Людмила Потапчук

Подходит читателям 12-15 лет.

Приют тоскующих

– Потому что там живет Зазубрина.

– Ну и что?

– И то. Она ведьма.

 

Лето начинается очень классно. Кто бы мог подумать. Еще две недели назад Полька была твердо уверена, что у нее впереди самые отстойные каникулы в истории. Ведь что это за жизнь, например, у человека, если Майя Сушинова берет и уезжает на все три месяца в какую-то непроизносимую деревню к бабке с дедом (ага, отсылают ее, как же, а ей типа не хочется, а вид такой довольный – это просто так, да?), если Надя Копылова на весь июнь катит с родителями обживать берег турецкий, в июле летит в какой-то суперкрутой языковой лагерь опять же за моря, а ее, Польку, повезут к морю только в августе, да и то дней на десять? Торчи, Полька, в городе, всеми брошенная, покинутая, гуляй во дворе одна-одинешенька, без единой подруги, рассматривай в соцсетях их фотки на фоне березок и пальм и ставь лайки, как будто и не завидуешь. Отстой это, а не жизнь, и даже не спорьте. Так Полька думала в мае, и так Полька думала почти весь первый день июня, и не радовала ее даже возможность читать сколько хочешь фантастику с планшета, сидя на неубранной кровати и грызя чипсы вместо нормального обеда. Зато когда под вечер мама, вернувшаяся с работы, выгнала ее погулять («Иди давай на улицу, читарь-мытарь, а то уже вся зеленая!»), и Полька, изнывая от тоски, забрела зачем-то во двор пятиэтажки, где раньше жила прабабушка, жизнь внезапно стала налаживаться.

То есть сначала-то Полька решила, что жизнь, наоборот, взяла в руки бейсбольную биту и на нее, Польку, замахнулась. Потому что посреди прабабушкина двора в низенькой беседке сидела собственной персоной Ключникова («блин, она же тут живет, точно!» – запоздало подумала Полька), а вокруг нее, разумеется, замочники – так их звали в Полькиной компании. И Беда, и Муравей, и Солуянова, и Тры, куда же без него. И почему-то еще Бацаров. И они, конечно, Польку заметили. И Полька собралась было по-тихому слинять, пока не поздно, но тут Ключникова сказала: «Эй!», а потом – «Эй, Голикова!», а еще потом – «Полин, иди сюда, чего ты!», и Полька пошла. И замочники хором подвинулись, освобождая ей место, и никто не ржал, как конь, и никто не переглядывался с таким видом, будто у Польки вместо волос вдруг выросли елки с соснами или, например, репейник, и никто не пихался локтями, и сама Ключникова была какая-то тихая и серьезная.

– Тоскуешь? – как-то совсем как человека спросила она Польку. – Не ты одна, вон у Дениса тоже все уехали, и даже родители. У нас тут сегодня приют тоскующих.

Так вот что здесь делает Бацаров! Остался без привычной компании, как и Полька, и забрел куда глаза глядят. Как и Полька.

– Мои к командировке, – криво усмехаясь, подтвердил Бацаров, глянув быстро из-под своих девочковых ресниц в Полькину сторону. И, еще больше скривившись: – Нет, не голодаю, да, к июлю вернутся, нет, не один в квартире, нет, по ночам не плачу, спасибо, пожалуйста.

– А с кем же ты, если без родителей? – спросила зачем-то Полька.

Вообще-то нормальным ответом, подумала она, должно быть «А тебе-то что?», потому что какое ей, собственно, должно быть дело до того, кто ночует с Бацаровым под одной крышей. Но Бацаров – сегодня все-таки удивительный вечер – снова быстро глянул на Польку, повел туда-сюда ресницами и сказал:

– С бабушкой.

И как-то он очень по-детски это сказал, и Польке сразу стало его жалко, и все вокруг начало казаться невозможно хорошим. Даже Ключникова.

С Ключниковой они впервые столкнулись лбами еще в первом классе. Второго сентября это было, на перемене. Польке зачем-то понадобилось пробраться через проход между партами на другую сторону второго ряда. Ключниковой зачем-то очень понадобилось пройти в то же время по тому же проходу, но в противоположном направлении. Полька уже готова была уступить, но тут Ключникова сказала: «Ты, дай пройти, овца», и уж тут-то уступать стало совсем нельзя, и Полька сказала: «Подвинься», а Ключникова – «Куда я тебе подвинусь», а Полька – «Что, такая толстая, что ли?». Ключникова была не толстая, а просто большая – и вверх, и вширь, однако Полька, как видно, задела ее за живое, потому что Ключникова, задергав щеками, устрашающе засопев, поперла по узкому проходу прямо на Польку, но тут вошла учительница и велела всем сесть по местам.

И началось. То Ключникова, проходя мимо, нарочно заденет Польку всем своим большим боком, да еще и посоветует «смотреть, куда идешь». То Полька прямо на уроке пульнет в Ключникову жеваной бумажкой через трубочку, сделанную из сломанной шариковой ручки, а потом вместе с Майей, соседкой по парте, давится смехом. То Ключникова как бы случайно свалит на пол открытый Полькин пенал, да так, чтобы все ручки-карандаши распрыгались по полу, как лягушки – и все это прямо перед звонком на урок. То Полька засунет Ключниковой в ранец обмусоленный огрызок яблока. То Ключникова. То Полька. То Ключникова. То Полька. То Ключникова.

Майя с Надей, конечно, поддерживали Польку. Ну а как, если Майя с Полькой все время вместе еще с доисторических детсадовских времен, а Надя Копылова с ними навсегда подружилась еще на первосентябрьской линейке? Конечно, они были против Ключниковой все втроем, и вместе рисовали на нее карикатуры, и вместе хихикали над ней на физкультуре, и даже один раз вместе написали целую поэму, в которой Ключникова фигурировала как Прекрасная Корова. Но и Ключникова была не одна. Она постепенно обрастала замочниками – верной свитой, вечно окружавшей свою величественную королеву. Первыми и главными замочниками стали две Насти – «Насти в квадрате», как их прозовут позже, уже в пятом классе: Солуянова и Муравей. Муравей была, впрочем, не Муравей, и даже не Муравьева, а вполне себе Кузнецова, из-за чего ее прозвали было Кузнечиком, пока кто-то не заметил, что Настя на кузнечика не похожа – скорее на муравья: юркая, суетливая, с маленькой чернявой головкой. А вот Пашка Тры, еще один замочник, был самый настоящий Тры, и мама его была Тры – так и значилась в журнале: Светлана Васильевна Тры, преподаватель изо. По Пашке никак нельзя было сказать, что он сын учительницы, да еще и рисования: лохматый он был, нелепый, головастый и вечно какой-то немытый. А Костик Беда был, конечно, не Беда, а Крогопольцев; просто за ним в школу вечно приходила бабушка, и каждый раз, увидев внука, начинала обтирать его носовым платочком, приговаривая: опять запачкался, ну что за беда, что за беда с тобой. Так и стал он Костик Беда.

Эти замочники так хотели услужить Ключниковой, что быстро взяли на себя всю работу по низведению и курощению Польки и ее компании. Ключниковой достаточно было моргнуть, как они принимались ржать и насмешничать, и тыкать пальцем, и толкать друг друга локтем, будто ничего смехотворнее и презреннее Польки в школе не было. Да что там в школе, на всем свете.

И вот как вдруг вышло: сидит себе Полька рядом с замочниками, и ей, Польке, так внезапно хорошо, как будто ничего этого и не было – ни пальцетыкания, ни подножек, ни обидных надписей на доске, ничего. А как будто она просто сидит рядышком с очень даже неплохими и давно знакомыми людьми.

Знакомыми! Замочники, сидевшие в беседке, показывали себя как раз с очень даже незнакомой Польке стороны. Полька, вытаращив глаза, слушала их. Да они же умеют разговаривать! А не только гоготать, как мультяшные гуси. Что там разговаривать – они умеют рассказывать страшные истории!

Полька как-то всегда была уверена, что сбиться в кучку и пугать друг друга до трясучки – это привилегия их с Майей и Надей компании, и она, Полька, в этом лучшая. А вот фигушки. Замочники владели этим искусством в совершенстве. Сидя в темноватой беседке, они тягучими голосами выводили целые узоры из ужасов.

– В одной деревне было кладбище, – глухо, будто из подвала, говорила Солуянова. – И туда никто не ходил. И никто даже не знал, кто на этом кладбище похоронен. На могилах покосились кресты, и все оградки повалились. И туда приходили старые кошки, чтобы там умереть, и умирали там. И тогда власти в этой деревне решили сравнять кладбище с землей.

– Ну и дураки, – сказал Пашка Тры.

– Не с землей сравнять, а перекопать бульдозером, – прогнусавил Беда. – Я это слушал уже. На одном таком сайте.

– Так, – сказала Ключникова. – Кто самый умный и все слышал, может идти домой баиньки.

Никто, как видно, не хотел идти баиньки – больше Солуянову не перебивали. Полька слушала про перекопанное кладбище, про олигарха, который приехал неведомо откуда, купил бывшекладбищенскую землю и отстроил на ней целый дворец, и про бродивших ночами по этому дворцу оживших покойников, слушала и думала: Тры с Бедой – они ж не затем вылезли со своими сильноумными репликами, чтобы высказаться, они просто хотели на время приостановить Солуянову, чтобы было не так страшно. Чтобы она хоть ненадолго перестала медленно-медленно рассказывать всякую жуть, и при этом быстро-быстро теребить белесый пучок волос на конце своей тощей косы. Стааарое клаадбище… и когда перекапывали могилы, слышались далекие вооопли… и когда он шел по коридору своего дворца, его кто-то схватил сзади за вооолосы… А сама крутит, накручивает на пальцы свои полторы волосинки, и чем быстрее крутит, тем страшнее ее рассказ.

И как же от этого всего классно!

Потом рассказывала Муравей – про дерево с дуплом. Из этого дупла в полнолуние сочилась кровь, и все боялись туда ходить. В итоге один мальчик решил разобраться, в чем дело, и пришел туда с лопатой, и раскопал яму, а в яме были кости. А это, сказала Муравей, были кости женщины, которую муж убил и закопал под деревом, чтобы никто не нашел. И тогда женщину перехоронили где положено, а мужа ее посадили в тюрьму, а мальчику дали премию, на которую он купил айфон. Но айфон мальчика радовал недолго, потому что через месяц этот мальчик умер.

Всем эта история понравилась меньше Солуяновской.

– Нетривиально, – резюмировала Ключникова, – но нелогично. Либо айфон, либо умер. Конец странный какой-то.

А потом рассказывать предложили Польке.

Уж кто-кто, а Полька толк в таких рассказываниях знала. Потому что такие истории она сама уже не первый год выдумывала сходу. Надя с Майкой – те обе бывали в детских лагерях и наслушались всякого, а Польке приходилось выкручиваться, ну, она и наловчилась. Правда, истории свои Полька выдавала за не свои – типа рассказала старшая сестра или кто еще. Потому что так они больше ценились, чужое авторство прибавляло им весу.

И логику этих историй Полька давно просекла. Их герои непременно должны были быть глуповатыми и упертыми. Иногда совсем тупыми: мама носила красные башмачки – умерла, сестра носила – умерла, ну ты-то девочка, на фига их надела, ясно же, что с ними что-то неладно? Или вот это: «Девочка, девочка, гроб на колесиках уже едет к тебе» – раз позвонили, два позвонили, ну беги уже из дома, спасайся! Нет, сидит и ждет. Зато объяснять происходящие ужасы можно было чем угодно, даже всякими нелепостями. И да, концовки больше ценились трагичные и кровавые.

Так что Полькина история просто обязана была взорвать всем мозг. И она взорвала.

Вот что рассказала Полька.

– В одном доме жила женщина. У нее не было ни детей, ни мужа, ни друзей. Она всегда носила черную одежду и ни с кем не разговаривала. Сначала соседи, когда ее встречали, здоровались, а она как будто и не слышала, идет мимо и ни на кого не смотрит. Ну, тогда все уж и перестали с ней здороваться.

Люди замечали, что иногда к этой женщине приходили гости, но никто не видел, чтобы гости от нее уходили. И в ее квартире всегда стояла тишина. Никто не слышал, чтобы ее гости разговаривали, или смотрели телевизор, или еще что-то делали. Из ее окон никогда не доносилось ни звука.

Еще иногда эта женщина куда-то уходила с огромными черными мешками, а возвращалась уже без мешков.

И как-то раз одной девочке стало интересно, почему эта женщина живет так тихо и ни с кем не разговаривает, и куда деваются ее гости, и что она носит в своих черных мешках. Она стала следить за дверью этой женщины. И наконец увидела, как к двери подходят какие-то люди и звонят в звонок, а потом заходят в квартиру. Девочка решила подождать, пока они выйдут, но прошел час, потом другой, а дверь все не открывалась. И тогда девочка решила сама позвонить в звонок к этой женщине и посмотреть, что будет.

(«Ну и дура», – сказал шепотом Пашка Тры).

Она позвонила в звонок и стала ждать. Долго никто не открывал, и вдруг дверь отворилась, и на пороге появилась та женщина. Она была вся в крови, и с рук ее капала кровь, и рот у нее был красным. «Ну заходи, раз пришла», – сказала женщина и затащила девочку за руку в свою квартиру. А там везде лежали трупы ее гостей – кто с оторванной рукой, кто без ноги. Оказывается, эта женщина была людоедом. Она заманивала людей к себе в гости, накрывала на стол и угощала их разными напитками, а все напитки были с сонным порошком. И когда ее гости все засыпали прямо за столом, она набрасывалась на них и ела, а то, что оставалось, прятала в морозильник и потом доедала. А кости отвозила в мешках на дальнюю помойку, чтобы никто не нашел.

Женщина решила съесть и девочку, но была уже сытой, и поэтому засунула девочку целиком в морозильный шкаф, чтобы она там умерла. Но девочка сумела прямо в камере достать из кармана мобильник и отправить родителям смску: «Я в квартире у черной женщины, в морозилке, берегитесь, она людоед». И тогда ее родители пришли в эту квартиру с полицией. Женщина не открыла дверь, но полиция дверь сломала. И все увидели, что было у черной женщины в квартире. Женщину арестовали, а девочку освободили из морозилки и отвезли в больницу, потому что она была уже вся синяя. Девочка болела три месяца, а потом…

(«Ладно уж, пусть живет!»)

…А потом ее выписали, как раз к каникулам. А в этой квартире скоро поселились другие люди.

 

Тут Полька замолкла и опустила глаза, скромно ожидая восторгов. Но все подзамочники молчали.

Наконец Муравей сказала:

– Ты-то откуда знаешь?

– Мне сестра рассказала, – с готовностью соврала Полька. – А она в одном лагере слышала.

– Ладно фигней-то страдать, – неожиданно грубо велел Тры, а Беда закивал головой, как заводная игрушка. – Ты что-то знаешь, поэтому сюда и пришла. Могла бы и прямо сказать, а то история у нее страшная, ага.

– Вы чего? – оторопела Полька.

– Что на человека накинулись, – неожиданно (удивительный все-таки день сегодня) вступил Бацаров. – Что она может знать о ваших делах?

– А чего приперлась тогда? – подскочила Солуянова. – Она сто лет сюда не совалась, и тут на тебе.

Полька поежилась, чувствуя, как по плечам поползли нехорошие холодные мурашки. Замочники на глазах превращались из страшносказочников в обычных замочников, которые вот-вот сделают что-то привычно мерзкое. А она, Полька, как нарочно, сидит прямо в самой замочной гуще.

– Так, тихо, – сказала Ключникова, и Польке тут же стало теплее. – Она явно ничего не знает и никого не дразнит, такой придурковатый вид нарочно не изобразишь. Просто совпадение.

Замочники смущенно заерзали.

– Я не дразню, – поспешила заверить их Полька. – И я правда просто гуляла. А чего такого я должна не знать?

Замочники, как по команде, перестали ерзать и уставились на Ключникову.

– Да расскажите уже, – устало сказал Бацаров.

– Она будет смеяться и всем растреплет, – выразил общее мнение Тры, а Беда тут же закивал.

– Так, – сказала Ключникова. – Не растреплет. А смешного тут мало на самом деле. У нас тут, видишь ли, Полина, люди пропадают, и нам, если честно, жутковато. Думаешь, мы тут чего байки травим? Потому что у нас в реале тут хоррор, и мы пытаемся разобраться в логике всех этих ужастиков.

– Чего разбираться? – вскинулась Солуянова. – Просто не надо звонить в эту квартиру, и все.

– А если она тогда найдет другой путь? – почти закричала Муравей, и все на нее зашипели, и она тогда зашептала: – Ну, найдет другой способ людей воровать?

– Вы чего, – тоже шепотом спросила Полька. – Серьезно, что ли?

– Хочешь – проверь, – тихо и злобно сказала Муравей. – Иди вон к тому подъезду и позвони в домофон, в квартиру номер сто. И скажи, что почту принесла.

– И что будет?

– А ничего не будет, – нервно хихикнула Солуянова. – Просто тебе откроют, войдешь в подъезд, а потом тебя никто не найдет, вот и все. Нельзя туда звонить, ясно?

– Почему нельзя? – прошептала Полька.

– Потому что там живет Зазубрина.

– Ну и что?

– И то. Она ведьма.

Полька нечаянно издала короткий звук, не то «э», не то «у». Как иначе реагировать на заявленное, она не знала.

– Всего лишь версия, – мрачно сказала Ключникова. – еще мы прорабатывали вариант, что она маньяк, но концы с концами не сходятся. Зазубрина, видишь ли, с черными мешками по двору не разгуливает. А факты налицо. Сначала к ней управдомша собралась, она наша соседка по лестничной клетке. Потому что у Зазубриной дикие долги по квартплате. Моя мама видела, как она в домофон звонила, как в подъезд пошла – и все, нет человека. Ее муж и в полицию ходил, и объявления развешивал, нету тетки, как сквозь землю. Потом вон Настин – она кивнула на Муравья, – брат двоюродный, он рекламные листовки разносит, позвонил, чтобы ему дверь в подъезд открыли. Ну, ему и открыли. Мы как раз тут же сидели. С тех пор его не видели.

– И все? – глупо спросила Полька.

– Тебе мало? – вскинулась Муравей. – У нас Мишка пропал, а тебе мало?

– Так, понятно, – сказала Полька, которая совсем ничего не понимала. – Зазубрина – это же которая Таня?

Солуянова опять коротко и невесело хихикнула.

– Не Таня, а ее мать, – дернула плечом Ключникова. – Она у нас в школе убирается, ты ее знаешь.

Полька открыла рот. Закрыла. Опять открыла.

И тут вдруг раздался ужасный дребезжащий звук, от которого Полька прямо подскочила на скамейке, да и не она одна.

Дребезжало в кармане у Беды. Тот, отчаянно заалев, достал мобильник, приложил к уху и стал заверять кого-то очень сварливого, что знает, который час, и уже бежит домой.

– Да, домой пора, – устало сказала Ключникова, когда алый Костик Беда упрятал телефон в карман. – Кто сможет – завтра тут же в одиннадцать. Полин, ты тоже приходи, если хочешь. И контакты свои оставь на всякий случай.

Когда замочники, вяло распрощавшись, разбрелись по сторонам, Полька с немалым удивлением обнаружила, что идет домой не одна, а в компании Бацарова. Нет, ну что все-таки за день! Мало того, что Ключникова с замочниками заговорили человеческим языком, еще и Бацаров идет с ней рядом, не делая вид, что ее, Польки, и вовсе не существует. Сам Денис Бацаров, без пяти минут отличник , победитель всяких олимпиад, да еще и пианист в придачу. Бацаров, которого то и дело отпрашивают из школы на какие-то там музыкальные конкурсы, а он от этого, кажется, начинает учиться только еще лучше. Бацаров, для которого обычные люди вроде Польки вообще не достойны того, чтобы он на них хоть глазком одним глянул, и поэтому он так и ходит по школе, ни на кого не глядя и даже почти ни с кем не здороваясь. Бацаров!

Полька думала-думала, потом все-таки спросила:

– Тебе тоже в эту сторону?

– Нет, – коротко ответил Бацаров, продолжая идти рядом с Полькой.

Что еще можно спросить у Бацарова, Полька не знала, и до ее подъезда они дошли молча. Польке было неловко и, если по-честному, ужасно приятно. Как будто он ее по-настоящему провожает. Конечно, все не по-настоящему, иначе он что-нибудь говорил бы, вообще вел бы себя как-то, а не просто мрачно вышагивал с ней бок о бок. Но все-таки.

Только когда Полька достала из кармана ключ, чтобы открыть дверь подъезда, Бацаров наконец подал голос.

– Ты завтра не обязана приходить, – сказал он.

Полька почти обиделась. Да что там, Полька здорово обиделась.

– Захочу и приду, – буркнула она. – Тебя не спросили.

– Да, – сказал он. – Нет! – сказал он. – Я не в этом… я в смысле – если ты испугалась… Я-то, – сказал он зачем-то, – точно приду.

«Ну и я приду», – хотела сказать Полька, но сказала:

– А ты тоже не обязан.

– Обязан, – хмуро ответил Бацаров. Повел своими невозможными ресницами и побрел прочь.

А Полька зашла в подъезд и понеслась по лестнице вверх, перепрыгивая через две ступеньки.

Уже укладываясь спать, она услышала, как телефон ее тихонько тренькнул.

«Александра Ключникова добавила вас в группу «Разоблачение ведьмы»», – показал телефон.

Засыпала Полька счастливой.

Приключение, думала она. Приключение! Сто пудов они все это выдумали, с исчезновениями и ведьмой, но выдумали-то классно! А значит, намечается интересная игра с продолжением. И еще – он, кажется, все-таки ее по-настоящему провожал, Бацаров.

Очень здорово начинается лето.

Фантики и газировка

Конечно, Полька знала Зазубриных. И Таню, и ее маму. И один раз даже побывала в квартире номер сто.

Познакомились они вот как.

Были каникулы – вот как сейчас. Полька закончила первый класс. Еще была жива прабабушка, и Полька с родителями пришли к ней в гости. Мама тут же принялась что-то готовить, папа – что-то куда-то прибивать и привинчивать. Полька же пошла в прабабушкину комнату, забралась с ногами к прабабушке на диван (родители за такое ругали, так что это был их с прабабушкой секрет) и прямо на ухо (иначе прабабушке было не очень слышно) рассказывала ей про школу и вообще про жизнь. Потом немножко помогла маме, немножко подержала папе какие-то инструменты. Потом решила, что уже напомогалась, и пошла гулять.

Нет, в прабабушкином дворе, разумеется, Полька гулять не собиралась – там можно было нарваться на Ключникову с компанией, а на каникулах никому такого счастья не надо. Собиралась Полька добежать до своего двора. Но не добежала. Потому что услышала плач.

Плакала девочка чуть младше нее. Коленки у нее были разбиты в кровь, длинные черные волосы всклокочены, а платье спереди измято, порвано и в грязи. А главное, над этой девочкой громко смеялись какие-то дылды. «Зазубрина! – кричали они, и хохотали режущими уши голосами. – Зазубрина попачкалась! Зазубрина, а ты боялась, только платьишко помялось!» И было ясно, что дылды эти ржущие как-то причастны к тому, что девочка стоит в грязном порванном платье и ревет. И Полька вдруг увидела в этой девочке себя. Хотя она-то, Полька, никогда не позволяла себе реветь от глупых и грубых шуточек замочников, она-то как раз очень хорошо умела делать вид, что ей все пофигу, но сколько раз ей хотелось просто расслабиться и разрыдаться при всех, известно было только самой Польке.

И Полька подошла к плачущей девочке, и взяла ее за руку, и повела, а дылды от этого почему-то замолчали. К прабабушке подружек водить запрещалось, потому что прабабушку нельзя было слишком беспокоить, и Полька, не выпуская из руки девочкину жесткую ладошку, стояла под окнами и кричала маме, пока мама не вышла на балкон второго этажа.

– А можно, – проорала Полька, – мы с подружкой пойдем к нам домой? А то она упала!

Мама с балкона как-то очень странно посмотрела на девочку – та уже не ревела, а только всхлипывала, громко и по несколько раз подряд – и спросила, есть ли у подружки имя. Тогда Польке пришлось наклониться к девочкиному уху и шепотом спросить, как ее зовут. Спрашивать пришлось несколько раз – Полька даже было подумала, что девочка слышит не лучше прабабушки, но тут девочка просопела, что она Таня.

– Таня! – проорала Полька, задрав голову.

Тогда мама покачала головой и сказала, что хорошо, можно, но недолго, и что они с папой тоже скоро придут домой.

По дороге к Полькиному дому девочка, то есть Таня, вдруг начала говорить – глухо и злобно. Не глядя на Польку, она сообщала миру, как именно обзовет своих обидчиц, если снова увидит.

– Я, – говорила она, – буду называть их… буду называть их… собаками! Я назову их… назову их… плохими!

Полька невольно подивилась наивности обзывалок, а еще больше – ничтожностью планируемой кары. Сама она ни разу никому не рассказывала, как именно обзовет Ключникову, а прямо так, без подготовки обзывала, скажем, свинопопой макакой и хрюкопсовой слонихой. И да, считала это не самой местью, а констатацией факта; месть же представлялась ей вещью гораздо менее безобидной, чем какие-то ругательные слова.

– Ты, – сказала Полька, – забудь о них. Они просто дуры. А мы сейчас пойдем ко мне, ты умоешься, мы выпьем чаю и пойдем играть.

Таня угрюмо уставилась на свой истерзанный подол.

– Меня мама дома убьет, – сказала она серым голосом.

– За что?! – изумилась Полька. – Ты же упала, у тебя кровь. Мама тебя пожалеет и помажет йодом.

Таня помолчала.

– Я буду называть их, – сказала она, – злыми волчицами.

Дома у Польки выяснилось, что играть с Таней абсолютно невозможно. После того как они выпили по кружке чаю с ватрушками (Полька съела одну, а Таня три, причем третьей явно давилась, но все равно жевала), и обе пошли в Полькину комнату, жизнь как-то резко посерела. Полька вытащила всех своих кукол с нарядами и предложила устроить для них модный магазин; Таня вертела кукол в руках, подергивала их золотистые волосы и хмуро молчала. Полька предложила играть в сказку, причем отвела гостье самую завидную роль – принцессы, похищенной злодеем; Таня упорно отказывалась отказываться быть злодеевой женой и вообще, кажется, не понимала, чего от нее хотят. Полька достала со шкафа настолку и долго пыталась объяснить Тане, как это – ходить фишкой по полю. Сначала при словах «ну, ходи!» Таня обреченно вставала и куда-то шла ногами; потом до нее дошло, как надо делать, но радости в ней не прибавилось – даже когда Полька дала ей выиграть. Игра в сердитых птичек в Полькином телефоне ее окончательно завела в тупик. Полька включила ей мультик на мамином компе. Таня сидела на стуле и молча смотрела в экран, отрывисто похохатывая, если кто-то из героев падал. Когда мультик закончился, она так же молча перевела взгляд на Польку.

– Слушай, – сказала Полька. – А почему эти, ну, которые тебя обижали, кричали, что ты зазубрина?

Таня сморщилась, как от кислого, и стала смотреть куда-то вбок.

– Потому что я зазубрина.

– Что ты такое говоришь! – удивилась Полька. – Ты вовсе никакая не зазубрина, ты очень… очень красивая девочка.

У Тани перекривилось лицо, как будто кто-то попытался его выжать, словно мокрую тряпочку для вытирания со стола.

– У меня такая фамилия, – недобро сказала она. – Зазубрина Таня.

– Ой, – сказала Полька.

Ну Зазубрина и Зазубрина, подумала она. Ну и что. Мало ли какие фамилии бывают. Чего обижаться-то? А она ведь обижается. Сейчас, наверное, опять разревется, надо срочно что-то делать.

– Хочешь, покажу тебе мою коллекцию фантиков? – спросила Полька.

– Это как?

– Фантики, – терпеливо стала объяснять Полька. – От конфет. Ты съедаешь конфету, а фантик складываешь в коробочку. Потом еще один. Это называется – коллекционировать. Можно марки собирать, можно старинные монеты, можно фантики.

– Зачем? – скучно спросила Таня.

Полька не могла придумать, что ей ответить, и просто принесла коробку от «Родных просторов», битком набитую фантиками.

И тут-то Таня расцвела.

Вообще-то Полька гордилась своей коллекцией. Тут были легкомысленные прозрачные обертки от «Бешеных пчелок» – разных цветов, солидные – от «Мишек на севере» и «Красного мака», огромные – от «Гулливера», нагло пестрящие непонятными буковками – от всяких чужестранных конфет, привезенных родителями издалека. Некоторые конфеты, от которых были фантики, Полька даже не пробовала – она выменяла эти обертки у девочек со двора. В общем, в коробке из-под «Родных просторов» у нее хранились немалые ценности. Но глядя, как Танька, ахая и подвизгивая, рассматривает каждый фантик, держа его в дрожащих пальцах, Полька неожиданно услышала в своей голове очень взрослый голос.

Конечно, собирать фантики – это для маленьких, говорил голос. Если ты окончила первый класс, это даже как-то немножко стыдно, говорил голос. Есть же в конце концов гораздо более интересные вещи, говорил голос.

– А хочешь, забирай эту коробку себе, – сказала Полька этим самым взрослым голосом. – Я больше все равно не буду собирать фантики.

Что тут случилось с Таней! Она подпрыгнула. Она ахнула. У нее снова перекривилось лицо, но уже от радости – от какой-то бешеной и почти нечеловеческой радости.

– Ты что, – шепнула она. – Ты правда?

– Ну конечно, забирай, мне не нужно, – все тем же взрослым голосом сказала Полька.

– Давай! – крикнула Таня и стала запихивать, как попало, драгоценные фантики в коробку.

Запихнув, она вскочила со стула.

– Мне домой! Я уже домой!

Полька озадаченно проводила ее до двери и, стараясь не думать о фантиках, закрыла за ней дверь. Странная какая-то, сказала себе Полька и решила было не думать и о Тане, как вдруг у нее перед глазами так и проплыла эта самая Таня Зазубрина – зареванная, в драном платье, говорящая: «Меня мама дома убьет».

– Что я за чучело, – сказала Полька вслух.

Ну конечно! Эту чудную Зазубрину непременно нужно было проводить домой. Польке было сложно представить себе маму, ругающую девочку за то, что она упала, но раз у Тани такая нелепая мама, надо же Таню спасать.

Полька надела сандалии и выбежала за дверь.

Зазубрина еще шла по Полькиному двору. Увидев догоняющую ее Польку, она резко остановилась, прижала к себе коробку из-под «Родных просторов» и вся задрожала.

– Я тебя провожу, – задыхаясь, сказала Полька. – Чтобы тебя мама не ругала, ладно? Я расскажу, что ты не нарочно порвала платье.

– Да? – сказала Таня с явным облегчением и погладила фантиковую коробку указательным пальцем. – Ну давай, пошли.

И они пошли к дому Полькиной прабабушки, который был еще и домом Зазубриной.

Жила Таня на пятом этаже. На лестничной клетке, где была ее квартира, пахло чем-то кислым. Таня остановилась перед дверью, два раза судорожно вздохнула, обняла покрепче коробку с фантиками и нажала на кнопку звонка.

И дверь открылась.

– Ой! – сказала Полька. – Здравствуйте, тетя Галя!

Потому что в дверном проеме стояла самая настоящая тетя Галя.

Тетя Галя работала у них в школе уборщицей. По-настоящему она была Галина Ивановна, и звать ее полагалось именно так, но все ее звали тетей Галей. Она входила в класс на переменах, терла пол некрасивой шваброй, издающей отчаянный запах хлорки, и говорила скрипучим, как дверь, голосом: «Вот сейчас будет свеженько, вот микробов-то вам поубиваю, вот и чисто будет». Она останавливала девочек (почему-то всегда только девочек!), бегающих по школьным коридорам, и ласково выговаривала: «вот упадешь, расшибешься, что ж так носиться-то!». Она носила синий халат и черные галоши.

Она и сейчас была в халате, только в оранжевом.

– Ох ты ж, – сказала тетя Галя.

– А вы мама Тани? – спросила Полька, хотя это было очевидно. – Вы, пожалуйста, не ругайте ее за платье, она нечаянно его порвала. Пожалуйста, не ругайте!

Тетя Галя перевела взгляд на Танин подол.

– Елки зеленые, – сказала тетя Галя. – Это чего?

– Она правда нечаянно, – заверила Полька и для верности соврала: – Я сама видела!

Таня молчала, и тетя Галя молчала, и Польке вдруг стало как-то не по себе, словно она дернула дверь туалета и обнаружила, что он не пуст. Как-то все было не так. Полька уже собиралась потихоньку попятиться и сбежать, но тут тетя Галя заулыбалась.

– Ну порвала и порвала, что ж теперь-то, – махнула она рукой на Таню. – Назад-то не склеишь. Заходите, доченьки мои дорогие.

Она так и сказала – «доченьки».

Польке хотелось уйти, но в то же время было жутко интересно, как живут Таня и тетя Галя. И она прошла вслед за ними на кухню.

В кухне было тоже все как-то не так. Пока тетя Галя ставила чайник, а Таня бегала прятать коробку (которой тетя Галя как-то не заметила), Полька все пыталась понять, что именно не так. И поняла.

Кухня была совсем голая. Ни тебе шкафчиков, где прячутся всякие крупы-сахара и чашки-тарелки, ни пуфиков, ни стульев, ничего. Только один скучный серовато-белый навесной шкаф без дверцы, в котором одиноко стояла открытая коробка с овсяными хлопьями, и еще стол на четырех ножках и две крашеных табуретки. На столе – тарелки, тоже две, и одна щербатая чашка с полустертыми волком и зайцем из старого мультика, и стеклянная банка с ложками-вилками. На плите чайник и кастрюля.

И самое главное – на подоконнике был огнетушитель.

– А вот сюда, детка, – показала тетя Галя на табуретку, и Полька неуверенно села. На другую залезла с ногами Таня, а тетя Галя прислонилась спиной к стене.

Полька пила желтенький и сладкий-пресладкий чай (сахарницу тетя Галя принесла из комнаты и сама насыпала Польке три ложки сахара), слушала неинтересный тети Галин рассказ о том, что квартира у них дырявая, вот изо всех углов и дует, а потом спросила:

– А огнетушитель зачем?

Таня хихикнула.

– Ой, деточка, – махнула на нее рукой тетя Галя. – Да ты что. Да это ж сифон!

Потом обе, и мать, и дочь, с азартом объясняли ей, как это удобно: захотелось газировочки – и вот тебе, налил вот сюда, эту штучку прикрутил, потряс – и вот, пожалуйста, и в магазин не надо, кто ж знает, чего они туда намешают, в магазинную. Польке торжественно напузырили в стакан (принесенный из комнаты) газированной воды, в которую добавили три ложки окаменевшего варенья (принесенного из комнаты). Полька, уже напившаяся чаю, вежливо вливала в себя самую, кажется, невкусную на белом свете газировку и думала: как это так получается, что у нее, Польки, дома на кухне куча всяких веселых штук – и микроволновка, и хлебопечка, и мультиварка, и даже лапшерезка – а сифон она видит впервые.

Допив, Полька сказала, что ей пора домой, потому что она не сказала маме, куда пойдет.

– Ох ты ж, – вскинулась тетя Галя. – Давай, беги, доченька моя дорогая. Мамка-то, небось, голову намылит.

Полька ничего не поняла про голову, но действительно побежала домой.

Дома уже были мама с папой. Мама сказала, что пора обедать, и послала Польку мыть руки.

– Что это за девочка была с тобой? – спросила мама за обедом. – Я что-то ее не знаю.

– А это Таня, – сказала Полька, махнув рукой, совсем как тетя Галя. – Из прабабушкиного дома. Ее обидели, и она плакала, и я позвала ее к нам.

– А, ну-ну, –сказал папа.

– И я ей подарила свои фантики, – небрежно бросила Полька.

– Да ты что! – удивился папа. – Все?

– Ну и глупо, – с неожиданным раздражением сказала мама.

И тут Польке стало жалко фантики по-настоящему.

Таню Зазубрину она снова увидела в сентябре – та пришла в Полькину школу, в первый класс. Полька поздоровалась с ней на перемене, но Таня не ответила. Встречаясь с Полькой в школьных коридорах, она упорно делала вид, что никакой Польки не знает. Польке это было скорее странно, чем обидно. Слишком уж чудная и чужая была эта Таня, чтобы на нее обижаться.

За несколько школьных лет Зазубрина выросла выше Польки – и казалась взрослее Польки. Она была яркой, резкой и красивой, но как-то неправильно, нехорошо красивой. Носила в ушах огромные сережки кольцами и огрызалась на замечания учителей. Красила длинные ногти красным лаком, который вечно облуплялся. Подводила глаза к самым вискам. Красила волосы в самые дикие цвета. На свою маму, тетю Галю, в школе реагировала так же, как и на Польку – будто ее нет.

А тетя Галя за эти несколько лет как будто и не изменилась. Как и ее швабра, халат и галоши.

И вот теперь Ключникова, подумать только, заявляет, что мама Тани Зазубриной – ведьма.

Если кого из Зазубриных ведьмой и считать, думала Полька, укладываясь спать после удивительного ключниково-замочниковского вечера, то уж точно не тетю Галю. Тане эта роль подходит куда больше.

Полеты на швабре

Зазубрина – ведьма. Не исключено, что по ночам она вылетает из собственного окна на швабре и описывает над городом круги. Зазубрина по ночам проводит некие черные ритуалы, для которых ей требуются человеческие жертвы. Она заманивает к себе людей, наводя на них морок, и изводит их у себя дома, а образовавшиеся трупы трансфигурирует, как в «Гарри Поттере» – превращает в какую-нибудь ерунду и спокойно выбрасывает в мусоропровод.

Нет. Зазубрина тайно связана с инопланетянами. У нее в квартире тайная база пришельцев, как в «Людях в черном», только масштабом поменьше. Пришельцам нужды человеческие люди, чтобы проводить над ними всякие опыты. Зазубрина поставляет им материал для опытов, заставляя произвольно выбранных землян звонить именно в ее квартиру. Цифры «один-ноль-ноль», набранные на домофоне зазубринского дома, активируют некое поле, благодаря которому тот, кто эти цифры набрал, в течение определенного времени телепортируется на другую планету, откуда назад ему уже не вернуться.

Снова нет. Зазубрина – сумасшедшая маньячка. Любого, кто зайдет к ней домой (или просто зайдет в подъезд, позвонив предварительно ей в домофон – важное уточнение), она убивает при помощи ножа (топора, отвертки, маникюрных ножниц), затаскивает к себе в квартиру и режет на куски. А потом выбрасывает по кусочкам. А может, растворяет в кислоте, что-то похожее тоже было в одном таком фильме.

– Полная ерунда, – мрачно сказал Бацаров. – Ни одна версия не выдерживает критики.

Он сидел напротив Польки вместе с замочниками, теребил лямки своего крутого черного рюкзака и смотрел куда угодно, только не на Польку. Полька же сидела и злилась – на Бацарова, потому что он упорно вел себя так, будто вчерашнего провожания не было, и на себя, потому что то и дело замечала, что на этого несчастного Бацарова пялится. Сама она сидела в беседке рядом с Ключниковой, и от этого ей было совсем уж не по себе. Зачем я только пришла, думала Полька. Вчера было, конечно, классно, а сегодня действительно ерунда какая-то. Сборище ненормальных. Фантазии эти дурацкие. Ну играете и играете, что ж так пафосно-то.

– Почему же ерунда, – рассудительно заметила Ключникова. – Вариант с маньячкой вполне прокатывает.

– Ты, видимо, не представляешь, как трудно растворить органику животного происхождения, – повел Бацаров ресницами в сторону Ключниковой.

– Ой, а ты у нас представляешь, да? – Это Солуянова. – Каждый день заметаешь следы преступлений? Или просто отличника включил?

– К тому же, – добавил уставившийся в землю Бацаров, – непонятно, откуда у нее в доме кислота, да еще и в таких количествах.

– А моющие средства? – подскочил Костик Беда. – Они знаешь какие бывают ядреные? Не зря же резиновые перчатки придумали для уборки. Что, она не может себе всяких таких штук из школы натаскать?

– О, еще один знаток! – Это опять Солуянова. – Специалист по уборке помещений.

Беда насупился и отвернулся. Весь класс знал, что дома он каждые выходные вместе с бабушкой вымывает квартиру до зеркального блеска, а еще жарит на всю семью куриные котлеты и готовит суп-пюре из брокколи. Костикова бабушка не уставала рассказывать об этом учителям, причем во весь голос, а Беда безумно этого стеснялся. Польке вдруг стало его жалко.

– Я за версию с инопланетянами, – быстро сказала Полька. – У нас что есть – научная фантастика, мистика и реализм? Я за научную фантастику.

Тут-то Бацаров на нее и посмотрел. То есть уставилась на Польку вся беседка, и уставилась довольно-таки ошарашенно, но Бацаров – он взмахнул своими невероятными ресницами, отчего, кажется, даже ветер поднялся, и посмотрел на Польку так, будто она начала, например, плеваться. Или прыгать на одной ножке. Типа – уж от кого другого, но от тебя, Голикова, я этого не ждал.

Полька почувствовала, что лицо у нее горит. Встать и уйти, подумала она, вот что нужно сделать сейчас. Сами они маньяки с маньячками, подумала она.

Но встать и уйти Полька не успела, потому что увидела тетю Галю.

Тетя Галя Зазубрина приближалась к беседке со стороны Бацарова и ласково улыбалась. Был на ней, несмотря на жару, какой-то балахонистый плащ того нечисто-коричневого цвета, каким становится пластилин, если кусочки разных цветов слепить в один комок и долго разминать пальцами. И был у этого плаща капюшон, надвинутый прямо на тети Галины брови. И такой хэллоуинский вид придавал ей этот капюшон, что Полька, глядя на медленно приближающуюся тетю Галю, почти поверила сразу во все три фантастические версии, которые только что обсуждались в беседке. Если бы тетя Галя могла каким-то образом подслушать, что о ней говорили замочники, и пожелала бы нарядиться в ту страшную ведьму из их фантазий, она не могла бы выбрать лучшего костюма, подумала Полька.

Ключникова тоже увидела тетю Галю, и ключниковское лицо тут же застыло, как будто превратилось в камень. А вот остальные были застигнуты ее появлением врасплох, и лица у них при звуках тети Галиного голоса перекосило так, что будь здоров.

– Вот они, деточки мои дорогие, сидят, – заговорила тетя Галя своим скрипучим голосом. – Сидят, как птички на жердочке. Все, лето, да? Кончились уроки, да? В школу-то теперь нескоро?

У Солуяновой щеки поползли вниз, как жидкое тесто. Муравей закрыла ладошкой нижнюю половину лица и зажмурилась. Пашка Тры выпучил глаза, вытянул шею вперед, а губы у него растянулись так, будто Пашка только что сообщил миру, как его фамилия, да так и застыл на звуке «ы». Беда разинул рот во всю ширь, словно собираясь тетю Галю проглотить.

А у Бацарова вид был скорее несчастный, чем испуганный. Несчастный и почему-то виноватый.

– Отдыхаете, деточки мои дорогие? – скрипела тетя Галя.

Вот идиотская все-таки у некоторых привычка, подумала Полька, – задавать вопросы, на которые ответ очевиден. «Отдыхаете?» Нет, блин, алгебру учим.

– А я чего хочу сказать, – тетя Галя махнула рукой куда-то вверх и вбок. – Гроза ведь будет. Парит-то как, а? Вот сейчас и ливанет, туча-то – вон она. Вы уж посидите-посидите, да и домой идите, а не то намокнете. Болеть-то летом ох как не хочется небось.

Солуянова жалко пискнула что-то вроде «мы еще немножко».

– Вот-вот, – закивала тетя Галя своей капюшонной головой. – Я-то на рынок собралась, надену-ка, думаю, плащ, а то туча-то – вон она. Парит-то как. Сейчас и ливанет.

– Спасибо, – тихо сказал Бацаров, глядя прямо на тетю Галю. – Мы постараемся не попасть под дождь.

– Ох ты ж! – весело скрипнула тетя Галя, уставившись на Бацарова. – И Дениска здесь! И ты тут, да? Отдыхаешь? А большой-то какой вырос, батюшки вы мои! А красавец-то! Ох, девки бедные, ночами-то спать не будут! Мамка-то как поживает, ничего?

Тут уже открыла рот даже окаменевшая Ключникова.

– Спасибо, хорошо, – нежно краснея, ответил Бацаров и опустил глаза, как девчонка.

– Ну дай хоть обниму тебя, что ли, – и тетя Галя, шелестя плащом, пошла на Бацарова и крепко взяла его в охапку. И долго, невыносимо долго держала его так, а Бацаров сидел тряпичной куклой, уронив руки вдоль тела, и молчал, и все молчали. А потом тетя Галя наконец его отпустила и, глядя куда-то вбок, невнятно проскрипела свое «деточки мои дорогие» и, шаркая, пошла прочь.

У Польки зазвенело в ушах. Сквозь этот звон она едва слышала, как оживает вся кодла замочников, как забрасывает Бацарова недоверчивыми репликами. Это же сюр какой-то, думала Полька. Тетя Галя и Бацаров. Тетя Галя знакома с мамой Бацарова и спрашивает, как та поживает. Мама Бацарова, появляясь в школе, сияла и сверкала всеми своими сумочками и шарфиками, выстукивая по школьному немудрящему ламинату своими копытцами-каблуками с таким видом, будто идет по размокшей от дождя глинистой дороге, стараясь не запачкаться. Мама Бацарова была вся как лакированная и разговаривала с учителями как добрая королева с недалекими подданными – нежно и снисходительно. И вдруг – тетя Галя. Ничего так знакомство!

И еще что-то казалось Польке ужасно странным в прощании тети Гали, но что – она никак не могла сообразить.

– Ты, значит, с нашей ведьмой на короткой ноге, а нам сообщить забыл! – почти орала тем временем Муравей, тряся коротеньким указательным пальцем перед самым носом скорбного Бацарова. – Это, значит, мы тут версии обсуждаем, гадаем на кофейной гуще, а ты раз с ней знаком, то что-то про нее такое знаешь, да? И слушаешь нас, и молчишь, да?

– Допустим, знаком, и что? – ровным голосом отвечал Бацаров. – Вы тут все с ней знакомы. Она к вам подошла предупредить, что дождь будет, еще не зная, что я тут с вами сижу.

– Ты-то совсем-совсем с ней знаком! – надрывалась Муравей.

– Ты если что-то знаешь, то лучше сразу скажи, – угрожающе заявил Тры, и Беда тут же быстро-быстро закивал. – Про куда люди пропадают и вообще.

– Ничего я об этом не знаю, – сказал Бацаров. Полька даже испугалась за него, такой он был бледный. – Я сам не меньше вас хочу разобраться, в чем дело, потому что…

– Ну, говори, почему? – завопила Муравей. – Тебе-то что, не у тебя брат исчез!

Солуянова молча гладила ее по голове, глядя на Базарова как на злостного обидчика всех муравьев на свете.

– Так, тихо, – сказала Ключникова, и все тут же замолчали. – Денис…

Бледный Бацаров поднял голову.

– Давай так. Если тебе что-то известно про эти исчезновения, ты уж, будь добр, расскажи. А то как-то не очень красиво получается.

Бацаров помотал в полной тишине головой. Потом сказал:

– Об исчезновениях ничего сообщить не могу. О тете Гале, конечно, мог бы кое-что рассказать, если очень надо. Но это, во-первых, очень личное, а во-вторых, едва ли может пролить свет на происходящее. Я вообще не уверен, что тетя Галя в чем-то виновата, если честно.

– «Прольет свет!» – тоненько проблеял Тры, явно передразнивая Бацарова. – «Не могу сообщить»! «Не виновата»! Ты заодно с ней, что ли, я не понял?

Бацаров, белый, как кафель, молча дернул плечами.

Полька вдруг поняла, что дрожит. Изощренные фантазии замочников, игры с преследованиями – это, конечно, прикольно, но здесь, кажется, никто вовсе не прикалывается. Никто не играет в страх. Все боятся по-настоящему.

То-то они все на нее, Польку, вытаращились, когда она ляпнула про научную фантастику! Пришла девочка позабавиться, а тут взаправду жуть в копеечку. Инопланетяне, маньяки, полеты на швабре. А ей смешно, ага.

А звон в Полькиных ушах постепенно утихал, сменяясь легким шуршанием.

– Вот, собственно, и дождь, – заключила Ключникова. – О котором нас так заботливо предупредили. Знаете что, давайте-ка по домам. Если правда будет ливень, нас в беседке намочит будь здоров, стен-то нет, одна крыша. А вечером, – она пристально посмотрела на Бацарова, – вечером можно опять собраться и продолжить разговор. Если есть желание, конечно.

Так замочники один за одним и утекли в начинающийся дождик, а Полька осталась. Ее никто не окликнул, не позвал. Она сидела на скамейке, дрожала – не то от страшных историй, просочившихся в реальность, не то от наползающего холода, не то от дождевых капель, бьющих по ней сбоку, словно струи из маленьких водяных пистолетиков. И тут кто-то накинул ей на плечи что-то теплое и мягкое, и этим кем-то, конечно же, был Бацаров.

– Руки в рукава просунь, – сказал Бацаров сурово.

Полька, не удивляясь, просунула руки в рукава большой кофты.

– И вот это еще надень, – сунул ей Бацаров прохладный темный сверток.

Полька развернула сверток, и сверток превратился в плащ-палатку.

– А ты? – спросила она.

– А у меня куртка непромокаемая есть, – заверил ее Бацаров, роясь в рюкзаке.

– Ты что, на десятерых, что ли, экипирован? – хмыкнула Полька, ныряя в плащ. «Это я вместо спасибо, – подумала она. – Что я за чучело все-таки».

– А ты как думала, – раздраженно ответил Бацаров, резкими движениями надевая черную куртку. – Я же золотой мальчик, не знала? Вся семья бдит, чтобы меня не сразил насморк. Если синоптики предрекают дождь, меня снаряжают как на Марс. Я без набитого рюкзака из дома бы не вышел, бабушка бы просто легла на пороге, как лежачий полицейский. У меня и платки носовые есть, и капли в нос, и антигистаминные. Тебе не надо случайно?

Полька помолчала.

– Знаешь что, – сказала она. – Это не так плохо. Смотри – все вышли в футболках и, чуть дождь, разбежались, а ты был готов к такой погоде. Это же хорошо, что о тебе так заботятся.

– Еще бы не хорошо, – буркнул Бацаров из-под курткиного капюшона. – Большое счастье – иметь такую семью, как у меня. На руках носят, музыке учат. Вероятно, я все это заслужил.

– А что, нет? – глупо спросила Полька.

– А что, да? – Бацаров зачем-то снял капюшон и яростно уставился на Польку. – Я – да, а Таня Зазубрина, например, нет? Почему у нее не так? Она что, хуже?

Очень уж волнует его эта Таня, подумала Полька, и от этой мысли по спине и плечам у нее заползали очень неприятные мурашки. Это, значит, он из-за нее тут, в этой беседке. Типа вдруг мимо пройдет. Или нет?

– Ну ты же талантливый, – сказала она, стараясь не дрожать из-за мурашек. – Я помню, как ты играл на школьном концерте. Если бы я не видела, что это ты за роялем, подумала бы, что это настоящий музыкант играет.

«А он, значит, не настоящий. Он, значит, поддельный. Что я несу, скажите пожалуйста, а?»

– Офигеть какой комплимент, – криво улыбнулся Бацаров. – Ну хорошо, допустим, у меня есть какие-то там способности. Я с ними родился. Мама уверяет, я еще говорить не умел, а в ноты уже попадал. И что, это моя заслуга, что ли? Мне за это любящую семью, а… а кому-то еще – такую, которой… которая…

Опять он об этой Тане, подумала Полька. Мне-то с какой стати об этом рассказывать. Сидит тут, понимаешь. Кофты раздает. А сам!

А впрочем, конечно, подумала Полька. Я-то чем могу его заинтересовать? Я же неинтересная. Полька и Полька. Маленькая. Без талантов. В той же музыкалке еле год вытерпела. Веснушки. Волосы не уложишь. И несу еще какую-то чушь вечно.

– Ты все-таки замерзла, – сказал Бацаров. – Дрожишь. Дать куртку?

– Тогда ты замерзнешь, – возразила Полька. И все-таки не вытерпела: – А ты как-то очень жалеешь эту Таню, да?

Бацаров ничего не сказал. Он опять надел капюшон и молчал, молчал, молчал, и когда Полька уже решила, что Бацаров закрыл тему, то вдруг услышала из-под его капюшона:

– Она же моя сестра.

*  *  *

Двоюродной сестрой приходилась Бацарову Таня Зазубрина. А тетя Галя – настоящей тетей.

Когда-то маленькая тетя Галя и маленькая мама Бацарова жили в одной квартире, и даже в одной комнате. У них были общие куклы, одинаковые пижамки, одинаковые фарфоровые кружечки с волком и зайцем из «Ну, погоди!». Маленькая мама Бацарова была старше своей сестрички всего на год; иногда они дружили, иногда дрались – в общем, как почти все сестры.

А потом началось. Одна сестра приносит домой грамоты и пятерки, другая – тройки и замечания в дневнике. Одна поет как суперзвезда, другая скрипит как дверь. Одна поступает на юридический, другая и школу-то еле заканчивает. За одной ухаживают хорошие мальчики, за другой – то какие-то небритые оболтусы, то вообще взрослые дядьки. Одна идет после вуза в аспирантуру, выходит замуж за своего научного руководителя и производит на свет отличного, замечательного, прямо-таки расчудесного мальчика, любимца обеих бабушек и обоих дедушек, всеобщее счастье и свет в окошке. Другая меняет работы как перчатки, замуж не выходит ни за кого, но зато ко всеобщему ужасу рожает дочку.

К Таниному рождению родители мамы Бацарова и тети Гали купили тете Гале квартиру. Купили с условием, что на наследство она не претендует. Тетя Галя не возражала.

Поначалу сестры общались, ходили друг к другу в гости, вместе гуляли с детьми. Но потом родители папы Бацарова – бабушка и дедушка Дениса – как-то внезапно не полюбили тетю Галю. И это бы ничего, мало ли кто кого не любит. Но эта нелюбовь оказалась заразной. Сначала она перекинулась на папу Бацарова, а потом и на маму. Когда маленький Денис спрашивал, почему его больше не водят в гости к маленькой Тане, ему не отвечали ничего. А когда Денис настолько вырос, чтобы самому обо всем догадаться, было уже поздно. Не то Таня обиделась на него, не то просто забыла, как здорово они когда-то вместе играли, не то произошло что-то еще, но только, встречая Дениса в школе, она изо всех сил старалась его побольнее толкнуть, а встречая на улице, кидалась тем, что попадется под руку. И только тетя Галя не обижалась и по-прежнему была Денису доброй тетей Галей. В гости, правда, не звала.

Денис перестал скучать по сестре и вместо этого стал просить у мамы и папы, чтобы они родили ему сестренку. Он все время представлял, как мама приходит забрать его из музыкальной школы, но не одна, а с коляской. А в коляске лежит крошечная улыбчивая девочка, вся в кружевах.

Однако сестренки у Дениса все не появлялось.

А вот у Тани сестренка была.

Правда, недолго.

Денис не знал, как так получилось, что сначала тетя Галя гуляла по улицам с коляской, а потом перестала. Знал только, что у тети Гали появилась еще одна дочка, а потом куда-то исчезла. Он тогда был еще совсем маленький и еще не ходил в школу.

О том, что у тети Гали родилась именно девочка, а не мальчик, Денису сказали бабушка с дедушкой – мамины родители. Однако говорить об этой девочке – какая она, что любит, можно ли с ней познакомиться, почему ее больше не видно – почему-то не хотели. Просто переводили разговор на другое, и все. А если Денис начинал настаивать, то сердились и отправляли его играть на пианино. И Денис играл, играл, играл. А что еще ему было делать?

После того, как появилась, а потом пропала эта загадочная девочка, тетя Галя стала какой-то странной. А в последнее время так и вовсе не в себе. Совсем не в себе. Но в то, что она виновата в исчезновениях людей, Денис все равно не верит. Не такая она, чтобы делать кому-то зло.

Вот что рассказал Бацаров.

Он говорил то быстро-быстро, то ужасно медленно, иногда совсем замолкал и начинал ломать свои длиннющие пальцы, и Польке становилось страшно, что Бацаров совсем их поломает и не сможет больше играть на своем пианино. Когда он в очередной раз замолчал, а потом неловко буркнул: «Ну вот», и снова принялся ломать себе пальцы, Полька сама начала рассказывать – о том, как однажды привела к себе Таню, а потом и сама побывала у нее дома.

А дождь все лил и лил, а Бацаров слушал, и Польке хотелось рассказывать подольше, чтобы отодвинуть тот момент, когда придется выныривать из бацаровского дождевика, бацаровской жаркой кофты и отправляться домой, но тут Бацарову позвонила бабушка. Полька отчетливо слышала каждое слово – говорила бацаровская бабушка громко и отчетливо, а Денис все время отодвигал телефон от уха, видимо, чтобы оно не оглохло. Полька слушала про «ливень какой», про «промокнешь», про «гуляш на плите стынет», про «давно пора заниматься» (кто же занимается летом?), про «уже думала идти тебя искать» и еще про всякое такое, о чем явно ей слышать не надо было.

Когда Бацаров со вздохом засунул телефон в карман, Полька начала было избавляться от дождевика, но Бацаров сказал – «Что ты еще выдумала» и довел ее до подъезда. По пути он не замолкал – его как прорвало, думала Полька, он что, сто лет ни с кем не разговаривал, что ли. Говорил он о каком-то конкурсе, в котором занял лишь третье место, потому что перенервничал, о какой-то сложной фуге, которую надо выучить к сентябрю наизусть («каторга какая-то эта ваша музыкалка все-таки», – думала Полька), о дожде, который он, Бацаров, оказывается, любит, потому что ему вообще нравится холодная погода летом, и о том, что мечтает не ехать в августе с родителями к морю – ему больше хочется остаться дома, а если и ехать, то точно не в теплые края, потому что там от тебя требуют не просто лежать мешком на пляже, но и делать вид, что ты получаешь от этого удовольствие.

А потом, под козырьком Полькиного подъезда, принимая из Полькиных рук свои вещи, Бацаров глянул на нее из-под капюшона:

– Мы же разберемся, что происходит, правда? Куда они все исчезли и почему?

И хотя Полька была до этого уверена, что разобраться у них ни в чем не получится, потому хотя бы, что заниматься исчезновениями людей – дело полиции, а не школьников, тут она ответила решительно:

– Конечно.

Дома она забралась с ногами в папино кресло, благо родители были на работе, и открыла в телефоне группу «Разоблачение ведьмы» – разбираться так разбираться. Но ничего особо интересного там не было. Беду отчитали за мокрые ноги и за то, что он два раза чихнул. Солуянова сетовала, что после такого ливня еще долго не выйдешь в босоножках. Муравей прислала ссылку на объявление о своем пропавшем двоюродном брате Мишке. Пашка Тры предположил, что у Зазубриной в квартире черная дыра. Ключникова обозвала Пашку Тры маленькой деточкой с большой фантазией.

– Деточка, – сказала вслух Полька и хихикнула.

И вдруг Польку как будто кто-то встряхнул. Она поняла, что именно ей показалось странным в прощании тети Гали.

Она сказала не «деточки», а «доченьки». «Доченьки мои дорогие».

Она всех их назвала доченьками. И мальчишек. Всех.

Черная дыра

«Меня точняк не выпустят. Сорян». Павел Тры.

«Мои сказали, если хочешь гулять, иди на балкон и помокни, но потом чтоб переоделся в сухое». Костик Крогопольцев.

«Да я и сама не пойду, льет как из ведра». Настюшка Солуянова.

«Давайте у кого-нибудь соберемся». Анастасия Кузнецова-Муравей.

«Я за виртуальное общение». Денис Бацаров.

«Можно ко мне». Александра Ключникова.

«Легко». Анастасия Кузнецова-Муравей.

«Если только я с балкона прыгну». Костик Крогопольцев.

«Промокнем как мыши». Настюшка Солуянова.

«Не, ну можно, если под зонтом». Павел Тры.

«Не вижу смысла сегодня встречаться». Денис Бацаров.

«Я выхожу». Анастасия Кузнецова-Муравей.

«Ставлю чайник». Александра Ключникова.

«Полина?» Денис Бацаров.

Полька секунд пять таращилась на экран, с которого сурово и мужественно светило ей лаконичное бацаровское сообщение, а потом, сжав в руке регулярно пиликающий телефон, понеслась на кухню, где родители заканчивали ужинать.

– Мам! – еще не добежав, закричала она. – Я выйду на полчасика, ладно?

И, увидев их лица, поняла, что никуда она не выйдет. Мама и папа смотрели на дочь как на привидение. За окном кухни хлестал, бушевал, бил в стекло водяными кулаками прямо-таки тропический ливень.

– Там гром и молния, и тысяча чертей, – сказал папа.

– Я знаю, – обреченно ответила Полька, – но…

– Нет, я просто подумал – вдруг ты не заметила, – сказал папа.

– То гулять не выгонишь, а то ей под дождь надо, – мама пожала плечами. – Что за идеи такие странные?

– Да мне не под дождь, – вздохнула Полька. – Мне срочно надо по делу.

– И куда же это нам надо по делу? – прищурилась мама.

– К Саньке Ключниковой…

– Это к той, которую ты все мечтала превратить в жабу, если тебя примут в Хогвартс? – невинно уточнил папа.

– Что-то ты темнишь, Полька, – мама отхлебнула чаю. – Какие-такие срочные дела могут быть, чтобы в такую погоду выходить из дома? Да еще и с этой Ключниковой. Что-то я не понимаю.

– Пойдешь – не забудь лодку, – поднял папа указательный палец. – И весла. И волшебную палочку. И ядовитое зелье.

– Да что за чепуха, не пойдет она никуда! – мамины брови вздернулись чуть ли не под потолок. – Ерунда какая.

– Мы все у Ключниковой собираемся, – протянула Полька, понимая все отчетливее, что дела ее плохи. – Мы с ней уже нормально общаемся, если что. Там, кстати, – зачем-то добавила она, – и Бацаров будет.

– О! – почему-то обрадовался папа. – Этот ваш рафинированный типчик? Мамочкин мальчик с ресничками, юное дарование? Его к твоей заклятой Ключниковой доставят на голубом вертолете?

– Ну пап, – беспомощно протянула Полька.

– Что-то мне подсказывает, – сказала мама, – что никто ни у какой Ключниковой не соберется. Я не верю в существование родителей, способных на ночь глядя отпустить ребенка из дома в такой адище. Бацарова-то уж точно не выпустят. И Ключникова эта хороша – всех позвала, а сама дома сидит, ей тепло и сухо. Что у вас за срочность? Вы кого-то спасаете?

«Да, спасаем», – чуть не брякнула Полька. Но вместо этого сказала:

– Ну мам!

– Что «мам»? Ну вот что «мам»? Дела у вас? Решайте по телефону свои дела. Вот распогодится – и хоть обвстречайтесь со своими Ключниковыми, а сегодня уж извини.

Спорить было бесполезно. Полька, шаркая, поплелась к себе, представляя в красках Бацарова в гостях у Ключниковой.

«Я не смогу, – написала она в группу «Разоблачение ведьмы». – Не выпускают из-за дождя. Давайте завтра встретимся».

И тут телефон принялся пиликать как бешеный.

«ОК». Александра Ключникова.

«Да, давайте лучше завтра». Денис Бацаров.

«Ну и кто вы после этого? Я уже вышла!». Анастасия Кузнецова-Муравей.

«Блин, Голикова, вот что ты вылезла, все уже почти согласились!». Анастасия Кузнецова-Муравей.

«Ой, ну что за ночь изменится?» Настюшка Солуянова.

«Конечно, не у вас брат пропал». Анастасия Кузнецова-Муравей.

«А про Голикову я так и знала». Анастасия Кузнецова-Муравей.

«Эх, а я уже практически вырвался». Павел Тры.

«Бацаров, слушайся свою принцессу». Анастасия Кузнецова-Муравей.

«Ну и ладно, разберемся без сопливых». Анастасия Кузнецова-Муравей.

 

Полька читала сообщения, стараясь не обижаться ни на родителей, которые, конечно, о ней, Польке, заботятся, но некоторых вещей почему-то понять не могут, ни на замочников, которые и сами вовсю высказывались за «остаться дома», а крайней сделали Польку, ни тем более на Настю Муравей, у которой пропал двоюродный брат, из-за чего она, понятное дело, не в себе. Не обижаться получалось плохо.

И тут телефон, уже было замолкший, снова пиликнул.

«Завтра?» – написал Бацаров.

Причем не в группу, а лично ей, Польке.

И все Полькины обиды тут же смыло, как дождем.

И она написала:

«Завтра».

 

А завтра встретило ее слепящим солнцем из окна, теплой пшенной кашей на плите и звонком Ключниковой.

– Муравей пропала, – сухо сказала она, не поздоровавшись. – Угадай, почему.

– Куда пропала? – глупо спросила Полька.

– А догадайся с трех раз, – предложила Ключникова своим давнишним ключниковским тоном, так, будто собеседницей ее была надоедливая трехлетка. – Пока вы там с Бацаровым играли в тили-тили-тесто, она вышла из дома, чтобы встретиться со всеми у меня. Потом ты сказала свое веское слово – типа сидим все по домам. Настя к тому времени была уже на улице, шла ко мне. Но ко мне она не дошла. И телефон теперь не берет. А теперь выскажи свои умные мысли по поводу того, куда она отправилась и где она теперь.

Ох как это было несправедливо.

– Вы же могли и без меня встретиться, – сказала Полька, изо всех сил стараясь, чтобы у нее не дрожал голос. – С каких это пор я у вас всеми командую? А у Насти, кстати, мог просто телефон сломаться. Или она обиделась и разговаривать не хочет.

– Или, – а вот у Ключниковой голос дрожал, и еще как. – Или она просто сочла нас всех трусами и слабаками – из-за тебя! И пошла, и позвонила в эту чертову квартиру номер сто, чтобы найти брата! Из-за тебя!

– Да почему из-за меня-то? – крикнула Полька.

– Да потому! «Позовите Полину, позовите Полину», – протянула Ключникова, и Полька так и увидела ее перед собой – кривящую губы, будто вместо Польки с ней разговаривает ожившая какашка. – Все этот Бацаров. Увидел, что ты идешь мимо, ну и… Она, говорит, умная, наверняка что-нибудь подскажет. Черт, я уже и сама подумала, что ты нормальная. А ты… как была мелким кошмариком, так и осталась. Блоха на ниточке.

«Саня. Я понимаю, ты испугалась, у тебя пропала подруга. И поэтому кричишь на меня. Давай не ссориться, давай подумаем, что делать».

Полька прекрасно понимала, что сказать Ключниковой нужно что-то вроде этого. Но слишком уж заколотилось у нее внутри от «блохи на ниточке», слишком заполыхало лицо от ключниковского тона, слишком все вокруг закувыркалось от несправедливых обвинений. И Полька нечаянно сказала то, чего уж точно говорить не надо было.

– Корова, – сказала она.

– Лилипутка! – заорала Ключникова и бросила трубку.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Полька постаралась дышать, как ее учила мама. Хочешь успокоиться, говорила мама, просто размеренно и глубоко подыши.

А вот фиг. Не получалось ничего.

И вдобавок бабахнуло прямо по голове осознание того, что она, Полька, гораздо больше озабочена ключниковскими словами, чем пропажей Насти Муравей.

– Что я все-таки за чучело, – сказала Полька вслух.

Что-то надо делать, но что?

Бацаров сказал, я умная, подумала Полька. Ничего я не умная, конечно. Ему просто так хочется думать, что я умная, потому что… почему-то. А вот он умный. Он-то уж точно что-нибудь придумает.

Полька выбрала среди контактов в телефоне номер Бацарова. Ну давай, набери ему, сказала она себе. Это не страшно. Настя исчезла – вот что страшно, а не это.

Давай.

Ну!

Вдох.

Выдох.

И тут позвонил сам Бацаров.

– Привет, – сказал он. – Ты уже знаешь?

– Знаю, – отозвалась Полька. – Настя пропала. Привет.

– Это я виноват, – выдал он ненормально спокойным голосом.

– Ты-то при чем? – изумилась Полька.

– Так я же убедил всех оставаться дома, – донеслось до нее, как сквозь одеяло. – Вот она и пошла… одна. Обиделась и пошла, причем не к Ключниковой.

– Вот ты умный, а говоришь глупости! – крикнула Полька в телефон. – Никто же никуда идти не собирался, кроме Муравья! Меня бы точно родители не выпустили! При чем здесь ты?

– Я не умный, – сказал телефон страшно спокойным бацаровским голосом. – И не глупый. Я трус.

– Почему? – испугалась Полька.

– Потому что я сам должен был пойти к тете Гале и во всем разобраться, – донеслось в ответ из телефона. – Или хотя бы поговорить с ней по-человечески. А я не пошел.

– Денис, – сказала Полька и сама слегка удивилась, каким взрослым и рассудительным голосом она, оказывается, умеет разговаривать. – Ты никакой не трус, ясно? И ты ни в чем не виноват. И вот что, не вздумай сейчас идти к своей тете. Давай встретимся в той беседке, во дворе у Ключниковой, хорошо? И все обсудим, ладно?

– Уже сто раз обсуждали, – бесстрастно ответил Бацаров.

– Денис, – твердо сказала Полька. – Я уже выхожу.

Бацаров помолчал, а потом ответил все с таким же пугающим спокойствием:

– Да. Пока.

И отключился.

Полька, кажется, никогда не одевалась так быстро. В армии, вспомнила она слова папы, на то, чтобы с утра привести себя в порядок, дается ровно две минуты, и поэтому там никто не копается, по три часа натягивая каждый рукав и любуясь солнечными зайчиками на стене. Вот сейчас папа был бы ею доволен. Но папа на работе, а она, Полька, должна бежать.

Уже открывая входную дверь, Полька вспомнила, что так толком и не позавтракала. Она прямо в кроссовках метнулась на кухню, одним глотком выпила остывший чай, запихнула в рот две больших ложки пшенной каши, схватила большое желтое яблоко и так, с кашей во рту и яблоком в руке, вылетела из дома.

Она неслась, разбивая вдребезги сверкающие лужи и рассыпая водяные брызги по асфальту, она нечаянно толкнула какую-то тетеньку и слышала, как та звонко ругается ей вслед. Она чувствовала, как в боку у нее от бешеного бега начала колоться презлющая железка, а в груди стало сухо и жарко, как в пустыне, но все равно бежала, не останавливаясь. А когда добежала до беседки, то увидела вот что.

В беседке, глядя на нее дружно, как один, испуганными глазами, сидели рядочком: Костик Беда, Пашка Тры, Настя Солуянова и Ключникова. А еще – живая, здоровая и даже довольно красиво причесанная Муравей. Глядя на ее аккуратный хвостик и нежную челку, Полька очень отчетливо увидела саму себя со стороны – какая она, Полька, растрепанная, красная и запыхавшаяся.

– Ты как выбралась? – выдохнула Полька. – Ты там была?

– Полин, – сказала Ключникова и вся сморщилась. – Извини, пожалуйста.

– Ну вы даете, – сказал Пашка Тры непонятно кому.

– Поль, – это Ключникова. – Я не знала, правда. Я перепугалась просто.

– Да что случилось-то? – это Полька.

– Дураки мы все, вот что, – это Пашка Тры.

– За себя говори, – Это Солуянова.

Полька стояла, захлебываясь воздухом, смотрела на замочников и не понимала ну совсем ничего.

– Вы решили, что я пошла к Зазубриной, да? – сочувственно спросила Муравей. – Не ходила я туда, вы что. Я с ума, что ли, сошла. К Саньке – да, к Саньке я побежала. Мать так орала, вы не представляете, и сапоги резиновые спрятала, так я в сандалиях прямо. А тут вы пишете – сидим дома, никуда не идем. Ну, я взбеленилась, конечно, походила под дождем, и домой. А там мать отцу нажаловалась. Он у меня телефон и отобрал. Типа раз себя вести не умеешь, – Муравей скорчила презрительную гримасу, – то и телефона не будет. И комп из моей комнаты унес. Так что я без связи пока. А сегодня они как на работу уходили, ключ от двери спрятали, ну да я знаю, куда они прячут…

– Вынесла всем мозг и домой, – закивал Костик Беда. – Удобненько.

– Ой, что ж у вас за мозги такие, что их так легко вынести, – слишком уж беспечно хихикнула Муравей.

Какая-то она не такая, подумала Полька. Веселая уж очень. Как будто все в порядке. То все повторяла – у меня брат пропал, брат пропал, а вам типа дела нет. А то сидит и хихикает. Почему мы все трясемся, а она хихикает?

Может, это и не Муравей вовсе, подумала Полька. Может, ее там подменили, в квартире номер сто. И сидит теперь тут с нами какая-то говорящая кукла с красивой челкой, а настоящая Настя Муравей где-то мучается.

Где-то…

Где…

– А где Бацаров? – выпалила Полька.

– А это тебе виднее, – весело глянула на нее Муравей. – Твой эльфийский принц нам не докладывает.

Польке вдруг ужасно захотелось надеть Муравью на голову кастрюлю и как следует постучать по этой кастрюле палкой. Поскольку ни того, ни другого под рукой, к счастью, не было, Полька просто достала мобильник и набрала номер Бацарова.

– Бип, – сказал телефон. – Бип. Бип.

– Поль, – успокаивающе протянула Ключникова.

– Бип. Бип.

– Полин, – опять Ключникова. – Мы все на взводе, давай остынем.

– Абонент не отвечает, – пояснил телефон женским голосом. – Или временно недоступен.

– Тоже, небось, мамочка телефон забрала, – сказала Муравей и поболтала ногой. – Или кто там его сейчас пасет – бабуля?

– Попробуйте позвонить позднее, – ласково посоветовал телефонный женский голос.

Полька бессильно опустила руку с телефоном.

– Это ж Бацаров, – поднял Тры свои белесые бровки. – с ним все вечно не как у людей. Потусил с народом и в кусты.

– Он пошел туда, к тете Гале, я знаю, – прошептала Полька.

– Ну и что? – махнула рукой Муравей. – Тебя пока не было, я как раз рассказывала: Мишку нашли. Ну, то есть не нашли пока, но видели в соседнем районе. Так что охота на ведьм отменяется, Зазубрина тут ни при чем.

– А остальные, кто пропал? – крикнула Полька.

– А кто знает, куда они могли деться, – пожала Муравей своими тощенькими плечами.

Полька смотрела на нее еще несколько секунд. А потом бросилась бежать.

Кажется, Полька никогда не бегала так быстро. Бежать надо так, говорил на уроках физрук, будто за тобой гонится гепард. Полькой он обычно бывал доволен, а сейчас, наверное, вообще бы сплясал на радостях. Но физрука рядом нет, а она, Полька, должна попасть в эту чертову квартиру.

Не чувствуя ни рук, ни ног, ощущая только тугой, упрямо колотящийся комок в груди, она добежала до нужного подъезда, схватилась рукой за ручку двери, а другой рукой набрала на домофоне три цифры: один, ноль и еще ноль.

– Тррр, – сказал домофон.

– Сдурела, Голикова? – раздалось у нее сзади.

Полька не обернулась. Она слышала, как сзади сопит ключниковская компания, чувствовала, как кто-то схватил ее за плечи, и точно знала: как только в сотой квартире снимут трубку домофона и откроют дверь, никто ее, Польку, не остановит.

А домофон все трещал и трещал. Потом перестал трещать и замолк.

Потом кто-то отцепил Полькину руку от дверной ручки. Польку, еле переставляющую ноги, привели в беседку и усадили на скамейку, и погладили по голове, и два раза обняли, и один раз потрясли за плечи. Пашка Тры сбегал в магазин за минералкой, и эту минералку начали зачем-то в Польку вливать, и облили ей всю футболку. В голове у Польки шумело, и сквозь этот шум пробивались отдельные реплики замочников.

– Ну ты и носишься, Голикова, прямо спринтер!

– Давай успокоимся, хорошо? Хорошо?

– Попей вот, попей водички.

– Ой, что-то она мне не нравится.

Потом Полька увидела прямо перед собой ключниковское лицо.

– Слушай, – сказала Ключникова. – Я вот точно так же с утра психанула, потому что думала, что Настя пропала. А Настя – вот она, нашлась. С тобой то же самое. Мало ли почему человек телефон не берет. Может, забыл где-нибудь. Давай пока не делать резких движений.

Ключникова говорила, говорила, а замочники ей поддакивали, и Полька потихоньку приходила в себя.

Чучело я все-таки, думала Полька. Ну не отвечает. С чего ему вообще мне отвечать? Пашка прав, это же Бацаров. Может, не хочет разговаривать. Может, мы ему все надоели, а я в первую очередь. С какого перепуга я взяла, что он пошел в сотую квартиру? Он же ничего про свои планы не говорил, в конце-то концов. Пашка прав – кто его поймет, этого Бацарова.

Польке больше не было страшно. Ей было грустно, досадно и стыдно.

Ее, как тяжело больную, проводили до дома.

Дома Полька, даже не сняв мокрую футболку, повалилась на кровать и принялась смотреть в потолок. Потом попробовала послушать музыку, но под музыку, как назло, вспоминался Бацаров. Полька набрала ему еще раз, но ласковая телефонная женщина объявила ей, что телефон абонента выключен. Она разогрела себе вчерашний суп, поела, не чувствуя вкуса, выпила чаю. Собралась было поваляться на кровати с планшетом и неожиданно уснула. Проспала почти до вечера, потом слонялась по квартире. Поиграла на телефоне. Попробовала почитать с планшета, но как-то не читалось. Поиграла в игрушки на телефоне.

Так вот по-дурацки и прошел этот день.

А с утра ее разбудила мама. Хотя обычно такого на каникулах не делала.

– Слушай, Полька, – сказала она озабоченно. – Ты, кажется, общаешься с этим мальчиком из вашего класса – Денисом Бацаровым? Ты на днях его упоминала.

– Ну вроде да, – сказала сонная Полька, которая из-за вчерашнего дневного сна уснула невесть во сколько. – Немножко общались.

– Я вчера тебе не стала говорить, – мама сморщила лоб, как будто уже успела устать. – Его бабушка на ночь глядя звонила. Денис не пришел домой ночевать, и она принялась обзванивать всех подряд. И сейчас еще раз позвонила – он к утру так и не объявился. На всякий случай спрашиваю – ты не знаешь, где он может быть?

Полька села в кровати и, вытаращив глаза, помотала головой. Спать больше не хотелось.

– Ну ладно, – вздохнула мама. – Надеюсь, найдется.

Еле-еле Полька дождалась, когда родители уйдут на работу. А потом принялась собираться.

Джинсовые шорты, футболка, кроссовки. Рюкзак. В рюкзаке бутылка с водой и бутерброды с колбасой и сыром, маленький швейцарский ножик со всякими вытаскивающимися штучками и молоток для отбивания мяса – в качестве оружия. Телефон. Кошелек. Взять планшет? Пусть будет и планшет.

Рюкзак на спину.

«Ну, пошла!» – сказала сама себе Полька. И вышла из дома.

Таня

Как было просто сделать это вчера – взять и набрать на домофоне «сто». И как трудно и страшно делать это сегодня – не спеша и все обдумав.

Полька долго стояла у двери подъезда. Потом нажала «один». Потом «ноль». Еще раз – «ноль». И кнопку вызова.

Домофон трещал и трещал, и Полька уже почти надеялась, что ей снова не ответят, как вчера, но тут раздался писк и недовольный девчачий голос спросил:

– Кто?

А вот что говорить, Полька как раз и не придумала. Поэтому сказала первое, что пришло в голову:

– Я ищу Дениса Бацарова, он не у вас?

Таня – это явно была она, а не скрипучая тетя Галя – помолчала, помолчала, а потом ответила:

– Иди в баню.

И домофон, коротко звякнув, замолк.

Такого Полька совсем не предвидела – что ее просто возьмут и не пустят. Разное она представляла себе – и засасывающую все живое и неживое черную дыру, и клыкастых монстров из ужастиков, и тетю Галю с Таней в роли стильных проголодавшихся вампирш, но такое – нет. Она снова набрала на домофоне «один-ноль-ноль», и слушала неприветливое трещание. Потом снова набрала и снова слушала.

Без толку – никто не отвечал.

Ах так, подумала Полька, и страх в ее голове сменился упрямой деловитой злостью. В баню, значит. А вот фигушки вам с маслом. Хотите меня остановить? Попробуйте.

И она нажала «девять», а потом еще раз «девять».

Домофон сразу отозвался приветливым старушечьим воркованием:

– Да? Кто там?

– Добрый день, – пробасила Полька, стараясь говорить чужим взрослым голосом. – Откройте, мне надо почту разнести.

Старушечий голосок охнул, крякнул, выдал что-то вроде «совсем уж детей посылают», после чего домофон издал долгий протяжный стон. Полька тут же с силой дернула дверь, и дверь открылась.

Никаких монстров и вампиров в подъезде, разумеется, не было. Да и откуда бы, подумала Полька, ведь я звонила не в сотую квартиру, а в соседнюю. Но ничего, подумала Полька, поднимаясь по лестнице на пятый, последний этаж. Сейчас разберемся.

На лестничной площадке пятого этажа, кажется, еще сильнее воняло кислятиной, чем в тот день, когда Полька сто лет назад побывала у Зазубриных в гостях. А вот кнопка звонка куда-то исчезла. Вместо нее из стены висели цветные проводочки, и все.

Полька постучала по деревянной крашеной двери. Постучала еще раз. Забарабанила кулаками. Подергала ручку двери. Повернулась к двери спиной и принялась бить по ней пятками.

И тут дверь открылась, но не в сотую квартиру, а в соседнюю.

– И что за хулиганство тут у нас опять, – закряхтело оттуда. – Вчера один приходил, буянил, сегодня вот еще. А ну идите отсюда, сейчас полицию вызову.

– Вызывайте! – крикнула Полька. – Скажите, что тут люди пропадают!

И снова заколотила по двери.

– А вот не знаю, какие-такие люди, – крякнуло из соседней квартиры. – А вот про хулиганов я в полицию-то заявлю. Ишь, моду взяли, барабанить тут. Вчера один барабанил… Пороть вас некому, вот что жалко-то.

– Таня, открой! – заорала Полька в замочную скважину. – Соседи сейчас полицейских вызовут, они дверь сломают! Лучше открой по-хорошему!

Таня дверь не открыла, а распахнула рывком.

– Иди в баню, – повторила она, глядя на Польку с самой настоящей ненавистью. – Что непонятного? Пошла отсюда.

Была она в совсем взрослой короткой юбке, узкой и черной, и в маленькой лиловой кофточке, не доходящей до пупка. В черных волосах неоновыми огнями сверкали розовые и зеленые пряди. И была она выше Польки почти на голову.

– Бацаров у тебя? – задыхаясь, спросила Полька. Ей как будто не хватало воздуха.

– Не твоего ума дело, – тихо и отчетливо выплюнула Таня.

И тут Полькина деловитая злость уступила место белой ослепляющей ярости. Не думая ни о том, что Таня явно сильнее нее, ни о том, что она, собственно будет делать, прорвавшись в сотую квартиру, она нагнула голову, кинулась прямо на Таню, боднула куда-то в район подмышки – и прорвалась между Таней и дверным косяком в прихожую.

Не было в квартире никакого Бацарова. И никого из пропавших. И вообще никого, кроме Тани, продолжавшей стоять в прихожей, держась рукой за открытую дверь. Пустая голая кухня, пустая просторная комната с желтенькими обоями. Туалет, он же ванная. Балкон. Все пусто.

Польке ничего не оставалось, кроме как вернуться в прихожую, к Тане.

– Идиотка, – бросила ей Таня. – Уходи давай.

Что-то с ней было не так. Круги темнели под накрашенными глазами, щеки ввалились так, что скулы казались накладными, а глаза блестели. Может, Таня все-таки вампир, подумала Полька, и всех пропавших съела? Высосала из них жизнь?

– Ты ведь что-то знаешь, – осторожно сказала Полька. – Где Денис? Он дома не ночевал, его бабушка ищет.

– Не найдет, – Таня резко мотнула головой. – И тебя не найдут, если ты прямо сейчас не свалишь. Я не могу тут сто лет стоять, я сейчас дверь закрою.

– И закрывай! – заорала Полька. – Никуда я не свалю, пока ты мне нормальным языком не объяснишь! Что тут у вас происходит? Куда все исчезают?

– Дура, – устало сказала Таня. – Я тебе и объясняю: если я сейчас дверь закрою, ты отсюда не выйдешь. Что неясно-то?

– Да все неясно! Почему не выйду? У вас что, замок сломан?

– Что ж вы все тупорылые-то какие, блин, – вздохнула Таня. – Их выгоняют, они не идут. Тебя кто звал? Иди гуляй давай.

И тогда Полька, взбеленившись теперь уж окончательно, кинулась на кухню, схватила со стола щербатую чашку с волком и зайцем из старого мультика и что есть силы швырнула ее в Таню. С воплем.

Таня закричала, отпустила дверь и поймала чашку двумя руками. И дверь захлопнулась.

Какое-то время обе девочки молча смотрели друг на друга.

– Говорю – дура, – беспомощно сказала Таня, перекривилась лицом и вдруг начала плакать, как плачут малыши – разинув рот и во весь голос. По ее острым скулам, перемешиваясь со слезами, потекла синяя тушь.

– Тань, – протянула Полька. Она никак не могла сообразить, что ей делать.

– Не эту же чашку, – ревела Таня. – Я ее роняла один раз, знаешь, что было? Галя еле склеила! Это же ее любимая! А теперь вот дверь закрылась!

И Таня осела на пол и тихонечко завыла.

Полька постояла-постояла. Подошла к Тане. Попыталась забрать у нее щербатую чашку, чтобы отнести на кухню и поставить на стол, но Таня вся задергалась и чашку не отдала. Тогда Полька села на пол рядом с Таней, обняла, насколько хватило рук, и сидела так долго-долго, а Таня все ревела, а потом начала просто всхлипывать, а еще потом стала под собственные всхлипы говорить, словно ее прорвало, как недавно Бацарова.

*  *  *

Один раз, когда Таня была еще маленькая и ходила в детский садик, Галя куда-то пропала. Гали не было очень долго, несколько дней. Таня, конечно, была не одна, к ней пришла бабушка и стала все время жить в Таниной квартире. Бабушку Таня тогда почти не знала, потому что бабушка приходила так редко, что в перерывах Таня успевала ее забыть. Бабушка все время ругала Таню и все ей запрещала – и пить водичку из-под крана, и самой включать телевизор, и играть с мамиными калошами, сидя на полу. Взамен бабушка предлагала всякие неприятные и даже противные вещи – мыть голову обжигающе горячей водой под душем, которого Таня боялась, есть на завтрак крутые яйца, от которых Таню тошнило, и называть Галю мамой, хотя Таня привыкла называть Галю Галей.

А потом Галя вернулась, но не одна. Галя принесла домой маленькую девочку, похожую на куклу. Девочка умела нежно попискивать, багроветь до синевы и громко орать, причмокивая, сосать Галину грудь, махать сжатыми кулачками, будто собиралась драться, и сжимать Танин палец крошечными полупрозрачными пальчиками. Девочка не умела ходить в туалет, как все нормальные люди, есть еду ложкой из тарелки, бегать ножками, говорить и играть.

Тане сказали, что девочка – это ее сестренка Снежана.

Больше всего Таню обидело не то, что Галя теперь все время носится со Снежаной – это ладно, это ничего. И не то, что Снежане можно все время валяться и не ходить в детский садик, а ей, Тане, нельзя – это тоже понятно, куда Снежане в садик, она же ничего не умеет. Больше всего ее обидело то, что ее, Таню, Галя называет Таней, а Снежану – Снежаной. Во-первых, Тань хватало повсюду: и в садике было две Тани, и нянечка была Татьяной Сергеевной, то есть по-настоящему тоже Таней, и вообще, а Снежан как-то вокруг не наблюдалось – значит, Снежана была такая одна, и ей повезло больше. Во-вторых, «Таня» в Танином представлении звучало как-то простенько, а «Снежана» – по-царски. Галя пыталась погасить Танино недовольство, называя Таню Татьяной. Но «Татьяна» – это было про взрослую тетеньку, а не про маленькую недовольную девочку, и Таня обиделась еще больше.

Бабушка уже не жила все время у них в квартире, но приходила часто в гости. И она, и Галя объясняли Тане, что скоро Снежана вырастет большая, и ей можно будет плести косички, с ней можно будет играть не только в погремушки, бегать по двору, петь песенки.

А Снежана все оставалась маленькой и ничего не умела.

Сначала Тане говорили, что Снежана на самом деле растет, просто нужно чуть-чуть подождать. Потом Таня стала все чаще слышать странные разговоры бабушки и Гали, из которых понимала, что бабушке Снежана не нравилась. Это было приятно, потому что Тане Снежана не нравилась тоже.

Бабушка говорила, что Снежане пора уже ходить, а Снежана еще и сидеть-то не умеет. Что Снежане хорошо бы уже начать разговаривать, а она только поет какие-то непонятные песенки, и все. Что Снежана какая-то слишком толстенькая. В общем, говорила бабушка почти то же самое, что сказала сама Таня в тот день, когда в первый раз Снежану увидела. Только ее, Таню, тогда никто не слушал, а Галя даже смеялась. А теперь от бабушкиных слов Гале смешно не было, и она даже иногда плакала.

А потом Галя опять куда-то пропала, и в квартиру пришла бабушка, и стала все время жить с Таней. Она сказала Тане, что Галя лежит вместе со Снежаной в больнице.

Гали не было страшно долго, и Таня даже уже почти начала ее забывать. А когда Галя вернулась, это была уже не совсем Галя. Она как будто потухла. Она больше не веселилась с Таней, не щекотала ее, не читала ей смешные книжки. И даже со своей Снежаной почти перестала возиться. Иногда даже бывало так, что Снежана начинала плакать в своей кроватке, а Галя вместо того, чтобы ее успокоить, просто сидела на месте и смотрела перед собой, как будто ничего не слышит. Таню это бесило. Она подходила к кроватке и пыталась объяснить Снежане, что хватит уже орать, но та не понимала. Тогда один раз Таня взяла Снежану на руки и стала немножко трясти, и Снежана неожиданно успокоилась, и даже улыбнулась, показав свои немногочисленные зубки, и высунула язык, и весело, доверчиво посмотрела прямо в Танины глаза.

Это было приятно. До того приятно, что Таня скоро выучилась Снежану не только успокаивать, но и веселить (это было просто – показать погремушку, пощекотать пальцами, спеть песенку из мультика), и кормить (главное – повязать вокруг шейки пеленку, а то все вокруг будет в каше), и поить из бутылочки или поильника, и даже менять ей подгузник и мыть попу. Когда Галя, толкая коляску со Снежаной, приходила забирать Таню из садика, Таня сразу бежала к сестренке, а та улыбалась и светилась ей навстречу. А в садике Таня всем рассказывала, что у нее такая вот веселая сестра.

Один раз, это было воскресенье, в гости к ним пришла бабушка. Таня с радостью показала ей, как здорово умеет переодевать Снежану, как кормит ее зеленой овощной смесью из баночки и поит специальным кефирчиком для малышей, принесенным Галей с молочной кухни. Но бабушка Таню не похвалила. Она вообще ничего не сказала Тане.

Зато много чего сказала Гале. Они обе ушли на кухню поговорить, чтобы Таня их не слышала, а сами так орали, что слышали их, кажется, все соседи. То есть кричала бабушка, а Галя так, иногда подкрикивала немножечко.

Бабушка кричала, что Тане надо учиться и развиваться, а не быть нянькой. Что Тане скоро в школу. И еще почему-то – что над Таней в школе будут смеяться. И по бабушкиным словам выходило так, что Снежана как-то помешает Тане учиться и поспособствует тому, чтобы над Таней смеялись.

Тане уже было показалось, что бабушка хочет сделать Снежане что-то нехорошее, и она, Таня, взяла Снежану на руки, крепко прижала к себе и зашептала ей на ушко, что, если что, в обиду ее не даст. Снежана, конечно, ничего не понимала, но хихикала и вертелась, потому, наверное, что ей было щекотно от Таниного шепота прямо в ухо.

Но потом Таня успокоилась, потому что бабушка сказала такую вещь, которая ей, Тане, понравилась.

Она сказала:

– Снежане нужно быть среди своих!

И вот это было правильно. Ведь свои для Снежаны – это, конечно, Галя и Таня, ну а кто еще.

Так ей будет лучше, кричала бабушка. А Галя с ней, судя по всему, спорила, и это Таню разозлило.

Тогда Таня посадила Снежану на пол, сунула ей пару погремушек, а сама пошла на кухню, и там, на кухне, выкрикнула прямо Гале в лицо:

– Снежане лучше быть среди своих!

Потому что Галю очень надо было переубедить.

И тогда Галя, глядя на Таню, тихо заплакала, а бабушка стала кричать про то, что устами младенца говорит истина и про то, что надо уже что-то решать.

Галя после этого кухонного крика плакала несколько дней. Потом перестала.

А потом один раз Галя пришла за Таней в садик одна, без коляски и без Снежаны. А когда Таня удивилась и спросила про сестренку, Галя как-то совсем не по-Галиному пусто и глупо улыбнулась в сторону и, глядя вверх и вбок, ответила:

– Среди своих.

Из Галиных дальнейших скупых пояснений Таня четко поняла одно: произошла катастрофа, и сделать она, Таня, с этим ничего не может. Снежана теперь будет жить в каком-то далеком большом доме, и это насовсем. Оказывается, и бабушка, и Галя считали, что свои для Снежаны – это такие дети, которые чем-то на Снежану похожи, а вовсе не мама с сестренкой.

Таня стала кричать и плакать прямо на улице. Она кричала, что Снежану надо немедленно забрать обратно, что Галя просто какая-то дура, что раз так, она, Таня, тоже хочет в этот самый чужой и далекий дом.

Галя ее не успокаивала. Она просто тащила Таню за руку домой и все улыбалась, а когда Таня уже больше не могла кричать, то Галя сказала ей:

– Так будет лучше.

Но лучше ничего не было, а было все хуже и хуже.

Таня тосковала по маленькой Снежане и то и дело видела ее во сне – маленькую, зареванную, испачканную едой или чем похуже, обиженную, ничего не понимающую, брошенную. А с Галей все было совсем плохо. Она почти перестала разговаривать с Таней, а если и разговаривала, то все больше ругалась. Она ругала Таню за такие вещи, которые раньше вызывали у нее беспечный смех: за испачканную кофточку, за расцарапанную коленку, за расколоченное блюдце. Как-то раз Таня, перелезая через забор, разорвала штаны – немножко совсем, маленькая была дырочка. Галя за эту дырочку дала Тане затрещину. Таня так изумилась, что даже забыла заплакать, хотя было больно.

Постепенно затрещины встроились в их жизнь, стали ее частью. Галя легко могла забыть, что Таню с утра хорошо бы накормить завтраком, что Тане нужно чистое белье, что в школе Тане хорошо бы появиться с тетрадками, карандашами, ручками в ранце, но никогда не забывала треснуть Таню по затылку. Таня терпела молча, но каждый вечер загадывала: хоть бы мне вырасти большой и сильной, чтобы она меня больше не трогала. Ее желание, как ни странно, сбылось: уже к концу третьего класса Таня выросла и окрепла настолько, что однажды смогла перехватить занесенную над собой Галину руку. «Тронь меня только еще», – прошипела Таня. Так с затрещинами было покончено.

Изредка Галя впадала в странное состояние, благодушное и нелепое. Она становилась разговорчивой, пыталась приласкать недоумевающую Таню, называла ее доченькой дорогой. Тане, пожалуй, такая Галя нравилась. Но только до того момента, как Таня услышала, что доченьками Галя называет чуть ли не всех девчонок из Таниной школы.

Таня знала, что Галя иногда навещает Снежану. Знала из бабушкиной ругани: та время от времени, приходя в гости, начинала кричать на Галю за то, что та «опять ходила душу бередить». Несколько раз Таня пыталась уговорить Галю в следующий раз взять ее к Снежане с собой, но Галя пугалась, махала руками и делала вид, что не понимает, о чем речь.

А месяц назад все стало совсем хуже некуда.

Конечно, Тане никто ничего не объяснил. Ей оставалось только гадать, почему Галя, вернувшись домой неведомо откуда, села на кухонную табуретку, принялась раскачиваться и подвывать, и так провела целый вечер и часть ночи. Но у Тани был прекрасный способ добывания информации – бабушка с ее кухонными криками. Во время ее ближайшего визита Таня затаилась в комнате и принялась слушать. И выяснила, что Галю хотят лишить родительских прав на Снежану, потому что какие-то неизвестные люди решили Снежану удочерить.

Бабушка кричала, что так всем будет лучше.

Тогда и начались эти сны.

Засыпая, ночами Таня все чаще видела большую комнату с кроватями. Она знала, что в этой комнате живет Снежана, которую во что бы то ни стало надо найти – иначе ее найдет кто-то другой. Но самой Снежаны Таня там ни разу не видела.

Эта комната была пуста – только кровати. Но потом в ней стали появляться люди.

Сначала тетка из соседнего подъезда, Елена Борисовна.

Потом один полицейский.

Потом взрослый мальчик по имени Миша.

Потом какая-то неизвестная Тане девочка – не Снежана, ничего похожего.

В Таниных снах эти люди жили в комнате с кроватями, и им это совсем не нравилось, но выйти наружу они почему-то не могли. Тане тоже не нравилось, что они там живут. Она топала на них ногами, велела им уходить, а они только слонялись туда-сюда. Она пыталась вывести их через какие-то двери, но ни одна из дверей не оказывалась выходом.

Пугало Таню еще и то, что Гале, судя по всему, снились те же самые сны. По ночам Галя, не просыпаясь, начинала громко разговаривать. Она говорила: «Мишенька, шел бы ты, заинька, домой». Она говорила: «Полиция-то откуда на нашу голову». Она говорила: «И здесь ты, Елена Борисовна, да заплачу я за квартиру, заплачу». Она говорила: «Доченьки мои дорогие». И звала, звала, звала Снежану.

А самое нехорошее то, что эти люди, жившие в Таниных и Галиных снах, из реальной жизни исчезали.

Таня не была дурой, что бы там не думали девчонки со двора, ее учителя и ее одноклассники; два и два она сложить умела. Таня видела – и на стенах домов, и в интернете – фотографии пропавших; все они были ей знакомы по собственным снам. Таня говорила там, во сне, с каждым из них. Рассказывали они о разном, но в одном их истории были похожи: все они однажды позвонили в ее, Танину, квартиру, все вошли внутрь, а выйти уже не смогли.

Таня решила не брать трубку домофона, чтобы пропавших не прибавилось. Таня собственноручно выломала кнопку дверного звонка, соврав Гале, что это сделали мальчишки-хулиганы. Однако это не помогло. Дурак Денис Бацаров, лощеный и в попу мамочкой целованный Танин двоюродный братик, которому взбрело в голову кого-то там спасать, начал вчера названивать в домофон, а потом как-то прошел в подъезд и принялся барабанить в Танину дверь, и барабанил, пока не вышла соседка, а когда Таня открыла, чтобы послать этого дурака куда подальше, он просто оттолкнул ее и зашел в квартиру. В общем, сделал ровно то же самое, что этим утром сделала Полька.

А выйти уже не смог.

И как теперь быть, Таня не знает.

Вот что рассказала Таня.

 

– Так, – серьезно, совсем по-ключниковски сказала Полька. – Это понятно все. Я только не понимаю, где они все. Которые сюда вошли и не смогли выбраться. У вас тайная кладовка, что ли, какая-то есть?

Она уже не обнимала Таню, а просто сидела с ней рядом на полу, и рюкзак тяжело давил на ее плечи.

– Я ж тебе объясняю, – с досадой, как непонятливому первоклашке, сказала Таня. – Они во сне.

– То есть они тебе просто снятся?

– Ну да.

– И я снюсь?

– Ты – нет пока.

Полька что есть силы зажмурилась и помотала как следует головой. Потом открыла глаза. Яснее ничего не стало.

– То есть их здесь нет? – осторожно уточнила Полька.

– Они здесь.

– А как их найти?

– А ты, – прошептала Таня, – попробуй выйти из квартиры.

– И они там будут? В подъезде, что ли?

– Не в подъезде, – вздохнула Таня. – Но будут.

Таня, наверное, из-за этих своих приключений совсем умом тронулась, подумала Полька. Вместе с тетей Галей своей. Спорить с ней, конечно, бесполезно. Но можно же попробовать ей показать, что если откроешь дверь в подъезд, там будет подъезд.

Или Таня, тронувшаяся умом, будет уверять, что на самом деле там не лестница с перилами, а какие-то кровати?

– Не веришь – иди да посмотри, – устало предложила Таня.

Полька послушно встала с пола и отправилась к двери.

– Только ты туда не заходи, – жалобно попросила Таня, направляясь за ней. – Обратно все равно не выйдешь.

Зря только пришла, думала Полька, пока Таня справлялась с замком. Таню, конечно, жалко. Но ведь нет тут никого, это ж бред какой-то. И где же теперь искать Бацарова?

И тут Таня распахнула дверь.

Взаперти

За дверью, что неудивительно, была самая обычная лестница с перилами.

– Ну вот видишь, – терпеливо сказала Полька Тане. – Никакой там нет комнаты с кроватями. Она тебе просто приснилась, и все. Я тоже иногда как увижу во сне что-нибудь…

– А ты шагни туда, – прошептала Таня.

Пора уходить, решила Полька и занесла ногу над порожком. Но тут Таня внезапно вцепилась ей в футболку и в лямку рюкзака, и затащила назад, и захлопнула дверь на лестницу.

– Не ходи, – шептала она, а сама прислонилась к двери спиной, заслоняя ее от Польки. – Останься здесь. Со мной. Галя ничего не скажет, она даже обрадуется, а если бабушка придет, мы ей что-нибудь соврем. Ты же там останешься насовсем. Не ходи туда, не ходи. Ну пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!

– Да ты что, сдурела, что ли! – заорала Полька. – Выпусти меня!

Таня, глядя на Польку, мотала головой.

Вот влипла-то, подумала Полька. Наверное, можно было бы запереться от этой бешеной в туалете и позвонить маме. Или папе. Но кто ее знает, эту Таню, говорят, некоторые сумасшедшие ужасно сильные. Вдруг она способна сломать дверь и вообще сделать что-нибудь такое… Дом поджечь, например. Бацаров сказал, я умная. Надо ее как-то уговорить. Утихомирить, что ли. Типа я ей верю.

Бацаров сказал, я умная.

– Таня, – тихо и как могла спокойно сказала Полька. – Ты говоришь, и Бацаров там?

Таня закивала.

– Может, мы вместе его оттуда выведем?

Таня затрясла головой, как будто хотела ее сбросить, как шляпу.

– Пробовала вчера, – сипло ответила она и сглотнула. – И других вывести пробовала, я ж тебе говорила только что. Я если вместе с кем-то выхожу за дверь, то там это… место. А если одна, то подъезд. И если я уже там, то одна я могу обратно выйти, в квартиру, а вместе с другим человеком – нет, никак. Думаешь, я не пыталась?

– Хорошо, – кивнула Полька, не видя в сложившейся ситуации, однако, абсолютно ничего хорошего. – А если я одна туда войду, там что будет?

– Оно, – шепнула Таня.

– Это место? Которое тебе снится? С кроватями?

– Ага.

– И ты считаешь, там должна быть ваша Снежана, да? А если я ее найду?

– Думаешь, я не искала? – Таня сморщила лоб. – Я там все обшарила.

И тут Польку осенило.

– Знаешь что? – сказала она. – Я вот сегодня у тебя тут тоже все обшарила, а никого не нашла. Но они же, ты говоришь, здесь, да? Просто я не так искала. Может, и ты тоже Снежану искала не так? Может, там тоже есть какая-то тайная дверь, например, которая не всем открывается?

– Не понимаю я, – устало призналась Таня.

«Я тоже», – хотелось сказать Польке, но вместо этого Полька сказала:

– Я, кажется, догадываюсь, как ее найти. Давай ты меня туда пустишь, а я поищу. Может, и остальных это место тогда отпустит.

– Точно отпустит, я знаю! – сверкнула Таня глазами. – А ты не боишься?

– Нет, – заверила ее Полька, уже предвкушая, как выбежит на лестницу и понесется вниз. – Не боюсь. Точно.

Таня вздохнула судорожно, потом еще.

– А ты не ходи, ладно? – предложила Полька. Ей совсем не хотелось, чтобы эта чокнутая Таня за ней погналась. – Тебе этого места и ночью хватает, во сне.

И тогда Таня кивнула. Защелкала замком. И медленно отошла от двери, давая Польке дорогу.

И Полька прошла вперед, открыла дверь и шагнула в подъезд. Быстро захлопнула за собой дверь, готовясь бежать по лестнице.

И тут выключился свет.

Нет, не просто перегорела лампочка, как это часто бывает. Пропал вообще весь свет, как будто мир занавесили гигантской черной шторой. Или утопили в черной гуаши.

Пока ошалевшая Полька стояла в образовавшейся темноте, глотая черный воздух, послышались шаги и зазвучали голоса.

– Опаньки, еще одна.

– Я так и знал. Черт!

– Девочка, ты подыши спокойно, подыши.

– В нашем полку прибыло, поздравляю.

– Когда ж это кончится, божечки ж вы мои.

И кто-то взял Польку за руку, и у этого кого-то рука была теплой и твердой, и темнота начала потихоньку светлеть. И Полька увидела перед собой людей – грузную тетку с короткими осветленными волосами, чернявого низенького юношу в полицейской форме, высокого мальчика, в котором узнала Мишу Кузнецова – Настя Муравей еще всем рассылала его фотографии – и белобрысую девчонку лет восьми-девяти. А за руку ее держал, конечно, Бацаров.

– Я так и знал, что ты здесь появишься, – виновато сказал Бацаров, хлопая ресницами. – Здесь телефоны не ловят, а то бы позвонил. Это все из-за меня.

– Ты-то тут при чем, – буркнул Миша Кузнецов. – Сказал бы я, кто тут при чем. Но у меня слова цензурные кончились, а среди нас дамы.

– Ничего, ничего, – успокаивающе прогудела осветленная тетка и улыбнулась Польке. – Ничего. Обед скоро будет, уже гречкой пахнет. Или еще чем.

Пахло, впрочем, вовсе не гречкой. Пахло хлоркой, и сильно. Будто только что прошлась где-то рядом тетя Галя со своим ведром, приговаривая свое «вот я вам микробчиков-то поубиваю». Но тети Гали как раз видно не было. Темнота все рассеивалась, как дым, и становилось видно – да, ее, ту саму комнату с кроватями, которую так неуклюже описывала Польке Таня. Одни кровати были аккуратно застелены одинаковыми зелеными покрывалами, на других был беспорядок – валялись кое-как подушки с одеялами, лежали какие-то газеты.

– Ты проходи, – повела осветленная полной рукой вглубь комнаты. – Чего уж теперь-то, надо пройти. Полежать вот можешь. Кроватку какую хочешь, такую и выбирай.

– Мы все тут можем полежать, – хмыкнул Миша Кузнецов. – Чего-чего, а полежать тут дают.

Чего меньше всего хотелось в эту минуту Польке, так это полежать. Вырвав свою руку у Бацарова, она резко обернулась к двери и дернула ее за ручку.

Уже дергая, она понимала, что ничего не выйдет. Потому что дверь уже не была дверью в сотую квартиру. Она была выкрашенной в белую краску дверью в куда-то еще. Дверь послушно распахнулась, и из-за нее поплыли клубы белого жаркого пара.

– Так не выйти, – грустно сказал Бацаров. – Сама видишь.

– Закрой, закрой, деточка, – всполошилась осветленная. – А то ругаться будут. Не положено.

Полька медленно закрыла белую дверь.

– Там обычно прачечная, – пояснил юный полицейский. – А иногда бывает кухня или подсобка со всяким хламом. Непредсказуемые здесь двери. Ужасно неудобно. Иногда сортир ищешь, ищешь…

Белобрысая девочка неожиданно хихикнула.

А Полька вдруг поняла, что сил у нее ну совсем нет никаких. Она покорно позволила осветленной тетке довести себя до кровати, застеленной зеленым покрывалом, и села на нее. Послушно открыла свой рюкзак – всех очень интересовало, что ей удалось принести сюда из внешнего мира («с воли», как выразился полицейский). Бутерброды с молчаливого Полькиного согласия поделили и немедленно съели («а то испортятся же», – сказала осветленная), воду в бутылке спрятали в тумбочку возле Полькиной кровати. Молоток для отбивания мяса всех ужасно развеселил, и даже Бацаров криво усмехнулся, а Мишка Кузнецов так ржал, что поперхнулся и начал кашлять («точно, молотком их всех, а мы и не додумались», – выдавливал он из себя между приступами кашля и хохота). И молоток, и швейцарский ножик было решено запрятать под Полькин матрас («иначе отберут», – со знанием дела пояснил участковый). Туда же запрятали и телефон с планшетом.

– Связи тут нет, – виновато, как будто сам отключил эту самую связь, сказал Бацаров. – И заряжать негде, ни одной розетки. Но вдруг пригодятся.

Они все так суетились вокруг Польки, так старались ей угодить, что Полька почувствовала себя куклой, в которую играют стосковавшиеся от вынужденного безделья люди. Белобрысая девочка сидела рядом с Полькой на кровати и гладила ее по волосам. Осветленная энергично взбила Полькину подушку и настояла, чтобы Полька сняла кроссовки («а то ноги взопреют, а стираться-то здесь негде, прачечная только для постельного, мы вон в раковине кое-как стираем, если мыло дают». Бацаров принес неведомо откуда желтую чашку без ручки и налил Польке воды из ее же бутылки. Полицейский принес горстку изюма («с воли еще, экономим, но ты съешь»). А Мишка Кузнецов бегал вокруг и всем мешал.

Как появилась белая тетка, никто не заметил. Первой ее увидела Полька и от неожиданности вскрикнула.

Тетка была в белом халате и белой шапочке. Она, словно собравшись из сгустившегося воздуха, молча появилась у Полькиной кровати и начала кивать. Стояла и кивала, и было от этого кивания так жутко, что хотелось зажмуриться завизжать.

– Это обедать зовут, – сказала белобрысая девочка и вскочила с кровати. – Пошли скорее.

И все пошли за белой теткой, и Полька тоже. По дороге Полька все пыталась разглядеть теткино лицо, но это ей никак не удавалось сделать. Тетка то поворачивалась так, что лица ее не было видно, то низко нагибала голову.

– Ой, лучше не смотри, – посоветовала белобрысая. – У них там туман вместо лица. Я как-то тоже попробовала поглядеть – нет там ничего. Страшно!

Белая тетка привела их к белой двери («тут все двери почему-то белые», – обиженно посетовал Мишка Кузнецов) и снова закивала, и кивая, пропустила их в комнату, оказавшуюся столовой. Стол там был один, но большой, и на нем стояли тарелки с серым супом, тарелки с гречневой кашей («Гречка, я так и знала», – удовлетворенно сказала осветленная) и стаканы с желтым компотом. И лежали ложки с вилками.

Есть полагалось молча. К тем, кто начинал разговаривать, подлетала белая тетка и начинала угрожающе кивать; это почему-то действовало безотказно. Полька с омерзением выхлебала жижу из суповой тарелки, оставив на дне разваренные капустные листья. Придвинула было к себе гречку, но рядом выросла белая тетка и указала пальцем на недоеденный Полькой суп. Полька оттолкнула суп. Белая тетка больно толкнула ее в плечо и снова указала на суп пальцем. Палец был толстый, красноватый, с коротко остриженным ногтем.

– Доешь, а то она не выпустит, – прошептал Мишка Кузнецов, уже доедавший кашу. За его плечом выросла еще одна белая тетка. Подняла руку и коротко стукнула Мишке в затылок. Мишка охнул.

Этого не может быть, думала Полька, механически заглатывая медузообразную капусту и сухую гречку. Не может быть. Это мне снится, снится, снится. С утра мама мне ничего про Бацарова не говорила, и я никуда не ходила, а я просто сплю, и это долгий и страшный сон, который потом наполовину забудется, как все сны.

Или это все-таки не мой сон, а сон Зазубриной? То есть обеих Зазубриных?

Об этом она и спросила Бацарова, как только их привели обратно в комнату с кроватями. Там говорить не запрещалось. Правда, после обеда полагалось лечь в постели и накрыться одеялами («а то опять эти зомби придут», – сказал юный полицейский, стаскивая под одеялом форму), но разговаривать было можно.

– Значит, Таня мне правду говорила? – спросила Полька Бацарова. – Мы все ей снимся?

– Хотел бы я знать наверняка, – охотно откликнулся Бацаров со своей кровати. – Но не знаю. Может, и да.

– За грехи это наши, – вздохнула осветленная, тяжко ворочаясь.

– Ну вот что вы опять, Елена Борисовна, – недовольно протянул Мишка Кузнецов. – Вы-то ладно, допустим. Но у Евы-то какие могут быть грехи? У девчонки у маленькой?

– А бывает, за грехи родителей детки отвечают, – ответила наставительным тоном осветленная Елена Борисовна.

– А я когда сюда попал, думал, меня в плен взяли, – поделился полицейский, зевая. – Только никак не мог понять, кто. Да еще Борисовна все причитала…

– Давайте-ка поспим, молодежь, – перебила его осветленная. – А то ночью опять то мать, то дочь спать не дадут. Потом все Полечке расскажем, времени-то вагон.

И в наступившем молчании сама же первая и начала рассказывать.

 

Она, Елена Борисовна, конечно, никакой управдомшей не была. Где они теперь, те старые добрые управдомши. А была она просто активной дамой, которой было не все равно, что в доме некоторые вот уже сто лет как не платят за коммунальные услуги. Раз напомнила она Зазубриной, что нехорошо жить за счет соседей. Два напомнила. Три напомнила. На четвертый пришла в гости.

Мало ли у кого какие обстоятельства, внушала она непутевой Гале, попивая слабенький чаек на ее кухне. У меня, что ли, деньги есть? Ни у кого сейчас денег нет. Долги же копятся. Совесть-то надо уже поиметь. Дочка растет, обновки нужны, понимаю, все ради детей живем, у меня вон уже внуки, хлопот с ними, с маленькими, сами знаете. Памперсы дорогие какие. Игрушки! Но мы же справляемся. Вон как они, детки-то, достаются.

А Галя эта придурковатая все молчала и улыбалась, и встала тогда Елена Борисовна, и пошла восвояси, и дверью хлопнула, и тут…

– Все потемнело? – спросила Полька.

Нет, не потемнело, а стало плохо с сердцем, что-то сердце давно пошаливает, и отец у нее, Елены Борисовны, был сердечник, уж как она боится от сердца умереть. А как полегчало, батюшки – где я, уж не в больнице ли? А чего ж не лечат тогда? Кормить водят, а лечить не лечат. На вопросы только молчат, да и вообще не разговаривают. Мало того, после завтрака подсовывают какие-то листочки, велят контуры закрашивать цветными карандашами, а не раскрасишь, так и по затылку, и по затылку.

Это я в психушке, решила Елена Борисовна. Что-то со мной случилось, а я и не помню, и теперь меня тут держат. Непонятно только, почему я одна, а кроватей так много.

Ночью к кровати Елены Борисовны при свете мерцающего ночника пришла Галя в застиранной сорочке и так напугала, что едва не довела до еще одного сердечного приступа. Галя трогала ее за плечо, называла дорогой доченькой и несла такую чушь, что Елена Борисовна окончательно убедилась – да, это самая что ни на есть больница для душевнобольных.

А через три дня открылась одна дверь, за которой, как помнилось Елене Борисовне, вообще-то была уборная, и ввалился из-за этой двери совершенно ошалевший участковый Русик, которого она, Елена Борисовна, конечно, знала как облупленного. Она еще подивилась, что Русика допустили в женское отделение больницы. Русик тоже вел себя как ненормальный – хватался за голову, жмурился и кричал: стреляют, стреляют, мама, мамочка! Потом, правда, посмирнел.

Немалого труда Русику стоило доказать Елене Борисовне, что он в здравом уме. Что просто зашел он в квартиру номер сто разузнать о пропавшей женщине, которая, со слов ее родных и соседей, пошла в эту квартиру и не вернулась, что представился он, как положено, Русланом Олеговичем Аберджиевым, абсолютно ничего не добился от Галины Зазубриной, вышел за дверь, и вдруг услышал выстрелы, зажмурился, заорал, а когда открыл глаза, обнаружил себя в каком-то не поддающемся опознаванию помещении один на один с пропавшей.

Как только Елена Борисовна поняла, что находится не в психиатрической больнице, а неведомо где, она пришла в невероятное возбуждение и развила бурную деятельность. Вдвоем с Русиком они прошлись по всем комнатам, открывая и закрывая двери. Не найдя ничего похожего на выход, напали на тетку в белом, которая пришла вести их на ужин. Это оказалось абсолютно бесполезным, потому что белой тетке без лица было просто невозможно причинить вред. Кулаки в нее проваливались, как в подушку, щипков она явно не чувствовала, от подножек не падала, на ее короткопалых руках не оставалось царапин. Зато сама она очень даже могла причинять вред, а именно – больно била по затылку и по другим местам. Когда она, не обращая внимания на тумаки от верещащей Елены Борисовны, содрала с Русика форменные полицейские штаны и отшлепала представителя власти по голой заднице («ох он и ругался!» – восхищенно протянула Елена Борисовна), стало окончательно ясно, что от тетки ничего не добьешься и на свободу она их не выпустит.

Дождавшись, пока тетка уйдет, Елена Борисовна с Русиком снова принялись искать выход, и искали до самой поздней ночи – благо по ночам белые тетки почему-то не появлялись. Свет уже был выключен, горел только слабенький ночник, но они подсвечивали себе Русиковым мобильником, который тогда еще не разрядился. Установив, что двери ведут то в одно место, то в другое, а в не открывающиеся окна виден только белый туман, совсем было пали духом, но тут из прачечной появилась тощая накрашенная девчонка, в которой Елена Борисовна узнала дочку Зазубриной, и заявила, чтобы они убирались отсюда. Оба приободрились и с готовностью сказали, что уберутся с радостью, только пусть им покажут, куда именно. И девчонка повела их в прачечную, где, глядя на тюки с грязными пододеяльниками, сначала удивилась, потом заревела, а еще потом стала ругаться не хуже Русика. Тогда Русик с Еленой Борисовной оставили девчонку в прачечной и пошли дальше обследовать странное место сантиметр за сантиметром. Девчонка увязалась было за ними, но потом ушла обратно в прачечную и там пропала.

Так Елена Борисовна и Русик стали жить вдвоем. Утром их будили белые тетки (и попробуй не встань!), вели умываться, потом завтракать. После завтрака заставляли раскрашивать какие-то цветочки. После обеда велели лежать в кроватях. А самое гадкое – раз в несколько дней водили в душ, где нужно было раздеваться в общем предбаннике. Это было противно и унизительно, но белые тетки умели настоять на своем.

Ночами же их будили то Галя Зазубрина, то ее дочь. Галя брала их лица в руки, называла их доченьками, потом отталкивала и плакала. Дочка ее все кого-то искала.

Один раз, сразу после завтрака, из кладовки (обычно за этой дверью бывала кладовка, хотя когда как) к ним вышел Миша Кузнецов. Сначала он хрипел, плевался и кричал, что тонет, потом пришел в себя. Рассказал, что позвонил в сотую квартиру, чтобы ему открыли дверь в подъезд и дали разложить по ящикам рекламные листовки. Раскладывая листовки, он встретил тетю Галю Зазубрину, уборщицу из школы, где он раньше учился – она как раз спускалась по лестнице. Тетя Галя назвала его не то деточкой, не то дролечкой, и попросила подняться в ее квартиру – ей казалось, что в квартире пахнет газом, но она была не уверена. Миша скрипнул зубами, но послушно поднялся. Газом в квартире, по мнению Миши, не пахло, и тетя Галя проводила его до двери, из которой он попал неведомо куда.

Маленькая Ева появилась из умывальной комнаты. Она плакала и смахивала с себя несуществующих гусениц, потом успокоилась, но ненадолго. В сотую квартиру Ева попала, потому что заблудилась в городе. Постеснялась обратиться к прохожим, но почему-то не постеснялась позвонить в домофон незнакомого дома («Вот детская логика, – горько усмехнулся Русик. – Полицейского надо было найти!»). Тетя Галя ее впустила, накормила и собралась было проводить по названному Евой адресу. И тут Ева испугалась, потому что тетя Галя показалась ей какой-то странной. Так что когда тетя Галя пошла переодеваться из своего халата во что-нибудь приличное, Ева открыла дверь и сбежала – и попала в комнату с кроватями.

А вчера к числу пленников этого загадочного места прибавился Денис Бацаров, заявившийся в квартиру номер сто, чтобы спасти Настю Муравей, которой там не было. Выбежал он, как когда-то Таня Зазубрина, из прачечной, и поначалу показалось ему, что все звуки пропали, что он оглох, так что Денис долго бил себя по ушам и таращился в белую пустоту – пока звуки не вернулись, а в белой пустоте не материализовались Елена Борисовна, Русик, Мишка Кузнецов и маленькая Ева.

– Вот, собственно, и все, – сказал Бацаров. – А сегодня пришла ты.

 

Полька лежала под одеялом и думала изо всех сил. О том, что будет, когда мама вечером не застанет ее дома, она старалась не думать – это было слишком больно и поэтому мешало искать выход.

Папа говорит, выход можно найти из любого положения, думала Полька. А Бацаров говорил, что я умная. А Ключникова – что я мелкий кошмарик. Вот и проверим, умный я кошмарик или не очень.

Выговорившись, обитатели комнаты с кроватями один за другим заснули – и неудивительно, поняла Полька, если по ночам их все время будят то Таня, то тетя Галя. Прерывисто храпела Елена Борисовна, угрожающе порыкивал во сне Русик. Нежно сопела Ева. Мишка Кузнецов изредка постанывал.

– Денис, – окликнула Полька громким шепотом. – Ты не спишь?

– Нет, – ответил Бацаров вполголоса. – А ты что думаешь – мы все-таки в их снах?

– Кажется, да, – прошелестела Полька. – Таня тоже так думает. Она мне рассказала.

– Мне всегда было интересно, каково тем, кто снится, – сказал Бацаров. – Тем, кому снятся сны, понятно, каково. А вот если ты кому-то приснишься, ты что почувствуешь? Если вы с Таней правы, теперь я знаю, что именно. Но предпочел бы не знать, как раньше.

Оба помолчали.

– А кого тут Таня все ищет? – спросил Бацаров. – Она тебе этого не рассказывала?

– Рассказывала, – вздохнула Полька. – Они с тетей Галей ищут одного и того же человека. Таня уверена, что если они его… ее найдут, то это место нас отпустит. Надо просто им помочь. И возможно, я знаю, как.

Бацаров резко поднялся на кровати, но сразу же лег обратно – видимо, испугался, что появится белая тетка.

– Что надо делать? – спросил он.

– Для начала дождаться ночи, – решительно ответила Полька.

Мама

Она снова видела этот сон. Как заходит в темную комнату, где спят дети, и ищет свою дочку, чтобы забрать ее домой, но найти не может. Как гладит дочку по голове, а потом вдруг оказывается, что это не дочка, а кто-то совсем чужой.

 

План Бацарова и Польки понравился, кажется, одной только Еве. Остальные отказались даже пробовать.

– Да ерунда это, – басил, потирая глаза, Русик. Он спал после обеда дольше всех, и его решили разбудить, что Русика совсем не обрадовало. – Как это – мы во сне? Да еще и в коллективном? Так не бывает.

– И не отдавали они девочку ни в какой детдом, – вторила ему Елена Борисовна. – Я слышала, девочка умерла у них. Больная была.

– Вы, ребятки, просто фэнтези насмотрелись, – махал рукой Мишка Кузнецов. – Не верю я в эту чушь. Я материалист.

– Я тоже материалист, – сказал ему Бацаров, явно сдерживаясь, чтобы не сорваться. – Но я, в отличие от некоторых, хорошо понимаю, что в мире могут быть вещи, о которых человек пока не знает.

– И какой же это детдом? – зевнул Русик. – Я же взрослый, не могли меня в детдом поместить. Это клиника какая-нибудь экспериментальная. Не может быть в детдоме так паршиво. Я слышал, там и кормят прилично, и подарки дарят.

– Это же не реальный детдом, – терпеливо возразил Бацаров. – Это детдом, который себе представляют тетя Галя и Таня. Как обстоят дела в настоящих детдомах, я не знаю, я там не был никогда.

– Ну не знаешь, так и нечего, – наставительно прогудел Русик.

– Я думаю, над нами просто опыты ставят, – сказал Мишка. – Типа кто выживет и все такое.

– А ты, значит, научную фантастику любишь, да? – язвительно бросила ему Полька.

– Вы хоть заметили, что это место что-то о нас знает? – это Бацаров. – Вспомните, что мы чувствовали, когда сюда попали. Сразу всплыли все наши страхи. Ева, видимо, боится гусениц – они ей и привиделись. Вы, Елена Борисовна, боитесь за свое сердце – и тут, на пороге этого места, оно у вас заболело.

– Хочешь сказать, я боюсь, когда стреляют? – вспылил Русик. – Да я в армии отслужил!

– Это нормально – чего-то бояться, – опять Бацаров. – Миша боится утонуть, верно, Миша?

– Я маленький в речке чуть не захлебнулся, – мрачно сказал Мишка Кузнецов. – Боюсь, конечно.

– Вот! Полину погрузили в темноту, потому что она, видимо, не любит, чтобы было темно. А я, – Бацаров покраснел и опустил ресницы. – Я всегда думал: вдруг я оглохну, как Бетховен? Вот у меня и отняли звуки, чтобы напугать как следует.

– Я ж говорю – опыты ставят, – с умным видом заметил Мишка.

– Ну давайте хоть попробуем! – умоляюще протянула Ева.

– Да не буду я с этой чокнутой разговаривать, – заявила Елена Борисовна. – Не буду, и все.

 

Она подошла к кровати и погладила кого-то по голове.

– Доченька, – позвала она. – Доченька моя дорогая.

 

Ужин, как и обед, прошел в полном молчании – белые тетки бесшумно скользили вокруг стола, бесшумно кивали и бесшумно портили аппетит. Аппетита, впрочем, у Польки и без них не было никакого: она терпеть не могла рыбу, да еще и с костями, а на тарелках сбоку от бледного плевочка картофельного пюре как раз лежали серые пахнущие тиной куски, нашпигованные проклятущими костями. Белые тетки отказывались отпускать Польку, пока та не обсосет каждую мелкую косточку, так что из столовой она вышла последней. Бацарову не дали ее подождать.

После ужина Елена Борисовна, охая, опустилась на кровать, заявив, что у нее «опять сердце». Ева подсела к Польке с Бацаровым и, затаив дыхание, слушала, как они обсуждают предстоящую ночь. А Русик с Мишкой уединились на широком подоконнике и вполголоса гудели о чем-то своем, время от времени бросая свирепые взгляды на Бацарова и Польку. Отдельные слова Полька все же слышала – «детишки», «сказочки», «в игрушки бы играть» и «как самые умные». И это Польке почему-то совсем не нравилось.

Еще меньше ей понравилось, когда Русик внезапно вскочил с подоконника, сел на ничейную кровать и объявил, что знает, как отсюда выбраться.

– Вы, ребятки, может, и правы, – кивнул он в сторону Бацарова с Полькой. – Мы во сне, так? Допустим, во сне. А в чьем? Этих двух баб? Ну и замечательно. Это ж реальные бабы, так, не белые тетки? Значит, с ними можно справиться, так?

– Допустим, – неохотно сказал Бацаров. – Но не уверен. А что?

– А то, – торжествующе бросил с подоконника Мишка Кузнецов. –То, что если Зазубриных того, как это…

– Обезвредить, – подсказал Русик.

– Вот, обезвредить! То сон сразу закончится и мы выйдем на волю.

Ева перевела влюбленный взгляд с Бацарова на Русика, потом на Мишку.

– А точно же, – прошептала она.

– Так, я не поняла, – донеслось с кровати, где возлежала Елена Борисовна. – Вы что делать-то с ними собрались?

– Ну что, – приосанился Русик. – По законам военного времени. Мы тут как бы на войне все, так? Нас в плену держат, нет?

– Знаете, – громко сказал Бацаров, ни глядя ни на кого. – Мне, конечно, всегда было интересно, куда деваются герои снов, если сновидец во сне умирает. Может, куда-нибудь переселяются, а может, просто исчезают. Растворяются в пустоте. Мне и сейчас интересно, но проверять свои соображения на собственном опыте я бы не хотел.

– Исчезают? – презрительно переспросил Русик и хохотнул басом. – Куда исчезают? Ну вот он я – куда я могу исчезнуть? Ты, мелкий, опять сам себя перемудрил, я тебе скажу.

– Никого я не буду обезвреживать, – замотала Елена Борисовна своей осветленной головой. – Мне первого раза вот так хватило, по самое горло. Бесполезно это. Еще хуже сделают. Продлят там чего-нибудь… как это… бюллетень. А так, может, и выпустят когда. Не век же нас тут держать, продукты тратить.

Русик медленно повернулся к ней.

– Вы, – прогудел он, – правда полагаете, что вас куда-то там выпустят? Вот эти белые, которых ничто не берет? Ну вы, простите, и…

– Кто? – Елена Борисовна села в постели. – Ну, говори, сынок, кто? Дура старая, да? Вы, молодые, зато больно умные. Какой-такой тут вам чужой сон? Мы и еду настоящую едим, и постели нам перестилают по-настоящему, а вы – сон. Это клиника такая, вот что я вам скажу. Да! Со специально подготовленным медперсоналом. А вам только такой персонал и нужен, буйным. Ишь, обезвреживать они собрались. На себя-то посмотрите, психи!

– И вы, значит, псих, да? – хитро прищурился Мишка Кузнецов. – Раз тут лежите, в этой клинике?

– А я давно всем говорила, у меня нервы, – с достоинством ответила Елена Борисовна и снова улеглась. – Говорила, не доводите меня. А они что? И вот чем кончилось. Ничего, ничего, подлечат – как новая буду. И вы меня в свои бредовые фантазии не впутывайте.

– Я тебя предупреждал, – повернулся к Мишке Русик. – Я говорил, что с этими каши не сваришь. Одна валяется, то у нее сердце, то у нее нервы, да еще и клинику какую-то себе вообразила. Другой философствует. Третья… – он свысока глянул на Польку, сидевшую с открытым ртом возле Бацарова. – А, ладно. Без сопливых управимся.

– Не надо, – тихо попросила Полька. – Пожалуйста. Неужели вам их не жалко?

– Мне, например, себя жалко, – бросил Мишка Кузнецов. – Не знаю, как вам.

– Знаете, – сказал бледный, как простыня, Бацаров, комкая длинными пальцами краешек одеяла. – Я вас очень прошу, давайте с этим повременим. То есть с крайними мерами. Мы с Полиной сегодня попробуем осуществить наш первоначальный план. Если ничего не выйдет, то… то обсудим, что делать дальше, хорошо?

– В игрушечки, значит, хотим сначала поиграться, – кивнул Русик. – «Первоначальный», чтоб его. «Обсудим», блин. Умные слова каждый дурак может заучить, а как дело делать…

– Нет, может, вам здесь нравится, я не понял? – спросил со своего подоконника Мишка. – Ну и сидите тут до старости, а меня, между прочим, родители давно потеряли. Мать, наверное, с ума вообще сходит. Я домой хочу.

– И я хочу домой, – жалобно протянула Ева.

– Дайте нам сначала попробовать, – это снова Бацаров. – А там посмотрим.

Никто ему ничего не ответил.

 

Она гладила и гладила кого-то по голове. И тут этот кто-то поднял голову.

Это была не ее дочка.

 

Когда выключили свет, все разошлись по своим кроватям и затихли. Полька была уверена, что никому и в голову не придет спать, но довольно скоро услышала прерывистое похрапывание Елены Борисовны, а чуть позже и нежный посвист Евы. К ужасу своему она поняла, что и ее и саму начинает клонить в сон. Ну что я за чучело все-таки, подумала Полька с досадой. Надо дождаться тетю Галю и попробовать отсюда выбраться, а я вот-вот отключусь. Место, что ли, здесь такое засыпательное? Может, в этом чужом сне в столовых на ужин подают сонную еду?

Полька ущипнула себя за руку, потом еще раз. Села в кровати, чтоб уж точно не задремать, и начала повторять про себя, как считалку:

«Я хочу попасть домой.

Я хочу попасть домой.

Я хочу попасть домой».

И вдруг увидела прямо перед собой маму.

– Полька, – позвала мама, и в голосе у нее была невыносимая тоска. – Полька. Доченька моя дорогая. Полька. Полина!

Тут Польку словно ударили током, и она проснулась.

– Полина! – громко шептал ей прямо на ухо Бацаров. – Не спи, просыпайся! Она пришла!

Полька вскочила с кровати и в мерцающем свете ночника увидела тетю Галю.

– Доченька моя дорогая, – говорила печально и нежно тетя Галя, наклонившись над чьей-то постелью и поглаживая чью-то голову. – Доченька моя.

– Давай, – негромко сказал Польке Бацаров.

– Давай! – заорал Русик.

И тот, кого гладила по голове тетя Галя, вскочил с постели и замахнулся на тетю Галю каким-то темным предметом.

Молоток, сверкнуло у Польки в голове. Это мой молоток. Я сама его сюда и принесла.

– Мама, – прошептала она. Хотелось закричать, но крик почему-то не получался, и ноги совсем не двигались, словно приклеились подошвами к полу.

А человек с молотком ударил прямо по тете Гале.

Метил он в лицо, но тетя Галя успела поднять руку, так что удар пришелся по предплечью. Звук от удара был такой, словно переломили сухую ветку – тихий и совсем безобидный.

– Больно, – удивленно сказала тетя Галя и посмотрела на свою руку. С руки капало.

– Бей, придурок! – орал откуда-то Русик. – Бей ее по голове, давай! Бей, сволочь!

– И-и-и, – тоненько визжала Ева.

А Бацаров уже бежал к тете Гале, а Полька, скованная не то страхом, не то непостижимыми законами чужого сна, смотрела в ошеломленное, совершенно безумное лицо Мишки Кузнецова и откуда-то знала, что второй раз он не ударит.

– А, тряпка! – зарычал Русик, выскакивая из темноты. И отшвырнул Бацарова от кроткой тети Гали, и толкнул Мишку, так что тот перелетел через кровать и с грохотом упал на пол, и начал быстро-быстро тыкать тете Гале в живот какой-то палочкой. И тут приросшая к полу обезголосевшая Полька, похолодев, поняла, что никакая это не палочка, а ножик – маленький швейцарский ножик, вытащенный из-под ее матраса.

– Ох ты ж, – сказала тетя Галя, когда Русик, устав, кажется, тыкать в нее ножом, опустил руку. И приложила к почерневшей на животе сорочке обе ладони.

– Полина! – закричал Бацаров, набрасываясь на Русика сзади. – Давай!

И Полька напряглась что было силы и завопила:

– Мама!

И бросилась к тете Гале.

– Мама! – вопила она. – Это я! Это я, Снежана! Я нашлась! Мама!

Тетя Галя медленно повернула голову и посмотрела на Польку.

– Доченька? – шепнула она. И отняла обе руки от своего черного живота, и протянула их к Польке.

Полька обняла тетю Галю.

– Мама, – проговорила она быстро-быстро прямо в тети Галино ухо. – Мама, забери меня домой. Таня будет не против, она хочет, чтобы я вернулась. Я хочу домой, мама.

И тогда тетя Галя прижала к себе Польку крепко-крепко, и руки у нее были липкие и горячие, и они так стояли молча, кажется, сто лет, а потом тетя Галя вдруг начала падать. И упала бы прямо на Польку, если бы не подоспели маленькая Ева и отпустивший очумелого Русика Бацаров, не поддержали бы тетю Галю, не посадили бы ее на кровать.

– Больно, дочка, – виновато сказала тетя Галя Польке. – Живот что-то болит.

Неужели он ее убил, подумала Полька и поглядела с ненавистью на Русика, сидевшего на полу. Он обхватил голову руками и раскачивался. Убил, думала Полька. Тетя Галя умрет. И как же теперь девочка Снежана? А Таня?

– Убил! – заорал вдруг Мишка Кузнецов, и подскочил к Русику, и принялся ожесточенно пинать его. – Убил ее! Идиот ты, тебе же говорили, что тогда нам всем конец!

– Психи вы все, вот что, – донесся до Польки ясный и спокойный голос Елены Борисовны. – Как утром придут, я все расскажу, как было. Что я с вами не заодно. Я нарочно с кровати не вставала, чтобы меня не заподозрили.

А тетя Галя все ниже оседала в Полькиных руках, а Полька плакала, а маленькая Ева тихо скулила, а Мишка Кузнецов все пинал Русика, который и не думал сопротивляться, а только охал и кряхтел, и тут Бацаров сказал:

– Я, кажется, понял. Давайте-ка ее поднимем. Тетя Галя, пойдемте отсюда.

Но тетя Галя не двигалась и не отвечала, и поднять ее не удавалось никак.

– Мама, – шепнула Полька ей на ухо. – Мама, отведи меня домой.

И тогда тетя Галя тяжело поднялась с постели, оттолкнула руки Бацарова и Евы и крепко ухватилась за Полькину ладошку, и повела Польку к двери, которая вела в прачечную. И дверь открылась, а за ней была вовсе не прачечная, а самая настоящая – чудесная, замечательная, лучшая в мире – прихожая зазубринской квартиры. И вслед за Полькой и тетей Галей в эту крошечную прихожую прошли: Бацаров, маленькая Ева, Миша Кузнецов, Русик, Елена Борисовна. Ева тоненько всхлипывала, Бацаров шептал ей что-то успокаивающее, Мишка еле слышно ругался, а Русик молчал. А Елена Борисовна, которая шла последней, все доказывала кому-то невидимому, что она тут ни при чем, что она не с ними, что она не виновата.

И к ним навстречу выбежала перепуганная Таня, и ахнула, и заплакала, и обняла тетю Галю вместе с Полькой. И вместе с Полькой они уложили тетю Галю в постель, и накрыли одеялом, а она все держала обеих за руки и говорила: «доченьки мои дорогие». И Бацаров громко настаивал на том, чтобы вызвать скорую помощь, потому что тетя Галя ранена, и Таня перепугалась и сбросила с тети Гали одеяло, и оказалось, что на тете Гале абсолютно чистая, хоть и застиранная, сорочка, а под сорочкой нет никаких ран. И Мишка Кузнецов тогда сказал уверенно – ну конечно, мы же были во сне, ей просто приснилось, что ее убили. И Полька с Бацаровым и Таней вдруг начали хохотать, как сумасшедшие, а за ними и Мишка, и Ева. А потом все уснули прямо на полу.

С утра оказалось, что Русика с ними нет – видимо, ушел, пока все спали. Мишка Кузнецов выругал Русика нехорошими словами и засобирался домой. Елена Борисовна заявила, что «все вы тут психи», и засобиралась домой. Тетя Галя, проснувшись, очень смутилась и принялась предлагать всем чаю. Полька с Бацаровым тоже было засобирались домой, но их беспокоила маленькая Ева. Тогда Таня сказала, что сама позвонит Евиным родителям, телефоны которых указаны в объявлении о пропаже Евы, и Полька с Бацаровым вместе вышли из сотой квартиры.

 

*  *  *

Тетя Галя забрала Снежану из детского дома. Удалось это ей не сразу, но все же удалось.

Польку, вернувшуюся домой с утра, то обнимали, то ругали, то опять обнимали, а потом на неделю засадили под домашний арест. Бацарова из дома тоже долго не выпускала бабушка, и Полька целыми днями валялась на диване и переписывалась с ним по телефону.

Родители Польки и бабушка Бацарова не удовлетворились рассказами о сотой квартире и чужом сне, потребовав других объяснений. В итоге наиболее правдоподобной всем им показалась версия, что Бацаров попал в какую-то плохую компанию, а за ним и Полька, но в итоге дети опомнились и решили вернуться домой.

Ключникова и ее замочники выслушали Польку с Бацаровым с огромным интересом, но до конца, кажется, не поверили ни им, ни Мишке Кузнецову.

Елена Борисовна легла в клинику неврозов и пролежала там месяц.

Русик уволился из полиции и устроился менеджером по продажам.

Таня, как только ее сестренка вернулась домой, стала каждый день гулять с ней во дворе. Она перешивала для нее свои старые платья на швейной машинке, которую ей подарила бабушка, и даже красила ей губы. Говорить Снежана умела не очень хорошо, но Таня изо всех сил старалась ее научить. С сентября Таня взялась за учебу с таким рвением, что учителя изумленно спрашивали, не подменили ли ее на каникулах. В ответ Таня говорила, что собирается выучиться на педагога.

У Бацарова родился брат.

Маленькая Ева благополучно вернулась к родителям.

Мама Бацарова не примирилась с существованием тети Гали, но Денис все равно ходит в гости к тете Гале, Тане и Снежане.

Полька снова стала ходить в музыкальную школу. Бацаров убедил ее, что «если играешь музыку, лучше ее чувствуешь, чем если просто слушать», и она достала с антресолей запылившуюся домру. В музыкалке Польку взяли сразу во второй класс.

Вражда между друзьями Польки и друзьями Ключниковой сошла на нет.

Тетя Галя устроилась работать в тот же магазин, где Русик теперь трудится менеджером по продажам. Русик ее побаивается, что тетю Галю очень огорчает.

Полька и Бацаров, вспоминая это лето, соглашаются, что оно было классным.

А квартиры номер сто больше никто не боится.

Никто.