«Всем выйти из кадра!». Лилия Волкова

Лилия Волкова

Подходит читателям от 13 лет.

Все персонажи и почти все события этой повести вымышлены, совпадения с существующими людьми и реальными фактами случайны и непредсказуемы.

Глава 1

ХОРЁК

— Что это воняет? – в кадр входит Илья.

— Хорёк.

— Сам ты хорёк, – по Илье никогда не поймёшь, говорит он всерьёз или шутит, обиделся по-настоящему или просто троллит.

— Да не ты хорёк, а в студию сегодня приходил хорёк, точнее, его хозяйка приносила. Смешной такой, пушистый, — Матвей сидит за кухонным столом, доедает картошку, а котлета уже кончилась.

— Кто пушистый? – в кадр входит мама.

— Хорёк, — Матвей вздыхает. Ну, сейчас начнётся!

— Никаких хорьков в моём доме! Только хорьков мне ещё не хватает в придачу к вам троим! А кто гулять с ним будет? А кормить? Опять всё свалится на меня? – мама во всём видит проблему и пугается заранее, ещё до того как эта самая проблема – любая, пусть даже несуществующий хорёк — свалилась ей на голову.

— А у меня в детстве конструктор был – такой, из алюминиевых палочек с дырками и всяких гаек с болтами, — в кадр входит папа. Он всегда брякает невпопад, говорит что-нибудь, совсем не связанное с темой разговора. «Ты опять в своих эмпиреях витаешь», — говорит в таких случаях мама и гладит папу по плечу. Что такое «эмпиреи», Матвей точно не знает. Столько раз собирался загуглить, но забывал. С другой стороны, какая разница? Главное, что папа там витает.

— Пап, ну причём тут конструктор? – папа Матвея Илье на самом деле не отец. Когда папа женился на маме, то усыновил Илью, поэтому тот называет папу «папой». Но Матвею часто кажется, что они оба всегда помнят, что друг другу не родные. Что просто играют в игру — может, ради мамы или потому, что так проще всем без исключения.

— Мне хомяка не разрешили и рыбок тоже, зато купили конструктор. А что, у нас будет жить хорёк? Зачем нам хорёк? А чем здесь пахнет? Точно не котлетами.

— Хорёк – только через мой труп! Выбирайте – я или хорёк, только не забудьте, что он вряд ли будет жарить вам котлеты!

— Мам, ради котлет мы готовы отказаться от хорька, даже если Мотька его уже принёс и прячет за пазухой. Мотька, срочно показывай пазуху!

 

Ничего он показывать не стал. Сидел в любимом углу, между столом и холодильником, жевал сухую картошку (масло положить поленился, теперь расплачивается), представлял, как выглядела бы их кухня на мониторе телекамеры. С тех пор, как его взяли работать на телевидение, это стало его любимым развлечением.

На кухне, конечно, места маловато, не сравнить с телестудией, в которой поместилось бы, наверное, штук сто таких квартир, как их трёшка. Но если поставить камеру вон в том углу, то будет видно окно, цветастую штору, а за ней – огромный столетник, у которого было собственное имя – Патриарх. Мама заботится о Патриархе не меньше, чем о людях, и даже разговаривает с ним. Спрашивает, как дела, хочет ли он пить, извиняется, если заденет шторой. Цветок вырастила мамина мама, бабушка Ильи и Матвея, и Патриарх – единственное, что осталось от неё на память. К тому же, этот столетник – единственное растение, которое умудряется не сдохнуть от маминой заботы. Мама, правда, умеет признавать свои недостатки: «У нас в доме может выжить только Патриарх и тот, кто способен сам достать еду из холодильника». Матвей может, Илья тоже. Папа справляется хуже (из-за того, что витает), поэтому мама обычно кормит его сама.

Вот и сейчас она положила на большую тарелку картошку с маслом и котлету и поставила разогревать в микроволновку. Чтоб это увидеть, надо чуть повернуть воображаемую камеру, но тут же вернуть обратно, направив видоискатель на Матвея, папу и Илью, сидящих за столом.

После общего плана должен идти средний, потом крупный. Пусть это будут папины руки: тёмные, будто загорелые, с крепкими пальцами, всегда покрытыми ожогами и царапинами. Он конструирует разные приборы и часто сам их собирает или ремонтирует; куча патентов и свидетельств об изобретениях висят в рамках на стенах комнаты, которая выполняет три роли одновременно: папиного кабинета, гостиной и родительской спальни.

В бывшем папином кабинете теперь живёт Матвей, уже целый год – после того, как Илья потребовал, чтобы ему выделили отдельную комнату.

— Мне двадцать пять лет, и я имею право на личную жизнь! Мне даже девушку некуда привести!

— У тебя есть девушка? – заволновалась мама — А как её зовут? Почему ты нас с ней не познакомил? А чем она занимается? Вы вместе работаете?

— Нет у меня никакой девушки, потому что нет отдельной комнаты, — Илья, когда хочет, может быть очень убедительным.

 

Кстати, за прошедший год Илья так никого и не привёл. Он часто приходит с работы поздно, но непохоже, чтоб кого-нибудь проводил в квартиру тайком. Даже если Илья и его девушка будут ползти по коридору по-пластунски, мама всё равно услышит: слух у неё, как у овчарки. Если Матвей чихает в своей комнате, то мама несётся к закрытой двери, врывается без стука и спрашивает тревожным голосом:

— Мотька, что с тобой? Ты в порядке? Не простудился?

Стоит ему заболеть на самом деле, мама вступает на тропу войны. Микробы и вирусы дохнут от одного вида стола, заваленного каплями, микстурами, таблетками и пастилками для сосания. Матвею иногда кажется, что мама в своей яростной борьбе с болезнью может нечаянно угробить и его самого, поэтому старается выздороветь как можно быстрее или хотя бы сделать вид.

— Мотька, что-то у тебя вид какой-то бледный, – мама убрала стоящую перед папой пустую тарелку, поставила на освободившееся место чашку с чаем и протянула руку ко лбу Матвея.

— Нормально, устал просто, — он увернулся.

— Матвей у нас теперь рабочий человек. На вот, подкрепи силы, — папа протянул ему пряник.

— Не хочу.

— Мотька, ты отказываешься от пряника?! – Илья расширил глаза, которые из-за толстых линз в очках казались ещё больше. – Значит, точно заболел!

— Хороший, вкусный, — папа одним махом откусил полпряника. – Только пахнет странно. Или это не он?

 

Матвей запаха не чувствовал. Хорьковая хозяйка сказала, что зверушкам удаляют какие-то железы, чтоб они не воняли. Бедный хорёк. В студии ему, кажется, совсем не понравилось, он испугался яркого света и незнакомых людей. Наверное, потому и попытался откусить ведущей ухо вместе с серьгой.

Эта самая ведущая, Оксана, Матвею не нравилась. Была она какая-то искусственная, как резиновый мармелад кислотного цвета. Когда хорёк тяпнул Оксану за ухо, она взвизгнула так, будто ей голову отгрызли, хотя Матвей потом видел: никакой крови там и в помине не было. Пришлось, правда, сделать ещё один дубль, и под конец интервью хорёк совсем устал и висел на руках у владелицы вялой меховой тряпкой. Когда Матвей провожал их, то попросил разрешения подержать хорька на руках и нёс его всю дорогу до выхода из телецентра, прижимая к груди тёплое пушистое тельце.

— Мотька, утром я тебе оставлю на столе два яйца и бутерброд с сыром, а на обед возьмешь в холодильнике лоток с котлетами. Как раз две штуки осталось, — мама металась по кухне, убирала, протирала, мыла и всё время вываливалась из кадра.

— Ага, пряники папе, последние котлеты — Мотьке. А я? Я что, хуже всех? – опять Илья то ли придуривается, то в самом деле обижается.

— Ты в столовую сходишь, — по вечерам мама шуток не понимала совсем. – Мотя, ты сегодня занимался?

— Кстати, да! – Илья приободрился. – Не забудь, что мы договорились: ты работаешь, только пока вовремя сдаёшь все зачёты! Или как там они называются? И сказал бы хоть, нравится тебе там или нет?

 

Отвратная манера у этих взрослых: сделать что-нибудь хорошее, а потом всё время напоминать, попрекать и отравлять удовольствие. Купят новые кроссы – в дождь не носи, по грязи не ходи и вообще не забывай, сколько они стоят. Телефон сдох? Ок, купим новый, только не этот, а тот, потому что мне сказали (кто?!), что он лучше. За столом не пользуйся, в кармане не носи и не забывай звонить каждые пять минут, а то я волнуюсь (телефон только для этого и нужен, ага). На работу устроили – веди себя прилично, не обмани доверие. И благодари, благодари, благодари при каждой возможности!

— Нравится. Спасибо, — Матвей встал из-за стола. — С зачётами «или как их там» всё нормально, заниматься сейчас пойду.

Мама несколько месяцев назад прочитала какую-то статью в интернете, насмотрелась роликов про то, как гаджеты разобщают, и придумала новое правило. На столе у входа на кухню стояла пластиковая коробка, куда перед ужином или обедом каждый входящий должен был положить телефон, предварительно выключив звук.

Чтоб сделать маме приятное, все согласились. Но потом Илья под предлогом, что ему могут позвонить с работы, перестал. Папа свой смартфон вообще оставлял где попало, даже до кухни не доносил (в эмпиреях телефоны, судя по всему, — не предмет первой необходимости). Маме на кухне было не до разговоров, так что пострадавшим оказался только Матвей.

— И как ты собираешься заниматься с телефоном в руке? – выходя из кухни, Матвей сунул руку в коробку, где одиноко лежал его смартфон.

— Я только посмотрю, Димон ответил или нет.

— Ну ладно. Обещай, что не будешь пялиться в экран, а возьмёшься за учебники.

— Угу.

 

Вот ещё жесть: как легко взрослые верят обещаниям. Обещай – обещаю. Не будешь – не буду. Не то чтобы Матвей специально собирался врать, но всё равно – детский сад какой-то, а не отношения взрослых людей.

— Как там Дима, кстати? – крикнула мама в спину Матвея. – В порядке?

— Да-да, мне тоже интересно, как Деймон поживает, — папа, оказывается, помнит их общее с Димоном прозвище.

С первого сентября первого класса дружат. Димон толкнул Матвея, когда строились на линейке – не специально, его самого какой-то лось-старшеклассник пихнул. Матвей упал, Димон помог ему подняться – и всё. Сидели за одной партой, после школы во дворе гоняли. Вообще всё вместе, всё-всё-всё. Они и в классе-то больше ни с кем не общались толком. А зачем? Самодостаточная и замкнутая экологическая система, как на острове в океане. Настоящая мужская дружба. Когда Димон в Соню из параллельного влюбился, Матвей не стал говорить, что у неё волосы жидкие и ноги кривые. Димон сам это понял, примерно через неделю, когда увидел, как Соня тусит с одноклассником, придурком с оттопыренными ушами. Это давно было, то ли в пятом, то в шестом классе, сейчас и вспоминать смешно.

Примерно тогда же у них появилось общее прозвище. Его придумала историчка – молодая и весёлая. Они с Димоном опоздали с перемены и несколько минут стояли у двери, пока историчка над ними насмехалась. Так, говорит, эти двое у нас всегда вместе. Приходят вместе, уходят вместе, опаздывают вместе. Может, вам и оценки на двоих ставить? Пополам делить. Если четверка – то каждому по два балла получится. Все ржали. А Димон сказал: нет, вы уж тогда нас в журнал в одну графу записывайте и ставьте не две пары, а одну четвёрку (Димон, кажется, никогда ничего не боялся, за это его некоторые учителя не любили и в классе многие – тоже). А историчка говорит: ладно, но тогда вам и имя нужно одно на двоих. Подумала немного и сказала: вы у нас Матвей и Дима. Ага. Значит, будете Мэтт Деймон!

В журнале, конечно, они так и остались по отдельности: Дмитрий Агеенко и Матвей Палеев. Но прозвище всем понравилось: одноклассники, многие учителя, а потом даже родители стали их так называть. Они с Димоном не возражали, особенно когда узнали, кто такой Мэтт Деймон. Оказалось – известный актёр, лауреат «Оскара», в куче отличных фильмов сыграл. Они вдвоём пересмотрели все боевики и детективы с его участием. А теперь Мэтт здесь, а Деймон – на другом конце земли.

 

О том, что родители Димона собираются эмигрировать, разговор шёл сто лет. Ну, не сто. Лет семь точно. В самом начале Димон даже слово «эмигрировать» запомнить не мог, только говорил, что родители хотят уехать в другую страну и забрать его с собой. Матвей заранее расстроился, но время шло – а друг был на месте. Они уже решили, что обошлось. А то, что Димон несколько лет ездил заниматься к репетиторам, сначала по английскому, а потом ещё и по французскому — так это и без эмиграции пригодится.

Катастрофа случилась, когда они совсем расслабились. Строили планы на лето, даже прикидывали, в какой институт поступать после школы – конечно, вместе (это ещё не скоро, но взрослые предусмотрительные люди всё продумывают заранее). Димон обещал помочь Матвею подтянуть учёбу, особенно математику.  И тут Димка приходит (не предупредив заранее, как обычно), звонит в дверь и с порога бабахает: мы уезжаем через два месяца, уже визы дали! И лицо у него — как у Мэтта Деймона в той роли, где он с амнезией.

Они, кажется, вечность простояли в дверях, пока мама Матвея не позвала Димона в дом и не усадила обоих пить чай с пряниками (запас пряников у них всегда, одни съедают – мама следующий килограмм покупает).

Их потом ещё много раз кормили, поили и уговаривали – то дома у Матвея, то в квартире у Димона, откуда каждый день что-нибудь пропадало: диван, шкаф вместе с вазами и фужерами, кресла, вешалка из коридора. Посадят напротив – и давай вливать в уши: дескать, мир изменился, теперь неважны расстояния, есть мобильные и мессенджеры, можно созваниваться хоть каждый день или устраивать сеансы видеосвязи. А потом, когда вы немного подрастёте…

 

Про «подрастёте» особенно много говорили за три дня до отъезда. В квартире у Димона к тому времени почти ничего не осталось, только кровать, раскладушка и куча упакованных коробок и чемоданов. Квартиру тоже продали, новым жильцам осталось дождаться, когда семья Димона уедет. И родители Матвея пригласили в гости всех Агеенко, чтобы попрощаться.

Пока ужинали, было ещё ничего. Матвей и Димон молчали, а старшие Агеенко рассказывали, что у папы уже есть работа, а у мамы назначено несколько собеседований; что жить они будут на окраине, но зато дом удобный, и школа для Димы совсем рядом и что она очень хорошая и «сможет обеспечить его будущее».

Мама Матвея задавала уточняющие вопросы и всё время повторяла: «Какие вы молодцы! Как вы всё продумали! Я уверена, что всё будет хорошо!». А папа, хоть кивал и улыбался, снова витал и спросил только, какую собаку собираются завести Агеенко. Все растерялись: про собаку до этого никто не сказал ни слова.

— Но вы же будете жить в доме, где наверняка есть лужайка. Значит, и собаку нужно. Лучше большую, да? Лабрадора, например.

— Ну, может, и заведём, — согласилась мама Димона, хотя, кажется, больше из вежливости. Матвею вообще казалось, что старшие Агеенко только изображали радость и бодрость, а на самом деле им очень и очень страшно. Тут мама Матвея засуетилась и стала убирать тарелки, накрывать стол к чаю и попыталась взбодрить их с Димоном:

— Ну что вы такие кислые? Я понимаю, придётся привыкнуть, но дружба ваша никуда не денется, будете созваниваться, а потом, когда подрастёте…

Тут Димон и сорвался. Стал кричать, что его достали эти вечные «подрастёте»; что жить и быть счастливым ему нужно сейчас, а не через пять-десять-двадцать лет; что родители относятся к нему, как к рабу или чемодану – захотели увезти, взяли под мышку и увезли. Все за столом как заледенели, хотя было тепло, даже жарко. Только Димкин папа открыл на минуту рот, но так ничего и не сказал, а опустил голову и стал со звоном размешивать чай, в котором не было сахара.

 

О том, что было потом, вспоминать тяжелее всего. Потому что Димон, который в последний раз плакал во втором классе, когда потерял только что купленный простенький телефон, вдруг всхлипнул и заговорил умоляющим тоном:

— Можно я не поеду? Пожалуйста! Я знаю, что меня не с кем оставить, но я могу жить тут, у Мэтта! Мы и на одной кровати поместимся, да, Мэтт? Или можно купить матрас и спать на полу. Тётя Таня, дядя Саша, пожалуйста, разрешите мне пожить у вас! Я буду хорошо себя вести, честное слово, и Матвею с учёбой помогать. А родители будут присылать деньги, а потом я на работу устроюсь, а когда в институт поступлю – в общежитие перееду. Тётя Таня, дядя Саша, ну скажите им! Скажите, что вы разрешаете!..

Расходились молча. Димка пялился в стену, пока родители обувались, и вышел первым, коротко кивнув Матвею. А его маме и папе больше не сказал ни слова.

Сегодня, спустя три с половиной месяца после отъезда Агеенко, Матвей сидел за столом в своей комнате, тупо смотрел в телефон, где под его сообщениями так и не появилось  отметки о прочтении. ВКонтакте Димона тоже не было, уже сутки. Может, с ним что-то случилось? Попал под машину и лежит в больнице весь в гипсе и поэтому ничего не может написать? Или он просто забыл про Матвея. Куча времени прошло, у Деймона появились новые друзья. Они там, рядом. С ними в любой момент можно сходить в кино, посмотреть ролики на ютьюбе, поиграть в футбол. Или в хоккей. Это ж всё-таки Канада.

Забыл. Наверняка. Матвей захлопнул учебник, который открыл десять минут назад, но так и не прочитал ни одного параграфа. Ну и пусть. Ладно. Он стянул джинсы, носки, снял футболку. От бордового трикотажа остро и опасно пахло хорьком.

 

 

Глава 2

ЧАЙ

 

— Мотька, доел?

Сегодня на ужин рис и сосиски. Они слишком долго кипели: мама складывала бельё в стиральную машинку и забыла про готовящийся ужин, так что теперь сосиски раздулись и изогнулись, как червяки. И рис переварен, размазня какая-то уродская. Хотя настоящая еда редко выглядит красиво. В одном видео на ютьюбе показано, как фотографируют еду и снимают рекламные ролики. Сметану там изображает клей ПВА, мясной фарш – нарезанная подкрашенная губка, а мороженое делают из смеси муки и жирного крема. Гадость. А все смотрят, верят и слюнки глотают.

— Моть? Устал? Бледный опять какой-то. И задержался сегодня, мы с папой уже поужинали, а Илюши нет до сих пор, — мама моет посуду, тревожно посматривая через плечо.

— Нормально я, просто поздно запись закончилась, — Матвей сунул в рот последний кусок сосиски и поставил тарелку в раковину.

— Чаю сам себе нальёшь? Возьми чашку. А пряники я сегодня шоколадные купила.

Опять пряники. Почему в их доме не бывает ни печенья, ни зефира какого-нибудь, ни пирогов? Пряники эти уже в глотку не лезут.

— Не хочу пряников, просто чай попью. Мам, — Матвей сел за стол, — а сколько чашек чая ты можешь выпить подряд?

— А почему ты спрашиваешь? – голос у мамы усталый.

— Ну скажи. Потом объясню.

— Ладно. Смотря каких  чашек. Если мою любимую, с маками, то, наверное, парочку осилю.

— А три? – Матвей всё-таки взял пряник, посмотрел на него, понюхал и положил обратно в пакет.

— А ты Патриарха, кстати, поливал сегодня?

— Нет, забыл.

— Ладно, я сама тогда, — мама с бутылкой отстоянной воды подошла к окну, отодвинула штору, что-то зашептала столетнику.

— Мам! Ну скажи, три чашки выпьешь?

— Да почему ты спрашиваешь-то?

— Потому что сегодня к нам приходил человек, который может выпить семь чашек чая подряд!

 

Вообще-то, у помощника администратора (именно такую должность занимал Матвей) не так уж много работы: принести-унести, встретить-проводить, расставить-протереть мебель в студии. Но поручение ему мог дать всякий, кто старше по должности, а значит, любой сотрудник программы. Чаще всего он помогал редакторам по гостям. Приходящих людей приходилось сопровождать в гримёрку и до туалета, усаживать на положенное место в студии, поить чаем или кофе перед началом интервью.

Иногда гости отказывались от любого угощения, а просто сидели и ждали своей очереди. Большинство выпивали по одной чашке. Но даже в страшном сне Матвей не мог себе представить, что ради одного человека он будет семь раз мотаться между гримёркой и студией, столько же раз кипятить электрический чайник, заваривать пакетик, вынимать, укладывать на блюдце ложку и кубики сахара.

— Мам, семь чашек – это сколько получается? Вот эта банка, которую ты сейчас вымыла, литровая? Значит, он выпил литра два, не меньше. Как он не лопнул только! Я бы, наверное, умер от такого.

— А кто это был-то? – мама наконец закончила возиться с посудой и подсела к столу.

— Актёр один. Как его там?.. Забыл. На Се начинается или на Ке. Не помню. Бандитов играет и полицейских, толстый такой, огромный прямо. Я думал, под ним кресло в студии сломается, оно аж затрещало. Думаю: ну всё, сейчас пол потрескается, и эта туша на нижний этаж вместе с мебелью провалится. Да ни фига! Сидит себе, пыхтит, чай хлещет и потеет, как кабан.

— Моть, ну что ты так о взрослом и заслуженном человеке?

— Ладно. Спасибо, пойду я. Заниматься надо.

Так всегда: только начнёшь с родителями разговаривать как с нормальными людьми, они тут же воспитывать начинают. А потом нудят: ну почему ты нам ничего не рассказываешь?

 

А Димон так и не ответил и даже не прочитал. Получается, был друг – и сплыл. Да и пусть. В этот раз он плакать не будет, наплакался уже.

Агеенко улетели двенадцатого июля, и это был худший день за всю жизнь Матвея. Вернее, он так думал, пока не наступил сентябрь. А ведь пока длилось лето, всё вроде бы наладилось, насколько вообще могло наладиться в этой ситуации. С Димоном они списывались и созванивались по двадцать раз на дню. Большую часть каникул Матвей провёл в Москве (за исключением двух недель с родителями в Анапе), так что рассказывать другу особо было нечего. Ну, трубы у них во дворе ремонтировали, вырыли на газоне две огромных ямы, и в одну из них съехала на тонких лапах маленькая собака. Склон крутой, земля осыпается, собака сидит внизу, голову задрала и смотрит круглыми глазами. А хозяйка, заполошная тётка, поверху бегает, верещит: «Арчи, деточка, не бойся! Арчи, солнышко моё, я тебя спасу!». Шаг вперёд сделала, плюхнулась на задницу и съехала вниз, как по горке зимой. А Арчи, кажется, и не боялся совсем. Он, может, специально в траншею спрятался, чтоб хозяйкиного визгливого голоса не слышать.

Когда Матвей эту историю Димону рассказывал, тот хохотал так, что со стула свалился и телефон выронил. Поэтому видно ничего не было, а только слышно, как Димка хрюкает и икает от смеха.

После, когда Димон успокоился, он провёл Матвею видео-экскурсию по своему новому дому. Ходил везде с телефоном, показывал. Вот, говорит, гостиная, телевизор вчера купили и диван. Я сам выбрал расцветку — как футболка, которые у нас с тобой одинаковые. Теперь кухня. Дурацкий цвет у мебели, да? Но маме нравится. А раковина, как в американском кино – возле окна. Можно мыть посуду и смотреть, как у соседей на лужайке девчонка с собакой играет. Сейчас их там нет, но я тебе потом фотку пришлю: собака точно такая, как твой папа говорил – лабрадор! Представляешь? Может, потом и мы заведём. А вот моя комната, на втором этаже. Небольшая, но это ничего. Стол, кровать и шкаф помещаются. А туда в угол думаем книжный стеллаж поставить, в выходные поедем покупать. А там в окне – вышка для флага. Не видишь? Потому что далеко. Ну ладно, потом фотку пришлю. Это на школьном стадионе. Я ходил туда, смотрел, как пацаны в футбол играют, только не в наш, а в американский. Не, я пока ни с кем не познакомился. Не хочется что-то.

 

Было приятно, что Димка не торопится заводить новых друзей, хоть эта приятность немного попахивала подлостью. Димону там всё с нуля начинать: и школа новая, и одноклассники; всё вокруг незнакомое, ко всему нужно привыкать, даже, наверное, к еде. А Матвей – дома. Деймон уехал, но в классе есть нормальные пацаны, можно подружиться с кем-нибудь. С Вовкой Охотниковым, например, или с Серёгой Ячным. С Ячным даже лучше.

Все оптимистичные планы рухнули в первый же день. Матвей, наверное, и сам был виноват: подставился. Не стоило приходить в школу с похоронной рожей. Но ещё на линейке ему стало так муторно, что на хлопанье одноклассников по плечам и ржание над их идиотскими шутками не было сил.

Окончательно он сломался на уроке истории. Их бывшая историчка, та самая, что придумала им с Димоном прозвище, вернулась в школу после двухлетнего (кажется) перерыва. Вошла в кабинет с улыбкой, сказала, что соскучилась и что теперь, когда её ребёнок начал ходить в детский сад, она будет очень рада три раза в неделю видеть свой любимый класс. Прошла по рядам, с каждым, кого помнила – здоровалась, а с новенькими и с теми, кого подзабыла – знакомилась заново.

Некоторые, кстати, так изменились, что и Матвей смотрел на них, как на пришельцев. Катька растолстела, Игорёк накачался и побрился налысо, а Ольга стала выше всех девчонок в классе и покрасилась в розовый. Просто не узнать её. А когда-то ходила с Матвеем в один детский сад и была похожа на персонажа манги, только со светлыми волосами.

Но Матвея историчка узнала сразу. Подошла, уставилась на свободное место рядом с ним и говорит с ехидной с улыбочкой:

— Мэтт, я вижу на месте. А Деймон где? Неужели опаздывает? Вы, похоже, за время моего отсутствия изменили своим  привычкам и ходите теперь по одному. Или его на съёмки в Голливуд срочно вызвали?..

 

Пустое сиденье рядом с самого утра представлялось Матвею чёрной дырой, в которую провалился Димон. Глупость, конечно, но он по-настоящему чувствовал, как оттуда тянуло холодом и морозило правую руку и щёку. Мёрзло даже ухо. Может потому, что перед первым сентября мама отправила его в парикмахерскую, и там неприятная тётка с холодными руками изуродовала его, как бог черепаху (такое определение стрижке дал Илья, и Матвей в кои-то веки искренне согласился со старшим братом).

За три часа он почти привык к тому, что некого тихонько пихнуть ногой, если стоящий у доски ляпнул глупость. Что не с кем сверить ответ уравнения. Что никто посреди урока не сунет ему в руку шоколадную ириску. Интересно, а в Канаде они есть – эти липкие, выковыривающие пломбы конфеты, которые Матвей не любил, но ел, потому что Димону они нравились?

На словах исторички про Голливуд все заржали, и только Ольга, обернувшись со своей парты, посмотрела на Матвея с сочувствием. А он, не поднимая головы, попросил разрешения выйти.

Он был уверен, что никто ничего не заметил, но на перемене, проходя по коридору, услышал сказанное полушёпотом «тётя-мотя». Один голос, потом ещё один, и опять: совсем мужские и ломкие, хрипло-петушиные. Громче всех прозвучал совсем писклявый голосок, будто в толпу подростков затесался первоклассник. Принадлежал он Серёге Ячному,  которого ещё вчера Матвей считал нормальным пацаном.

Ячный всю жизнь, с первого класса, был самым хлипким и тощим. Он, кажется, совсем не рос, выглядел сейчас лет на двенадцать, не больше, и уже три года носил одну и ту же синюю куртку (если только родители не накупили ему одинаковой одежды на всю оставшуюся жизнь).

Услышав голос Ячного, Матвей в первую секунду даже посочувствовал ему: такому маленькому и жалкому, наверное, ничего не остаётся, как прибиться к кому-нибудь. Иначе – слишком страшно. Но Ячный почти без паузы повторил: «Тётя-мотя, тётя-мотя! Платочек дать, слёзки вытереть?». Стоящие рядом пацаны загоготали и уверенный низкий голос (через буханье сердца в горле, в ушах, во всём теле Матвей его сначала не узнал) одобрительно сказал: «Смотрите-ка, Ячный у нас нормальным челом становится. Возьмем его? Приходи вечером на Крышку, Серёга».

 

Пустырь за гаражами, где вечно кто-то тусил, называли «Крышкой» всю Матвееву жизнь, задолго до того, как рядом с ним появились крытые зелёным пластиком машиноместа. Может, потому, что посреди пустыря торчал бетонный колодец с неподъемным чугунным люком. Если смотреть на конструкцию издалека, она была похожа на горлышко огромной бутылки, зарытой в землю. Матвей с Димоном на Крышку не ходили: незачем было. Да их и не звали, по правде говоря.

«Тётя-мотя! – снова пискнул Ячный, и Матвей развернулся к нему, сам не зная, зачем. Можно было, конечно, вмазать ему с размаху, впечатать в стену, вбить кулаком в рот ненавистные звуки. Драться Матвей не любил, но думал, что умеет. К тому же, справиться с Ячным, который был на голову ниже и килограммов на пятнадцать легче, не стоило вообще ничего. Ткни его пальцем – он и загнётся. Только что это изменит?

Весь класс давным-давно знал, что он ненавидит проклятую «Мотю» до трясучки и злых слёз. Так обращаться к себе он позволял только родителям и брату, да и то от безысходности. Как им запретишь?!

Димону он тоже разрешил. Потому что Димон был почти братом, а может, даже лучше. Но ни разу, ни разу, ни разу тот не назвал Матвея Мотей! И остальных отучил: пару раз цыкнул на одного, дал подзатыльник другому, погрозил кулаком третьему. И постепенно дурацкое прозвище все забыли — так думал Матвей до того самого дня, первого школьного дня без лучшего друга.

 

— Ну что, Палеев, будешь Ячного бить? Докажешь, что ты мужик, а не тётя-мотя? – уверенный голос, как можно было сразу догадаться, принадлежал Максу Раскатову, самому высокому и сильному в классе. Учился Макс так себе, не лучше Матвея, но вёл себя, как самый умный. – Вот, кстати, будет вам обоим испытание: Палеев пусть двинет Ячному, Ячный даст сдачи, а мы посмотрим. Выдержишь, тётя-мотя, — тоже можешь вечером прийти на Крышку.  Так и быть, подберём тебя, раз дружбан твой тебя кинул.

Матвей стоял перед Ячным, смотрел ему прямо в лицо. Серёга, вопреки ожиданиям, глаза не опустил, но его зрачки метались туда-сюда, как испуганные крысы в клетке. Подумав немного, Ячный сжал кулаки, выставил их перед грудью, будто собирался боксировать. Это было смешно, и Матвей рассмеялся: и над Ячным, и над собой, таким же ничтожным, ни на что не годным без кого-то сильного рядом. Оказывается, его не трогали только из-за Димона. А теперь его нет – ни в этой школе, ни в этом городе, ни в стране. Ни в убогой Матвеевой жизни.

— Ну что, Палеев? Давай уже, а то звонок скоро.

Кажется, вокруг них собрались все. Стояли, смотрели. Одни скалились, как акулы, другие спокойно ждали развязки.

— Оставьте его в покое! – пробравшись через толпу, рядом с Матвеем возникла Ольга. – Матвей, они тебе что-то сделали? Пойдём отсюда, а?

— О! У тёти-моти новая защитница объявилась! – Раскатов оживился. – Серьёзно, Палеев? Спрячешься за спину девчонки? Хотя она ничего…

— Да пошёл ты! – выкрикнул Матвей в лицо Максу. – И ты отстань, чего лезешь, куда не просят!

Он буром прошёл через толпу и, не оглядываясь, направился к выходу. Ольга осталась где-то сзади и ничего не сказала, а Макс крикнул в спину:

— Палеев, надумаешь Ячному в морду дать – приходи на Крышку!

 

Ничего этого Матвей Димону не рассказал. И в школе он больше не появлялся: не потому, что боялся Макса, а просто не шли туда ноги.  Утром, когда все собирались на работу, тоже изображал активность: вставал-умывался-одевался, иногда даже выходил из дома, но потом возвращался, ложился на свою кровать и спал. Когда звякал телефон – просыпался, отвечал Димону.

У друга, кажется, всё было хорошо. В школу в этом году пришло много новичков, в том числе русских. Учиться было легко: «Я даже не ожидал, что почти всё буду понимать!». По выходным они с родителями осматривали город, и Димка слал гигабайты фоток и видео, которые Матвей поначалу скидывал в родительский комп, а потом стал удалять сразу после просмотра. Интересно, рассказал Димон кому-нибудь из новых приятелей про него, Матвея? Про лучшего друга, который остался за океаном и жизнь которого развалилась на такие мелкие кусочки, что вряд ли когда-нибудь соберётся в единое целое?..

Безнаказанно прогуливать уроки удалось всего три недели. Он так и не понял, почему в школе его не хватились раньше; видимо, никому не пришло в голову, что Палеев на такое способен. Но потом классная забеспокоилась, не слишком ли долго Матвей болеет, и позвонила маме; та в свою очередь потребовала, чтоб папа пораньше пришёл с работы – «для важного семейного разговора». Как назло, Илья в тот день тоже явился домой не к полуночи, а прямо к ужину.

Мама, как настоящий разведчик, молчала до последнего. Разогрела еду, всех покормила, налила чаю. Но когда Матвей, с трудом осилив половину привычной порции и традиционно отказавшись от пряников, собрался идти к себе («уроки надо делать»), мама его остановила:

— Мотя, останься, пожалуйста, нам надо кое-что обсудить.

 

Все разговоры родителей с непослушными детьми похожи друг на друга. Матвей понял это давно и даже вычислил три обязательных этапа разборок.

Первый: всё тайное становится явным и мы всё знаем.

Второй: да как ты мог, мы для тебя стараемся, а ты скотина неблагодарная (Матвея, правда, так никогда не называли, но смысл от этого не менялся).

Третий: мы готовы тебя простить, если ты пообещаешь, что больше так не будешь.

И в тот раз накатанная схема не подвела. На первом этапе солировал папа – в своей обычной витающей манере. Он пускался в рассуждения о шиле, которого в мешке не утаишь, рассказывал о таинственных преступлениях, которые были раскрыты благодаря единственной ошибке вора или убийцы. Закончил же тем, что начал успокаивать Матвея: дескать, теперь тебе должно стать легче, потому что не нужно ничего скрывать.

Тут не выдержала мама и приступила ко второму этапу. Она не кричала, а только сокрушалась. Упоминала цистерны супов и тонны котлет, которые наварила и нажарила Матвею за его жизнь. Рассказывала, какие гладкие были у него пяточки и какой смешной хохолок, когда он родился. И как долго не выговаривал звук «р», так что мама в бурю и мороз водила его к платному логопеду, вместо того, чтобы купить себе новые сапоги.

Когда мама устала рассказывать о своих подвигах в деле воспитания Матвея, вступил Илья. Свою речь он начал со слов «ну, по крайней мере, ты должен был выспаться». После заверил, что понимает Матвея, как никто другой, потому что один раз тоже прогулял целый урок (мама в ужасе расширила глаза, а папа улыбнулся). Но теперь, сказал Илья, нужно всё вернуть в нормальное русло. И если завтра Матвей пойдёт в школу, то никакого наказания не последует. Илья посмотрел на родителей, мама снова расширила глаза, а папа пожал плечами, и брат поправился: никакого серьёзного наказания: «Гильотины у нас всё равно нет, а покупать её, боюсь, обойдётся слишком дорого».

Наконец все выговорились и ожидающе уставились на Матвея.

 

А ему было безразлично. Папины утешения, мамины переживания и шуточки Ильи его не трогали, не возмущали и не расстраивали. Он всё решил ещё первого сентября: в школу он не вернётся. Так он им и сказал и добавил: «Можете меня даже убить. Мне всё равно». А потом ушёл в свою комнату и лёг, накрывшись одеялом с головой.

Когда он проснулся, за окном была непроглядная чернота. Телефон, лежащий рядом, моргал зелёным: наверное, Димка прислал очередную порцию рассказов о своей интересной жизни. Открывать мессенджер Матвей не стал: боялся, что со злости швырнёт телефон в стену. Нет, он был рад за друга и убеждал себя в этом каждый раз, когда видел на экране его лицо, знакомое до последней веснушки и шрама на краешке правой брови. Но от мысли, что без него Димон счастлив и вполне доволен жизнью, Матвея скручивало судорогой.

Очень хотелось пить. Он потихоньку встал и босиком, чтоб никого не разбудить, пошёл на кухню. Дверь туда была закрыта, из-под неё пробивался свет и слышались голоса.

— Ну кто знал, что он такой нежный? – голос Ильи. — Ну, уехал Дима, так это было известно заранее. И уехал же, не умер!

— Тихо ты, разбудишь! – мама говорит шёпотом, но получается громче, чем у брата. – Мотя всегда такой был. Помните, как он плакал над мультиком про оловянного солдатика? А как жалел бездомных котят, когда мы ездили на море? Засовывал в карманы колбасу и сыр, я потом еле отстирала, все шорты жирные. А с водой там проблемы были, помните? Не очень-то постираешь.

— Таня, не отвлекайся, — в папином голос слышна улыбка. — Все знают, как тебе тяжело, но сейчас речь о Матвее. Я вот хочу сказать: он ведь очень умный у нас. Я думаю, его проблемы с учёбой – какое-то недоразумение. Просто он пока не нашёл себе дело по душе.

 

Матвей сидел за дверью прямо на полу. Съехал спиной по стене, обхватил колени руками, положил на них голову. Он не собирался подслушивать, так получилось само: неловко было входить туда, где говорили о нём – и говорили хорошо. Слушать тоже было неловко, но кто бы отказался от такой возможности?

Когда он был совсем маленький и сильно обижался на родителей, то иногда думал: вот я заболею, умру, и тогда они поймут, какой я был хороший, что они натворили и как много потеряли. Они пожалеют, что обижали его, что не купили мороженое, не разрешили смотреть телевизор, не отпустили гулять. А я буду смотреть на них и думать: так вам и надо!

И вот – он не умер, а его всё равно жалеют и говорят добрые слова. Оказывается, родители и брат считают его умным и нежным. Оказывается, они переживают за него, думают, что с ним делать, и не спят, хотя всем завтра на работу.

— Что там случилось-то с ним в школе? Может, его обидел кто-то? Надо, может, поговорить с ним, расспросить? Или в школу сходить, с классным руководителем встретиться. Надо же что-то делать! Вон он какой несчастный! Даже не поел сегодня как следует, — мама верна себе: главное, чтобы все были сыты и здоровы.

— Не думаю, что это хорошая идея – говорить с классной, — Илья был категоричен. – Учителя обычно мало знают о том, что происходит между детьми. Особенно если они уже не совсем дети. Я попробую по своим каналам узнать, что в школе происходит и что в классе творится. Есть у меня друг, который может быть в курсе.

— Узнать, конечно, можно, но смысл? Что бы там ни происходило, Матвей однозначно заявил: в школу он больше не пойдёт. Заставить его мы не можем. Не можем, Таня, не можем, не охай и не пугайся. Значит, вариантов всего два: переводить его в другую школу или на домашнее обучение, — папа был совсем не похож на себя обычного: вышел из своих эмпиреев и возвращаться не собирался.

— А я всё равно узнаю, кто там на него бочку катил. Если катил, конечно. И разберусь с этими скотами так, что мало не покажется!

На этих словах Матвей не выдержал и всхлипнул. Кухонная дверь медленно открылась, в щель просунулась папина голова, подумала немного и сказала «ку-ку».

Через неделю мама договорилась в соседней школе о домашнем обучении для Матвея. А ещё через три дня Илья предложил ему работу.

 

 

Глава 3

БАРАБАН

 

Он прыгал, как живой, этот барабан. Протарахтел по полу и, обрадовавшись, что его не поймали, поскакал вниз по ступенькам. Небольшой, но причудливой формы, с выступающими гранями, он не просто катился, а метался вправо-влево, словно пытаясь увернуться от пули или стрелы. Владелец барабана, смуглый и невысокий, так удивился бегству инструмента, что не тронулся с места, а просто стоял и смотрел, как тот удирает.

Догонять барабан пришлось Матвею. Сбегая по лестнице, он чуть не сбил с ног здоровенного лохматого мужика в ярком пиджаке и со знакомым лицом. Здесь, в телецентре такое случалось часто: вроде узнаёшь человека, но не можешь ни фамилии назвать, ни профессии, ни где ты с ним встречался. Может, это актер. Может, певец, который сто раз мелькал на телеэкране, или охранник, которого ты видишь каждый день, когда идёшь на работу. И тут главное – не здороваться со всеми подряд. А то и сам по-дурацки выглядишь, и известного человека заставляешь без конца твердить «здрасьте, здрасьте, здрасьте».

С этим, волосатым, он в запале погони не только поздоровался, но и извинился перед ним. И рванул за своевольным барабаном, который, судя по скорости, надеялся, как колобок, сбежать подальше — скорее всего, в Африку, поскольку родом был как раз оттуда. Об этом на чистом русском языке (который плохо сочетался с экзотическим видом) сообщил Матвею музыкант по имени Эндрю, обеими руками обнимая пойманный Матвеем инструмент, пахнущий горячим песком и дублёной кожей.

Через полчаса Матвей стоял в тёмном углу студии (чтоб ни в коем случае не попасть в кадр) и смотрел на Эндрю и его коллег-перкуссионистов. Непривычное слово (которое означало всего лишь человека, играющего на ударных) Матвей повторил про себя дважды, чтоб запомнить.

 

В ансамбле, который сейчас выступал перед камерой, не было ни гитар, ни скрипок, ни саксофонов – вообще ничего, кроме барабанов: маленьких, больших, круглых, продолговатых, похожих на бочку и напоминающих ребристые ёмкости непонятного назначения. Перед каждым из музыкантов стояло по несколько инструментов, перед Эндрю – целых шесть. Он почти неслышно, одними лишь губами, произнёс «Ну, поехали», кончиками пальцев стукнул по маленькому круглому барабану, изрисованному по бокам странными символами, – и шоу началось.

Позже, наводя порядок в студии, Матвей вспоминал причудливый ритм, лица музыкантов и главное – их руки. Самые обыкновенные человеческие руки, на каждой – по пять пальцев, как у всех остальных. Но под этими руками барабаны то шептали, то бормотали, то тревожно ухали, то ревели подобно дикому зверю.

Интересно, сколько нужно тренироваться, чтоб научиться извлекать такие звуки из пустоты, заключённой внутри сосуда из дерева и кожи? У него вряд ли получится, сколько ни старайся. Когда-то мама хотела отдать его в музыкальную школу (хотя сам Матвей не очень туда рвался), и после прослушивания педагог посоветовал им заняться спортом, рисованием, да хоть на пяльцах вышивать. «Бывает абсолютный слух, а бывает абсолютное отсутствие слуха. Ваш случай как раз второй», — строгий усатый мужчина проводил их к выходу и погладил Матвея по голове, словно жалея.

Всю дорогу до дома Матвей приставал к маме с вопросом: «Почему этот человек сказал, что у меня нет слуха? Я же всё слышу!» и радовался, что его не взяли. Но сейчас ему вдруг стало обидно. Нормально у него со слухом. Одну мелодию от другой отличает, даже напеть может так, чтоб у окружающих уши в трубочку не свернулись. И с чувством ритма тоже норм. То, что два часа назад отстучал Эндрю. Матвей может повторить хоть сейчас.

 

Он положил ладони на только что насухо протёртый студийный стол. Так. Сначала будто били старинные часы – размеренно, гулко. После начался дождь: негромко шуршал по подоконнику, звенел железом крыши, дробно молотил в закрытое окно. Бум, бум, бум! Тук-тук, тук-тук. Бум, тук-тук! Пальцы не хотели слушаться, старались шлёпнуть по столу без очереди, но Матвей усмирил их, нащупал ритм и последовательность сильных-слабых ударов. Бум, тук-тук, бум!

— У тебя получается.

Дина. Подошла со спины – легко и неслышно, как она умеет. Наверное, слушала его художества какое-то время.

— Шикарно играли ребята. Я тоже до сих пор ритм ногой отбиваю, еле выстояла за камерой до конца смены. И ведущих всё время хотелось подогнать: что вы еле языком ворочаете, в такт же не попадаете! – Дина засмеялась.

Невысокая, с короткой стрижкой, темноволосая и темноглазая, она была больше похожа на старшеклассницу, чем на двадцатишестилетнюю женщину. Вопрос о возрасте Матвей задал чуть ли не на второй день после знакомства, тут же понял, что брякнул глупость, смутился и начал сбивчиво извиняться, но Дина его успокоила:

— Да ладно, не парься. Я нормально к этому отношусь. Но с остальными нашими дамами, особенно с Оксаной, советую быть осторожнее. Обида будет смертельная, да ещё и лекцию прочтут на тему, что прилично, а что нет. А ты, кстати, старше своего возраста выглядишь. Лет на шестнадцать, не меньше.

 

Матвей подозревал, что Дина сказала это только для того, чтобы сделать ему приятное и придать уверенности в себе. И у неё получилось. После этого разговора он словно на самом деле повзрослел. Знакомясь с коллегами по программе, спокойно протягивал руку (мужчинам) или кивал (женщинам), называл должность («Я новый администратор»). Слово «помощник» он опускал, как несущественное: обязанности одинаковые, ответственность – тоже. Представлялся всегда полным именем и фамилией, как в анкетах пишут: Палеев Матвей, без всяких уменьшительно-ласкательных сокращений.

Из всех сотрудников программы назвать его «Мотей» попробовала только ведущая Оксана, но он просто не отозвался. Сколько она ни верещала «Мотя, Мотенька, позови гримёршу, мне надо носик припудрить!», он не оборачивался. Гримёрша через пару минут пришла сама: знала, что Оксана обязательно найдёт, к чему придраться, и вызовет её в студию, хотя грим никак не мог потечь через пять минут после нанесения — тем более что в студии ещё не включили софиты.

Матвей не понимал, какого чёрта Оксана корчит из себя незнамо что. Он быстро разобрался, как тут всё устроено: текст придумывают одни редакторы, телесуфлёр крутят другие, за камерами стоят операторы, в аппаратной сидит режиссер, звукорежиссёр и куча других людей, которые и делают программу. А ведущая, получается, просто приходит в студию, расфуфыренная и накрашенная, выполняет указания, которые звучат у неё в «ухе» («ухом» называли малюсенький передатчик, который вставляется прямо в слуховой проход), и читает слова, написанные другими. Правда, читала она хорошо, «с выражением» — как это называла их училка по русскому. Но Оксанин напарник, Юра, справлялся не хуже, при этом не изображал звезду мирового масштаба.

И Оксану, и Юру, наверное, узнают на улице и благодарят за работу; их снимают для обложек журналов и берут у них интервью. Известность – штука, видимо, довольно приятная; Оксана, по правде говоря, не так уж плоха; а Юра – вообще отличный парень (всегда здоровается с Матвеем за руку и не гоняет его по ерунде). И всё же становиться ведущим Матвей не хотел.

 

С первого дня работы он прикидывал: на чьём месте ему хотелось бы оказаться в будущем, лет через пять-десять? Не век же ему чай подносить и скакать по лестницам, догоняя убегающие барабаны. Надо искать «дело по душе», как сказал папа. И он присматривался, прислушивался, соображал.

Работу редактора отмёл сразу, как неподходящую. Тексты, бумажки, приглашение гостей – это точно не для него.

Может, стать режиссёром? Матвей постоял во время записи за спиной Богдана (по возрасту тот чуть старше Ильи, но почти совсем седой), послушал, как тот командует операторами и ведущими, как произносит строгим голосом: «Готовность три минуты! Минута! Всем выйти из кадра! Камера, мотор!». А в конце – «Всем спасибо, все свободны!».

Из всех команд Матвею больше всех нравилась про «выйти из кадра»: было в ней что-то магическое. Как будто режиссёр имел власть над всем миром и всеми людьми: захочет – будет снимать, не захочет – заставит уйти, спрячет тебя от чужого взгляда на время или навсегда. И никто никогда тебя больше не увидит.

С другой стороны, режиссёр большую часть времени просто сидел в кресле или ходил по студии, ничего не делая собственными руками. Поэтому Матвей стал приглядываться к другим телевизионным профессиям: звуковикам, видеоинженерам, осветителям, операторам. И как раз тогда познакомился с Диной.

— Как-то не принято, чтоб женщины операторами работали, — объяснила Дина его недоумение, когда Матвей понял, что она единственная девушка в операторском цеху. – Камера тяжелая, двигать её нелегко и стоять во время записей и эфиров приходится часами. И это если ты в студии. А если работаешь на выезде — например, снимаешь репортажи, то таскаешь камеру на плече, а иногда и штатив для неё приходится на себе волочь. В общем, не очень пускают женщин в эту профессию.

 

Сама Дина, по её словам, всю жизнь мечтала быть именно оператором, из-за дяди, который работал на телевидении. Он и устроил её сюда, когда она закончила институт:

— Если б не дядя Витя, я бы сюда, наверное, не смогла устроиться. Должно было очень сильно повезти. У нас бывает, что берут людей по знакомству. То есть, конечно, смотрят, чтоб образование подходящее или опыт работы, но связи всё равно нужны. Или рекомендация. Может, это и неправильно, но мне это очень помогло, — Дина готовилась к записи: посмотрела в видоискатель камеры, что-то подкрутила, чуть сдвинула её вправо.

— Я тоже по знакомству, — вполголоса признался Матвей, — у меня брат работает в телецентре, только на другом канале. А здесь у него друг.

— Кто-то из режиссёров? Или из редактуры?

— Не знаю, Илья мне не сказал. Говорит: лучше, чтоб ты не знал. Чтоб ни тебя, ни этого человека в сложное положение не ставить. Я, правда, не понял, чем это может повредить, но с Ильёй не поспоришь. Ему только повод дай – сразу насмехается и подкалывает.

— Да ладно. На работу же устроил? Значит, хороший брат у тебя. Ладно, Матвей, мне работать надо, потом ещё поболтаем.

Дина надела операторскую гарнитуру (наушники с приделанным к ним микрофоном), и откатила камеру чуть назад. Не похоже было, чтоб ей это было тяжело, хотя камера выглядела довольно массивной. Дина, правда, упоминала, что регулярно ходит в качалку, держит себя в форме, чтоб «ни одна сволочь не могла вякнуть, что я слабая женщина и что мне здесь не место».

Неужели Дине кто-то может такое сказать? Она работает не хуже, а может, и лучше, чем остальные операторы. И, между прочим, всё идёт к тому, что скоро любую камеру, телевизионную в том числе, сможет одной рукой поднять даже ребёнок. Теперь цифра кругом, смартфоны снимают круче, чем десятилетней давности мыльницы (Матвей проверял, когда нашёл в ящике комода старый отцовский фотик).

И всё же на всякий случай Матвей решил заняться спортом. Илья давно зудит по этому поводу («Ты же рыхлый, как пуховая перина, а я – упругий, как ортопедический матрас!»), и Димка аккуратно намекал, что стоило бы («Вдвоём веселее будет и бегать по утрам, и гантели таскать»). Если Матвей окончательно решит, что хочет выучиться на оператора, то придётся начинать делать и то, и другое. Или для начала – отжиматься и стоять в «планке».

 

Вообще-то он уже почти определился. Процентов на девяносто, не меньше. И сколько ни убеждай себя в том, что тебе просто нравится профессия, всё равно ясно: это в первую очередь из-за Дины. Из-за её способности разговаривать с любым человеком так, словно он самый главный и нужный, по крайней мере, в этот момент. Из-за её улыбки и взгляда – внимательного и быстрого, которым она умела без всяких слов спросить при встрече: ты как? в порядке? Из-за того, что она была откровенна и много рассказывала о себе:

— У меня в школе тоже не очень сложилось. Наверное, слишком независимой была, за это и получала: и от учителей, и от одноклассников. Был один придурок, донимал меня всё время. Придумал, что Динка – это собачья кличка, и дразнил. Возьмёт в столовой каких-нибудь объедков, зовёт меня: «Динка, Динка, Динка!» и цокает языком. Один раз засунул мне недоеденную котлету прямо в сумку, а у меня там работа была, что-то вроде реферата или доклада. Неделю ковырялась с ним, писала красивым почерком, картинки из журналов вырезала и вообще. Тут у нас урок, я достаю доклад – а он весь котлетой перемазан. Звонок уже прозвенел, училка в класс зашла, все садятся на свои места, а он зыркает в мою сторону и скалится. Да ты ешь, ешь! – Дина засмеялась. – Или тебе после моих рассказов котлета в глотку не лезет?

Они уже несколько раз ходили вместе на обед. В первый раз Матвей весь извёлся: он же фактически с девушкой и, наверное, должен за неё заплатить? А денег в кармане – только-только на одного (карманные ему выдавали раз в неделю и строго определённую сумму: как хочешь, так и распоряжайся, но больше не проси). Но Дина по пути в столовую предупредила, что всегда платит за себя сама: «Это моя принципиальная позиция и я надеюсь, что ты будешь её уважать». Матвей был и рад, и разочарован одновременно. Ладно, как-нибудь он решится (после зарплаты, например) и пригласит её хотя бы на кофе. Без всякой там ерунды, а просто по-дружески.

— Да не, нормально, — Матвей сунул в рот последний кусок котлеты и принялся за компот. — А что ты сделала с этим придурком? Ты не могла его не наказать, мне кажется.

— А ты, смотрю, уже неплохо меня знаешь, — Дина улыбнулась. – Нет, конечно, не могла. Подскочила к нему со спины и жирные страницы с объедками прямо в его противную рожу сунула.

 

Дина была смелой. Она была как Димка, и даже их имена звучали почти одинаково. Матвей никогда не верил в знаки, символы и прочую мистическую чушь, но это сходство его завораживало. Один раз он даже оговорился, обращаясь к Дине, и не потому, что не отличал их друг от друга — просто язык за семь лет привык, что после ДИ должно следовать М.

Дина оговорку не заметила: в студии было шумно. Постановщики двигали мебель, осветители настраивали софиты, ведущие готовились к интервью и мешались под ногами, разгуливая туда-сюда со стопками бумаги в руках. Ещё минут десять – и всё будет проверено, расставлено, приведено в порядок, и сверху раздастся громовой голос режиссёра: «Всем выйти из кадра!».

— Смотри, — тихонько говорила ему Дина, пока не началась запись, — на всех камерах разное изображение. Они как бы смотрят на студийное пространство с разных сторон. Но это не всё: кадр на каждой камере должен быть разной крупности. Одна снимает общий план, то есть всю студию целиком. На второй – ведущие вдвоём, на третьей и четвёртой – крупные планы каждого ведущего по отдельности или гости. Режиссёр сидит в аппаратной и переключает камеры, и потом зритель видит кадры по очереди: крупный, средний, общий, снова средний. И у него возникает ощущение, что он находится прямо тут, в студии, и всё разглядывает собственными глазами. А ещё на полу есть специальные метки, за которые ведущие не должны выходить, иначе вывалятся из кадра.

О работе Дина могла говорить бесконечно, а Матвей мог бесконечно слушать. Ему даже стало казаться, что он и сам уже готов встать на место оператора. Сил двигать камеру у него хватит точно, что нажимать и крутить – он знает, как и то, что кадр должен быть красивым. «Я не могу объяснить точнее, — говорила Дина, покусывая губы, — существуют, конечно, всякие законы композиции и прочее, чему меня учили. Но главное – он должен быть красивым. Чтоб на него хотелось смотреть долго, как на картину».

 

А Матвей бы и смотрел: на кадр, на камеры, на Дину. Он вообще бы не выходил  из студии, но у его непосредственного начальника, администратора Лёши, все время находились поручения. Матвей, сходи сюда. Матвей, принеси то. Матвей, Наташа просит тебя встретить гостей. И будь готов – у них куча оборудования. Да чёрт его знает, какого. Вроде барабаны.

Матвей ходил, приносил, встречал, таскал. Куда деваться? Во-первых, он на это подписался. Во-вторых, старший брат грозил ему страшными карами за малейшие провинности на работе.

Когда Илья первый раз завёл с ними разговор о телевидении, Матвей рассмеялся. Только смех получился злой: «Не надоело тебе? – спросил он брата. — Достали твои шутки! Это уже издевательство какое-то». Обидно было до слёз: всего неделю назад Илья собирался защищать его от любых обидчиков, а теперь – всё заново, троллинг восьмидесятого уровня. «Мотька, да ты чего? – Илья тоже, кажется, обиделся. – Я серьёзно! Поговорил с одним знакомым, у них есть место помощника администратора. Программа развлекательная, не новостная, к тому же идёт в записи, а не в прямом эфире. Работа, прямо скажем, не очень интересная, и денег не слишком много, но могут оформить официально, возраст позволяет. Для начала на три месяца договор будет, а там как пойдёт».

Глаза Ильи за толстыми линзами были серьёзными, но Матвей всё равно не верил. Даже когда сходил и познакомился со своим будущим наставником Лёшей. И когда потом Лёша завёл его в кабинет главного редактора, представил и многозначительно сказал: «Наш парень, за него поручились». «Ну и отлично» — рассеянно ответил бородатый мужчина, похожий на геолога из старого фильма, и снова уткнулся в бумажки на столе.

Даже когда Матвей получил на руки пропуск с собственной фотографией, происходящее казалось сном. (У пацана на фото были вытаращенные глаза и щёки, как у хомяка; а хохолок на макушке, который Матвей приглаживал минут пять, встал дыбом и сделал его похожим на упитанного Чиполлино).

И только когда накануне первого рабочего дня Илья посадил его за кухонный стол, сам сел напротив и начал читать лекцию, на Матвея накатило: елы-палы, он действительно будет работать на ТВ!

 

— Значит так, — Илья сделал взрослое уныло-строгое лицо, — как ты понимаешь, никто не горит желанием нанимать подростков. Работать полный день вам нельзя, спрашивать, как со взрослых, тоже не всегда возможно… Ты помолчи пока, дай мне сказать. Тебя взяли только потому, что я за тебя поручился. И мои друзья, серьёзные люди, тоже. И если ты нас подведёшь… Помолчи, говорю. Повторяю: если ты облажаешься, то подведёшь не только меня, но и других людей, которые дают тебе шанс. И ещё одно: ты сказал, что хочешь работать — я нашёл тебе работу. Но учиться ты всё равно должен. Домашние задания и аттестации – на твоей совести. Родители пошли тебе навстречу, хотя могли бы… Ну, ты сам понимаешь. Так что если ты на это дело забьёшь… то есть, наплюёшь… Короче, не будешь учиться – я сам тебя уволю с телека и в школу за ручку буду водить, понял? Ладно, я закончил. Теперь ты, оболтус. Что скажешь, надежда российского телевидения? – выполнив обязательную программу по воспитанию младшего брата, Илья снова стал Ильёй.

Матвей молчал. И думал о том, что понял наконец значение выражения из басни — «в зобу дыханье спёрло».

— Илюха, — он вздохнул, — спасибо тебе. Я… постараюсь, правда. Я не подведу. Спасибо.

С того разговора прошло недели три. С работой Матвей справлялся нормально, никто не жаловался. Неделю назад главред, выступая на еженедельной летучке, говорил о Матвее и хвалил его. Правда, никак не мог вспомнить его имя, а фамилию – даже и не пытался: «У нас недавно появился новый сотрудник. Администратор. Андрей, то есть Сергей, то есть… В общем, работает он хорошо и вполне влился в коллектив». Некоторые пытались подсказать главреду, как двоечнику у доски, но это не помогло. А Лёша шепнул ему на ухо: «Ты не расстраивайся, что он не помнит, как тебя зовут. У нас тут, как армии: лучшее место – подальше от начальства и поближе к кухне, или хотя бы к студии».

Матвей и сам подумал, что страдать из-за этого не стоит: в школе, например, директор редко знает имена нормальных учеников, зато хулиганы у всех на слуху. В общем, на работе всё было терпимо, а иногда и хорошо.

 

С учёбой дела шли хуже, вернее – не шли совсем. Каждый вечер он запирался в комнате, садился за стол, открывал первый попавшийся учебник, иногда – тетрадь. Но прочитанное вылетало из памяти мгновенно, ответы на задачи не хотели совпадать с правильными, а запятые не ставились в нужных местах.

Каждый раз по пути домой он обещал себе: сегодня я всё сделаю, сегодня обязательно, сегодня точно наверстаю! И в тот день, который он стал называть «днём барабанов», Матвей был полон решимости: никаких видеороликов и игр, никакой хандры и тоски, а только учиться, учиться и учиться!

Подходя к подъезду, он вздрогнул: на Крышке на полную мощность врубили какой-то унылый рэп. Слов было не разобрать, одно только бормотание и примитивное бумм-бумм-бумм, от которого становилось тошно и начинало чесаться внутри черепа.

Обычно мимо Крышки Матвей проходил быстрым шагом, стараясь даже не смотреть в ту сторону. И если бы только можно было хоть как-то её обойти! Но попасть домой, не увидев хотя бы издалека торчащий из земли люк, был невозможно — разве что влезать в свою комнату через окно (он, может, так бы и делал, если б не третий этаж).

Мерзкое бумканье колотилось в голове ещё час после того, как Матвей вернулся домой, и у него не сразу получилось вспомнить ритм, который звучал в нем весь день. После ужина, уже в своей комнате, он расчистил место на столе, положил на него ладони, задумался на секунду. Тук-тук, тук-тук. Бум, тук-тук! Бум, тук-тук, бум!

Стол звучал негромко, но весело. Отбивать ритм вообще можно на чём угодно, всё вокруг – немного барабан, даже человек. Как дотронешься – так он и отзовётся. Мама при встрече провела пальцами по его голове, заглянула в глаза, спросила, как дела, – чуть слышная мелкая дробь. Папа непонятно пошутил и чрезмерно восхитился его трудовыми подвигами – сбивчивые, полусмазанные касания без очевидного ритма. Илья заглянул в комнату, спросил, как дела с учёбой, на ответ «нормально» отозвался ехидным «ну-ну, смотри мне» — ритмичный бой с ускоряющимся темпом, от которого по спине ползут мурашки.

 

А ещё — Дина, разговоры с которой откликались в Матвее таким затейливым ритмом, что ни один Эндрю не смог бы повторить.

И Димка. Который всё ещё молчал. Ни слова, ни стука, ни касания – вообще ничего.

— Слышь, Димон? – сказал Матвей бородатому дядьке в учебнике истории. – Хорошо тебе там? Нормально, да? Ну и фиг с тобой. Обойдусь. У меня теперь новая жизнь, новые друзья – взрослые люди, которые занимаются серьёзным делом. Я тебе не нужен – и ты мне, значит, тоже. Выйди из кадра, Димон. Выйди.

 

 

Глава 4

КОЗА

 

От козы никто не ждёт ничего особенного. Ни ответственности у неё, ни важных поручений, всех дел – с гулькин нос да козий хвост: есть, спать, гулять – если выпускают. На козу вряд ли кто-то возлагает большие надежды, ей не надо убирать за собой посуду и складывать в машинку грязные носки, ей не приходится учиться в школе, а потом поступать в институт. Коза живёт сегодняшним днём, ей не надо думать о будущем (она и не умеет, но это неважно).

От человека, особенно того, кого считают недостаточно взрослым, всё время чего-то ждут. Причём каждый своего. Мамы – здоровья, хорошего аппетита и понимания, скольким она ради тебя пожертвовала. Папы – послушания и целеустремлённости (твою цель он скорее всего выберет за тебя). Братья и сёстры ждут, что ты будешь удобным, лучше всего – незаметным. А если ты младший, то старшему брату придётся стать ещё одним родителем, эдаким «папой лайт», и он тебя за это возненавидит.

А ещё есть учителя, тренеры в спортивных секциях, педагоги в художественных и музыкальных школах, соседи, продавцы, полицейские, бабушки у подъездов, просто прохожие. И все требуют, чтоб ты был хорошим – только под «хорошим» каждый понимает своё. Козе в этом смысле гораздо легче…

Какая только чушь не лезет в голову, пока стоишь на крыльце телецентра и тупо ждёшь гостей. А, вот, кажется, подъехали. Из микроавтобуса со стороны водителя вышел мужчина, с пассажирского места – худая высокая женщина. Подошли к машине сзади, мужчина открыл дверь, достал откуда-то из глубины доску с набитыми на неё поперёк брусками, аккуратно уложил: один конец на машину, другой – на мокрый тротуар. Женщина что-то сказала (далеко, слов не разобрать), и в проёме двери появилась коза. Самая обычная, рогатая, белая с серыми пятнами, на шее – завязанный пышным узлом красный бант, из-за которого коза стала похожа на художника, как их рисуют в детских книгах. Не хватало только берета на голове и палитры в руках, то есть в передних ногах.

 

Октябрь в этом году выдался мрачным, дождливым; сегодня резко похолодало и выпал снег, растаявший через пару часов и оставивший на дорогах чёрные жирные лужи. Матвей стоял на крыльце уже довольно давно и успел подмёрзнуть, но козе, понятное дело, на это было наплевать. Она не торопилась: спускалась осторожно, ставя ноги словно по ниточке. Так ходят манекенщицы, но коза больше напоминала девчонку, впервые надевшую высокие каблуки.

Ей было страшно. Дрессировщица (дрессировщицы коз вообще бывают?) уговаривала её побыстрей спускаться и поживей идти к подъезду, но коза упиралась, мотала рогатой головой, таращилась на проходящих мимо людей, а один раз подпрыгнула, как мячик, всеми четырьмя ногами сразу, испугавшись сирены проезжавшей «скорой».

Когда Матвей уже окончательно продрог (и чего он куртку не надел, идиот?), козу наконец завели в «предбанник» — застеклённое помещение, где стояла охрана и проверяла пропуска. Там пугливая животина немного успокоилась: стояла себе, вертела башкой и молчала. Когда все формальности были улажены и Матвей приглашающе махнул рукой Елене (так звали дрессировщицу) — дескать, берите свою подопечную и проходите, женщина вдруг побледнела и пробормотала: «Люсенька, что же ты делаешь?». Матвей резко развернулся. Люсенька, немного присев задними ногами, писала почти на ногу охранника, невозмутимо глядя в глаза Матвею прямоугольными зрачками.

На то, чтобы успокоить Елену и извиниться перед охранником, ушло минуты три; около десяти – на поиски уборщицы; ещё какое-то время — на уговоры Люсеньки, никак не желающей заходить внутрь. По пути в гримёрку Елена многословно объясняла, какая Люсенька чувствительная, как она нервничает перед выступлением. «Да ещё и замёрзла по пути, наверное. Вы простите нас, Матвей, мы больше так не будем!» — Елена гладила козу по голове и поправляла бант, который слегка растрепался. Люсенька тоже выглядела виноватой. И наверняка по-прежнему сильно переживала, поэтому в гримёрке налила ещё одну лужу.

 

Грим Елене накладывали долго: она вся пошла красными пятнами, и гримёрше Кате пришлось постараться, чтоб привести беспокойную дрессировщицу в божеский вид. Козу, к счастью, гримировать не пришлось, Елена только чуть причесала ей чёлку и протёрла рога. Отработала Люсенька профессионально: мекала по команде, считала до десяти (выбирала табличку с нужной цифрой), определяла цвета, брала из рук ведущих морковку и хрумкала ею, смешно двигая нижней челюстью.

Елена объяснила, что дрессировать козу нетрудно, главное – «найти подход». И ещё рассказала, что у человека угол обзора – максимум 180 градусов, а у козы — 340, и это без поворота головы. Так что стоя на одном месте, коза видит, что происходит по бокам и даже немного за спиной. При этом козы неспособны оценивать расстояние до различных предметов.

Финальным номером выступления Люсеньки стал танец: она крутилась на месте, шагала рядом с Еленой, цокая копытами по стеклянному полу, а в конце поднималась на задние ноги и торжественно трясла бородой.

Когда после выступления они вернулись в гримёрку, Матвей засомневался, что Елена достаточно хорошо осведомлена об особенностях поведения коз. Пока дрессировщице снимали с лица обильный телевизионный грим, Люсенька описалась в третий раз — ровно посреди комнаты. Как, интересно, это удалось существу, у которого проблемы с определением расстояний?

Над приключениями Люсеньки хохотали все в редакции, пересказывая друг другу историю целиком, от обрызганного охранника до уборщицы, которая заявила, что за животными больше убирать не будет: «В следующий раз вы придумаете слона притащить, и если он справит тут нужду, то мы утонем».

От Матвея требовали подробностей, немного сочувствовали и удивлялись, что он не смеётся вместе со всеми.

 

А ему было не до смеха. Абсолютно. Во-первых, устал носиться за Люсенькой и организовывать уборку. Во-вторых, он, кажется, простудился, пока торчал на крыльце без куртки: ломило суставы, а внутри головы, где-то между бровями, пульсировало тяжёлое и горячее. И главное: к Дине снова пришёл тот, кого Матвей про себя называл «Магнето». Он был немного похож на персонажа из «Людей Икс», только не старого, а молодого: ростом, мышцами, которые просматривались под тонким джемпером, жестким ртом и глазами, не умеющими улыбаться.

На этого человека Матвей впервые обратил внимание в «день барабанов»: Магнето вошёл в студию после записи, поздоровался за руку с кем-то из операторов-мужчин, а после направился в угол, где отдыхала на стуле Дина. Увидев его, она тут же встала – как встают перед учителем. Одёрнула свою полосатую толстовку, зачем-то поправила волосы и вообще как-то засуетилась. Матвей в это время прибирался в студии. За Диной он специально не подглядывал, это получалось само: что бы он ни делал, в какую бы сторону ни двигался, всё равно держал её в поле зрения.

Разговор Дины и Магнето длился недолго: он о чём-то настойчиво спрашивал, она слушала, насупясь, и иногда мотала головой. Когда он ушёл, Дина снова села на стул, но настроение у неё явно испортилось. И за те полчаса, которые оставались до конца рабочей смены, прежняя Дина так и не вернулась: она не напевала, не шутила с коллегами, не выбивала ритм на чёрном боку камеры.

Спрашивать, что это за человек и что ему надо, у самой Дины было неприлично – дураком надо быть, чтоб не понимать такого. Поэтому Матвей подошёл к одному из операторов, Павлу, самому молодому и разговорчивому. «Это наш новый шеф, начальник операторского цеха. Прежнего на пенсию отправили, хотя Михалыч ещё лет двадцать мог бы пахать. А этот, — Павел огляделся по сторонам и понизил голос, — шныряет тут без конца, придирается, разборки нам устраивает. Всё ему не так. И к Динке нашей прилип, как банный лист».

 

Прилип – это было в точку. Магнето заходил в студию по нескольку раз в день и обязательно подходил к Дине. Иногда после разговора в студии они шли куда-то вместе. Возвращалась она одна, часто со стаканом кофе в руках и всегда грустная.

Матвей невзлюбил Магнето уже после первого разговора с Диной, да так, что мало тому не показалось бы. «Шеф, значит, — бормотал Матвей, протирая студийные столы и кося глазом туда, где Дина с напряженным лицом что-то объясняла Магнето, — операторов начальник и мочалок командир». (Хотя, если по правде, то звание «командира мочалок» больше подходило ему самому. Не уборщик, конечно, но недалеко от него ушёл).

Матвей чувствовал: Дине не хочется ни разговаривать с Магнето, ни кофе с ним пить, ни даже стоять рядом. Почему тогда она не скажет ему об этом напрямую и не пошлёт куда подальше? Желание спросить об этом Дину бурлило в нём, как вода в забытой на плите кастрюле, но смелости (или глупости) на это хватило только в день знакомства с Люсенькой.

Помогла температура. Тот рабочий день никак не хотел заканчиваться и вымотал Матвея, как никогда раньше. А к вечеру стало ясно, что он заболел и, похоже, всерьёз: руки-ноги отказывались слушаться; голова стала такой горячей, что об неё можно было зажечь свечу. Подержи фитиль у лба – он начнёт тлеть, а потом и зардеет колышущимся язычком. Ему становилось хуже с каждой минутой,  и это было настоящей катастрофой, хуже, чем наводнение вкупе с землетрясением. Не из-за плохого самочувствия, нет, — это он переживёт, а потому, что теперь мама запрёт его дома недели на две, не меньше. А значит, его обязательно уволят. Кому нужен сотрудник-хиляк, падающий с копыт от ерундовой простуды?

 

Выход был только один: болеть тайно. Каждый вечер мама его осматривает, обнюхивает, чуть ли не облизывает; если дотронется до лба – всё пропало. Значит, надо сбить температуру прямо сейчас.

Немного денег у него было, но хватит ли их на аптеку, до которой ещё надо дойти-доехать? Скорее бы сделали банковскую карту! Аванс Матвею уже полагается, но его перечисляют на карту, а она ещё не готова.

Он решил спросить у Дины. Не про деньги, а про таблетки: у неё всегда был запас и она никому не отказывала. Голова болит – к Дине, желудок прихватило – к Дине, мозоль от новых ботинок – тоже к ней. «У меня мама врач, приучила носить с собой медикаменты на любой экстренный случай, — смеялась Дина, — вот я и закупаю таблетки и пластыри. А теперь весь этаж в курсе, кто тут «доктор Айболит, всех излечит-исцелит», так что рюкзак у меня ещё на полкило тяжелее стал.

— Ты чего это? Такой бледный, что аж в зелень отдаёт, — Дина коснулась ладонью его лба — Ёлы-палы, да ты как печка!

— Ага, — уныло согласился Матвей, — замёрз, пока Люсеньку на крыльце ждал.

— Люсенька дала жару, это точно, — Дина улыбнулась, — но это, похоже, вирус у тебя, вряд ли простуда. Температура высокая, кости ломит, да? А горло не болит, и насморка нет. Значит, точно вирус. Тебе домой нужно, в постель, пить морс литрами и просто лежать. Только предупреди Лёшу, что как минимум неделю, а то и две тебя на работе не будет. И врача нужно вызвать, чтоб дали больничный.

— Нет! – Матвей замотал головой и тут же схватился рукой за спинку стоящего рядом стула.

— Эээ, ты чего? Голова кружится? А ну давай садись, а то, если грохнешься в обморок, я тебя не подниму.

 

Пришлось сесть и сидя уговаривать Дину никому ничего не говорить, а просто дать ему таблетку, а лучше несколько, чтоб принять сейчас, а потом на ночь и ещё утром, перед работой. Она долго в сомнениях качала головой, но всё-таки согласилась, взяв с него обещание принимать таблетки вовремя и следить за температурой: «Если к утру станет хуже, ты должен остаться дома, понял? И маме, я думаю, надо все-таки сказать, что ты заболел. Объяснишь ей как мне, что не хочешь пропускать работу. Она должна понять».

Пока Дина рылась в сумке, доставала оттуда препараты и писала на листочке, как их принимать, Матвей, прислонившись гудящей головой к прохладному штативу камеры, думал о маме. Она, может, и «должна», но точно не поймёт.

«Так, смотри…» — только Дина протянула ему пакетик с лекарствами и листок бумаги, как появился Магнето.

— Здравствуй…те, Дина. Мне нужно с вами поговорить, — к Дине он обращался так, будто она ему что-то должна, а на Матвея вообще не обращал внимания.

— Здравствуйте, Игорь Владимирович, — Дина отвечала Магнето, но смотрела на Матвея. – Разве вы не видите, что я занята? Сейчас я сделаю то, что должна, а после мы поговорим. Может быть.

— Это так срочно? – Магнето был недоволен и не считал нужным это скрывать, — а что это за мальчик? Почему посторонний в студии?

— Я не посторонний! – у Матвея от возмущения перехватило горло,  и вместо того, чтоб гаркнуть уверенным басом или хотя бы баритоном, он засипел, как охрипший павиан. – Я…

— Игорь Владимирович! – Дина повысила голос. – Пожалуйста, отойдите в сторону и подождите, пока я закончу с нашим администратором Матвеем. Пожалуйста. Есть же у вас какие-то ещё дела в студии, кроме разговоров со мной?

 

— Дина, кто это? – когда Магнето, скорчив мину, отправился беседовать с кем-то из операторов, Матвей решился. Пылающий в нём жар расплавил все предохранители: в конце концов, теперь от этого мерзкого типа и ему досталось!

Дина молчала и крутила в пальцах какой-то флакончик.

— Дина!

— А? – она поёжилась, как от холода. – Ты, рассадник вирусов, давай домой шагай, а то, кажется, и меня уже знобить начинает. Вот смотри: тут таблетки, вот листок, где я записала, как их пить. Смотри, не превышай дозу, а то отравишься. Вот капли, то есть спрей для носа. Если начнётся насморк, будешь брызгать, только тоже не очень часто. А! У меня вода тут есть, выпей одну таблетку прямо сейчас. Давай, давай, глотай!

— Он тебе не нравится, да? – Матвей запил красно-синюю капсулу, вода прокатилась по пищеводу обжигающе-холодным комом. – Зачем ты тогда с ним…

— Матвей, он мой начальник, это не вопрос «нравится-не нравится».

— Ты грустная после разговоров с ним! Чего он от тебя хочет? Ему не нравится, как ты работаешь? Хочешь, я ему скажу, что ты лучше всех? – Матвея несло, и он это понимал, но остановиться не мог.

— Никому ничего не надо говорить, ясно? – Дина рассердилась. – Это взрослые дела, не лезь в них, понял? Всё, иди домой.

 

Понял. Он понял. Ушёл из студии, не попрощавшись и даже не поблагодарив Дину за помощь; и вместо того, чтоб доехать до метро на автобусе или троллейбусе, пошёл пешком. Шагал по укутанным в туман улицам, не чувствуя ни рук, ни ног, а только лицо, на котором, как на раскалённом металле, испарялась холодная морось.

Лихорадка и озноб по пути к дому вдруг сменились потной обморочной слабостью. «Температура упала» — подумал он, почти теряя сознание, и присел на стоящую у чужого подъезда скамейку.

— Привет.

Ольга постриглась совсем коротко, и волосы у неё теперь были не розовые, а тёмные, с фиолетовым оттенком.

— Ты постриглась, — её лицо расплывалось. То ли изображение искажали водяные капли, висящие в воздухе и мерцающие в свете фонарей, то ли Матвей действительно сейчас грохнется в обморок и будет тут валяться под скамейкой до утра, никому не нужный.

— Матвей, ты в порядке? – Ольга склонилась к нему, прикоснулась рукой ко лбу. Откуда у них всех этот жест – у мамы, Дины, Ольги? Совершенно одинаковый. Может, всем девчонкам выдают его при рождении? – Температуры вроде нет или совсем небольшая.

— Я нормально, — он отвёл её руку от своего лица. Слабость чуть отступила. Надо вставать, идти домой, делать вид, что всё в порядке и он просто устал на работе. И тренироваться «делать вид» надо прямо сейчас. – Нормально. Всё нормально.

— Ладно, — Ольга кивнула головой, но не отходила. – Я давно хотела тебе сказать: очень жалко, что ты ушёл из класса. Нормальных людей там почти не осталось. А придурков всяких Макс под себя подгрёб.

— Угу, — о Максе, Ячном и всех прочих говорить не хотелось. – Мне домой пора, устал на работе.

— Ты работаешь? Круто! А где?

— Слушай, давай в другой раз, а? – Матвей поднялся на дрожащие ноги.

— Ладно. Можем сходить куда-нибудь, посидеть, да?

— Можем, — у него вдруг заболела голова – сильно, резко, будто по лбу стукнули кувалдой.

— Может, я позвоню тебе? Или напишу.

— Напиши, — она отстанет когда-нибудь или нет?!

Уже перед самым его подъездом Ольга попросила Матвеев телефон, набрала свой номер и тут же сбросила звонок: «Ну вот, теперь у тебя есть мой телефон, не забудь записать, ладно?».

Завтра, всё завтра. Если он доживёт.

 

А в детском саду её звали Лялей. Или Лёлей? Они дружили вроде. Качались на качелях, ловили жуков и стрекоз, прятались от воспитательницы на площадке младшей группы. Ляля (или всё-таки Лёля?) подарила ему на шестой день рождения пластикового Бэтмена с отломанным плащом. Куда он потом делся? Потерялся вместе с дружбой? Как она вообще возникает? Про любовь с первого взгляда говорят все, про дружбу с первой встречи молчат. А с Димкой у них была именно такая.

Была, да сплыла. Мессенджер Матвей проверял в фоновом режиме и уже привычно отмечал: сообщение не прочитано. И может, не будет прочитано никогда. Дружба с первого взгляда, оказывается, тоже заканчивается, как и любовь.

А ненависть? Сколько живёт ненависть с первого взгляда – такая, как Матвей испытывает к Магнето? А та, которая росла долго, исподволь – как у него с Максом Раскатовым? Наверняка долго. Может, эти обе ненависти умрут вместе с Матвеем, лет через сто или прямо сегодня ночью.

Вопросы теснились в голове, толкали изнутри острыми локтями то лоб, то затылок, то виски. Температура снова начала повышаться, и он принял ещё одну таблетку, запив её в ванной водой из-под крана. На кухню сейчас ходить не стоило: все уже дома и могут заметить его состояние.

Зато час назад ему неслыханно, невероятно повезло – в первый раз за день. Папа и Илья задержались на работе, а мама чатилась с подружками, сидя в спальне. Выглянула на минуту, когда Матвей преувеличенно бодро крикнул из прихожей: «Ма, я дома!», произнесла скороговоркой: «Всё хорошо, да? Ужин на кухне, поешь там без меня, хорошо?» и захихикала, глядя на экран смартфона.

И с ужином тоже подфартило: он был свежеприготовленным, а значит, мама может и не заметить, что из кастрюли с макаронами и лотка с котлетами ничего не брали. Матвей намешал себе в самой большой чашке чаю с лимоном и малиновым вареньем и так устал от этого, что к себе в комнату шёл, держась за стену. Проходя мимо кабинета-гостиной-спальни, услышал мамин голос: «Сын пришёл с работы, младший. Да, уже работает. На телевидении. А что учёба? Он учится, каждый день занимается, такой молодец!».

 

Раздевался он, как под водой: медленно, преодолевая сопротивление вязкого воздуха, морщась от боли в мышцах. Позже, роясь в поисках пакета с Диниными таблетками, столкнул со стола учебник. Шмякнувшись об пол, книга открылась, и с разворота на Матвея с укором глянул всё тот же бородатый дядька: занимаешься, значит? Уж молодец так молодец, ничего не скажешь!

Внутри, холодный и многоногий, шевельнулся страх: что не выполнит обещание, подведёт всех и потеряет то немногое, что ещё осталось в его почти безнадёжно разрушенной жизни. Но усталость и болезнь оказались сильнее: он провалился в сон и больше ничего не чувствовал до самого утра.

 

 

Глава 5

СОЛЬ И САХАР

 

Готовить Матвей не любил. Да и не умел: яичница, макароны, горячие бутеры с сыром и разогревание в микроволновке маминой стряпни — не в счёт. «Это потому что ты, во-первых, младший, а во-вторых, твоя мама вкусно готовит, — говорил Димон, размешивая в кипящей воде рыбные консервы. – А я один, и моя мама в основном замороженные котлеты и блинчики покупает. А папа вообще, кроме бутерброда, ничего не в состоянии изобразить. А что тут делать-то? Лук нарубить, порезать картошку, потереть морковку, потом бухнуть банку сайры какой-нибудь. И вот он – супчик! Давай тарелки, налью. В следующий раз сделаем из плавленых сырков. Пробовал? Вообще офигенский. А готовить ещё проще».

Суп из сырков и правда оказался вкуснющим, и Матвей даже попробовал приготовить его дома. Получилось не так круто, как у Димки, но тоже ничего. Только мама расстроилась: «Мотенька, тебе не вкусно то, что готовлю я? Тебе такой суп больше нравится? Давай я в следующий раз сварю такой. А то ты всю плиту заляпал и слишком толсто шкурку с картошки срезаешь». Больше готовить дома Матвей не пытался, зато с Димоном они отрывались по полной.

Например, однажды решили нажарить картошки фри. Начистили штук десять – от жадности, порезали специальной овощерезкой — получилось не хуже, чем в Маке. Налили масло в кастрюлю, и тут оказалось, что его маловато и что не получится пожарить нормально, чтоб вся картошка в масле плавала. Димон все шкафы перерыл, но новой бутылки не нашёл.

Матвей уже не помнил, кто первый придумал долить в кастрюлю воды. Да это и не важно: один дурачок предложил,  другой согласился. Потом, намазанные мазью от ожогов, они нашли на ютьюбе пару роликов с такими же экспериментами и, посмотрев друг на друга, пришли к выводу: им очень-очень-очень повезло, что масло ещё не успело как следует разогреться. Могли бы Димкину квартиру сжечь  к чертям собачьим, а так обошлось небольшим бабахом, парой волдырей на руках и пятном на потолке.

Родители Димона, кажется, так и не заметили последствий масляно-водяного взрыва, зато через пару месяцев Мэтту Деймону всерьёз досталось за грязный потолок в гостиной. А кто виноват, что у них дома был целый пакет разноцветных липких мармеладок, которые,  если их повыше подбросить, так смешно прилипали к потолочным панелям? Матвей с Димоном хохотали, как сумасшедшие, и ловили падающие мармеладки ртом…

Матвея замутило. То ли от тоски по другу, то ли от мыслей о сладких до приторности мармеладках, то ли от запаха какой-то бурды, которую сегодня готовили в студии.

Повар – пухлый и румяный, как пончик, – был постоянным гостем их программы. Приходил раз в неделю, а то и два, несмешно шутил, а заодно варил, жарил и намешивал всякие неожиданные блюда, которые, как казалось Матвею, нормальный человек и в рот не возьмёт. Матвеева мама, наверное, грохнулась бы в обморок, если бы ей предложили из дыни сварить суп, селёдку залить вареньем, а сливы зажарить на сковородке, обмакнув в сухари.

У этого повара была одна странная фишка: он никогда ничего не пробовал во время готовки. Солил, перчил, клал сахар и другие специи, но не пытался даже ложку облизать. Он считал, что это доказывает его крутость, потому что супер-профессионал может приготовить что угодно без снятия пробы: «У обычного человека пять чувств – вкус, слух, зрение, осязание и обоняние, но у некоторых поваров есть и шестое – кулинарие!»

Имя повара – Валентин – было ещё одним поводом для его каламбуров. Свои произведения он то и дело называл «валентинками» и рассказывал, что четырнадцатого февраля всем знакомым женщинам рассылает по почте салаты в праздничных конвертах. Передавая Оксане тарелку с готовым блюдом, он каждый раз уговаривал её не бояться пробовать, потому что имя Валентин с латыни переводится как «сильный и здоровый», а значит, Оксана точно не отравится, а только поздоровеет.

Перспектива стать похожим на Валентина, который весил килограмм сто пятьдесят, Оксану очевидно не радовала, но работа есть работа, так что она улыбалась во весь рот.

 

Матвей гостя-повара не любил: из-за него работы у администраторов значительно прибавлялось. Сначала приходилось тащить в студию плитку, кастрюли, сковородки, миксер и другие кухонные гаджеты, приносить банки со специями, распаковывать и красиво раскладывать продукты. А после записи, дождавшись, пока желающие попробуют приготовленное, нужно было всё убрать и вымыть, в том числе грязную посуду.

Сегодня, на второй день болезни, Матвей бы, наверное, покусал этого кулинарного чудака, если б только хватило сил. Утром снова пришлось пить таблетку: весь час, прошедший с пробуждения до выхода из дома, он чувствовал нарастающий внутри жар. Регулярное измерение температуры не успокаивало, а только нагоняло паники: серебристая черта в градуснике удлинялась и удлинялась, добравшись в итоге до отметки «39». И как работать, бегать по лестницам, встречать гостей, если ему даже стоять тяжко?!

В метро Матвей чуть не вырубился. Не стоило ему садиться: тяжёлые веки закрылись сами, вопреки его желанию. Хоть руками их придерживай, растопыривай пальцы – и держи! Услышав название нужной станции, он пришёл в себя и выскочил, оттолкнув входящего в вагон пожилого мужчину, который грозил ему кулаком из-за закрывшейся двери, пока поезд не укатил в тоннель.

В троллейбусе Матвей, забившись в угол, ухватился обеими руками за поручень. Народу набилось полно, и сегодня это оказалось кстати: попутчики подпирали его со всех сторон, удерживали в вертикальном положении боками, животами и спинами. К концу поездки его укачало и разморило, на пару минут он, кажется, даже заснул. А когда проснулся, почувствовал, что лихорадка ушла, оставив на память липкий пот на коже и сосущую пустоту внутри черепа.

Из-за этой пустоты он тупил и тормозил больше, чем в первый день работы: встречать гостей пошёл без пропусков для них, забыл принести в студию распечатанный текст для ведущих и полчаса ходил туда-сюда в поисках банок с сахаром и солью.

Банки – коричневые и пузатые, как тыквы – всегда стояли на столе, пока повар готовил. Он были совершенно одинаковые и, чтоб не перепутать содержимое, кто-то (ещё до Матвея) присобачил на каждую из них наклейки. «САХАР» было написано белыми буквами, «СОЛЬ» — зелёными. Логики в этом не было никакой. Где вы видели зелёную соль? Но все привыкли, и Матвей в конце концов тоже.

Так вот эти самые банки пропали, исчезли, испарились, как никогда и не существовали. Матвей трижды перерыл шкаф, где хранилось кухонное оборудование. Сходил в студию проверить: может, кто-то уже их забрал? Вернулся к шкафу, простоял около него минут пять, тупо глядя на полки. Ну нет их, хоть ты тресни! Когда Матвей вернулся в студию в третий раз и снова без банок, к нему подошёл Лёша:

— Соль и сахар принёс? Надо начинать запись, Валентин уже копытом бьёт.

Матвей растерянно развёл руками:

— Лёш, нет их нигде. Всё обыскал, как сквозь землю провалились.

— Да? – Леша посмотрел на него скептически. – Ладно, сам схожу посмотреть.

Не больше, чем через минуту, Лёша вернулся в студию с банками в руках.

— Стояли себе на полке, как родные; не понимаю, как ты умудрился их потерять. Ты вообще сегодня какой-то… прибабахнутый. Всё окей? – Лёша не ругался, он вообще был довольно добродушным парнем.

— Норм, — Матвей мотнул головой, и в её глубине что-то забултыхалось, как будто мозг уменьшился в размерах и свободно двигался внутри черепа. – Извини. Теперь вроде всё? Я пойду посижу, пока запись не закончится. А потом всё уберу.

 

Стараясь двигаться плавно, без резких движений, Матвей поплёлся в угол в студии, где можно было покемарить на остатках старых декораций. Их было полно во всех углах: крашеные кубы и параллелепипеды из фанеры, стенды на ножках и без, смятые разноцветные полотнища. Всё это напоминало то ли помойку, то ли королевство из сказки про спящую красавицу: все люди заснули, всё вокруг заснуло вместе с ними и за сто лет покрылось толстым слоем пыли. Даже пол был чище, чем этот хлам, и Матвей сел на бурое покрытие неизвестного рода-племени, привалился боком к какой-то деревянной штуковине, положил голову на её край и стал смотреть в противоположный угол, где за камерой стояла Дина.

Он ни разу к ней сегодня не подошёл, впервые за последние две недели. Просто не знал, что сказать. И не мог сформулировать, чего ждёт от неё: чтоб попросила прощения? чтоб простила его — за то, что влез, куда, наверное, не стоило? Почему вообще так сложно извиняться, если налажал по-настоящему? Чем больше твоя вина, чем сильнее тебя жжёт стыд, тем труднее произнести три простых слога: «из-ви-ни». Если кого-то нечаянно толкнул, то они вылетают на автомате, потому что ясно же – никто не виноват, просто так сложилось. А если ты обидел человека всерьёз, и знаешь, что обидел, и она знает, что ты знаешь…

 

Матвей проснулся так резко, что вздрогнул и шарахнулся башкой об деревяшку. Как он умудрился заснуть? Сидел себе, думал, слушал, как ведущие переговариваются с Валентином, как звякают ложки-поварёшки – и отключился. Позорище. Хорошо бы никто не увидел, как он давил храпака на рабочем месте.

Но уже через секунду стало ясно, что всем не до него и что пока он дрых, случилось что-то серьёзное. У повара было такое лицо, будто он вместо своих «валентинок» проглотил дохлую лягушку, причём сырую. Ведущий Юра изображал огорчение, но получалось у него плохо: губы всё время норовили сложиться в улыбку. Примерно то же самое происходило со стоящими неподалёку операторами (из-за камер вышли все, кроме Дины).

А посреди студии бушевала Оксана: размахивала руками, грозила кому-то пальцем, стучала по столу. Выкрикивала она что-то невнятное, Матвей только с третьего раза разобрал фразы «вы все меня ненавидите» и «я этого так не оставлю». Неизвестно, сколько бы всё это продолжалось, но тут прибежал Лёша с литровой бутылкой воды в руках, отвинтил крышку и протянул воду Оксане.

Матвей так пил только раз в жизни: когда однажды летом они с Димоном полдня носились во дворе, забыв про еду и питьё. И когда он к обеду вернулся домой, то налил себе воды из-под крана в самую большую кружку и пил, пил, пил, пока не почувствовал, что сейчас лопнет.

Как столько воды влезло в Оксану, тоже было непонятно: она глотала и глотала из бутылки, и, казалось, не остановится никогда. Это было так завораживающе и страшно, что все стоящие вокруг замолчали и перестали улыбаться. А она вдруг бросила бутылку прямо под ноги, со всхлипом втянула в себя воздух и заплакала.

 

Матвей совсем не удивился, когда Дина выбежала из своего угла, обняла Оксану и повела вглубь студии. Дина всех лечила, всем помогала, всех понимала. И все её слушались. Когда она злым шёпотом велела всем «валить отсюда и оставить человека в покое», народ рассосался немедленно. Даже повар Валентин, обычно не упускающий повода поворчать или пошутить, безропотно поплёлся в гримёрку, бормоча «не понимаю, не понимаю, ничего не понимаю, как это могло произойти, как это могло, как».

Пока Матвей убирал кухонные принадлежности, Лёша наконец рассказал ему, что случилось. Сегодня Валентин готовил два блюда сразу: какие-то котлетки («масюпусенькие, на один кус; не котлеты, а недоразумение») и компот из ревеня («ревень – это какие-то зелёные палки, я раньше даже не слышал о таком»). Сначала компот варил: «помешивает и твердит: сахарку побольше надо, ревень кисленький, сладости требует». Потом намешал фарша, насыпал специй и соли, начать жарить. Когда всё было готово, Валентин котлету на тарелку положил, украсил зеленью и подал Оксане: пробуй! Она от котлеты кусочек отковыряла, в рот положила и как-то странно на Валентина смотрит. А тот, наверное, думает, что она от восторга онемела, и повторяет, как заведённый: «Оксаночка, вкусно? Вкусно же? Я сегодня в ударе, должно быть потрясающе вкусно!». А сам тем временем компоту ей наливает. Оксана котлету прожевала, проглотила и улыбается, но как-то неуверенно. Пытается тарелку с котлетой Юре отдать, а тот не берёт, потому что тоже видит, что с Оксаной что-то странное творится. А потом Оксана компотика глотнула. То есть в рот взяла, а проглотить не может: стоит, молчит, компот во рту держит. Но всё равно пытается улыбаться: «Профи, ничего не скажешь», — с уважением сказал Лёша. Потом всё-таки проглотила, сказала голосом замороженной селёдки «Спасибо. Валентин. Очень. Вкусно» и попрощалась со зрителями. Режиссёр сказал «Стоп мотор!» — и тут началось!

 

— Я так ничего и не понял, Лёш, — Матвей домывал посуду, а Лёша вытирал и относил на место. – Что было не так с котлетами и компотом?

— А ты так и не попробовал? Я ж тебе предлагал, — Лёша ухмыльнулся, — Ладно, ладно, ты и так сегодня не в себе. Заболел, что ли? Или не выспался? А что пробовать не стал – правильно. Я компот лизнул только – и выплюнул сразу, меня чуть наизнанку не вывернуло. Кислое и солёное одновременно. Как рассол, только не вкусно, а противно почему-то.

— Аааа! Я понял! — Матвей шлёпнул себя мокрой рукой по горячему лбу. — Кто-то поменял местами банки, то есть то, что в них лежало, да? И котлеты получились сладкие, а компот – солёный.

— Точно. А эта мелюзга, которую Валентин котлетами называет, я тоже попробовал. Знаешь, сладкий жареный фарш – ещё большая дрянь, чем солёный компот из палок.

Когда с посудой было покончено, Лёша заторопился по делам:

— Ну давай, Матвей. Ты, если хочешь, можешь прям сейчас домой чапать. Записей сегодня  больше нет, а со всякой мелочёвкой я без тебя справлюсь.

— Да? Ладно, – Матвей от такой заботы растерялся. С одной стороны, ему сейчас больше всего на свете хотелось лечь под одеяло и больше никогда не вставать. С другой, чем раньше он придёт домой, тем больше вероятность, что его выведут на чистую воду. Хотя надежда на то, что и сегодня получится скрыть болезнь, была с его стороны полным идиотизмом: мама с её чутьём на раз-два разоблачила бы любого шпиона, а уж родного сына – тем более.

Он окликнул Лёшу, когда тот был уже в дверях:

— Лёш! Я вот чего не понял: сахар и соль совершенно по-разному выглядят. Ну, открыл повар банку, зачерпнул – должен же он был заметить! И ещё, — Матвей перешёл на шёпот.– Кто мог это сделать? И зачем?

 

Плетясь из редакции в студию, где он оставил куртку и рюкзак, Матвей мысленно спорил с Лёшей. Ну, предположим, Валентин – самовлюблённый болван и перед камерой думает только о том, каким бы боком повернуться и как пошутить. Но какой он профессионал, если по виду не отличает соль от сахара? Это даже Матвей смог был.

Второе: кому надо было устраивать такую подлянку Оксане? Она, конечно, не самый приятный человек: то придирается, то капризничает, иногда угрожает пожаловаться начальству, но устроить такое – это жесть. Лёша предположил, что кто-то так пошутил, но Матвей в это не верил: все знали, что Оксана всегда снимает пробу первой, а значит, поиздеваться хотели именно над ней.

Теперь Матвей понял, почему никак не мог найти треклятые банки: именно тогда злоумышленник и менял местами их содержимое. Теоретически можно вычислить, кто это сделал. Нужно опросить всех, кто был тогда в студии и гримёрке, сверить показания и составить график перемещений с указанием времени…

На пороге студии Матвей споткнулся и обязательно бы грохнулся на пол, если б его не подхватил Павел:

— Ты чего тут? Ваши все ушли уже, да и наши тоже. Только Динка до сих пор там вместе с Оксаной. Но ты их не трогай. Я попробовал подойти, чтоб Оксану… ну, поддержать, что ли, а меня выгнали. Ладно, пока. До завтра.

Матвей кивнул в ответ, сделал шаг от двери и понял, что силы кончились. История с Оксаной, суета и всеобщее возбуждение на какое-то время заставили его отвлечься, но сейчас он снова почувствовал, как крепко в него вцепилась болезнь. Пустила корни, вросла намертво, как дерево в землю. Не выдернешь. Голова снова была горячей, как только что сваренная картошка, да и соображала немногим лучше, чем безмозглый корнеплод. Куда ему расследование проводить? Дошкандыбать бы хоть как-нибудь до дома. Но сначала надо поговорить с Диной.

 

Он должен попросить прощения и сделает это прямо сейчас. А заодно нужно извиниться перед Оксаной. Пусть не он нахимичил с банками, но он мог и должен был до записи заглянуть в каждую из них. И тогда ничего бы не случилось. И Оксане не пришлось бы пить мерзкий солёный компот, а потом плакать у всех на глазах. Он должен извиниться, потому что хорошо знает теперь, каково это: когда ты всем не нравишься и всем на тебя наплевать. Никто такого не заслуживает. Никто.

— Привет, — он обратился к обеим девушкам сразу, но первой отозвалась Дина.

— Привет.

— Вроде виделись, — слабым голосом произнесла Оксана и еле-еле улыбнулась. Она казалась бледной, от потёкшей туши под глазами появились тёмные круги, а причёска разлохматилась.

Следующие две фразы Матвей и Дина произнесли одновременно: сначала хором сказали «извини», сразу следом «да ладно».

— Вы, смотрю, спелись, — Оксана чуть ожила, — синхронно разговариваете.

Дина пожала плечами, а Матвей обратился к Оксане:

— Я виноват, наверное. Нужно было проверить…

— Да брось ты, — Оксана устало махнула рукой.

– Я могу попробовать узнать, кто это сделал, если хочешь.

— Даже не вздумай! Ерунда всё это. Я сорвалась просто. У меня дома… Проблемы, короче. Вот и не выдержала. Была бы в нормальном состоянии, может, просто посмеялась бы. Потому что это ведь смешно, правда? Стою я, вся из себя такая, – она встала со стула, выпрямилась, изобразила на лице профессиональную улыбку. – Валентин из кожи вон лезет, котлету мне подсовывает. Откусила и не пойму: что за фигня? Но жую, — Оксана выпучила глаза и начала активно двигать челюстями.

Дина хихикнула.

— Ясно, что останавливать запись нельзя: все продукты использовали, не закупать же всё заново! Так что делаю вид, что ем с аппетитом и улыбаюсь, как дебилка. И думаю: может, сладкие котлеты — это и есть та самая высокая кухня, о которой я столько слышала, но ни разу не пробовала? Тут как раз мне компотику и налили – запить!

 

Они хохотали так, что чуть не умерли. Дина скрючилась на стуле, держась за живот, а Матвей сначала сел на пол, а потом вообще лёг. Досмеялся до икоты, и пришлось идти в туалет – попить и умыться. Заодно проглотил таблетку, последнюю из выданных вчера Диной. Она, пока Оксана ходила переодеваться и снимать грим, спросила Матвея, как он себя чувствует. «Почти нормально уже!» – ответил он бодро, как только смог, и икнул. Дина засмеялась, и они пошли на выход.

Оксана на своей маленькой красной машинке довезла их до метро и при расставании негромко и будто стесняясь сказала: «Спасибо вам обоим за поддержку. Спасибо. Мне это сегодня так нужно было, вы даже не представляете».

В метро они с Диной разъехались в разные стороны. Она махнула Матвею из-за закрывающейся двери, и он подумал: хорошо, что её поезд приехал первым и она не видела, как тяжело ему было отлепиться от колонны. Ноги совсем не хотели ходить. Да и весь Матвей – с макушки до пяток – вообще ничего не хотел: ни двигаться, ни разговаривать, ни есть, ни даже пить.

Он несколько минут простоял у собственного подъезда, вспоминая код домофона, который знал, кажется, всю жизнь, и цепляясь взглядом за приклеенное скотчем объявление. С листа на Матвея таращился серый кот с жёлтыми глазами, а под фотографией большими буквами, с кучей восклицательных знаков рассказывали историю его побега, просили о помощи и обещали вознаграждение. Кота этого искали не первый день. Объявления кто-то срывал, их опять развешивали,  и на этот раз Матвей зачем-то дёрнул за отрывной листочек, где кроме номера мобильного был ещё и адрес (соседний дом и номер квартиры из трёх цифр), сунул его в карман куртки и наконец-то вспомнил проклятый код.

Ровно в эту секунду в кармане чирикнул телефон. Ничего не ожидая и ни на что не надеясь, Матвей открыл мессенджер. Ольга. «Привет! Не хочешь сходить…»

Ключом в дверной замок он попал только со второго раза. Мама вышла встречать его в коридор – и сразу всё поняла.

 

 

Глава 6

АРБАЛЕТ

 

Наверное, впервые в жизни он был даже немного рад маминой заботе, которая и в этот раз напоминала лёгкое помешательство. Как только она убедилась, что Матвей заболел, всё в доме завертелось вокруг него. Папе и Илье пришлось довольствоваться на ужин собственноручно пожаренной яичницей с колбасой. Мама не уговаривала их съесть ещё кусочек того-сего, не наливала им чай, не расхваливала свежекупленные пряники.

Зато Матвею досталось за троих. Мама ощупала его с ног до головы, сунула под мышку градусник и велела срочно лечь в постель. Зайдя через две минуты к нему в комнату, возмутилась, что он до сих пор не разделся, попыталась снять с него толстовку, из-за чего градусник свалился на пол. Рассмотрев температуру, мама схватилась за голову и велела подержать градусник ещё немножко, только сначала раздеться, попить, пописать (если хочет), принять душ (если может) и лечь. Когда Матвей, пошатываясь, добрёл до ванной и закрыл дверь на защёлку, мама принялась стучать туда каждую минуту, спрашивать, как он там и даже предлагать помощь, хотя Матвей мылся только сам уже лет пять, не меньше.

Когда он забрался под одеяло, мама притащила в комнату двухлитровый термос с тёплым морсом, здоровенную кружку, миску, в которой плавала похожая на камбалу тряпка, и здоровенную коробку с медикаментами. Пока Матвей измерял температуру, мама аккуратными рядами расставила на его столе лекарства, которые, по её мнению, подходили для борьбы с вирусом.

Матвею казалось, что такого количества хватило бы, чтоб вылечить от всех возможных хворей целый район, но говорить об этом маме он не стал. Он вообще старался как можно реже открывать рот. Лежал в прохладной постели под пухлым одеялом и с мокрой тряпкой на лбу и надеялся, что мама никогда не узнает, что заболел он ещё вчера.

 

Надеялся он напрасно. «Всё тайное становится явным!» — провозгласил бы папа, а мама не сказала ничего внятного, только с возмущением размахивала листочком, на котором Дининым почерком были записаны названия препаратов и расписание их приёма.

Когда она слегка успокоилась, то признала, что лекарства были вполне подходящими, хотя «этой девушке… как ты её назвал? Дина? Дине не стоило давать чужому ребёнку лекарства без назначения врача». «Я не ребёнок, — пробормотал Матвей угрюмо и сипло (почему-то вдруг заболело горло и защипало в носу), — а Дина лечит всех у нас в редакции, и никто пока не умер, а наоборот; к тому же Динина мама – самый настоящий врач!».

На последних словах голос Матвея сорвался, глаза стали мокрыми, хотя плакать он не собирался и не хотел. Злой на непрошенные слёзы, на собственную глупость (мог же выбросить этот дурацкий листок или спрятать!), на температуру, которая всё ползла вверх и уже побила утренний рекорд, Матвей уткнулся носом в яму между спинкой дивана и подушкой и накрылся одеялом с головой.

Не сразу, но мама всё же уговорила его выбраться из убежища. Подложила под спину ещё одну подушку, велела выпить чашку морса и таблетку, пообещала утром перед уходом на работу вызвать врача и строго-настрого запретила завтра идти на работу: «Осложнения! Ты даже не представляешь, какие после гриппа могут быть осложнения!». И потом, пока Матвей не заснул, сидела рядом, поглаживая по плечу и напевая почти забытую им колыбельную. Он чувствовал себя любимым и совсем маленьким, и ему было хорошо и немного стыдно.

 

Разбудил Матвея звонок домофона.

— Почему не открываете?! – голос в трубке был хриплым и сварливым, как у бабы Яги, — Врача вызывали?

Когда Матвей, накинув на плечи куртку, открыл дверь, на пороге, вопреки ожиданиям стоял мужчина – довольно молодой, худой, высокий и похожий на Илью, причём не только внешне, но и манерой разговора.

— Здравствуйте, молодой человек! Я не помешал? Вы, похоже, куда-то собрались? – сказал он, с прищуром глядя на Матвея, обутого в тапки и одетого в трусы, футболку и куртку. – Или всё же позволите себя осмотреть? Позволите? Тогда покажите, пожалуйста, где у вас можно помыть руки.

«Чего они все такие вредные? – думал Матвей, провожая врача в ванную. – И Илюха, и его друзья, и этот – все, как один, ехидины. Поколение такое, что ли?».

— О! А это что? – врач всплеснул руками, увидев залежи лекарств на столе. — Вы ограбили аптеку?

— Нет, — Матвей был мрачен, хотя чувствовал себя на удивление неплохо. – Это мама. Она…

— Понимаю, можете не продолжать, — врач сел за стол и, порывшись в портфеле, достал фонендоскоп и какие-то бумаги. – Итак. Палеев Матвей Александрович. Ага. А я Иван Сергеевич, приятно познакомиться. На что жалуетесь, Матвей Александрович?

Минут десять Иван Сергеевич слушал его, заглядывал в горло, нос и уши, простукивал грудь, мял живот. Матвей даже устал. Их предыдущий участковый врач, старенькая Лариса Фёдоровна, справлялась гораздо быстрее. Правда, лекарства назначала всегда одни и те же.

— Так, Матвей Александрович. Ничего страшного я у вас не наблюдаю. Банальная вирусная инфекция. Побольше пить, побольше спать. Если температура высокая – поменьше есть, во избежание. Да в таком состоянии обычно и не хочется. А теперь разберём ваши завалы, — Иван Сергеевич подсел к столу. – Принесите мне какой-нибудь пакет, я сложу всё ненужное. Я, честно говоря, повыбрасывал бы половину, но это выходит за рамки моих полномочий.

 

После врачебного самоуправства на Матвеевом столе осталось только три коробки из прежних тридцати. Там же лежал листок с назначениями («Вы, Матвей Александрович, человек уже практически взрослый и можете лечиться самостоятельно, но вашей маме всё же покажите, что я рекомендую»).

Иван Сергеевич удивился, что ему нужен больничный лист, а не обычная справка в школу, но обещал, что всё будет в порядке. Прощаясь, он пожал Матвею руку и сказал: «Респект, Матвей Александрович. Жду вас через пять дней у себя на приёме. Если выздоровеете, то вернётесь на любимую работу. Я, кстати, профессию себе выбрал примерно в этом же возрасте. Успехов, выздоравливайте».

Проводив врача, Матвей поплёлся на кухню и открыл холодильник. В последний раз он ел вчера днём: когда начало подташнивать от голода, купил в буфете булку с вареньем и буквально впихнул её в себя. Но сейчас, почти через сутки, в желудке снова было пусто, как в космическом вакууме.

Что тут у нас? Сыр, колбаса, позавчерашняя жареная рыба, картофельное пюре. Не, не хочется. И не можется. Может, питьевой йогурт прокатит? Матвей отвернул пробку, поднёс бутылку к губам, запрокинул голову и… «Наша служба и опасна, и трудна, и на первый взгляд как будто не видна…» Рингтон с песней из какого-то древнего фильма стоял на телефоне у Лёши. Услышав его, Матвей пришёл в восторг и закачал себе такой же. Теперь, если звонили с работы, после недолгого «тум тататум» из его телефона звучало «наша служба и опасна и трудна». Вообще, как сказал папа, тот фильм был про сыщиков, но администраторам тоже отлично подходило, особенно вторая строчка.

Звонил Лёша:

— Матвей, здорово! У нас тут запарка намечается, гости приедут, целая толпа и с кучей барахла к тому же. Ты вроде не очень далеко живёшь, можешь сегодня приехать пораньше?

 

Ну не мог сказать Лёше, что не придёт! Не мог — и всё тут. На него надеются, он нужен. Сегодня откажешься – завтра не позвонят, а потом и вообще найдут другого, покрепче и поздоровее. К врачу ему только через пять дней, и неизвестно, сдохнет ли вирус к этому времени. А чувствует он себя терпимо; температура, если и есть, то небольшая. Надо только всё-таки поесть или хотя бы попить. Где там эта бутылка? «Мамаа! Я по тебе всегда скучаю!..» Матвей так дёрнулся, что облился йогуртом. Вот идиот, обещал же позвонить маме после визита врача! Мобильный не унимался, и  Матвей, наскоро обтерев полотенцем лицо и обляпанный живот, ответил на вызов:

— Да, мам, привет. Да, я нормально. Врач был, сказал, что ничего страшного, велел через пять дней прийти на приём. Температуры нет. Таблетку выпил. Нет, пока не поел. Ну, мам! Всё нормально. Пока. Всё, пока. И я тебя. Пока.

Есть расхотелось. Да и времени не было уже совсем. Он скинул грязную футболку, сунул в стиральную машину, умылся. Порылся в шкафу в поисках чистой, но под руку всё время попадались то трусы, то какие-то мятые рубашки, то джемпера. Мама сто раз его просила навести порядок, но он так и не собрался. Ладно. Можно и на голое тело толстовку надеть, она тёплая. «Мамаа! Я по тебе всегда…». Да что ж такое!

Раньше на мамин номер у него стоял другой рингтон: «Если я чешу в затылке, не беда! В голове моей опилки, да-да-да!». Он совсем не считал маму ни глупой, ни внешне похожей на вечно голодного медведя (хотя она и любила мёд и медовые пряники). Просто сочетание показалось ему забавным: сопелки-пыхтелки — и мама. Всё обходилось до того дня, когда она случайно нажала не туда: хотела позвонить папе, а набрала Матвея. Услышав песенку Винни-Пуха, мама всерьёз обиделась и согласилась простить его только при условии, что сама выберет звонок для своего номера.

— Да, мам, я лёг уже. Да, поел. Я засыпаю, мам, слышишь? — Матвей зевнул в трубку. — Врач велел побольше спать. Я телефон выключу, ладно? Я сам тебе позвоню, когда проснусь, хорошо? Ну, мам! Всё нормально. Да, пока. И я тебя.

 

С самого первого рабочего дня телефон он не выключал ни днём, ни ночью, даже на беззвучный режим почти никогда не ставил – только на время записи в студии. И потому, что всегда ждал вестей от Димки; и родители требовали быть всё время на связи; и на работе он мог понадобиться в любой момент. До сегодняшнего дня Лёша ему не звонил ни разу, но вот же – наконец-то без него не могли обойтись!

Но сегодня вырубить аппарат все-таки придётся, чтоб самому не дёргаться. За обман было немного стыдно, но совсем чуть-чуть: врач сказал, что болезнь эта – полная ерунда, ничего серьёзного. Мама не расстроится, потому что ничего не узнает: она уверена, что Матвей спит, к её возвращению он уже заляжет под одеяло, а завтра начинаются выходные, так что истреблять вирусы мама сможет хоть круглосуточно.

В троллейбусе Матвей проверил мессенджер. Непрочитанное сообщение было только одно – вчерашнее от Ольги: она звала в кино, в любой день, когда ему будет удобно. Странно, что при встрече она не спросила, как там Димон; как будто чувствовала, что отвечать Матвею особо нечего.

Деймон по-прежнему молчал, но с какого-то момента вид непрочитанных сообщений перестал причинять Матвею острую боль. Она напоминала о себе лишь изредка, как давно подвёрнутая лодыжка: поставил неудобно ногу или слишком сильно затянул шнурки на кроссах – и готово. Сколько ни растирай мазями, ни делай компрессы и примочки, ничего не помогает. «Время лечит» — туманно говорил папа по поводу любых неприятностей, и Матвею теперь только и осталось, что верить в это.

А Ольге, наверное, нужно что-нибудь ответить. Непонятно только, с чего она вообще стала писать ему. В кино приглашает и вообще. Жалеет, что ли? Видела, как его дразнили в школе, и решила, что он бедненький-несчастненький, никому не нужный и не способный за себя постоять? А ему эта жалость нужна, как собаке пятая нога, а хипстеру лапти. Всё у него нормально!

 

Телефон он выключил и, вопреки обыкновению, убрал не в карман куртки или джинсов, а в рюкзак (чтоб не было соблазна включать и проверять, кто писал, кто звонил и не разыскивает ли его мама), а рюкзак оставил в аппаратной, до которой за пять секунд не добежишь.

А потом вообще стало не до телефона и ни до чего вообще, потому что приехали гости, человек двадцать сразу. «Молодые дизайнеры, надежда российской моды!» — так представила их Оксана, на которую вчерашние котлеты повлияли удивительным образом: никогда ещё Матвей не видел её такой спокойной и доброжелательной. Она подмигнула ему при встрече и даже помогала расставлять по студии привезённые гостями манекены и надевать на них творения «молодых дизайнеров».

— Ну не знаю, на что теперь российской моде надеяться, — сказала ему после записи Дина. – Это же ужас какой-то! Я б такое никогда в жизни не надела.

Матвей вообще не мог представить человека, который согласился напялить на себя показанные наряды. Юбки и штаны из мусорных пакетов; шляпки из картона, украшенные обрезками жестяных банок; широченные комбинезоны с волочащимися по земле штанинами. Из всего этого безобразия Матвею и Дине понравились работы только одной девушки – высокой и тонкой, с абсолютно белыми волосами, бровями и ресницами. Она принесла с собой огромные, с каким-то бесконечными рукавами толстовки, все до одной чёрные, но с разными принтами. Матвей выбрал (теоретически, конечно) ту, по которой гуляли два белых динозавра, причем половина каждого из них находилась на спине, а вторая половина – на животе. Из-за этого казалось, что динозавры бегают друг за другом. А Дина сказала, что хочет толстовку с разноцветными кошками и собаками. На принте они располагались так близко, что не сразу можно было понять, где заканчивается один зверь и начинается другой.

 

После записи Дина подошла к обесцвеченной девушке и попросила номер телефона.

— Договорилась с ней, что она сделает для меня такую штуку. Я бы прямо сегодня у неё купила, но с собаками и кошками только одна – для показов. Если захочешь заказать себе динозавров – свистни мне, я телефончик дам, окей?

Они сидели в любимом углу, рядом с Дининой камерой. Дина примостилась на краешке стула и просто ждала следующей записи; Матвей уселся на пол, привалившись спиной к пыльной фанерной конструкции, и отдыхал после перетаскивания творений «молодых дизайнеров». Он старался не показывать виду, но чувствовал себя – хуже не придумаешь. Пока он тащил вниз последний манекен, температура скакнула вверх, как какая-нибудь кенгуру. Его опалило изнутри почти нестерпимым жаром, а в голову, в самую макушку, вбили огромный гвоздь, который шевелился от любого движения, даже от разговоров. Он еле доплёлся до лифта: дышать было тяжело, лёгкие будто кто-то сжимал изнутри и не пускал туда воздух. И ещё он всё время мёрз (как может быть одновременно жарко и холодно?), поэтому не стал снимать куртку, в которую влез, провожая гостей.

Но сейчас ему стало легче. На Дину было приятно смотреть, а слушать – ещё лучше. После безумного показа мод она повеселела, хотя при первой их сегодняшней встрече выглядела задумчивой и какой-то взбаламученной. На его вопрос «как дела?» ответила «да как-то не очень», а когда он стал выспрашивать подробности, призналась, что только что у неё был неприятный разговор.

— Что, опять Магнето?..

Матвей осёкся, а Дина удивилась:

— Кто?

— Ну этот, твой начальник. Он на Магнето похож из фильма про мутантов.

— Слушай, точно! – Дина задумалась. – Я и не замечала. Похож, очень похож, ты прав. И кажется, не только внешне.

Она помолчала, а потом решительно произнесла:

— Не хочу говорить об этом человеке. Не будем, ладно? Много чести.

 

Матвей согласился, и о Магнето они больше не вспоминали, ни до первой записи, ни после. У них и правда были гораздо более интересные темы для разговора.

— Я слышала, что следующий гость будет классный — спортсменка-арбалетчица. Даже стрелять в студии будут, собираются для этого в старых декорациях подыскать подходящую деревяшку.

Матвей из арбалета никогда не стрелял, тем более спортивного. Было бы интересно попробовать. А лук они с Димоном однажды смастерили и, кстати, неплохой, только не смогли придумать, из чего сделать наконечники для стрел. Да и тетива была так себе, из бельевой верёвки, которую Димон стащил у мамы.

Матвей хотел рассказать об этом Дине и даже открыл рот, но в голове снова кольнуло так, что он поморщился. Дина, конечно, заметила, посмотрела на него с подозрением и явно собиралась спросить о самочувствии, но тут прибежал Лёша и позвал на помощь: «Давай пошарим тут по углам, надо какую-нибудь штуку найти, чтоб стояла прочно и не рухнула, когда в неё попадёт стрела».

Они обошли все закоулки, перерыли весь хлам, надышались пылью. Матвей расчихался, а у Лёши начали чесаться глаза. Но нашли очень удачный вариант: щит из толстой фанеры, которая должна была выдержать удар арбалетной стрелы. На фанеру приклеили заранее напечатанную мишень, а снизу щит подстраховали тяжёлыми кубами, чтоб стоял понадёжнее. После Лёша сбегал вниз, привёл в студию арбалетчицу, симпатичную светловолосую девушку по имени Ирина, и попросил Матвея показать конструкцию: «Пусть посмотрит, подходит ей такое или нет. А я в редакцию смотаюсь, и умоюсь заодно, а то от этой пыли у меня глаза уже, как у кролика».

 

Ирина их работу одобрила:

— Нормально. Должно выдержать. Стрелять буду оттуда? Это примерно метров восемь-десять — как раз нужное расстояние для той модели, которую я принесла с собой. А вот мишень вы слишком крупную прикрепили, — она улыбнулась, — на соревнованиях её центр меньше, чем полсантиметра.

Ирина показалась Матвею похожей на Дину, но не внешне, а характером. Он много раз замечал: в поведении многих взрослых, даже если они изображают уважение, заметно высокомерие старшего. Они его даже особо и не скрывают. Дескать, мы с тобой оба понимаем, кто тут человек, а кто только заготовка для человека, из которой ещё неизвестно что выстругают.

Ни в Дине, ни в Ирине этого не было ни капли. И хотя в самом начале работы Матвея предупредили: к гостям не приставать, лишних вопросов не задавать и с просьбами не обращаться, он решился спросить у арбалетчицы, как заряжать оружие и как стрелять. Но тут в студию пришли ведущие, и режиссёр по громкой связи объявил: «Готовность пять минут! Ведущие и гость – на точку! Всем лишним выйти из кадра!»

На время записи Матвей ушёл в противоположный от Дины угол. Во-первых, чтоб избежать вопросов о самочувствии. Во-вторых, до этого закутка было ближе, а сил двигаться не осталось. Сердце колотилось почти в горле, голова стала такой тяжёлой, что шея не выдерживала её веса. Матвей уселся на уже знакомое место возле деревяшки, прислонился к ней и закрыл глаза.

 

Он слышал всё, что происходит в студии, но издалека, как через толстое одеяло.

Вот Ирина рассказывает об истории арбалета, о его устройстве, о том, какие они бывают. Вот Юра вспоминает о Вильгельме Телле и связанной с его именем легенде: что он попал стрелой в яблоко, лежащее на голове у сына. Вот Оксана говорит, что согласна положить яблоко на голову. И после паузы произносит – «Юры». Тот притворно пугается, отказывается и просит Ирину показать, как правильно стрелять.

На звуке «Бздынь!» Матвей открыл глаза. Арбалетная стрела торчала в самом центре мишени и вздрагивала. «В яблочко!» — воскликнул Юра и запись закончилась.

Если б не команда, прозвучавшая по громкой связи, Матвей, может, и не встал бы; остался бы в этом пыльном углу навсегда или хотя бы до завтра. Но за время работы у него выработался условный рефлекс, как у собаки: слышишь команду режиссёра – идёшь и выполняешь.

Вставал он долго и мучительно, контролируя каждое движение. Поднять голову, подождать, пока она перестанет кружиться. Вцепиться в край деревянного куба, встать на колени, распрямить их, встать на ноги, поймать равновесие. Всё тело болело, руки и ноги были вялыми, как варёные макаронины. Наверное, так чувствуют себя столетние старики, которым до смерти – один вдох.

 

Фраза «Все спасибо, все свободны!» не касалась администраторов – Матвей это усвоил с первого дня. Ведущие, операторы, осветители, редакторы, гримёры могут уходить, но администратор не должен покидать рабочее место, пока не наведёт порядок. «Ещё немного. Осталось чуть-чуть, и меня отпустят домой» — уговаривал себя Матвей, обводя студию глазами, в которых всё плыло.

Вокруг ходили люди, их разговоры и смех напоминали отдалённый гул. Аккуратно ступая, Матвей дошёл до деревянного щита, усилием потянул на себя стрелу. Она нехотя рассталась с мишенью и легла в руку Матвея, указывая железным жалом в угол студии, где рядом с Диной стоял Магнето.

Когда он только успел прийти? И что ему опять?.. Матвей не успел додумать мысль, потому что из-за спины раздался голос Ирины:

— Матвей? Вы хотели рассмотреть арбалет и попробовать выстрелить. Можем сейчас, если у вас есть время.

Время было. Не было сил. И желаний – тоже. Но он зачем-то пошёл в сторону Ирины и встал рядом с ней у стола, на котором лежал арбалет.

— Красивый, правда? Это мой любимый, я половину соревнований выиграла именно с ним. И сбалансирован отлично. Не очень лёгкий, но в руках отлично лежит. Я раньше гимнастикой занималась, а потом получила травму, бегать не могла и попробовала пострелять из арбалета — так просто, для развлечения. И всё, пропала. Полюбила его на всю жизнь. Что в нём ещё хорошо – практически в любом возрасте можно начинать. Это вам не фигурное катание, где детишек начинают лет с трёх мучить. В арбалетном спорте главное не возраст, а твёрдая рука и меткий глаз. Как у индейцев! А вот так взводят тетиву, смотрите. Не очень легко, но со временем приспосабливаешься. Берите, Матвей. Вот так. Только осторожно, не нажмите случайно на спуск, пока не прицелитесь как следует. Вы, кстати, отлично щит закрепили, он ещё не один выстрел выдержит.

 

Матвей держал арбалет, пытался целиться, но мишень, казалось, находилась на другом конце земли. Разве туда долетит стрела? Это очень, очень далеко; не дойти пешком, не доехать на метро, не долететь на самолёте. А Дина с Магнето — совсем рядом, в двух шагах. Оба стоят боком к нему, но даже в профиль лицо Дины выглядит расстроенным и злым. Магнето что-то говорит ей, она отвечает, резко и отрывисто…

От напряжения, от до сих пор горящих в студии софитов глаза Матвея начали слезиться, он прищурился и стал пристально вглядываться в радужный ореол, в центре которого сверкало хищное жало стрелы. Время разбилось на мгновения, на осколки, каждый из которых глубоко впивался в память.

Дина хочет уйти.

Магнето хватает её за руку, пытаясь задержать.

Она вырывается и бросает ему в лицо что-то гневное.

Он отвечает с кривой ухмылкой – и Дина с размаха бьёт его раскрытой ладонью по щеке.

И сразу после этого кто-то, не Матвей, нет! – а кто-то другой, неизвестный и незнакомый, плавно нажал на спусковой крючок арбалета.

 

 

Глава 7

ДОЖДЬ

 

Пронзительное «Матвей!» до сих пор звучало у него в ушах. Кто это был? Дина? Ирина? Обе сразу? Ирина, наверное, стояла сзади, а Дину он видел – белое лицо, черные провалы глаз, искривлённые криком губы. Она испугалась. Он не попал в неё? Он не мог попасть в Дину! А в того, кто стоял рядом?..

Сколько времени прошло с того момента, как он ушёл из телецентра? А точнее, выбежал – так быстро, как только мог. В студии ему что-то кричали в спину, но он не остановился и не обернулся. Только подбежав к охраннику на входе, вспомнил о пропуске, начал суетливо тыкаться во все по очереди карманы. Нашёл!

Проездной тоже был при нём, в нагрудном кармане куртки, но толпа его пугала, и он пошёл пешком через парк, по тускло мерцающим лужам, под деревьями, с которых на голову падали мёртвые листья и крупные холодные капли. Когда промокшие кроссовки стали совсем тяжёлыми, а ноги уже не могли сделать ни шагу, он сел на скамейку, скорчился, обняв себя за плечи, чтоб они не тряслись так сильно.

Это не помогло. Его колотило и дёргало, то ли от холода, то ли мыслей о том, что он натворил. Прыгали колени, тряслись губы, даже в животе что-то конвульсивно содрогалось. Сделать с этим ничего было нельзя, и он перестал пытаться. Он просто останется тут и однажды исчезнет, превратится в дождь, в темноту, в ветер.

 

Мимо прошла компания из нескольких подвыпивших парней. Один из них, заметив неподвижную фигуру на скамейке, подошёл поближе.

— Эй, братан! Ты чё тут, а? Не спи, замёрзнешь! – парень заржал, его друзья тоже, но Матвей так и не поднял головы.

— Да ладно, оставь его, — раздался с дорожки другой голос, низкий и хриплый. – Хочется чуваку околеть от холода, так не мешай ему! Имеет право, у нас свободная страна.

Парни ушли, и Матвей остро пожалел, что ничего не ответил, что не пошёл с ними – куда угодно. Просто чтоб не остаться одному, теперь уже навсегда.

Димон о нём забыл — и Ольга забудет, тем более что он ей так и не ответил. Домой он вернуться не может. С работы его уволят, и Дина никогда больше не скажет ему ни единого слова и даже не посмотрит. А если он попал из арбалета в того, кто стоял рядом… Его затрясло ещё сильнее, почти невыносимо, до стука зубов, и он поднялся со скамейки и пошёл не по асфальту, а прямо по раскисшей земле, прячась от собственных мыслей среди  тёмных стволов.

На параллельной дорожке было светлее, и гуляли люди с собаками. Один из псов, рыжий и лохматый, подбежал, виляя хвостом, но когда Матвей протянул к нему руку, оскалился и попятился назад.

— Эрвин, фу! Ко мне, Эрвин, ко мне! – хозяин собаки, пожилой подтянутый мужчина, подошел быстрым шагом и схватил собаку за ошейник. – Вы извините, он обычно доброжелательный и целоваться лезет, а тут вдруг… Испугался, наверное, в темноте.

 

«Даже собаки чувствуют, что я дрянь и сволочь. Даже собаки», — Матвей ехал в метро, отвернувшись от всех и уставившись в чёрное окно с проблесками огней. Он был уверен, что дежурный на входе не пустит его — мокрого, грязного, страшного; схватит за руку,  выволочет за дверь и запретит ехать вместе с нормальными людьми. Но никто не обращал на него внимания. Всем было наплевать, всем и на всех. Одни отрешённо смотрели перед собой, другие читали, третьи возили пальцем по экранам гаджетов.

А его мобильный лежал в рюкзаке в редакции, и никто теперь не сможет до него дозвониться. И, скорее всего, не захочет. Мама наверняка уже вернулась и поняла, что он её обманул; а если Матвея искали и позвонили на домашний телефон, то она знает и остальное. Наверное, она уже поплакала и даже успела немного успокоиться. Скоро придёт с работы папа. А потом Илья. Они сядут все вместе на кухне, и может быть, будут пить чай. С пряниками. Папа погладит маму по плечу и скажет: «Ну ничего, ничего. Время лечит». И они будут жить дальше. Без него.

— Вы выходите? Молодой человек, выходите?!

Матвея вынесло из вагона людским потоком. Он не сопротивлялся, покорно двигался в толпе, став её частью. Выплеснувшись на перрон, человеческая река разбилась на капли, каждая из которых двинулась в собственном направлении. Кто-то равнодушным плечом толкнул Матвея к скамейке, он послушно сел, привалился боком к вертикальному металлическому столбу и отключился.

 

— Эй! Ты чего, пьяный, что ли?

Возле Матвея стояла женщина в форменном кителе и трясла его за плечо.

— Эй, парень! Да не, вроде трезвый. Ты тут часа полтора уже сидишь. Тут тебе не спальня! Ждёшь кого-то или что?

Матвей молча смотрел на дежурную по станции. Немного похожа на маму. Помада розовая и волосы убраны назад.

— Ну, чего молчишь-то? Ты живешь рядом? Давай, давай, вставай! Шагай на выход, а то полицию сейчас вызову. Шляются тут… — за рукав куртки женщина потянула Матвея на себя; когда он встал, развернула лицом в сторону ступенек, ведущих к турникетам, и несильно пихнула. – Все вы одинаковые. Мы для вас всё, а вы шляетесь и шляетесь, шляетесь и шляетесь, ни учиться, ни работать, нервов не хватает…

Когда бормотание за спиной стихло, Матвей остановился. Только сейчас он понял, что его вытолкнули из поезда на нужной станции. Или наоборот – ненужной. Он не собирался идти домой и, садясь в метро, намеревался ехать в противоположную сторону. Как тогда он оказался здесь? И что теперь делать: выходить наверх или?..

Матвей оглянулся. Дежурная по станции стояла в центре платформы и грозила ему пальцем. Она, кажется, обещала вызвать полицию, а его, может, уже разыскивают. Значит, выбора нет: надо выходить.

 

Дождь, который ещё недавно был подростком, мелким и неуверенным, за время, проведённое Матвеем в подземелье, повзрослел, окреп и сговорился с ветром. Теперь, в какую сторону ни иди, как ни втягивай голову в шею, со всех сторон летит водяная шрапнель, сечёт лицо, стекает за шиворот, просачивается через швы одежды.

Покупать куртку они ходили с мамой, и она долго уговаривала его выбрать ту, которая с капюшоном: «Мотька, ну удобно же! Накинул сверху, дождь – не дождь, ветер – не ветер, а тебе тепло! И попу прикрывает». Но он упёрся. Гундел, что эта, с капюшоном, для стариков и чмошников, и что носить её всё равно не будет, так что мама, если хочет, может купить её себе. И выпросил короткую, со стоячим воротником, который почти не закрывал шею. Димка носил похожую, только другого цвета, и вместе они становились немного похожи на близнецов, если смотреть со спины. Купили куртку весной, а за лето Матвей вытянулся, так что теперь и рукава стали чуть коротковаты. Хорошо, хоть карманы есть, хотя от холода это не спасало.

Людей на улицах почти не было. Редкие прохожие были похожи на призрачные грибы-поганки — длинная ножка, шапочка зонта; они ненадолго возникали в пелене дождя и растворялись в ней без следа.

 

Матвей шёл без ясной цели. Садиться не хотелось, долго стоять было невозможно: подгибались колени. А если идти, не останавливаясь, то становишься не совсем живым, а наполовину механическим, и задубевшие ноги двигаются сами.

Один раз он остановился у чужого подъезда, надеясь проскочить в тепло вместе с заходящим человеком. Но пожилая женщина, выковыряв из огромной сумки ключ от домофона, посмотрела на него с подозрением: «Ты к кому? Ты не живёшь в нашем подъезде, я тут всех знаю! В какую квартиру ты идёшь?». Матвей развернулся и побрёл дальше, сопровождаемый её недовольным ворчанием.

После того случая он стал избегать фасадов с подъездами и старался идти позади домов. Смотрел под ноги, на усыпанный листвой асфальт, взгляд к окнам поднимал только изредка. Освещённых было мало, в некоторых мерцал голубой свет телеэкранов, большая часть напоминала закрытые глаза.

Сворачивал он, куда придётся, и не сразу сообразил, что уже давно кружит возле собственного дома – почти не приближаясь, но и не уходя далеко. Дождь слегка утих, но сам Матвей так пропитался водой, что она больше не казалась ему чем-то чужеродным.  Сожми его сейчас или просто надави слегка – и из его одежды, обуви, волос, из рук и ног начнёт сочиться обжигающая холодом влага.

В третий раз проходя мимо небольшого полуразрушенного строения, он остановился. Подошёл поближе, уставился в черный провал с висящей на одной петле дверью, и сообразил наконец, почему это место кажется знакомым. Когда-то тут находилась голубятня. Очень давно, когда сам он был просто Матвеем, Димон – Димкой, и никто не звал их общим именем. Хозяин голубятни, Владлен, с гордостью рассказывал всем желающим, что его имя – сокращение от «Владимир Ленин»; а они, тогда ещё совсем мальки, поддакивали и восхищались, хотя и понятия не имели, кто такой этот Ленин. И за это Владлен разрешал погладить своих птиц необыкновенной красоты: с пышными штанами, с хохолками на аккуратных головках и хвостами, похожими на веера…

 

Матвей толкнул дверь, она дёрнулась, но с места не сдвинулась; тогда он помог плечом — дверное полотно сорвалось с петли и рухнуло внутрь. Под ногами скрипело и чвакало, но, сделав ещё несколько шагов, Матвей почувствовал, что стоит на чём-то прочном. Подождав, пока глаза привыкнут к темноте, он продвинулся вперёд ещё немного, упёрся коленями в мягкое и, наклонившись, ощупал пространство перед собой. Кажется, диван. Или часть дивана – нижняя, на которой сидят, когда он сложен. Сырой, холодный, но по ощущениям – не мокрый. Крыша голубятни пока не прохудилась; здесь не было ветра и не капало сверху; а если прикрыть проём, то, наверное, станет чуть теплее.

Матвей поднял упавшую дверь, кое-как заслонил им проход, вернулся к дивану и лёг, поджав колени и положив ладонь под щёку, такую же заледеневшую, как его ложе. Он ещё не успел заснуть, когда ему в лицо ткнулось что-то мягкое. Матвей замер. Но прикосновение было приятным и неопасным, и он медленно притянул к себе пушистое тельце.

Кот не мяукал, а только еле слышно тарахтел; Матвей запустил пальцы в длинную шерсть и почувствовал пальцами позвонки, похожие на крупные бусины. От живого тепла его  вдруг снова затрясло. Жар, которого он не замечал, пока бродил по улицам, вернулся жадным и злым: жгучим потоком разливался по мышцам, грыз суставы, больно стучался в виски. Но встать его заставило не это. Кот! Серый, с жёлтыми глазами! Мурзик? Барсик? Было ли вообще на объявлении написано имя?

— Как тебя зовут? – зашептал Матвей в пушистое ухо. – Ты серый? А какого цвета у тебя глаза?

 

Идти по улице с котом на груди было намного приятнее, чем без него. Придерживая тёплый комок через куртку, Матвей дошёл до нужного дома. Перед подъездом расстегнул молнию, достал пригревшегося зверя и при свете лампы, висящей у подъезда, ещё раз на него посмотрел. Шерсть серая, глаза – жёлтые; с того момента, как он разглядывал потеряшку под фонарём возле голубятни, ничего не изменилось.

— Ну вот, — он снова прижал кота к груди и зашептал ему в ухо, — ты уже почти дома. Сейчас я только посмотрю номер квартиры, позвоню, и твои беды закончатся.

Листочек с адресом нашёлся только в третьем по счёту кармане. Когда-то Матвей радовался, что у этой куртки их семь штук, а теперь разозлился. А потом и расстроился: бумага раскисла,  из трёх цифр номера нормально читались только первые две.

Что делать? Сейчас почти ночь; наверняка спят не только хозяева кота, но и их соседи. И если первых ради хорошей новости можно и разбудить, то остальным это точно не понравится.

Кот на руках завозился: то ли устраивался поудобнее, то ли чувствовал, что рядом родной дом. А Матвей вспомнил, как стоял возле своего подъезда, забыв код домофона. Цифры на листочке были такие же, только в обратном порядке! Он поочерёдно нажал на кнопки 2, 2 и 3 и стал ждать ответа. Трубку сняли только после пятого гудка.

— Кто там? Вы знаете, который час? – женский голос звучал не зло, а устало.

— У вас кот убежал? Я нашёл его. Откройте. И скажите, какой у вас этаж.

 

Мужчина, одетый в трусы и белую майку, и женщина в халате встретили его у лифта на первом этаже. Заохали, засюсюкали, женщина протянула руки, чтоб забрать кота, но в это время, шлёпая по ступенькам пушистыми тапками, вниз сбежала девочка в пижаме, растрёпанная и невысокая, по возрасту – намного младше Матвея. Выхватила из его рук худое кошачье тельце, зашептала: «Пусичек, пусичек мой, бедненький, маленький мой!».

Матвей сделал шаг назад и потянулся к ручке двери, ведущей от лифта на площадку с почтовыми ящиками.

— Молодой человек, спасибо! – женщина прижала руки к груди. — Мы так вам благодарны!  Мы так переживали!

Мужчина, переминающийся с ноги на ноги, остановил Матвея неуверенным жестом:

— Вознаграждение… Мы обещали. Много не дадим, но…

— Не надо, — Матвей шагнул за дверь; она закрылась за его спиной с грохотом, который отозвался в голове тягучей болью. Пять ступенек вниз. Всего пять ступенек. Он шёл медленно, как старик, опуская одну ногу и приставляя другую. Ещё две осталось. Одна. А там, за дверью – дождь.

— Мальчик! – голос девочки остановил его на пороге тяжелой входной двери. – Это не наш кот!

Матвей посмотрел на неё непонимающе:

— Как не ваш? Серый, глаза жёлтые.

— Не наш! У него полосок на хвосте нет! – девочка всхлипнула, спустилась на несколько ступенек вниз и протянула ему кота, который всеми четырьмя лапами цеплялся за её пижаму.

Матвей помолчал немного, подошёл поближе и негромко сказал, глядя в залитое слезами лицо:

— Был не ваш, а теперь может стать вашим. Он же должен быть чьим-нибудь, правда? Все должны быть чьими-то. Понимаешь? – девочка кивнула.

Уже выходя за дверь, Матвей оглянулся. Девочка смотрела ему вслед, прижимая к себе кота.

 

На скамейке, до которой он добрёл, пошатываясь и спотыкаясь, они с Димоном сидели тысячу раз. Если устроиться ногами в одну сторону, то прямо перед тобой — Димкин дом. Окна его бывшей квартиры высоко, на десятом этаже, так что ничего не разглядишь.

С другой стороны – дом Матвея. До него ближе, этаж всего третий, и днём отлично видно кухонное окно, в нём – серые с цветами шторы, Патриарх на подоконнике, краешек шкафа. Окно комнаты Матвея выходит на ту же сторону, что и кухонное, и сейчас в обоих темно.

Когда-то, когда они с Димкой были маленькими, им запрещали уходить со двора, и мама то и дело распахивала раму на кухне и кричала: «Мотя! Дима! Я кому сказала, дальше десяти шагов от скамейки не отходить! Я должна видеть вас всё время! А не будете слушаться, живо пойдёте по домам!». Смешные эти взрослые. Они действительно верят, что ребёнок будет считать шаги?..

Растущий неподалёку тополь швырнул ему в лицо охапку листьев. Матвей задрал голову: в вышине на фоне мутно-серого неба медленно двигались ветки, хотя ветра Матвей не чувствовал. Дождь почти прекратился; но за день на старой щербатой скамейке скопились целые лужи воды. Матвей кое-как смахнул их ладонью и сел: мокрее он уже не станет, а думать лучше сидя.

 

Он должен вспомнить. Восстановить в памяти каждую секунду того, что случилось в студии; не упустить даже малейшей детали. И только тогда он сможет решить, что делать дальше.

Итак. В руках – арбалет. Напротив – мишень. Справа Динина камера, рядом с ней – сама Дина и тот человек. Матвей целится в мишень, но смотрит на Дину и на то, как они ссорятся. Потом Дина размахнулась и… Повернулся ли Матвей в её сторону? И главное – развернул ли туда арбалет?

Матвей застонал и обхватил голову руками. Он не помнит, не помнит ни черта! Ладно. Стоп. Если из головы выветрилось всё, что произошло до выстрела, вспоминай то, что было после. Что ты видел? Перепуганную Дину, которая изо всех сил выкрикнула твоё имя. В неё ты, кажется, не попал. Да нет, точно не попал! Она стояла ровно, не согнулась, не схватилась за живот, голову, руку, ногу! Она осталась цела! А тот человек? Вспоминай!

Он закрыл глаза. Не можешь восстановить то, что видели глаза, вспоминай, что слышали уши! Всхлип выпущенной стрелы. Динин голос. И все? Ни криков боли, ни звука падающего тела, ничего! Тишина – и протяжное «Матвееей!». А если так – значит, он никого не ранил? И не убил? Не убил. Не убил!..

Слёзы потекли сами собой, но Матвей со злостью мазнул рукавом куртки по мокрому лицу. Не реви, размазня, ты ещё не закончил! И не ответил на второй важный вопрос: почему ты сбежал?

 

В окне дома напротив вдруг вспыхнул свет. Единственное неспящее окно в подъезде. Их кухня. В центре рамы, как на картине, — силуэт Патриарха, похожий на иллюстрацию из детской книги о доисторических временах, когда ещё не было людей, а только динозавры, птеродактили и огромные растения с причудливо изогнутыми ветвями.

К окну подходит мама. Почему-то на ней не привычный розовый с цветами халат, а строгая рабочая блузка. Мама просто стоит, смотрит в окно, которое с той стороны сейчас больше похоже на зеркало.

Вот справа от мамы возник ещё один силуэт – широкие плечи, короткая стрижка. Очков издалека не видно, но они, конечно, и сейчас на носу у Ильи: он снимает их, кажется, только на ночь и надевает сразу, как проснётся. Папа как-то спросил, почему Илья не носит линзы: «Это должно быть удобно. Хоть сам я, конечно, не пробовал». «А почему бы не попробовать? – Илья так и не ответил на папин вопрос. – Сейчас есть линзы не для коррекции зрения, а для изменения цвета глаз. Можно вместо твоих карих примерить голубые, зелёные, да хоть фиолетовые! Тебе, пап, кстати, фиолетовые очень бы пошли, а Мотьке – серо-буро-малиновые в крапинку».

А вот и папа. Встал с другой стороны от мамы, смотрит не в окно, а на неё и что-то говорит. Мама слушает, склонив голову, но, кажется, не отвечает. А папа выпадает из кадра, но уже через секунду появляется снова, теперь – в центре, между мамой и Ильёй. Раскидывает руки и обнимает их – обоих.

 

Они втроём заняли всё окно, весь светящийся прямоугольник, похожий на кадр в мониторе телекамеры. И кадр этот был красивым, точно таким, каким бы его сделала Дина. А по размеру – ровно на троих, точнее, на четверых, вместе с Патриархом. Пятый туда не поместится, он просто лишний.

«Трус — везде лишний, а ты такой и есть. Поэтому ты сбежал из студии! Поэтому не поговорил с мамой, не попробовал объяснить ей, почему для тебя так важно пойти на работу, несмотря на болезнь. Только из-за трусости ты так боялся дурацкого прозвища, только из-за неё не сказал Максу, что тот скотина. И пусть он хоть пятьсот раз назовёт тебя тётей-мотей – что тебе от этого? А Ячному ты должен был сказать, чтоб тот ничего не боялся, особенно – одиночества, потому что однажды у него обязательно появится друг. А даже если не появится, всё равно Макс – не вариант! Почему ты не принял помощь Ольги? Тоже из страха. Боялся выглядеть глупо, идиот! Ты даже не поговорил с ней нормально ни разу, хотя когда-то вы дружили. Она и сейчас могла бы стать тебе другом – если б ты не был трусливым ничтожеством. И даже то, что сейчас происходит между тобой и Димоном, — даже это легко объясняется трусостью. Ты пробовал узнать телефон старших Агеенко? Нет. Ты искал их в социальных сетях? Нет! Ты уже сто лет не ходил на страницу Дэймона «ВКонтакте», где мог бы списаться с его новыми друзьями и спросить: как там Димка, в порядке? И всего этого ты не сделал только по одной причине: ты боишься. Боишься узнать наверняка, что у Димона всё хорошо, просто ты больше ему не нужен. Я. Больше. Не нужен».

Матвей встал со скамейки и сделал несколько шагов вперёд, к своему подъезду, к кухонному окну, к стоящим у окна людям. Он только ещё немного посмотрит на них, совсем немного – и уйдёт. Куда-нибудь.

Он поднял голову, вгляделся в светящийся прямоугольник, чтоб запомнить получше. И этот момент мама приблизила лицо и сложила ладони окошком, чтоб стекло перестало быть зеркалом. А потом отпрянула, рванула на себя раму, смахнув с подоконника горшок с Патриархом, и крикнула изо всех сил: «Матвей!».

 

 

Глава 8

ТЕЛЕФОН В РЮКЗАКЕ, или

ВСЕМ СПАСИБО, ВСЕ СВОБОДНЫ!

 

Контакт «Матвей Админ»

Привет. Раз сто звонила тебе, но трубку ты не берёшь, так что напишу тут. Первое и главное: никто не пострадал. Вильгельм Телль из тебя никакой: не попал ни в меня, ни в этого урода. Даже камера осталась цела. Стрела воткнулась в какую-то деревяшку почти у стены. В общем, всё хорошо.

 

Второе: я уверена, что никаких последствий тебе этот случай не принесёт. Магнето (крутое прозвище ты для него придумал, я теперь только так и буду его называть) конечно, орал, что ты за всё ответишь. Но ему нужны свидетели, которых нет и не будет. Камеры уже были выключены. Ирина ушла и унесла с собой арбалет и стрелы. Она, кстати, чувствует себя виноватой, потому что не должна была давать тебе в руки оружие, когда вокруг полно людей. А все наши встали на твою и мою сторону. Все сказали Магнето, что ничего не видели, ничего не знают. Не было ничего – и всё тут. А когда он выходил из студии, операторы наши его остановили и сказали, что если он хоть раз ко мне ещё подойдёт, то ему же хуже будет. Вот так. Ходят слухи, что он уже подал заявление об уходе. Думаю, что это правда. Но это неважно, главное – что ты можешь вернуться.

 

Третье и тоже главное: спасибо тебе. Меня ещё никто так не защищал. Ты настоящий друг. Спасибо, правда. А! ещё хотела сказать. Я уже после твоего побега сообразила, почему ты такой странный весь день был. Температура, небось, под сорок подскочила. Так что ты давай лечись и пока не выздоровеешь окончательно, на работу выходить не вздумай. Но мы тебя будем ждать. Приветы тебе от Лёши, Павла и всех-всех-всех.

 

Контакт «Брат»

Даже не знаю, с чего начать. Ты, конечно, выступил не по-детски. Вот так живёшь-живёшь и не знаешь, что младший брат вырос уже. Когда ты устроил в студии соревнования по стрельбе, мне позвонил Богдан (мы когда-то работали вместе и как раз он помог тебя на работу устроить). Я пришёл, и мне всё расписали в красках. И ни один человек ни одной гадости про тебя не сказал. Все в один голос твердили, какой ты молодец и как хорошо работаешь. И что этого (не помню, как его там) напугал до зелёных соплей, тоже все рады были. Он, похоже, всех там достал. Не подумай, что я одобряю такой способ решения проблем, но, может, и не было другого на тот момент.

 

Я, кстати, с Диной познакомился. И я бы, наверное, ради такой девушки тоже мог глупостей натворить (ты только маме об этом не говори, а то она потом вопросами замучает). Она, то есть мама, кстати, кипеш тут подняла, и мне названивала без конца, и в больницы собиралась звонить, и чуть ли не в полицию обращаться, потому что у неё сын пропал. Но я её уговорил, что надо просто подождать. И что ты вернёшься.

 

Хотел ещё сказать, что вчера наконец сумел поговорить со своим знакомым, который в твоей бывшей школе работает. Это мой бывший одноклассник, а теперь учитель информатики. В общем, он сумел для меня выяснить, что у тебя в классе случилось и почему ты отказался в школу ходить. Макс (вроде Макс, да?) гад, конечно, и сволочь, но на таких внимания обращать не стоит. Я не обращал (почти), когда был в твоём возрасте. Но если тебе надо, я могу с Максом этим поговорить и объяснить, что ему будет, если он ещё раз к тебе прикопается.

 

Мы все тебя ждём – и я, и мама с папой. Он, кстати, виду старается не подавать, но мне кажется, что волнуется больше всех. Молчит всё время и болячку на руке ковыряет. Так что ты возвращайся скорей, ладно? А то я, конечно, сильный и мощный, но долго выдерживать мамин напор не смогу. И если ты меня не спасёшь, то мне в одиночку придётся съесть три килограмма котлет и пятьсот штук пряников. И не будет у тебя старшего брата, потому что он лопнет.

 

Контакт «Матвей Админ»

Забыла написать, что познакомилась с твоим братом. Ты прав, он немножко тролль. Но симпатичный. Ну всё, до связи!

 

Контакт «Мотенька»

Мотька, ты меня напугал! Разве так можно? Я тебя по всей квартире искала, даже под кровати заглядывала. И звонила тебе потом, чуть с ума не сошла! Хорошо, что Илья скоро пришёл и объяснил мне всё. Хотя на самом деле, я ничего не поняла. Откуда ты взял арбалет? Ну ладно, неважно. Как ты себя чувствуешь? Температуру измерял? А таблетки с собой взял? Тут папа с Илюшей, говорят, чтоб я тебя в покое оставила, что тебе, может, просто подумать надо. И что потом ты вернёшься. Мотенька, возвращайся скорее, ладно? Возвращайся! Таблетки пора принимать и покушать надо, ты же голодный наверняка! Я очень тебя жду, очень волнуюсь и очень тебя люблю.

 

Контакт «Младший»

Матвей, мы тебя ждём. Папа.

 

Контакт «Матвей Палеев»

Привет. Мне домой звонил твой папа, спрашивал о тебе. Ты родителям, оказывается, ничего не рассказал про школу. Прости, но я рассказала. Простишь? Я думаю, им надо знать. Кстати, предложение сходить в кино в силе. Позвони мне, когда сможешь, ок?

 

Контакт «Мэтт»

Мэтт, это я! У меня мало времени, писать некогда, только наговорить успеваю. В общем, я пытался сбежать. Тебе не говорил ничего, потому что зачем заранее трепаться? Короче, я по папиной кредитке купил себе билет на самолёт, ушёл как будто в школу, а сам на автобус – и в аэропорт. И там, прям на входе, встретил тётку эту, мать своего одноклассника! А она меня за шкирку цап! — и родителям звонить стала. А потом домой отвезла. Хорошо ещё, что родаки к тому времени не успели понять, что я смылся и не позвонили в полицию, а то вообще не знаю, что было бы… Подожди, сейчас… Не, вроде тихо пока. Короче, меня наказали. Мобильный отобрали и к компу не пускают. Сижу в комнате под замком уже неделю! Как-то они в школе договорились, что пока я учиться дома буду. Проверяют домашнее задание, кормят и разговорами по ушам ездят: мы ради тебя, а ты, бла-бла-бла… Мама нашла удалённую работу и как назло всё время дома торчит, следит за каждым моим шагом! Но сегодня они куда-то документы повезли, а там вдвоём нужно. А я через окно выбрался на крышу! Когда спрыгивал, ногу немного подвернул, но это фигня. А потом еле телефон свой нашёл, засунули в самый дальний ящик… Чёрт, кажется, идут! Мэтт! Я напишу тебе потом, слышишь? Напишу!

Голосования и комментарии

Все финалисты: Короткий список

Комментарии

  1. V.:

    В книге Лилии Волковой поднята весьма популярная в наше время тема для тех, кто задумывается о своем будущем — тема эмиграции. С ней связано большое количество проблем — сложность ассимиляции, нахождение в чуждой культуре, оторванность от родных, семьи. Многие знают, как сложно тем, кто уезжает. Но мало кто задумывается, насколько тяжело бывает тем, кто остается.

    Любое радикальное изменение своей жизни связано с болью и дискомфортом. Но если в случае с собственным отъездом ты полностью меняешь окружение, то оставаясь, ты остаешься в прежних декорациях.

    Мы застаем главного героя Мэтта в тяжелом состоянии после отъезда его друга в США. Но после долгого периода депрессии он нашел отвлечение в работе на телевидении. Там он знакомится с Диной, видеооператором. Хотелось бы особо отметить этот нестандартный ход: его дружба и влюбленность в Дину, эту молодую очаровательную женщину, которая старше его на 13 лет. (Мэтту — 14)

    Остальной сюжет сейчас пересказывать не стану. Однако наибольшее впечатление производит кульминационная сцена, когда изможденный работой и болезнью, Мэтт направляет арбалет на своего соперника (шефа Дины). Этот момент чрезвычайно хорош! Крупным планом мы видим спуск пускового крючка и…

    «Всем выйти из кадра!» — это яркое, хорошо написанное произведение, которое не боится говорить о непринятых в подростковой литературе вещах, затрагивая темы эмиграции, харассмента, романтических отношений между людьми разных поколений.

    Спасибо.

    10/10

    • Liliya Volkova:

      Уважаемый читатель! Спасибо вам огромное за оценку и за отзыв — такой серьёзный и глубокий! Мне почему-то кажется, что вы старше моего героя) А если нет, то уж наверняка вы много думаете о жизни, о людях, о своём будущем. И знаете, вы обратили внимание на те тонкости в моём тексте, которые не заметили некоторые из моих взрослых друзей) И я этому очень рада. Спасибо! Первый отзыв — и такой замечательный! Я просто счастлива!

  2. Viktoria Denysova:

    Матвей Палеев  (главный герой книги)- младший сын в семье — добрый, не умеет за себя «постоять» и его лучший друг с первого класса Дмитрий Агеенко-всегда и везде вместе. Им хорошо вдвоём и больше никого они в свою дружбу не подпускают. Над ними смеются, им и кличку придумала одна из учительниц -Мэтт Деймон. Но семья Димы эммигрирует в Канаду и от разлуки друзья очень страдают!

    В классе начинаются проблемы. Над оставшимся в одиночестве Матвеем издеваются (самый высокий и сильный Макс Раскатов «стравливает» и провоцирует на драку с маленьким, худым и слабым  Ячным Сергеем). И Матвей (по кличке «тётя Мотя» решил школу больше не посещать

    . На телевидении, куда его по знакомству устроил его старший брат Илья, Матвей- (исполнительный, добросовестный, обязательный, старательный) пытаясь защитить оператора Дину от посягательств её начальника Магнетта — стреляет в него из арбалета (кличку ему придумал Матвей). Для всех всё хорошо заканчивается. Матвей впервые стал «на защиту» своей сотрудницы, поступил по-взрослому, по- мужски.

    Читается книга легко. Моя оценка автору -8 (восемь) баллов.

    • Liliya Volkova:

      Виктория, большое спасибо вам за отзыв и за оценку! Чувствуется, что вы внимательно прочитали повесть и обратили внимание на многие важные детали.

  3. Sasha200508:

    Мне понравилась эта история. Мне было интересно  увидеть изнутри то, как робатоет телестудия. Тем более, увидеть этот мир глазами подростка. Было интересно  наблюдать,   как взрослеет главный герой, как он действует в сложных ситуациях, как переживает и как радуется. Я думаю, я бы тоже очень переживал, если бы мой друг уехал жить в другую страну и перестал бы мне писать. Хорошо что в конце рассказа друзья снова нашли друг друга.

    • Liliya Volkova:

      Уважаемый читатель! Огромное вам спасибо за отзыв и оценку! И надеюсь, что ваши друзья всегда будут рядом — благо теперь даже большие расстояния не являются помехой для дружбы. Знаете, когда я училась в школе, у нас довольно популярна была такая штука как «друг по переписке». Писали школьникам из других городов и даже других стран. Но как мучительно было ждать бумажного письма! Бросишь конверт в почтовый ящик, а через пару недель начинаешь считать дни. И думаешь: письмо уже дошло до адресата? А сколько будет идти ответ? Теперь совсем другое делоsmile Интернет — великая штука — в том числе для связи читателей и писателейsmile Удачи вам и успехов во всём!

  4. Georgiy:

    Да… Сильно… Не каждый может признать свои ошибки, а тем более признаться себе в собственной трусости. А вот главный герой – Матвей смог. И мир после этого стал не так уж плох, и друга лучшего он вовсе не потерял, и на работе всё хорошо, и дела в школе конечно наладятся. Всё хорошо!!! Читая книги, я всегда представляю себя на месте героя. Вот и в этот раз. Ну не знаю, смог ли я всё так разложить по полочкам.  Читать было интересно. А ещё я завидую Матвею, кажется он нашёл дело по душе. Он уже смотрит на всех так, как будто видит окружающих  на мониторе камеры. Прикольно. Я ещё не знаю, чем хочу заниматься. Спасибо автору.  give_rose

    • Liliya Volkova:

      Уважаемый Георгий! Спасибо вам огромное за отзыв и оценку! Я видела ваши отзывы на другие произведения и точно могу сказать: вы очень квалифицированный читатель, замечающий нюансы, чувствующий героев. Это не каждый может, я точно знаю. И это очень круто. Что касается выбора профессии, то это дело непростое, да. Я за свою жизнь сменила немало занятий. Они отчасти были похожи, но чтобы понять, чем мне хочется заниматься на самом деле, потребовалось немало времени, почти половина жизни) Но вот что я ещё хорошо поняла за это время: не бывает бесполезного опыта. Моя работа на телевидении не только доставила мне много радости (стрессов тоже, конечно, но куда ж без них?), но и помогла мне написать эту повесть) Спасибо вам ещё раз и удачи!

  5. ValeriKo:

    Меня привлекло название книги – «Всем выйти из кадра!», потому что я очень интересуюсь кинематографом. Было интересно читать про то, как главный герой, Матвей, стал видеть мир глазами видеокамеры.
    Матвей пережил очень сложный период в жизни, когда расстался с другом. Я очень ему сочувствую, ведь никакой скайп не изменит общения вживую.
    Книга лёгкая для чтения, не напрягает. Можно читать, когда хочешь расслабиться.
    Вообщем мне понравилось читать эту книгу.

    • Liliya Volkova:

      Уважаемый ValeriKo! Большое спасибо за отзыв и оценку! Очень рада, что книга вам понравилась. Мне было бы интересно узнать, попадали ли вы в ситуации, похожие на те, в которых оказался Матвей? Приходилось ли вам расставаться с друзьями? Я сама довольно тяжело переживаю такие вещи, иногда уходит несколько лет на то, чтоб привыкнуть, что важного для тебя человека больше нет в твоей ежедневной жизни. Но потом, конечно, проспосабливаешься. Или находишь новых друзей) Спасибо вам ещё раз и удачи!

    • Liliya Volkova:

      ValeriKo, простите, пожалуйста, что обратилась к вам в мужском роде) Вдруг вас это расстроило и обидело? Из вашего ника на сайте и отзыва я не поняла, что вы девушка) И поняла это, только увидев ваш комментарий под другим произведением) Но моего предыдущего комментария это не отменяет)) Спасибо!

  6. Miroslava888:

    Мне очень понравилось это произведение. Я понимаю Матвея, каково иметь хорошего друга и как больно разлучаться с ним. Конец мне показался очень неожиданным. Я даже не поняла ,что это конец ,хотелось читать и читать. Всё написано просто и понятно,достаточно описания. Мне ну ОЧЕНЬ понравилось и хотелось бы какое-нибудь продолжение. Успехов и удачи автору в дальнейших работах))

    • Liliya Volkova:

      Мирослава, спасибо вам огромное за отзыв! Я очень-очень рада, что повесть вам понравилась! А что чувства Матвея вам понятны — надеюсь, не потому, что в вашей жизни тоже была разлука с дорогим человеком? Это тяжело, очень вам желаю, чтоб ваши друзья всегда были рядом и могли поддержать. Продолжения не обещаю) По большому счёту, эта история закончена: Матвей всего за несколько месяцев очень повзрослел, многое понял о себе, о жизни, о той цене, которую всем нам иногда приходится платить за собственные ошибки. Я думаю, всё в его жизни наладится. А вам как кажется? Было бы интересно узнать, какой вы представляете дальнейшую жизнь главного героя. В любом случае, спасибо вам ещё раз! Удачи и успехов во всём!

//

Комментарии

Нужно войти, чтобы комментировать.