство жителям бухты очень понравилось. Сушеными лимонными корочками Агата перекладывала белье, чтобы сохранить свежесть, и поливала лимонным соком порог — удивительным образом он отпугивал муравьев.

Знахарка, бабушка Агаты, тоже нашла лимонам применение — тем, кто мучился тошнотой, в особенности женщинам на сносях, она давала подержать во рту лимонную дольку, и самочувствие улучшалось. Лимонная вода укрепляла здоровье. А однажды обнаружилось, что если натереть лимоном щеки и нос, веснушки станут почти незаметны.

Вскоре лимоны прочно вошли в жизнь бухты, и в сердце Юста вернулся покой.

Вик поглядел на старого Думмана. Тот смотрел на сына, и счастье светилось в его желтых глазах.

Глава 25. Сказки Сены

С наступлением ночи жители бухты помогли Юсту столкнуть лодку в воду.

Когда бухта исчезла из виду, и они вышли в открытое море, Вику вдруг стало очень страшно. Ему казалось, что морские чудовища берут лодку в кольцо.

— Не бойся, — прошептала Сена, прижимая Вика к себе. — Хочешь я расскажу тебе сказку про черепашью принцессу?

— А мне можно послушать? — спросил Думман, кутаясь в одеяло. Похоже, он чувствовал себя в полной безопасности и никакие чудовища — воображаемые или реальные — не могли омрачить его радости от воссоединения с семьей.

— Конечно! Всем можно! — сказала Сена.

Семья собралась в кружок на палубе. На мачте в такт волнам покачивался фонарь. Сена рассказывала с удовольствием, голос ее успокаивал. Велина и Дирк вскоре задремали. Вик почувствовал, как волнение покидает его сердце.

Это была история о принцессе-черепахе, которая полюбила собирателя ракушек. Она знала, что юноша никогда не полюбит ее в ответ и спросила старого рыбака, не знает ли он, как ей стать человеком.

«О, это легче легкого, — обрадовался хитрый рыбак. — Выходи на берег, я помогу тебе снять панцирь, и ты тут же обернешься самой красивой девушкой на свете».

Принцесса охотно вышла на берег. Старый рыбак достал нож. Ему уже слышался запах черепашьего супа, когда появился собиратель ракушек и выхватил у него черепаху.

«Что же ты делаешь! — сказал юноша черепашьей принцессе. — Чуть жизни не лишилась!»

«Я хотела стать человеком» — призналась черепаха, но не решилась открыть собирателю ракушек свои чувства.

«Глупая! — рассмеялся он. — Быть морской черепахой — это же так здорово! Плаваешь через весь океан, живешь триста лет и никому, даже акуле не прокусить твоего панциря. Как бы хотел я стать черепахой!»

Черепаха так обрадовалась его словам, что позвала свою тетушку-колдунью и спросила, нет ли способа человеку стать черепахой.

Тетушка призадумалась.

«Есть один способ, — сказала она. — Но сперва человек должен стать превосходным пловцом».

И юноша начал тренироваться. Утром и вечером по нескольку часов он плавал под руководством принцессы-черепахи. И наконец стал таким отличным пловцом, что научился надолго задерживать дыхание под водой и однажды даже перегнал черепаху.

Тетушка-колдунья исполнила свое обещание. В ночь, когда луна рождалась заново, собиратель ракушек превращался в черепаху. Три дня он плавал с принцессой и опускался в морские глубины, чтобы увидеть ее чудеса.

В этих путешествиях юноша находил великолепные раковины, которые хотели иметь у себя все графы и короли. Вскоре собиратель ракушек получил работу у одного ученого графа, который изучал океаны. Граф многому научил юношу. Например, рисованию, и теперь собиратель ракушек мог показать подводные чудеса людям. Юноша рисовал все, что видел — синих китов, морских чудовищ, затонувшие корабли и даже целые города. Лишь об одном месте он никому не рассказывал — об удивительном Острове черепах, где жила его возлюбленная принцесса.

Каждый вечер Сена рассказывала новую сказку. Агата переставала тревожиться о возможном шторме, Юст забывал хмурить лоб и то и дело сверяться с картой и компасом, Янко и Думман-младший оставляли свои споры о том, кто лучше вяжет канат и расставляет сети, дедушка Думман переставал раздавать юнцам советы, Дирк прекращал поминутно спрашивать, когда они уже приплывут, а Велина легче сносила качку.

Казалось, даже лодке было легче плыть, когда Сена рассказывала.

Но потом все изменилось. Несколько дней не было дождя. В лодке поселилось беспокойство.

Янко ворчал на мать:

— Ты так боялась шторма, что боги послали тебе засуху!

Питьевая вода и фрукты заканчивались. Дирк капризничал, Велина жалась к матери и плакала от усталости. Старый Думман наотрез отказывался пить, и Агате стоило большого труда заставить его хотя бы смочить губы.

Янко уговаривал отца свернуть с курса и пойти к островам Ланге. Юст угрюмо отвечал, что дождь скоро пойдет.

— А если нет? — злился Янко. — Нужно сворачивать сейчас, потом будет поздно!

— Ланге — ближайшие союзники Тилгера, они наверняка переняли закон о чужаках. Мы не знаем, что нас там ждет.

— Зато прекрасно знаем, что ждет здесь! Начнем пить морскую воду, отравимся и умрем, — огрызался Янко.

— А ну не перечь отцу! Он знает, что делает! — рявкнул Думман.

Янко закатил глаза и заявил, что ему не о чем говорить с людьми, которые взяли курс на верную смерть.

Велина и Дирк разрыдались. Вику стало не по себе. Он не мог избавиться от мысли, что все они умрут один за другим, а он ничем не сможет помочь, и останется один посреди огромного моря.

Сена погладила Вика по раме и наклонилась к его уху:

— Не надо бояться. Мы в любой момент можем стать черепахами и уплыть на Остров черепах. Черепахи не будут дразнить нас за желтые глаза. Они такими глупостями не занимаются.

Вику очень хотелось ее обнять. Губы ее совсем пересохли и потрескались, в уголке рта выступила кровь. Сена не пила уже много часов, уступая Велине и Дирку. Как бы он хотел поменяться с ней местами, ему-то вода была не нужна. Неужели море не пощадит никого?

Глава 26. Лодка идет ко дну

С тех пор, как Янко заговорил об островах Ланге, Вик жил в постоянной тревоге. Он ждал бунта, чувствовал, как зреет в сердце Янко презрение и несогласие с отцом.

Восемь дней без дождя. От жажды погибли птицы, которых Юст взял с собой, и лимонное деревце в горшке. Ветер был едва ощутим, лодка шла медленно. Жара и качка сводили с ума.

Велина большую часть дня лежала у матери на коленях, ее часто тошнило. Когда это случалось, Дирк начинал плакать. Тогда Сена брала его на руки и гладила по голове, пока он не засыпал.

Агата проверяла, чтобы все по очереди держали во рту мокрую тряпку. Воды оставалось на донышке, из-за морской болезни Велина теряла много жидкости и должна была пить больше остальных.

Думман-младший, по природе неразговорчивый, молча удил рыбу, Думман-старший разделывал ее и подвешивал, чтобы кровь и сок стекали в миску.

Юст смастерил из горшка, железной кружки, парусины и монеты опреснитель воды. На жаре морская вода испарялась, а пресная собиралась на парусине и капала в железную кружку. Агата и младшие дети с интересом наблюдали за отцовским занятием. Опреснитель, похоже, придавал им душевных сил. Впервые за много дней Юст улыбался.

Янко стоял за штурвалом и время от времени раздраженно бросал:

— Сколько воды даст этот твой опреснитель? Каплю в час? Попробуй напоить восьмерых!

— Хватит, Янко, ты пугаешь детей, — попросила Агата.

— Ну извините, — отозвался он. — Это же не я намолил засуху.

Агата отвернулась и быстро убрала слезу рукавом. Вик хорошо слышал ее мысли. Она была глубоко верующей женщиной. Бабушка-знахарка научила ее молитвам, и Агата с детства много времени проводила в разговорах с богами, особенно с морской богиней Маринеей. После смерти бабушки эта связь стала еще сильнее. Богине Агата поверяла свои печали, молила о здоровье детей, спрашивала совета, и в трудную минуту ее сердце всегда находило утешение.

«Я слишком многого от Тебя требовала, — размышляла Агата. — Только просила и просила, и так мало благодарила! Ты дала мне все, о чем я мечтала — здоровых детей, доброго мужа, чудесную жизнь в Черепашьей бухте и удивительную лимонную рощу. И мою мольбу о безоблачной погоде Ты тоже исполнила. Янко прав, это я навлекла на нас беду. Я должна была довериться Тебе, Ты переправила бы нас через море. Я усвоила урок. Теперь я сделаю все, как Ты велишь. И если скажешь, что я должна ступить за борт ради спасения моих детей, я охотно подчинюсь Твоей воле».

От услышанного Вика охватил такой ужас, как если бы его положили в яму и забросали землей. Очень ясно, точно это было пророчество, он увидел, как Агата в белом платье и плетеных сандалиях встает на борт, улыбается на прощание детям и отдается в смертельные объятия моря.

Хотелось закричать, выбить из головы Агаты эту страшную мысль. Но в другой части лодки тем временем тоже разыгралось несчастье.

— Еще можно доплыть до Ланге, — сказал Янко.

Юст сжал зубы. Вик услышал и его мысли:

«Хочешь на Ланге — плыви! Бери плот и катись ко всем чертям. Мальчишка, юнец! Пусть они отправят тебя в лагерь для рабов, может это научит тебя жизни!»

Еще больший страх пронзил Вика, когда он увидел, что Юст встает и идет через палубу к левому борту отвязывать плот.

Вик понял, что обязан что-то сделать, иначе будет слишком поздно.

И он вложил в голову Юста свой голос, единственное, что у него было.

— Он поплывет! Поплывет, как тот ингадорец, слишком гордый, чтобы идти на попятную.

Юст замер посреди палубы. Он смотрел то на портрет, то на Янко. Слышат ли остальные?

— Нет, я говорю только с тобой, — заверил Вик.

«Что же мне делать?» — спросил Юст. Вик заметил, как он дрожит. Сколько ответственности лежит на нем — как удержать и штурвал и сына?

— Выжди немного, — посоветовал Вик. — Гнев пройдет, и ты поймешь, как тебе поступить.

Юст так и сделал. Он отпил из миски с рыбьей кровью и невозмутимо вернулся на свое место. Это произвело на Янко огромное впечатление. Он был уязвлен тем, что его слова не удостоили вниманием. Первым его порывом было сейчас же ответить, но он не был глупцом, чтобы попусту огрызаться, и принялся тщательно подыскивать слова.

Старый Думман тоже отпил рыбьей крови в знак солидарности с Юстом. Это взбесило Янко еще сильнее. Теперь он, конечно, не мог пить из одной миски со своими врагами. Не мог он пить и из опреснителя, над которым уже не раз посмеялся. Янко обнаружил себя загнанным в угол.

Думман-младший почувствовал эту безмолвную войну и не знал, к кому примкнуть. В отличие от Янко он был домашним и покладистым, и еще полностью доверял отцу во всем, но стыдился этого перед братом и частенько, чтобы не выдать себя, ему поддакивал.
— Ночью Янко подговорит брата уплыть на Ланге, — сообщил Юсту Вик. Мысли Янко скакали так быстро, что Вик плохо слышал его, но кое-что разобрал.

«У него получится, Думман его послушает» — с тоской согласился Юст.

— Но он не хочет уплывать насовсем. Он надеется причалить в безлюдном месте, набрать пресной воды и вернуться, чтобы доказать тебе свою правоту.

«Нет, их схватят. Даже если удастся бежать, на плоту им не уйти от погони».

Юст не знал, что делать: отвязать плот, чтобы мальчишкам не на чем было уплыть? А что если лодка получит пробоину?

«Боги, дайте нам сил примириться друг с другом!» — прошептал Юст.

В этот момент случилось то, чего так боялся Вик. Агата осторожно переложила голову спящей Велины со своих колен на скамью. Улыбнулась Дирку и Сене. Глаза ее сияли, но от этого сияния становилось поистине страшно.

Она вскочила на борт и, оглянувшись в последний раз, провалилась в море. Море поглотило ее, как когда-то маленького сына Ану.

Велина завизжала. Юст дернулся и выкрикнул имя жены.

Янко, не раздумывая ни секунды, бросился вслед за матерью.

С минуту их не было видно. Все столпились у борта. Старый Думман тяжело дышал и прикрывал сердце рукой.

Сена изо всех сил прижимала младших к себе. Дирк плакал. Велина спрашивала:

— Где мама? Куда она пропала?

— Ей просто стало жарко, — ответила Сена спокойным голосом, но глаза ее были полны ужаса.

Кудрявая голова Янко показалась над водой. Он греб к лодке, держа мать свободной рукой. Она не двигалась, глаза ее были закрыты. Теперь даже Сена заплакала.

Юст бросил им канат, и с помощью Думмана-младшего втащил в лодку.

Агата не дышала. Мокрые волосы облепили побледневшее лицо. Юст вдохнул воздух в ее легкие, заставив освободиться от морской воды. Агата закашляла. Она выглядела растерянной и напуганной.

Юст крепко обнимал жену и качал в объятиях.

— Все хорошо, мы здесь, мы все здесь.

Велина, Дирк и Сена бросились к матери.

Агата сказала тихо:

— Простите, я, кажется, оступилась.

Янко дышал прерывисто. Глаза его были широки, все тело покрылось гусиной кожей. Он смотрел вокруг себя так, словно секунду назад мир стал другим.

Думман-младший кивнул брату: «Молодец», Янко неопределенно покачал головой.

Юст поручил Сене переодеть мать в сухую одежду, а сам отвел Янко в сторону.

— Если в этом плавании меня не станет, ты возьмешь штурвал, — сказал он.

Янко опустил голову. Он плакал. Сжимал зубы, но слезы все равно шли.

— Она это из-за меня, из-за того, что я сказал. Это все равно, как если бы я толкнул ее за борт, — говорил он.

— Ты ее спас, — твердо сказал Юст. — Остальное больше не имеет значения. Ты ее спас.

Юст развернулся к остальным. Голос его был сильным.

— Поглядите на эту лодку. Без нее нам не выжить. В целом мире у нас есть только эта лодка. Наша семья — лодка, которая держит на плаву каждого из нас. И если мы начнем выламывать доски и рвать паруса, лодка пойдет ко дну. Нам не будет спасения. Но если каждый из нас возьмется за весло, целый океан будет нипочем нашей лодке.

В следующие два дня Юст и Янко сделали еще два опреснителя. Оба Думмана с двойным усердием взялись за ловлю и разделку рыбы. Думман-младший и Янко настояли на том, что будут пить понемногу морскую воду — в малых количествах она не принесет вреда, тем более молодому крепкому организму.

Сена взяла на себя все хлопоты, которыми раньше занималась Агата, — готовила, следила за чистотой, контролировала режим питья. По вечерам она пела или рассказывала сказки. Это были счастливые сказки про семью черепах, которая спасается от охотников и обретает счастье на острове, где не счесть фруктовых деревьев и шумит большой водопад.

Даже Велина и Дирк храбрились и почти не плакали. Старый Думман сказал им, указывая на игрушечную лошадку:

— Если вам так страшно, представьте, каково этой маленькой лошадке. У нее нет ни мамы, ни папы, ни братьев, ни сестер.

Когда качка становилась нестерпимой, дети наперебой утешали лошадку:

— Потерпи, маленькая, мы скоро приплывем. Вот-вот покажется Континент.

Вик подолгу беседовал с Агатой. Он видел свою задачу в том, чтобы ни на миг не оставлять ее наедине с ее мыслями. Во всяком случае, пока не убедится, что она окончательно оправилась.

Он рассказывал ей о лесных сестрах Эре и Ану, и Агата с большим сочувствием слушала эти истории.

— Я бы очень хотела с ними познакомиться, — сказала она.

Помолчав, она добавила:

— Первым делом посадим помидоры. На Континенте они хорошо растут, не то, что у нас. Чудесное лакомство. Особенно с солью. Смотри, сколько соли в наших опреснителях!

И Вик понял, что она готова жить дальше.

Дождь пролился на четвертый день после того, как Янко спас Агату, и наполнил до краев все кружки и бочки. Сена, Янко и младшие весело плясали на палубе, даже дедушка Думман поднялся, чтобы встряхнуть старые кости.

А еще через день они вошли в большой порт. Корабли с беженцами со всего мира прибывали на Континент.

Глава 27. Новый дом

На Континенте было много стран. Не все они жили в согласии, не все были благополучны и далеко не каждая согласилась принимать беженцев: «Не стали бы просто так гнать желтоглазых и темнокожих. Значит, и впрямь с ними что-то не так».

Юст волновался, как их примут, ведь желтоглазых и темнокожих недолюбливали и раньше, до закона Тилгера Третьего.

Темнокожих, особенно на Севере, считали каннибалами и колдунами. Желтоглазым нельзя было смотреть в глаза. Считалось, что они, как змеи, загипнотизируют тебя и ограбят. «Аж глаза пожелтели!» — говорили про алчного человека.

Когда в Аль-Сьоре обнаружили запасы золота, страну наводнили желающие быстро разбогатеть. Они насильно увозили в Аль-Сьор желтоглазых, уверенные, что те увидят золото даже сквозь землю. Много желтоглазых погибло во время золотой лихорадки. Но суеверие только крепло: «До того жадные, что скорее умрут, чем укажут, где золото».

Закон Тилгера Третьего подобно эпидемии перекинулся на соседние острова. И если на Лари «чужаков» отправляли на принудительные работы, то на Ланге вешали, как преступников.

Об этом Юст и его семейство узнали в порту от беженцев с островов Ланге. Янко не мог поверить, что посреди моря без капли воды они были в большей безопасности, чем если бы поплыли на Ланге.

В порту новоприбывших сперва осматривал врач, затем допрашивал инспектор. Со слов беженцев он заполнял бумаги, выдавал документы и направляющие листки.

Узнав, что на Лари Юст выращивал птиц, инспектор выдал ему направление в По́лову, лесной городок в северной Бартии.

Денег, которые Юст выручил за лодку, хватило на покупку билетов на поезд. Агата и Сена выгодно продали на портовом рынке два мешка лимонных цукатов. Агата слышала, что на Континенте это лакомство ценится высоко, и перед отплытием упросила Юста купить дорогущий мешок сахара для цукатов, и теперь была страшно этим довольна.

Поскольку птицы Юста погибли, пришлось обзавестись новыми. Три курицы и один петух — Юст с грустью глядел на клетки. С таким же невеликим богатством он юнцом пришел в Черепашью бухту. Тогда он был молод, здоров и ничего не боялся. Теперь будущее пугало Юста. Он уже не был мечтательным пареньком, он повидал бури и неурожаи, у него были Агата, дети, старый отец и говорящий портрет по имени Вик. Обо всех нужно было заботиться.

Агата чувствовала, что у него на сердце. Перед поездом она обняла мужа и сказала то же, что и много лет назад: «Я тебе помогу».

Бартия была укрыта лесами. Столько леса не видел даже Вик, а ведь ураган заносил его в самую дремучую чащу.

Полова стояла на берегу большого озера, почти идеально круглого.

— Хорошо, что я не дал вам продать мои удочки! — обрадовался Думман-младший.

Первым делом Юст и Янко отправились на птичью ферму и показали хозяину направляющие листки. Хозяин пожал им руки и принял на работу. Желтоглазые или нет, главное, что согласны работать за скромную плату. Им выделили лачугу недалеко от фермы. Агата посадила огород, а Юст с нетерпением ждал первого выводка цыплят.

Озеро давало много рыбы, и Думман-младший нанялся на рыболовецкое хозяйство. Поначалу он был мальчиком на побегушках — грузил рыбу в тачку и несколько раз за утро бегал в рыбную лавку. Эта работа юноше не нравилась, он то и дело порывался все бросить, но мать всякий раз находила слова, чтобы придать ему сил. «Потерпи немного, скоро ты станешь рыбаком» — говорила она. Через полгода так и случилось — Думману доверили лодку и снасти.

Старый Думман в меру сил помогал по дому. Зрение и слух подводили его, но он до последнего развешивал белье и чистил сапоги. Даже научился варить острый томатный соус, который в этих краях добавляли во все блюда, и даже выиграл конкурс на ярмарке.

Думман умер во сне через два с половиной года после приезда в Полову. За неделю до этого он сказал Вику, что его жизнь началась ровно в тот день, когда он ушел из порта. Началась благодаря Вику.

В Полове была школа, куда приняли Сену и Велину. Маленького Дирка обещали взять через год. Правительство Бартии постановило, чтобы детей беженцев в школах кормили бесплатно, что стало для Агаты и Юста неплохим подспорьем. С участием отнеслась к желтоглазой семье и вдовствующая соседка, которая вместе с сыном держала пекарню. Каждый день в течение года, пока семья не встала на ноги, она приносила Агате большую горячую булку.

Говорящий портрет семья хранила в секрете, чтобы не давать почву новым суевериям. Дети всегда брали Вика в лес за грибами, а вечерами любили играть с ним в «Острова». Вик почти всегда выходил победителем — в лавке старьевщика на другой стене висела большая карта, и Вик выучил названия всех заметных островов на Земле.

В школе все дети, мальчики и девочки, старшие и младшие, занимались в одном классе с одним и тем же учителем. Сена с радостью взялась за учебу и, несмотря на сложную грамматику и произношение, быстро научилась читать и писать на барти.

Велине чтение, вычисление и письмо давались с трудом. Барти был ничуть не похож на ларийский. Ну что это такое: город — женского рода, деревня — мужского, а колодец вообще среднего? Велине больше нравились уроки физического развития и рисования. Впрочем, стараниями сестры Велина выполняла домашние задания и не была отстающей.

Никогда прежде в Полове не видели людей с желтыми глазами, в школе Сену и Велину побаивались и дразнили, сговорились даже не смотреть им в глаза, вдруг заколдуют.

Сена не могла этого выносить и ночами рыдала в подушку.

— Я туда больше не пойду, ни за что не пойду!

Вик утешал ее по целому часу, повторяя, что она не должна запускать обидные слова так глубоко в свое сердце и тем более бросать из-за них учебу, которая ей не только нравится, но и легко дается.

А Велина поверила, что умеет колдовать глазами и однажды пришла в школу с повязкой на глазах. Дети отнеслись к этому с большим участием, помогли Велине подняться по ступеням, сесть за парту и достать тетрадь и перьевую ручку.

— Что за шутки, Велина? — удивился учитель. — Как же ты будешь читать и писать?

Когда Велина рассказала, в чем дело, учитель улыбнулся.

— Никто на свете не умеет колдовать глазами, — сказал он и посвятил пятнадцать минут тому, какой пигмент отвечает за цвет глаз.

Велину больше не дразнили. А для Сены нашли новый повод. Потому что дело было не в цвете ее глаз, а в том, что она стала любимицей учителя. Девочки выискивали ошибки в ее произношении и всячески показывали ей, что не такая уж она блестящая ученица, как воображает.

Сена перестала выполнять домашние задания и читать книги, которые давал учитель. А девочки и рады: «Наконец-то она показала свою истинную натуру!».

Учитель долго беседовал с Сеной наедине. Узнав, что она любит рассказывать сказки, он подарил ей тетрадь. Сена стала записывать сказки, и заодно описала то, как они шли через море на Континент. Эту историю учитель прочел на уроке вслух. Сена думала, что сгорит от стыда, но все вышло совсем не так.

Дети слушали жадно, боясь пошевелиться и помешать рассказу. После урока тетрадь пошла по рукам. Мальчишки были в восторге, никто из них ни разу не видел моря: «Вот это приключения! А какого цвета море? А морских чудовищ ты видела?». Девочек покорила история принцессы-черепахи и собирателя ракушек. Они передавали друг другу маленькую ракушку, которую Сена привезла из Черепашьей бухты и носила на шее. Полова была так далеко от моря, что ракушек здесь отродясь не видывали. Девочки гладили ребристую раковину и загадывали желание.

— Может, ты и не умеешь колдовать глазами, но словами — точно, — сказал учитель. — А тот, кто колдует словами, никогда не пропадет.

В последующие годы он занимался с Сеной дополнительно и хлопотал о ее поступлении в Нерское педагогическое училище.

После школы Сена уехала в Неру и стала учительницей. Ее автобиографическая повесть «Черепашья бухта» печаталась в журнале, а после вышла отдельной книгой. Сена написала еще двенадцать книг для детей.

Велина вышла замуж за соседа-пекаря и вырастила четверых детей. Дирк терпеть не мог уроки и домашние дела, предпочитая кататься по округе на велосипеде. Каждый раз он уезжал все дальше и дальше, а по возвращении с наслаждением рассказывал о своих приключениях. Мать говорила, что его так тянет в путешествия, потому что он совсем ребенком переплыл море, а это все-таки задает тон всей жизни.

Дирк выучился на машиниста поезда и изъездил всю Бартию, а затем и весь Континент.

Янко усердно работал на ферме бок о бок с отцом. Со временем они смогли зажить собственным хозяйством, выкупить землю и построить новый дом. Янко женился на темнокожей девушке, которая также бежала вместе с семьей от тилгеристов. У них было двое детей — Юст и Агата.

Сена, будучи уже известной не только в Бартии, но и на Континенте, получила приглашение посетить родной остров, где к тому времени многое изменилось: прошла гражданская война, революция, рухнула монархия, а Тилгер Третий и его министры сидели в тюрьме за преступления против человечности.

Вик сопровождал Сену. В этот раз они плыли не на лодке, а на большом белом корабле в удобной каюте, и вместо рыбы ели всевозможные салаты, супы и десерты. Вечерами Сена читала пассажирам вслух свои книги. А ночью выходила на палубу и долго глядела на волны. Вик вспоминал, как она шептала ему: «Не надо бояться. Мы станем черепахами и уплывем». Сена улыбалась волнам, которые когда-то привели ее семью на Континент.

На острове Лари Сена выступала в школах и библиотеках. Она стала почетным гостем на открытии нескольких музеев и выставок памяти жертв тилгеризма — не только на Лари, но и в столице Ланге, и в других странах, пострадавших от шестилетнего «закона о чужаках».

Но больше всего Сена ждала поездки в Черепашью бухту. Из уютной деревни она превратилась в большой курорт. Черепахи сюда больше не приплывали. «Уплыли на Черепаший остров» — сказала Сена.

Но здесь по-прежнему желтела лимонная роща ее отца. Имя Юста значилось на мемориальной табличке. В память о погибших рощу стали называть «Садом желтых глаз».

Глава 28. Каждое лето

Вик и Сена жили уединенно в маленьком доме под Нерой. Утром Сена писала, затем брала Вика под мышку и шла на прогулку. В парковом пруду жили лебеди. Устроившись на скамейке, Сена читала Вику написанное — только его мнению она доверяла. После обеда, если не надо было выступать на радио, она отвечала на письма и писала колонку в журнал.

Замуж она не вышла. Шутила: «Да он сбежит, как только узнает, что я целыми днями разговариваю с портретом!». Иногда Вик остро чувствовал вину перед ней. Ему казалось, он отнимает у нее огромную часть жизни — свадьбу, замужество, детей, семейные праздники. Он не мог ни обнять ее, ни улыбнуться ей.

Сена даже сердилась на него за такие мысли, она ни в коем случае не чувствовала себя несчастной. Наоборот, все было в точности как она мечтала и даже лучше. Во время каникул в доме было полно детей, одних племянников у Сены было семеро — двое детей Янко, четверо Велины и сын Думмана-младшего. (Дирк слишком любил путешествовать, чтобы где-то осесть и обзавестись семьей). Пикники, домашние спектакли, истории у костра и чаепития с фирменным смородиновым пирогом Сены — так проходило каждое лето. Удивительное время, которое кончилось вдруг, когда племянники выросли, а потом, также вдруг, возобновилось, когда они стали привозить своих собственных детей.

Сена и Вик наслаждались детской компанией, играми и смехом. Как и предполагала Сена, со временем счастье, которое представлялось Вику внутренним морем (а людям леса — внутренней силой), вытеснило чувство вины из сердца Вика.

Сена прожила 88 лет. До последних недель она и не подозревала, что серьезно больна. Молодой врач долго не мог подобрать слова, супил брови и перекладывал бумаги на столе. Когда он все же сообщил ей диагноз, Сена усмехнулась: «Ну и здоровье у меня — даже опухоли не заметила!».

Чтобы ухаживать за Сеной, в доме поселилась Рока, младшая дочь Велины. Она училась в Нерском институте словесности и в качестве дипломной работы писала биографию Сены.

Рока с детства была впечатлительной девочкой, плакала, когда во время домашнего спектакля Сена, переодетая колдуньей, шептала заклинания. И конечно, нисколько не удивлялась, что в тетином доме живет говорящий портрет. Он даже помогал ей работать над биографией, правда, Сена все же посоветовала племяннице не упоминать Вика в списке источников.

Рока выросла в чувствительную девушку и много плакала над тетиной кроватью.

Сена говорила строго:

— Милая, ты так громко плачешь, что мне не слышно птиц! А они, возможно, хотят сообщить мне что-то интересное.

Рока тут же замолкала, шире открывала окно, и обе прислушивались.

Сена деловито кивала птицам:

— Прекрасный день, вы совершенно правы!

Когда Сены не стало, Роки не было в комнате — Сена отправила ее в сад набрать смородины.

Вик был рядом. С тех пор, как Сена перестала вставать, он жил у нее на кровати, на свободной подушке. Иногда ему становилось невыносимо, как будто внутри открывалась трещина, в которую стремительно утекало его внутреннее море.

Тогда Сена говорила:

— Ну что ты, не надо бояться.

Вику становилось совестно, ведь это он должен был ее утешать.

— Что меня утешать? Я не боюсь, — отвечала Сена. — Я просто волнуюсь.

Вик слышал каждую ее мысль. Не всегда это были слова, чаще картинки. И в тот день тоже — воспоминания о летних каникулах. Сена идет босиком по траве, ест смородину с куста. По саду бегают девочки. Привязали к палочкам длинные ленты — розовые, голубые, и колдуют, как феи. Сена смотрит вверх — небо все в белую крапинку, такие прилетели удивительные облака.

В тот день в сад пришла осень — первым ливнем. И так уютно было читать под шум дождя. А после обеда вышло солнце. Сена счастливо щурилась от света и рассматривала золотые капли на стекле.

И вдруг подумала удивленно:

«Ой, вот и все».

Глава 29. Мальчик в музее

Вик часто вспоминал ее последние слова. Он хотел уйти вслед за ней. Он словно наблюдал, как корабль увозит Сену к неизвестным берегам. Как когда-то увез Эру, Ану и Калифа. И Думмана, и художника Вильту. Но путешествие Вика еще не подошло к концу.

Дом Сены стал музеем. Рока опубликовала биографию тети и стала работать в музее, ей разрешили обустроить квартиру на втором этаже. Рока помогала издателю готовить к печати собрание сочинений Сены, изучала и перепечатывала ее письма и дневники. И с удовольствием проводила экскурсии для детей.

Лишь когда приходили дети, Вик оживал. Казалось, сейчас из кабинета, услышав детский смех, выскочит Сена, достанет из чулана коробки с масками и костюмами: «Чур, я буду тамаранской колдуньей!»

Вик жил на стене в гостиной и с любопытством наблюдал за детьми. В конце экскурсии Рока останавливалась возле него и улыбалась лукаво:

— А это лучший друг нашей писательницы — портрет, который умеет говорить.

Детей это приводило в восторг.

— Пусть он что-нибудь скажет! Хоть два слова!

Вик молчал, наслаждаясь весельем.

Какой-нибудь мальчик подносил к уху ладонь и вкрикивал:

— Я слышал, слышал! Ой, что он мне рассказал!

— Что? Что?! — допытывались дети и едва не визжали от нетерпения.

Это крайне забавляло Вика. Рока смеялась и уводила детей в сад, где позволяла им вдоволь наиграться, а потом угощала чаем со смородиновым пирогом.

Время суеверий сменилось временем научных открытый, и лишь немногие дети верили в говорящий портрет. Но всегда находился один, самый тихий ребенок, который долго и вдумчиво изучал Вика. Совсем как тот мальчик, старший сын рыжебородого Бруна. Таким детям Вик рассказывал истории. Он не мог не вознаградить их тягу к удивительному.

Одним из таких детей был Талье, мальчик в инвалидной коляске. Мать привозила его трижды в неделю и убегала по делам. Талье не мог говорить, и для матери оставалось загадкой, почему ему так нравится часами сидеть возле одного и того же портрета.

Зная, что Талье не может ответить, взрослые редко с ним разговаривали. Мать обычно задавала односложные вопросы про еду и туалет. Если Талье наклонял голову к плечу, это означало «да», если сердито мычал — «нет». И только Вику он мог «рассказывать» все мысли, которые его переполняли.

Талье мечтал увидеть кита, завести собаку и научиться вкладывать свои мысли в чужие головы, как это делает Вик.

— Это очень легко, — отвечал Вик. — Особенно если ты, в отличие от меня, умеешь двигать руками, тогда тебе понадобятся только бумага и карандаш.

Талье мотал головой: «Буквы у меня не получаются. Мне не хватает мозгов».

— А кто говорил про буквы? — сказал Вик и попросил Року принести альбом и цветные карандаши.

С тех пор Талье рисовал. Рисовал все, что рассказывал ему Вик. Особенно мальчику нравился Черная акула. Старый пират и его морские чудовища были главными героями его картинок.

Когда мать Талье это увидела, она расплакалась. Рока принесла чай, чтобы ее успокоить.

Талье разбросал карандаши.

«Она плачет, потому что я все делаю плохо. Я урод и рисунки мои уродливые!».

— Она плачет от радости, — возразил Вик.

Талье задумался: «Я никогда не плачу. Наверное, этого я тоже не умею».

— И я не умею плакать. Не умею двигать руками, ходить, улыбаться, кивать, закрывать глаза. Не умею спать, есть, плавать, рисовать, танцевать. Я просто краска на холсте. Но дело не в тысяче вещей, которых ты не умеешь. А в той единственной, которая у тебя получается.

Талье посмотрел на свои рисунки. Мама обняла его, а Рока собрала с пола карандаши.

— Хочешь что-нибудь сказать маме? Я передам, — предложил Вик.

Талье снова задумался.

«Скажи ей, что мне нравится, как она поет»

Так Вик стал голосом Талье. Он не знал, как долго живут говорящие портреты, ведь он никогда не встречал другого такого, но знал наверняка, что пока у него есть голос, он будет говорить.