Девочки из хорошей семьи

Ася Кравченко

Подходит читателям от 10 лет.

Наследство

 

Оказывается, мы все произошли от Адама.

Фамилия его была Верховский.

Польский король Владислав IV пожаловал ему поместье в Смоленском уезде.

Среди потомков Адама был большой генерал. Это я точно знаю. Генеральский парадный мундир жил в специальном ореховом шкафу с завитушками.

Теперь шкаф живет у нас. Перед приходом гостей я засовываю туда все, что валяется в комнате. Влезает много.

Племянник генерала был военным министром Временного правительства. А сын – мой прадед Николай Васильевич – инженером путей сообщения.

Говорят, он обожал лошадей и мою прабабушку.

Прабабушку звали Клеопатра. С Николаем Васильевичем они познакомились в поезде Санкт-Петербург – Москва. Он – дворянин, она – из мещан. Ужасный мезальянс.

А потом случилась революция.

До Верховских она добралась, когда они были в имении. Дворовые предупредили, что крестьяне идут жечь усадьбу. Одиннадцатилетняя бабушка вбежала в дом и схватила самое дорогое – фарфорового слоника. Верховские побросали все, что успели на подводу и бежали в Москву, на Якиманку.

Так мне достались фарфоровый слоник, любовь к лошадям и дворянское воспитание.

 

— Мама, смотри, лошадь! — кричала я и бежала за лошадью.

Мама бежала за мной.

Папа и моя сестра Оля с досадой ждали, пока мы вернемся.

Мне нравились все: большие и маленькие, мохноногие тяжеловозы и пони, рыжие, чалые,  вороные и в пятнах.

Одно время около цирка стоял пони. Я все пыталась понять, о чем он думает. А пони грустно смотрел мимо меня коричнево-синим глазом.

— Надо ей как-нибудь нормальных лошадей показать, — говорил папа.

И однажды мы отправились на бега.

— Это старый район. Боткинская больница — первая инфекционная больница в Москве, — Мне не интересно про больницу. Но мама все равно рассказывает. Зачем?

— Здесь лежал Николай Васильевич, когда заболел туберкулезом. Николай Васильевич очень любил бега. Не висни, пожалуйста. Мне тоже жарко.

Моим ногам Москва кажется огромной. Мы не дойдем никогда. Я смотрю вниз. Дорога уплывает назад.

— Вон, смотри, уже лошади.

Оказывается, скульптура. Хоть что-то.

— Эта колесница с четверкой лошадей называется квадрига.

Огромные двери открываются с трудом.

— Здание, между прочим, проектировал Жолтовский.

Полутьма, крашенные грязно-зеленым стены, стертые ступени. Пахнет мочой.

По гулким переходам ходят мятые люди – всклокоченные, с папиросками в зубах, в сандалиях, они вваливаются в зал и напряженно вглядываются в огромное табло. Потом напяливают очки и сверяются со своими бумажками.

У меня в руках оказывается программка.

Про каждую лошадь написано: какого года, где выросла, кто ее мама и папа…

— Пальмира, Анилин, Абсент, Фараон, Хлопотушка… Давай поставим на Хлопотушку. На нее никто больше не поставит. Как надо ставить?

— Я в этом не разбираюсь.

— Можно поставить «одинар», но это скучно, — ко мне наклоняется косматый дядька. От него пахнет табаком. Он азартно тычет огромным пальцем в программку. – Хлопотушка та еще лошадь. Можно одинар в двойке, тройной одинар, можно пять побед. Однажды я выиграл «четверной экспресс»!

— Спасибо! Мы знаем.

Мама сгребает меня в охапку и отодвигает от дядьки.

— Ты же говорила, что не знаешь! Что такое экспресс?

— Ставить будете? А что тогда стоите?

Папа устремляется к выходу.

— Пойдемте лучше на поле.

— А там можно делать ставки? — но меня никто не слушает. — Давайте выиграем кучу денег!

Мы выныриваем на свет. Спускаемся между трибунами.

Об меня спотыкается какой-то в шляпе. Ругается.

Мама смотрит на него с негодованием:

— Здесь дети!

— А зачем вы сюда детей притащили?

Будто я не знаю этих ругательств.

Наверху в ржавых подтеках остатки росписи – виньетки и бантики.

За оградой огромное поле. Где-то далеко, по дальнему краю вышагивают лошади.

— Смотри! Лошади!

— Держите вы своего ребенка!

На поле нельзя.

— Стой здесь! Они скоро мимо побегут.

Одна лошадь проходит совсем близко. Конюх рядом почти бежит, приноравливаясь под ее размашистый шаг.

— Можно погладить?

На меня никто не обращает внимания.

— Сейчас будет забег.

— А ставить когда?

Лошадей уводят, едет огромная машина с граблями – выравнивает песок.

— Мам, давай поставим. На номер четыре. Она точно придет первой. Я знаю!

Звонит колокол.

— Кто придет первым? – спрашивает папа.

— Конечно, Хлопотушка.

— Проверим.

— А если экспресс? Сколько мы выиграем денег? Давай поставим экспресс.

Я пролезла под локоть какому-то дядьки, протиснулась к самому полю, забралась и улеглась животом на белый забор.

— Она сейчас на поле свалится!

Да не свалюсь я!

И вот они несутся мимо. Черные от пота. С блестящими глазами. В их спины вцепились разноцветные обезьянки – жокеи.

— Давай! Давай! Мы на тебя поставили! Ну же, ну! Осталось чуть-чуть. Сейчас обгонит. Сейчас.  Номер четыре. Мама, смотри, почти! Почти!

Дядька рядом свистнул.

— Много поставили?

— Но почти обошла. Я почти угадала.

— Почти не считается, — усмехается папа. — Может, шашлыка?

— Шашлык, мама, шашлык! – кричит моя сестра Оля.

И мы уже стоим в очереди.

Пахнет горячим асфальтом. И мясом.

— Шалва, дай две порции.

Огромный, волосатый Шалва вытирает о фартук коричневые руки и машет картонкой на огонь.

— Из чего шашлык?

— Из тех, кто не добежал.

Он хохочет и блестит золотыми зубами.

— Пойдем отсюда, мам.

— Ты же сама хотела. Пойди, встань в тенек.

Папа и Оля едят шашлык. Как можно есть лошадь?

— Не буду.

— Да он пошутил!

Мне достался какой-то жесткий кусок. Жую его, жую.

— Возьми другой, — говорит мама.

— А этот куда?

Они идут мимо. Высокие, в попонах, горячие, пофыркивают.

Не хочу никакой шашлык.

— Можно погладить? – опять меня никто не слышит.

Скоро опять забег. Теперь трехлетки.

— Давайте поставим! Мы же теперь знаем, кто как бежит.

— Это уже другой забег. Другие лошади.

«Лошадь на поле», — донеслось из репродуктора.

Конюхи спешно повели лошадей за ограду.

И тут я его увидела: он летел по полю, перепрыгивал через клумбы и заборы, в воздухе подбрыкивая ногами.

К нему бежали конюхи. Заходили с разных сторон. Тщедушные разноцветные карлики. Он остановился посреди поля. Огромный, черный, мокрый. Он насмешливо смотрел, как они подходят, заискивают, уговаривают. Он подпустил их поближе, и они уже тянули к нему руки, но в последний момент вскинул голову, легко отпрыгнул и снова побежал, полетел.

— Давай! Погоняй их! Засиделись, — усмехнулся мой сосед. — Пока не набегается, не поймают.

Ипподром улюлюкал.

И вновь со всех сторон к нему подползали карлики.

— Справа! Он справа! Беги! – не выдержала я.

Они бросились ему наперерез.

Втроем.

И он остановился. Не топтать же их, недомерков.

— Я неправильно сказала. Карлик от меня был справа. От него – слева. Вечно я путаю.

— Не переживай! Он тебя не слышал. Хорошо побегал, а? – подмигнул мне дядька. – Азартная она у вас.

— Есть в кого, — смеются родители. — Николай Васильевич играл на бегах.

Николай Васильевич – тот, который любил Клеопатру.

— А Николай Васильевич тогда умер или выздоровел?

— Умер.

— В той ужасной больнице? – становится тоскливо.

— Почему ужасной? Кстати, его из больницы выгнали.

— Как выгнали?

— Он выменивал хлеб на деньги и уходил на бега. Его и выгнали. Через месяц умер. Дома.

— Ну и правильно, — вдруг говорит папа.

— Что правильно?

— Что дома.

 

 

Отдельная комната

 

Мы жили в одной комнате и ужасно друг — другу мешали. Все-таки 4 года очень большая разница.

Балкон детской выходил в лес. Папа привинтил нам шведскую стенку и где-то раздобыл зелененькие обои с листочками. Хватило только на полкомнаты, как раз с моей стороны. Вторая половина осталась желтенькой.

— Ага! Все – своей любимой Асеньке! – возмутилась моя сестра Оля.

«Так даже лучше, — примирительно сказала мама. — Здесь у нас лес, а здесь – пляж, море». И мне вдруг захотелось на пляж.

— Ну, уж нет! – заявила моя сестра.

С тех пор мы я жила в лесу, Олька – на пляже.

Моя сестра всегда все делала лучше всех. Она выигрывала все-все конкурсы и олимпиады: по рисованию, по шахматам, по математике, по прыжкам в длину, по бегу на сто метров, на двести метров, и на пятьсот… «Больше всего на свете я люблю участвовать в каких-нибудь соревнованиях и занимать какие-нибудь первые места», — говорила она.

Это у нее от папы. Если они шли вместе, то никак не могли договориться, кто впереди. «Да пропусти ты ее!» — говорила мама. «Зачем?» — удивлялся папа. «Ну, как ты не понимаешь, мне неудобно сзади!» – кричала Олька. «Мне тоже».

Вскоре она обошла и папу. Как-то они сели играть в шахматы. Посидели чуть-чуть, и вдруг Олька как завопит: «Мат!» «Ты ведешь себя неспортивно!» — нахмурился папа. «Обыграла, обыграла!» — приплясывала Олька. «Это нечестно! – рассердился папа. — Я играл не в полную силу!»

Больше они в шахматы не играли. А я даже и не пробовала. Зачем?

Олю это возмущало, она все пыталась меня «ну, хоть чему-то научить».

— У меня все равно не получится! – грустно говорила я.

— Ты хоть попробуй! – настаивала Оля.

— Ася у нас глупая, — сообщала я и занималась своими делами.

— Очень удобная позиция! – сердилась Оля.

Однажды Оля уговорила меня вместе сделать номер для новогоднего концерта в мамином институте. Оля играла на фортепьяно, я — на флейте. Мы решили сыграть дуэтом и выяснили, что обе знаем «И мой сурок со мною».

Праздник был превосходный. Оля была в костюме черной шахматной королевы, я – мухомора. И вот мы вышли на сцену, кивнули друг другу и заиграли. Но тут выяснилось, что у нас разные представления о сурках. Мой был жалобный и едва волочил ноги. Так что «Сурок» моей сестры — резвый и веселый — быстро ускакал вперед. «Начните еще раз», — посоветовали нам. Мы заиграли вновь. И вновь ее сурок был заметно резвее моего. Я обиделась. Во-первых, флейта всегда ведет, а во-вторых, она старшая. Тогда мне предложили сыграть в одиночестве. Что я и сделала. Но тут обиделась моя сестра. Тогда и ей предложили исполнить соло. Она победно сыграла так, как ей казалось нужным.

Мы больше никогда не играли вместе.

Летом мама с папой уезжали в экспедиции. Они у нас геологи. Они ехали на Север, в тайгу. Туда, где солнце не заходит круглые сутки. Они носили там огромные шляпы с вуалью. Накомарники. И ловили рыбу. И встречали зайцев, северных оленей и медведей.

А нас отправляли в пионерский лагерь.

Пионерский лагерь – такое место, куда отправляют детей, у которых очень плохо с бабушками и дедушками. Таких детей, за которыми некому приглядывать, чтобы они вовремя спали, ели все, что лежит у них в тарелках, надевали резиновые сапоги и не делали чего-нибудь недозволенного, пока родители в экспедиции. В пионерском лагере дети соблюдают режим, ходят в кружки художественной самодеятельности и рисования, где расписывают гуашью доски. Роспись называется «городец».

«Хорошо, что вас двое», — говорила мама перед отъездом.

Но я не понимала, что в этом хорошего.

Оля всегда все делала лучше всех. А нас все время сравнивали! У нее даже листочки на расписанных досках были ровнее! Кроме того, она все время норовила меня проверять: когда я в последний раз мыла голову, где мои вещи.

По субботам и воскресеньям ко всем приезжали родители. А к нам … Нам передавала посылки тетя Нина, мама Милки Шапиро, когда приезжала к дочери.

Мы с Милкой Шапиро оказались в одном отряде.

За нашим корпусом начинался, изрытый кротами, пустырь. Мы с Милкой все мечтали воспитать какого-нибудь одинокого крота. Нам хотелось, чтобы он под музыку делал кувырки и танцевал. И мы бы увезли его с собой в Москву и выступали бы в уголке Дурова. Но сначала крота надо было приручить, чтобы он нас узнал и полюбил. И мы украшали дорогу, по которой наш крот мог пройти еловыми шишками и веточками. Мы только никак не могли договориться, как его назвать. Мне хотелось Нусферату, Милке – Тишка, и мы звали его пока наш Крот.

— Во, дуры! Вы бы еще червяков дрессировали! – сказала моя сестра Оля, когда узнала про нашу затею.

Но мы все равно построили этому неизвестному кроту домик, ежедневно таскали ему из столовой хлеб. Хлеб выносить не разрешали, и мы его прятали под майки.

Каждый день мы замечали, что наш Крот становится все более ручным.

Но Милке казалось этого мало:

— Вот приедет мама и заберет меня отсюда, — говорила она.

— Зачем? Наш Крот скоро будет совсем ручным, — уговаривала я и думала: « А моя мама не приедет, она – в экспедиции».

В одну из суббот Милка все-таки уехала.

Притащила мне две сумки всякой всячины: и черешни, и печенья, и конфет. И сказала, что ее мама забирает.

Я проводила ее до калитки. И махала руками, чтобы она поняла, что зря она уезжает и что наш Крот скоро будет совсем ручным.

А потом я пошла в столовую за хлебом для Нусферату.

Есть совсем не хотелось. А наша вожатая стала меня заставлять.

— Пока не съешь, не выйдешь из-за стола!

Уже все ушли, а я все сидела и сидела.

— Ну и долго мы так будем сидеть?

— Я не хочу есть, — сказала я.

— Ты хоть попробуй!

— Меня тошнит.

Тут она попробовала мой лоб. И повела в изолятор. В изоляторе меня осмотрели, и сказали, что у меня температура и вообще ветрянка. Отвели в маленькую комнату и уложили в постель.

У меня никогда еще не было отдельной комнаты. Так что мне понравилось. Только пахло как-то плохо. Но я все равно заснула.

А когда проснулась, уже темнело. И я вспомнила, что надо покормить Нусферату. Ведь теперь у него никого не осталось, кроме меня.

Я пошла к выходу, но меня вернули, сказали, что поздно и что пора спать, и что вообще я пробуду здесь целую неделю.

И тут в открытое окно я увидела Ольку – она перелезала через забор изолятора. Она меня тоже увидела и подошла к моему окну.

— Привет! У меня ветрянка, — сообщила я.

— Знаю.

— Тебе разрешили ко мне прийти? – спросила я и тут же поняла, что задаю глупые вопросы, потому что, если бы разрешили, она бы не полезла через забор. Но Олька сказала:

— Я не спрашивала.

— Послушай, а можно я тебя попрошу об одной вещи.

— Ну?

— Покорми, пожалуйста, нашего крота Нусферату. Милка уехала, а меня не пускают.

Олька хотела что-то возразить, а потом говорит:

— А как я узнаю, кто из них Нусферату?

— Никак. Ты просто положи хлеб возле дырки. Помнишь, там, где мы строили?

— Хорошо, — вдруг просто согласилась Олька.

— А у меня, видишь, отдельная комната, — сказала я.

Темнело, и мы сидели – я с одной стороны окна, Олька – с другой, и смотрели, как в траве ползают и светятся светляки.

 

Конечно, она заболела.

И теперь у нее была отдельная комната, а я перелезала через забор. И я снаружи, она изнутри, мы смотрели на светляков.

А наша мама была в экспедиции. И папа тоже. У них там северный день и вообще не бывает ночи.

Это хорошо, что она заболела. Мама говорит: детскими болезнями надо переболеть в детстве. Чтобы не мучиться, когда станешь взрослый.

 

Мне можно до трех

 

— Никому не расскажешь? – спрашивает Женька.

— Никому! – кивает Сережа.

И я киваю.

А от ворот уже доносится:

— Пойдем, Сереженька.

Некоторых до сих пор в школу водят бабушки.

Неужели они сами свой дом не найдут?!

А, может, хулиганов боятся?

Представляю, как бабушка будет защищать Сереженьку от хулиганов.

— Ба! Можно я погуляю?

— У нас музыка. Говори всем «до свидания».

— Пока, Сереженька!

Мне их немножко жалко. Этих детей. Они идут из пункта А в пункт Б. То есть из пункта Ш в пункт Д (из школы домой). У них музыка.

А мне можно до трех! У меня ключ. Он болтается на веревочке на шее. Я прихожу домой и звоню маме на работу. Мама оставляет мне обед в термосе. Вообще-то я не люблю обед в термосе. Все получается какое-то раскисшее. Но это ерунда.

Правда, если я не ем, мама вечером ругается.

Сколько сейчас времени?

Единственное, я боюсь, что забуду ключ. Или потеряю.

Однажды дверь захлопнулась, и папа открывал ее топором. Вставил аккуратно между дверью и косяком на уровне замка, нажал и ап! все открылось. Если что – попробую также.

— Ты умеешь хранить тайну? – Женька теперь спрашивает меня.

Ему хочется, чтобы я умела.

Но я еще не знаю. Надо попробовать хранить.

— В лесу вчера кто-то повесился.

— Как повесился? Как на турнике? Или за шею?

Тут уж все сбежались.

— Пойдем, посмотрим!?

— А времени сколько?

Лес у нас недалеко. И мы все пошли.

Недавно прошел дождь. И все такое помытое. И в лужах отражаются дома.

А тут повесился кто-то. И сразу как-то нехорошо. Как-то даже холодно.

По дороге почти все разошлись в разные стороны.

Остались только мы с Варей.

У меня новые туфли. Красные с синим. Только они натирают. Поэтому я немного отстаю.

— Эй, подождите! Туфли натирают.

— Да сними ты их!

— Как это сними? И что?

— И иди босиком. Я всегда так делаю.

Босиком как-то странно. Но натирают ужасно.

— А кто повесился? Когда? Он совсем повесился? Или выжил? А кто нашел? Его уже отвязали? – это Варька спрашивает.

А Женька молчит. Идет и деревья разглядывает.

Вдруг останавливается и говорит:

— Здесь!

Дерево как дерево.

Почему здесь? Чего вдруг?

— На какой ветке? – спрашивает Варька.

Женька обходит вокруг дерева, оглядывает его и показывает.

— Здесь! — говорит, — вот след от веревки.

Мы разглядываем.

— Он взрослый был?

Женька задумался на секунду, а потом кивнул.

Варя повисла на ветке, покачалась, а потом спрыгнула:

— Не! – говорит. — У него бы ноги доставали до земли отсюда.

Женька засопел обиженно.

Снова обошел вокруг дерева.

— Ну, тогда здесь, — говорит Женька и показывает другую ветку прямо над оврагом.

Теперь я повисла.

Внизу – ручеек течет. Птички чирикают. И видно далеко. Хорошо.

— А кормушку для птиц тут раньше повесили или позже?

Опять Варя все портит.

— Представляю, — он тут болтается, а рядом птички прыгают, семечки клюют и поют.

— Не веришь?! – спрашивает Женька Варю. – Не веришь? – поворачивается он ко мне.

Я еще не знаю, верю я или нет. Вишу и молчу.

— Ну и ладно!

Неужели, наврал?

Обидно.

Спрыгиваю. Соскальзываю и съезжаю прямо в ручеек.

Теперь еще и мокро. Но это ничего. Подумаешь.

— Ладно, – сказала Варя. — Мне домой пора! – и ушла.

— Кстати, сколько времени?

Мы бредем по лесу, и мокрые туфли еще сильнее натирают.

Женька расстроился ужасно.

Пытаюсь его утешить:

— Это же хорошо, что не повесился!

Но чувствую, Женьке надо, чтобы повесился.

— Почему она решила, что он не может рядом с кормушкой висеть? Если бы я вешалась, то в каком-то таком месте.

— Ну и ладно! – вдруг сказал Женька и быстро пошел прочь.

— Эй, ты куда? Подожди! Я не могу бежать.

Но он не слушает и уходит.

Все сегодня не так!

Не могу больше так идти. Снимаю туфли. Иду босиком.

Сначала холодно немного. Все колется. Иду медленно – медленно.

А потом – ничего. Будто так и надо.

Все-таки хорошо, если не повесился…

— Девочка, ты почему босая?

Ну, начинается.

Я молчу.

— Где твои родители?

Молчу.

Какое им дело?

Надо все-таки надеть туфли.

На детской площадке тоскует Настя из соседнего подъезда. Она тоже с бабушкой.

Настя бросается ко мне:

— Ты чего босая?

— Туфли натирали.

Она думала, я расскажу что-нибудь интересное.

— Кстати, — говорю, — в лесу кто-то повесился.

— Как повесился?!

Бабушка подходит поближе.

— На ветке. А, может, не повесился.

— Девочка, где твои родители? – вступает бабушка.

— На работе.

— Почему ты босая?!

— Ба, там в лесу кто-то повесился.

Бабушка берет Настин портфель.

— Пойдем, Настя! Мы уже опаздываем.

— Куда?

А я как раз туфли надела.

— Девочка, отойди! – это мне. Неприязненно так.

Она свою Настю, видимо, от меня защищает. Будто я хулиган.

А я не хулиган совсем.

Я на днях даже одному старику помогла.

Он шел старый, мятый и с огромной сумкой.

Я подошла к нему и говорю, как меня учили:

— Здравствуйте! Давайте, я понесу.

Он посмотрел на меня как-то странно, а потом говорит:

— Да не!

— Я Вам помочь хочу.

— Да не нужно! – он сумку опустил.

— Да вы не бойтесь! Я же вижу, что вам тяжело.

— Вот привязалась! Ну, бери!

Дает мне сумку и смотрит на меня испытующе.

А я что? Я беру сумку. Она тяжеленная. Как я это донесу?

— Ну что? Тяжело?

— Да не! Нормально.

Сделала несколько шагов. И чувствую: сейчас умру.

Надо руку перехватить. Брякаю сумку.

Из сумки доносится звяканье.

— Эй! Осторожнее. Разобьешь! – раздраженно так.

Я заглянула в сумку. Оказывается, там пиво.

— Отдай! Дальше я сам! – взял сумку и потащился прочь.

С пивом ему, наверное, можно было не помогать.

Кстати, сколько времени?

Пора домой.

Нет! Только не это! Да что за день такой!

Ключа нет! Ни на шее. Нигде! Ну и что мне делать? Наверное, три уже.

Может, топором попробовать?

Иду к Мишке. Он этажом выше живет.

— Взрослые дома?

Мишка головой мотает.

— У тебя есть топор? Я ключ забыла.

— Что ты будешь топором делать?

— Дверь открывать.

Мишка идет за топором, и мы вместе идем открывать дверь.

Ему интересно, как это делается.

— А как топором открывать?

— Откуда я знаю?

— Ты чего хромаешь?

— Туфли натирают.

— Новые? – деловито спрашивает Мишка.

Я киваю.

– А чего такие грязные?

— Потому что в лесу кто-то повесился.

— Чего?

— Или не повесился.

Я делаю все, как папа. Вставляю топор, нажимаю. Мишка стоит над душой.

— Отойди!

Нажимаю, не открывается.

— На уровне замка надо вставить, — говорит Мишка.

— Да знаю я!

А сама думаю: «вдруг не получится?»

И что тогда? Сидеть на лестнице?

Нет уж!

Нажимаю. И вдруг

Ап! Все открывается.

— Ничего себе! Ты чего прыгаешь?

Не могу же я ему сказать, что сама не верила, что получится.

— Сколько времени?

— Почти три.

Мишка забирает топор.

— Так повесился или не повесился?

Я пожимаю плечами.

– Заходи, если что.

И уходит.

Осталось съесть обед. Что там сегодня?

— Але! Мама, я дома!

 

 

Вильгельм и ядерная война

 

Если наши враги нажмут на красную кнопку, будет большой ядерный взрыв, и нашей страны не станет. Но до этого, скорее всего, не дойдет. Потому что мы все узнаем и успеем нажать на синюю кнопку, и они тоже взлетят на воздух.

— Я не понял, кто по нам шарахнет? Фашисты? – спрашивал Женька Герасимов.

Веселый военный, похожий на седого кузнечика, приходил к нам на урок физкультуры, рассказывал про бомбоубежище, рисовал его на доске и учил надевать противогазы.

В противогазах мутные стекла и сложно дышать. Мне больше нравился противогаз со шлангом. Шланг можно было крутить как лассо. Но со шлангом было всего два на весь класс. Зато без шлангов можно было бодаться. У нас была сложная международная обстановка.

Но, кажется, бомбоубежища, на самом деле, не было. Наверное, никто не верил, что до него дойдет дело. И потом, если бы оно где-то было, мы бы знали.

Наша школа огорожена с четырех сторон забором.

С двух сторон – дома. С третьей – немецкое поселение. Там живут немецкие дипломаты и их дети. Посторонним туда нельзя. Дети ходят в свою немецкую школу. Имени Вильгельма Пика. Нет, Вильгельма Теля. Нет, Тиля Уленшпигеля. Не важно.

Нам сказали, что мы с этой школой дружим. Хоть мы никого оттуда не знали. Просто нам было близко. И мы побратимы.

К тому же у нас полкласса учили немецкий. Хоть всего несколько месяцев, но уже знали несколько слов.

С четвертой стороны – гаражи и помойка немецкого поселения. Отличная помойка!

Мы регулярно находили там что-нибудь необычное, немецкое.

Недавно я нашла там несколько стеклянных шариков. В одном из них внутри был зелено-синий листок. Я решила, что у меня теперь будет коллекция шариков. Мой маршрут регулярно проходил через помойку, — коллекция требовала пополнения.

И вот нам говорят, что к нам придут немецкие пионеры. Имени Вильгельма, или Пика, или Тиля. И мы должны принести им подарки.

Потому что они тоже нам что-нибудь подарят.

Подарят – это здорово.

— Если у них такая помойка, то представляешь, что они нам подарят? – сказал Женька.

— Хочу немецкую куклу, — сказала Милка. – И жвачку.

— Куклу? Ты что маленькая? – Это Варя. – Пусть самолет какой-нибудь подарят. И жвачку.

Жвачка – всегда хорошо. Но я даже не знаю, чего захотеть.

Наверное, стеклянные шарики. Хотя их можно, наверное, и на их помойке поискать.

Только не понятно, сколько их будет. Этих пионеров.

Вдруг их будет мало. И не хватит на всех. Тогда и подарков не хватит.

— Тогда отберут самых достойных, которые пойдут на встречу и получат подарки.

— Ну как всегда! – возмутился Женька.

— Подожди, может, их будет много.

— Да откуда?

— А если их будет много, как быть с лишними подарками?

— А нельзя ли как-нибудь заранее договориться, что они нам подарят?

 

— Мама, мне завтра нужно что-то подарить немецким пионерам, — сообщила я дома. —  У нас сложная международная обстановка. И если мы с ними не подружимся, то они шарахнут по нам ядерной бомбой.

Мама выдала мне ложки, разрисованные хохломой. Одна была с длинной ручкой.

— Зачем им ложки?

— Хохлома – только в России. То, чем мы можем гордиться.

Я бы не обрадовалась.

Но, может, им есть нечем. Они приехали и еще не освоились.

Посмотрим.

Парты сдвинули по две. И получились столики.  Мы все расселись и стали ждать.

Наконец, кто-то крикнул:

— Немцы!

Немецкие пионеры вошли в класс, и мы принялись их разглядывать.

Они были в синих галстуках.

Интересно, кто из них мне достанется, чтобы дружить?

— Гутен морген! – крикнул Женька и помахал рукой. Типа, давай к нам. С жвачкой, желательно.

К нам за столик плюхнулись два парня и девочка в очках.

Мы сидели и смотрели друг на друга.

А потом один из парней повернулся к другому и затарахтел.

Мы бы тоже поговорили бы о своем. Но мы были воспитанные и ждали, пока они начнут с нами общаться.

— Спроси, как его зовут, — я вспомнила про международную обстановку.

— Зачем? – удивился Женька.

— Надо что-то спросить. И потом иначе как быть с подарками?

— Меня зовут Вильгельм, — он повернулся ко мне.

— Как Теля, то есть Пика?

— Что? Я не очень хорошо говорю по-русски.

— Ничего, Вилли. Нормально. Мы по-немецки вообще не говорим.

Вильгельм улыбнулся, потом отвернулся и снова стал о чем-то тарахтеть со своим другом.

Как с ним дружить?

— Подарки пора? – спросила я Женьку.

Он пожал плечами.

— Я хочу подарить тебе подарок. Вот! — я протянула ему ложки.

Вильгельм удивленно вскинул брови.

— Это хохлома. Моя мама думает, что тебе нужно. Не хочешь — не бери.

Но он взял ложки и повертел в руках.

Затем повернулся к своему другу и стукнул его длинной ложкой по лбу.

Тот встал и отвесил ему в ответ подзатыльник.

Дальше они начали весело мутузить друг-друга.

А мы сидели и улыбались.

Кстати, мне достался черный веревочный кот. И жвачка.

 

На следующий день нам объявили, что опять вместо физкультуры будет занятие по гражданской обороне. Только зря форму приносили.

Наш военный задерживался. Наконец, мы увидели его в конце коридора.

— Пойдем отсюда! – сказал Женька.

— Как?

— Быстро.

И мы сбежали.

На немецкой помойке мы обнаружили отличный диван и прыгали на нем, пока Женька не подавился жвачкой.

Шариков я так и не нашла больше.

 

На следующем родительском собрании взрослые гудели:

— Зачем вы им рассказываете всякие ужасы про ядерную войну? Дети перестали спать.

Оказывается, кузнечик без нас кино показывал. Про ядерный гриб. И все перепугались. Потому что выглядел этот гриб как-то неприятно.

И только моя мама была не в курсе. И очень удивлялась, потому что считала меня тревожной и впечатлительной.

Жвачку мы жевали еще неделю. А потом выплюнули.

 

Тень собаки

 

— Собака? В доме? Она же пахнет! – говорила бабушка. В бабушкином детстве собаки жили на псарне, лошади на конюшне, люди – в усадьбе. А потом семья почти без вещей бежала от крестьянского погрома. От усадьбы и псарни остались воспоминания и уверенность, что собаке в доме не место.

И собака появилась в маминой жизни, когда у нее уже было двое детей.

Моя старшая сестра Оля тут же заявила, что Том будет ее приданным. А я почувствовала себя бесприданницей. Впрочем, до замужества было еще далеко, и я решила: «Поживем, увидим».

Гуляла с приданным я. Мы скатывались с седьмого этажа наперегонки по лестнице. Я прыгала через ступеньки: две, две, две, потом три. Том бежал, радостно покрикивая, когда его заносило на поворотах. Если я отставала, он лаял: «Скорее! Бегом!» На шум выходили соседи, и Том охотно забегал к ним в гости. А я долго искала его, звоня по квартирам: «Простите, к вам случайно не заходила моя собака?» Я не любила звонить по квартирам, поэтому старалась не отставать и прыгала  через ступеньки: две, две, две и три.

Мы неслись в лес. Носились по кустам, и на длинных Томиных ушах чистопородного спаниеля, оседали стаи лютиков. Мы бежали к фонтану, и Том медлил немного, а потом со всего маху плюхался и плыл за палкой. Вылезал в два раза похудевший и бежал поближе ко мне отряхиваться.

А зимой вечером, когда вороны уже рассаживались по березам мы бродили, я — задрав голову кверху: из нашего леса были видны звезды. Мы стучали палкой по деревьям и сонные птицы, недовольно крича, взлетали.

С Томом было нестрашно. Стоило ему заподозрить кого-то в недобрых намерениях, он начинал глухо рычать неожиданно низким баритоном, а если человек приближался, я сообщала, как бы между прочим: «собака кусается». И люди боялись спросить даже дорогу или который час.

Мы росли вместе, но Том быстрее. И очень скоро он стал относиться ко мне снисходительно. Постепенно я перестала пристегивать поводок: так я могла хотя бы делать вид, что иду по своим делам, а не по собачьим. Пес меня терпел, как терпят назойливых младших сестер. Я то рисовала, заставляя его долго сидеть неподвижно, то сверкала ему в морду вспышкой. А он глядел на меня осоловелыми глазами: «Может, хватит?» Самыми удачными были рисунки, где он лежал, а самой удачной фотографией – лохматая собачья тень. «Правда, гениально?» — приставала я ко всем с этой фотографией. «Да. Но было бы лучше, если бы собака все-таки попала в кадр», — отвечали мне.

Вечером мы делали уроки: Том приваливался к моим ногам теплым задом, заставляя сидеть смирно, и ворчал, если я пыталась выбраться.

На самом деле мы ждали маму. И едва на лестнице слышался лифт, пес несся к двери и из сварливого хозяина превращался в щенка.

Он любил маму. Он любил ее запах и норовил стащить ее платья и спать на них. Он брал сторону мамы во всех конфликтах: просто вставал у ее колена и облаивал всех, кто пытался ей возражать. Он любил ее смешной свист. Свистеть мама не умела, у нее получалось какое-то жалобное «фю-фю-фю». Но стоило прозвучать этому «фю-фю-фю», как этот прохвост объявлялся из-под земли, хотя до этого я могла полчаса звать его хорошо поставленным благородным свистом.

Однажды, когда мамы долго не было в Москве, он услышал нечто похожее на мамино «фю-фю-фю». Он заволновался, заметался, и я долго объясняла ему, что это не мама, что это кто-то другой так же как мама не умеет свистеть. Том меня не слушал, долго не мог успокоиться, а потом как-то разом сник, загрустил и через несколько дней выяснилось, что он оглох на одно ухо.

Нам казалось, так будет всегда. Днем мы будем бегать в лес собирать лютики и купаться в фонтане, а вечером будем ждать маму. Но мы росли. И первым вырос Том. И однажды всем стало ясно, что Том должен позаботиться о продолжении рода.

У Тома в роду все были ужасно породистые: и мама, и папа, и бабка, и дед, и даже прабабка, и прадед, и так до седьмого колена. И папа стал звонить в клуб.

Оказалось, прежде чем жениться, наш лопоухий неуч должен получить охотничий диплом, чтобы не посрамить ни маму, ни папу, ни деда, ни бабку и так до седьмого колена.

За дело взялся папа. Неделю он ходил по каким-то инстанциям и, в конце концов, получил из психоневрологического диспансера разрешение носить оружие. Гордый продемонстрировал он нам эту справку и сказал: «А теперь научите собаку».

Но пойди посреди Москвы научи собаку поднимать птицу на крыло.

В магазине «Олень» мы купили куропатку. Дичь «наследила» вокруг дома, и затаилась под балконами. А на балконе седьмого этажа стояла я и держала взлетное устройство для куропатки – удочку.

Тома выпустили. И он пошел по следу, как ходили его породистые мама и папа, дед и бабка, и так до седьмого колена. Это было красиво даже с седьмого этажа, где стояла я и держала взлетное устройство для куропатки – удочку.

— Молодец! Охотник! – комментировали из окон соседи.

И вот Том настиг куропатку.

— Улетай, птица! – крикнула моя сестра.

Куропатка дернулась и взлетела. Но невысоко.

— Томочка умница! Томочка молодец! – обсуждали соседи.

— Да, улетай же, чертова птица! – вопила моя сестра.

Но птица не улетала. Она зависла в метре над землей и летала кругами. Она была ужасно тяжелой. И мне стоило большого труда ею взлететь. О том, чтобы улететь в небо не было и речи. Удочка гнулась и норовила сломаться.

— Томочка охотник! Как он поднял птичку! Вы видели? Нет, Вы видели?

А Томочка ничего не видел кроме куропатки, которая на бреющем полете проносилась над головой, а потом возвращалась…

— Послушай, а может, мы переживем без породистой невесты? – спросила мама, когда Том расправлялся с куропаткой. – Ты-то сдашь экзамен, а папа?

А потом выросли и ушли из дома мы. А мама, папа и Том делали вид, что живут как прежде. Папе это удавалось, а Том… Целыми днями он ждал маму с работы и, соседи жаловались, выл.

Как-то у родителей остановились знакомые. И мама попросила, чтобы среди дня с собакой погуляли. Знакомые долго собирались и искали поводок, а Том уже бежал в лес и пугал там ворон, а лапы не могли за ним успеть, потому что знакомые все искали и искали поводок. И когда он, наконец, на поводке выскочил из подъезда… выпрыгнула его душа.

Передние лапы неловко подвернулись, и он упал. Его принесли домой и еще час он сосредоточенно смотрел на дверь, — не хотел умирать без мамы.

Постепенно из квартиры исчезла шерсть, через месяц меня перестали обнюхивать встречные собаки. А тень… Иногда мне кажется, что тень бежит рядом. Особенно, когда я перепрыгиваю через ступеньки: две-две-две-три.

 

 

Чего-то еще

 

Бабушка называла меня свирепка.

Едва проснувшись, я начинала орать так, что дребезжали стекла и все падало из рук. От крика у меня появилась вертикальная складка на лбу. Месяца в два.

Все было не так!

Со временем я замолчала.

Просто неудобно каждый раз говорить одно и то же.

Все было уныло и буднично. Дом, уроки, сходить за хлебом.

А мне хотелось чего-то необыкновенного.

Однажды я поняла: мне очень нужна обезьянка.

Но мама сразу сказала, что обезьянам в нашем климате плохо, холодно. Они болеют.

У мальчика из параллельного класса папа работал в зоопарке. Однажды этот папа принес домой лемура. Лемур сидел на книжной полке и разглядывал людей желтыми глазами-блюдцами. Ему протягивали руку, он брал собеседника за указательный палец, будто здоровался. У него был нормальный климат. А у нас…

У нас вечно было холодно. И надо было надевать колготки, рейтузы, шапку, шарф, шубу и обязательно варежки. Иначе руки покрывались цыпками. Руки и так были в цыпках. И почти не оставалось сил шевелиться.

Дом, уроки, сходить за хлебом. Но я не сдавалась.

Я точно знала, когда вырасту, у меня будет все совсем не так.

Это у меня от папы. Он-то все нашел. А если не нашел, то придумал.

Мой папа ездил в экспедиции в места, которых даже нет на картах, писал стихи, катался на горных лыжах, а в детстве играл на скрипке.

Когда я родилась, папа уже не играл на скрипке. Я просила сыграть, но он говорил, что давно не играл и сейчас пишет статью.

Зато папа водил нас в Консерваторию.

Когда папа рассказывал, как там все будет, мне понравилось.

И вот мы идем по заснеженным, хлюпающим улицам, пахнет талым снегом.

Только сползают колготки. И очень тяжелая шуба.

Наконец мы приходим туда, где сидит на краешке стула бронзовый, с бородкой и размахивает руками. Чайковский.

Огромный подъезд. К нему, наверное, надо подъезжать на лошадях.

Но лошадей сейчас нет. Поэтому поставили забор и ворота закрыли. И пусть все пешком ходят.

В гардеробе все двигаются  плавно, кивают друг-другу. Дядьки в костюмах, тетки с фиолетовыми волосами и в жабо. Или не в жабо. И пахнет одеколоном.

А на сцене расставлены стулья и вверх тянутся много-много палочек с глазами. Орган.

И вот на сцену из маленькой двери выходят люди во фраках и дамы в длинных платьях.

Рассаживаются. Зал притих.

Потом выплывает дама в темно-синем бархате. Она говорит что-то ужасно трагическое глубоким голосом, и ее слова летят по залу и застревают в трубах органа. Бархатная дама роняет голову на грудь и поднимает руку, указывая на дверь.

И оттуда выбегает дирижер Светланов.

Папа говорит, что Светланов великий.

Светланов пожимает руку скрипке. И все хлопают. Кланяется чуть-чуть, и опять все хлопают. Бархатная дама с грудным голосом наконец уплывает. И Светланов поворачивается к оркестру.

Мы сидим слишком близко. И первый аккорд обрушивается на нас как огромная волна. Она подкидывает нас и шарахает о сцену. А потом все как-то становится попроще, тише.

И можно уже вынырнуть и думать о своем.

И я думаю: обыкновенная эта музыка или необыкновенная?

Обычно, когда необыкновенная, мне хочется плакать.

Но тут не хочется.

Интересно, как скрипачи могут сидеть перед тромбонами? Или виолончелисты перед трубами. Они ведь как дунут.

Интересно, а как люди выбирают, на чем играть?

Представляю, как человек входит в комнату, а там много-много инструментов. Как в пиратской пещере. И он должен выбрать только один инструмент. А с ним заходят и другие и быстро-быстро все расхватывают. А он стоит посередине растерянный такой. И ему остается только барабан.

И он всю жизнь потом бабахает в этот барабан и думает тоскливо: «Надо было быстрее инструмент выбирать».

Дирижер взмахивает руками, будто снимает последний звук.

Мгновение – тишина.

И потом все хлопают.

Как?! Уже все?! А самое главное? То, что должно было произойти. Неужели опять нет?

Папа всовывает мне в руки цветы.

— Иди, подари дирижеру.

Этого я от папы никак не ожидала!

— Мы можем не дарить цветы?

— Ты же хочешь отблагодарить за концерт.

— А ты не можешь сам подарить?

— Не выдумывай! – папа подталкивает меня к сцене.

На меня уже все смотрят. Со всех сторон жарят огромные лампы.

Скорее отдать букет и бежать. Иду, бегу по сцене, спотыкаюсь. Сползают колготки.

Всовываю цветы. Бежать.

Он вдруг хватает меня. Улыбается, трясет мою руку.

Вырываюсь и бегу. Все улыбаются и хлопают.

— Не пойду я больше в вашу Консерваторию!

— Почему? Тебе не понравилось?

Я молчу.

— Хорошо. Мы больше не будем дарить цветы.

Раньше надо было думать.

Просто оказалось, там тоже все не то.

Опять дом, уроки. Я ежусь от холода и иду за хлебом в магазин, пока не стемнело.

До магазина вдоль домов пять минут.

Но можно пройти за домом. Там начинается лес.

Он стоит черно-белый, прозрачный на снегу и тянет к небу руки.

В лесу живет огромный зверь. Он посапывает во сне и ветки чуть колышутся от его дыхания. Проснувшись, он злится, что его разбудили, ворчит. Его черные глаза глядят из глубины, поблескивая, будто он раздумывает, кого бы съесть.

Иногда ему скучно. И стоит зайти в лес хоть чуть-чуть, он начинает играть, меняет тропинки и бесполезно искать дорогу назад. Зверь будет следить из темноты. И обязательно кинет снегом. И неожиданно взлетят вороны и закричат.

Надо идти в любом направлении, не сворачивая, выйти из леса и идти вдоль домов.

Разноцветные окна следят, чтобы зверь не выходил из лесной темноты.

Я больше люблю оранжевые и зеленые окна. Там живут, разговаривают, ругаются.

Осталось обойти здание и будет магазин.

Но вдруг слышится музыка. Аккордеон. Что-то простенькое.

Мелодия повторяется бесконечно.

Влезаю на сугроб, посмотреть.

Окна все занавешены. Но открыта фрамуга.

Лесной зверь устраивается сзади и тоже смотрит.

Сквозь прямоугольник окна видно зал и огромное зеркало во всю стену.

И низкий женский голос считает:

Раз-два – три. Батман!

Там все розовое. Будто рассыпали пудру.

Раз-два – три. Плие.

Там ходят девочки, похожие на фламинго.

На длинных тоненьких ногах.

Руки в стороны, руки вверх.

Они синхронно поднимают ноги и руки, кланяются под музыку.

И огромное теплое облако выплывает из приоткрытого окна.

 

— Вот ты где!

Оказывается, меня уже два часа как ищут. Ушла за хлебом и пропала.

Мама протягивает ко мне руки и снимает с сугроба как маленькую.

— Что ты тут делаешь? На сугробе?

— Ничего.

Мы идем домой.

— Кстати, хлеб я еще не купила.

— Не важно. Завтра купим.

Мама держит меня за руку.

— Что ты там рассматривала? – я молчу. – Там, вроде, студия балета. Хочешь?

— Нет.

— Почему?

Разве им объяснишь?

 

 

Мой театр

 

Люблю театр! Красный занавес и бархатные кресла. Высоченный потолок, люстра и огромные канделябры. И паркет скрипит.

Только спектакли мне не очень нравятся.

Недавно мы смотрели «Синюю птицу».

По сцене ходят мальчик и девочка – Тиль-тиль  и Митиль.

Но сразу понятно, что это две взрослые тетки. К тому же в париках.

Они легли спать. Но понятно, что не спят.

А потом ожил кот и пес. Тоже ясно, что люди.

И отправились они «длинной вереницей за синей птицей».

Были, конечно, смешные моменты.

Сахар ломал пальцы и получались леденцы. А Молоко сказало: «Я сейчас скисну».

Но больше всего мне понравилось, как пес зацепился хвостом. Он лаял и дергал за свой хвост.

А потом был антракт. И надо было бежать в буфет. Иначе очередь.

Моя сестра Оля спрашивает так ехидно:

— Мы что сюда поесть пришли?

В общем, нет. Но бутерброды с колбасой вкусные.

Такие вкусные только в театре бывают.

И вот мы стоим в очереди. А впереди нас красивая дама сообщает своим детям:

— Этот спектакль поставил сам Станиславский. В 49 году.

Теперь понятно, почему они такие старые. Но вообще-то предупреждать надо.

— Вам нравится?

И дети вежливо закивали.

— Каждый раз на сцене начинается волшебство! – продолжает тетя. — Хочешь-не хочешь, а поверишь в магию театра!

Какое волшебство?! Хочешь-не хочешь, все равно не поверишь!

В общем, если бы я ставила, было бы лучше, мне кажется.

Бутерброды надо есть быстро.

Потому что я люблю сбегать на самый верхний ярус и посмотреть оттуда на сцену.

А потом спуститься и заглянуть за кулисы. Но обычно появляется какая-нибудь бабушка в форме и прогоняет.

Во втором отделении герои попали в замок Ночи. Ночь не хотела, чтобы дети нашли синюю птицу. А Кошка подыгрывала Ночи. До конца спектакля оставался еще час.

И вдруг огромная тень отделилась от кулисы и двинулась на середину сцены.

Это была даже не тень. Огромная черная фигура. Без лица. Без глаз. Она медленно шла, покачиваясь из стороны в сторону.

За ней на сцену шагнула вторая. И третья.

Они шли черные, огромные на фоне синего неба.

Актеры разбежались в разные стороны и затаились по разным сторонам сцены.

А черные великаны стояли и смотрели прямо на меня.

У них не было глаз. Но они все-таки смотрели.

— Это были актеры на ходулях, — сообщила Оля.

— Нет. Актеры сами испугались: никто не ожидал, что они выйдут.

— Столько лет играют, и каждый раз не ожидают? – спросила Оля ехидно.

Не знаю.

Они мне снились. Черные, огромные. Они пытались войти в нашу квартиру. Но дверь была заперта. Один из них просовывал черную руку и черные пальцы–щупальцы  пытались открыть замок.

И я просыпалась.

С этой театральной магией надо было разобраться.

Я решила, что у меня будет свой спектакль. Лучше.

Там будет все, что мне надо. Не будет этого дурацкого веселья: «Да, ребята?!».

И я стала делать сцену из диванных подушек.

Все будет происходить на городской площади.

Установила лампу.  Водрузила на сцену статую – черного Дон-Кихота.

И будет дождь. Будет грустно. А потом случится что-то. То самое. И станет хорошо.

Я отправилась в ванную: положила противень и включила душ.

Звук получился как будто дождь по крышам. Я его записала на магнитофон.

Моя сестра Оля взяла пачку бумаги и нарезала из листочков лапшу.

Потом стала на этих огрызках что-то писать.

— Нормально? – перед ней лежала гора билетов.

— Куда мы их всех посадим?

Мы бегали по квартире и кричали: «Внимание! Начало спектакля через пять минут!»

Олька сидела при входе в комнату.

Наконец появился папа.

— Сколько стоит билет?

— 5 рублей.

— У меня нет.

— Ну, ладно! Вот вам билет. Нет. Этот плохо оторвался. Вот вам другой. И еще два. Не потеряйте!

— Ваш билет?

Папа протянул билет. Оля его порвала.

У папы осталось еще несколько.

Наконец, зрители расселись. Папа, мама и Оля.

Я включила лампу.

Посредине сцены стоял Дон Кихот.

Я включила дождь.

На сцену вышел клоун. Рыжий, облезлый и несчастный.

Он посмотрел в зал и грустно засмеялся.

— Только ты меня понимаешь, — сказал он Дон Кихоту

— И я не понимаю, я же статуя, — ответил Дон Кихот.

— Ты не расстраивайся, все будет хорошо.

— Я не расстраиваюсь. Я – статуя.

Я видела, как зрители сидели и, затаив дыхание, смотрели на сцену.

Что они там видели?

Я выползла из-за сцены.

Дон-Кихот честно играл статую.

Клоун смотрел на Дон Кихота.

Они чего-то ждали.

Если магия театра и должна была начаться, то сейчас.

— Ну, все? – спросил папа.

И все посмотрели на меня.

— Подожди, — сказала мама. — Наверное, еще нет. – Ведь будет что-то еще?

Я уползла за сцену и опять включила дождь.

Зрители опять стали смотреть.

А я опять выползла и стала смотреть с ними.
Мне казалось, что вот сейчас, сейчас что-то произойдет…

— Ты не можешь выключить воду? — спросила Оля. – В туалет хочу.

Я выключила воду, вернулась к зрителям и затаила дыхание.

— Может, на сегодня все? Ты подготовишься, и мы тогда еще посмотрим? – предложила мама.

— Отличное представление, — папа встал и пошел к себе.

Зря они не дождались. То, что должно было случиться, а я чувствовала, что оно случится вот-вот, было бы прекрасно.

— Ну что, в буфет? – спросила Оля.

 

 

Из соседнего двора

 

Люблю субботники! Апрель, тепло, все вокруг ходят с граблями и метлами. Жгут костер. А на следующий день вывешивают благодарности всем, кто участвовал.

Люблю костер и благодарности.

Мы лениво сгребали бумажки и рыхлили землю под деревьями.

У нас росли яблони и сливы. Но ни те, ни другие никогда не вызревали – мы съедали их еще зелеными. И на вкус они были одинаковые. Так что не знаю, какие из этих деревьев планировали стать сливой, а какие – яблоней.

И тут появился Борька. Голубоглаз, долговяз и худ. Он медленно шел вдоль нашего дома.

— А чего это он в субботнике не участвует?

— Ему некогда, он влюблен, — сообщила нам Янка.

И мы посмотрели на Борьку с уважением.

Вообще-то про влюбленность я все знаю. У меня есть старшая сестра.

С некоторых пор она вела себя странно.

Смотрелась подолгу в зеркало, а иногда ходила на цыпочках, будто танцуя.

Я все думала, что это с ней. Но однажды она попросила меня позвонить своему однокласснику. Я должна была сказать:

— Здравствуйте, вас беспокоят с «Мосфильма». Мы хотим пригласить вас на роль козочки, бегающей по лужку.

Я так и сделала.

Не знаю, насколько это помогло моей сестре. Надо ее как-нибудь спросить, кстати.

Вот с тех пор мне все ясно: если человек делает всякие глупости, то человек влюблен.

— А в кого он влюблен? – спросила Катька.

– В Таню из соседнего двора, вон из той башни. Ждет ее каждый день, чтобы случайно встретить, — Янка все всегда знает.

Мы с Катькой стали внимательно разглядывать башню.

— А она не догадывается, что он специально? – спросила Катька.

— Не знаю.

Я представила себе Таню: большие грустные глаза, сидит, подперев щеку, и смотрит на улицу. А там – Борька. В башне шестнадцать этажей, на каждом этаже – по четыре окна. И лишь за одним окном сидит грустная Таня.

— Наверное, она живет где-то наверху, — сказала Катька.

— Ниже десятого смотреть не стоит, — согласилась я.

Остается шесть этажей, по четыре окна на каждом. Значит, наша Таня, сидит за одним из  двадцати четырех окон. Смотрит ли она вниз? Может, она нас видит, и не только нас. А ее не пускают гулять и заставляют убираться.

— Привет, стахановки! – крикнул нам Борька.

Борька как Борька.

— Мы не стакановки, — обиделась Катька.

— Копаетесь?

— У нас субботник, — сообщила Янка.

— Нам потом благодарности вывесят, — добавила Катька.

— Благодарности – это святое, — закивал Борька.

— Дать тебе лопату? — опять встряла Катька.

— Ну, давай, — усмехнулся Борька. – Все равно делать нечего.

И он стал окапывать наши сливы и яблони. И у него получалось здорово и быстро, гораздо лучше, чем у нас.

А мы стояли и смотрели на него.

Украдкой мы поглядывали на башню. Не появится ли там Таня. И думали, сколько он наших слив и яблонь еще вскопает?

— Хочешь, мы пойдем и скажем, что ты тоже участвовал, чтобы тебя тоже вывесили, — это Катька.

Все-таки она еще очень маленькая. Вот мне уже наплевать, вывесят благодарности или нет. Мне вдруг так захотелось в кого-нибудь влюбиться. Или лучше, чтобы кто-нибудь влюбился в меня и ждал бы перед подъездом, и делал вид, что оказался здесь случайно. А я бы верила. И каждый день надевала бы самое красивое платье, на случай, если встречу этого кого-то, а, на самом деле, просто так.

— Хотите семечек? – спросила Янка.

— Хочу, — и Борька подставил ладонь.

Я хоть и не люблю семечек, у меня от них живот болит, тоже подставила.

И мы опять посмотрели на башню.

— Давайте, кто дальше плюнет?

Борька и плевался дальше всех. Жалко, что он уже ждет Таню. Я бы не заставляла его так долго ждать.

— Главное, чтобы кожура была мокрая, — заметила Катька.

— Угу. Она когда мокрая – тяжелая, и летит дальше, — это Янка.

Борька стоял на лопате, раскачивался на ней и плевал.

Мы заплевали уже всю дорогу. Нас же, наверное, потом убирать заставят.

Но тут хлопнула дверь.

— Я пошел, — вдруг сказал Борька.

И мы повернулись в сторону башни. Перед подъездом стояла худенькая девочка и смотрела по сторонам.

— Вытри руки, — Катька протянула Борьке платок.

Но он засунул руки в карманы и пошел, ссутулившись. Как будто прогуливался здесь случайно. Катька двинулась, было, за ним, потом спохватилась, вернулась.

— Как думаешь, сегодня она догадается, что он ее ждал?

Мы смотрели, как он подошел, как что-то заговорил. Она стояла и слушала, наклонив голову, как птица.

— Никакая она не красавица, — сказала Янка.

Борька вытер руки об штаны, сплюнул. Потом показал на нас. Катька замахала ему. Но он не ответил. Они просто встали рядом и побрели прочь, сутулясь, руки в карманы.

А я подумала: зря она вышла. Что им теперь делать? О чем говорить? В башне она была гораздо лучше. Красивее и умнее. Но, разве им объяснишь?

— А мне наплевать, вывесят благодарности или нет, — сказала Янка и пнула ногой грабли. — Пошли жечь костер?

И мы пошли.

 

МАЯК

 

Лето стремительно кончалось. Скоро надо было в школу.

Все уже приехали со своих дач. Но все равно было страшно скучно.

И тут прибежала Катька и сообщила, что мальчишки на дереве построили шалаш.

Катька младше всего на два года. Когда тебе десять это существенно. Она так и не поняла, что с Борькой и Мишкой мы уже давно не разговариваем.

Борьке и Мишке – тринадцать и четырнадцать.

Однажды их заперли дома. Но они все равно удрали – перелезли через соседний балкон.

— Вы нас не видели! – предупредили они и уехали на велосипедах. И когда нас спросили, мы так и сказали, что не видели.

Но все равно потом все вскрылось: на потолке балкона остались следы велосипедных шин. Этаж был девятый, и больше их так не наказывали.

Ну вот. А теперь мы не разговаривали.

— Пошли, посмотрим, — сказала Катька.

Мы переглянулись. Мы – это я, Янка и Милка.

— Да больно надо! – сказала Янка.

Но потом я притащила из дома полевой бинокль, и мы по очереди стали смотреть, что там у них происходит.

Первое, что удалось разглядеть — табличка: «Не влезай – убьет!» Череп со скрещенными костями. Сами они были внутри, и то и дело мелькали сквозь щели. Но потом они закрыли все дырки коробками из-под холодильника.

Мы расстроились, хотя делали вид, что все в порядке.

И тут появился участковый.

Он потоптался перед домом, все искал с кем бы заговорить.

Вышла тетка Гариссон. И он обратился к ней. Мы подошли послушать.

Участковый расспрашивал, не видела ли она в последнее время в округе незнакомых подозрительных людей.

— Нет, ничего, вроде, да я и не смотрела так особо, целый день на работе, сами понимаете. А что случилось?

— Я видела, — вдруг сказала Янка.

— Что ты видела? – повернулся к ней участковый.

— Мужик такой весь в черном.

— Когда ты его видела? – спросил участковый.

— Позавчера. И карман оттопырен, будто там пистолет.

— Что придумываешь, позавчера тебя целый день не было, — сказала Катька.

— Ну, тогда в среду.

— Убийство произошло в четверг, жертву зарезали, а не застрелили, — вздохнул милиционер.

Мы так и замерли.

— Кого зарезали? Где зарезали? – это Милка.

— Около гостиницы в четверг вечером.

— Зачем вы это детям говорите? – укоризненно сказала тетка Гариссон.

— Ну, если что увидите – сообщите нам, — милиционер смутился и ушел.

Гостиницу строили неподалеку. Строили ее уже лет пять. И все никак не могли достроить. Родители не разрешали нам туда ходить, а мы таскали оттуда мрамор.

— Пошли, мальчишкам расскажем, — предложила Катька.

— Они же с нами не разговаривают, — фыркнула Янка. И мы поняли, что их шалаш нас уже совершенно не интересует, пусть хоть обвешаются своими «Не влезай, убьет!».

Мы забрались на гараж и стали обсуждать, что делать дальше.

— Если зарезал, должна быть кровь, надо найти кровь и сделать анализ ДНК, — говорила Янка.

— Зачем? Кто жертва – они знают, — возражала Милка. — Они не знают, кто преступник.

— А может, он поранился, когда резал.

Катька сидела, поджав коленки, и испуганно переводила взгляд с Милки на Янку.

И тут на меня снизошло вдохновение:

— Я знаю, как мы его поймаем!

— Кого?

— Убийцу! Убийца непременно возвращается на место преступления. Его туда тянет. Ночью.

— Мне только до шести разрешили, — быстро сказала Катька.

— Ладно, — смилостивилась я. – Иногда они возвращаются днем.

Меня уже было не остановить. Я сама верила в то, что говорю.

— Короче, мы поймаем его, и милиционер объявит нам благодарность за отличную работу.

— И как мы будем его ловить? – включилась Милка.

— Мы создадим тайное общество МАЯК.

М – Милка, А- это я, Я – Янка, а К – Катька.

— Так он ни за что не догадается, — согласилась Милка.

— Кто?

— Убийца.

И сразу стало ясно, что делать дальше. Мы завели огромный журнал, и первым делом нарисовали там план нашего микрорайона.

— Вот если бы убийцей была ты… — говорила я Катьке.

— Почему я? – хлопала глазами Катька.

— Ну, хорошо, ты! – поворачивалась я к Милка. – Какое бы место ты выбрала, для осуществления своего плана?

Милка быстро включилась, и мы нанесли на карту несколько крестиков. Эти места следовало взять под особый контроль.

Потом мы стали записывать туда всех проходящих мимо стройки. Получалось негусто.

28 августа.

Мужчина в зеленой футболке и кедах. Со спины.

Мишка и Борька (скорее всего, не убийцы, мы бы знали).

Мы договорились, что вести журнал будем по очереди. Завтра будет мое дежурство. На ночь журнал следовало класть в условное место.

Пока же писать было больше нечего, и это нам не нравилось.

Хотелось результатов. И мы решили идти прямо на стройку, чтобы:

  1. уточнить возможное место преступления.
  2. отслеживать не только кто там ходит, но и откуда приходит и куда уходит.

— Убийца может этим себя выдать, — сказала Милка.

— Мне нельзя на стройку, — сказала Катька.

— Не бойсь! – отрезала Янка. – Пошли!

Мы разбились по двое. Мне досталась Катька.

Договорились, что если кто-то появляется со стороны проспекта, то его ведем мы с Катькой. Если со стороны домов, то Янка с Милкой.

Около стройки воняло. Катька сидела, прислонившись спиной к забору, и морщила нос.

— А когда мы домой пойдем? — время от времени спрашивала она.

И тут со стороны проспекта появился мужик с портфелем.

— Вот он! – шепнула я.

— Кто?

— Убийца! Пошли! – потянула я Катьку, и она неохотно двинулась за мной.

Мужик курил на ходу и был какой-то помятый.

— Не спит, небось, — говорила я Катьке. – Боится свою жертву во сне увидеть.

Пригибаясь и прячась за деревьями, короткими перебежками мы двинулись вслед за мужиком с портфелем.

Он вошел в наш лес, дошел до нашего костровища, где мы обычно жжем костер, и огляделся.

— Хорошо, что мы тут все знаем, — шепнула я Катьке. Катька кивнула.

— Главное, чтобы он нас не заметил!

Мужик сел на бревно, посидел немного, посмотрел по сторонам и полез в портфель.

— Пистолет достает, — шепнула я. Катька вцепилась мне в руку. Ее трясло.

Мужик достал из портфеля бутылку пива. И Катька немного ослабила хватку.

Мужик открыл бутылку, отхлебнул и посмотрел прямо на нас…

— Что, девки, пива хотите? — сказал убийца.

— А-а-а! – заорала Катька и, ломая кусты, бросилась вон из леса.

Ну, мы неслись оттуда.

Я догнала Катьку только у дома. Она была какая-то картонная, белая, глаза – черные. И я за нее испугалась. «Она же маленькая!», — кто-то сказал в голове голосом моей мамы. – «Так ведь ее и до смерти можно запугать этими дурацкими убийцами».

— Ну, слушай, ну, чего ты испугалась. Ну, какой он убийца? У него в портфеле там пиво было. Думаешь, реальный убийца вернется? Что он, дурак, что ли? Да еще с пивом. Ты что думаешь, ему пива попить негде?  — я старалась ее рассмешить, но по Катькиным щекам ползли слезы.

В это время подошли Янка и Милка и встали рядом.

А я сидела на корточках перед Катькой и бормотала:

— Катька, глупенькая, ну что ты испугалась? Ведь это же игра. Про убийцу ведь это я сама выдумала. А ты поверила? Это же ерунда на самом деле! Ты что думаешь, мы бы тебя взяли, если было по настоящему опасно?…

— Катя, домой! – закричала Катькина мама из окна.

Катька молча вскочила и бегом бросилась к подъезду.

Все было бесконечно испорчено.

— Пока, — сказала я. – Мне тоже пора.

На следующий день я вообще никуда не пошла. Только тетрадки и ручки купить для школы. По дороге мне встретился Борька.

— Слушай, а это был твой бинокль?

— Откуда ты знаешь, что был бинокль?

— Да что мы не видели, что ли, как вы на нас по очереди пялились?

— Ну, мой.

— Слушай, а ты не дашь? Очень нужно!

— А вы нас в шалаш возьмете?

— Только по очереди.

— Надо спросить у мамы, – ответила я.

У мамы спрашивать было, конечно, бесполезно. Мне этот бинокль вообще трогать не разрешали. Но я решила, что как-нибудь.

А еще на следующий день раздался звонок в дверь.

На пороге стоял наш МАЯК.

— Привет! – обрадовалась я. Но они в ответ мрачно промолчали.

Первой заговорила Янка.

— Неси журнал МАЯКа!

Я принесла.

— Ничего! Я так и знала! – злорадно заговорила Янка. — Ты должна была вчера вести журнал и вечером положить записи в тайник.

Я усмехнулась: ну как я могла дальше вести этот журнал, после того, что произошло.

— Предатель! — вдруг сказала Янка.

— Я?! – я растерялась. — Это из-за того, что я с Борькой разговаривала?

— А ты еще и с Борькой разговаривала? – янкиному презрению не было конца.

Милка стояла рядом и смотрела на меня с осуждением. Катька прятала глаза.

— Мы не нуждаемся больше в твоей помощи! Мы исключаем тебя из МАЯКа!

И они ушли.

 

Мы с мамой ели печеные яблоки. Потому что осень. На маме было вишневое платье, потому что папа любит вишневый цвет.

А я все сидела и думала: зря они меня исключили. Как там они без меня? Это ведь я придумала. Как теперь называется их общество, наш МАЯК без моего А?

МЯК? ЯМК?

 

 

Я вынул из головы шар

 

Мама с папой еще затаскивали в квартиру вещи, а Оля уже звонила подружке хвастаться.

А потом раздался жуткий крик.

Мама бросилась в детскую.

— Что случилось?!

— Когда мы были в этих ваших горах, — вопила Оля, — наша группа ходила в мавзолей.

— И что?

— Я хочу в мавзолей!!!

Оля плакала навзрыт.

— Детонька, как же ты меня напугала, — выдохнула мама. — Мавзолей. Что ты там не видела?

— Ле-ни-на.

— Ленин, как Ленин…  – продолжала мама. — Лежит там, мертвый, желтый…

Мама подбирала слова, а Оля затихла и ждала продолжения.

— Думай, что говоришь детям, – в дверях стоял папа.

Мы с интересом переводили взгляд с мамы на папу. Мама больше ничего не сказала. Но в мавзолей мы так и не пошли.

Когда много позже разнеслись слухи, что Ленин был немецкий шпион, я не удивилась. Мне кажется, шпионы должны вести себя именно так: внедриться, куда смогут. Ленин прочно вошел в нашу жизнь и преследовал нас повсюду. В детском саду, в школе, на улице.

Оля входила в троллейбус, усаживалась на высокое сидение на колесе и следила за дорогой. Ехали мы по Ленинскому проспекту. Остановки Оля знала наизусть. Они все были названы в честь родственников Ленина.

— Мама, а когда Ленин умер, все плакали, да?

— Да, — нервно отвечала мама.

— А когда Мария Ильинична Ульянова, сестра Владимира Ильича Ленина умерла, все плакали, да?

— Мама, а когда Надежда Константиновна Крупская, жена Владимира Ильича Ленина умерла, все плакали, да?

— Мама, а когда Ломоносов умер… кстати, а кто он Владимиру Ильичу Ленину?

Гипсовый, бронзовый, гранитный, с кепкой, с вытянутой рукой, кудрявый и лысый, с бородой, в детстве и в зрелом возрасте…

 

Мы знаем, великий Ленин, заботлив и ласков был. Он взял бы нас на колени и ласково нас спросил.

Оля возвращалась к этой теме снова и снова.

— Мама, а дедушка Ленин был добрым?

— Он тебе не дедушка.

— А кто?

— Никто.

— Все равно он был очень добрым. Самым добрым из всех фашистов.

 

В моей жизни он тоже был постоянно. У меня очень странно устроена голова: в ней прочно застревало все, что громко звучало. В детском саду это очень ценили. Я выступала на всех утренниках.

 

Когда был Ленин маленький,

В траве сидел кузнечик,

Он тоже бегал в валенках,

Совсем как огуречик

С кудрявой головой

По горке ледяной

 

Я то рассказывала стихи, то пела. Меня активно вовлекали.
Иногда мне казалось, что настоящая жизнь тихо проходила мимо.

— Кто написал на зеркале в туалете ЭТО слово? – воспитательница возвышалась посреди группы. Нас всех собрали после обеда. Шестилетки угрюмо молчали.

— Пока не сознаетесь, не пойдете спать!

Это было здорово. Спать днем я терпеть не могла.

— А ты иди в спальню, — сказали мне. — Ты таких слов не знаешь.

Мне стало обидно. Я отправилась в туалет, выяснить, что же это за волшебное слово, которое позволяет не спать днем. К сожалению, зеркало уже вытерли.

Слова вообще не давали мне покоя. У меня были любимчики, которые мне нравились по звучанию: шарабан, лапсердак. Они вываливались из речи взрослых, как шары. Значение от меня ускользало. Однажды в разговоре мамы с папой я услышала:

— Он вообще сволочь.

Мама заметила меня и сказала:

— А ты иди спать.

Перебивка не дала мне запомнить слово. Я лежала в кровати и пыталась вспомнить:

— Мелочь, болочь, солочь.

— Кажется, ее процесс мышления похож на Винни-Пуховский, когда он спускается с лестницы, — беспокоилась про меня мама. – Бум-бум-бум.

В школе меня продолжали выставлять на конкурсы со стихами и песнями. Впрочем, иногда я уже вслушивалась в слова.
Песню дружбы запевает молодежь, молодежь, молодежь.
Эту песню не задушишь, не убьешь! Не убьешь! Не убьешь!

 

«Почему не убьешь?» — подумалось мне, я запнулась и пропустила полкуплета.

— Надо лучше учить слова, — сказали мне. – Но все равно ты — молодец. Хорошо поешь.

 

Потом в моей жизни появились другие стихи. Кроме звучания в них был и плач, и восторг. Они вылезали изо всех углов нашей захламленной квартиры.

 

Осенней медью город опален,

А я — хранитель всех его чудес,

Я неразменным одарен рублем,

Мне ровно дважды семь, и я влюблен

Во всех дурнушек и во всех принцесс!

 

Мои мама с папой – геологи.

Они жили на какой-то другой параллели. Уезжали на все лето. С ними ездили странные люди. Папа говорил, что на другую работу их не берут. Впрочем, после экспедиций папа признался, что толку от них было немного: их нанимали таскать камни, а они писали стихи.

Один из них, когда нас отправляли спать, сидел на табуретке и орал песни. «Песни матерные, — утверждала моя сестра Оля. — А почему, ты думаешь, нам не разрешают их слушать?»

 

Штанишки он повесил на сук, вот и танцует вокруг… — доносилось из другой комнаты.

 

Что там матерного?

Однажды после экспедиции папа умудрился не сдать ракетницу — пистолет, который дают для того, чтобы геологи могли сигнализировать в случае чего прямо из тундры.

Папа его спрятал в ящике и на некоторое время забыл.

Я делала уроки, когда услышала в коридоре:

— Интересно, ракетница отсырела?

Папа прошел мимо меня на балкон и оглушительно выстрелил.

— Не отсырела, — папа удовлетворенно кивнул.

Через минуту раздался звонок в дверь.

— Плохо, — сказал папа. – Наверное, милиция. Ракетницу я должен был сдать.

Но за дверью стояла не милиция, а наша соседка.

— Знаете, я вешала белье на балконе, а у вас как бабахнет, — сообщила соседка.

— Это мы пулемет проверяли, — успокоила ее я.

Папа загородил меня.

— У нас все в порядке! – уверено сообщил он и закрыл дверь.

Папа повернулся ко мне.

— Что?! Я просто забыла, как называется эта штука.

 

Дома ото всюду вылезали книжки, которые даже книжками было назвать нельзя – листочки с текстами, напечатанными на пишущей машинке.

 

Тут чёрт потрогал мизинцем бровь…
И придвинул ко мне флакон,
И я спросил его: «Это кровь?»
«Чернила!» — ответил он…

 

— Детеныш, эту книжку нельзя выносить из дома, — говорила мама.

— Почему?

— Потому что автор запрещен у нас в стране.

— Почему?

— Он писал не то, что от него хотели.

— А эту?

— И эту тоже нельзя.

Мне оставалось только кивать. Но разве я могла держать все это в себе?

Я вываливала свои впечатления на всех встречных. А уж если представлялся подходящий момент. Такие моменты стали иногда представляться. Однажды мы оказались на спектакле «Хармс. Чармс. Шардам».

 

Раз-два-три … Лови момент!

Я вынул из головы шар!

Ну и положи его обратно!

 

— Ты представляешь?! Хармс погиб в тюрьме, — рассказывала я однокласснику Леше после спектакля.

Мне очень хотелось произвести на Лешу сильное впечатление. Но он смотрел на меня и не верил. И я рассказывала и рассказывала потрясшие меня факты:

— Его забыли в тюрьме, в блокадном Ленинграде. Он умер от голода. Ты не знал?

Леша ничего не знал. Так что я могла рассказывать ему все по порядку.

Про то, как людей сажают в тюрьму, расстреливают, отправляют в ссылку, заставляют уехать из страны.

Он не верил.

— Спроси у своих родителей, — советовала я. – Спроси, спроси!

 

А потом вдруг разом все изменилось. И все вокруг стали гудеть и обсуждать то, о чем говорили родители. Дома, на улице, в магазине. Даже на родительском собрании встала мама моего одноклассника и начала говорить, что мы переживаем очень сложное время и нам все придется очень непросто, «ведь мы им столько врали».

— Зачем же вы им врали? – удивилась моя мама.

 

Про КГБ говорили уже в школе.

— Да, подумаешь КГБ! Все там работали.

— Неправда! Мои родители никогда там не работали! – выкрикнула я.

— Может, твои и не работали. А вот Лешина мама точно работает в КГБ. А ты не знала?

Я обратилась точно по адресу.

Но

Я вынул из головы шар…

И он обратно уже не влезал.

 

 

Останавливать дождь

Папа говорил, что умеет останавливать дождь. Стоило ему спеть песню про Тегуантепек, как дождь заканчивался.

Тегуантепек, Тегуантепек – страна чужая.

Три тысячи гор, три тысячи рек тебя окружают.

Так далеко, так далеко – трудно доехать.

Три тысячи лет с гор кувырком катится эхо, катится эхо, катится эхо.

 

Папа пел эту песню нам на ночь, раскачиваясь на табуретке посреди комнаты. И погода стояла хорошая.

Мне тоже хотелось чем-нибудь управлять.

Погодой, луной, землей.

Моя сестра Оля сказала:

— Если остановить землю, случится катастрофа, — растают льды в Северном Ледовитом океане и затопят материк.

И я решила с землей пока не пробовать, а начать с людей.

Я, например, знаю, как заставить человека замолчать.

Надо мысленно надеть на него ведро и постучать. Я пробовала на многих. На одноклассниках, на учителях. Работает.

— А какое ведро надо надеть? – спросила моя сестра. – Алюминиевое, эмалированное или можно пластмассовое?

— Да какая разница! Главное – постучать.

Но этого мне казалось мало.

Говорят, если идти за человеком и представлять, что у него в голове, то можно заставить его остановиться, споткнуться, подпрыгнуть или повернуть.

Надо смотреть ему в спину и повторять то, что он должен сделать. «Поверни, поверни!»

— А зачем тебе нужно, что он повернул? – спросила моя сестра.

— Ну, мало ли что?! Очень полезное умение.

— А споткнулся?

— Да какая разница, зачем?!

Иногда у меня получалось, и человек поворачивал. Иногда нет.

Мама говорит: «Человек сам не знает своих возможностей». Мама это говорит, в основном, про учебу. Но, наверное, это относится и к остальному.

И я продолжала попытки.

— Ага! Просто надо сделать так, чтобы человеку стало нужно то, что ты хочешь, — Оля умеет обобщить.

Однажды учительница по русскому спросила меня: «Что тебе поставить в четверти: четверку или пятерку?» «Пятерку», — ответила я. И мне поставили пятерку.

«Пора из этой школы уходить», — задумчиво сказала моя мама.

И мне все пришлось начинать сначала.

— Потренируйся на собаках. Как Павлов, — посоветовала моя сестра.

Собак в нашем доме было много. Но с собаками у меня вообще ничего не получалось.

Меня не слушался даже мой собственный пес. А уж чужие собаки просто смеялись мне в лицо. Может, просто у каждого своя сфера влияния. И мне вообще не надо было браться за собак.

Однажды у нас дома раздался звонок.

На пороге стоял Мишка с верхнего этажа.

— Мама дома?

Оказалось, Мишкина собака Феня, которая в последнее время стала много есть и сильно растолстела, надумала ощениться. А взрослые, как назло, все на работе.

— Похоже, она рожает, — сообщил Мишка.

Никто и не думал, что так получится.

Моя мама, на которую то и дело сваливались больные то люди, то собаки, и она умела делать уколы, мерять давление и сбивать температуру, должна была прийти только к вечеру.

— Может, Феня подождет до вечера?

Мишка мрачно помотал головой.

Я задумалась.

— У нас есть справочник практического врача!

— Давай! – обрадовался Мишка.

— Но это ведь про людские болезни.

— Роды – не болезнь.

Я достала синий двухтомник.

— Что ты мне даешь?! – возмутился Мишка. — Он 1959 года!

— Думаешь, с тех пор рожать стали как-то иначе?

Мишка забрал справочник и ушел.

А я позвонила знакомой собачнице.

— Порода какая?

— Дворняжка.

— Отлично! Генетика хорошая. Они выносливые и живучие.

Потом подумала и добавила:

— Если собака здоровая, то все будет хорошо. Должна включиться биологическая программа, и собака сама все сделает.

— А если не включится?

— А если не включится, то вы ей уже не поможете.

— А делать-то что?

— Постелите ей чистую простыню.

Я отправилась в родовую квартиру.

Мишка сидел на диване по-турецки и вслух читал медицинский справочник.

«Механизм, запускающий начало родовой деятельности, до сих пор неизвестен».

Мишка хмыкнул.

— Им не известен!

Феня забилась под диван. Оттуда слышалось ее частое дыхание.

— Мне сказали, положить ее на чистую простыню, — сообщила я.

Мишка ушел за простыней.

— Зато у тебя будут дети! –  сказала я под диван. – Моя мама говорит, что не мыслит свою жизнь без детей.

Мишка принес простыню и мы стали вытаскивать собаку.

Ей и без нас было как-то нездорово. Но нам же сказали – положить на простыню.

Мы и положили.

Собака тяжело дышала. Темные глаза ее казались совсем несчастными.

Мишка сел на диван и снова взялся за справочник.

«Обезболивание родов путем словесного воздействия на кору головного мозга…»

— Что это значит?

— Наверное, с ней надо разговаривать.

— Фенечка, у тебя будут щеночки, у тебя будет большая семья и Мишка вас всех будет водить на прогулку…

— Мы отдадим щенков, — мрачно сказал Мишка. – И вообще замолчи!

«Санитарная обработка родового помещения…»

— Ты руки мыл? – спросила я строго.

Мишка отправился мыть руки.

— Два раза! – крикнула я ему вслед.

Мишка вернулся с чистыми руками.

— Как думаешь, это надолго?

Тут очередной раз собака содрогнулась и из нее вывалился мокрый комочек.

— Это что за гадость? – спросил Мишка.

– Это щенок! – завопила я.

Мы смотрели на крошечное существо в каком-то пузыре.

— Странно: не было щеночка, а вот он есть.

— Рано радоваться! Кажется, она должна перегрызть пуповину.

— Феня, ты должна перегрызть вот это.

— Не трогай!

— Да не трогаю я!

Мы сидели и ждали, когда она перегрызет.

Но она ничего не предпринимала. Лежала несчастная и часто дышала.

Рядом с ней лежал скользкий комочек, привязанный к ней шнурком.

«Включайся! Включайся!» — уговаривала я биологическую программу.

— Мне сказали: хорошо, что собака дворняжка, все будет хорошо.

— А если плохо?

— А если плохо, то мы уже ничем не поможем.

— Поможем, — упрямо сказал Мишка и снова углубился в справочник.

«Как только пуповина перестает пульсировать, ее перерезают в условиях строжайшей асептики».

— Перерезают! – в ужасе сказала я. — Иди, мой руки.

— Да только что мыл!

Читай дальше.

«Конец пуповины, примыкающий к новорожденному, протирают на протяжении 10-15 см стерильным ватным шариком, смоченным 95 спиртом, после чего на него накладывают стерильный зажим».

— Гадость какая!

«Материнский конец перевязывают тесьмой или толстой шелковой ниткой. После этого пуповину перерезают ножницами над зажимом…»

— У тебя есть спирт? И нитки? Зажима, я так понимаю, у тебя нет. Ножницы надо тоже протереть спиртом.

— Я не могу это трогать!

— Но он же погибнет!

— Сама режь!

Я перевязала пуповину. В двух местах. Осталось самое страшное – перерезать.

— Представь, что ты режешь веревку, — посоветовал Мишка.

— Сам и представь.

— Не могу! Режь! А то будет поздно.

Я чувствовала через ножницы упругую веревку. Решительно сжала ножницы.

Кажется, они были тупые. Но мне удалось.

— Я перерезала пуповину!

Щенок беспомощно лежал на окровавленной простыне. Но мамаше было не до него.

Она попыталась встать.

— Осторожнее, ты же его задавишь.

Я сидела на полу и разглядывала щеночка. Он не шевелился.

— А вдруг с ним что-то не так?

— Думаешь, щенки сразу вскакивают и бегут играть в мячик?

«Я перерезала пуповину! Наверное, у меня с ним сложатся какие-то особые отношения, — думала я. – Я познакомлю его с моей собакой».

Тут Феня опять содрогнулась. Появился второй щенок.

«Неужели опять резать? » — мне стало нехорошо.

Но, как ни странно, дальше собака все сделала сама. Наверное, та самая программа одумалась и все-таки включилась.

 

Вечером я рассказала дома, что мы приняли роды.

Мои молча переглянулись.

— Не страшно было?

— Почему нам должно было быть страшно? Мы делали все, как там написано.

— Отсутствие сомнений – не есть признак ума, — изрекла моя сестра.

— Они сделали, что смогли, — сказала мама и добавила: —  Все-таки, неправильно, что взрослые не позвали ветеринара.

— Кажется, собакам пуповину не перерезают…

Мне стало страшно.

— Но все же кончилось хорошо!?

— Будем надеяться, — пробормотала мама.

 

Недели через три раздался звонок.

На пороге стоял Мишка. У него на руках сидел щенок.

Мой пес поставил на Мишку лапы и стал обнюхивать маленького.

— Щенков пристраиваю. Тебе не нужен? Да не хватай ты так! Осторожнее!

Тепленький и мохнатый он сидел у меня на руках и глядел на меня веселыми темными глазами, как у мамы.

— Как назвал?

— Не назвал пока. Все равно отдавать.

Я почувствовала, что стало мокро.

— Он меня описал!

— Значит, твой! – обрадовался Мищка.

— Это какой по счету?

— Третий.

— А тот, самый первый, у которого мы перерезали пуповину?

— Тот не выжил.

Глаза у щенка стали грустными. Я поспешно сгрузила его Мишке.

— Мне не разрешат. У нас уже есть собака.

 

Я сидела на балконе. Шел дождь.

Земля все-таки остановилась. Растаяли льды. И затопило материк.

Наверное, мы сделали что-то неправильно.

Все-таки собака – не женщина. Мы читали не тот справочник. А может, мы недостаточно долго ждали биологической программы, которая должна была включиться. В конце концов, она ведь включилась.

Может, мне вообще нельзя с собаками.

А, может, тот первый щенок не выжил бы даже с опытными ветеринарами. Может, он был жертвой богу плодородия.

Я ничего не могла сделать. Только выключить дождь.

 

 

Чита-дрита

 

«Чита-дрита, Чита — Маргалита, да».

По Москве на самосвале едут Буба с Фрунзиком.

— Послушай, как переводится «Чита – Маргалита»? – спрашивает Буба.

Между прочим, они едут как раз по проспекту мимо нашего леса.

А мы сидим на кухне у наших соседей Шапиро и в который раз смотрим «Мимино».

— Дома Туриста еще нет, — вздыхает профессор университета Михаил Львович Шапиро.

— Но забор уже поставили. Только строить будут, — вторит ему тетя Нина, закручивая банки с огурцами.

— И березы сейчас выше…

Наш дом построили, чуть ли не первым в районе, и он стоял как огромный белый корабль: вода отхлынула, а он осел на мели. Вокруг дыбились глиняные горы и зияли котлованы.

И мы с Милкой Шапиро и Женькой Герасимовым строили из глины город. Там были башни, рвы с водой, подъемные мосты, а по улицам бродили жуки-пожарники…

Тетка Гариссон из второго подъезда все выговаривала родителям, мол, упадут дети в котлован, кто отвечать будет.

«Да бросьте Вы, — успокаивала ее мама. – Что они глупые в котлованы падать? Не падали и не будут» «Увидите! Еще будут!»

Тетка Гаррисон все время торчала во дворе – выгуливала свою кошку Муху.

Когда мы все сюда приехали, Мухе было уже лет тридцать. В пересчете на человеческий –  сто не меньше. Каждую весну и осень Муха исправно приносила по четыре-пять котят. И мы их всем домом пристраивали.

Не живут столько кошки? Не знаю… Вот Муха живет.

Может потому, что воздух у нас хороший – через дорогу лес. «Двадцать минут от центра, а живем как на даче», — хвастался папа знакомым.

Мы жили, обживались, и кое-кто из наших купил машину.

И вот мы уже сидели на гараже и обсуждали, кто кем станет.

Женька хотел быть актером, Милка – художницей, а я … Я точно не знала, кем хочу быть. Я решила, что просто буду каким-нибудь большим человеком.

— А ну, слезайте оттуда! – кричала нам тетка Гариссон. — Думаете, крыша железная? Провалитесь, кто платить будет?

И хоть мы знали, что ей никогда нас не поймать, ведь не полезет она за нами, мы убегали. Рядом неизменно бежал Тузенбах.

Тузенбаха завели в качестве Тузика сторожить квартиру. У Тузенбаха борода как у терьера, хвост, как у лайки, а пахнет как водолаз. Гулял всегда один. Сначала просто потому, что хозяевам было лень его выгуливать, а потом у Тузенбаха появились свои дела и места, куда он хозяев и сам бы не взял. Ходил далеко, иногда уезжал куда-то на троллейбусе: запрыгнет на заднюю площадку и едет себе, а потом выходит, когда надо.

Мы подружились, когда я однажды навсегда ушла из дома.

Моя старшая сестра тогда сдавала экзамены, и мне было сказано: «Да не приставай ты к ней!» Я и не приставала. Захожу в комнату: она лежит на диване и смотрится в зеркало. Я только хотела что-то спросить, а она: «не мешай, я думаю о Чернышевском».

«Сказано – не приставай» — отрезала мама.

И я решила: уйду.

Вышла на улицу, и тут сообразила, что ни денег не взяла, ни теплых вещей. Но не возвращаться же. Решила, как-нибудь.

Пошла за дом, села на поваленное дерево и думаю: «интересно, когда дома спохватятся?»

И тут ко мне пришел Тузенбах и сел рядом. Я ему все рассказала.

— Подумаешь, ушла! Я каждый день ухожу.

— А деньги?

— Деньги – дело наживное. Вот я, в крайнем случае, всегда могу продать свой хвост.

— Кому нужен твой хвост?

— Ты что думаешь, почему щенкам хвосты отрезают? Потому что этим хвостам цены нет!

Мы сидели и смотрели на наш дом.

Вот наши окна на седьмом этаже, вот зажглись окна у тетки Гарисон, она всегда самая первая с работы приходит, потом пришли Герасимовы с первого этажа, потом Шапиро…

А потом я замерзла.

— Я домой хочу.

— Иди.

— А как мне объяснить, где была?

— Скажи: гуляла.

И я пошла домой.

Пришла, а там оказывается, никто и не заметил, что меня не было.

А потом мы Тузенбаха уже всюду с собой брали. Он свой человек. Он даже в перепись населения попал. Кстати, и Муха тоже.

Девушка пришла, когда я была дома одна.

— Перепись населения. Родители дома? — спросила девушка.

— Давайте я все вам расскажу, — предложила я.

И рассказала. А потом вспомнила про Тузенбаха и Муху. Я была не уверена, что хозяева их запишут. А они-то уж точно были наши.

— Подождите, — говорю, — у нас еще двое живут.

— Все в этой квартире?

Я невнятно кивнула и начала диктовать:

— Тузенбах.

— Имя, отчество, фамилия, полностью, — сказала девушка.

— Тузик Михайлович Тузенбах, — пришлось использовать имя хозяина.

— Дальше.

— Муха Гариссон, ей 150 лет примерно

— Ты что издеваешься? – обиделась девушка.

— Ну, сами считайте, когда мы переехали, ей было лет сто…

— Я попозже зайду, — сказала девушка и пошла вниз по лестнице.

Так что Муха в перепись не попала. Хотя, может, ее еще кто-нибудь записал.

А потом настали другие времена.

Шапиро уехали в Америку. Да много кто тогда уехал.

И по всему миру у нас появились знакомые, и почти у всех можно было остановиться.

Особенно звали в гости Шапиро. И я к ним поехала.

У них все хорошо: Михаил Львович работает в университете, а тетя Нина солит огурцы. Милка Шапиро стала художницей: зарабатывает тем, что рисует для американцев портреты их любимых собачек. Иногда на самых неожиданных поверхностях, например, на табуретках.

И вот мы сидим там в Калифорнии, едим, телевизор работает, и вдруг:

— Смотрите!

И мы все бросились смотреть, потому что показывали наш проспект и наш лес, как раз то место, где снимали фильм «Мимино», и Фрунзик спрашивал:

— Послушай, а как переводится «Чита-дрита»?

По проспекту мимо нашего леса … ползли танки.

И я позвонила маме, нет, мама позвонила мне:

— Мам, что там у вас происходит?

— Что? Да мы и сами не знаем что, — сказала мама. – У нас ничего не показывают. А что там у нас происходит?

— Вот, — сказала тетя Нина. – Так и в семнадцатом никто ничего не знал. А когда узнали, уже поздно было.

— Мам, мимо нашего дома едут танки.

— Это я видела… А как ты? – спросила мама.

— Хорошо.

Папа, оказывается, стоял рядом с мамой и говорил:

— Скажи ей, чтобы она там осталась.

Но мама сказала:

— С днем рождения!

Потому что как раз был мой день рождения.

И я ответила:

— Скоро приеду и разберемся.

А Шапиро сказали:

— Нормальные люди туда не едут.

Но я поехала. И ничего.

 

Иду недавно, а рядом шуршит серебристая машина с темными стеклами. Вдруг машина останавливается и темное стекло опускается. За рулем – Женька Герасимов. Я растерялась, и спрашиваю:

— Ты стал артистом?

— Не-а, — говорит Женька. – Да ну…

Женька, оказывается, стал бизнесменом.

Давно мы не виделись.

— Тебе Милка привет передавала!

— Как она?

— Да нормально, вроде. Табуретки расписывает…

— Слушай, а тебе это … котенок не нужен? – вдруг спрашивает Женька.

— Нет, а что?

— Что, что? Муха окотилась.

 

Голосования и комментарии

Все финалисты: Короткий список

Комментарии

  1. dgoroshina:

    Мне понравился рассказ тем, что он хороший и позитивный

  2. Larisa28:

    Не очень понравилось произведение, в тексте встречаются не очень нужные слова для 10 лет (это мое мнение) например в рассказе » отдельная комната» присутствует слово «дуры»

  3. Georgiy:

    Как можно жить без интернета, компьютера и телефона? Разве может быть что-то интересней этого? Оказывается легко можно без всего этого обойтись. Это доказали герои «Девочки из хорошей семьи». Они много общаются друг с другом в живую – и это главное, придумывают тайное общество hi , хотят найти убийцу, пытаются приручить крота laugh1 , принимают роды у собаки! angel . Словом, развлекаются как могут. friends И так как это совсем не похоже на мою жизнь — читать очень интересно. Так наверно жили мои родители.

    Всем советую!

  4. Asya Kravchenko:

    Георгий, вы — отличный читатель. Буду вас всем рекомендовать.
    С дружеским приветом, автор.

  5. Iskra:

    Эта книга мне очень понравилась.Она вызывает желание тоже что-нибудь узнать,открыть или очутиться вместе с её героями.Книга очень весёлая. Хочется читать её снова и снова.В ней с девочками Асей,Олей и их друзьями каждый день происходит что-нибудь интересное,новое.
    Советую-всем!!!

  6. Leonid P:

    Этот рассказ был интересным, но в нем были грустные моменты. Я бы хотел, чтобы в нем было меньше грустного. Но мне все равно понравилось.

  7. Sashka_Star:

    Странное название для подростковой книжки. Хорошая семья – что-то подозрительное. Жанр рассказа очень сложный. Здесь, по крайней мере, есть два неплохих.

    • Awramenkonastya:

      А я думаю,название интригующее и наоборот хочется прочитать поскорее книгу!Для меня читать ее было легко и интересно,а Вы что думаете по этому поводу?Что было сложного в рассказе?

  8. Awramenkonastya:

    Здравствуйте,уважаемая Ася!Мне Ваша книга очень понравилась,если честно по названию я думала,что она будет несколько скучной и может даже мне и не понравится…Вы и герои Вашей книги меня переубедили!Моя тётя Римма(надеюсь она это не прочтёт)очень много рассказывала мне о своем детстве!Чего она с друзьями только не вытворяла!По заброшенным зданиям ползала,лягушкам операции делала, крысами кидалась (это у них игры такие были),и после её рассказов я так смеялась!Ваша книга чем то похожа на истории моей тёти.Только в Вашей книге есть ещё и грустные моменты .Честно-хотелось плакать.Но смешные тоже были-хохотала так,что наверное соседи слышали)Книгу прочитала быстро,потому что было очень захватывающе!Согласна с Георгием, истории девочек не похожи на мою жизнь.Наверно поэтому читать было интересней.Всем посоветую Вашу книгу.Спасибо Вам за неё.А также хочу у Вас спросить:»Что подтолкнуло Вас на создание этого произведения?»

    С уважением, Анастасия.

    • Awramenkonastya:

      А ,и кстати 10/10

    • Asya Kravchenko:

      Анастасия, спасибо за отзыв! «Девочки» сложились из рассказов. Первый из них («Тень собаки») я написала лет 12 назад. Это про мое детство и мою семью, которая осталась где-то далеко. Мы с Олей взрослые, папы уже нет. И если рассказы оказываются интересны кому-то еще, для меня это важно и дорого. PS Про название я подумаю. Наверное, Вы правы. Пока еще все можно изменить.

      • Awramenkonastya:

        Огромное Вам спасибо,что ответили на вопросы и что умеете воспринимать критику,ведь многие просто обижаются!А Вы прислушиваетесь к мнению читателей.Для нас это безусловно ОЧЕНЬ важно!

        С уважением,Настя.

  9. TBA:

    Мне понравилась эта книга, особенна глава НАСЛЕДСТВО ,потому что она поучительная и так же , я так понимаю Асю и Олю у меня была похожая ситуация. Советую для школьников и любителей современной литературы .

  10. Z_Polina:

    Мне понравилась книга «Девочки из хорошей семьи».Рассказы довольно интересные,но мне кажетчя что чего-то не хватает,и я сама не знаю чего.Не все рассказы поучительные,но зато весёлые,и веселья и грусти хватает,но всётаки больше веселья.Рекомендую любителям приключенсиских рассказов.

  11. matreshkalight:

    Мне очень понравился этот рассказ, в частности глава про то как они роды принимали у собаки, понравилась это глава тем что вызвала не один смех, сопереживание и даже грусть когда первый щенок умер.

  12. Juliaflo:

    Могу конечно ошибаться, но современным детям вряд ли будет интересно  читать о советском детстве. Я половину значений не поняла ‍♀️

    • Asya Kravchenko:

      Juliflo, я в замешательстве: какие значения вы не поняли? Может, вы другой текст читали? В этом нет ни одного слова, которое бы не употреблялось сейчас.

    • larisa.romanovska:

      Juliaflo, я прошу прощения, но судя по комментариям выше, вы ошибаетесь. Современные дети вполне адекватно воспринимают этот текст. И, кстати сказать, тексты о советском детстве уже становились победителями «Книгуру», как, например, замечательная повесть Татьяны Рик «Чур, Володька мой жених!»

  13. Darisha:

    Книга увлекательная, читается легко. Интересно узнавать, как люди жили раньше, чем занимались наши ровесники и что они любили. Очень понравилось.

  14. KagirinaMarina:

    Очень интересные рассказы. Читаются легко. Много знакомых  моментов которые , как мне кажется, были у всех сестёр  по крайней мере у многих. Я даже не могу выделить какую-то одну историю. Мне понравились все.

  15. Ionova:

    Очень хорошая книжка! Легко читать.Иногда у меня с сестрой были похожие случаи. Каждый читатель может найти что-то важное и интересное для себя.

     

    10 из 10

    с уважением Анастасия

     

  16. Pasha183492761:

    Это легко читается и тут очень смешная героиня. Она сталкивается со взрослыми проблемами и решает их, как может. Некоторые рассказы грустные, но так и должно быть, на мой взгляд.

  17. Galina1234567v:

    Книгу читали  на одном дыхании, многое напоминает из рассказов детства моих родителей, как были в пионерских лагерях, как теряли ключи, жвачка была чем то особенным, субботники.  Как будто там и побывали. Главное,  конечно, взаимоотношения в семье и  с  другими детьми в разных ситуациях. Книга нас порадовала и читать ее было очень интересно.

    10/10 Георгий

  18. KagirinaMarina:

    Хотела оставить 10/10  но в результате оставила меньше(((

  19. Sergey12:

    Мне было неинтересно. Думаю, что это произведение скорее для взрослых, которые хотят вспомнит свое детство

  20. Varvara - 14:

    Мне показалось, что книга для взрослых. Она заявлена как детская литература, а в ней стречается слово дуры, как так. Описываются приключения Оли, Аси и их друзей, и они похажи на рассказы моей мамы из ее детсва. Да местами мне мамины расказы были интересны. Но сейчас у нас другое детство. И таких приключений не было ни у меня ни у моих друзей.

  21. Lada Butterfly:

    Насколько я поняла, это самые яркие моменты жизни автора с добавлением капельки юмора. Первый раз я прочитала их месяц назад, а сейчас поняла, что почти ничего не помню(( Перечитала и поняла, что повесть гораздо интереснее, чем показалось мне вначале. Девочки живут обычной, спокойной жизнью, но узнавать об этой жизни от имени уже выросшего ребёнка необычно и здорово. Какие-то моменты кажутся грустными, после других, напротив, хочется посмеяться. Книжка помогает представить советское время, в котором мне так часто хочется оказаться. Лагерь, прогулки, игры, выступления — всё это очень похоже на современную жизнь детей. Главное отличие состоит в том, что герои не пользуются Интернетом, гаджетами, в книге не упоминается даже телевизор. Может быть, эти вещи действительно не так уж и незаменимы, как нам кажется?)

  22. Valentinka:

    В этой книге писатель пишет о своем детстве, как она была маленькая. Вообще то мне рассказы не очень нравятся,я люблю, чтобы во всей книге была только одна история от начала и до конца. Но некоторые мне понравилось читать, а некоторые не очень. Больше всего мне понравился рассказ про то как девочки поехали в пионерский лагерь и кормили там крота. А потом Ася заболела ветрянкой и заразила свою сестру Олю. И про Тома понравилось, только грустно в конце. Ну кто любит читать такие рассказы про прежнюю жизнь тому точно понравится.

  23. Vladimir05:

    Мне понравилась эта книжка. Много смешных, правдивых историй про детство автора, про дом на краю леса, про дружбу. Но поднимаются и серьезные темы, например, про взаимоотношения с родителями. Там есть и грустные рассказы, например, про собаку. Мне нравится, что Ася и Оля находят выход из любой ситуации. Еще было интересно, как искали убийцу.

  24. Vasilisa Ogneva:

    Моя любимая книжка автора Аси Кравченко «Здравствуй, лошадь!»
    Девочки из хорошей семьи – рассказ для тех, кто постарше. Это про детство автора. Мне было интересно читать, я узнавала, как росли мои родители. Их детство было немного другим потому, что не было никаких мобильных телефонов. Но почему-то родители за них не волновались. В книжке масса смешных моментов – про то, как учили собаку охотиться, про то, как записали во время переписи населения кошку и собаку как жильцов дома, про то, как ходили на ипподром и многое-многое другое. Есть и очень грустные рассказы. Я понимаю, что без грустного никак нельзя, но все-таки я хотела бы, чтобы грустного было меньше.

  25. Geka:

    Это как про нас с сеструхой. Я тож заболел как то а она в мою комнату в ком лазила и тоже заболела ветрянкой. Мы как два жирафа пятнистые лежали и болели. Ну и остальные рассказы тоже хорошо. А еще я читал у нее «Вселенная Новая версия»и теперь интересно что она еще напишет.

  26. Artemij:

    Я сначала думал, это девчачья книжка, но оказалось ничего,  не только про девчонок. Иногда даже смешно. Вот везло же нашим родителям! Никто за ними особо не смотрел.Гуляли, где хотели. Мне кажется, в таком детстве мне было бы интересно. Но роды у собаки принимать я бы наверное все-таки не хотел. И еще очень грустный рассказ «Тень собаки».

  27. Nika-DON:

    Мне не очень понравилась книга. Это рассказы о том времени, когда моя мама была маленькая. Она мне тоже иногда рассказывает такие истории о своем детстве. Иногда интересно слушать, иногда нет. Так и с этой книгой. Мне это было неслишком близко и не захватило. Это как будто читаешь чужой дневник и девочка из прошлого пишет, что с ней происходит. Мне было немного скучно. Хотя есть прикольные моменты. Например как Ася с Мишкой открывали дверь топором. И некоторые другие.

  28. anna2006:

    Мне очень понравился рассказ про собаку! Я вот тоже очень хочу собаку!!! А Тома в конце было очень-очень жалко. А еще есть очень смешные рассказы, и они мне тоже очень понравились: про то, как сестры играли вместе на концерте, как хулиганили по телефону, как записали кошку и собаку, когда была перепись населения. Веселое у них было детство. Но есть и серьезные рассказы: про предательство, про то, как они ищут убийцу. Очень грустный рассказ про роды у собаки, мне бы тоже было очень жалко щеночка,  который умер.

    • Asya Kravchenko:

      Анна, спасибо большое за отзыв!
      Как я тебя понимаю. У меня тоже сейчас нет собаки. И я тоже хочу, но, к сожалению, не могу пока себе позволить. Может, когда-нибудь.

  29. noncha:

    Прочла с удовольствием. Очень жизненные истории охватывают несколько лет из жизни автора. Главная героиня Ася – очень самостоятельная, деловая и у нее развита фантазия. Здесь есть все – и смешное, и трагическое, и лирическое, и абсурдное.  Мне понравился рецепт как заставить человека замолчать: надо мысленно надеть на него ведро и постучать))) Буду пользоваться. Но это не только развлекательная книжка. Здесь есть и вполне серьезные темы.

  30. Valentinka:

    Книга ничего, не слишком интересная, но почитать можно если хочется узнать как жили наши родители, когда были маленькие. Рассказывается о девочке Асе и ее старшей сестре Оле.Писателя тоже зовут Ася, наверно она писала о себе. Это отдельные рассказы некоторые прикольные, другие грустные. Меня их читать не очень увлекло, но наверно кому то нравится. Ставлю 6 баллов.

    • Asya Kravchenko:

      Спасибо за отзыв! Вы правы, писала о себе. Я тоже надеюсь, что кому-нибудь понравится.

    • Valentinka:

      mda Ой, извините! Случайно написала второй отзыв! куда-то пропала моя оценка и я подумала что хотела написать отзыв на эту книжку, но забыла. А потом просмотрела все комментарии и увидела что отзыв уже написала. pardon

      • Asya Kravchenko:

        Ничего страшного) Оценки, действительно, пропали. Их восстанавливают. В любом случае, у жюри оценки продублированы. Так что ваша оценка учтена.

  31. Мия Благинина:

    Много смешных историй про девочку Асю и ее старшую сестру. Мне понравилось, как они ходили на ипподром. Я тоже люблю лошадей. Еще я люблю собак. Только очень плохо, что собаки так мало живут.

  32. Dasha belka:

    Автор рассказывает про обычные будни, про то, что вокруг. Про друзей, про собак, про то, как она идет из школы и  про то, как играет в театр. По этим рассказам представляется время. Мне очень симпатичны родители, которые не врали детям про то, что творилось вокруг. Хотя это, наверное, было опасно. «Девочки из хорошей семьи» напомнили мне чем-то книжку «Дорога уходит вдаль» Александры Бруштейн. Хотя «Дорога» более серьезная. Но на мой взгляд, это даже хорошо, когда автору удается рассказать серьезные вещи просто и с юмором.

    10/10

  33. dabizkristian:

    Мне было интересно читать. Много смешных случаев. Мне понравилось, как они искали убийцу. А реального убийцу поймали?  Еще смешно про дедушку Ленина. «Он тебе не дедушка!»

  34. Zvetochek-06:

    Очень разные рассказы про девочку из прошлого века. Некоторые интересные, например «Отдельная комната» и «Тень собаки». Про ядерную войну и международную обстановку как то не очень понятно. А про то как героиня ходила в консерваторию мне показалось неинтересно. И не очень понравился рассказ «Соседний двор» про субботник. А про то, как ловили убийцу в рассказе Маяк , прикольно.

  35. kas_enka:

    Эти рассказы мне очень близки. Чувства и переживания Аси мне знакомы. У меня тоже есть старшая сестра! И я тоже очень люблю лошадей — первый рассказ про ипподром прямо как из моей жизни. А история про собаку Тома меня тронула прямо до слез. 10/10

  36. Kutuzova Alexandra:

    Очень хороший рассказ. Местами позитивный, местами грустный. Самая моя любимая глава — Наследство. Советую почитать любителям более спокойного, но грустного текста.

  37. Vladochka:

    Мне очень понравилась предыдущая книга автора «Перелетные дети».
    «Девочки из хорошей семьи» — совсем другое, не сказочное повествование. Впрочем, есть тут и немного магии – в рассказе «Останавливать дождь», например. Рассказы получились смешные и трогательные. Автор не боится и трагических тем, как, например, в рассказе «Тень собаки». Столько существует рассказов про собак. Но эта история не похожа ни на одну. В ней смешное и грустное рядом. Там целая собачья жизнь.
    Думаю, что эта книжка может быть интересна и детям, и взрослым.
    10/10

  38. zdorofeeva:

    Эти рассказы мне понравились. Детство автора отличается от нашего. Дети в то время сами возвращались из школы, а родители были на работе. Мне нравится, что здесь много смешного и хорошо передана атмосфера того времени.

  39. Varvara Didevich:

    «Девочки из хорошей семьи» — про детство в 80 годы. Мне инте­ресно было понять, как изменилась жизнь. Думаю, что довольно сильно. Дело даже не в гаджетах. Дело в том, как взрослые относились к детям. Мне кажется, что тогда детям предоставляли больше свободы. Мне понравился рассказ про детский лагерь. Становится понятно, что сестры на самом деле дружат, хоть и все время ругаются.

  40. veronique.g:

    Я и данную книгу прочитала с огромным удовольствием, что, откровенно говоря, удивило меня. Я не особо люблю сборники рассказов, так как у меня создаётся ощущение какой-то то-ли прерывистости, то-ли неполноценности. Я очень рада, что автор сумела этого избежать, так как рассказы, которые сами по себе прекрасны, создают одно неразделимое целое. Неразделимое чуть-ли не в прямом смысле: я не могла оторватся!
    В книге присутствует ритм, который затягивает с первых строк. Неважно кто вас зовёт, сестра, мама, папа, школа или другой высший авторитет, вы всё равно обязаны прочесть “ещё один рассказик”. Это одна из тех книг, которые  читаются легко, а после такого полёта очень жалко возвращаться на землю. Мне ещё кажется, что именно благодаря этому ритму рассказы кажутся такими живыми.
    Еще сами персонажи рассказов очень яркие; может быть потому что у меня тоже есть сестра, мне очень близки Ася и Оля. Это не просто персонажи двух сестер, у каждой есть свой характер и своя жизнь. И даже  свой способ мышления который замечательно передан в книге.
    В этих рассказах присутствует определенная атмосфера, она мне напомнила все книжки про немного хулиганские приключения детей : Тома Сойера, Денискины рассказы, Маленького Николя. Но с другой стороны автор внесла что-то совсем свое и неповторимое.
    Спасибо автору. 10 из 10

//

Комментарии

Нужно войти, чтобы комментировать.