Станислав Востоков

Подходит читателям 10+ лет.

Автобус

Светло-зелёный автобус ехал мимо тёмно-зелёного леса. С каждым часом в окнах становилось больше синего и меньше зелёного, лес делался ниже — словно уходил в землю, превращался в траву. А потом вдруг снова выпрыгивал вверх, заслоняя небо и будто хихикая – обманул, обманул!

«Автобус – большая погремушка, – подумала Коза, – а я – шарик, который в нём гремит. Болтается, стукается о стенки и гремит – бум, бум!»

Дорога была разворочена, измята лесовозами. Автобус вилял от одной обочины к другой, старясь не попасть в ямы-ловушки. Каждая остановка отнимала у автобуса одного-двух пассажиров.

А теперь в салоне со штопанными, потёртыми сиденьями и заклеенными трещинами окон осталась одна Коза – шарик в погремушке – бум, бум! – она постучала кулаком в окно.

«Может, я больше похожа на Колобка? – подумала Коза. – Я от дедушки ушла, я от бабушки ушла… И от ЗэПэ ушла!»

Коза искоса глянула в прямоугольник зеркала над лобовым стеклом и убедилась, что водитель снова смотрит на неё.

«А от тебя и подавно уйду! – Коза нахмурилась. – Только ты хотя бы до остановки довези. У меня же рюкзак!»

Ещё недавно водитель неотрывно смотрел на дорогу. Но чем меньше становилось пассажиров, тем чаще он поглядывал на Козу. Его взгляд делался острее и острее. Он протыкал Козу, как бабочку.

На предыдущей остановке из автобуса, охая, вылезли старик и старуха, распоследние взрослые пассажиры. Наверное, хозяева дачи в полупустом шахтёрском посёлке. Других тут нет.

«Ну, сейчас начнётся! –  подумала Коза и приготовилась врать. – Нет, всё-таки автобус – это бегемот. Он съел меня и водителя, съел, а потом побежал на север. Потому что он – полярный бегемот».

Автобус вильнул к обочине и, хрустнув крошкой разбитого асфальта, остановился. Сразу стало слышно, как ветер кошкой трётся о ели, змеёй скользит по стёклам автобуса – ш-ш-ш-с-с.  

«Как пишут в книгах – вечерело», – подумала Коза.

Водитель встал, потирая поясницу, скривил губы, будто ему между зубов попала рыбья кость, вылез в салон и оглядел его, проверяя, не завалялся ли где взрослый?

Коза с готовностью улыбнулась.

– Бензин кончился или перекур начался?

– Ты мне, нывка, зубы не заговаривай. С кем едешь?

«Нывка» на коми–языке «девочка» – Коза это знала. Ну и несколько других слов.

– А–а! – Коза улыбнулась ещё шире, показав дырку на месте переднего верхнего слева. – Я одна, но меня на остановке встретят.

– В Тикан-тикаде?! – водитель удивился. И не поверил. Он знал, что в Тикан-тикаде автобус встретить некому. Вот уже лет тридцать некому. – Привидения встретят?    

Коза вздохнула с притворной усталостью.

– Родители, родители, кто ж ещё. Они купили в Тикане развалюху и всю весну подклеивали, штопали – ремонтировали.

– В Тикан-тикаде? – глуповато повторил водитель.

Повторил так, будто Тикан-тикад – в жерле вулкана.

Коза не ответила, продолжая приветливо давить взглядом на водителя.

Тот явно начал сомневаться. Уже хорошо.

– А почему ты сразу с ними не поехала?

– Дом холодный, отопления нет. И туалета. Сказать ещё, чего нету?    

Коза сочувствовала водителю. Встретить ребёнка без родителей на краю света – это ох-ох-ох, какая ситуация! Кошмарный кошмар! Нужно либо верить детской болтовне, либо везти находку в полицию. А где она, полиция? Вот именно. Полдня пути, не меньше. Такое требует героизма. А водитель не был героем. Водитель внутренне мучился. Он хотел домой – ужинать и спать.

– Пятнадцать лет тут езжу, ни разу никто в Тикан-тикад не ездил. И этой весной никто не ездил.

Во вранье на полдороге останавливаться нельзя. Это Коза хорошо усвоила за десять лет в Д2.

– У нас «Тойота лэндкруизер». Я вообще на автобусе первый раз в жизни еду.

Это, кстати, почти правда была про автобус.

Водитель решил, что девочка десяти лет не смогла бы придумать про «лэндкруизер». Он почувствовал какое-то неприятное облегчение. Мало у него было опыта общения с «нывками». ЗэПэ, например, так легко не проведёшь. Вот у кого опыта, хоть экскаватором отгребай.

Водитель полез обратно в кабину, что-то ворча на коми-языке.

«В животе бегемота побурчало, побурчало и успокоилось», – подумала Коза.

Она зажмурилась и с размаху хлопнула себя по левой щеке. Подождала, пока боль пройдёт и ударила по правой. Потрясла головой.

Водитель испуганно смотрел на неё в зеркало. Заметил. Но совесть он уже отключил. А что ему оставалось делать? Не герой, просто унай – обычный коми-дядя.

«Бегемот» заворчал и, размахивая выхлопным хвостом, побежал дальше.

Лес за окном присел на корточки, потом, через пару километров, привстал на цыпочки, тут же рухнул на карачки и дальше полз в таком скрюченном состоянии. Надвинулась тундра. Её длинные языки то там, то сям проникали в лес, слизывая деревья.

Через полчаса тряски и вихляний между ямами автобус затормозил у бетонной остановки. Из её обломанной крыши в разные стороны дредами торчала ржавая арматура. Остановка-растаман. И конечно, тут никого не было. Хотя приведения, может, и были. Этого не проверишь.

Водитель ничего не спрашивал. Он всё понимал, понимал и мучился. Козе опять стало его жалко. Он-то причём? Проходя мимо кабины, Коза вынула из кармана телефон и закричала в него:

– Пап, ну вы где? Я подъехала, а вас нету! Темнеет же! Тут вот дядя-водитель переживает. – Она подмигнула водителю. – Давайте, давайте, бегите бегмя!

Коза сунула телефон в карман.

– Увлеклись ремонтом, – сказал она. – А что родная дочь на семи ветрах одна стоймя стоять должна, об этом никто не подумал.

Водитель молчал.

– Ты…

Он махнул рукой, закрыл дверь, развернул «бегемота», заехав одной «лапой» на обочину и, выстрелив кудрявым чёрным облаком, затрясся по разбитой дороге на юг, к семье, ужину, к жизни без сумасшедших девочек.

– Меня он забудет через час, – сказала Коза. – Заставит себя забыть. Грустно!

Коза глубоко вдохнула запах бензина. Теперь ей долго не придётся его нюхать. И снова со всей силы ударила себя по щеке. Было больно, из глаз даже потекли слёзы.

– А не надо врать! – сказала Коза и, подумав, добавила. – Но как по-другому? Ладно, тут врать можно только волкам. А они этого не поймут. Думаю, что не поймут.

Коза вынула из кармана мобильник. Через экран тянулась трещина, будто фотография  чёрной молнии. Коза нашла его на автобусной станции. Всю жизнь мечтала о телефоне, и вот на тебе. А он не работает. Даже батарею вытащили. Вот же неприятность! Значит, не Коза первая нашла. Но всё-таки пригодился. Коза размахнулась, чтобы грохнуть телефон о стену остановки. Ей весь день хотелось что-нибудь грохнуть. Чтобы фонтаном в разные стороны! Она уже приняла свирепое выражение лица, но в последний момент передумала.

– Нет, – сказала Коза, – теперь тут мой дом. А в доме, как говорит ЗэПэ, должен быть что? Верно детки – порядок! По-о-орядочек!

Коза бросила телефон в измятую урну с ржавой водой, надела на плечи рюкзак и подошла по обочине к погнутой табличке с названием «Тикан-тикад». Она была прострелена в двух местах. Вероятно, охотники баловались.

Коза свернула с дороги на глубоко утопленную в траве тропинку к посёлку.

«Я – одногорбый полярный верблюд! – пропела Коза. – Только, смотрю, растения вокруг какие-то не верблюдные».

Коза шла в сумерках по широкому пространству, покрытому волнами вереска. Она шла как будто  между двух тарелок. Сверху серая тарелка–небо, снизу серая тарелка–земля. А между их краями кисельная полоса заката, которую через несколько часов можно будет назвать рассветом. Пространство укатывалось куда-то за пределы гигантских тарелок, казалось шире видимых неба и земли. Там оно соединяется с какими-то другими мирами, которые ждут и зовут Козу. С каждым днём эти гигантские тарелки будут расходиться дальше и дальше, открывая всё больше пространства. Наступит полярный день и тарелки отодвинутся в неизведанные космические глубины. А осенью тарелки сомкнутся и привет – ночь на несколько месяцев. Тогда мир сожмётся, станет маленьким-маленьким, как скомканная газета. Газета, на которой написано: «темень», «пурга», «свечка», «луна» и «волки».

Ветер гнал травяные волны к кисельной полосе, белые звёзды багульника и красные гроздья кипрея рыбками скакали в густых серо–зелёных волнах. Из них там и сям выступали островами кусты ивы, ольхи и карликовой берёзы ростом с Козу. Земля под вереском будто тоже волновалась. Будто кто-то мягко встряхивал её, словно огромное покрывало, пуская по нему широкие волны. Время от времени Козе хотелось остановиться и схватиться за что-нибудь, чтобы не потерять равновесие на этой колеблющейся поверхности. Вот прокатилась почти океанская волна, дальний конец скатерти-земли взметнулся, подняв из каких-то глубин Тикан-тикад. Всего несколько домов. Они поколыхались вверх-вниз, словно мираж, и утвердились на своих местах. Коза остановилась. Всё было, как на той картинке из интернета, которую она увидела полгода назад. Сказочные пряничные домики с черепичными крышами, широкими кирпичными трубами, в которые может залезть даже раскормленный фастфудом американский Санта, домики с окнами на все стороны и круглым слуховым окошком, откуда по ночам должна вылетать пышная белая сова. Домики из сказки про Гензеля и Гретель.

Коза вдохнула свежий ветер с едким запахом багульника, хвои и далёкого-далёкого моря. А ещё тут пахло горами. Как пахло? Коза этого не смогла бы объяснить. Пахло и всё тут. Земля под ногами Козы снова закачалась. Коза засмеялась и пошла к самому красивому дому. Она решила назвать его Гензель.

Гензель

Двери у Гензеля не было. В прихожей лежала охапка тряпья, увенчанная полуистлевшей подушкой. Соскочив давным-давно с одного из двух гвоздей, на стене криво висела вешалка с полкой для шляп. На полке, зацепившись петельками, застрял вязаный чёрный берет. Из берета выглядывало гнездо. Оно было похоже на растрёпанный парик, который кто-то случайно снял с головы вместе с шапкой. В гнезде голубело что-то вроде осколков чашки.

Ветер шевелил лохмотья отклеившихся от стены полосатых обоев. Они шелестели совсем как листья.

Коза сунула руку в гнездо и вытащила голубую скорлупку.

– Певчий дрозд, – сказала она, – Turdus philomelos!  

Коза обошла ворох тряпья, остановилась на пороге комнаты. Хозяином комнаты был стол. С толстыми облезлыми, изогнутыми книзу ногами и овальной крышкой. Похоже, он относился к отряду парнокопытных. Точнее, определить вид было невозможно. Но, вероятно, он имел родственную связь с яками и овцебыками.

– Отряд ушёл, а ты остался тут, – сказал Коза столу. – Что же делать, без головы далеко не ускачешь, я понимаю. Если не возражаешь, будем жить вместе. И если Гензель, не возражает, конечно.

Коза посмотрела в потолок, ожидая ответа дома.

Сквозняк поднял с пола газету. Она запорхала по комнате, кружась, как огромная ночная бабочка. Хотела вылететь в окно, но застряла между осколками разбитого стекла. Коза подошла к окну, взяла «бабочку» в руки, развернула.

На фотографии первой полосы был измятый лысый человек. В руке он держал огромный початок кукурузы.

– «Правда», – прочитала Коза. – Странное название для газеты! Если кто-то так напирает на правду, значит, наверняка привирает! Во всяком случае, ЗэПэ врала частенько.

Коза аккуратно сложила газету и положила на стол.

У дальней стены возвышалась печь, похожая на белый гардероб. Только дверца внизу совсем маленькая. Будто в огромном гардеробе хранил одежду гном.

Слева от неё, в углу, на голубой тумбочке стоял странный аппарат. С трёх сторон он был заключён в полированное дерево, а на передней панели из чёрного стекла, над клавишами-кнопками тянулась белая шкала с названиями городов: «Ташкент», «Москва», «Красноярск», «Новосибирск», «Свердловск». Коза вдруг поняла, что это такое.

– Ого–го! – сказал она. – Радио? Интересно, а тут есть буква «ять»?

Коза изучила переднюю панель внимательнее. Буквы «ять» не было. Ящик назывался «Рекорд 314».

– Ты извини, – сказал Коза ящику, – я в технике ни бум–бум. Я в зверюшках бум-бум. Даже бум-бум-бум-бум.

Между приёмником и разбитым окном на стене висела тяжёлая деревянная рама, какие бывают у картин или зеркал. Но эта обрамляла покоробившуюся фанеру, на которой было наклеено десятка два чёрно-белых фотографий.

Коза попыталась их рассмотреть, но в окна проникало слишком мало кисельного света.   

– Ну что же, будем устраиваться на ночь. Гензель, а у тебя нет кровати?

Дом снова промолчал. Но молчал он по-доброму.

Коза прошла через комнату в другую дверь. Тут была кухня с ещё одной, почти квадратной печью–плитой. На ней лежала обглоданная кость. Напротив печи стоял посудный шкаф. Его полки сверху донизу, словно мутное, потрескавшееся стекло закрывала паутина. Коза взяла валявшийся у шкафа полустёртый веник и намотала на него невесомые нити.

– Паутина – самая прочная верёвка, – сказал Коза задумчиво, – не для человека, конечно.

В шкафу стояли несколько алюминиевых мисок, одна деревянная и три закопчённых чугунных горшка, похожие на цветочные кадки. Один даже с крышкой.

– С посудой порядок, – кивнула Коза, – но я, Гензель, спрашивала о кровати!

Коза прислонила веник к шкафу, выбросила кость в окно и заглянула за печь. Там стояла кровать: две спинки из блестящих трубок, похожие на секции садовой загородки, между ними металлическая сетка. Продавленная, потому похожая на гамак.

– Кто-то любил поспать на кухне, – сказала Коза. – И он был тяжёлым! А может, сны у него были такие тяжёлые?

Над кроватью через всю стену тянулась тонкая чёрная трещина. Не очень красиво, но можно вообразить, что стена – это карта, а трещина – нарисованная на ней река, например Чёрный нил. Или корень выросшего на крыше дерева. Под кроватью валялось несколько берёзовых полешек. Коза выгребла их, сложила у печки. Вынула из рюкзака плед с рекламной надписью известной фирмы и сунула рюкзак под кровать. Потом притащила из прихожей старое одеяло, подушку. Положила на кровать, застелила пледом. Легла. Накрылась темнотой и заснула. И сны её были лёгкими, как перья совы.

Д2

Пела какая-то птица. Очень близко. Коза открыла глаза, осторожно повернула голову и увидела дрозда. Он сидел на посудном шкафу и пел. Его песня будто собрала все звуки леса: и шум листвы, и треск сучьев, и журчание ручья, и постукивание мелких камешков. Коза почувствовала, что затекла рука, и пошевелила ею. Дрозд замолчал. Посмотрел на Козу, кажется, с удивлением. Стукнул клювом в блестящую на солнце миску и вылетел в окно. Через несколько секунд оттуда снова раздалась его песня.

– Похоже, ещё один хозяин, – пробормотала Коза. – Неудобно-то как!

Она села на продавленной кровати, свесив ноги. Коленки оказались почти на уровне глаз. Выбралась из постели не сразу. Зябко потирая руками плечи, вышла в коридор.

– Интересно, где здесь туалет? – спросила Коза и сама ответила. – Везде. Туалет тут буквально везде.

И побежала за дом.

Потом занялась завтраком. Коза вытащила из-под кровати рюкзак, расстегнула и посмотрела в него, подумала: съесть сухую лапшу или бутерброд с шоколадным маслом?

 – Пожалуй, сухая лапша с газировкой – это слишком.

Коза принесла из комнаты газету лысым с мужчиной, расстелила на столе и нарезала батон. Намазала два куска шоколадным маслом. Достала бутылку минералки.  

На раму разбитого окна уселся дрозд, стал смотреть на Козу.

– Завтракаю, – сказала она. – Это твоё гнездо в прихожей?

Дрозд свистнул и подпрыгнул на раме, ловко повернувшись головой в сторону дороги.

Тут за угол окна зацепилось солнце и ослепило Козу. Мир сразу стал красным и тёплым. Коза зажмурилась. А когда открыла глаза, дрозда не было.

– Не очень-то с ними тут поговоришь.

Она доела бутерброд, запила газировкой. Собрала крошки и сложила горкой на край стола. Для дрозда. Хотя дрозды, конечно, предпочитают насекомых. И ягоды. Но главное – предложить.   

– Гензель, где тебе лучше меня слышно? Тут? Или, может, в гостиной?

Коза перешла в гостиную.

– Наверное, тут лучше. Ведь тут радио.

Коза огляделась и открыла дверцу в печке–гардеробе. Пусть это будет ухо Гензеля. Потом взяла со стула у стола дырявые брюки, сложила штанинами вместе, повесила на спинку. Села. 

– Предупреждаю, будет грустно, – сказал Коза. – Хотя… бывали, конечно, истории и погрустнее. Чего уж. Ну, не весёлая – точно. – Коза вздохнула, вбирая в себя запах багульника. Не так сильно, как снаружи, но багульником и тут пахло. – Я убежала, Гензель. Как Колобок. Из Д2 убежала. Мы так детдом зовём, потому что ДД. Мне десять лет, а я ни разу себя не чувствовала человеком. Жила там, как муха в паутине. Мы все там, как мухи. Когда висишь тихо, тебя не трогают. А начнёшь дёргаться и жужжать, ЗэПэ прибежит! Злой Паук! Ну…на самом деле Зоя Петровна. Приходилось маскироваться, осваивать мимикрию. Знаешь, бабочка сидит на солнце: раскрыла крылья – бабочка, а сложит вместе – сухой лист. Ты их тут, наверное, много видишь. Приходилось притворяться сухим листом. Чтобы паук не съел. И вдруг я увидела фотографию Тикан-тикада. У нас комп с интернетом был. Полчаса в день по очереди – пожалуйста. Тебе интересно?

Дом уже привычно и внимательно молчал.

– Ребята у нас серые, как волки. Нет, скорее, мыши – никто ничего не хочет. Хотя я говорила – мухи? А что муха может хотеть в паутине? Чтобы быстрее съели? А я хотела. Нет, не чтоб съели. У меня два хотения было: убежать из Д2 – это хотение исполнилось, и открыть новый вид животного. Лучше большого. И назвать его своим именем. На латыни это будет Kozlovae. У меня фамилия Козлова. Соня Козлова. Поэтому и Коза, конечно. А если бы ты был нашим детским домом, то стал бы Геной. Хотя Гена и Гензель, это как сурок и орёл. Но я отвлеклась. Я вообще всё время отвлекаюсь. Это ЗэПэ бесило. И ничего не могу сделать, вокруг столько интересного! Ну, не в Д2, конечно. Нам карманные деньги выдавали. Сто рублей в неделю. Много на них не купишь. Копила полгода. На еду и книги. А нож и ложку я из Д2 на память взяла.

Коза помолчала. Нахмурилась и ударила себя по щеке.      

– Прямо тянет соврать! У всех так, что ли? Нож и ложку я украла. На память из Д2 мне ничего не нужно. Зачем мне о нём помнить? Просто нужны были ложка и вилка. Меня, наверное, уже ищут. Но долго искать не будут. Так, для видимости посуетятся день–два. Я же не первая убегаю. И никого назад не возвращают. Если ловят, отдают в другие дома. Хотели расформировать нас, но у ЗэПэ «связи в верхах». Не очень понимаю, что это значит. Наверное, у неё знакомые в мэрии. В общем, Злой Паук как-то выкручивается. Только с детьми ей работать нельзя. Знаешь, она нас била… Редко, но бывало. Вообще, детей, конечно, иногда надо лупить. Мы же злые. Но нас и любить надо, мне кажется. Видишь, как похожи эти слова – любить и лупить? Я прошлым летом набрала клопов–вонючек и сунула ей в сумку. ЗэПэ пришлось сумку выбросить и паспорт поменять. От него полицейские шарахались. Нехорошо я сделала, понимаю. Но терпеть невозможно. Так люди становятся преступниками… В общем, ты же видишь, надо было бежать. И весна – хорошее время. Птицы летят с юга на север. И дети.

Коза задумчиво потрогала штанину брюк.

–  Гензель, я тебе не надоела? ЗэПэ говорит, у меня язык без костей. Будто там у кого-нибудь есть кости! Совсем анатомии не знает. У жирафа язык полметра, а тоже ни одной кости. А в шее у него столько же позвонков, сколько у меня – семь. Забавно, да? Я так понимаю, что в мире вообще всё устроено одинаково. Как в «Лего». Из одинаковых деталей можно построить тысячу вещей. И взрослые – они как дети, только больше. И в голове у них больше всяких глупостей.

Коза засмеялась.

В гостиную влетел дрозд. Сел на печь. Козе показалось, что у этого дрозда окраска желтее, чем у того, первого. Наверное, самка. Дроздиха цвинькнула, будто ударила в стекло железным молоточком.

– Не обращай на меня внимания, – сказала Коза. – Считай, что я тоже стол или печка. Занимайся своими делами.

Дроздиха не поверила, затрещала и вылетела в окно.

– Придётся выйти. – Коза встала. – Гензель, можно я твой второй этаж посмотрю?

Стихи

Коза вышла в прихожую и хотела подняться по лестнице. Но остановилась, потому что снова увидела полку для шляп с гнездом в чёрном берете. Коза взялась за соскочивший конец полки и осторожно повесила на вбитый в стену гвоздь. Потом подошла к лестнице, проверила ногой ступеньку. Не гнилая, можно идти. Коза медленно пошла вверх, на всякий случай крепко держась за перила. Ступеньки скрипели, даже, кажется, пели, будто Коза шла по клавишам пианино. И ноты у всех ступенек были разными. Коза знала, что есть песни, где ни одна нота не повторяется. Однажды Коза послушала такую в интернете. Очень странно впечатление! Будто её написал не человек, а ветер.

Лестница закончилась. Коза очутилась в большой комнате. Тут было много всякого. Но главное – окна – и в каждом свой мир. В одном – изгиб выступающего в тундру леса с фиолетовой каймой. В другом – жёлто-голубое небо, встающее из вересковой тундры. В третьем – дорога, по которой, может быть, никогда больше не проедет автобус. А в четвёртом – ночь, потому что оно заколочено фанерой.

У окна с тундрой – стол. Лежащие на нём предметы накрыты паутиной, словно шёлком. В паутине от сквозняка шевелятся перья, высохшие, мухи и хрупкие листья. В незатянутых паутиной местах стол запятнали птицы. Видно, выклёвывали из неё прилипших мух. Коза взяла паутину за край и приподняла. Замусоренная, запылённая, она не приклеилась к рукам, и Коза откинула её. На столе лежали куски штукатурки, ржавые молоток с пилой и книги. На обложках черными узорами цвела плесень. Страницы были желтые и волнистые, будто эти книги – про море. Названия скучные: «Лесозаготовки», «Стаханов и стахановцы», «Немецко-русский, русско-немецкий словарь» и тому подобное. Под одной книгой Коза заметила красный уголок. Коза потянула за него, и уголок превратился в брошюру. На красной обложке надпись: «Стихи немецких поэтов». Коза оглянулась. Заметила у окна с небом табуретку. Села и открыла книгу. Прочитала первый стих

Ну, теперь куда?                 

Ну, теперь куда?.. Опять
Рад бы встретиться с отчизной,
Но, качая головой,
Разум шепчет с укоризной:

«Хоть окончилась война,
Но остались трибуналы.
Угодишь ты под расстрел!
Ведь крамольничал немало!»

Это верно. Не хочу
Ни расстрела, ни ареста,
Не герой я. Чужды мне
Патетические жесты.

Я бы в Англию уплыл, —
Да пугают англичане
И фабричный дым… От них
Просто рвет меня заране.

О, нередко я готов
Пересечь морские воды,
Чтоб в Америку попасть,
В тот гигантский хлев свободы, —

Но боюсь я жить в стране,
Где плевательниц избегли,
Где жуют табак и где
Без царя играют в кегли.

Может быть, в России мне
Было б лучше, а не хуже, —
Да не вынесу кнута
И жестокой зимней стужи.

Грустно на небо смотрю,
Вижу звездный рой несметный, —
Но нигде не нахожу
Я звезды моей заветной.

В лабиринте золотом
Заблудилась в час полночный, —
Точно так же, как и я
В этой жизни суматошной * (* Тут и далее переводы Льва Гинзбурга)

(Генрих Гейне)

В окне позади Козы что-то сухо и мягко зашелестело. Коза обернулась – может, прилетела сова? На подоконнике, напротив отбитого в стекле угла, сидел дрозд. Тот самый, первый, серый.

– Ты не знаешь, как играют в кегли? – спросила она.

Дрозд встряхнул крыльями, напыжился, потом вытянул голову, что-то разглядывая на столе. Вдруг перелетел туда и схватил попавшую в паутину муху.

– У вас тут столовая? – поняла Коза. – Хотя столовая у птиц везде. Правда, Зэ Пэ с этим бы не согласилась. Она считает…

Оставив на столе новую чёрно-белую кляксу, дрозд слетел с него и нырнул в лестничный проём, что вёл на первый этаж.

– Как же всё-таки играют в кегли? – пробормотала Коза. – Без инета порой всё-таки трудно. Но звери же обходятся.

Она снова перечитала стих. Коза не знала, что такое плевательница, что такое крамольный, патетические жесты и трибунал. И ещё она не поняла, зачем жевать табак? Разве его не курят?

– В лабиринте золотом заблудилась в час полночный, – прочитала Коза вслух. – Прямо обо мне написано.

Она ещё посидела, размышляя, взяла книгу и спустилась на первый этаж. Коза положила книгу на стол в гостиной и снова посмотрела на зеркало, где вместо отражений были фотографии. Лишь теперь, при свете дня, она заметила, что на фотографиях никто не улыбается. С бывшего зеркала смотрели мужчины, некоторые в военной форме, некоторые в рубашках и брюках, и среди них женщина в мрачноватом длинном платье. Все они стояли навытяжку, прижав руки к бокам. Свободным на фотографии выглядел только конь с широкой белой полосой ото лба до носа, рядом с ним стоял серьёзный молодой человек с сигаретой во рту.

Козе показалось, что все эти люди отражения её самой – ей тоже не раз приходилось стоять навытяжку перед ЗэПэ.  

– Гензель, это твои бывшие хозяева?

Дом молчал, покачивая выцветшей занавеской в разбитом окне. 

– Молчание – знак согласия, во всяком случае, так говорила Зэ Пэ, – сказала Коза. – А на самом деле мы просто боялись ей отвечать. – Коза посмотрела на травяной мир за окном. – Как бы время узнать? Всё-таки плохо без телефона.

Коза подошла к «Рекорду 314» и повернула ручку, под которой значилось «выкл.», а сверху – «громкость». Коза понимала, что радио работать не будет, потому что в доме, как и во всём Тикан-тикаде нет света. Да и провод с электрической вилкой лежал на крышке. Ей просто захотелось повернуть ручку. Неожиданно «Рекорд 314» зашумел, как шумит закипающий чайник, потом на поверхность шипения выплыл мужской голос:

– Данные центрального статистического управления СССР об итогах работы промышленности в феврале 1976 года свидетельствуют о том, что рабочий класс страны достойно отметил двадцать пятый съезд партии…

Коза испуганно отскочила от радио, потом быстро подошла и выключила. Постояла, походила по комнате. Вернулась к «Рекорду 314» и снова повернула ручку «выкл.» 

– В родных местах и солнце ярче светит, – запел незнакомый певец, – и серебристей голос у ручья!…

Коза села на стул и стала слушать. Видимо, новости закончились, и началась музыкальная передача. Песни следовали одна за другой, но ни одну из них Коза раньше не слышала. Потом строгий мужской голос сказал:

– Передаём сигналы точного времени. Начало шестого сигнала соответствует пятнадцати часам московского времени.

Пропикало шесть раз, и заговорила женщина:

– Говорит Москва. В столице пятнадцать часов. В Ашхабаде семнадцать, в Караганде восемнадцать, В Красноярске девятнадцать, в Иркутске двадцать, в Чите двадцать один, в Хабаровске и Владивостоке двадцать два, в Южно-Сахалинске двадцать три часа, в Петропавловске–на-камчатке полночь.

Коза выключила «Рекорд». Похоже, в нём застряло прошлое – собралось там, как пыль. До пятнадцати часов явно было ещё далеко. 

 – Ну что же, – сказала Коза рассудительно. – Если время не идёт к человеку, человек должен сам его поймать. 

И Коза вышла из дома.

Часы

Чтобы поймать время, нужна ровная земля. И солнце. Коза отошла туда, куда не дотягивается тень от дома, в то место, где мог стоять забор, если б он был. Посмотрела на вересковое море и сказала:

– Прошу прощения, но мне позарез нужны часы.

Она села на корточки и стала вырывать траву. Дёргала полчаса, а, может, больше – без часов не поймёшь. За стеной высокой травы она почти ничего не видела. Только небо и конёк крыши Гензеля. Он будто привстал на цыпочки, пытаясь рассмотреть, что там делает Коза?

Наконец получился круг пустой земли, более или менее ровный. Скорее всё-таки менее.

– Ничего, – сказала Коза, – Земля тоже не совсем круглая. Она похожа на голубой мандарин. Теперь надо найти стрелку.

Как делать солнечные часы Коза вычитала из энциклопедии в библиотеке Д2. Если, конечно, один-единственный шкаф с тремя десятками зачитанных до прозрачности книг можно назвать библиотекой. Но ЗэПэ называла. Она завела формуляры и выдавала книги только под расписку. Рядом со шкафом ЗэПэ повесила плакат, где было написано: «Учиться, учиться и ещё раз учиться!» Коза дописала в начале каждого «учиться» «м» и в наказание осталась без обеда.  

Коза поднялась и зашагала по зелёно-голубым вересковым волнам к соседнему дому. Над её головой светилось бирюзовое небо. Его купол был таким ярким, что казался твёрдым. Цветы багульника и кипрея горели, как золотые рыбки. Они то погружались в травяное море, то снова всплывали на поверхность. Козе показалось, что она очутилась внутри драгоценной броши.  

Соседний дом был обычным, деревянным – Иванушкой. Коза подумала, что он похож на лошадиный череп, обглоданный временем и одиночеством.

– И видят: на холме, у брега Днепра, лежат благородные кости, – пропела она. – Их моют дожди, засыпает их пыль, и ветер волнует над ними ковыль!

Коза любила стихи. Похожие на летучих мышей, они удивительно легко залетали в её голову и оставались там жить. Иногда, вот как сейчас, они вылетали наружу и кружили вокруг Козы.

Перед ещё существующим Иванушкой на уже не существующей улице громоздилось нечто похожее на кучу брёвен. Подойдя ближе, Коза поняла, что это колодец. Его верхние венцы развалились: одни бревна скатились на землю, другие – внутрь, в сруб, и теперь торчали, как ноги человека, который решил нырнуть в воду, да так и застрял.

Во дворе, вернее в пространстве, которое раньше было двором, лежало дырявое деревянные корыто – наверное, кормушка для коровы, прямо из земли торчала деревянная соха, похожая на отрезанный рог гигантского носорога, стояла телега и много ещё чего, что трудно опознать городской девочке, пусть и начитанной. Все эти вещи оплёл вереск, жадно схватил их тонкими, прочными зелёными пальцами, будто боясь, что их могут у него украсть.

Посреди бывшего двора поднимался покрытый вереском горб, точь-в-точь спина спящего медведя. Хотя зелёных медведей не бывает. Есть бурые, чёрные, белые, даже очковые, но зелёных пока не замечено. А вот ленивцы да, те бывают и зелёные, но это другое семейство млекопитающих.

Коза подошла к горбу, посмотреть, что скрывается под зелёным «мехом», и увидела дверцу. Коза потянула ржавую железную ручку, и та легко отделилась от гнилого дерева вместе с гвоздями. Коза положила ручку на землю, завела пальцы в щель между дверью и косяком и осторожно потянула. На Козу дохнуло сыростью и темнотой. На фоне сияющего неба темнота дверного проёма выглядела такой материальной, что, казалось, её можно потрогать, взять в руки, разделить на куски, как пластилин и даже слепить из неё какую-нибудь фигуру.

– Кажется, это называется погреб, – пробормотала Коза. – Интересно, кто там живёт? В такой темноте обязательно кто-то должен жить! Какой-нибудь гигантский крот–убийца!

Чтобы не побеспокоить того, кто живёт в темноте, Коза осторожно прикрыла дверь и направилась к Иванушке.   

Она вошла в сени. У входа стоял крашенный жёлтой краской огромный деревянный сундук с красной наклейкой «Папиросы «Прима»».

Коза открыла крышку. Ящик был наполнен пустыми бутылками вперемешку с чинёнными носками и чулками.

– Нет, из этого стрелку не сделаешь, – пробормотала она.  

Коза прошла сени и оказалась в столовой. На полу валялись доски, полуистлевшие одеяла и выбитые из печки кирпичи. Возле печи поднимался столбик поставленных друг на друга чугунков. На лавке у окна – наполненная солнцем пыльная трёхлитровая банка. Тут тоже стрелки не было. Коза вернулась в сени, где заметила ещё одну дверь, пониже. Вошла в неё. Коза очутилась в тесной комнатке с окошком, со всех стороны сдавленным толстыми брёвнами. Свет еле протискивался сюда. Под окошком стоял верстак, покрытый тёмными пятнами сырости, словно шкура леопарда. На верстаке лежали огромные, рыжие от ржавчины ножницы, маленький топорик со щербатым лезвием и трещиной на топорище, а ещё ножовка, в железной челюсти которой порядком не хватало зубов. На стену облокачивались большие деревянные санки. Над ними наискосок висела длинная, похожая на ногу богомола коса, рядом – почти новое ведро. Оно бодрилось и пыталось отражать солнечный свет, сквозь налипшую на него пыль. Жестяную коробку из-под конфет наполняли кривые гвозди, точь-в-точь выкопанные для рыбалки червяки. Видимо, хозяева выпрямляли их и снова пускали в дело.    

– А вот и стрелка! – обрадовалась Коза. – Конечно, из косы стрелка будет довольно косая. Но с другой стороны, а что вообще нашем мире правильно? Кроме ЗэПэ, конечно! Она у нас даже потеет, наверное, по какой-нибудь инструкции!

Привстав на цыпочки, Коза сняла со стены косу и ведро, сложила в ведро ножницы, ножовку,  топорик, прихватила с десяток железных червяков и вышла во двор. Вернее, в пространство, которое раньше было двором.

– Иванушка, если что, я тут рядом живу, – сказала она дому, – в Гензеле. Вдруг тебе понадобятся эти вещи, я сразу верну. Хотя, честно говоря, думаю, они тебе ни к селу, ни к городу. – Она помолчала, задумчиво глядя в разбитое окно, и добавила. – Уж то, что ни к городу, так это точно! Ладно, пошла время ловить!   

Коза снова подхватила косу, ведро и отправилась к Гензелю. Над Козой с неслышным писком пролетели ласточки. Их крылья резали воздух, как маленькие косы.

– Чем отличаются ласточки от стрижей? – спросила Коза. Она постояла глядя в небо, опустила ведро, подняла палец и заключила: – Хвостом! Это каждый дурак знает! А если не знает, то он дурак в квадрате! Или в круге. Или в пятиугольнике! Как ЗэПэ. Потому что как можно не знать таких простых вещей?

Коза ещё постояла, глядя на мельтешение птиц, снова сказала «м-да!» и продолжила путь.

Гензель успел соскучиться. Во всяком случае, так показалось Козе.

– Тут я, тут! – успокоила она дом.– Прибарахлилась кое-чем. – Она показала Гензелю ведро и косу. – Тебе, кстати, Иванушка передал привет. Думаю, что передал. По-другому, ведь и быть не может! Вы ж рядом живёте. Соседи.

Коза поставила ведро, достала из него топорик, взвесила в руке и принялась яростно колотить по косе, стараясь отсоединить металлическую часть от деревянной. Через пять минут Коза почувствовала, что потеет. Она уже хотела высказать косе, всё, что о ней думает, но тут лезвие мягко соскользнуло с косовища и упало в вереск.

– Фу-у-ух!

Коза разогнулась и вытерла рукавом взмокший лоб.

– Сделала одолжение! Спасибо!

Коза села на корточки, вырыла ножницами ямку в центре свободного от вереска пятачка и вставила в неё косу. От косы к ногам Козы протянулась кривая тень, легла тёмным серпом на кроссовок.

– Погрешность плюс-минус час, не меньше, – вздохнула Коза. – А что делать?

Она снова сходила к Иванушке, принесла два выбитых из печки кирпича. Из них получились деления циферблата.

– Кажется, это называется современным искусством. – Коза критически оглядела свои «часы». – Чем оно безобразнее, тем современнее. У меня получилось, ну, очень современно!

И она пошла к Иванушке за новыми «делениями». Через полчаса циферблат был готов.

– Ну что же, – Коза отряхнула руки, – часы прекрасно показывают время. Осталась ерунда – узнать, какое именно время они показывают?   

Коза посмотрела на висящий в матово-синем небе оранжевый мячик солнца.

– Сейчас может быть как двенадцать, так и четыре! Спросить бы у прохожего, да где они – эти прохожие?

 Коза снова вздохнула и огляделась. Море вереска по-прежнему тихо волновалось под лёгким ветром. Над ним, как летучие рыбки сновали ласточки. Вдали, у разбитой дороги, словно раскинувший щупальца осьминог, покачивала своими «дредами» остановка – казалось, она пытается поймать «летучих рыб» на обед. Коза почувствовала, что проголодалась.

Она собрала инструменты и вошла в Гензеля.

«Соната 304»

На кухне Коза в поисках места для своих находок открыла нижние дверцы посудного шкафа. Там лежал магнитофон. Правда, Коза не сразу поняла, что это именно магнитофон. В Д2 стоял аппарат, который проигрывал сиди–диски и допотопные портативные кассеты, похожие на папиросные пачки с двумя дырками. Так вот, в шкафу лежал прадедушка того аппарата! Размером с чемодан. У него имелись две огромные катушки, точно два выпученных глаза лягушки. От одного глаза к другому через коробку звукоснимателя лягушачьей улыбкой тянулась блестящая магнитная лента. На коробке было написано «Соната З04».

– Ой-ой-ой! – сказал Коза.– Я бы назвала его «Квак 304»!

Она внимательно оглядела аппарат, чтобы найти кнопку включения. Кнопка обнаружилась на затылке «лягушки».

– Ну, точно! Специально там сделали, – сказала Коза, – чтобы дети не нашли. Гензель, ты же не против, если я включу?

Гензель согласно промолчал. Коза нажала кнопку. Катушки завертелись, лента–улыбка побежала от левого глаза к правому, отдавая коробочке записанные на ней звуки. Козе в уши ударил хриплый голос:

– Рвусь из сил — и из всех сухожилий,
Но сегодня — опять как вчера:
Обложили меня, обложили —
Гонят весело на номера!

Из-за елей хлопочут двустволки —
Там охотники прячутся в тень, —
На снегу кувыркаются волки,
Превратившись в живую мишень.

Идёт охота на волков,
Идёт охота —
На серых хищников
Матёрых и щенков!
Кричат загонщики, и лают псы до рвоты,
Кровь на снегу — и пятна красные флажков.

В первый миг напор певца ошарашил Козу. Ей захотелось выключить «Сонату», но Коза взяла себя в руки и дослушала песню до конца. Всё-таки она была про зверей. Потом Коза перетащила магнитофон к «Рекорду», в гостиную.

– Вдвоём вам будет веселее, – сказал она. – Ты можешь ей читать свои старые новости, а она будет хрипеть тебе песни. 

Коза сложила в шкаф ножницы и топорик, взяла чайник, моток проволоки (он тоже обнаружился в шкафу), и пошла за водой.

У разбитого временем колодца Коза привязала проволоку к ручке чайника и осторожно спустила к воде, стараясь не зацепить за перекрестья свалившихся внутрь брёвен.

Вот проволока ослабла – чайник встал на воду. Некоторое время он глупо плавал по ней, недоумевая, зачем его засунули в такое неприятное место. Наконец он сообразил, что к чему, булькнул и нырнул, натянув проволоку. Коза осторожно потянула её вверх. Проволока впилась в ладони. Чайник безответственно вертелся, тыкаясь носиком в брёвна.

– Ты можешь успокоиться? – раздражённо прикрикнула Коза. – Тоже мне дятел!   

Чайник присмирел. А то бы Козе ни за что не протащить его через завал. Вот она схватила чайник, со вздохом облегчения опустила в траву и посмотрела на ладони. Они были исполосованы красными следами.

– Теперь линия жизни у меня такая длинная, что я, наверное, лет триста проживу! Как галапагосские черепахи. Правда, не уверена, что это так уж здорово. Вот Гензель – его хозяева, наверное, уже умерли, а он живёт и живёт. И всё время их вспоминает. Грустно! Правда, теперь у него есть я!   

Коза села в траву и некоторое время сидела так, глядя на солнце через закрытые глаза. Солнца она при этом, конечно, не видела, а вот красный свет – да. Много красного, тёплого света. Он убаюкивал, звал куда-то, в далёкие, прекрасные, неземные места.     

Но Коза предпочла остаться здесь, в Тикан-тикаде. Посидев минут пять, она встала, подняла чайник и отправилась готовить обед.

Дрова у неё были, топорик тоже. Правда, они какое-то время не могли договориться, кто кого колет. Щербатый топорик отлетал от крепких дров, а маленькая трещина на топорище после нескольких ударов стала длиннее.

– Возьми себя в руки! – сердито сказала Коза. – Ты топор или кто?

Но тот совсем расклеился. Пришлось Козе туго обвязать топорище несколькими слоями проволоки. Тогда дело пошло на лад, и дрова, наконец, поняли, что они дрова. Да и держать топор стало удобнее.

Спички у Козы были припасены в рюкзаке, на растопку пошла газета с лысым дядькой.

– Самовар бы достать, – сказала Коза, когда плита на квадратной печке, наконец, стала теплеть. – А то из-за стакана кипятка приходится полдома греть!       

На обед у Козы была быстрая лапша, консервированный горошек и хлеб. В общем, терпимо.

Поев, она долго сидела у окна, глядя на море вереска. Так и чудилось, что вот-вот по его волнам мягким проплывёт корабль. Даже, возможно, с алыми парусами, как в одной старой книге. Снова прилетали дрозды. Увидев в кухонном окне Козу, они залетели в дом через окно гостиной. О чём-то поспорили, пересвистываясь, перелетели в прихожую и выпорхнули из входной двери. Тёплый ветер шевелил волосы Козы, длинные травяные волны мерно бежали от посёлка к северу, в ослепительном небе пели невидимые птицы. Коза засыпала. Ей стало казаться, что на голове у неё тоже растёт трава, а она, Коза, покрывается землёй и превращается в тундру.

Вадё

Постепенно её жизнь в Гензеле, что называется, вошла в колею. Колея эта Козе очень нравилась. Она пахла багульником с нотками кипрея, звучала пением дроздов и ласточек, была наполнена удивительными историями из прошлого. Это было так замечательно, так непохоже на жизнь в Д2! А главное, тут не было ЗэПэ. Правда, иногда она приходила к Козе во снах. Требовала, чтобы та сидела ровно, не горбилась, ела аккуратно, не свинячила и чтобы читала не свои никому не нужные книжки про тупых животных, а полезные справочники по домоводству: готовку, кройку и шитьё. ЗэПэ так кричала на Козу, что пару раз та в ужасе просыпалась. Но потом понимала, что это всего лишь сон и снова погружалась в счастье, словно в тёплую, согретую летним солнцем траву.

Однажды Коза пообедала и уже собиралась отправиться по соседним домам на поиски самовара, когда увидела собаку. Она была будто обросшая чёрным мхом. Маленькая и вертлявая, как трясогузка. Коза заметила её случайно, ненароком взглянув в окно. Коза вытерла руки старым пиджаком – он был снят с вешалки в прихожей и теперь пытался привыкнуть к роли полотенца – и выбежала из дома.

Собака куда-то исчезла. По давно исчезнувшей улице ветер гнал зелёные волны. В небе цвинькали ласточки. Мимо с густым жужжанием пролетел здоровенный жук, едва не врезавшись в Козу. Вдруг из-за дома в полусотне метрах от Козы показались олени. Они были без рогов и бежали рядком, толкаясь покатыми плечами. Оленей было трое. За ними появилась палка, длинная, как шест для прыжков в высоту, а затем – большие, просто огромные, сверкающие на солнце санки. В санках сидел маленький человек в шубе. Он хлопал этим шестом оленей по попам и издавал звуки, похожие на собачий лай. У Козы сам собой открылся рот. Она словно превратилась в дерево, вдруг выросшее на крыльце. Санки скользили по вереску удивительно легко. Олени пыхтели и мягко топали широкими копытами, впечатывая в землю зелёные стебли.

Доехав до Козы, маленький человек в шубе, спустил с нарт ногу в мягком сапоге, упёрся ею в землю и так страшно гаркнул на оленей, что те стали. Маленький человек повернулся к Гензелю, спустил вторую ногу, сел поудобнее и стал молча разглядывать Козу. Смотрел он на неё безо всякого выражения, пряча его в глубине глаз, чёрных, как полярная ночь.

Вдруг Коза сообразила, что маленький человек в шубе – мальчик, и что ему вряд ли больше десяти. Как и ей. И на нём не шуба, а перехваченная поясом просторная, кожаная куртка. Это меняло дело. Коза захлопнула рот. Она села на крыльцо и тоже стала молча разглядывать гостя.

Её удивило, что санки у него не деревянные, а явно металлические, уж очень они блестели.

Козе захотелось заговорить с ним, но она себя сдержала. А мальчик смотрел на неё точно так же как глядели Гензель, Иванушка и дальний лес. Видимо, все местные обладают этим свойством – свойством спокойного взгляда. Дети молчали минут десять. Наконец Коза почувствовала, что больше не выдержит. Она уже хотела вскочить и заорать на всю тундру – просто, чтобы услышать свой собственный голос. Тут мальчик в куртке-колоколе моргнул, кажется, в первый раз, и спросил:

– Ты кто?

«Ну, нормально? – подумала Коза. – Я тут, понимаете, живу, живу, вдруг приезжает какой-то гомо сапиенс на оленях и спрашивает «ты кто?»».

Она плюнула в вереск, хотя это было не в её привычках, и ответила:

– Коза!

Черноглазого такое имя не удивило.

– Из рода Козы, – сказал он утвердительно и снова замолчал.

Коза решила ни за что не возобновлять разговор первой. Пусть её разорвёт в клочки и разбросает по закоулочкам Тикан-тикада, но она покажет этому колоколу в санках, что тоже умеет собой владеть! Из тяжёлых уроков в Д2 она знала, что очень многое зависит от того, как ты себя поведёшь в первые минуты знакомства. Будешь лебезить, улыбаться, об тебя вытрут ноги и мысленно отправят в аут, к неудачникам.

Через пять минут крик снова начал распирать её изнутри. Коза сжала зубы.

Черноглазый показал на себя и сказал:

– Вадё!

Затем поставил ноги на полозья и снова залаял на оленей. Те натянули постромки и потащили санки дальше.

Коза спохватилась.

– Стой! – заорала она, вскочив. – Стой, кому говорят!

Мальчик остановил сани. Недовольные частыми остановками олени мотали безрогими пока головами.

Коза подбежала к седоку.

– Ты не знаешь, сколько сейчас времени?

Тот засучил рукав крутки, и Коза увидела прекрасные электронные часы, на чёрном браслете.

– Пятнадцать двадцать три, – пробормотала она. – Надо же, я думала, ещё двух нет!

Мальчик опустил рукав, крикнул на оленей, и те затрусили дальше. Санки ныряли в вереске, словно лодка в море, делались всё меньше, то пропадая среди травяных волн, то снова появляясь, и наконец исчезли из вида, растворились в той стороне, где начиналась Великая тундра. 

Коза задумчиво постояла, оглядывая опустевшую улицу. Потом вернулась к часам, взяла камешек и у кирпичей, между которыми лежала призрачная стрелка солнечных часов, нацарапала: «3» и «4». 

Бросила камень, отряхнула руки и отправилась обедать. На кухне снова растопила печь – нужен был кипяток – и доела последнюю упаковку быстрой лапши. Теперь у Козы остались только чёрствая горбушка от батона и шоколадка.

Вторую половину дня Коза решила посвятить обходу Тикан-тикада. Может, найдёт какие-то полезные вещи?

До темноты Коза успела осмотреть два дома, за которыми поднимались развалины какого-то кирпичного строения. Его крыша давно обвалилась внутрь, стены наполовину обрушились, сделавшись похожими на грудную клетку мёртвого зверя. Вверх, словно оцепеневшие лапы уходили две трубы. Коза подумала, что, наверное, это бывшая баня. Хотя зачем бане такие высокие трубы? Тем более две?

Первый дом был самым маленький в посёлке. Судя по всему, когда-то тут находился магазин: посреди одной из двух комнат тянулся деревянный прилавок, другую занимали многочисленные полки – вероятно, склад. У Козы шевельнулась слабая надежда найти пачку макарон или тушёнку, ведь они могут храниться много лет. Но увы, полки были совершенно пусты. Если люди и оставили что-то после себя, то это давно подобрали животные.

Второй дом оказался почти целым, даже стёкла сохранились почти все. Козу поразило, что все его стены увешаны почётными грамотами с изображениями выцветших красных флагов. Между грамотами, в углу, напротив входа, висела большая картина, с изображением сгорбленного старика в плаще. Он опирался на суковатую палку, а вокруг головы золотой краской нарисован круг. Старик смотрел на Козу с улыбкой, будто был рад её приходу.

– Если хочешь, могу отнести тебя к себе, – сказала она. – Не думаю, что тебе уютно здесь, среди всех этих флагов. И вообще, хорошие люди, я считаю, должны жить ближе друг к другу. Так легче.

Дедушка, кажется, был согласен с Козой.

Она сняла доску, на которой он был нарисован, обмахнула её рукавом и вышла на улицу.

На кухне Коза обломком кирпича вбила кривой гвоздь в пересекающую стену трещину и повесила находку.

– Так-то повеселее! Гензель, познакомься, это… гм-м, дедушка. Просто дедушка. У него, конечно, есть имя. Но я его не знаю. А это Гензель. Больше тут никого нет. Только он и я. Вернее, есть ещё дрозды, но их ты увидишь завтра.          

Мамонты

На другое утро Коза проснулась с мыслью, что она – дура. Некоторое время Коза, лёжа в продавленной кровати, не могла понять, а почему, собственно? Тут на подоконник сел дрозд. В раннем солнце он был необыкновенного цвета – густо-оранжевого. В клюве он держал пучок соломинок. Солнце пронзало их насквозь и казалось, что у дрозда пучок горящих спичек. Дрозд сверкнул глазом на Козу, пару раз сердито подскочил на месте и залетел в гостиную.

Коза скинула одеяло, которое от старости пахло кислым молоком, села в кровати и вдруг сообразила. Она уже пятый день на границе с тундрой и до сих пор ни разу не сходила в экспедицию! Даже самого завалящего исследования не провела. Ну не дура ли? Даже не потрудилась узнать, какие представители класса млекопитающих тут обитают! Конечно, и других животных забывать не стоит, но прежде всего Козу интересовали звери. Она и сама не знала почему. Может, потому что она – Коза? Вот была бы какая-нибудь Рыбкина или, не дай Бог, Гадюкина, тогда бы, наверное, её занимали другие животные.

Коза встала и, размышляя над созвучностью слов «тундра» и «дура», отправилась за водой.

Завтракать было нечем, но Коза надеялась найти во время «экспедиции» ягоды или даже грибы. Можно соорудить простейшие ловушки для птиц или бобров в дальнем лесу, но Козу бросило в озноб от одной мысли, что ей придётся убивать добычу.

Коза отвесила себе пощёчину.

– Думать надо, о том, что думаешь! Быстро допивай чай и марш за грибами!

Она знала, что искать грибы в начале лета, тем более в тундре, занятие не самое благодарное. Но на каком-то сайте Коза читала о том, что некоторые съедобные грибы можно найти даже весной. Правда, такие, ну, условно съедобные – сморчки или строчки. Не помрёшь, но и удовольствия не получишь. Коза решила, что сморчки – это её случай – удовольствие Козу сейчас не интересовало. Главное – не протянуть ноги с голоду. Хотя, если ошибиться грибом, можно умереть и на полный желудок. Даже не знаешь, что лучше.

Коза помотала головой, чтобы распугать ненужные мысли, слетавшиеся на её беспокойство, как ночные бабочки на свет.

У колодца она уже привычным движением привязала проволоку к чайнику и отправила его в пасть замшелого сруба с выпавшими брёвнами-зубами.

Пить голый чай (у Козы осталось всего три пакетика) было совсем невесело. Он одиноко плескался в желудке и требовал компании. Коза пила его вприглядку – глядела на пляшущие белые пятна багульника в вересковом колыхании за окном и пила. От этого во рту появился горьковатый привкус.  

Потом Коза выгребла всё из рюкзака на постель, потрясла его за окном, избавляясь от крошек, и сунула в рюкзак голову.

– Пусто, как в сумке у старой кенгурихи, – сказала Коза.

Она наполнила кипячёной водой пустую бутылку из-под газировки, втиснула в карман на боку рюкзака и надела его на плечи. Подумала, что бы ещё с собой взять? Взяла ножницы.

– А что? – сказала. – Грибы стричь. Очень даже удобно!

Взвесила ножницы в руке.

– Такими, пожалуй, и хвороста настричь можно. Если двумя руками.

Коза взялась за ножницы обеими руками, развела лезвия и напыжилась.

– Хрясь! И куча дров – нате вам!

Бросила ножницы в рюкзак и вышла в вересковый простор.

– Гензель, если без меня кто придёт, займи человека. Пусть старые новости послушает или про волков.   

Она похлопала дом по стене.

– Ну, жди меня с добычей! Прямо чувствую, как стаи грибов шныряют туда-сюда по тундре!

И она направилась по мягким волнам к горизонту, над которым еле виднелись призрачные облака. Они были похожи не то на медуз, не то на пустые целлофановые пакеты. 

Под ногами у Козы двигалась бесконечная земля, покрытая мхом, лишайником и травой – словно жёлто-красно-зелёной шерстью. Коза давно подозревала, что Земля живая. А сейчас ей стало это окончательно ясно. Земля – тоже зверь, только очень–очень большой. А мы этого не понимаем, потому что видим его кусками: кто с головы, кто с попы…

Над головой Козы сияло неподвижное небо. И хорошо, что оно было неподвижным. А то бы у Козы закружилась голова. Его бесконечный молочно-голубой купол то и дело пересекали  крестики птиц: раз – вальдшнеп, два – стайка тетеревов, три – клин журавлей, который больше напоминал вихляющийся на ветру треугольный флажок, четыре – сапсан. То есть, наверное, сапсан. Потому что очень высоко. Короче, какой-то хищник. И он не пересекал, а неподвижно висел где-то недалеко от космоса, будто маленькая чёрная люстра на небесном потолке. Коза сразу поняла – присматривается к севшим у полярной берёзки тетеревам. Рядом с хилым деревцом они казались слонами в перьях. Коза и сама на них поглядывала, отчётливо ощущая во рту вкус куриной корочки.

Коза шлёпнула по щеке и поклялась не засматриваться с подобными мыслями на птиц.

 – Они ведь такие красивые! – объяснила Коза. – Такие бровастенькие, вкусн…

На этот раз удар был сильнее. Коза даже приостановилась. Помотала нечёсаной головой. Глянула в небо. Люстра, то есть, сапсан, раздвоился, потом опять собрался в чёрный крестик.

– Последние мозги себе вышибу.   

Она достала бутылку, отпила воды, сунула на место и двинулась дальше, потирая лоб. 

Чем дальше шла Коза, тем больше надувались «целлофановые пакеты» на горизонте. Они делались плотнее, приобретали углы, и вдруг Коза сообразила, что это никакие не облака, а горная цепь. С северной стороны от неё тянулась тундра, с  южной – тёмная полоса леса.  

– Здрастье! – удивилась Коза. – Тут и горы тут есть?! Полный набор! Вернее, почти полный. Джунглей не хватает. – Она подумала, разглядывая «пакеты», и добавила: – И коралловых рифов, пожалуй.  

Размышляя, о том, чем бы она дополнила пейзаж, Коза шла ещё полчаса, рассеянно поглядывая под ноги.

В вереске мелькнула круглая шляпка. Коза нагнулась и раздвинула траву.

– Чего, прямо сразу шампиньон, что ли? 

Шампиньон был крепкий, будто вылитый из пластмассы.

– Не убежал, сам виноват, – сказал Коза, вынимая ножницы из рюкзака. – Выживает сильнейший! Естественный отбор. Правда, ножницы – это, конечно, не очень естественно, но для тебя оно и лучше – грибницу не повре… жду.

Коза аккуратно положила гриб в рюкзак (ведь первый!) и двинулась дальше с ножницами наготове. За час она настригла с полкило шампиньонов, несколько сморчков и даже один скороспелый красавец–боровик.

В охотничьем азарте Коза не отрывала взгляда от земли. Но потом мельком глянула вперёд и отметила про себя, что идёт прямо к огромным валунам. Они стояли, наверное, на полпути до горной цепи. На фоне пологих склонов, которые по мере приближения Козы становились из голубых зелёно-синими с разбросанными по ним охристыми пятнами, валуны выглядели бурыми. В траве мелькнула голубика, и Коза переключилась на ягоды. Чтобы не подавить их, Коза набила одно из отделений рюкзака вереском, устроив нечто вроде гнезда, и стала складывать ягоды туда. Справа в траве вспыхнул шарик брусники. Потом, другой, третий. Коза быстро набрала горсть, открыла рюкзак, чтобы высыпать в «гнездо». Снова машинально посмотрела вперёд и замерла. Валуны двигались. Они мерно покачивались, сближались, расходились, останавливались и снова двигались. Прошли метров сто и застыли.

Брусника просыпалась в траву.

– Мамочки! – тихо сказал Коза.

Она не испугалась. Она была ошеломлена.

Минут десять Коза стояла среди рассыпанной брусники и, не отрываясь, смотрела на округлые силуэты. Вот они снова пришли в движение и потянулись дальше на север, в сторону Великой тундры. Сначала Козе показалось, что у них по пять ног. Но вдруг она сообразила, что спереди не нога, а хобот. Обычный слоновий хобот.

– Мам… – Коза хотела повторить «мамочки», но закончила иначе: – …онты!

Валуны сделали большой полукруг по тундре и, поменяв направление, стали уходить от Козы к горам. А она всё стояла, не в силах оторвать от них взгляда. Мамонты делались меньше, будто уходили в землю. Вот над ней виднеется лишь макушка самого высокого. Вот пропала и она.

Коза села в траву и некоторое время сидела, уставившись на вновь опустевшее море вереска.

– Ну и что такого? – сказал она наконец. – Ну, мамонты. Слонам в саванне жить можно, а мамонтам в тундре нельзя, что ли?

Она собрала рассыпанную бруснику, сложила в рюкзак и двинулась назад, к Тикан-тикаду. Но всё-таки Коза была потрясена. Мамонты – это вам не застрявшее в прошлом радио! Это само прошлое! Не то их клонировали, не то до сих пор не разглядели на необъятных просторах тундры. Хотя, как можно не увидеть мамонтов?

Компот и куропатка

Продолжая размышлять в таком духе, Коза и не заметила, как снова оказалась на заросшей улице Тикан-тикада. На кухне Коза плюхнула рюкзак на кровать, взяла чайник и пошла за водой для ягодного компота. Вообще-то компот она не любила. В Д2 детей пичкали им постоянно – мерзкой сладковатой жидкостью с затхлым запахом сухофруктов. Но тут же другое дело! Тут ягоды живые, собраны своими руками!

От ягодного сока руки сделались липкими, поэтому первый чайник воды ушёл на мытьё. 

Коза наколола дров, разожгла плиту и поставила вариться компот в старой кастрюле с одной ручкой, а сама отправилась по соседним домам – искать сковородку.

Самым многообещающим в смысле посуды казался большой трёхэтажный дом на окраине со стороны леса. Видно, тут когда-то жила большая семья. Одна из стен в четырёхоконной комнате на первом этаже была увешана фотографиями – на них все люди либо сидели на стульях, положив руки на колени, либо стояли, вытянув руки по швам. И тоже никто не улыбался.

Коза ходила вдоль стены, переступая через поломанные стулья, через разбросанное тряпьё и вглядывалась в лица на фотографиях. Она пыталась понять, как они тут жили. Были ли счастливы? Если да, почему такие строгие лица? Может, у них было не принято показывать своего счастья?

Вдруг Коза споткнулась и едва не упала. Под ногой раздался глухой жестяной звон. Коза села на корточки и приподняла скатерть с акварельными узорами плесени.

– Иван Иваныч Самовар! – обрадовалась Коза и продекламировала: – Был пузатый самовар, трёхведёрный самовар! В нем качался кипяток, пыхал паром кипяток, разъярённый кипяток! – Она поклонилась, как это делали в старинных фильмах. – Очень рада знакомству!

А самовар и правда был огромный. Вполне возможно, трёхведёрный. Только деревянных держалок в медных ручках не было.

Из большой комнаты (Коза припомнила, что в старых домах её назвали горницей) Коза прошла на кухню. И там нашла целых три сковородки! Правда, у одной не было ручки, другая оказалась дырявая, а третья продавлена похуже кровати, на которой спала Коза.

 Она взяла в каждую руку по сковородке.

– Похоже, на этой не жарили ничего кроме мяса. Вот она и выгнулась. Не зря ЗэПэ называла мясо  тяжёлой пищей! Но тут хотя бы есть ручка, и нет дырок. А за тобой, – сказала Коза дырявой посудине, – я приду, когда мне понадобится дуршлаг.

Порывшись в шкафчике на стене, Коза обнаружила заварку в банке из-под майонеза и добавила к её своему улову. Но сначала решила отнести домой самовар.

Коза с трудом подняла его и потащила к выходу. Под ноги она смотреть не могла и снова едва не упала, запнувшись за высокий порог в сенях.

– Прости, – сказала Коза дому. – Я сейчас как летучая мышь днём.

Наконец она спустилась с широкого крыльца и двинулась в сторону Гензеля.

Она прошла Иванушку и была уже недалеко от колодца, когда услышала лай. Озадаченная Коза остановилась. Ей следовало бы поставить самовар, чтоб увидеть источник лая. Но Коза боялась, что потом уже не поднимет находку.

– Кто там? – спросила она.

Конечно, глупо задавать такой вопрос из-за самовара. Самовар же не дверь! Но ничего лучшего Коза сделать не могла. Вдруг в просвет между левой рукой и самоваром Коза увидела чёрную морду, которая с интересом обнюхала её кроссовок. Козу осенило, она  повернулась боком и увидела собаку целиком. За нею стоял Вадё. За плечами у него висели ружьё и рюкзак. Куртку перехватывал пояс со множеством медных блях. С одного его бока висел ножик, с другого – кожаный мешочек с чем-то тяжёлым. Санок и оленей в доступном поле зрения не было. Как и при первой встрече он просто стоял и молчал, разглядывая Козу. Но теперь у неё не было возможности играть в «гляделки».

– Грибов набрала, – объяснила она. – Искала сковородку, чтобы пожарить. И нашла вот его.

– Будешь жарить в нём? – спросил Вадё с лёгким удивлением.

– Да нет. Я ещё нашла сковородки, три штуки, там.

Коза хотела кивнуть в сторону большого дома и стукнулась о самовар. Он загудел.

Вадё с минуту молчал. Коза уже хотела двинуться дальше, когда он сказал:

– Грибы не еда.

– Да? – удивилась Коза. – А что?

Вадё пожал плечами.

– Грибы.

– Кому как, – сказала Коза, – подвинься, а то ещё на ногу наступлю.

Она дотащилась до Гензеля, кое-как забралась на крыльцо и, наконец, водрузила Ивана Ивановича на стол в гостиной.

Потом подумала, что надо спросить Вадё про мамонтов. Они правда тут есть, или у неё глюки от запаха багульника?

Коза вышла на крыльцо. Улица была пуста. Только ветер гнал травяные волны в сторону моря.

– Ни здрасьте, ни до свидания!

Коза хотела сойти с крыльца, чтобы идти за сковородками и запнулась. На крыльце лежала куропатка. Коза, наверное, целую минуту стояла у двери, оторопело глядя на мёртвую птицу. Потом снова посмотрела вдоль бывшей улицы и всё поняла.

Коза присела на верхнюю ступеньку.

–  Lagopus lagopus, – пробормотала она, – белая куропатка. Окраска отличается выраженным сезонным деморфизмом. Зимой белая, летом и осенью – рыже-бурая. – Коза провела пальцем по пёстрым перьям. – Красивая. И… вкусная.

Теперь уже Коза себя не шлёпала. Зачем?

– Ты говорила, что не можешь убивать. Так это уже сделали за тебя. Осталось только… – Коза поморщилась. – Выпотрошить. О, Господи!

Это было ужасно. Но куда деваться Козе? В глубине души она понимала, что на грибах с ягодами долго не протянет. А тут мясо, белок. Что ж теперь похоронить, что ли, эту куропатку?

– Надо трезво смотреть на жизнь! – встряхнулась Коза. – Как ЗэПэ говорила. И по-моему, это единственные умные слова, которые я от неё слышала.

Коза осторожно подняла куропатку и отнесла на кухонный стол. Потом взяла ножницы и застыла, нерешительно глядя на птицу.

– Как её… того?

Коза попробовала состричь с Куропатки перья, но ножницы, только мяли их гигантскими лезвиями.

– Вот тупые! – Коза бросила инструмент на стол. Помолчала и добавила. – Это я не о ваших умственных способностях, если что. Это я про то, что вы не острые. Прямо совсем не.

Коза походила по комнате.

– Попала, как кур в…

Коза шлёпнула себя по лбу.

– Ощип! Вот же дура-то! Ну ощип же!

Смысл этой поговорки Коза поняла только недавно. До этого ей мерещился какой-то несчастный кур, который попал «во щи». И это Козу всегда удивляло. Потому что в Д2 щи готовили только с говядиной и щавелем.      

Коза вытащила из-под кровати дырявый таз с чёрными пятнами в местах, где откололась эмаль, положила в него куропатку и стала дёргать перья. По одному.

– Ей же не больно, – пробормотала она, – наверное, можно вот так…

Она дёрнула сразу пучок. Снова поморщилась. Выдернула ещё. И ещё. Это была трудная работа. И неприятная. Скоро Коза почувствовала, что потеет. Но самое ужасное было впереди, нужно было отрезать куропатке голову. Коза кое-как собралась с духом, отвернулась, зажмурилась и щёлкнула ножницами.

Потом открыла глаза, села на стул и заплакала.

Коза плакала минут десять. Гензель пытался её успокоить, поглаживая по голове лохмотьями занавесок. Хотя, наверное, их просто трепал поднявшийся на улице тёплый ветер. Коза всхлипнула ещё пару раз и хмуро посмотрела на стол.

– Ну и чего ты нюни развесила? Она же дохлая! Понимаешь, дох-ла-я! И как ты, интересно, собираешься стать биологом? С такими нервами. Рехнёшься и всё! Тебе, милая, в художники надо! Или в поэты.

Замечание подействовало. Коза взяла себя в руки, снова вооружилась ножницами и быстро выпотрошила птицу.

Потом положила внутренности вместе с отрезанной головой в чугунок, присыпала перьями и предала останки земле под кухонными окнами Гензеля (копала Коза ножницами). Соорудив холмик, Коза воткнула в него палочку и, понурив голову, постояла у могилы. Коза хотела сказать надгробную речь, но почувствовала, что у неё перехватывает дыхание. Чтобы снова не разреветься, она просто кивнула на прощание и ушла в дом.

– Надо что-то с собой делать, – пробормотала Коза, вернув чугунок на стол. – А то это будет не жизнь, а сплошной рёв. Как у обезьяны-ревуна.

Коза вымыла чугунок и поставила на плиту рядом с компотом. Налила в чугунок воды, бросила в воду куропатку и туда же настригла грибов.

От сухой лапши у Козы осталась пара пакетиков с маслом и специями. Пакетика специй для Козы всегда было много, поэтому она каждый раз оставляла половину, а масло вообще никогда не добавляла – оно было вонючим и жирным. Конечно, масло всегда жирное, но поскольку его приходилось выдавливать из пакетика пальцами, которые сразу становились липкими, казалось, что в этом масле жира особенно много.

Коза порылась в шкафу и нашла гнутую алюминиевую крышку от кастрюли. Накрыла чугунок и ушла в гостиную. Нужно было отвлечься. Коза бухнулась на стул, где по-прежнему продолжали висеть пыльные брюки, положила локти на стол, подпёрла кулаками голову и некоторое время сидела, раздумывая о том, какой странный получился день. Пошла за грибами – нашла мамонтов, отправилась искать сковороду – притащила самовар. И куропатка ещё.

Потом Коза придвинула к себе «Немецких поэтов» и около часа читала стихи.

Кое-что Козе понравилось, хотя многое было непонятным. Например:

Размышления о времени

Весьма различны времена по временам:
То — нечто, то — ничто; они подобны нам.
Изжив себя вконец, рождает время время.
Так продолжается и человечье племя.
Но время времени нам кажется длинней
Коротким временем нам отведенных дней.
Подчас о времени мы рассуждаем с вами.
Но время это — мы. Никто иной. Мы сами!
Знай: время вне времен когда-нибудь придет
И нас из времени насильно уведет,
И мы, сваливши с плеч, как бремя,
Предстанем перед тем, над кем не властно время.

(Пауль Флеминг)

Тут Коза поняла только последнюю строчку. Да и то осталось не ясным, перед кем мы предстанем? Над чем не властно время? Ведь оно разрушает всё, даже камни. Но то, что мы – это тоже время, Коза была согласна. Иногда она сама себя чувствовала чем-то вроде песочных часов (такие были в Д2 в комплекте с шахматами), она ощущала, будто какие-то частицы проходя потоком сквозь неё, и унося с собою минуты и часы, как река, которая увлекает течением попавшие в неё ветви и деревья. И Коза меняется, становится взрослее. Особенно остро она чувствовала это тут, в Тикан-тикаде – будто сразу стала на год старше. Может, тут это течение сильнее?   

А одно стихотворение было будто про неё написано.

Король жил на севере диком…

Когда-то на севере диком
Стоял королевский дворец.
Король был владыка владыкам,
Богач, самодур и гордец.
Но вот перед смертью склонилась
Седая его голова.
Наследников трое явилось:
Волк, медведь и сова.
И молвил он: «Другу медведю
Я чащу лесную отдам.
Ни дети мои, ни соседи
Не смеют охотиться там!
Сова, моя верная мамка!
За долгую службу твою
Развалины старого замка
В наследство тебе отдаю.
А волку пустынное поле
В стране я оставил родной.
Ты, братец, насытишься вволю
Телами загубленных мной!»
И только он это промолвил,
Навеки закрыл он глаза.
И градом, и стрелами молний
Ударила в землю гроза

(Адельберт Шамиссо)

Коза тоже живёт одна, и вокруг только животные. Правда, Коза никого не губила. Хотя одну куропатку уже закопала. И ею тоже кто-то непременно кто-то насытится. Если не волк, то кроты или землеройки.

Коза отложила книгу, посмотрела в окно, где как в аквариуме, чёрными рыбками сновали ласточки. Для разнообразия включила радио. Послышались бодрые голоса детского хора:

Эх, хорошо в стране советской жить!
Эх, хорошо страной любимым быть!
Эх, хорошо стране полезным быть,
Красный галстук с гордостью носить!

Когда песня закончилась, раздались сигналы точного времени (по мнению радио, было десять тридцать утра) и началась передача про сталеплавильный завод где-то на Урале.

– Что-то я им не очень верю, – сказала Коза. – Слишком бодро поют. Видно, и у них была своя ЗэПэ!

В Д2 тоже заставляли учить патриотические стихи. Обычно на праздники. На день России или на 23 февраля. Нет, Коза была вовсе не против прочитать какой-нибудь стих о нашей стране или даже про войну. Но только на свой выбор. А ЗэПэ каждый год заставляла читать одни и те же дурацкие стихи, похожие на газетные заголовки: про Кремль, Красную площадь и горячее желание отдать жизнь за Родину.

– Гензель, пойми меня правильно, – продолжила Коза. – Если вдруг случится так, что надо будет умереть, чтобы спасти других, тем более страну, тут никаких вопросов. Ведь жизни миллионов в миллион раз ценнее одной жизни. Это понятно. Но кричать об этом на праздниках, по-моему, глупо! Тем более детям! А то странно получается, паспорт получить нельзя, машину водить нельзя, а умереть за Родину можно. Ну не глупость?

Через полчаса радио снова запикало, и женский голос принялся перечислять названия городов от Москвы до Петропавловска-на-Камчатке. Коза выключила «Рекорд», вернулась на кухню, попробовала компот и суп. Всё было готово.

Поев, Коза перелила суп в обнаруженный ещё вчера под кроватью бидон, и отнесла в погреб во дворе Иванушки. Под землю вёл десяток выкопанных в земле ступеней. На каждой лежала деревянная плашка. Но от времени и сырости они превратились в деревянную кашу. Впрочем, сгнили они не до конца и в этой каше попадались твёрдые куски. На них можно было подвернуть ногу и скатиться в промозглую темноту.

Дно погреба было уставлено банками, покрыто осколками. Коза выругала себя за то, что не взяла свечку.

Расчистив ногой пятачок у лестницы, Коза поставила кастрюлю на землю.

– Ты будешь моим холодильником, ладно? – сказал она погребу. – Проследи, пожалуйста, чтобы суп не прокис.  

И придерживаясь руками за земляные стены, Коза снова поднялась в свой мир: к солнцу, небу и теплу. 

Ущелье

«Сегодня я увижу мамонтов!» – с этой мыслью Коза проснулась на другое утро.

Минут пять она, скрючившись, лежала в продавленной кровати и мечтала о том, что мамонтов, которых она откроет, назовут её фамилией. Она несколько раз вслух произнесла будущее название вида: «мамонт Козловой». Помолчала, глядя в потолок, с которого свисали ошмётки штукатурки и паутины с вкраплениями мух. Потом посмотрела на картину со сгорбленным стариком.

– Честно говоря, звучит не очень. Как считаешь, Дедушка? По-моему, не лучше, чем козёл Мамонтовой!

Коза помрачнела и перевела взгляд в окно. День обещал быть голубым и долгим. Как, собственно, всегда в Тикан-тикаде.

– Спасибо мамочке с папочкой! Мало того, что меня в Д2 сплавили, так ещё и фамилию дали, которой нового зверя не назовёшь!

Коза скрестила руки на груди.

– Ну и что ж, теперь совсем не открывать их, что ли? – Коза пожала плечами. – Название, в конце концов, не главное. Правда, Дедушка? Я за славой не гонюсь! – Коза помолчала, наблюдая, как в потоках воздуха колышется паутина, похожая на кружевную занавеску, и шлёпнула себя по лбу. – Вот вру же! Гонюсь, конечно. Ну ладно, я над этим ещё подумаю.

Коза уже наловчилась вылезать из продавленной кровати – надо сразу повернуться, сесть на железную перекладину и встать рывком. Жутко неудобно. Но иначе будешь снова сползать в продавленную серёдку, и чувствовать себя, словно на огромном ночном горшке.

Коза резким движением свесила ноги с кровати, оттолкнувшись от перекладины, встала и потрясла головой, стараясь окончательно проснуться. Потом взяла чайник и отправилась за водой.

Через час Коза уже шла по бесконечному зелёному ковру, который шевелился, как живой, что-то шептал и осторожно трогал её за ноги, будто предлагая поговорить. Впрочем, бесконечным он, разумеется, не был. Впереди, словно серо-синий гребень древнего ящера, вставала гряда гор, справа тянулась иссиня-зелёная полоса леса, позади поднимался Тикан-тикад. Отсюда его дома напоминали разворошенные медведем муравейники. А влево уходила тундра, уходила к самому горизонту, где – Коза это знала – тяжело переваливается с боку на бок холодный Северный океан, начинённый тюленями, китами и белыми медведями. Сегодня ветер дул именно оттуда, принося необычные, будоражащие запахи и звуки. Козе казалось, она слышит шум волн, скрежет ледяных торосов, крики чаек и даже вздохи китов, после которых вода взлетает высоко-высоко и с шумом падает в океан, рассыпаясь мириадами водяных бусин. Но всё это было так неуловимо-прозрачно, что, может быть, Козе только чудилось, а на самом деле просто ветер шелестел травой и посвистывал между карликовых берёз, обманывая Козу.

Она очень боялась, что не найдёт мамонтов. Она боялась вдруг вспомнить, что видела их во сне, лёжа в своей кровати–раковине. От этой мысли сердце её начинало сжиматься, и в груди возникала солёная волна, которая поднималась к горлу, готовая излиться наружу слезами.

Но мамонты были. Коза увидела их там же, где и вчера. Полтора десятка шерстистых холмов медленно, как огромные заводные игрушки, двигались той же дорогой, по большому полукругу, который начинался у лесной полосы и тянулся к Великой тундре, к невидимому океану.

Коза медленно, стараясь не привлечь к себе внимания, села в траву и стала смотреть. Она усвоила из книг, что главное качество натуралиста – терпение. Натуралист должен смотреть и ждать. И когда ты станешь неподвижной, будто неживой частью пейзажа, мир вокруг зашевелится, заживёт естественной жизнью и покажет всё, что обычно старается скрыть от тебя.

До мамонтов было, наверное, около полукилометра. Они шли неторопливо, монотонно, так же монотонно, как едет по рельсам поезд, только мамонты ещё и мерно покачивались из стороны в сторону. Вот они ненадолго останавливались и вновь начинали движение. Впереди шествовал вожак. Настоящая гора! Вот он снова приостановился, оглянулся, проверяя, не отстал ли кто, и Коза увидела, как в лучах солнца сверкнули два гигантских бивня, похожие на отбойник тепловоза. Убедившись, что отряд в порядке, вожак зашагал дальше. На ходу мамонты срывали хоботами пучки травы и отправляли в заросшие шерстью рты–пещеры. Коза разглядела среди «холмов» два маленьких «холмика» – мамонтят. Вот один из них ухватил хоботом карликовую берёзку, но вырвать сразу не смог. Тогда он остановился и стал смешно дёргать её, словно Дед репку. К нему вернулась мать, легко выдернула упрямое деревце, запихнула мамонтёнку в рот и шлёпнула хоботом, направляя к отряду, который продолжал шествие по тундре к какой-то своей, неведомой Козе цели.

– Как стрелка, – пробормотала Коза, – они идут, точно, как стрелка по циферблату солнечных часов.  

Коза почти видела цифры на дуге, по которой следовали мамонты: «4», «5», «6»…

Было рано, ещё не вся роса испарилась. Скоро Коза почувствовала, что её штаны насквозь промокли. Но она решила терпеть. Подумаешь, штаны! Некоторые учёные погибали ради науки!  

Мамонты двигались немногим быстрее тени на солнечных часах. Во всяком случае, так показалось Козе. По её ощущениям исполинам понадобилось не меньше часа, чтобы пройти из в конца в конец всё видимое впереди пространство и, как в прошлый раз, повернуть к горам. Это случилось после цифры «9». Коза посидела ещё немного, усиленно соображая, что ей делать: отправиться следом или вернуться домой? Никаких важных дел у Козы не было. Супа с куропаткой на сегодня хватит, компота целая кастрюля. А штаны… Они на ходу высохнут.

Коза осторожно встала, подтянула отяжелевшие джинсы и зашагала к горам.

Да, мамонты шли медленно. Но скоро Козе пришлось убедиться в том, что «медленно» для мамонтов и «медленно» для человека – не одно и то же. В одном их шаге было несколько шагов Козы. И потом, одно дело сидеть и смотреть, словно по телевизору, как великаны бредут по равнине, другое – бежать за ними по колено в зарослях травы… Шерстистые «холмы» прямо на глазах становились меньше, будто таяли под солнцем, испарялись, и в какой-то момент вовсе пропали. Коза поняла, что упускает их, и её охватила паника. Коза побежала, не разбирая дороги. Она бежала минут двадцать, спотыкаясь и перескакивая через камни, которые стали во множестве возникать на её пути. Раза два она падала, пойманная сплетением травяных стеблей, поднималась и снова бежала, не обращая внимания на ссадины. Горы перед ней вырастали, темнели, становились всё реальнее, показывая ранее скрытые детали: складки, трещины, осыпи, пятна лесов, покрывающих подножья и склоны, обращённые к югу. Коза была близка к отчаянию, когда снова увидела мамонтов. Ничуть не прибавив скорости, они двигались к похожему на застывшую чёрную молнию  ущелью между двумя горами. Вересковый ковёр давно исчез из-под ног. Тут росли только мхи, точно увеличенная плесень на куске старого хлеба, а также красные камнеломки и какие-то неизвестные Козе невзрачные кустики. Она вдруг сообразила, что мамонты (во всяком случае ЭТИ мамонты), как ни странно, живут в горах, а на равнину выходят только для кормёжки. Коза остановилась на несколько секунд, перевела дыхание и перешла на быстрый шаг.

Земля, будто разбуженная беготнёй Козы, поднималась, переходя из равнины в горный склон. Стало гораздо больше камней: белых и чёрных, словно кто-то собрал их тут специально, чтобы сыграть ими в шахматы или шашки. Белые – известняк, чёрные – застывшая лава – это Коза знала. А вот, что мамонты живут в горах – это и вправду удивительно! На картинках в интернете мамонтов всегда изображают бредущими по плоским, как стол равнинам. Никакого намёка на горы даже на заднем плане.             

Скоро горный хребет уже заслонил почти всё небо, оставив от него лишь небольшие голубые перевёрнутые треугольники где-то на верхней границе поля зрения Козы – она не отрывала взгляда от попы последнего мамонта.

Ущелье становилось больше, черней. И вот в него вошёл вожак, будто провалился, исчез в тени, заполнявшей пространство между гор. За ним  один за другим «провалились» и прочие великаны.

Коза остановилась у обросшего камнеломкой выступа перед входом в черноту. Идти сразу за мамонтами она боялась. В наполненном эхом ущелье будет слышен каждый звук: скрипы и перестук каменной россыпи под ногами. А если там есть, где развернуться? В ущелье она от мамонтов не убежит. Коза видела в интернете, как быстро могут бегать рассерженные слоны. Жуткое дело! А ведь мамонты раза в полтора больше! Даже страшно представить, что может с ней случится!

Коза стала считать про себя секунды: «И раз, и два, и три…» – этому её научили на уроках домоводства в Д2, когда объясняли, как варить яйцо «в мешочек». Правда, Коза всегда торопилась, и у неё яйца вечно получались «всмятку». Но теперь она изо всех сил сдерживала себя, понимая, что если поспешит, сама уподобится такому яйцу.   

Когда по её подсчётам прошла четверть часа, Коза с колотящимся сердцем вступила в ущелье. Оно было очень глубокое и узкое, будто прорезанное в хребте огромным кривым ножом. Небо светилось наверху извилистой линией, похожей на перевёрнутую реку. Её освещённые «берега» – склоны по обе стороны ущелья – отсюда, со дна, казались белыми, будто покрытыми ослепительным снегом. А потом сразу резкий переход в теневую часть, в сине-чёрную пропасть, по дну которой шла маленькая Коза.

Она правильно боялась эха. Каждый шаг рождал скрежет мелких и перестук крупных камней, эти звуки взлетали из-под ног и начинали отчаянно метаться по ущелью, словно перепуганные птицы.

Нужно было бы не иметь ушей, чтобы не услышать такой грохот, тем более, не иметь ушей мамонтов! Но сейчас ущелье было пусто, если не считать Козы и рождённых ею звуков. Оно тянулось вперёд на несколько сотен метров, будто костёл. Один раз детей из Д2 водили на концерт в костёл. Это было под Новый год. 31 декабря ЗэПэ не нашла ничего лучше, как отвести их на концерт органной музыки Баха, потому что кто-то дал бесплатные билеты. Нормальные люди в Новый год на Баха не шли, а воспитанникам Д2 пришлось. То был самый мрачный Новый год в жизни Козы.             

В ущелье, словно невидимый зверь, от света прятался холод, и скоро Коза начала зябнуть. К тому же где-то под камнями тёк невидимый ручей – Коза слышала приглушённое журчание. Ручей напитывал воздух сыростью и запахом тины. Козе хотелось идти быстрее, чтобы согреться и поскорее выбраться к свету, но Коза притормаживала себя – а если за поворотом в конце ущелья мамонты решили отдохнуть? Лежат там, ничего не подозревая, и тут Коза! Тогда уж точно придётся побегать! 

Камни сделались крупнее, идти по ним стало совсем неудобно. Коза то и дело взмахивала руками, стараясь сохранить равновесие. Чтобы пройти ущелье из конца в конец ей понадобилось не меньше получаса. И вот, наконец, поворот. Придерживаясь рукой за холодную, сырую стену, Коза сделала ещё с десяток шагов и остановилась, сощурившись от яркого света. Она будто шла по тёмному коридору, а перед нею вдруг открыли дверь наружу. Не меньше минуты Коза снова привыкала к солнцу. Стояла на месте и с ужасом думала, что сейчас мамонты заметят её и расплющат о скалу. И будет «Коза всмятку». Но ничего страшного не случилось.

Великаны

Наконец она смогла открыть глаза и оглядела из-под ладони открывшееся пространство. Перед нею лежала окружённая вершинами долина. Сначала Козе показалось, что всё пространство перед нею покрыто асфальтом, и это очень удивило её –  кому взбрело в голову что-то асфальтировать в такой глухомани? Но потом Коза разглядела наплывы и складки, какие бывают у не очень крутого теста, и поняла, что долина залита застывшей чёрной лавой. Однако больше всего Козу удивило, что нигде не видно мамонтов. Долина была не такая уж маленькая – пересечь её мамонты никак бы не успели. Где же они? Посреди долины поднималась одинокая гора, как стрелка в солнечных часах. Она до странности походила на сидящего человека с треугольной головой. Может, стадо за этой горой? Коза ступила на лавовую поверхность и почувствовала себя уверенней – прямо настоящий бетонный пол! Правда, не ровный – местами лавовый поток пучился буграми, местами застыл широкими наплывами, и получились покатые ступени, вроде тех, какие бывают во дворцах на книжных картинках.   

Готовая каждую секунду броситься назад, в ущелье, Коза пустилась в обход горы. Как ни странно, в долине совсем не было растений, даже камнеломок и лишайников, только камень, камень и камень. А над чёрной долиной небо чистое – как только что положенная кафельная плитка в ванной Д2. Коза подумала, что так, наверное, бывает лишь в больших городах вроде Москвы: когда только камень и небо. Но там хотя бы люди есть.

За горой мамонтов тоже не было. Коза остановилась в недоумении. Их вообще не было в долине! И другого выхода не видно. Козе стало страшно, захотелось скорее убежать из этого странного места. Всё-таки она взяла себя в руки. В конце концов, хочет она стать учёным или нет? Если да, то нужно довести исследование до конца! В какой-то книге Коза прочитала, что отрицательный результат, тоже результат. Правда, оставалась слабая надежда, что мамонты прячутся от Козы за горой, бегая по кругу. Хотя зачем бы им так делать?

Едва Коза двинулась с места, как услышала прямо над собой громкий скрежет и чудовищное:

– ГХМ!          

От испуга Коза присела, накрыв голову руками.

Она была уверена, что это обвал. Конечно, при обвале закрывай голову, не закрывай, ничего не поможет. Но нельзя же просто стоять и ждать, когда тебя треснет какой-нибудь булыган!

– ГХМ–ГХМ!

Коза в ужасе ждала удара. Но через полминуты сообразила, что обвал вряд ли добирался бы до неё так долго. Коза опустила руки и боязливо глянула вверх.

– А-а-а! – истошно завопила она. – А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!

Козе бы убежать в спасительное ущелье и дальше, через камни, через широкую тундру домой, к своему доброму Гензелю. Но она стояла и орала, отчётливо понимая, как глупо выглядит. Эхо её крика носилось по долине, как бешеное, ударяясь в стены и возвращаясь назад. Казалось, что вопят сотни Коз.

– ЗАМОЛКНИХ!!!

Коза ошарашено замолчала, будто кто-то внутри неё нажал на кнопку «Выкл.» Над Козой нависало каменное лицо. Нос, губы, глаза, уши – всё из белого камня

«Мел», – машинально отметила про себя Коза.

Лицо удивительным образом двигалось: глаза моргали, рот – небольшая пещера – открывался и закрывался. При этом из него вылетали встревоженные птицы – видимо, они гнездились в горе.

– Ф-У-У-Х! – сказало лицо. – ТАКОЙ МАЛЕНЬКИЙ БИЗЬЯН, АХ ВИЗГУХ, КАК ОТ СТАИХ ЛЕТЯЩЕРОВ!

Гора потрясла головой, и тут с неё и впрямь полетели камни. К счастью, Коза уже вышла из ступора и сумела вовремя отскочить.

– ОУХ! – выдохнула гора. – ЯХ ТЕБЯХ НЕХ ПРИБИЛАХ? ПЕРХОХТЬ! НИКАК НЕХ ИЗБАВЛЮХСЬ.

Тело Козы снова стало послушным. Хотя её продолжала бить дрожь, не то от страха, не то от изумления, ведь живая гора – это покруче мамонтов! Переворот в биологии! Где-то Коза читала, что на других планетах возможна жизнь на основе кремния. И вдруг тут, на земле, Коза встречает жизнь на основе мела! Вернее, мела с вкраплениями шпата и глины – они пятнами темнели на боках горы.

– Как вы разговариваете? – выдавила из себя Коза. – Вы же камень!

– МЫХ? – гора оглядела долину. – МАМАХ ПРИШЛАХ?

– Я говорю конкретно про вас… ну, про тебя!

А сама подумала:

«Значит, тут и мама есть? Ой-ой-ой!»

– ГОВОРЮХ ОБЫЧНОХ, КАК ВСЕХ ГРИДЫХ. АХ ВОТ КАК ТЫХ ГОВОРИШЬ? В ПЕРВЫЙХ РАЗ ВИЖУХ ГОВОРЯЩЕГОХ БИЗЬЯНАХ!

– Щую, – поправила гору Коза. – ГоворяЩУЮ. Я – девочка.

– ТЫХ В ЭТОМ УВЕРЕНАХ? – Гора склонилась над Козой, недоверчиво разглядывая её глазами-провалами.

– Конечно! Так же как и в том, что я млекопитающее вида хомо сапиенс!

– ИХ ЯХ! ЯХ ТОЖЕХ ДЕВОЧКАХ!

– Да?!

Коза с сомнением смотрела в нависшее над нею лицо. Это была ОЧЕНЬ БОЛЬШАЯ девочка. Самая большая на планете! А правильнее сказать, она была частью планеты, непонятно как ожившим куском Земли. Теперь Коза разглядела у собеседницы покатые плечи, прижатые к бокам короткие руки с тремя пальцами, а внизу – такие же массивные ноги, поджатые к животу, ну, точно как у сидящего человека.

– А чем у вас самцы отличаются от самок? – спросила Коза.

– КТОХ СОМЦЫХ? РЫБЫХ?

– Да нет, ну, какие у вас отличительные половые признаки? Мальчики чем-нибудь отличаются от девочек?

– МАЛЬЧИКИХ КРЕПЧЕХ. ИХ СДЕЛАНЫХ ИЗ ДРУГОГОХ КАМНЯХ.    

– Гранита?   

 – ИЗ ТУКУНАХ. АХ МЫХ С МАМОЙХ – ИЗ КРОПАХ. ОН МЯГЧЕХ.

«Это она про мел. Пожалуй, мягче породы и вправду нет, – согласилась про себя Коза. – Разве только земля. Хотя это, кажется, не порода».

– АХ ТЫХ ИЗ ЧЕГОХ?

– У нашего вида, то есть, у людей, и самцы и самки сделаны из одного и того же. В основном из воды.

– КАК ЖЕХ ВЫХ НЕХ РАЗЛИВАЕТЕСЬ? – удивилась гора.

– У нас внутри кости. – Коза постучала себя по руке. – Похоже на ветки дерева, а сверху кожа. Мы такие кожаные мешки с костями, в которые налито много воды.

Меловое лицо сморщилось, а Коза подумала, что описание человека у неё и впрямь вышло не очень удачное.

– АХ УХ ВАС ЧЕМ ОТЛИЧАЮТСЯХ МАЛЬЧИКИХ ОТ ДЕВОЧЕК?

– Ну-у…у нас они тоже крепче.

– КАК МОЖЕТ БЫТЬ ОДНАХ ВОДАХХ КРЕПЧЕХ ДРУГОЙ? – снова удивилась гора.

– У них мышцы сильнее.

– МЫШИХ? – На лице горы появилось беспокойство. – ТАКИЕХ МАЛЕКНЬКИЕ, КОТОРЫЕХ ДЕЛАЮТ В НАС НОРЫХ?  

Коза совсем растерялась. Ну как рассказать куску камня о том, чего у него отродясь не было? Тут, наверное, и высшее образование не поможет.  

– Да нет, мышцы – это такие штуки вод кожей, которые тянут кости туда-сюда, чтобы те двигались. Не знаю, как по-другому объяснить. А ещё у мальчиков со временем вырастет борода. Ну, такие волосы на лице.

Гора кивнула.

– ЯХ ВИДЕЛАХ ТАКИХ БИЗЬЯН. НИКАК НЕ МОГЛА ПОНЯТЬ, ПОЧЕМУ ОДНИ НОРМАЛЬНЫЕ, АХ УХ ДРУГИХ ЛОХМОТЬЯХ НАХ МОРДАХ. ЗНАЧИТ, ВЫХ ТОЛЬКОХ ВОЛОСАМИХ ОТЛИЧАЕТЕСЬ?

– Ну, есть ещё кое-что…

Коза почувствовала, что краснеет и решила сменить тему разговора.

– Лучше скажи, ты не видела тут мамонтов? Двенадцать штук?

– МАМОНТЫХ КТОХ?

– Звери, покрытые мехом, с такими длинными носами. – Коза приставила руку к лицу, изображая хобот.

– МОХНАТИКИХ! ОНИХ ВНУТРИХ МЕНЯХ. 

– Как это? – озадаченно спросила Коза. – И что они там делают? Никаких пещер в тебе не вижу.

– УХ МЕНЯХ В ПРАВОМ БОКУХ ВХОД ДЛЯ ДОМАШНИХ ЖИВОТНЫХ. МАМАХ ГОВОРИТ, КОГДАХ МОХНАТИКИ НЕХ ПАСУТСЯХ, ВСЕГДАХ ДОЛЖНЫ БЫТЬ ВНУТРИХ.

– Почему?

Гора пожала едва различимыми плечами.

– ТАК МАМАХ ГОВОРИТ.

Коза снова забеспокоилась. Встречаться с мамой горы она не хотела. Поди угадай, как та отнесётся к незнакомой «бизьяне». Да и поздновато уже: небо из голубого стало серо-синим, каким становится кафель в ванной к концу недели, перед субботней генеральной уборкой в Д2, и словно сделалось ниже. Западный край побурел, приобретя цвет гор, как бы отразив их в себе.

– Слушай, темнеет. Я пойду. Мне домой километров пятнадцать топать.

– ЛОМЕТРЫХ ЧТОХ?

– Мы в них расстояния меряем. В общем, далеко идти.

– ДАТЬ ЛОХМАТИКАХ?

– Мамонта? Зачем?

– ДОЕДЕШЬ ДОХ ДОМАХ.

Коза содрогнулась. Для горы мамонты, наверное, были такими же милыми питомцами, как для людей котята. Но тогда Коза и вовсе похожа на мышку. А мышки на кошках не ездят!   

– Спасибо, но я лучше сама.

Земля под ногами Козы отчётливо вздрогнула. Раз, другой, третий…

– МАМАХ! – оживилась гора. – СЕЙЧАС ВАС ПОЗНАКОМЛЮХ!

– Нет, нет! – испуганно вскрикнула Коза. – Я завтра приду. Пока!

И она во весь дух помчалась к расщелине. Укрывшись в спасительной тени, Коза обернулась, переводя дыхание. Толчки под ногами становились всё явственнее. Вот над кольцом гор показалась грязно-белая вершина. Из каменной стены выдвинулся колоссальный валун, и Коза увидела МАМУ. Это была ого-го какая мама! Она оказалась раза в два выше и массивнее дочери. Такие же короткие трёхпалые руки, маленькие толстые, кривые ноги. Но на ней темнело гораздо больше серых и коричневых пятен, и всю покрывал желтоватый налёт, точно как на зубах у ЗэПэ. Гора легко отодвинула валун в сторону и протиснулась в долину. Она двигалась, переваливаясь с боку на бок. Так рабочие во время ремонта в Д2 кантовали шкафы, занося их вперёд то одним боком, то другим. Но ведь гора шла сама! Тысячи, а может, десятки тысяч тонн, передвигались на собственных ногах! Коза заворожённо смотрела на это удивительное явление природы: гора с громким скрежетом вернула на место валун и направилась к дочери. При каждом её шаге со стен ущелья летели струи песка и мелкие камни.        

Низким голосом, будто сошла лавина, мама что-то спросила. Дочь что-то ответила, показывая трёхпалой рукой на ущелье. Мама повернулась и уставилась глазами-провалами на убежище Козы. И та испугалась! Она отшатнулась и, спотыкаясь, оскальзываясь на влажных камнях, бросилась домой.

Омуль

На крыльце Гензеля лежала рыба. В свете уходящего в землю солнца, она казалась тяжёлой и твёрдой, будто вырезанной из камня. 

– Опять? – сказала Коза.– Гензель, тот мальчик приходил, да? Как его… Вадим? Или нет. Вадё!

Гензель добродушно промолчал, покачивая полусорванной ставней на втором этаже.

– Мне, наверное, надо сказать ему за это спасибо? Хотя… гм-м!

Коза повернулась к быстро темнеющему небу над тундрой, в котором бесшумно летала какая-то птица. Наверное, козодой охотился на припозднившуюся мошкару.   

– Ну, спасибо! – крикнула она. – Хотя… гм!

Она хотела добавить, что обойдётся без чужой помощи, но что-то ей подсказало, что не обойдётся. Если бы не вчерашняя куропатка, Коза вряд ли бы прошагала сегодня до гор и обратно.  

Она шлёпнула себя в лоб.

– Нечего корчить из себя супермэна! То есть, супервумена. Помогают, радуйся! Хотя, конечно… м-да!

Коза подняла рыбу. Она была скользкая и пахла тиной.

– Омуль, если не ошибаюсь? – Коза провела ладонью по красной от закатного света чешуе. – Корегонус аутумналис, кажется? Или атунмалис? Неважно. Займусь тобой завтра, если не возражаешь.    

Коза вошла в дом, зажгла свечу и потащила рыбу в погреб, к Иванушке. Козодой неслышно кружил вокруг Козы, иногда почти задевая её мягкими крыльями. Он охотился на мошек, которые толпами слетались к свече. Силуэт погреба горбился на фоне закатной полосы огромной черепахой. Стараясь не запнуться о брошенный во дворе хлам, Коза добралась до «черепахи» и по рассыпающимся ступенькам сошла под землю. Теперь там стало заметно холоднее, чем днём. Козе вспомнилось вычитанное из какой-то книги слово «волглый». Это как раз и означало «холодный и сырой». В свете свечи Коза увидела на полу бурый мячик – он скакал вокруг кастрюли.

Коза присела у лестницы, пытаясь разглядеть, что происходит. Землеройка учуяла суп и старалась сдвинуть с кастрюли крышку длинным острым носом. На Козу она не обращала ровно никакого внимания.

– Вот не думала, что землеройки едят куропаток! Во всяком случае, я про это ничего не читала. Можно будет статью написать. Когда-нибудь.

Стараясь не наступить на суетящегося между осколков зверька, Коза положила омуля в одну из ниш, выкопанных прежними хозяевами в прямо стене, на манер полок. Осторожно взяла кастрюлю и, проверяя ногой каждую ступень, стала подниматься по лестнице. На полпути оглянулась. «Мячик» следом за ней подкатился к лестнице, подпрыгнул там пару раз и растворился в потёмках.

Коза вышла во двор. Землероек она ещё не видела. В Д2 был огород, где ЗэПэ «облагораживала» воспитанников трудом. И там, бывало, появлялись кроты, прельщённые картофелем и морковью. Иногда они, теряя осторожность, вылезали из нор. Тогда ЗэПэ обливала их керосином и поджигала. Живых. Она считала, что с вредителями надо обращаться вот так: облить керосином и поджечь. Коза успела спасти только трёх…

На кухне она сняла крышку и осторожно понюхала суп.

– Кажется, живой, – пробормотала она, размышляя над тем, что странно называть живым суп из мёртвой куропатки.       

Потом растопила плиту и поставила суп греться. Полезла в шкаф, посмотреть, не завалялся ли там найти половник или что-то годное на эту роль. Снова увидела магнитофон.

– А я и забыла про тебя! Спой что-нибудь, а то скучно. Только не про заводы и не про Родину, ладно?  

Коза нажала «вкл.», и дом снова наполнил хриплый голос.

В желтой жаркой Африке,
В центральной ее части,
Как-то вдруг, вне графика,
Случилося несчастье.
Слон сказал, не разобрав:
— Видно быть потопу!..–
В общем так: один Жираф
Влюбился в Антилопу.

– Надо же! Снова про животных, – удивилась Коза. – Так, так…

Дальше в песне рассказывалось, как роман жирафа с антилопой вызвал негодование остальных зверей, и что у них родилась дочь. Заканчивалось всё ещё одним скандалом:

В желтой жаркой Африке
Не видать идиллий.
Льют Жираф с Жирафихой
Слезы крокодильи.
Только горю не помочь —
Нет теперь закона.
У Жирафов вышла дочь
Замуж за Бизона.

– Знаете что, –  сказал Коза, обращаясь к Гензелю и Дедушке, – с научной точки зрения всё это полная ерунда. Жирафы и антилопы не скрещиваются. А уж бизоны и, кто у них там родился, подавно. – Коза открыла печную дверцу и заглянула в устье. Огонь прогорел, угли переливались, вспыхивали, как рой красных светлячков. – Хотя, конечно, животные и не говорят. Правда, с дельфинами и китами в этом смысле не всё ясно. Ну ладно. Ты как там, суп? Согрелся, наконец?       

Коза выключила магнитофон, который принялся хрипеть следующую песню, натянула на ладони рукава толстовки и переставила горячую кастрюлю на стол.

Дрон

Следующим утром произошло странное событие. Конечно, в Тикан-тикаде странные события случались на каждом шагу. Но оно сильно напугало Козу. Утром она по обыкновению взяла лопату и отправилась за дом, сонно размышляя о том, что надо, наконец, построить нормальный сортир. Вдруг её внимание привлекла точка в небе над «лесным» концом посёлка. Коза остановилась и стала гадать, что это за птица? Летела та очень странно – слишком плавно и по абсолютно прямой линии. Долетев до первого дома, того самого, откуда Коза принесла самовар, «птица» зависла над крышей. Это ещё больше заинтриговало Козу, ведь птицы так делать не могут. То есть, могут, колибри. Но они водятся в Америке. Да и не бывает колибри, которого было видно за полкилометра! Повисев с минуту над домом, точка снизилась и исчезла в разбитом окне. Коза тщетно пыталась собраться с мыслями и понять, что происходит? Минут через пять точка вылетела из другого окна, поднялась над домом и двинулась прямо к Козе. И вдруг Коза поняла!

Она бросила лопату и прижалась к стене. Осторожно, шаг за шагом, добралась до угла и опрометью кинулась в дом. В коридоре лихорадочно огляделась. Бросилась в угол, куда на днях сгребла всю ветошь, бухнулась на коленки и зарылась в полуистлевшие покрывала и одеяла. Они пахли кислой капустой и плесенью – вонь ужасная! Но биолог не должен быть брезгливым! Коза пальцем раздвинула тряпьё перед носом, и к нему потекла струйка напитанного багульником свежего воздуха. Стало полегче. Тут Коза услышала слабое, будто шмелиное жужжание. Звук нарастал. Вот уже жужжит прямо возле Козы – дрон был в прихожей! Коза осторожно переместила голову и заглянула правым глазом в «вентиляционное» отверстие. Небольшой дрон, размером с поднос, висел напротив вешалки. Его камера, похожая на глаз стрекозы, двигались вверх и вниз, сканируя помещение. Вот он медленно повернулся, и объектив уставился на кучу тряпья, под которым таилась Коза. Она зажмурилась. Прошло несколько ужасных секунд, и Козе показалось, что звук сделался глуше – дрон перелетел в гостиную. Ещё через минуту жужжание сделалось едва различимым и вскоре вовсе растаяло в привычной тишине Тикан-тикада. Тишине не абсолютной: цвинькали ласточки, ветер шелестел, приглаживая невидимыми ладонями траву, покряхтывала ставня на втором этаже. Но чужих звуков больше не было. И всё же Коза решила на всякий случай посидеть ещё в своём вонючем убежище. Она сделала «вентиляцию» пошире и стала думать, что тут делает дрон? Может, сталкеры исследуют заброшенные посёлки? Именно на их сайте она полгода назад впервые увидела фотографию Гензеля. Хотя вряд ли сталкеры используют дроны – они сами бродят по руинам, в этом вся романтика. И Коза их понимает. А какая романтика в дроне? Нет, тот человек, который сейчас следит за изображением с летающей  камеры, сидит в кресле в офисе или, на худой конец, в машине – сидит и глядит на экран. Он явно что-то ищет. Или, может, кого-то?

Пригревшаяся под тряпками Коза, заснула, не додумав мысль до конца.

Проснулась она от неприятного ощущения, что на неё кто-то смотрит. Но теперь этим «кем-то» был живой человек – Вадё. Он стоял там же, где недавно висел дрон. Ружьё, рюкзак, пояс с ножом – всё как в прошлый раз. На дворе раздался лай. Значит, и эта чёрная собака здесь. Коза заморгала, протирая глаза. Во сне она разметала кучу ветоши, и теперь полулежала, привалившись головой к покрытым пятнами обоям, местами вздувшимся, а местами и вовсе отклеившимся от стен.

– Ты что, каждый день в Тикан-тикад ходишь? – буркнула она.

Лицо Вадё как всегда не выразило никаких эмоций

– Мимо хожу: в лес, на реку, на озеро. – Он помолчал и добавил. – Охочусь.

Коза встала и пинками сгребла одеяла в кучу. Её раздражала навязчивость Вадё. Но ссориться не хотелось.

– Дрон видел?  

Вадё кивнул:

– У нас такой же. Только другой.

Коза удивилась.

– А вам зачем?

– Оленей пасём. Олень теряется – дрон находит. Волки приходят – дрон видит. Удобно.

– Так это, может, ваш?

Вадё покачал головой.

– Наш по домам не летает. Зачем? Наш большой. Как рога у оленя. – Вадё растопырил руки. – В дверь не пролезет.

– Зачем такой?

– Почту возит. Мешок муки может увезти. Гуся, утку. Удобно.

Коза снова подумала, что надо бы Вадё спросить про мамонтов и про живые горы. Но вдруг поняла, что ей не хочется о них ни с кем говорить, не хочется ими делиться. Это её тайна, и пусть она принадлежит только ей, Козе.

– Спасибо тебе, конечно, за омуля, за куропатку. Но не надо больше ничего приносить, ладно? Я как-нибудь сама.

– Надо, – ответил Вадё уверенно. – Ты женщина, а женщины на охоту не ходят. Я мужчина, я хожу. Мужчина должен кормить женщину.

Коза хмуро на него посмотрела. Хотела сказать что-нибудь едкое, но только махнула рукой. Поняла – спорить бесполезно. Он будет и дальше носить своих куропаток и омулей. А что с ним делать, она не понимала. И в туалет хочется. Неловко-то как!

– Я ещё не завтракала. Будешь суп из куропатки?

Вадё покачал головой.

– Как хочешь, – сказал Коза, проходя на кухню. – Хозяин – барин.

ЗэПэ частенько так говорила, если дети, например, отказывались есть манную кашу вторую неделю подряд. Хотя барыней была сама ЗэПэ, а дети – её крепостными.

Вадё ещё постоял в прихожей, оглядывая вешалку, одеяла, лохмотья обоев, похожие на шерсть линяющего оленя, и направился вслед за Козой.

На кухне он снял рюкзак и с бесстрастным лицом достал из мешка зайца размером с небольшую собаку.

Коза опустилась на стул. Она, вытаращившись, глядела на трофей Вадё. Хотела что-нибудь сказать, но слов не было. Коза с ужасом подумала, что ей придётся сдирать с зайца шкуру, вынимать сердце, печень, желудок… Нет! Лучше умереть с голода! Она уже хотела высказать всё это Вадё, но он её опередил.

– Ты всё не съешь, – сказал он. – Протухнет.

Положив мешок на стол, Вадё снова пошёл в прихожую. Голова и уши бедного зайца тащились по полу. А Коза сидела, как на иголках, и думала только о том, что ей очень-очень хочется в туалет.

Через десять минут в окне возникла голова Вадё. 

– На.

Он положил на подоконник ползайца. Он был уже освежёван: без кожи, головы и внутренностей.

– Шкура нужна?

– Что? Зачем?

– Сошьёшь рукавицы. А потом я тебе шкуру оленя принесу. Сошьёшь парку. Без парки зимой помрёшь!

— Какой ещё парки?

— Она как шуба, только лучше.

– Не помру.

 – Обязательно помрёшь.

Коза подумала, что не успеет, потому что сейчас просто лопнет.

– У тебя всё?

– У меня? Всё.

– Тогда пока.

Вадё пожал плечами.

– Мешок дай.

Коза схватила со стола рюкзак и бросила в окно.

Вадё ловко его поймал и, надев на плечи, пошёл к дороге. То есть к бывшей дороге. Там возле него как из-под земли возникла чёрная собака. Вадё посмотрел в небо – наверное, проверял, нет ли дрона, и неспешно направился в тундру.

– Стой! – крикнула Коза. –

Вадё обернулся.

– У тебя хлеба нет?

Вадё показал на подоконник.

– Зачем? Мясо же вот!

– Я без хлеба не могу!

Вадё пожал плечами.

– Другой раз сухари принесу.

Фигуры человека и собаки исчезли за рамой окна.

Коза тут же выбежала во двор и, схватив лопату, помчалась за дом.

Потом принялась за обычные дела. К счастью, сегодня получилось разжечь огонь с первого раза. Осталось всего две спички. Коза назвала себя дурой, что не спросила спички у Вадё. Перед побегом из Д2 Коза хотела украсть у ЗэПэ зажигалку, но не сложилось. ЗэПэ курила, и когда говорила, у неё изо рта отвратительно пахло. Как изо рта тигра. Про запах Коза вычитала в блоге одного дрессировщика. Во время выступлений он не раз совал голову в тигриную пасть и знал, о чём говорил. Разумеется, кража зажигалки была бы преступлением, но небольшим. Из тех, что можно себе позволить.

Пока плита нагревалась, Коза принесла из погреба остатки супа. Разогрела и доела в гостиной под передачу из «Рекорда» – шла трансляция матча СССР – Канада. Наши выигрывали. Коза уже поняла, что Советский Союз из радио и есть нынешняя Россия. Про это что-то рассказывали в Д2, но Козу всегда больше интересовали животные, чем история. В СССР, как поняла Коза, всё было не так, как в России. Это было странное и непонятное государство, будто из какого-то страшноватого фэнтези: государство великих свершений, если судить по радио и вымуштрованных, скованных страхом людей, если верить фотографиям на стенах домов.

Позавтракав, Коза сполоснула тарелку, налила компот в бутылку из-под газировки, сложила её в рюкзак, выключила радио и вышла на крыльцо. Коза снова отправлялась к горам. Ей хотелось убедиться, что всё, что с ней случилось вчера, не было миражом, навеянным дурманом багульника. Честно говоря, она бы не удивилась, если бы это оказалось именно так.

Небо в тот день было цвета незабудки. Во всю его длину от горизонта до горизонта через равные промежутки протянулись длинные облака, похожие на перья, оброненные гигантскими белыми гусями и теперь величественно плывущие над скрытой вереском землёй туда же, куда шла Коза – на восток.

В тот день в небе висели сразу две «люстры»: под облаками парила пара орлов – они медленно описывали круги. Других птиц не было. Вероятно, таились, ждали, пока орлы перестанут рисовать в небе олимпийские кольца.  

Коза сама не заметила, как стала читать стихи в такт шагам:

– Колдовская страна! Ты на дне котловины
Задыхаешься, льется огонь с высоты,
Над тобою разносится крик ястребиный,
Но в сиянье заметишь ли ястреба ты?

Пальмы, кактусы, в рост человеческий травы,
Слишком много здесь этой паленой травы…
Осторожнее! В ней притаились удавы,
Притаились пантеры и рыжие львы.

Выше только утесы, нагие стремнины,
Где кочуют ветра да ликуют орлы,
Человек не взбирался туда, и вершины
Под тропическим солнцем от снега белы. * (* Из поэмы Николая Гумилёва «Абиссиния»)

Вообще-то стихотворение, когда-то вычитанное Козой в Интернете, было длиннее – там ещё говорилось про охотников, заклинателей змей прочих. Но всех людей Коза выкинула, считая, что они только портят стих, как и вообще, портят природу.  

На ходу она рассеянно высматривала грибы, однако их не было. Будто и они попрятались от орлов, подобно прочим птицам. А может, кто-то собрал грибы до неё? Например, Вадё. Хотя непохоже, чтобы этот мясоед любил грибы. И кто он, собственно, этот Вадё? Наверное, ненец или хант. Кажется, в Д2 рассказывали, что на севере Коми живут ненцы. Живут так же, как жили тысячу, десять тысяч лет назад. Если забыть про электронные часы и дроны, конечно. Коза подумала, что тут, в Тикан-тикаде будто собралось и смешалось всё прошлое Земли, и недавнее: из радио, и очень древнее, то откуда пришли Вадё и мамонты. Он, наверное, и не удивился бы, если б их увидел. А может, уже видел? Всё-таки надо будет спросить. Осторожно намекнуть. 

И ещё в этот узел вплетались какие-то уж вовсе немыслимые времена, из которых явились каменные великаны. Впрочем, может, они существовали уже тогда, когда почти вся Земля была залита океаном, и жизнь на ней только задумалась о своём появлении? Хотя ведь мел складывается из рассыпавшихся в пыль раковин. Должно пройти много лет, чтобы их набрались целые горы! Как это называется? Небелковые организмы – вот как будет по-научному! Тут Коза подумала, что зря не узнала имени своей собеседницы. Запомнила только слово «гриды». Так, кажется, зовут себя каменные великаны.

Коза остановилась, оглядывая горизонт, на котором, как на покрытом зелёной скатертью столе лежала перевёрнутая чаша неба. Сегодня Коза пришла к горам намного раньше, чем вчера. Возможно, мамонты ещё сидят в каменном брюхе у гриды. А может, она уже выпустила их, и они начинают свой обычный ход от цифры «1» у леса, до цифры «9» у края, где сходятся горы и тундра… Точно! Вон они! Еле различимая на фоне тёмной полосы леса вереница бурых холмов двигалась привычным путём и была сейчас на цифре «2». Значит, грида выпустила их совсем недавно. Выходя из Гензеля, Коза не забыла бросить взгляд на солнечные часы. Стрелка показывала десять. Ну, плюс–минус час, если учесть, что это всё-таки не стрелка, а коса. Час на дорогу. Значит теперь где-то одиннадцать-двенадцать.    

Козе надо было успеть пройти к горам, пока мамонты далеко. До середины своего пути (в воображении Коза отметила её цифрой «6») они будут добираться ещё час. А потом ещё столько же  до «9». Так что у Козы достаточно времени. Правда, идти придётся на виду у мамонтов. Но они же не тигры, в конце концов! Неужели они забудут про траву и кинутся на Козу, только чтобы затоптать её, не получив от этого никакой пользы? Судя по книгам, на подобное способны бешеные слоны. Но эти мамонты не похожи на бешеных.        

Коза глубоко вздохнула и быстро зашагала им наперерез. Она старалась не смотреть по сторонам – боялась, что увидев приближающихся гигантов, испугается и бросится назад. В какой-то момент Коза заметила краем глаза ещё один силуэт в небе. Он летел от леса к горам и, как ей показалось,  был побольше орлов, которые продолжали нарезать круги под сияюще-голубым донышком небесной чаши. В другое время Коза непременно бы остановилась, чтобы определить, к какому виду эта птица относится. Но на счету была каждая секунда. Не удержавшись, Коза глянула вправо: мамонты продолжали движение по «циферблату», будто и не видели Козы. Может, просто не придавали ей значения? Мало ли какие козявки шастают в траве? Может, мамонты вообще человека никогда не видели, если большую часть времени сидят у гриды в пузе!

Снова начались камни, похожие на пасущихся в вереске белых и чёрных черепах. Коза чуть не подвернула ногу, потому что вопреки намерениям теперь неотрывно глядела на мамонтов. Всё-таки она боялась их, не смотря на свои здравые рассуждения. Но вот Коза поднялась по склону к расщелине, и уже собралась войти в холодную, наполненную эхом тень, когда в небе раздался отвратительный, утробный крик. Вроде звука в раковине, когда из неё уходит последняя вода. Только во много раз громче. Коза вздрогнула и посмотрела вверх. 

Обладатель загадочного силуэта с длинными узкими крыльями атаковал одного из орлов. Тот без труда увернулся, поднялся выше и быстро скрылся за гребнем гор. Узкокрылый, продолжая вопить, заложил вираж и натужно замахал крыльями, чтобы нагнать ускользающего орла. Движения его были неуклюжими, будто какими-то сонными, хоть он и голосил на всю округу. Но Коза сразу поняла – за орлом ему не угнаться. Поначалу, из-за длинного клюва и шеи, Коза приняла его за пеликана и удивилась – зачем ему нападать на орла? Впрочем, пеликаны, так далеко на север, кажется, не залетают. Потом у них крылья шире, и нет позади таких дугообразных вырезов, будто это перепонки, натянутые между пальцами летучих мышей! Стоп, перепонки. Да это же….

Силуэт долетел до гор и скрылся из вида.

– Птеродактиль! – потрясённо пробормотала Коза.

Птеродактиль

Простояв с минуту у валуна, покрытого алыми кляксами камнеломки, Коза, наконец, опомнилась и вошла в прохладный сумрак.      

И снова журчание невидимого ручья, и скрип камней под ногами, от которого мурашки бегут по коже. И неясный холодный свет в конце гигантского коридора-костёла. Вот свет стал ярче, Коза повернула за выступ, который словно стражник охранял вход в круглую долину, и вновь на Козу обрушилось солнце. Но теперь Коза была к этому готова.

Вдруг она поняла, что здесь, в долине, солнце будто другое: оно больше и какое-то нереальное. Козе даже показалось, что она видит его извивающиеся огненными змеями протуберанцы, чего, конечно, быть не могло. Но и каменных великанов быть не может! Нет небелковой жизни! А ведь вот она, эта жизнь, сидит на каменной попе посреди похожей на арену площади из застывшей лавы, и ждёт, когда к ней вернутся её мохнатики.

Коза обогнула гору и запрокинула голову, разглядывая лицо своей странной подруги. Даже не догадаешься, что эта мешанина из выступов, ям, трещинок, наплывов, сколов и есть лицо.

– Привет! – крикнула Коза. – Я пришла!

Высоко-высоко распахнулись глаза-дыры, похожая на кривоватый конус голова слегка нагнулась, чтобы увидеть, кто там кричит. Потом открылся рот-пещера, и оттуда, как в прошлый раз, вырвались засидевшиеся внутри птицы. С радостными криками они стали кружить по долине в погоне за насекомой мелочью. Грида улыбнулась. Правда, её рот не растягивался, и глаза не делались уже, как бывает, когда улыбаются люди, но всё же Коза ясно читала на каменном лице улыбку – горе было приятно, что Коза пришла.

– ВЫПУСТИЛАХ МОХНАТИКОВ ПОГУЛЯТЬ И СНОВАХ УСНУЛАХ!

Коза тревожно огляделась.

– Мама ушла? 

– УШЛАХ, – кивнула грида, и Коза отскочила, чтобы не попасть под обвал. – ЕЙ НУЖНОХ НАВЕСТИТЬ ПАПУХ.

«О, Господи! – подумала Коза. – И папа ещё!»

– А где он?

– В ЛЕСУХ. ТАМ ЕСТЬ ЕДАХ ДЛЯХ ЕГОХ ЗУБАСТИКОВ, И ТАМ ОНИХ НЕХ ПОЕДЯТ МОИХ МОХНАТИКОВ.

Коза подумала, что грида говорит, как маленький ребёнок: «мохнатики», «зубастики»… Ей, наверное, в куклы ещё играть! Интересно, сколько гриды живут? Может, они вечные?

– А вы всегда жили в этих местах?

– МЫХ НЕДАВНОХ СЮДАХ ПРЫГНУЛИХ. 

– Разве вы умеете прыгать? – с сомнением спросила Коза.

Она видела, как тяжело ходит по земле мама-грида, и не могла поверить, что та способна подпрыгнуть хотя бы на метр. Тут уж непременно или землетрясение случится, или сойдёт лавина!

– МЫХ РАНЬШЕХ ЖИЛИХ В ДРУГОМ МЕСТЕХ. ТОХ ЕСТЬ, МЫХ ЖИЛИХ ТУТ, НОХ ЭТОХ МЕСТОХ БЫЛОХ ДРУГИМ. ПОЧТИХ КАЖДЫЙ ДЕНЬ ШЛИХ ДОЖДИХ. БЫЛО ТЕПЛОХ. АХ ВОКРУГ ЖИЛОХ МНОГОХ–МНОГОХ ЗУБАСТИКОВ, БОЛЬШИХ И МАЛЕНЬКИХ. ЯХ С НИМИХ ИГРАЛАХ, ПОТОМУ ЧТОХ МОХНАТИКОВ ТОГДА НЕХ БЫЛОХ.

– У тебя не было?

– СОВСЕМ НЕХ БЫЛОХ. НИГДЕХ.

Коза наморщила лоб.

– Откуда же они взялись?

– САМИХ НАРОДИЛИСЬ. НОХ ЭТОХ ПОТОМ. СНАЧАЛАХ СЛУЧИЛАСЬ БОЛЬШАЯХ НОЧЬ. МАМАХ ГОВОРИЛАХ, ЭТОХ ИЗ-ЗАХ ТОГОХ, ЧТОХ НАХ ЗЕМЛЮХ УПАЛАХ БОЛЬШАЯХ ЗЛАЯХ ГРИДАХ. СТАЛОХ ХОЛОДНОХ. С НЕБАХ ПОШЁЛ ЧЁРНЫХ СНЕГ. ПОЧТИХ ВСЕХ ЗУБАСТИКИХ УМЕРЛИХ. ТОГДАХ МЫХ СОБРАЛИХ ПОСЛЕДНИХ, КТОХ БЫЛ ЖИВ ИХ ПРЫГНУЛИХ.

– Да куда прыгнули-то? – Козу рассказ гриды только запутал.

– СЮДАХ.

– Ты же говоришь, вы тут и жили! 

– ДАХ. НОХ РАНЬШЕХ. ДАВНОХ-ДАВНОХ. ПОТОМ – ПРЫГ! – ИХ СТАЛИХ ЖИТЬ ПОЗЖЕ, КОГДАХ СНОВАХ СТАЛОХ ТЕПЛОХ. ТОГДАХ ПОЯВИЛИСЬ МОХНАТИКИХ. АХ ЕЩЁХ ВЫХ – БИЗЬЯНЫХ.

 Коза слушала гриду с недоверием.

– Хочешь сказать, что вы можете путешествовать, то есть, прыгать по времени?

– МОЖЕМ, – кивнула грида, заставив Козу вновь спасаться от камней. – ПАПАХ ГОВОРИТ, ЭТОХ ИЗ-ЗАХ ДРУГОЙХ ГРИДЫХ, ЧЁРНОЙ, КОТОРАЯ СИДИТ В КОСМОСЕХ. ОНАХ МАЛЕНЬКАЯХ, НО ТАКАЯ ЗЛАЯХ ИХ СИЛЬНАЯХ, ЧТОХ ДАЖЕХ СВЕТ ОТ СЕБЯ НЕХ ОТПУСКАЕТ. ВОЗЛЕХ НЕЁХ ВСЁХ МЕНЯЕТСЯХ. ДАЖЕ ВРЕМЯХ. КОГДАХ ЗЕМЛЯХ ПРОЛЕТАЕТ РЯДОМ С НЕЙХ, ТОГДА МОЖНО ДЕЛАТЬ БОЛЬШОЙХ ПРЫГ ВОХ ВРЕМЕНИХ!

Коза попыталась сопоставить слова гриды со своими знаниями. Вышло, что не такая уж грида и глупая! Ведь она говорит о том же, о чём рассказывают учёные… Только у неё как-то по-детски получается. Месяца два назад Коза посмотрела в Сети лекцию одного астронома. Он, правда, говорил, что путешествие во времени невозможно, но описал таинственные чёрные дыры, возле которых время течёт по-другому. Может, чёрная дыра это и есть злая космическая грида? Дыра ведь на самом деле не пустая, в ней сидит маленькая, но страшно тяжёлая звезда, которая искривляет не только пространство, но само время!

Тут над кольцом гор снова появился узкокрылый. Увидев летающих в долине птиц, он хрипло закричал и бросился охотиться – точь-в-точь нападающая на рыбок акула из передачи про животных.

Грида живо разинула рот, и всполошённые птицы спрятались в убежище. Каменный рот захлопнулся перед самым носом птеродактиля. Не успев сделать вираж, он шлёпнулся о лицо гриды и комком скатился в подставленные ею трёхпалые ладони. Обиженно захрюкал, заскрипел и, пачкаясь мелом, пополз вверх по каменной руке.

 Грида, к удивлению Козы ответила ему похожими звуками. Они говорили на одном языке!

– ЗУБАСТИК ОТ ПАПЫХ, – объяснила грида. – ГОВОРИТ, В ЛЕСУ ПОЯВИЛИСЬ БИЗЯНЫХ С ОГНЕННЫМИХ ПАЛКАМИ. ОНИХ ОХОТЯТСЯХ НАХ ЗУБАСТИКОВ.

Коза пожала плечами.

– Ерунда какая-то! Люди давным-давно не охотятся с палками! Да и нет тут, по-моему, охотников.

И тут же вспомнила прострелянный указатель с надписью «Тикан-тикад» у остановки. Есть охотники.

– Ну ладно. А вы можете прыгать только в будущее? Или обратно тоже?

– ТОЛЬКО ВПЕРЁД. ПОТОМУХ ЧТОХ, ТОГОХ, ЧТОХ БЫЛОХ, УЖЕХ НЕТ. ТАК ПАПАХ ГОВОРИТ.

– Значит, вы собрали ваших зубастиков… А мамонты как тут оказались? То есть, мохнатики.

– ИЗ-ЗА ТЕБЯ!

– Как это?! – удивилась Коза. – Меня в то время даже близко не было! Мы, люди, вообще живём не очень долго. То есть, если сравнить с какими-нибудь бабочками, то прилично. А если с вами, то нет. Я читала, что тысячи лет назад начался ледниковый период, и мамонтам, то есть, мохнатикам, стало тяжело искать под снегом пищу. Потому они и вымерли.

– НЕТ! ЭТОХ ВЫХ, БИЗЬЯНЫХ, ВИНОВАТЫХ! КОГДАХ ИСЧЕЗЛИ ЗУБАСТИКИХ, ВАС РАСПЛОДИЛОСЬ СЛИШКОМ МНОГОХ. ТОГДАХ ВЫХ СТАЛИХ УБИВАТЬ МОХНАТИКОВ: КОПАТЬ ДЛЯХ НИХ ЯМЫХ, ГНАТЬ К ОБРЫВАМ! МОХНАТИКИХ ПАДАЛИХ ТУДАХ, УБИВАЛИСЬ, АХ ВЫХ ИХ ЕЛИХ!

Коза молчала в смущении. Грида её обвиняла, в том, к чему Коза не имела, ну, совершенно никакого отношения! Хотя с другой стороны, она же человек. То есть, бизьяна. Значит, она несёт ответственность за то, что делали её предки? Но ведь в истории человечества делалось много ужасного! Она что, тогда и за Гитлера должна отвечать, который уничтожал чужие народы? И за Сталина, который издевался над собственным? Да с какой стати?

– Я их не убивала и не ела! – отрезала Коза. – Я, к твоему сведению, хочу, когда вырасту, стать биологом, чтобы охранять животных! И вообще все люди разные! Я читала, что в то время, когда были мамонты, жили племена охотников и собирателей. Охотники, понятно, охотились на животных. А собиратели собирали в лесах плоды и грибы и никого не убивали! Может, я из племени собирателей! Так что нечего на меня валить вину за тех, к кому я не имею никакого отношения!

Рассерженная Коза отошла к только что скатившемуся с гриды валуну и села на него, отвернувшись от собеседницы.

«Вот ещё новости! – подумала Коза. – И так всю жизнь страдаешь от людей, а тут ещё горы претензии предъявляют!»

Козе показалось, что она стала злой, как та самая маленькая грида, которая сидит в чёрной дыре, и что время вокруг неё стало тяжелее, потекло медленнее – как железная река.

Гляделки

Грида за её спиной молчала, видимо, раздумывая над словами Козы. В безмолвии прошло минут десять. Только птеродактиль продолжал хрюкать: он ползал по голове гриды и, повизгивая, пытался найти вход внутрь, чтобы полакомиться птицами. Тем временем Коза почувствовала, что ей холодно сидеть на камне. Но она не хотела заговаривать первой. Оставалось встать и уйти.

– ДАВАЙХ ПОИГРАЕМ? – вдруг сказала грида.

Коза заставила себя ещё с полминуты посидеть без движения. Потом хмуро обернулась.

– Во что?

– С КОГОХ ПРОСЫПЕТСЯХ БОЛЬШЕХ ПЕРХОТИХ!

– Что за дурацка игра? – В такую Коза ещё не играла.

– ЭТОХ ПРОСТОХ! ТРЯСЁШЬ ГОЛОВОЙХ, ПОТОМ СМОТРИШЬ, СКОЛЬКОХ ПЕРХОТИХ УПАЛОХ.

Коза не мыла голову недели две, и вполне могла победить. И тем самым уесть гриду.

Коза встала.

– Ладно, давай.

– ЯХ ПЕРВАЯХ!

Коза пожала плечами.

– ОТОЙДИХ.

Коза отошла от горы метров на двадцать.

Грида принялась с душераздирающим скрежетом крутить головой из стороны в сторону. И Коза впервые увидела, что у горы, оказывается, есть шея! Короткая и толстая. Коза зажала уши, не в силах вынести отвратительный звук.    

С горы полетели камни. И выяснилось, что Коза стоит недостаточно далеко: один довольно больно ударил Козу по макушке.

Птеродактиль, не удержавшись на носу гриды, шлёпнулся о её живот, перекувыркнулся и шмякнулся у ног. В коротком полёте он даже не попытался развернуть неуклюжие крылья. Упав, он истошно заорал.   

 – ТЕПЕРЬ ТЫХ!

Потирая макушку, Коза вернулась к гриде. А потом так замотала головой, что у неё в глазах потемнело. Но посмотрев на голубую толстовку, увидела лишь несколько белых крупинок. И пожалела, что приняла душ прямо перед побегом из Д2. Всё-таки две недели для настоящей, чемпионской перхоти маловато.

– НУХ, КАК? МНОГОХ?

Конечно, Коза могла соврать, и сказать, что перхоти полно – грида всё равно не разглядела бы такую мелочь. Но ведь потом Козе придётся наказать себя за враньё! А она больше всего на свете ненавидела ложь. Потому что в Д2 ей всю жизнь врали про её родителей. Лет до восьми, ей говорили, что родители погибли в автокатастрофе. А они живы-здоровы… Если так вообще можно говорить про алкоголиков.  

Коза мрачно вздохнула.

– Совсем мало. Наверное, голова недостаточно грязная.

Грида захлопала в каменные ладоши.

– ЯХ БИЗЬЯНУХ ПОБЕДИЛАХ! ЯХ БИЗЬЯНУХ ПОБЕДИЛАХ!

 – Меня зовут Коза! И я – человек, а не обезьяна! – Вдруг Коза вспомнила игру, в которой ей не было равных. Никто в Д2 не мог переглядеть её. Даже ЗэПэ. И это ЗэПэ всегда бесило. Когда та выговаривала Козе за очередной проступок, Коза просто на неё смотрела – старалась смотреть безо всякого выражения и не мигать – как змея. И в конце концов ЗэПэ не выдерживала. Она кричала: «Что снова вылупилась, как дура?!» и убегала.

– Теперь сыграем в гляделки!

– КАК ЭТОХ?

– Надо просто смотреть друг на друга и не мигать. Кто первый мигнёт, проиграл. Понятно?

– ДАВАЙХ!

Коза отошла подальше, чтобы не стоять с запрокинутой головой и уставилась на тёмный конус с двумя глазами-провалами на фоне бело–голубого неба. Коза собиралась биться за победу до последнего. Она была уверена, что может простоять, не мигая, хоть до следующего утра!

Птеродактиль, наконец, догадался перевернуться на живот, повертел головой и пополз к Козе. Взлететь с земли самостоятельно он не мог. Сначала ему нужно было забраться на возвышенность, точно, как стрижам, у которых слишком маленькие ноги и чересчур длинные крылья.

Коза смотрела, как за головой гриды плывут длинные облака, похожие на молочные реки, и думала, о том, как сильно поменялась её жизнь. Ещё недавно она жила по жёсткому распорядку, дралась с другими детьми и играла в «гляделки» с ЗэПэ. А теперь пытается переглядеть живую гору!

Прошла четверть часа, и охватывающее вершину горы небесное сияние  стало казаться Козе слишком ярким. Конус с двумя дырами превратился в сплошной чёрный треугольник. Глаза у Козы начали слезиться.

Тем временем птеродактиль дополз до неё и стал карабкаться по ногам. Видимо, решил, что сидеть на гриде слишком опасно и выбрал другую взлётную площадку. Он оказался довольно тяжёлым, острые когти царапали ноги сквозь джинсы. 

«Будут синяки», – подумала Коза и тряхнула ногой.

Птеродактиль удержался – цепляться за одежду Козы было удобнее, чем за каменную поверхность. В отместку он цапнул Козу за руку.

Коза вскрикнула, ударом сшибла птеродактиля наземь и в придачу пихнула ногой. И, конечно, мигнула!

Ящер снова заголосил – со взлётными площадками ему сегодня не везло.  

– ПРОИГРАЛАХ! ПРОИГРАЛАХ!

Коза потёрла исцарапанные ноги.

– Скажи спасибо этому гаду! Если бы не он, я бы тебя точно переглядела!

Коза снова отошла к валуну, села и, закатав брючины, осмотрела ноги. Их покрыли длинные красные следы, очень похожие на те, что остаются от кошачьих лап. Но крови не было.  

Птеродактиль пополз к гриде. С трудом забрался на толстую ступню, потом на колено, оттуда переполз на брюхо.

Глядя на него Коза подумала, что эволюция – замечательная штука. Ведь птицы – потомки птеродактилей и вообще динозавров – их можно назвать ящерами в перьях. Но насколько далеко они ушли от неказистых предков! Какими ловкими и быстрыми стали! Птеродактиль, от которого произошли птицы, не может за ними угнаться. Вот и люди, наверное, теперь намного сообразительнее и куда более умелые, чем их предки. Но счастья человечеству это почему-то не приносит. Даже скорее наоборот. Во времена первых людей, вряд ли были детские дома… 

Пожалев пыхтящего от натуги ящера, грида подхватила его и подбросила в воздух. Не ожидавший помощи птеродактиль, растерялся и не сразу замахал крыльями. Коза испугалась, что он разобьётся. Но в последний момент ящер всё-таки успел расправить перепонки и с трудом стал набирать высоту. Грида что-то хрюкнула. Птеродактиль ответил. Козе послышалась в его голосе обида. Оно и понятно. Вытащенный из своего времени, он, наверняка, ощущал себя лишним, никому не нужным. Козе было хорошо знакомо это чувство.

Догонялки

Грида приподнялась на ноги, следя за полётом ящера. Коза снова обратила внимание на то, какие они у гриды несоразмерно короткие и кривые. На таких, наверное, и ходить нелегко, а уж бегать!…  

Козу осенило.

– Теперь давай в догонялки, а?

Грида снова села на массивную попу.

– НУЖНОХ ХОДИТЬ?

– Бегать! Очень быстро!

Коза предвкушала лёгкую победу.

– МЫХ, ГРИДЫХ, УМЕЕМ ТОЛЬКОХ ХОДИТЬ.

– Тогда будешь быстро ходить. А если не согласишься, значит, ты заранее проиграла! 

– ЯХ ТЕБЯ ИХ ПЕШКОМ ОБГОНЮХ! УХ МЕНЯХ НОГИ В СТОХ РАЗ БОЛЬШЕХ ТВОИХ!

«А ещё ты в тысячу раз тяжелее!» – с некоторым злорадством подумала Коза. – Бежим до прохода в горах, через который твоя мама ходит, и обратно! Готова?

Грида встала, покрутила ступнями, переваливаясь с ноги на ногу.

– ГОТОВАХ!

– На старт! Внимание! Марш!

И Коза ринулась вперёд.

Ещё никогда Коза так не бегала! Главным было не споткнуться о лавовые складки и натёки, похожие на складки пирога, тесто которого тысячи лет назад вылили на сковородку, и оно, застыв, превратилось в чёрный камень.

К счастью, ноги Козы сами находили точку, куда можно ступить, не рискуя сломать шею. Поэтому Козе бежалось почти так же легко, как по асфальту вокруг Д2 во время ненавистных кроссов на физре. Но теперь-то другое дело! Теперь она соревнуется не с безликими одноклассниками, а с живой горой!

Как и предполагала Коза, Грида сразу же безнадёжно отстала. Она старалась переставлять ноги чаще, но никак не могла перейти с шага на бег – наверное, беготня вообще против естества гор.

На ходу с гриды во все стороны летели камни, будто капли пота. Она отдувалась, сердилась, но отставала всё больше. Коза торжествовала. 

Ей оставалось не больше сотни метров до прохода в долину, когда из-за горных вершин вдруг выросла новая макушка. Но Коза глядела под ноги, и заметила опасность, лишь когда навстречу из каменной стены со скрежетом выдвинулась скала, открыв исполинскую фигуру мамаши–гриды.

Коза попыталась резко остановиться, споткнулась и рухнула на колени. Ей показалось, что коленные чашечки разбились, словно фарфоровые. Но плакать не время! Она вскочила и бросилась назад.

Только теперь уже не было прежней лёгкости. Боль из коленей расходилась вверх и вниз во все стороны, будто опутывая ноги раскалённой проволокой. Коза полностью выложилась в первом рывке и теперь чувствовала, что с каждым шагом силы вытекают из неё, как вода из дырявого чугунка. Но останавливаться нельзя! Мамаша-грида запрещает дочке знаться с «бизьянами» и наверняка сделает с Козой что-то ужасное! Возьмёт и расплющит Козу кривой ногой. И никакая полиция Козу никогда не найдёт. Если ЗэПэ вообще удосужилась заявить о пропаже ребёнка…   

Коза пробежала мимо остановившейся на полпути гриды и понеслась к извилистому входу в ущелье. Козе чудилось, что мамаша уже настигает её – при таких размерах гора могла обогнать Козу даже пешком! У самого ущелья, когда в лицо уже повело сыростью, Коза не выдержала и оглянулась. Мамаша, странно выворачивая каменные ноги и умудряясь делать необыкновенно широкое шаги, была полусотне метрах от Козы, когда дочка будто случайно заступила мамаше путь, и две горы врезались друг в друга, так что камни полетели в разные стороны! Земля подпрыгнула, подставив под ногу Козы бугор, и та снова грохнулась, на этот раз ударившись локтём. Но страх снова поднял Козу и погнал дальше, дальше, в спасительные прохладные сумерки, по длинному проходу, похожему на пересохшее русло глубокой и узкой реки.

Брючины намокли от крови, текли слёзы и сопли, но Коза не пыталась вытереть лицо. У неё была одна мысль – быстрее миновать ущелье, ведь с другой стороны в него в любой момент могли войти мамонты. И тогда Козе конец! Спрятаться тут негде, а вернуться, значит попасть в лапы  мамаши.  

К счастью, Козе повезло. Она успела в самый последний момент. Едва Коза выскочила на свет, как увидела поднимающихся по склону мамонтов. Она юркнула за красный от камнеломки валун и в изнеможении рухнула на землю, привалившись спиною к камню. Сердце колотилось так, что казалось Козе отдельным от неё существом, вроде посаженной в клетку птицы. Бьётся, машет крылышками, хочет на волю, вон из клетки. Но остальное тело совершенно не желало двигаться. Оно хотело тупо лежать за камнем. Мамонты проходили в нескольких шагах от Козы, она слышала их дыхание и даже, как один из них, громко пукнул. Но Козе не было ни страшно, ни смешно. Ей было всё равно. Даже если бы один из мамонтов вдруг из чистого любопытства заглянул за валун и – ух ты! – увидел там Козу, она бы с места не двинулась. Она будто сама сделалась камнем, а кровавые пятна на её коленах цвели, как камнеломки.  

Но вот скрип камней под тяжелеными тушами сделался тише, обрывочнее, вот совсем  растворился в окружающей тишине. Стали слышны птицы. Коза откинула волосы со лба и посмотрела вверх. В небе орёл снова рисовали олимпийские кольца. Но теперь он был один и намного выше, едва виден. Мир вернулся к нормальному состоянию, без мамонтов и живых гор. Коза села и, морщась, осмотрела колени. Их будто облили малиновым вареньем. Но, в общем, не так, чтобы очень страшно. Чувствуя боль в каждой клетке тела, Коза встала и поковыляла к Тикан-тикаду.

Трава мягко вилась вокруг ног, гладила и утешала. Южный ветер невесомой ладонью отирал слёзы. Небо над Козой из дымчато-голубого понемногу становилось розово-бардовым, словно кто-то в небесном компьютере менял настройки цветовой гаммы. Коза шла очень долго: останавливалась, садилась в траву, с трудом вставала и снова шла.

В темнеющем небе над Козой несколько раз пролетали гуси. Их стаи, словно намагниченные тянулись к невидимому побережью Ледовитого океана. В вечернем свете они были розовыми, как фламинго.

До Гензеля Коза добралась на закате, который так никогда и не закончится, сделавшись через несколько часов восходом.

Олень

Коза спала долго. Пока сон, словно река, не вымыл из головы все переживания и тревоги предыдущего дня. Наконец, Коза встала, посидела на краю кровати-гнезда, собираясь с мыслями. Настроение было плохое. Она даже не поздоровалась с Гензелем и Дедушкой. Навконец, встала и, прихрамывая, вышла на крыльцо. По небу снова длинными перьями плыли облака, будто кто-то где-то ощипывал огромного гуся. Солнечные часы показывали половину двенадцатого. Или половину первого – можно выбрать, какой вариант больше нравится. Между кирпичами-делениями на циферблате скакал дрозд, гоняясь за чёрным жуком. Поймал его и полетел мимо Козы с торчащими из клюва усами в гнездо. Дрозды больше не боялись Козы. Они относились к ней, как к части дома, которая почему-то передвигается из комнаты в комнату и даже может выходить наружу. Самка со вчерашнего дня безвылазно сидела в гнезде. Видимо, начала откладывать яйца.

Колени болели. Ещё вечером Коза, как могла, промыла ссадины и обрывками тряпок привязала к коленям узкие листья багульника. Вообще-то эта трава ядовита, но если использовать разумно, можно останавливать кровь и заживлять раны.  

Коза взяла лопату и отправилась в туалет, потом в погреб-черепаху за остатками супа.

В погребе она обнаружила, что землеройка прорыла нишу в стене и снова пыталась съесть суп: крышка была чуть сдвинута, а за кастрюлей чернела свежая нора.

– Ну что с ней делать! – проворчала Коза. – И с чего вдруг насекомоядное есть рыбу? Тоже мне выхухоль! Хотя выхухоль и землеройка, кажется, родственники. Ну, если так…

Коза выловила кусок сёмги и положила возле норы. Оттуда сразу выскочил бурый меховой мячик с острым носом, схватил сёмгу и утащил в темноту.

– Хорошо, что маленькая! Была бы размером с волка, всех бы вокруг сожрала!

 Коза взяла кастрюлю и выбралась из погреба. 

– Всё-таки есть с утра уху неправильно, – сказала Коза на кухне. – Тем более с компотом. Как ты считаешь, Дедушка?  

Дедушка сочувственно смотрел на Козу со своей доски. Он, видимо, и рад был бы помочь Козе, да ведь у него ничего не было, кроме посоха.

Дом поскрипывал ставней окна под лёгкими дуновениями напитанного багульником ветра.

– Может, где-нибудь мука есть? Надо поискать в домах подальше. Хотя, вообще, нужно самой выращивать пшеницу. Правда, в этом году сажать поздно. Да и на ком пахать?     

Коза подумала, что можно поймать мамонтёнка и приручить. А когда подрастёт, пахать на нём и ездить в лес за дровами. Ведь индусы ездят на слонах! Коза представила себе картину: она едет по тундре на мамонте, на одном боку у него висит вязанка дров,  на другом – корзина с грибами. Получилось красиво. Но очень неправдоподобно.

Позавтракав, Коза вымыла кастрюлю и подошла к окну вылить грязную воду. Тут из вереска под окном выскочила чёрная собака – Коза едва не окатила её помоями. Собака обиженно затявкала и бросилась к нартам, которые пара оленей как раз выкатила на скрытую слоями травы и времени улицу. Металлические сани вспыхивали на солнце, раскидывая по стенам весёлых солнечных зайчиков. Позади Вадё стояла громоздкая конструкция, похожая на столик с шестью  пропеллерами.

Вадё заорал на оленей, и те остановились, мотая головами. Он положил кнут на нарты, взял что-то и неспешно пошёл к Гензелю.

Ни слова не говоря, Вадё шлёпнул это на подоконник – кусок свежего мяса.

Коза хмуро посмотрела на Вадё.

– Это кто?

– Олень, – сказал Вадё. – Свежий. Ещё утром бегал.  

Коза перевела испуганный взгляд на оленей.

Вадё вынул из-за пазухи полбуханки сухого хлеба и положил рядом с мясом. Таких огромных сухарей Коза ещё не видала. Вадё развернулся и пошёл к назад, к нартам. Собака подбежала к часам и подняла ногу прямо возле стрелки.

– Эй! – крикнула Коза. – Что делаешь, дура! Это же часы!

Вадё так гаркнул на собаку, что ту снесло в гущу вереска. Впрочем, она тут же вернулась и, как ни в чём ни бывало, погналась за вылетевшим из прихожей испуганным дроздом.

– А что у тебя в санках? – спросила Коза.

Вадё остановился.

– Дрон. Оленя искать. Вчера пропал. – Он поправил пояс, чтобы мешочек справа и нож слева висели ровно. – Хочешь, поехали со мной.

Коза подумала, что до гриды она сегодня всё равно не дойдёт. Да и мамаша теперь, наверняка, запретит дочке видеться с «бизьяной». А на оленях прокатиться интересно. Она будет первая из Д2, кто ездил на нартах!

 – Я сейчас!

Коза села на кровать, задрала брючины и разбинтовала ноги. Листья багульника спеклись с кожей, пришлось их отдирать. Коза, морщась, осмотрела раны. Они подсохли, но выглядели всё ещё ужасно. Коза оторвала два лоскута от истлевшего одеяла и перевязала колени, чтобы брюки их не натирали. Кое-как засунула обмотанные ноги в брючины. Потом надела толстовку, положила мясо в чугунок и отнесла в погреб. Там она накрыла чугунок обломком доски, а сверху положила кирпич. От землеройки. Если она ест рыбу, то и мясо попробует достать.

На нартах Коза отодвинула к «столику» плоский пластиковый ящик, похожий на большой ноутбук и села рядом с Вадё.

– Когда назад приедем?

Вадё пожал плечами.

– Когда оленя найдём.

От его нового крика у Козы заложило уши.

Олени вскинулись и потащили нарты по траве. Она колыхалась, окатывая сверкающие полозья зелёными волнами с белыми соцветиями-бурунчиками, отчего нарты напоминали плывущий по Ледовитому океану корабль. От Вадё пахло рыбой и потом. Коза подумала, и сама, наверное, пахнет не лучше.

– Зачем ты так орёшь на них?

– Они должны знать, что я хозяин.

– А если оглохнут?

– Пусть. Всё равно съедим.

Коза мрачно взглянула на Вадё и отвернулась. Дальше они ехали молча.

Пустоглазые дома посёлка вырастали из зелёных волн, как призраки. Он был похож на сказочный остров, который ненадолго поднялся из пучины, поглядеть, что творится в мире, ничего нового не увидел и вот-вот скроется с глаз. Коза подумала, что время можно сравнить с морем, даже, пожалуй, с океаном. В нём тонет и помещается всё-всё-всё. Какие-то вещи тонут сразу и навсегда, а каким-то оно позволяет существовать долго. Каким-то особенно важным вещам, вроде великих книг, ну, там, стихов Пушкина или «Робинзона Крузо», или старинных зданий. Наверное, Тикан-тикад тоже чем-то важен. Интересно, чем?

За посёлком трава стала ниже, зато появились деревья: ёлки и карликовые берёзы. Постепенно они становились выше, будто расправляли спины-стволы, поднимали зелёные головы к  покрытому «гусиными перьями» небу. Началось редколесье. Вереск уступил землю целому набору трав. На ходу Коза смогла определить только родиолу розовую, лисохвост и борец северный – остальное слилось в сплошной зелёный ворс.

– Почему ты так не любишь животных? – спросила Коза. – Орёшь на них, стреляешь…

– Почему не люблю? – ответил Вадё. – Люблю. Но звери сделаны, чтобы отдавать нам своё мясо и шкуры.

– Сделаны? Кем?

– Тем, кто сделал человека.

– Да? А человек тогда для чего?

Однажды Коза задала этот вопрос ЗэПэ, и сразу была отправлена мыть девчачий туалет. Но у Вадё и тут был готовый ответ.

– Человек должен смотреть за землёй, чтобы порядок был. Если хорошо смотрит, ему и живётся хорошо. А если плохо, то болеет, и семья у него плохая.

– В смысле?

– Жена плохо готовит, дети не слушаются, олени дохнут. А сам человек водку пьёт.

– Как у тебя всё просто!

– Просто и есть. А ты думаешь слишком много. И потому тебе плохо.

– С чего ты взял, что мне плохо?

– По лицу видно.

Коза умолкла. Не было настроения спорить. Да и стоит ли? У неё и правда была плохая семья. Но теперь-то Козе хорошо. Очень даже хорошо! Просто, видимо, её лицо ещё не успело приспособиться к новой жизни, и хранило старые следы. А может, на нём отражалась тревога за будущее. Коза иногда думала, как она будет жить в Тикан-тикаде зимой? Чем будет питаться? Чем греться? Нельзя же рассчитывать только на Вадё! Осенью ненцы переезжают на зимние стойбища ближе к югу. Это Коза знала.

Она вернулась мыслями к родителям. По версии Вадё, получается, что они плохо хранили порядок на земле. Но ведь они в городе жили. В Сыктывкаре. Хотя за квартирой тоже, конечно, смотреть надо. И за подъездом. И за домом. А у родителей, скорее всего, вечный свинарник был. Наверное, скандалили, с соседями ругались. А то и дрались. В общем, всё как у всех алкоголиков. Коза слышала от других детдомовцев много рассказов о жизни в подобных семейках. Просто счастье, что родители сразу от неё избавились, и она ничего этого не помнит. Но, если Вадё прав, им придётся отвечать перед тем, кто их сделал. Вдруг ей вспомнилась строка из сборника немецких поэтов: «Предстанем перед тем, над кем не властно время!»      

– Слушай, а почему у тебя санки железные? Я видела кино, там ненцы на деревянных катались.

– Не железные. Алюминиевые. Мы их из ракет делаем.

– Как это «из ракет»?!

– В соседней области космодром. Оттуда ракеты над нами летят и в тундре пустые баки бросают. Мы их находим и нарты делаем. Получаются очень лёгкие, оленям удобно.

– Круто!

Лес протянулся к Тикан-тикаду длинным мохнатым языком, будто хотел попробовать на вкус его пряничные дома. Солнце замелькало среди ветвей, его свет сделался зелёным, просачиваясь между еловых лап. Олени поехали медленнее, стали петлять. Они протащили нарты ещё с полкилометра, потом Вадё упёрся ногой в землю, гаркнул каким-то новым гортанным звуком, олени встали.

Вадё слез и степенно обошёл нарты. Открыл «ноутбук». Коза увидела, что это и правда компьютер – пульт управления дроном.

– Хочешь полетать?

Коза недоумённо посмотрела на Вадё.

– То есть?

– Будешь сверху говорить, что видишь. А то экран у дрона не работает. 

Коза озадаченно посмотрела на «столик» с пропеллерами.

– А чего не почините?

– К нам мастер не поедет. Далеко. Только самим в город везти. Потом ещё забирать.  

– И ты, значит, хочешь…

Вадё смотрел на Козу так, будто она была не человек, а просто часть пейзажа.

– А поднимет?

– Он грузовой. Мы на нём почту с одного стойбища на другое возим. И продукты. Раньше ещё за оленями следили. А потом экран сломался. Теперь кто-то садится на него и говорит сверху, где олени. Но взрослого не поднимет. Только ребёнка.

– А почему я? Сам и лети!

– Ты им управлять не умеешь.

– У меня ноги болят.

– Причём тут ноги? – не понял Вадё.

– Ни при чём.

Коза снова помрачнела. Она думала, Вадё взял её по дружбе, а оказывается, она должна заменять разбитый экран. Но с другой стороны подняться в небо на дроне – это ещё круче поездки на нартах! Хотя идея явно сумасшедшая. Впрочем, что тут вообще нормальное в Тикан-тикаде? Даже санки из ракет делают…

Коза подошла к «столику» и внимательно осмотрела его. Вместо ножек у него был металлический каркас кубической формы. Если сесть на перекладину, свесив ноги, можно поместиться.

– Только когда я скажу «вниз», сразу опускай!

Вадё кивнул.

Стараясь беречь колени, Коза забралась на нарты и уселась на перекладину. Неудобно, но минут десять просидеть можно.

– Давай!

Вадё повернул ручку на пульте. Над Козой завертелись пропеллеры. Каркас мелко задрожал. А потом дрон, слегка накренившись на бок, где сидела Коза, медленно поднялся над нартами. Коза прислушалась к своим ощущениям. Страшно не было. Она будто поднималась на стеклянном лифте  – Коза однажды прокатилась на таком в торговом центре, во время экскурсии по Сыктывкару.

Как бы отмеривая пройденную высоту, вниз уплывали чёрные еловые лапы и усыпанные новенькими листочками ветви берёз, похожие на косички. Коза поднялась над лесом и попала в воздушную реку — тут царствовал тёплый ветер, почти не ощущавшийся внизу. К Козе он отнёсся по-дружески, только растрепал ещё больше и без того растрёпанные волосы и пощекотал в носу, заставив чихнуть. Козу захлестнул восторг. Она почувствовала себя птицей. Довольно тяжёлой и неуклюжей, весом в тридцать пять килограмм, с больными коленями, но птицей! Коза оглянулась: позади лежала бесконечная, как космос, тундра. Тикан-тикад еле виднелся, превратившись в скопление разноцветных пятен – похоже на архипелаг в зелёно-голубом море. Коза снова посмотрел вперёд: редколесье тянулось на юг на десятки километров, постепенно уплотняясь, превращаясь в настоящую тайгу, чёрную и труднопроходимую у горизонта. Над Козой со свистом пролетела стайка рябчиков. Видно, отправились в тундру за ягодами.

– Куда смотришь? – окрикнул Козу Вадё. – Оленя смотри!

Коза поглядела вниз. У Вадё были видны только плечи и круглое лицо.

– Подними повыше, – крикнула Коза, наклонившись, и сразу почувствовала, что дрон пошёл вверх.

Мир внизу был похож на спутниковую карту на экране компьютера. Только без обозначений. Козе даже захотелось привычным движением пальцев уменьшить масштаб, чтобы оглядеть ещё большее пространство. Но как тут найти оленя? Он же серый, точнее, пепельный, а подлесок – зелёный. Серое на зелёном не очень-то разглядишь.

Вадё будто услышал мысли Козы.

– Он белый! Любимый папин олень. Сразу заметишь.

– И что бы ему сразу этого не сказать?! – проворчала Коза.

Узкая перекладина рамы врезалась в попу. Коза подумала, что долго так не просидит.

– Давай вперёд! Тут его нет!

И Коза поплыла к югу, в сторону тайги. Это было великолепно! Она и правда летела, как гусь или тетерев. Вадё управлял дроном довольно ловко, шёл следом, словно тень и, не отрываясь, следил за Козой. Пару раз она задела кроссовками верхушки елей. Коза подумала, что лес похож на зелёный город, с деревьями-домами и жителями-животными. Деревья-дома открывали всё новые и новые лесные «улицы», одновременно скрывая уже осмотренную часть леса. Вот с берёзы под ногами Козы вспорхнул чёрный, краснобровый косач. Расправив треугольные крылья, он тяжело полетел на восток, сердито посматривая одним глазом на Козу.

– Извини, – сказала Коза. – Мы оленя ищем.

Ещё она подумала, что лес с его мешаниной из бурых, зелёных, коричневых и жёлтых пятен похож на пазл или на рисунок из активити-бук с заданием «найди оленя». Иногда мэрия дарила такие в Д2. На день знаний, например. Тот ещё праздник, конечно. Видимо, в мэрии, считали, что в Д2 живут умственно отсталые дети, и нормальные книги с текстом они не осилят.

Сверкающие нарты скрылись с глаз. Лес сделался гуще, выше. Вадё пришлось поднять дрон ещё на несколько метров. Оглядывать лесные «улицы» стало труднее. И меньше солнечного света теперь добиралось до подлеска. Наверное, оленя им не найти.

Только Коза так подумала, как увидела его. Вернее, его белую голову. Она чётко выделалась на фоне чёрно-зелёной травы у корней берёзы с двойным стволом. А тела не было: в траве лежала только голова. Коза почувствовала приступ тошноты. Он хотела крикнуть: «Вон он!», но тут метрах в двадцати от Козы, из леса вынырнула длиннющая шея, увенчанная маленькой, круглой головой. Голова несколько секунд тупо смотрела на Козу, а потом потянулась к ней, ломая ветви шеей, которая книзу становилась всё толще, переходя в гигантское туловище.

– Вниз! – заорала Коза. – Вни-и-и-из!

Тут же дрон стал мягко опускаться, будто погружаясь в зелёный колодец. Дрон сделал пару зигзагов, обгибая сучья, и сел в траву.

– Чего ты испугалась?

Коза схватила Вадё за рукав и потащила в заросли можжевельника.

– А дрон?

Выругавшись, Коза вернулась, схватила дрон за перекладину, Вадё ухватился с другой стороны, и они поволокли его в кусты.

Его не удивило поведение Козы. Настоящий охотник всегда готов к неожиданностям!

Коза первой заползла под ветви. Вадё накрыл дрон обвитой мохом сухой берёзовой веткой, и юркнул под куст следом.

– Кто там? – прошептал Вадё.

– Молчи!

Впереди раздался оглушительный треск. Какая-то огромная масса двигалась через лес. Рядом с можжевельником, описав верхушкой широкую дугу, рухнула молодая берёзка. На полянке возник конец гигантского серого хвоста, похожего  на вывороченную из земли канализационную трубу. Он мотнулся над можжевельником, переломив торчащую позади сухую ёлку, и исчез за деревьями.

– Кто это?! – прошептал Вадё. – Я таких не видел!

– Зубастик! То есть, динозавр! Вон ещё один!

Из-за упавшей березы действительно появилась треугольная голова, с яркими оранжевыми полосками. Она звонко заурчала, и на ствол вспрыгнул ящер размером с кенгуру. Он и по виду был похож на кенгуру, только без сумки на животе и весь в перьях. Вернее, в каких-то лохмотьях, отдалённо похожих на перья. Под его весом ствол, застрявший макушкой в развилке двойной берёзы, прогнулся почти до земли. Ящер покачнулся, заверещал, но удержал равновесие.

Вадё снял с плеча лямку ружья.

– Ты что! С ума сошёл?!

Коза схватила ружьё за ствол.

Вадё мельком глянул на Козу, и надел лямку обратно.

Тем временем ящер заметил белую голову. Он спрыгнул с берёзы в траву, подбежал к останкам оленя и, пригнувшись, стал откусывать куски от окровавленной шеи.

Коза заставила себя не отводить глаз. Надо к таким сценам привыкать, если хочешь стать биологом. А ещё она подумала, что динозавры совсем не такие, какими их рисуют в научно-популярных книжках. В старых книгах их изображали похожими на крокодилов – в чешуе. А в новых – в красивом цветном оперении, будто они сбежали с карнавала в Бразилии. Ведь по последним данным динозавры – прямые предки птиц. Но «динозавр-кенгуру» был покрыт не перьями и не чешуёй, а чем-то скорее напоминающим увядающую листву.

Ящер сгрыз почти полшеи, когда в западной стороне раздался выстрел, и эхо, будто зеркало разнесло его большие и маленькие отражения по всему лесу. Коза вздрогнула. Вадё посмотрел на неё, высоко подняв брови. Ящер резко присел, озираясь, потом развернулся и гигантскими скачками, огибая стволы, понёсся на восток. Его оранжевые полоски мелькнули в перелеске и пропали.

Заработав локтями и коленями, Вадё выбрался из-под можжевельника. Подошёл к голове, поднял и внимательно оглядел. Коза рывками пыталась вытянуть из кустов дрон. Он был нетяжёлый, но громоздкий и цеплялся за ветки. Вадё вернулся и помог выволочь чудо техники. Коза искоса взглянула на брошенную в траву голову: на закаченные глаза, высунутый между зубов язык.

– Думаешь, это динозавры его?

Вадё присел и показал на маленькую чёрную дыру в белом виске.

Коза вспомнила изрешечённый пулями придорожный указатель с названием Тикан-тикада.

– Охотники?

– Настоящий охотник чужих оленей не тронет. Это сделали плохие люди.

– Что за плохие люди? Это они сейчас стреляли?

Вадё кивнул.

Коза не понимала, о каких людях речь. О браконьерах? О бандитах? В этих диких местах, где ни полиции, ни лесников, можно встретить кого угодно. Она представила, как где-то на западе в траву падает туша огромного ящера с простреленной головой, к ней подходит человек и начинает снимать кожу… Наверное, из неё, как из кожи крокодила можно делать дамские сумочки. ЗэПэ купила такую в прошлом году после истории с клопами-вонючками и при любом удобном случае выставляла напоказ. Но шкура динозавра, наверное, в сто раз дороже!  

– Пойду пригоню нарты.

– А я что, одна останусь?!

– Лететь нельзя, а дрон не дотащим. Ещё голова.

Он помолчал, раздумывая, снял ружьё и протянул Козе.

Та отшатнулась.

– Я стрелять не буду! Пусть лучше меня зубастики съедят!

Вадё закинул ружьё за спину, развернулся и побежал на север, где ждали олени. Он двигался неслышно, как зверь, почти не задевая веток.   

Коза оглядела лес и настороженно прислушалась. В нём явно что-то происходило. Лес был наполнен тревогой. С запада доносились неясные крики, скрежет, писки, вопли, слившиеся в одно – отдалённо похоже на звуки оркестра в Сыктывкарской филармонии, когда все инструменты играют вразнобой, настраиваясь на предстоящую игру. Однажды филармония пригласила детей из Д2 на репетицию. Было ужасно скучно. От нечего делать Коза тогда нарисовала в блокноте оркестр в виде насекомых: скрипачи – кузнечики, виолончелисты – жуки, а барабанщик – клоп–вонючка. ЗэПэ увидела и устроила скандал: мол, к вам люди со всей душой, а вы не цените… Орала так, что пришлось остановить репетицию. А если бы промолчала, никто ничего и не узнал бы. Иногда ЗэПэ весла себя очень глупо. Да почти всегда, если честно…

Голубую полосу неба между деревьев пересёк знакомый силуэт – птеродактиль. Неужели тот самый? На секунду Коза испугалась: вдруг он захочет спуститься к ней – у Козы ещё не прошли царапины от когтей. Но птеродактилю было не до Козы. Он летел тяжело и взмахивал одним крылом слабее, чем другим. Может, ранен?

Со стороны тундры раздался неприятный скрип полозьев по веткам, и из-за елей выехали нарты. Поляна была слишком маленькой, поэтому Вадё пришлось распрячь оленей, и, пока Коза держала их за уздечки, развернуть нарты вручную. Когда олени снова заняли место в упряжке, Коза и Вадё взгромоздили дрон на нарты. Вадё бросил на них окровавленную голову, уселся и взял кнут. Олени испуганно косились на голову, показывая белки глаз, шумно втягивали воздух широкими ноздрями. Коза села рядом с Вадё. Он как следует рявкнул, и олени поволокли нарты в обратном направлении, прочь из страшного леса, к открытой и понятной им тундре. Коза оглянулась на белую голову – крайне неприятное соседство! Ей захотелось спихнуть её с нарт или спрыгнуть самой. Но для Вадё всё вполне естественно, вон, спокойно смотрит, по сторонам, будто не было ничего особенного: ни динозавров, ни убийства самого красивого оленя… Где-то далеко-далеко раздался новый выстрел, будто кто-то ударил камнем о камень. Теперь, кажется, ближе к югу. Коза посмотрела на Вадё. Тот будто ничего не слышал, понукал оленей, легко хлопая по мохнатым попам длинным кнутом. Раньше Тикан-тикад казался Козе совершенно безопасным, как добрая сказка из книги, где всегда можно надёжно укрыться от ЗэПэ и прочих неприятностей. Но теперь вокруг разлилось невидимое, дрожащее, как марево беспокойство. Впрочем, в сказке про Гензеля и Гретель в прекрасный пряничный домик в какой-то момент пожаловала ведьма…

Стволы деревьев делались реже, тоньше, свет будто растворял их, словно они были только тенями. Свет сделался из зелёного слепяще–голубым, скрежет прекратился, и полозья мягко заскользили по вереску. Вокруг снова разлилось мерно колышущееся, открытое всем ветрам травяное море. Коза вдруг поняла, что именно тут, в тундре чувствует себя дома. Это было новое для неё ощущение. Ведь раньше у Козы дома не было – нельзя же считать домом этот террариум Д2! Именно в тундре, в пространстве меж двух океанов: воздушного и земного, лежащего на берегу третьего – Ледовитого, ей наконец стало по-домашнему уютно. Именно тут, где всё видно на многие километры вокруг, где дышится так легко и свободно, что каждую минуту хочется взлететь и носиться по бирюзовому небу вместе с гусями и куропатками. Именно тут,  где никто не таится и не врёт. Тут всё на виду: какой ты есть, такой есть, и никто не мечтает о дурацких сумочках из крокодиловой кожи. Тут это просто невозможно, если будешь мечтать о таких глупостях, просто не выживешь. Только не надо забывать, что в пряничный домик в любой момент может прийти ведьма…

Еле заметные коричневые пятна на вересковой скатерти уплотнялись, становясь более выпуклыми на бело-зелёном фоне, будто художник сперва набросал контуры, а теперь прорисовывал детали, делая их чётче и плотнее. Вот пятна приобрели прямые линии, углы и  оформились в накрытые черепицей или сосновой дранкой дома. Ещё немного и нарты остановились у солнечных часов, которые показывали пять часов вечера. Если не шесть…

Коза слезла с нарт и потёрла колени. Они продолжали побаливать, но уже меньше. Видно, багульник всё-таки помогал.

– Я бы тебя пригласила на ужин, но у меня ничего нет. Сейчас буду готовить мясо, которое ты привёз. Это часа на два.

– Мясо надо сырое есть. Тогда много силы будет.

Козе вспомнилось, как ящер грыз шею оленя, и снова подкатила тошнота.

– Ага, а потом глисты замучают. Рассказать, какие в сыром мясе бывают глисты? – Коза стала загибать пальцы: – Бычий цепень, ленточный червь, печёночный сосальщик…

– Ничего не будет, – перебил её Вадё. – Всё переварится.

Коза только рукой махнула – бесполезно спорить. Потом подумала: «Надо бы гриду предупредить, что в лесу появились люди с ружьями. Но как до неё добраться с больными ногами? Может, Вадё попросить? Тогда придётся рассказать про мамонтов. Очень не хочется, но что делать?»  

И Коза решилась:

– Ты завтра сможешь приехать?

Вадё в это время смотрел, как собака бегает вдоль стены Гензеля, что-то вынюхивая, наверное, мышей. Он, нагнулся, почесал колено и сказал:

– Зачем?

– Ты же всё равно еду мне привезёшь. Ты ж сюда каждый день ездишь.

Это было рискованное заявление! Вадё мог обидеться и больше не приехать. Вадё коротко глянул на Козу и промолчал. Снова стал следить за собакой. Может, правда обиделся?

– Ты знаешь, что у вас тут мамонты живут?

Вадё кивнул.

Коза перевела дух. Ненцы знают про мамонтов, это главное. Значит, нет смысла таиться.  

– Зимние слоны, – сказал Вадё. – Они – дети священной горы, каждое утро из неё выходят.

Коза была ошеломлена. Он и это знает! Хотя, чему удивляться? Настоящий охотник всё в тундре видит. А в лесу редко бывает, поэтому о динозаврах только сегодня узнал.

– Эта гора – моя подруга, – сказала Коза. – Надо её предупредить, что в лесу появились плохие люди.                   

Коза впервые увидела на лице Вадё выражение, которое без всяких сомнений можно было назвать изумлением.

– Ты дружишь с матерью-горой?!

– Представь себе! Мы даже в пятнашки с ней играли!

Коза торжествовала! Наконец-то ей удалось произвести впечатление на ненца.

Вадё поцокал языком – такого Коза от него тоже раньше не слышала.

– Приезжай завтра утром пораньше. Надо опередить тех, кто сегодня стрелял.

Вадё кивнул, взял кнут, крикнул, и космические нарты, вспыхивая на солнце всеми цветами радуги, понесли его к лежащему за горизонтом океану. Собака выскочила из-за дома и чёрным мячиком поскакала следом.

Коза устало присела на крыльцо. Подперев ладонями грязные щёки, она стала думать о прошедшем дне. Странный день, непонятный! Сколько всякого в нём собралось: полёт на дроне, динозавры, убитый олень… Так бывает во сне, когда много всего валится в одну кучу. Может, с Козой что-то случилось, и она теперь живёт в собственных снах? А настоящая жизнь начинается, когда Коза засыпает? И там, во сне, она по-прежнему ходит в Д2, дерётся с другими детьми, дерзит ЗэПэ…

Коза почувствовала, что на самом деле засыпает – ещё чуть-чуть, и она бы брякнулась с крыльца. Коза встряхнулась, как птица под дождём, встала и побрела в погреб за мясом оленя. А когда спустилась по осыпающимся ступенькам под землю и чиркнула спичкой о коробок, выяснилось, что землеройка и вправду любит не только рыбу. К счастью, кусок оленины оказался для неё слишком большим, и Козе ещё много осталось. Во всяком случае, на пару дней хватит.

До поздней ночи Коза жарило мясо на кривой сковородке. По привычке она советовалась с Гензелем и Дедушкой насчёт готовки, не ожидая, конечно, от них ответа. Дом уютно молчал, а Дедушка улыбался со своей картины. Поскольку масло в пакетиках давно кончилось, мясо пригорело, и приобрело вкус активированного угля. Оно хрустело на зубах, и неудивительно, что ночью у Козы разболелся живот – это она ощущала сквозь сон, тяжёлый и дырявый, как её старое одеяло.   

Два выстрела

Следующим утром Коза проснулась от знакомого крика. Приехал Вадё. Ей ужасно не хотелось вставать, хотелось повернуться на другой бок и снова провалится в мутный и дырявый сон. Но беспокойство о мамонтах оказалось сильнее. Коза тяжело села в кровати. Голова была тупая, как чугунок с водой, глаза норовили закрыться и не хотели глядеть на мир, где кто-то в кого-то стреляет.

За окном залаяла собака. Наверное, опять на дрозда. Главное, чтобы в прихожую не забежала: напугает самку дрозда, та бросит кладку. А у неё через неделю должны появиться птенцы.

Наконец, Коза встала, постояла с полминуты, дожидаясь, когда «чугунок» начнёт «варить», и побрела к дверям. Собака стояла на крыльце. Увидев Козу, она спрыгнула на землю и исчезла в вереске. Через миг вынырнула у солнечных часов, села на кирпич, обозначавший цифру «9» и стала с упоением чесать задней ногой шею. Перечёркнутое тонкими жёлтыми облаками солнце висело над горизонтом. Солнечные часы показывали шесть.

«Господи! – подумала Коза. – Я, наверное, часа четыре всего спала!».

Вадё выжидательно смотрел на неё.

 – Сейчас… – буркнула Коза.

Взяла лопату и побрела за дом. Собака перестала чесаться и радостно бросилась следом.

– А ты куда? Это тебе что, театр, что ли? Вадё! Позови её!

Вадё гаркнул на собаку, и та мигом изменила маршрут, отправившись к куче строительного мусора у соседнего, полуразваленного деревянного дома. Кажется, эту псину вообще ничего не могло смутить. Минут через десять Коза вернулась. Зашла в дом. Достала из рюкзака пластиковую бутылку, налила воды из чугунка, вернула в рюкзак. Хорошо бы перед дорогой поесть. Но есть не хотелось. Из-за живота и вкуса угля во рту. Коза нацепила на плечи рюкзак, кое-как расчесала пятернёй волосы и вышла.

«Хорошо, что тут нет зеркала, и я себя не вижу, – подумала она. – Можно вообразить, что выгляжу по-человечески».

Коза подошла к нартам и бухнулась рядом с Вадё. Тот снова заорал на оленей, нарты развернулись, примяв вереск по кругу, и заскользили в жёлто-голубую в утреннем свете тундру.

Коза тупо глядела в попу правого оленя и сонно хлопала глазами. Иногда они всё-таки закрывались, и тогда она утыкалась носом в грязную толстовку.

Вадё, подгоняя оленей, время от времени взглядывал на Козу. Наконец, он ткнул её локтём.

– Ложись. – Он кивнул на нарты. – Спи. Приедем, разбужу.

Коза не стала спорить. Она забралась с ногами на нарты, переползла в середину, чтобы не вывалиться по пути, сунула рюкзак под голову и тут же заснула.

Сон – странная штука! Кажется, это время просто вырезано из жизни – во всяком случае, так часто думалось Козе. Конечно, бывает, во сне что-то увидишь, но чаще по-другому: закрыл глаза и тут же открыл. Прошло сколько-то часов. А куда они делись? И для чего они были? Существовал ли мир вокруг в это время? Или может, его выключили за ненадобностью, как компьютер, и не было ничего…. 

– Эй! Эй!

Коза почувствовала, что её опять толкают. Открыла глаза и приподнялась на локте. Нарты стояли. «Чугунок» «варил» заметно лучше. Наверное, часок сна она прихватила.

Коза села и снова попыталась привести в порядок свои лохмы. Вадё с полминуты следил за её тщетными усилиями, а потом показал в сторону синего с позолоченными верхушками деревьев леса. От него шли мамонты. Они были уже совсем рядом, в сотне метров, если не меньше. Коза ни разу не решалась подойти к ним так близко, хотя ещё в прошлый раз поняла, что человека они не знают и не боятся. Именно, потому, что не знают. Вадё, видно, уже успел изучить их повадки. Огромный вожак с коричнево-красной, по-собачьи кудлатой шерстью, шествовал впереди, покачивая изогнутыми бивнями, похожими на две трубы из какого-то странного оркестра. Он, как паровоз тянул за собой по невидимым рельсам состав из мамонтов. Последними вагонами за своими матерями, семенили два крохи-мамонтёнка.

Коза с восхищением смотрела на гигантских зверей. Ей казалось, что, если она только наберётся смелости, то легко найдёт с ними общий язык, тогда они позволят ей погладить себя, потрепать по складчатым хоботам и даже, может быть, примут в своё стадо. Ну, как Маугли. А потом научат своему языку и обычаям. Уж среди них Козе точно будет лучше, чем среди людей! Но пока это знакомство придётся отложить. Сегодня более важное дело. Пусть мамонты пройдут, и Вадё отвезёт её к ущелью. А там Коза сама как-нибудь дохромает до гриды, чтобы сообщить о плохих людях.

Вдруг Вадё ткнул пальцем в небо, и Коза увидела, что над стадом барражирует дрон. Маленький, жёлтый, похожий на злую осу, он летел над стадом, двигаясь в том же направлении и с той же скоростью, что и мамонты.     

Коза удивлённо повернулась к Вадё, спросить, не тот ли самый это дрон, который прочёсывал дома в Тикан-тикаде, когда вдруг раздался выстрел. Очень близко. Вадё и Коза одновременно вздрогнули. Кудлатый вожак остановился, медленно опустился на передние колени, упёршись бивнями-трубами в землю, и тяжело повалился на правый бок. Дёрнул пару раз ногами, приминая вереск, и замер. За упавшим мамонтом стоял человек с ружьём, за ним – квадроцикл с ещё одним человеком, водителем. Охотник перевёл ствол на следующего мамонта.

– Вы что! Что вы делаете! – Коза спрыгнула с нарт и бросилась вперёд, беспорядочно размахивая руками. – Нельзя! Нельзя!

Человек опустил ружьё – он только теперь заметил детей. А потом сделал ужасную глупость – повернул ствол и снова выстрелил. В Козу.

Невидимый горячий кулак ударил её в живот. Коза сдавленно вскрикнула, упала на колени, упершись ладонями в заросли багульника. На толстовке проступило тёмное-красное пятно. Коза подумала, что его трудно будет отстирать. Кровь вообще плохо отстирывается, это ЗэПэ говорила каждый раз, после драки детей в Д2.

И ещё выстрел. Теперь упал человек с ружьём. К нему бросился водитель с квадроцикла, поднял и потащил к машине. Коза оглянулась. Вадё, прижавшись щекой к прикладу ружья, целился в убегающих…

Мир закружился, будто Коза сидела на гигантской карусели, у которой крышей было небо, а дном – земля, крыша и дно соединились, и стал темно.

Дедушка

Долго было темно. Но вот в темноте появились светлые пятна, и мир выплыл из тьмы. Только это был другой мир.

– Здравствуй, радость моя!

Коза лежала в траве, перед нею, опершись на суковатую палку, стоял сгорбленный старик. Тот самый, с полинявшей картины на доске, которую Коза притащила из Иванушки. Коза села. Вокруг не было ни вереска, ни багульника – только цветы какой-то невозможной красоты. Коза не знала их названий, даже никогда не видела таких. Может, орхидеи? Но они, кажется, в тропиках растут. Коза посмотрела на небо с ровным золотым сиянием. Совсем нет птиц, вокруг вообще никаких животных, даже насекомых. Лишь цветы, цветы, цветы… Сбитая с толку Коза снова посмотрела на старика.

– Я сплю?

– Нет, радость моя, ты проснулась! Пойдём-ка, – старик протянул ей руку, – кто-то хочет с тобой поговорить.

– Кто?

– Та, что тебя очень любит.

– Меня никто не любит. Кроме, Гензеля. Да и это я, наверное, выдумала.

– Тебе только так кажется, радость моя. Из-за корочки.

– Какой ещё корочки?

– Жизнь тебя пекла, пекла и появилась на тебе корочка, как на хлебушке. Вот из-за неё ты и не чувствуешь, как тебя все любят!

Коза усмехнулась.

– Все? И ЗэПэ?

– И она. Только ты этого не чувствовала. Да и у неё своя корочка, потолще твоей. А корочки счищать надо, радость моя! Мы же не едим пригорелое, верно?  

Коза осмотрела толстовку. Грязноватая, конечно. О джинсах и говорить нечего. Но чтобы прямо корочка, этого пока нет. Может, дедушка о чём-то другом говорит?

– Как же её счищать?

– А вот как мы пригорелое с хлебушка счищаем? Ножичком скоблим.

– Это же больно!

– Что поделать, радость моя! Иначе ты будешь всю жизнь думать, что все только и мечтают сделать тебе плохо.

Коза пожала плечами. Дедушка, конечно, добрый. Но странный. У него получается, что Коза сама виновата в своих бедах. С этим она не могла и не хотела соглашаться.

Он снова протянул ей руку.

– Пойдём же, радость моя! Тебя ждут.

Коза встала, дедушка взял её за руку, и они пошли по цветочному полю. Коза огляделась. Да, никаких признаков тундры и леса. А на что похоже поле? Может, на ковёр, куда вплетены нити всех возможных цветов, а, может, на огромный цветной витраж, какой Коза видела в костёле, когда оказалась на концерте Баха. Привыкшая в горьковатому запаху багульника Коза теперь вдыхала новый, сладкий и тонкий аромат. Она будто перешла в компьютерной игре с одного уровня на другой, более высокой. А если это в самом деле так, то по всем законам её скоро должен ждать приз. Или новая жизнь для новой игры…

Впереди показался небольшой, аккуратный дом, не чета обшарпанному Гензелю! У крыльца стояла молодая женщина в светлых одеждах. Невероятно красивая. Она улыбнулась.

– Рада тебе, София!

Коза хотела буркнуть, что она Коза, и не надо звать её этим дурацким именем. Но в голосе женщины было столько нежности, что слова застряли у Козы в горле.

– Как живёшь, девочка моя?

Вдруг с Козой случилось то, чего она никак не ожидала, и за что в другое время стала бы себя презирать: в необъяснимом порыве Коза обняла женщину и разрыдалась. Она всхлипывала, икала, сипела, а женщина гладила и гладила её по голове, мягкими руками.

«Господи, что я делаю, дура! Как маленькая!» – мелькнуло в голове у Козы.

Но она ничего не могла с собой поделать и рыдала, пока из неё не вылились последняя горечь и обида на мир. Неожиданно её поразила простая и ясная мысль. Коза подняла зарёванное лицо:

– Вы моя мама?!

Ну ведь может быть такое! В Д2 что-то напутали, а настоящая мама никакая не алкоголичка, а хорошая и добрая женщина, которая потеряла своего ребёнка в детстве и вот теперь нашла. Ведь такое же бывает не только в кино… наверное.

– Нет. Но если хочешь, я буду твоей мамой. И всегда буду тебе помогать.

– В чём?

– Помогать жить дальше. Если ты, конечно, захочешь вернуться.

Коза нахмурилась.

– В меня стреляли!

– Знаю. Но тот человек сделал это от страха. И очень об этом жалеет. Если ты не вернёшься, он будет до конца жизни мучиться тем, что лишил жизни ребёнка. Разве ты не хочешь его пожалеть?

– Он же изверг! Он мамонта убил!   

– Так и у него своя корочка! – раздался голос сзади. – А теперь он, ох, как плачет! И рану ведь какую получил, бедняга!

Дедушка поцокал языком. 

Коза усмехнулась – «бедняга»! А потом задумалась. Она подумала про Вадё, про гриду, про Гензеля, наконец. Уж кому-кому, а им она точно не безразлична. Грида из-за неё даже пошла против мамаши, и наверняка, заработала неприятности. Вадё, вон, каждый день еду таскает. Они будут о ней, ну, если и не горевать, то пару деньков погрустят, наверняка.

Коза села в траву. Тут, конечно, здорово. Но в этом странном мире почему-то совсем нет зверей. А как же мечты? Она хотела стать учёным, защищать животных. И ведь как ей повезло – нашла живых мамонтов, динозавров! Про гриду и говорить нечего – это переворот в науке! Ну и Вадё ничего себе парень, не то что эти дураки из Д2, которые подглядывали за девочками в туалете.

Коза встала. Тяжело вздохнула. Посмотрела на женщину.

– Если считаете, что так будет лучше…

Дедушка взял её за руку.

– И я, убогий, всегда с тобой буду, радость моя! Главное, не забывай о нас. И корочку скобли потихонечку. Глядишь, всю и счистишь… Тогда тебе всё равно будет, где ты – там или тут, везде хорошо будет!..

И Коза снова открыла глаза.

Хаядне

Перед нею стояла женщина. Другая. Но тоже красивая. Ненка. Увидев, что Коза открыла глаза, она бросилась в прихожую, и Коза услышала крик:

– Вадё! Вадё! Девочка очнулась! – Женщина вернулась к Козе. – Ну, наконец! Мы уже собрались тебя в больницу везти!

Коза лежала под непривычно чистым одеялом. И в чужой, слишком большой розовой пижаме.

– Это далеко? – спросила Коза.

Женщина улыбнулась.

– У нас тут всё далеко! Двести километров в одну сторону!

Интересно, как бы ненцы её везли? Для нарт и вправду далековато. Может, к дрону привязали бы? Чего доброго Коза вывалилась бы на полдороге. И вообще, в городе ей нельзя показываться.

– Я не поеду в больницу.

– Почему?!

Коза хотела что-нибудь соврать, потому что привыкла врать взрослым. Но глупо обманывать того, кто борется за твою жизнь. И Коза рассказала этому совершенно незнакомому человеку, кто она и откуда.

Женщина слушала внимательно, только иногда повторяла, качая головой:

– Ах ты, бедная моя птичка!

Она погладила Козу по спутанным волосам. И ладони её были такие же мягкие и тёплые, как у той, в другом мире.

Коза попробовала сесть, но в правый бок будто нож воткнули.

– Ой!

– Тише! Тише! – Женщина прижала плечи Козы к подушке. – Тебе нельзя делать резких движений!

Коза сморщилась.

– Что там, пуля?

Женщина снова улыбнулась, и улыбка у неё была красивая, будто на лице расцветал цветок.

– Нет. Пуля ударила по касательной, но ребро сломала. Я сделала стяжку, так что тебе придётся месяц её поносить.

Рядом с женщиной возник Вадё. Как всегда серьёзный. Хоть бы раз улыбнулся – всё-таки Коза с того света вернулась!

– Привет! – сказала она. – Это ты меня из тундры привёз?

Вадё помотал головой.

– Живая гора. Пришла, закопала мёртвого мамонта, забрала остальных в живот и принесла тебя сюда.

– А это…

Коза перевела взгляд на женщину.

– Твоя мама?

Женщина прыснула в кулак.

– Сестра.

– Меня зовут Хаядне! На ненецком это значит «рождённая в пургу». Правда, на самом деле тогда пурги не было, вообще весна была. Но уж очень родителям нравилось это имя!

– Сестра – лучший фельдшер в тундре! – сказал Вадё.  

Хаядне отмахнулась и стала поправлять съехавшее с Козы одеяло.

– Лучший, потому что единственный! Других тут нет.

Коза повернула голову, осматривая комнату. Она лежала в столовой, на раскладушке.

– Раскладушка откуда?

– Осталась у меня со студенческих времён.  

– И говорите вы не как Вадё.

– Вот и мать всегда за болтовню ругает. Говорит, треплешься, как морская чайка – чайки ведь всё время кричат. Я в Сыктывкаре пять лет училась, на медицинском. А там надо было задания отвечать, экзамены. Как молчать? Есть хочешь?

– Хочу. Но сначала хочу другое…

– Понятно. Только вставать тебе пока нельзя. Вадё выйди-ка на минутку.

Потом Хаядне вынесла горшок на улицу, после чего сделала бутерброд с сыром и колбасой.

– Откуда у вас свежий хлеб?! Вадё мне только сухари носит.

– Не такой уж и свежий. Два назад привезла из Сыктывкара. В магазин из тундры не наездишься. Приходится покупать сразу помногу. Потом сушим, или морозим, если зимой. Иногда печём из муки лепёшки. Но редко – на готовку времени нет.  

То были удивительные дни! Коза читала «Немецких поэтов», слушала старые передачи по радио или просила Хаядне или Вадё включить магнитофон на кухне. Хаядне объяснила, что хриплый голос в магнитофоне – это Владимир Высоцкий. Он был когда-то очень знаменит. Даже в кино снимался. 

– А ты не знаешь, кто построил это дом? – спросила Коза.

– Знаю. Ссыльные немцы.

– Их что, взяли в плен?

– Нет, это были русские немцы. Они жили в Поволжье ещё с царских времён. Но когда началась война с Германией, их решили на всякий случай переселить подальше. Боялись, что они станут помогать фашистам.

– Но это же не справедливо! Лишать людей дома только из-за того, что они одной нации с нападавшими!

– Конечно. Но во время войны о справедливости думают в последнюю очередь.

– Так вот, значит, как Гензель появился! – пробормотала Коза.

– Что? – удивилась Хаядне.

– Да нет, я так просто…

Коза помолчала и снова взялась за «Немецких поэтов». Теперь ей было понято, откуда тут эта книга.

И вот странно, человек лежит с простреленным ребром, в туалет встать не может, а счастлив. Впервые в жизни счастлив! Потому что его все любят – любят по-настоящему, как в семье. В актовом зале Д2 висел лозунг «Наш дом – счастливая семья!» – наглое враньё, и все это знали. Может быть, все, кроме ЗэПэ. Только она, может быть, в него верила. Потому что ей так хотелось. Но как там Дедушка говорил? «У неё тоже корочка». Наверное, очень толстая, раз ЗэПэ не замечала, что в Д2 все друг друга ненавидят. Или просто не хотела замечать. И как она могла любить Козу? Если это так, то Коза действительно чего-то в жизни не понимает. Вот Вадё… Он уже несколько раз её горшок вынес – и ничего. Ни один из детдомовских придурков такого бы не сделал!   

Коза отложила альбом, и стала смотреть на залитое незабудковым небом окно. Вдруг свет в окне померк, заслонённый необъятной массой. Коза сперва испугалась, но потом услышала знакомый голос:

– БИЗЬЯНКАХ, ТЫХ ТУТ?

– Тут!

Несмотря на запрет Хаядне, Коза встала и, морщась от боли в боку, подошла к окну. Меловое тело гриды возвышалось позади дома. Огромная, вдвое больше Гензеля, она  была похожая на невесть откуда взявшийся летом гигантский сугроб. Её голову трудно было рассмотреть в ореоле слепящего неба.   

Коза помахала рукой невидимому лицу.

– КАК ТЫХ?

– Кость сломана – ребро! – крикнула Коза почти радостно. – Помнишь, я тебе говорила, у людей есть ветки, похожие на деревья, которые растут внутри. Но мне уже лучше. Я сегодня уже сама ходила в туалет!

–ТУАЛЕТ ЧТОХ?

 – Ну… там люди… в общем, избавляются от лишнего.

– ЗАЧЕМ ДЛЯХ ЭТОГОХ КУДА-ТОХ ИДТИХ? ВЫБРОСИ НАРУЖУХ ИХ ВСЁХ!

– Так не делают, потому что это лишнее плохо пахнет.

– ПОНЯЛАХ! У МОХНАТИКОВ ЛИШНЕЕХ КАЖДЫЙХ ДЕНЬ СЛУЧАЕТСЯ. ПОЭТОМУ ЯХ ВЫГОНЯЮХ ИХ ИЗ ДОЛИНЫХ.

Коза и грида помолчали. Трудно найти темы для разговора, когда у одной сломана «ветка» внутри, а у другой убили лучшего мохнатика.

– Я соскучилась по тебе, – сказала, наконец, Коза. – Не дождусь, когда смогу прийти к тебе. Ведь мы не доиграли в пятнашки, помнишь?  

В брюхе горы будто что-то булькнуло. Похоже на звук невидимого ручья в ущелье, что жил под камнями.

– ТЫХ БОЛЬШЕХ НЕ ПРИДЁШЬ.

– Почему? – удивилась Коза. – Из-за твоей мамы?

– ЗАВТРАХ МЫХ СДЕЛАЕМ БОЛЬШОЙ ПРЫГ.

Коза почувствовала, как что-то сдавило ей грудную клетку. Но давила не повязка, а вдох, который трудно, почти невозможно выдохнуть. Заныло сломанное ребро. Она молчала, не в силах ничего сказать.

– У ПАПЫХ УБИЛИХ ЧЕТЫРЁХ ЗУБАСТИКОВ, А У МЕНЯ МОХНАТИКА.

Коза поняла, что сейчас заревёт. Она сжала зубы, стараясь загнать слёзы в глубину, где они рождались.

– Ты очень обиделась на людей? – спросила она, пересилив себя.

Грида кивнула.

– НО ТЫ СКАЗАЛА ПРАВДУ. НЕ ВСЕХ БИЗЬЯНЫХ ПЛОХИЕХ, ЕСТЬ И ДРУГИЕХ!

В гриде снова забурлило.

– Я ОСТАВЛЮ ТЕБЕ МАЛЕНЬКИХ МОХНАТИКОВ.

Коза испугалась.

– Мамонтят? Но я не смогу их прокормить!

– ОНИ НЕ ВЫДАРЖАТ БОЛЬШОГОХ ПРЫГАХ. КОГДАХ МЫ ПРЫГАЛИ ПРОШЛЫЙ РАЗ ИЗ БЫЛОХ В БУДЕТ, ТРОЕХ МАЛЕНЬКИХ СИЛЬНО ПОБИЛИСЬ, А ОДИН УМЕР… НО ТОГДА БЫЛ ОБЫЧНЫЙ ПРЫГ. А ТЕПЕРЬ БУДЕТ БОЛЬШОЙ!

“Ничего себе «обычный прыг», – пронеслось в голове Козы, – из плейстоцена в антропоцен – это же два с половиной миллиона лет! Какой же тогда большой? Не на другую же планету они будут прыгать! Или…”

– ТВОЯ ПОДРУГА, БОЛЬШАЯ БИЗЬЯНА, СКАЗАЛАХ, ЧТОХ ПОМОЖЕТ ТЕБЕХ С МОХНАТИКАМИХ.

«Большая подруга? Это она про Хаядне?  – подумала Коза. – Когда они успели познакомиться?»

Грида просунула гигантскую руку в окно и осторожно, толстым пальцем, погладила Козу по плечу, оставив на розовой пижаме следы мела.

– ПРОЩАЙХ!

– Прощай, – растерянно ответила Коза.

Грида снова булькнула, на этот раз уж очень громко, развернулась и, раскачиваясь на ходу, направилась к горам, которые, едва-едва видные, голубели у горизонта, словно дым от костра, что стелется над самой землёй.

В каком-то оцепенении Коза смотрела, как силуэт похожий на сугроб тает и тает в лучах северного солнца, расплывается в зелёном море тундры. Вот он превратился в белое пятно на фоне сотканного из вереска ковра, вот стал точкой, а вот совсем исчез, растворившись в ярких красках летней тундры.

Больше  Козе незачем было сдерживать себя, и она заревела. Ну почему, почему в этом  идиотском мире всё не так как должно быть! Только ты нашёл друга, только всё начало налаживаться, как непременно случится какая-нибудь гадость, которая всё портит!

Сначала из Козы текли слёзы, а потом к ним добавились сопли – ветер дул со стороны океана прямо в окно, неся прохладу и смутный запах моря.

Коза почувствовала, как её обняла тёплая рука Хаядне.

– Что поделать, птичка! Наш мир не для каменных великанов! Но ты только посмотри!

Коза искоса глянула на протянутую ей ладонь – там лежало несколько круглых каменных шариков.

– Что это?

– Слёзы горы.

Коза размазала слёзы рукавом пижамы.

– Разве гора может плакать?

– Они катились из её глаз, когда она говорила с тобой. Я стояла рядом и видела. Возьми!

Коза взяла в ладони шарики. Они были тёплые.

– Пусть это будет памятью о твоей подруге.

Коза снова посмотрела туда, где между зелёной землёй и синим небом вставали еле различимые вершины. Ей показалось, что они колеблются и вот-вот исчезнут.    

– Грида сказала, что оставит нам мамонтят…

– Вадё уже погнал их на стойбище. Никогда не думала, что увижу живых мамонтов! А какие смешные! Их двое – мальчик и девочка. Попробуем накормить оленьим молоком. Но они уже  вереск едят, так что как-нибудь вырастим! И не только их!

Хаядне взъерошила волосы Козе.

– Ох, какая ты грязная! Надо, птичка, заняться тобой, как следует, а то ты похожа на духа земли Яерва!

Коза улыбнулась сквозь слёзы.

Прощай, Гензель!

Через неделею, когда Хаядне уже разрешила Козе делать несложную работу по дому и гулять по Тикан-тикаду, Вадё привёз тревожные новости – вчера отец вернулся в стойбище из города и рассказал, что на днях в Тикан-тикад нагрянет полиция. Оказывается, охотник, которого подстрелил Вадё, попал в больницу. Он был ранен в ногу – ему тоже пулей разбило кость. Сперва он соврал, что в него по ошибке выстрелил напарник-охотник. Но потом его так замучила совесть, что страх о судьбе девочки, которую он, если и не убил, то уж точно тяжело ранил, в конце концов, пересилил. С того рокового выстрела прошло три недели, когда охотник попросил вызвать полицейского и во всём ему признался. Тогда-то и выяснилось, что по описаниям охотника, раненая им девочка очень похожа на пропавшую двумя месяцами ранее воспитанницу сыктывкарского детского дома. И полиция начала проверять заброшенные посёлки в районе происшествия.  

Отец Вадё, который давно уже знал от сына про Козу, предложил забрать девочку в стойбище – какая разница, сказал он, пять детей у тебя или шесть? И мать Вадё согласилась, тем более, что всегда хотела иметь ещё одну девочку, а у неё после Хаядне рождались только мальчики. Полиции трудно в тундре найти ненцев – они то здесь, то там, ведь тундра, она как море – что стоит маленькому стойбищу, как кораблю, затеряться в зелёно-белых волнах? 

Хаядне почти не дала Козе время на сборы – дорога была каждая минута. Коза успела взять только сборник немецких поэтов, да доску с Дедушкой. В кармане голубой толстовки, к тому моменту тщательно выстиранной заботливой Хаядне, лежали каменные слёзы гриды – они по прежнему оставались тёплыми.

Нарты уже стояли наготове, а Коза никак не могла расстаться с Гензелем – гладила его потёртую ветрами и временем стену и обещала обязательно вернуться. Потому что знала, когда тебя бросают один раз – это тяжело, но два – уже просто невыносимо. Хаядне пришлось вернуться к Козе, ласково, но твёрдо взять за руку и усадить в нарты. Коза не сопротивлялась. Вадё крикнул на оленей, и нарты повезли Козу через вересковое море к другому – настоящему, холодному, в новый мир, наверное, последний из тех удивительных миров, что открылись Козе этим необыкновенным летом – в мир оленей, травы ветра и свободных людей – ненцев, которые по желанию могут исчезать и возникать, где угодно и способны сбить со следа любую полицию.

***

Полиция появилась в Тикан-тикаде в тот же день, а точнее вечером, потому что бедным полицейским пришлось объехать несколько заброшенных посёлков. А ведь расстояния между ними на Севере – ой-ой-ой какие! Двое очень уставших мужчин в серой форме остановили машину посреди Тикан-тикада и безо всякого рвения отправились осматривать пустые заброшенные дома. Гензель оказался на их пути последним. Один сержант сразу прошёл в столовую, другой задержался в прихожей – увидел на вешалке гнездо дрозда.

– Глянь-ка, птенцы! – сказал он удивлённо. – Скворцы, наверное, или галки.

Он поводил над ещё голыми, розовыми до прозрачности птенцами пальцем, и те жадно, с громким писком раскрыли жёлтые рты.  

– Ну, тогда тут точно никого нет, – ответил первый, что был в столовой. – Не будут они делать гнездо рядом с человеком, это и ежу понятно.

Тут он увидел «Рекорд», сказал: «Антиквариат!» и ради забавы, нажал кнопку «Вкл.», и…. ничего не произошло, «Рекорд» молчал.

– Зря теряем время, – сказал второй, входя в столовую, – разве тут сможет выжить десятилетний ребёнок? Чем ей здесь питаться? Она уже давно, наверное, в город вернулась.

– А если тот псих её и правда убил?

– Тогда  бы мы нашли тело.  

– Звери могли растащить. Этот дурак три недели молчал.

– Но следы должны остаться? А их нет. В любом случае, нам тут делать нечего. Да и поздно. В город к ночи вернёмся.

Они вышли из Гензеля, сели в машину и уехали. И не услышали, как вслед им «Рекорд» вдруг сказал: «А сейчас послушайте передачу о передовых работницах Ивановской ткацкой фабрики».         

***

Коза вырастет и станет известным учёным. Иногда мечты сбываются, если их, подобно зёрнам бросить в подходящую почву и правильно за ними ухаживать. Почва настоящего – Север и жизнь среди ненцев оказалась очень подходящей, для того, чтобы на ней проросло дерево будущего. Имя Козы будет связано с новым открытием мамонтов – через два десятка лет в тундре их будет целое стадо. Козе, как первооткрывателю, предоставят право назвать по своему желанию этот новый, а на самом деле, очень старый вид. Но Коза, вернее, София Нойковна Козлова, назовёт новый вид не своим именем, как мечтала когда-то, а именем гриды – Mammuthusgridae. В память о каменных великанах и удивительных событиях её детства. Только смысла этого странного слова – grida – она никому не откроет. Потому что не всем и не обо всём надо рассказывать. Главное – не забывать самой. И она не забудет.