Евгения Овчинникова

Подходит читателям от 12 лет.

Из будущего

Корабль пытался вырваться, но нарисованная реальность не отпускала его.

— Я спасу тебя, — прошептала я, взяла книгу с прилавка и прижала ее к груди.

— Prego, senorita? – Из магазина выглянул продавец.

Его тень угрожающе вытянулась в мою сторону, и вдруг выпустила щупальца. Тени—щупальца потрогали витрину, стопки книг и потянулись ко мне. Я попятилась.

Продавец выскочил из магазина и закричал, на его крик сбежались другие продавцы и покупатели – все смотрели на меня.

Люди и тени—щупальца окружают. Они хотят растерзать, разорвать. Вот щупальца поднимаются по ногам, я отпрыгиваю и стряхиваю их.

В толпе показался человек в полицейской фуражке.

— Беги, — говорит внутренний голос.

Я крепко прижимаю книгу, разворачиваюсь и бегу, близнецы – следом за мной.

До следующего квартала за нами несутся человек пять из всей толпы, впереди – хозяин книжного. До второго поворота – только полицейский, но его щупальца тянутся ко мне и вот—вот достанут. Полицейский постепенно отстает, он непрерывно кричит вслед на итальянском, и я думаю, что убегаю с чистой совестью, ведь я не говорю по—итальянски.

Мы мчимся, поворачиваем с одной улицы на другую, со второй на третью. Налево у кадки с засохшей пальмой, направо у открытого уличного бара, распугиваем посетителей, которые пьют эспрессо у мраморной стойки. Потом, тяжело дыша, останавливаемся, и я понимаю, что остановилась одна, близнецов рядом нет.

В ужасе несусь обратно, одна улица сменяет другую, они все одинаковые – двухэтажные домики, голубые и белые двери, кошки, пальмы, фикусы, звуки телевизоров, пока не попадаюсь на глаза хозяину книжного магазинчика. Он кричит ругательства и трясет руками в воздухе, я снова прячусь в городском лабиринте. Из последних сил бегу, и на очередном повороте налетаю на фонарный столб. Со всего размаху ударяюсь лбом. Сила противодействия швыряет назад, и я падаю спиной на мостовую. Перед глазами пляшут черные точки, голова звенит от боли. Теряю сознание, успевая увидеть двух склонившихся надо мной мужчин.

Глава первая

В которой мы оказываемся в Ортигии.

Шепотом:

— Втыкай прямо в центр.

Возня и сопение.

— Не держится.

— Руки кривые!

— Не кривые у меня руки, это кекс такой!

Опять сопение.

Я посмотрела на телефон – половина десятого. Сквозь оконце в келье било солнце, жарило прямо у меня над головой. Потянулась, почесала шею.

Келья – комнатка три на два с половиной метра. Кровать, шкаф, у стены с оконцем – пластиковый стол, как в уличном кафе. Складной стул сложен и стоит в зазоре между стеной и кроватью. Свободного места – узкая полоска между кроватью и шкафом, не развернуться. Потемневшие обои с корзинами роз. Поверх них – мои старые рисунки с чудовищами.

— Зажигай, — раздалось из—за двери, и через секунду чиркнула спичка.

— Идем, пока не сгорела.

И в ту же секунду родители постучали в дверь.

— Войдите, — ответила я сонным голосом.

Они вошли по очереди. Мама села на постель, папа прислонился к шкафу. В руках у него была тарелка с истыканным шоколадным маффином (если бы у маффина была кровь, он бы ею истекал), в котором торчала свечка с цифрой «1». Я сделала вид, что удивлена и обрадована.

— Задувай, — сказала мама.

Они оба счастливо улыбались. Я задула.

— А по какому, собственно, поводу?

— Год воссоединения семьи! Поздравляем, солнышко.

Они набросились на меня и стали тискать.

— У нас есть подарок. Мы езжаем в Ното. На неделю. Повеселитесь без нас.

Вот это было действительно неожиданно.

— А тебе – вот. — Папа протянул мне две бумажки по сто евро.

— Если есть пасту аль помодоро, то прожить можно, — беззаботно сообщила мама. – Курица дешевле всего, и не ешь слишком много прошутто, а то опять схватит желудок. Холодильник мы забили, — она кивнула в сторону кряхтящего посреди гостиной холодильника. – Обязательно сходите в греческий театр. Держи телефон включенным, я буду писать и звонить. Иногда.

— Когда вы уезжаете? – спросила я, потому что мама набирала воздуха для очередной порции советов.

— Прямо сейчас, — ответил папа.

— Нам пора, — сказала мама, поднимаясь с кровати.

— На какие деньги?

— Жить будем у моих друзей. Едем на автобусе. Так и будем, — ответила мама. – И кофе не пей, поняла? Кофеварку можешь не искать, я ее спрятала.

Я посмотрела на папу, но он только пожал плечами, как бы говоря, что ничем помочь не может.

Мы переместились в соседнюю комнату. Папа подхватил небольшую сумку с вещами, взял маму за руку, и они вышли из гостиной прямо на улицу. Именно так: двери крошечной гостиной вели на улочку шириной в два метра. Единственное окно смотрело в такое же окно соседей. Они, бабушка и трое внуков, мгновенно появились в окне и смотрели, как родители уходят вдоль по улочке, оборачиваются на углу, посылают воздушные поцелуи и исчезают окончательно и бесповоротно. Больше смотреть было не на что, и они скрылись в гостиной. Сквозь щели в их двери я видела диван, ковер на полу, разбросанные игрушки и включенный телевизор.

Я несколько секунд постояла на пороге, потом вошла в гостиную и закрыла дверь. Залезла под кровать в своей комнате, отодвинула вещи рукой, и у самой стены нащупала что нужно. Вытащила пачку кофе, маленькую гейзерную кофеварку и сдула с нее пыль.

— Нашлись тоже прятальщики.

Когда год назад наш самолет приземлился в Катании, я думала, что нас ждет сплошная романтика, что мы будем переезжать из одной страны в другую, не задерживаясь на месте дольше недели, думала, что будут погони, анонимные ночевки в придорожных мотелях. Но ничего из этого не произошло. Газеты сделали свое дело – наши враги попали под домашний арест и следствие, и мы могли спокойно жить дальше. Родители пока опасались возвращаться в Петербург, поэтому Петербург вернулся к нам.

Первого сентября я пошла в школу заочно. Для меня составили «план индивидуального обучения» с занятиями и промежуточными аттестациями. Я должна была сама изучать предметы и иногда сдавать контрольные. Но близнецы придумали, как сделать мою жизнь веселее. Они каждый день брали меня на уроки. «Взять с собой Нину» — означало принести смартфон со включенной видеосвязью и установить его так, чтобы я могла видеть учителя и доску. С близнецами я «ходила» на их курсы и кружки и обогатилась знаниями математических теорем и истории феминизма в России.

В жаре Сицилии не хотелось ничего делать, только лежать в гостиной и пялиться в телевизор, не понимая ни единого слова. Но мама не дала расслабиться. Она взялась за меня всерьез. Первое, что она сделала – пришла в ужас от моих годовых оценок в школе. Потом она пришла в ужас от моих чудовищ на рисунках. А еще она пришла в ужас от моего английского, моей физподготовки, — я не смогла проплыть ста метров в море, от моих одежды и прически, от того, что я бросила у—шу, не умею готовить и пью по пять чашек кофе в день.

— Павел, куда ты смотрел!? – Она в волнении ходила туда—обратно в нашей первой квартире в Катании.

Папа пожимал плечами. Ему было не до этого. Его компания согласилась, чтобы он временно поработал «на удаленке». Но оказалось, что папиной зарплаты, нормальной для Петербурга, не хватает, чтобы жить на Сицилии так, как привыкли, тем более теперь нас с мамой стало трое. Сначала мы снимали две комнаты на окраине Катании. Потом папа нашел отличный вариант – отдельная квартирка прямо в историческом центре Сиракуз, в Ортигии.

— Смотрите, смотрите. – Он показывал нам фото на экране ноута. – Какая романтика! Настоящий исторический центр, как дома! Ковер на стене! Гостиная выходит прямо на улицу! И вайфай есть. Но главное – в три раза дешевле!

Фотографии выглядели заманчиво, поэтому мы выслали арендодателю предоплату, собрали две небольшие сумки с вещами и приехали в Сиракузы. Как только мы вошли в Ортигию, то сразу поняли, почему квартира стоила в три раза дешевле. Часть исторического центра, в который была наша квартира, оказалась скопищем двухэтажных домиков с узкими улочками в метр, огромной итальянской коммуналкой, где сидели в микроскопических двориках старухи в черном, из окон выглядывали полуголые дети, на подоконниках лежали разморенные жарой кошки. На протянутых между окнами веревках сушилось белье. В нос мгновенно ударил запах помоев, кошек, разваренной пасты. По другую сторону, буквально в двух шагах, был другой, парадно—туристический центр: площади, соборы, респектабельные отели.

Родители, в ужасе от собственной недальновидности, молча пробирались к месту назначения. На домах не было номеров, только изредка встречались потрепанные таблички с названием улиц. Наконец мы нашли нужную улочку и попали под пристальный осмотр старушек и младенцев.

Хозяин квартиры, не замечая растерянности родителей, показывал комнаты, импровизированную кухню прямо в гостиной и крошечный туалет. Душ нависал в полуметре от унитаза, и папа спросил, почему нет занавески.

— Слишком мало места, — пояснял хозяин на едва понятном английском. И показал пальцем в пол, — Вода стекать вот сюда, потом дверь в туалет открыть, чтобы быть… быть… быть… — он вспоминал нужное слово, — сухой.

Мы позже пробовали повесить занавеску, но вода, как и говорил владелец, пробивалась через пластик, и ванная была мокрой.

— Ценного в доме не быть, не иметь, а то исчезнуть, — Винченцо закатил глаза.

— У вас есть какая—нибудь посуда? – спросила мама.

— Конечно! Есть все, в чем вы нуждаться! – с готовностью отозвался хозяин.

— Ну, это вряд ли, — прокомментировал папа по—русски.

Винченцо открыл буфет слева от входа и показал маме несколько тарелок, разномастные кружки и кастрюли, покрытые слоем жира. Мама поморщилась.

Когда хозяин ушел, оставив двустворчатые двери открытыми, из дверей напротив нас разглядывали дети и бабушка. Папа вежливо улыбнулся, закрыл двери и опустил крючок. Повернулся к нам.

— Переехать сможем со следующей зарплаты, через месяц.

Мы с мамой закивали.

Но потом оказалось, что платить за квартиру в три раза меньше очень приятно. Оставались деньги на более—менее нормальную еду, одежду, поездки в соседние города и на ежемесячные семейные походы в ресторан. Оказалось, наша улочка не самая узкая по сравнению с соседними, а соседи, хоть и многочисленны, но довольно тихие, если мерить по итальянским меркам. И мы остались в Ортигии.

Мама нервничала, потому что никак не могла сдать отчетность по гранту, на деньги которого, шутил папа, «партизанила пять лет в Ленобласти».

— Говорят, что не могут зачесть расходы последней недели. Но должны же мы были на что—то приехать! – сердито рассказывала она, в очередной раз вернувшись из Университета Катании. – Чертовы бюрократы, из—за трех тысяч удавятся. Зато везде написали, что действующее вещество проходит последние испытания! И моя фамилия – последняя в списке!

История с грантом тянулась и тянулась, из—за нее маму не взяли преподавать ни в один университет. Ее не брали даже лаборантом.

— Бюрократия побеждает науку, — сказала она и стала искать подработку. Иногда были заказы на перевод диссертаций и научных статей для журналов. Когда заказов не было, она сидела за ноутбуком. Я заглядывала ей через плечо – университеты Торонто, Токио, Филадельфийский, научные кафедры и много непонятных слов.

Денег все равно не хватало. Мы научились пользоваться бесплатной прачечной, ходить в музеи в бесплатные дни, записываться на бесплатные приемы к врачам и собирать опунции у моря, чтобы не покупать их в супермаркете.

Море было моей второй после маминого возвращения сбывшейся мечтой. Оно окружало Ортигию – живое, настоящее, синее. До набережной было всего двести метров, а до пляжа – километр в другую сторону. Я ходила к морю каждый день после уроков. Темно—синее, почти черное у горизонта, оно светлело и становилось пронзительно—лазурным у берега.

Вездесущее солнце проникало в самые закрытые уголки и жарило даже зимой. Мне требовалось несколько слоев солнцезащитного крема и широкополая шляпа, чтобы не сгорать. Но мама радовалась жаре, теплые вещи тут были не нужны. Она принарядилась сама и накупила мне десяток платьев на распродажах.

— Приведем в порядок волосы, купим еще кое—какую одежду, подтянем английский, и все будет хорошо, — задумчиво говорила она, расчесывая мои длинные волосы.

Она взвешивала их в руках, перебирала, подносила к глазам. Я смотрела на наше отражение в зеркале: подросток и худая женщина в белом. Тогда мне впервые пришло в голову, что она не имеет никакого права, после добровольного пятилетнего отсутствия, вот так распоряжаться моими волосами и говорить, что мне лучше изучать – рисунок или английский, но промолчала. Эти мысли приходили в голову часто, когда она слишком уж откровенно говорила, куда мне следует ходить и что делать. Но в первое время я была как во сне от ее неожиданного возвращения, а потом протестовать было уже поздно. Она снова подмяла нас под себя. Снова мы делали, говорили и ходили ровно туда, куда она хотела. Точно как до ее исчезновения.

Сочная, солнечная Сицилия не давала впасть в уныние, как это обязательно случилось бы в Питере. Едва я погружалась в него, как кто—то из родителей просил меня сбегать в магазин или на почту. За узкими улочками Ортигии было дышащее свежестью и одновременно жаром море, соборная площадь, лоток с замороженным йогуртом, у которого всегда стояла очередь. Загорелые люди спешили по делам или сидели на скамейках в тени фикусов. В тени настоящих фикусов – раскидистые деревья с листьями с большую ладонь и толщиной с нее же. Нищие у супермаркетов с баночкой для мелочи выглядели счастливо и дружелюбно.

— Ciao, bella! – восклицали они, когда я входила или выходила в прозрачные двери.

Сегодня до двенадцати я была свободна. Выпила кофе, полистала ленты соцсетей, поставила несколько лайков, в том числе – маме, которая зачекинилась в кофейне «Красный жеребец» возле автовокзала (селфи родителей, щурятся от солнца). У поста было больше тысячи лайков, хотя не прошло и часа, как она его опубликовала.

Заглянула в холодильник. Там стояли йогурты, молоко, несколько пачек тортеллини, все с овощной начинкой, вчерашний суп в кастрюльке, в дальнем углу – несколько кусков подсохшей ветчины на блюдце. Позаботились, нечего сказать.

Я взяла блюдце с ветчиной, поискала в шкафу еще что—нибудь съедобное. Среди бутылок с соусами и оливковым маслом нашла открытую и наполовину опустошенную коробку с грибочками: песочная ножка и шоколадная шляпка. Посмотрела на часы, взяла ноутбук, села с ним на диван и запустила скайп. Пока крутилось колесико загрузки, успела сжевать всю ветчину, но едва поднесла ко рту пару грибочков, как на экране появилась Вера.

Глава вторая, короткая

В которой читатель попадает на самый настоящий прием психолога.

— Привет, дорогая. Меня слышно?

— Да, а меня?

— Слышно. Подожди, налью себе чаю.

Она исчезла из кадра, и до того, как снова появилась с кружкой в руках, я успела съесть горсть грибочков.

— На чем остановились позавчера? – спросила она и отпила из кружки.

Сегодня ногти у нее были темно—вишневые. На правой руке – браслет, десяток широких и плоских серебряных цепочек с кучей разных висюлек: рыбки, морские коньки, зайчики, сердечки. Вся эта мимимишная масса тихо брякала, ударяясь друг о друга. Я не отвечала на вопрос и продолжала с удовольствием ее разглядывать. Идеально накрашенное лицо будто совсем без макияжа. Правый висок выбрит, темно—каштановые волосы откинуты на левую сторону. Я могла любоваться ею бесконечно. Каждый раз был новый цвет ногтей или новая блузка, сегодня – новая стрижка.

— Не помню, — наконец ответила я, на самом деле для того, чтобы не продолжать прошлый скучный разговор. — Сегодня начались каникулы.

— Оу. Будешь отдыхать?

— Да. А родители уехали в Ното. На неделю.

— Ого. Не побоялись оставить тебя?

Я подумала.

— А чего бояться? Они всегда так делали.

Вера подняла голову и нахмурилась. Я продолжила:

— Это же Сицилия, тут не страшно.

Вера, одна из многочисленных маминых подруг, согласилась «взять» меня за символические деньги. По маминым словам, ребенок после такой травмы, то есть я, обязательно должна пройти курс у психолога. Разговоры с Верой по скайпу казались мне бессмысленными: час она задавала вопросы, а я рассказывала, что происходит или происходило в прошлом, отвечала на «и что ты тогда почувствовала?» или «что ты чувствуешь?». После сеансов, которые должны были улучшить мое эмоциональное самочувствие, в голове оставалась только пустота и звуки моря в непогоду – шум волн, гремящий ветер, стук тяжелых фикусовых листьев.

Но я любила смотреть на нее, любила ее уверенные движения и внимательный взгляд.

— И все—таки вернемся к вопросу, который обсуждали в прошлый раз, — Вера снова отпила чай и заложила за ухо выбившуюся прядку. Я называла ее Верой и говорила «ты», хотя она была одного возраста с родителями. – Как отношения с папой?

Я подумала.

— Кажется, такие же как прежде. Он ведет себя, как будто ничего не было. Они оба ведут себя, как будто приехали в отпуск. — Я начала волноваться, потому что чувствовала, по всей видимости «О», обиду. Она затапливала меня, как море в шторм, но я усилием воли успокоила море, и оно вернулось в берега, хмурое и неспокойное.

— И что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что она нас бросила на пять лет. Потом вернулась, а он просто так это проглотил.

— А ты?

— И я тоже.

Она снова отпила из кружки. Звякнул сообщением телефон, лежавший за пределами камеры. Она прочитала и улыбнулась.

— И что ты чувствуешь по этому поводу?

Я начала раздражаться. С недавних пор на этом вопросе мне хотелось захлопнуть ноутбук.

— Нууу… Мне кажется, когда она такое устроила, он мог бы…

— Я спросила, что ты чувствуешь.

Я замолчала – снова шум волн и «Р» — раздражение.

— Раздражение.

— Раздражение на что?

— Что он такой, — я хотела сказать много обидных слов: «тряпка», «слабак» или что—то похуже, но сказала, — мягкий. И что мы снова делаем все, что она нам говорит.

— Хм…, — Вера прочитала еще одно сообщение. К моему раздражению прибавилась «Т»—тоска. — Это называется «эмоциональный перенос». Ты переносишь свою обиду на отца, хотя изначально она направлена на Сашу… эээ… то есть, на твою маму.

— И что с этим делать?

Она ответила, что мы, то есть я и она, будем это «прорабатывать» и направим мою обиду «в правильное русло».

— Шутить с этим нельзя, — сказала она, — мало ли какие побочки ты словишь от вытесненной ненависти.

— Какие, например? – полюбопытствовала я. Побочки могли оказаться интереснее наших с ней сеансов.

— Надеюсь, до этого не дойдет, — уклончиво ответила Вера. Она гипнотизировала меня, глядя в глаза из своего кабинета на Петроградке. – Но если ты почувствуешь какие—то изменения, неважно какие, любые изменения состояния, не стесняйся, звони или пиши мне в любое время, хорошо?

— Угу.

Я украдкой вздохнула и посмотрела на часы в правом верхнем углу. Оставалось еще сорок пять минут, целых полжизни.

Мы обсудили отношения родителей (отношения родителей – не мое дело), ситуацию в семье и что я чувствую по этому поводу, нашу финансовую ситуацию и ситуацию с известностью мамы и что я чувствую по этому поводу. Час наконец—то подошел к концу. Я с облегчением закрыла ноутбук и высыпала в рот горсть грибочков. Посидела с закрытыми глазами, успокаивая свои «О» и «Р». Они становились все меньше, и когда стали крошечными, я мысленно взяла щетку и вымела их на улицу.

До маминого возвращения, когда мы с папой жили вдвоем, я была в такой глубокой заморозке, что ничего не ощущала. Краски были серыми и черными, мир вокруг – безразлично—отстраненным. Мы с папой блуждали по океану, то и дело встречая доисторических чудовищ. Когда она вернулась, мир снова обрел цвета, запахи. Доисторические чудовища исчезли, оставив рыбок и теплое, синее море. Но вместе с мамой оглушающе мощно вернулись чувства: обида, злость, любовь и другие, о которых я почти забыла за пять лет ее отсутствия. Они были как незнакомые слова из книжки: тоска, возмущение, гнев, смятение, счастье. Я металась между их изобилием, каждый день решая то обойтись без них, то дать им волю.

После нескольких сеансов с психологом, когда мы пытались выяснить, что я чувствую по тому или этому поводу, она сделала для меня табличку с чувствами. В ней было 158 пронумерованных пунктов, в алфавитном порядке чувства и их краткое описание мелким шрифтом. Приходилось подносить распечатанную копию близко к глазам, чтобы разобрать описание. Каждый раз, когда я испытывала неопределенное чувство, я доставала листы и сверялась с таблицей. Но пока вчитывалась в описания, забывала, что было на самом деле. Это почти всегда происходило между «Д»—досадой и «З»—завистью. Таблица не помогала, только вызывала «Р»—раздражение.

— Но теперь ты хотя бы можешь точно определить, раздражение это или нет, — оптимистично говорила Вера.

Я немного посидела, разгоняя последние мелкие «С», «К» и «А». Потом собрала волосы в хвост, надела первое попавшееся платье, привычно взяла рюкзак с бумагой и карандашами и вышла из дома. Бабулек и детей не было – в это время жители уходят на сиесту. По пустым улицам вышла к морю. Набережная в этом месте без выхода к воде, слишком опасны волны, слишком сильно они ударяются о набережную, обрызгивая редких туристов. За горизонтом, в голубой дали, били хвостами гигантские киты, рогатые корабли заходили в гавани, чтобы пополнить запасы пищи и воды. Я присела на парапет и смотрела на сплошной ряд домов, который прорезали щели—улицы. Достала бумагу и карандаши, закрыла глаза. Зазмеились черно—белые проходы между буханками хлеба с маленькими оконцами, из них выглядывали любопытные рыбешки. Сверху – волнение воды и солнце.

Через несколько минут, очнувшись, поняла, что забыла намазаться солнцезащитным кремом – плечи неприятно жгло, надеть шляпу я тоже забыла. Вернулась прежним путем домой.

Была уже половина второго. Я пригладила хвост, потом все—таки распустила волосы, поправила платье, взяла рюкзак и снова вышла на улицу.

Глава третья

В которой Нина встречает друзей детства.

Мой путь лежал на автобусную станцию, от которой ровно в два отправлялся автобус с надписью «Siracusa — Aeroporto di Catania—Fontanarossa». Через час мы въехали в пыльный промышленный пригород Катании, и через несколько минут остановились перед входом в аэропорт.

Едва я успела войти и отыскать зал прилета, как из раздвижных дверей выбежали близнецы.

— Нинок! – завопила Настя так, что люди шарахнулись от нас в стороны. Они подбежали и повисли на мне. Вернее, повисла Настя. Мельком взглянув на Ваню, я вспомнила поцелуй и разговор через звуконепроницаемое стекло и почувствовала «С»—стыд. Они оба выросли за год и стали выше меня на полголовы. Кроме этого Ваня не изменился, а Настя похудела, сделала короткую стрижку и стала похожа на мальчика.

Мы каждый день болтали по скайпу и в чатах, но ни то ни другое не передавало, как Настя быстро двигается и смотрит вокруг, чуть прищурясь и задирая подбородок.  И как Ваня сутулится и потирает переносицу. Друзья, с которыми я ходила на один горшок в детском саду. Бледные, с веснушками, совершенно друг на друга не похожие. Я не могла им ничего сказать, только улыбалась, а где—то в животе и груди вертелись огромные «Сч»—счастье и «Ра»—радость.

— Ничего себе, ты в платье! – Они рассматривали рисунок на ткани, задирая подол. Я безуспешно пыталась вырваться. Потом они потрогали мои волосы, теперь они были по плечи и обгорели на солнце, стали из мышино—серых светло—русыми. За год, а раньше мы не разлучались больше чем на пару недель, я отвыкла, что мы друг друга постоянно трогали. Ощущения были необычными.

Мы выпили по капучино с круассаном (12,50 евро) и сели в автобус с надписью «Aeroporto di Catania—Fontanarossa — Siracusa Centro». Мы проезжали мимо привычных мне пейзажей, но близнецы видели их впервые. Цветущие олеандры, трубы нефтеперерабатывающего завода, курящаяся дымком Этна, петляющее между гор скоростное шоссе, иногда переходящее в туннели, виноградники, домики с черепичными крышами. Они вертели головами и фотографировали все подряд, не слушая меня, что все это они увидят еще двести раз.

— Серьезно!? Уехали!? Вот это да! Вот это понимающие родители! – восклицала Настя, и тут же отвлекалась, — А где тут тусоваться? А что вы едите? А что это за цветы?

Ваня улыбался и молчал, смотрел в окно. Он сидел позади нас, поэтому неловкость, возникшая в аэропорту, как—то затерлась, отложилась до приезда в Сиракузы. В Сиракузах я, стесняясь, повела их в Ортигию, но Ортигия привела их в восторг, даже до сих пор молчавший Ваня издал несколько охов и ахов. Мы вошли в нашу квартирку, где они восхитились старинным буфетом, продавленным диваном и душем без шторки.

— Складывайте вещи в мой шкаф, он почти пустой, — сказала я, они поставили в него чемоданчики. Потом залипли, разглядывая соседей в открытом окне. Те, в свою очередь, разглядывали близнецов и эмоционально болтали. Я до сих пор не понимала итальянскую речь, хотя брала уроки всю зиму. Моих знаний хватало, чтобы читать вывески, ценники в магазинах и делать заказ в кафе.

Близнецы продолжали бродить по комнаткам кругами, все рассматривать и трогать. Я понимала их и пока оставила в покое. Когда мы приехали, мне тоже хотелось бесконечно все рассматривать и трогать. Конечно, я и раньше бывала в Италии. Но всегда это были туристические поездки, безликие стандартные отели. Настоящая Италия оказалась другой. Маленькие квартирки, гейзерные кофеварки, фигурки Богородицы в углублениях каменных стен, перед ними – выгоревшие или тлеющие свечи, засохшие букетики полевых цветов или фиалок, разморенные кошки, ленивые собаки у супермаркетов. Сицилия, в отличие от Питера, была теплой, близкой, очень живой. Теплота чувствовалась во всем, здесь апатия была невозможна, совершенно невообразима. Из узких улочек прорастали и тянулись к небу олеандры с ярко—красными цветами.

— Пойдем погуляем? – предложила я через полчаса, когда близнецы пошли по квартирке, как по музею, по третьему кругу. – Только надо переодеться, может подняться ветер.

Мы переоделись в джинсы и футболки и вышли на улицу. Солнце уже садилось. Прошлись к фешенебельному, «правильному», берегу острова и присели в скверике с гигантскими деревьями, где оглушительно клекотали невидимые в темноте птицы.

— Что это такое? – прокричал Ваня.

— Не знаю, — ответила я, — они тут всегда галдят. Осторожно, не наступите. – Я отвела их в сторону от белых пятен на каменном тротуаре.

— Так что вы делаете вечером? Куда тут сходить? – Насте хотелось чего—то потрясающего, но мне было стыдно признаваться, что вечерами мы тупим в ноутбуки, поэтому я, вспомнив мамины слова, повела их в греческий театр. С заходом в местную желатерию, с покупкой мороженого путь до него занял час. Издалека стало понятно, что в театре сегодня дают представление. Свет от прожекторов пробивался сквозь деревья и бил в небо, над театром стояло желтое зарево.

У входа была толпа, пикали рамки металлоискателей. Карабинеры, а их было множество, всем видом показывали, кто тут главный.

Афиши, развешенные по периметру высокой ограды театра, кричали: «Ottimo Zero», «Zero enigmatico», «Zero misterioso», «Vista unica!». Я растерянно замерла. На них был мужчина, одетый в толстовку. Капюшон, черные кудри на лбу. Он смотрел в камеру, меняя положение: вполоборота, нависая сверху, в фас (свет падает сверху) и профиль. Подошла ближе к «Zero enigmatico», Зеро смотрел на меня анфас. Складки у губ. Карие глаза смотрят внимательно, но отрешенно, будто мыслями Зеро где—то далеко.

— Нина, очнись! – тормошили меня близнецы.

— На папу похож, — сказала я, показывая пальцем в афишу.

Они посмотрели секунду и одинаково нахмурились:

— Совсем нет, ты чего?

Я подошла к следующей афише. Без портрета, большими буквами поперек было написано: «L’ammissione e gratuita». Значение этой фразы я знала очень хорошо.

— Огооо! Вход бесплатный! Вот у вас кайф! – Настя надела рюкзак на обе лямки и направилась к очереди к металлоискателям.

Мы с Ваней переглянулись, пожали плечами и пошли за ней.

Внутри было яблоку негде упасть. Изрытые временем и солнцем ступени театра были полностью закрыты накладными деревянными сидениями. Сцена была затянута черной материей такого глубокого цвета, что не поймешь, близко она или далеко. Мы сели на самом верху.

Пока заходили остальные зрители, я загуглила с телефона имя Зеро, и Википедия сообщила, что Зеро – современный иллюзионист, выступает в Европе. Часто показывает магию прохожим на улице, хотя некоторые подозревают, что его магия – умело сделанные спецэффекты, а «случайные прохожие» — всего—навсего актеры. Никогда не дает интервью. Никто не знает его настоящего имени. Другие результаты поиска были с громкими заголовками, но были размещены на порталах небольших городов Италии, Франции, Англии и в безымянных блогах: «Магия или иллюзия? Зеро представляет новый номер с левитацией», «Зеро даст благотворительное представление в Тулоне», «Зеро прогулялся по потолку Музея истории», «Женщина исчезает на глазах у зрителей». Судя по статьям, Зеро был обычным фокусником, я вздохнула, думая, что мы проведем пару скучных часов, глядя как распиливают женщин.

В разделе «картинки» было много фотографий, я пролистала ленту. На папу он был совсем не похож, но чувство, которое я не могла определить, не отпускало меня.

— Повезло нам с бесплатным шоу, да? – Ваня разглядывал толпу, которая прибывала, как морская вода во время прилива и заставляла нас троих придвигаться ближе друг к другу.

Наконец, амфитеатр переполнился настолько, что вход попросту закрыли. Те, кому повезло попасть внутрь, тесно расселись на сидения и ступеньки. Нас с обеих сторон подпирали два энергичных итальянских семейства, по виду – обитатели Ортигии: бабушки в черном и куча детей от младенцев до совершеннолетних. Зрители шумели, фотографировались, бегали в туалет и за водой. Так прошло не меньше получаcа, мы уже думали уйти, потому что соседи почти сидели у нас на коленях, а представление никак не начиналось.

Но тут погасли три сетки прожекторов, бивших на сцену, и наступила настоящая южная темнота – хоть глаз выколи, к тому же оказалось, что уличные фонари у театра тоже не горели, видимо, для усиления эффекта, на горизонте поднимался в небо отсвет от множества городских огней.

Зрители заволновались.

— Cosa e succeso?

— Perche la luce si spegne?

— Giovanni dove sei?

— Что они говорят? – спросила Настя.

— Волнуются, куда делся свет и куда исчез Джованни, — ответила я.

— Какой Джованни? – не поняла она.

Я собралась ответить, но в ту же секунду на сцену ударил мощный софит, очертил круг и осветил стоявшего в нем мужчину. Зеро стоял без улыбки, скрестив руки на груди, и смотрел в одну точку. В джинсах, толстовке, капюшон накинут.

— И это иллюзионист? – недоуменно спросила Настя, хмурясь.

— А каким он должен быть? – поинтересовался Ваня.

— Ну там в костюме или в плаще, а этот обычный какой—то, — ответила она.

— Это же современный иллюзионист, — заметил брат.

Пока они говорили, зрители заволновались, зашумели, потом, как нарастающий шум моря в шторм, снизу поднялись аплодисменты, захватывая верхние ряды. И вот мы уже хлопали в ладоши, а наши соседи преждевременно выкрикивали «Bravo!».

Зеро по—прежнему не двигался, и когда аплодисменты чуть стихли и его осветили вспышки фотокамер, он будто вышел из оцепенения. Он поднял руку и сделал энергичный пасс ладонью, и в зале с тысячей итальянцев наступила тишина. Все одновременно перестали аплодировать, говорить и даже дышать. Потом он сделал такой же пасс другой рукой, и на открытый театр опустилась тишина – исчез шум трассы и далекие автомобильные гудки, музыка из соседнего луна—парка. Стоявший над городом отсвет тоже исчез, не успела я сообразить, почему так произошло, как Зеро раскинул руки и взлетел над сценой. Зрители по—прежнему молчали, а Зеро плавно пролетел через сцену, остановился над средними рядами так, что мы увидели потертые подошвы его кроссовок. Он немного покачивался вверх—вниз, а зрители поднимались с мест и смотрели, что над ним, ведь должны же были крепиться где—то тросы, на которых он летает, но над Зеро было только черное небо с крапинами звезд.

Тем временем Зеро пролетел обратно к сцене. На нее вышли четыре человека в масках, и он плавно опустился между ними. Мы бешено зааплодировали. Зеро улыбнулся.

Через минуту помощники в масках выкатили на сцену большой серебристый куб на невысокой подставке. Зеро обошел его, приподнял крышку, помощники наклонили куб, чтобы все убедились, что он пуст. Потом он оглянулся на зал, осмотрел ряды, подошел к краю сцены.  Двигался он как—то плавно, по—змеиному, и несмотря на то, что смотрел он не на меня и был довольно далеко, все равно чувствовалась тяжесть его взгляда. И мне снова показался знакомым этот взгляд и то, как иллюзионист поворачивал голову, и запрыгивал на ступеньку выше. Зеро поднимался, рассматривая зрителей, пока не остановился на средних рядах. Он протянул руку сидящей с краю девушке, она протянула свою в ответ, и они спустились вниз, к кубу.

— Она с ними работает, — уверенно сказал Ваня, нарушив магию тишины.

— Да смолкни ты, зануда, — прошипела Настя.

Ваня в ответ только хмыкнул. Все сидели как загипнотизированные, даже младенцы смотрели, как Зеро что—то шепчет на ухо девушке, она кивает, и люди в масках помогают ей забраться в куб и закрывают его крышкой.

Как только крышка закрылась, помощник передал Зеро бутылку с прозрачной жидкостью и маленькую вещь, оказавшуюся коробком спичек. Он поднял и показал зрителям то и другое. Потом открутил крышку, полил жидкостью куб, чиркнул спичкой и поджег его. Зрители онемели от поворота событий и молчали. Мы с близнецами ошарашенно переглянулись. Куб сгорел за считанные минуты, и вот остались только слабо мерцающие угольки. Зеро взял поданный ассистентом сверток и развернул его – это оказался большой кусок черной материи. Широко взмахнув им, он накрыл подставку и то, что осталось от куба, отступил от него на несколько шагов, посмотрел на зал и потряс руками с растопыренными пальцами в сторону куба. Комичный жест и нарочито вытаращенные глаза иллюзиониста сняли напряжение зала, зрители засмеялись, зашептали и снова начали фотографировать и снимать видео. Зеро двумя пальцами взялся за середину ткани. Он медленно поднимал ее, пока не поднял на уровень своего роста. После он одним движением отбросил ткань в сторону, и под ней обнаружилась девушка, стоявшая прямо в пепле.

Прижав руки к лицу, она воскликнула:

— Oh dio! Questo e impossibile!

Зеро взял ее за руку и указал в сторону ее места. Пока она поднималась, зрители трогали ее, убеждаясь, что она настоящая. Когда она поднялась выше, я заметила, что ее белые босоножки испачканы золой. Наконец она села на свое место.

— Близнецы, — сказал Ваня. Настя цокнула и закатила глаза.

Под непрекращающиеся «импоссибиле» помощники убрали со сцены куб, и Зеро остался посередине.

— Snow! Let it snow! – крикнул Зеро, подняв голову в небо. (Пусть пойдет снег. Англ.)

Не успели мы ничего сообразить, как прямо из горячей небесной темноты на нас стали падать огромные снежные хлопья. Я смотрела, как они падают ниже и ниже, и вот уже зрители на первом ряду ловят снежинки ртом, некоторые протирали объективы камер.

— Stooooop! – неожиданно закричал Зеро, и снежинки стали падать медленнее, пока не остановились совсем. Несколько были прямо у меня перед глазами, они зависли в воздухе и начали таять, как тают снежинки на ладони: сначала исчезают хрусталики по краям, потом ближе к середине. Получившиеся капли воды разом рухнули на амфитеатр, каскадом покрывая ряд за рядом. Зеро, все еще стоявший лицом к небу, вытер воду с лица. Зрители заревели от счастья. Зеро поклонился.

— Как он это сделал? – прошептал Ваня себе по нос.

Пока зрители вытирались и протирали залитые водой телефоны, шла подготовка к следующему номеру – помощники поправляли что—то на сцене, из—за сплошной черноты было не разобрать, что именно, делали друг другу непонятные знаки.

Помощники наконец ушли. Зеро смотрел в зал с хитрой улыбкой. Ничего не происходило, и люди, припеченные ожиданием, вскакивали со своих мест, кто—то прижимал руки к груди, кто—то требовал продолжения. Зеро жестом заставил зал замолчать, и тут же упал занавес, определявший сцену, и мы увидели, как помощники выводят на сцену слона. За каркасом, на который крепился занавес, была видна ограда театра, прожекторы выхватывали ее и деревья за ней. Слона заводили через арку каркаса.

— Что они будут с ним делать?

— Права слона не нарушат, не бойся, — отозвался Ваня, и мы стукнули его с обеих сторон.

Слон стоял в центре сцены. Он нервничал, переступал с ноги на ногу и снова затрубил. Зеро погладил его по хоботу, и слон мгновенно успокоился, замер – всех одинаково зачаровывал гипнотический взгляд иллюзиониста. Зеро отступил от слона на несколько шагов, поднял руку (зал задержал дыхание) и резко ее опустил. Нас ослепила вспышка, а через секунду мы увидели, что от слона на сцене остались лишь поводок и толстый ошейник. Зрители вскакивали с мест, некоторые побежали за сцену, и метались у ограды, оглядываясь, но слона там не было. Пошумев, зал зверски зааплодировал, а Зеро скромно поклонился.

Зеро подождал, пока все вернутся на свои места, но зрители продолжали изумленно восклицать и приподниматься. Снова засверкали вспышки фотокамер. Иллюзионист поднял голову к небу. Все подняли головы вслед за ним, и уже только по тому, как он смотрел в звездное небо, как поднял руку и показал пальцем вверх, мы разом поняли, что сейчас будет что—то потрясающее. Напряженно вглядываясь в темноту, я снова услышала, как вдалеке трубит слон, и мельком подумала, что все же его увели, спрятали от зрителей, продолжая ждать, что принесет вечернее небо. Тем временем слон трубил все громче и ближе, и наконец прожекторы высветили гигантские слоновьи ноги, а затем и всего слона. Он висел в воздухе, покачиваясь, как до него – Зеро, прямо над средними рядами. Его обшарпанные морщинистые ступни угрожающе нависали прямо над головами зрителей. Когда прошло первое изумление, зрители бросились оттуда врассыпную по головам соседей. Через несколько секунд под слоном никого не было, но слон, повисев немного, проплыл к сцене и плавно на нее опустился. Зеро поцеловал его в хобот, а зал взревел. Нет, никто не аплодировал. Все кричали, стучали ногами, прижимали руки ко рту и щекам. Зеро раскланялся, а мы с Настей, совсем как итальянцы, изумленно кричали и изо всех сил хлопали в ладоши. Только сидящий между нами Ваня, дождавшись, когда все немного стихнут, приподняв бровь, убежденно сказал:

— Проекция. Или зеркала.

— Да успокоишься ты уже, или нет, — я бешено зашептала, повернувшись к нему. Всем своим видом и словами он разрушал магию Зеро, не давал мне погрузиться в нее, выдергивая в реальный мир.

Он увидел мое лицо, замолчал и повернулся к сцене.

Там была смена действия – помощники крепили черный занавес, а Зеро с нарочито таинственным лицом показывал детские фокусы с картами и платками, какие показывали клоуны на всяком детском дне рождения. Зеро давал нам отдохнуть от своего гипнотического взгляда, и зрители, убежавшие от слона, вернулись на места. Все снова достали телефоны, защелкали камерами. Когда магия рассеялась, я как—то расслабилась, растеклась, насколько было можно на тесных скамейках. Сразу же донеслись далекие гудки автомобилей. Другие звуки города, не сдерживаемые Зеро, поплыли в уши. У меня зачесалась пятка, я нагнулась, чтобы устранить это недоразумение, посмотрела на близнецов. Ваня смотрел, как я чешусь, Настя фоткала сцену, а потом, перевернув камеру, сделала большие глаза и щелкнула селфи.

Зеро поднял руку вверх. Он стоял посередине сцены, за ним – четыре его помощника. Зеро развел руки в стороны, развернул ладони к зрителям, и быстро хлопнул. Зрители молчали. Зеро оглянулся на ассистентов – те стояли неподвижно, сложив руки за спиной. Его лицо со сведенными бровями ничего не выражало, поэтому непонятно было, что происходит – это часть сценария или произошла какая—то ошибка.

Зеро снова развел руки ладонями вверх и снова хлопнул. Я во все глаза смотрела на сцену, но ничего не замечала. В это время все четыре помощника сняли маски и отбросили их в сторону, но под ними оказались точно такие же, ярко—красные. Трое ассистентов встали рядом с Зеро, отрезая ему путь в любую сторону. Мы с близнецами переглянулись. В зале заволновались – никто еще не понимал, что происходит, но зрители уже нацеливали на сцену камеры.

Четвертый помощник, подошел ближе к зрителям и начал очень быстро говорить на итальянском. Через минуту зрители начали охать и ахать.

— Нина, что он говорит, ты понимаешь? – затормошила меня Настя.

— Нет, слишком быстро. Не различаю слова. Кажется, что—то про шарлатана, — ответила я, прислушиваясь к человеку в красной маске, но напрасно – он расходился, становился все эмоциональнее. Зрители переглядывались, кто—то возмущался, кто—то вставал, чтобы уйти.

— Что происходит? Это часть шоу? – спрашивала Настя, дергая меня за руку.

— Нет, не часть, — ответил за меня Ваня. – Кажется, вашего Зеро разоблачают.

— В смысле? – не поняла Настя.

— Раскрывают секрет его фокусов, — ответил он, усмехнувшись. – Мы попали на историческое событие.

— Да!? – Настя судорожно достала телефон и стала снимать видео.

Человек в красной маске продолжал говорить, зрители шумели, непонятно почему – хотели ли чтобы разоблачители ушли, или были возмущены тем, как Зеро выдавал трюки за магию.

— Почему нет карабинеров? – спросила я, и в тот же момент увидела, как они подсаживают друг друга, чтобы перелезть через высокую сетчатую ограду. Вот два карабинера одновременно оказались на нашей стороне и бежали к сцене, и в ту же секунду, как их ноги коснулись сцены, человек в красной маске хлопнул в ладоши. Красные маски сорвались с места, побежали вверх по амфитеатру, в паре метров от нас выскочили в верхнюю часть, обдавая нас разогретым воздухом, и растворились в темноте. Карабинеры исчезли следом.

Зеро в одиночестве стоял на пустой сцене. Охрана и другие карабинеры перелезали через забор. Одни бросились за красными масками, другие осматривали зал и Зеро. Он кинул последний взгляд в зал, потом, не обращая ни на кого внимания, сбежал со сцены, ловко перелез через забор и исчез из виду.

Зрители стали подниматься и двигаться в сторону выхода.

Мы медленно, пропуская вперед семьи с детьми и старушек, спустились вниз. До ворот было метров сто, и фонари освещали сгрудившуюся толпу – ворота все еще были заперты.

— Смотрите, они закрыли ворота и оставили полицейских снаружи. Умные, правда?

— Не полицейские, а карабинеры, — поправила я. — У них черная форма, а у полиции – синяя.

Я хотела рассказать, чем они еще отличаются, но ворота, наконец, открыли и зрители хлынули из амфитеатра. Сзади нас поджимали, поэтому мы, переваливаясь, как пингвины, медленно пошли к выходу.

— Как в метро в час пик, — заметила Настя.

Ей было, как всегда, весело, она толкалась, вертела головой и подмигивала карабинеру, строго глядящему на нас со стороны. Я оглянулась на сцену. С обратной стороны она выглядела прозаичнее: тонкий блестящий каркас. Сквозь нее в глаза били прожекторы на трибунах.

— Почему не было охраны? – спросил Ваня.

— Ну не знаю. Может, на них никогда не нападали?

В этот момент мы подошли к выходу, открыта была только калитка, куда проходили по двое. Мы протиснулись и оказались на небольшом пятачке, где днем парковались машины посетителей Греческого театра – это памятник античной архитектуры. То, что произошло в следующие три часа, до сих пор кажется мне сущим безумием.

Глава четвертая

В которой герои получают 14 песчанок.

Мы вышли на парковку перед Греческим театром. Тут было свободнее, люди расходились в нескольких направлениях. Мы взялись за руки и направились в сторону Ортигии. Был душный влажный вечер. Деревья протягивали тени в свете желтых фонарей.

Впереди к группкам прохожих приставал пьяный. Он зигзагами переходил от одних к другим, размахивал руками. От него отшатывались. Мы обошли его подальше. Это был мужчина, японец. Обычный, ничего такого, просто перебрал вина.

— Может, доведем до гостиницы? – предложила я. – Пока его не ограбили.

Но пока близнецы думали, мужчина исчез за перекрестком.

Мы неторопливо двинулись дальше, дошли до улочки с уютными скамейками.

— Давайте посидим, — сказала Настя, плюхаясь на деревянное сидение. – Духота страшная. – Она прислонила руку к голове и тяжело дышала.

И тут откуда—то сзади появился японец. Он схватил Настю за плечо и мычал, пытался что—то сказать.

— Ай, отвяжись, — Настя отцепила его руку и соскочила со скамейки.

Но он не отвязывался, мычал, обошел скамейку и рухнул прямо на асфальт. В свете фонаря было видно, как он гримасничает.

— Кажется, он не пьяный, — сказала я. Закралось страшное подозрение.

— Нина, — испуганный голос Вани, — помнишь по курсам по неотложной помощи, как определяется инсульт?

У меня заныл живот, я зажмурилась и стала перечислять:

— Головная боль, тошнота, головокру…

— Да не у тебя инсульт, а у кого—то другого!

Японец громко бормотал.

— Асимметрия лица, — прошептала Настя.

— Give me a smile, — я нагнулась и тряхнула мужчину за плечо, чувствуя, как живот закручивается в узел и вот—вот произойдет что—то страшное. Перед глазами расцветали черные цветы, лилии и олеандры. (*Улыбнитесь. Англ.)

Он улыбнулся правой частью лица, левую перекосило, она будто утекала в другую сторону. Мы в ужасе отпрыгнули на несколько шагов, но потом взяли себя в руки.

— Вызываю скорую, — кинула я близнецам.

Они кивнули и склонились над мужчиной, пристраивая его голову удобнее.

Я тупо смотрела на цифры в телефоне – скорую на Сицилии вызывать еще не приходилось. Оглянулась – улица была пуста, как нарочно все поклонники Зеро разошлись. Наугад набрала 112. За другом конце заиграла музыка и приятный женский голос, очевидно, просил подождать.

Я смотрела, как Ваня и Настя крутились возле японца, потом сели возле него прямо на асфальт. Японец бормотал, и Ваня пригнулся ниже, пытаясь расслышать.

— Что он говорит? – спросила я. В трубке все еще играла музыка.

— Не пойму, чушь какую—то, — ответил он.

— Тоже признак инсульта, — хрипло сказала Настя, судя по голосу, она была напугана, а она никогда в жизни не пугалась.

— Что? Не понимаю, — сказал Ваня, и потом повторил, — Repeat, please, I don’t understand you. What mice? – И громче. — Он говорит что—то про мышей. Похоже на осмысленное.

Мне наконец ответили. Мужской голос, и, конечно, на итальянском.

— Uomo…, — сказала я, с трудом вспоминая слова, — ferire.

Предположительно фраза должна была означать «мужчина плохо себя чувствует». Мне в ответ полилась быстрая итальянская речь. От бессилия у меня потекли слезы.

— We need help. Here is man… man insult… insulto! – крикнула я в трубку.

— It’s a police, — ответили мне. – Call 118. (Это полиция. Звоните 118. Англ.)

Я сбросила звонок и набрала 118. В трубке снова играла музыка, и приятный голос просил подождать.

— Он живой? – крикнула я близнецам.

— Да, и все еще пытается что—то сказать, — ответил Ваня. — Сколько у него времени, помните? – спросил он.

— Три часа, — ответила я.

— Это с начала приступа, — поправила Настя. – Мы не знаем, когда он начался.

Мы помолчали. Их сосед забормотал.

— Слушайте, кажется, это не чушь, — сказал Ваня. – Он говорит, что у него в квартире мыши, которых нужно спасти.

— Наверное, у него дома хомяки и он беспокоится, что они умрут с голоду, — сказала я.

— Нашел о чем беспокоиться, — сказала Настя японцу.

В это время мне ответили, и я стала судорожно объяснять в трубку по—английски, что мы нашли человека и у него инсульт. И что скорой надо немедленно приехать. На той стороне попросили адрес. Несколько тягучих минут я бегала туда—обратно, пыталась найти табличку с улицей и номером ближайшего дома. Вызов вроде как приняли, трубку положили. Оставалось ждать. Я вернулась к близнецам.

— Tell me your address, — просил Ваня японца. (*Скажите ваш адрес. Англ.)

И опять бормотание.

• Какая тебе пицца? – возмутилась Настя.
• Пицца шата фуциа. Ты понимаешь? – спросил меня Ваня.

Я зажмурилась, и в мозгу заметались три слова: пицца шата фуция, пицца шата фуция, и вдруг правильные слова зажглись, как неоновая вывеска.

• Пьяцца Санта Лючия!! – закричала я.
• Записываю на телефоне, — ответила Настя. – А номер дома?
• Покажите ему на пальцах, — подсказала я.
• Один. Четыре. Четырнадцать, — наконец сказал Ваня.
• Вы же не думаете пойти спасать его хомяков? – подозрительно спросила Настя.
• Конечно нет, — ответила я. – Вдруг у него нет документов, будем знать его адрес для скорой.
• Или для морга, если за ним приедут позже чем через два часа.
• ВАНЯ!!!

Японец закрыл глаза и притих. Мы боялись проверить, жив ли он.

Всего через несколько минут, отчаянно визжа и переливаясь яркими цветами, к нам подлетела скорая. Парамедики моментально загрузили несчастного в машину и укатили, оставив нас на пустой улице. Адрес мы не сказали.

— Что это было? – спросил Ваня, когда мы поплелись в сторону дома.

Мы прошли с километр, запущенные узкие улицы с безликими домами сменились нарядными зданиями с высаженными кустарниками. Дорогу освещали круглые фонари. В уличных кафе за столиками сидели поздние посетители за бокалом вина.

Настя остановилась.

— Слушайте, это, конечно, бред и все такое, но…

— Хочешь спасти хомячков? – спросил Ваня.

— Если дома никого нет, они умрут от жажды за сутки. Нальем воды в поилку, насыпем корма, а утром найдем его в больнице, — согласилась я, разворачиваясь. – Вы запомнили адрес?

Настя прочитала адрес с телефона, я ввела его в приложение с местными картами.

— Это недалеко от того места, где мы его нашли, — сказала я.

Мы пошли обратно. Центр снова сменился пыльноватыми неухоженными улицами. Легко нашли нужный дом с большой табличкой с номером. Обыкновенный двухэтажный домик, такие же лепятся друг ко другу вдоль по улице, сколько хватает взгляда. Узкая синяя дверь, верхняя часть – из рифленого стекла. Ни в одном окне не горел свет.

— Половина двенадцатого, — сказала я, заглянув в телефон.

Позвонили в звонок, постучали. За дверью не раздалось ни звука. Ваня потянул дверь, потом толкнул от себя.

— Закрыто.

— Конечно, о чем мы думали, — разочарованно сказала Настя.

— Подождите. – Я начала соображать.

Приподняла пыльнющий коврик у двери, под ним было пусто. Постучала по синему почтовому ящику. Внизу глухо звякнуло. Я ощупала дно, подцепила ногтем небольшую выпуклость, и ключи упали мне в руки.

— Только накормим хомяков и обратно, — повторял Ваня, пока мы поднимались на второй этаж.

Мы поднялись, нашли выключатель и оказались в довольной большой комнате. С первого взгляда показалось, что она похожа на лабораторию в мамином НИИ. Но когда я огляделась, оказалось, комната на самом деле разделена на «жилую» и «лабораторную» части. Жилая занимала всего несколько метров в углу: диван, на нем в беспорядке валялись подушки и два пледа, в углу у дивана высилась гора пустых коробок из—под пиццы, впритык к ней стоял низенький журнальный столик, заставленный грязными тарелками и кружками. Лабораторная часть, напротив, была образцом чистоты и аккуратности. Столы и шкафы. На столах стояли микроскопы, герметичные коробки с инструментом, похожим на маникюрный, был отдельный стол для бумаг с папками, ноутбуком и пробковой доской на стене. На доске – множество разноцветных бумажек с заметками, на них – неразборчивые надписи, как пишут врачи, над ними приколот обычный лист А4 с жирно обведенным маркером словом «Progress».

В дальнем от нас углу стоял огромный белый шкаф, похожий на холодильник. На диван с подоконника был направлен низко гудящий вентилятор. Ваня выключил вентилятор, и в комнате сразу стало тише, но оказалось, что белый шкаф тарахтит как старый холодильник у нас дома.

Мы прошлись по комнате. В середине на составленных вместе двух столах было сооружен лабиринт. Извилистые ходы с толстыми стенками. Лабиринт был только что достроен – тут же лежали куски стен и инструменты для резки. Я взяла один из кусков. Легкий, похоже, пластик, молочно—белый, непрозрачный. Настя поддела ногой гору пустых коробок из—под пиццы, и она шумно рассыпалась.

— Тут нет никаких мышей, — сказала Настя. – Давайте—ка убираться, пока не влипли во что—нибудь.

Но было уже поздно.

Ваня открыл гудящий белый шкаф, и, увидев, что внутри, громко охнул. Мы медленно подошли, понимая, что в тот самый момент уже влипли по уши. Заглянули в шкаф, оказавшийся оборудованным вольером с вентиляцией, датчиками влажности и температуры. Там в многоуровневом аквариуме от пола до потолка спали, бегали в колесе и играли песчанки.

— Четырнадцать, — прошептала Настя.

Некоторые из них подбежали и смотрели на нас через стекло. Самые обычные разноцветные песчанки: дымчатые, белые, черные, рыжие. Из головы каждой из них торчал проводок длиной в сантиметр, на конце – крошечная красная лампочка.

Глава пятая

В которой герои принимают важное решение.

Некоторое время мы молчали. У меня в ушах нарастал шум прибоя, к горлу что—то подкатывало, не разобрать – «С»—страх или «П»—предвкушение.

— Что это с ними? – наконец произнесла Настя.

— Наверное, это подопытные крысы, — ответил Ваня. – Это же лаборатория.

— Песчанки, — сказала я.

— Что?

— Это не крысы, а песчанки. Они из другого подсемейства.

— Какого еще семейства?

— Песчанковые. Иногда их выделяют в отдельное семейство — Gerbillidae.

Настя с Ваней смотрели на меня как на сумасшедшую.

— Что? Они были у мамы в лаборатории. Для опытов, вместо мышей.

— Твоя мама проводила опыты на мышах? – подозрительно спросила Настя.

Я пожала плечами.

— Она же микробиолог.

— Давайте закончим светский разговор и решим, что с ними делать, — прервал нас Ваня.

— Что тут думать? Конечно, забрать и позвонить в общество защиты животных, — ответила Настя и стала рассматривать панель управления вольером. – Это же бесчеловечно – залезать в мозг к мышам. – Она нажала на несколько кнопок, и в вольере потухло освещение, шкаф перестал жужжать и вибрировать.

— Эй—эй—эй, ты что? – Ваня бросился включить его снова, но сестра загородила панель. После короткой потасовки он неуверенно отступил, а Настя принялась искать дверцу. Она нашлась на самом нижнем этаже мышиного дома, простая задвижка вниз—вверх.

— Куда их можно посадить? – спросила она, оглядываясь.

— Если есть грызуны, значит, должна быть переноска, — выдала я на автомате фразу, которую слышала у мамы в лаборатории. У них всегда стояла на подоконнике клетка с пластмассовым поддоном и прикрученной поилкой.

Настя мгновенно нашла и вытащила из—под стола клетку с синим поддоном. К решетке был прикручен маленький голубой поильник. Она открыла клетку и отодвинула вверх задвижку вольера.

— Мы—ы—ы—ышечки, — Настя постучала ногтем по стеклу, — выходите, мы вас спасем.

Песчанки по одной спускались на нижний этаж, принюхивались и запрыгивали в клетку. Некоторые выпрыгивали обратно в вольер, но в конце концов все, кроме трех, спавших в одной куче на верхнем этаже, оказались в переноске. Настя принялась постукивать по внешней стенке, к которой они прижимались, чтобы разбудить их, а мы с Ваней присели на диван.

— Что будем с ней делать? – спросила я.

— Подождем. Сейчас приступ любви к животным пройдет, и запустим их обратно.

— Часто у нее такое?

— Приступы любви? Бывают иногда.

Насте удалось посадить в переноску всех мышей. Она закрыла дверцу и торжественно подняла их, демонстрируя прогресс:

— Все!

Мыши недовольно смотрели на нас сквозь прутья решетки. Лампочки на их головах тускло светились.

Настя пересчитала песчанок и направилась к выходу.

— Настя, стой.

Но она прошла мимо, обогнув нас, и начала спускаться. Я догнала на середине лестницы и взяла за локоть.

— Их нельзя забирать. Это подопытные мыши, а не домашние животные. Это воровство.

— А вы что предлагаете?

— Надо найти людей, кому этих мышей передать.

— Как?

— Посмотрим в документах на столе.

— Короче, вы смотрите, а я пока унесу их домой к Нинке, — ответила она и продолжила спускаться.

— Подожди, — остановила я ее. – Возьми корма на первое время. И нам надо узнать его имя. Попробуем найти родственников. Ну или коллег. Отдадим мышей.

Мимо дома проехала машина, осветив темную лестницу, нас и фотографии на стенах.

Настя подвисла на несколько секунд, потом здравый смысл победил. Она поставила переноску на ступеньки, поднялась, прошла к вольеру и стала шарить на полках возле него.

— Может, лучше остаться здесь и кормить их, пока кто—то не объявится? – предложил Ваня. Я видела, как его коробит от того, что происходит.

— Пока не объявится толпа родственников и не заявит права на песчанок…

Судя по звукам, проехавшая мимо машина, взвизгнув шинами, развернулась на перекрестке и поехала обратно. Она затормозила прямо перед входом, потом хлопнули две двери, и в дом заколошматили. Стук был адский, в четыре руки. Мы подскочили. Ваня спустился и закрыл дверь на цепочку, и тут же дверь открылась. Вместе с пряным ночным воздухом в дом ворвалась рука и быстрая итальянская речь.

— Что там такое? – в проеме показалась Настя. Она держала в руках коробочку с кормом.

— Не знаю. Наверное, полиция. Где—то была сигнализация, — ответил Ваня, подбегая к окну. В дверь продолжали колошматить. Он открыл окно и выглянул наружу.

— Тут невысоко. Будем прыгать.

— А может, все им объясним… — начала я.

Но Ваня сел на подоконник, перекинул ноги наружу и спрыгнул.

— Давайте за мной, тут мягко, — раздался снизу его голос.

Я выглянула наружу – темнота, светлая Ванина тень маячит прямо под окном.

— Давайте, пока они не сорвали цепочку.

Я оглянулась на Настю, она оторопело смотрела в сторону выхода. Разбилось стекло входной двери. Настя рванула к окну, но потом затормозила, развернулась, балансируя руками, и побежала к лестнице, через несколько секунд появилась вместе с переноской. От тряски мыши болтались туда—сюда.

— С ума сошла? Оставь их здесь! – крикнула я, перекидывая ноги наружу. Собравшись с духом, прыгнула, мысленно благодаря японца, выбравшего старый невысокий домик. Ваня подхватил меня на земле, на самом деле мягкой. В окне показалась рука Насти с переноской.

— Оставь их там!!! – зло заорал Ваня. Но переноска уже летела вниз, мы в четыре руки подхватили ее у самой земли. Следом за ней приземлилась Настя, выхватила у нас клетку.

В квартире раздался топот – полицейские поднимались по лестнице. Мы неслись через пятачок, оказавшийся расчерченным грядками огородом, старались бежать по дорожкам, но все равно наступали на петрушку и помидоры. Выскочили через деревянную калитку на освещенную улицу. Я оглянулась – две темные фигуры высунулись из окна и смотрели нам вслед. Это были не полицейские.

Мы бежали минут пять. Остановились, тяжело дыша, под фикусом.

— Надо отнести мышей в полицию, — сказал Ваня.

— Те люди в квартире – они не полицейские, — ответила я, задыхаясь.

— Какая разница, кто те люди? Отнесем – и все.

— Не нужны они полиции, как ты не поймешь. Если это был нормальный ученый и проводил законные опыты, то это не мыши, а результат научных, — я сделала паузу, чтобы отдышаться, — и… исследований. Надо кому—то их передать. Чтобы ухаживали за ними вместо того японца. – И еще длинные вдох и выдох. – Сам подумай, кто за ними будет смотреть? Поставят в участке на подоконник? Они там сдохнут на следующий день от жары.

— Вообще—то он был живой, когда его погрузили в машину, — напомнил Ваня.

— Все равно будет долгая реабилитация, — ответила я, — мы все это проходили. У меня пятерка по инсультам.

— А если ученый ненормальный и опыты незаконные? – спросил он.

— Тогда не знаю, — призналась я, — могу позвонить маме.

— Давайте отнесем в полицию. Они лучше нас разберутся, законные крысы или незаконные. — Ваня все больше раздражался.

Настя молчала. На нее в свете фонаря бросал тень огромный фикус. Она поставила переноску на мостовую. Вид у песчанок был несчастный, они тяжело дышали, будто сами только что пробежали километр.

Пока мы спорили о возможности или невозможности обратиться в полицию, она села на корточки и гладила мышей, просовывая пальцы в мелкую решетку, а потом сказала:

— Они меня видели.

Мы, онемев, уставились на нее.

— Когда я спустилась за клеткой, они, вернее, один мужчина, увидел меня в разбитое стекло. Они же разбили стекло, чтобы открыть дверь.

— Там было темно? – спросила я, надеясь, что они ответит «да», и мы займемся надуманным спасением песчанок дальше, я даже готова была отнести их в полицию, только бы больше не иметь дел с «мужчинами в черном».

— Нет, — грустно ответила она, — было очень светло, от фар их машины. Один точно хорошо меня рассмотрел. Я еще подняла голову и посмотрела на него.

— Чертовы мыши, чертовы мыши, — прошептала я.

— Знаете, что, — продолжила она, — это в самом деле были не полицейские. И мне показалось, что с ними что—то не так. Ну, знаете, когда чувствуешь опасность просто так, когда смотришь на человека. Когда хочется держаться подальше.

Я с тоской вспомнила питерских чудовищ – плезиозавров, лепидосирен и кистеперых рыб и шепотом ответила:

— Знаю.

Мимо проехала машина, водитель, бородатый мужчина, внимательно на нас посмотрел.

Настя подняла клетку с мостовой.

— Идем отсюда.

Мы свернули на неосвещенную улицу и пошли в сторону Ортигии, прячась каждый раз, когда вдалеке показывалась машина.

Вход в Ортигию –широкий перешеек между островком и Сиракузами, по обеим сторонам от него покачивались на причале укрытые тентами рыбацкие лодки. Перешеек и несколько улиц за ним были ярко освещены, тут, в туристической части, еще встречались редкие прохожие и были открыты несколько ресторанов и кафе, хотя все они были пусты, и официанты снимали скатерти со столов и поднимали наверх стулья.

В катакомбах, как называла мама нашу улицу и несколько ближних, было темно, хоть глаз выколи, и стояла гробовая тишина – младенцы спали, телевизоры выключены. Мы включили фонарики на телефонах и пробирались к дому, поминутно попадая не туда и спотыкаясь о кошек, которые в это время выходили стаями на свои ночные бдения.

— Нас тут никогда не найдут, — прошептал Ваня, перешагивая через кошку.

— Они найдут нас за полминуты. Первая же бабка покажет улицу и дом. И еще в какой одежде вы приехали и какого цвета у вас чемоданы. Ну и заодно – что мы ели на завтрак позавчера, — ответила я, открывая дверь домой. Замок проскрипел, и мы вошли в гостиную.

Ночами в Ортигии особенно остро пахло морской сыростью. Когда солнце заходило, запах выползал из каменных стен. Душащая сырость была приложением к морю и солнцу, но она была непереносима. Ночами она заползала в нос и мешала спать. Сегодня, после ночной прогулки, она ощущалась особенно остро – сыростью тянуло от ковров на полу, от дивана и особенно она сочилась сквозь щели входной двери, заползала в нос и кружила голову.

Ваня ходил туда—обратно по комнатке, Настя доливала воды в поилку и тихо говорила что—то мышам.

— Тупо получилось, — заключил Ваня после десятой проходки.

— Ничего не тупо, — возразила сестра из ванной, — кто знает, что бы было, если бы не мы.

— Бы—не—мы—не, — передразнил ее брат. — Откуда ты знаешь, что у них там в башках? Может, это датчики слежения?

— Не передохнут! У меня точно не передохнут! Скорее я умру от твоего занудства! – выпалила Настя, и они начали обычную перепалку, переходящую с мышей на личности, потом обратно на мышей и опять на личности.

Пока они спорили, я смотрела издалека на песчанок, их огоньки делали маленькое красное зарево над переноской, и смутно вспомнила историю о ложных воспоминаниях. Открыла ноутбук, потом пришлось перезапустить роутер – он висел над входной дверью, — интернет тут вечно сбоил. И когда, наконец, в поисковике показались картинки мышей с лампочками на голове, повернула экран к близнецам. Их перепалка шла на убыль, поэтому они подошли ближе и наклонились.

— Имплантация воспоминаний? Это отрывок из научной фантастики? – спросил Ваня, пробежав глазами статью.

— Это новость от прошлого года, — ответила я. — В некоторых лабораториях удалось внедрить в мозг мыши ложное воспоминание.

— Давай попроще, да?

— В мозг записали информацию о том, чего на самом деле мышь не испытывала. Вроде электрическими импульсами. С устройства на устройство. Например, где лежит корм. Не знаю точно. – Я запнулась, вспоминая, что для этого требовалась операция на мозге мыши.

— В прошлом году? И что с той крысой? – подозрительно спросила Настя, вытягивая голову к экрану.

— Не знаю. Неважно. В общем, это направление в нейрофизиологии, которое типа очень перспективное и находится в самом начале развития. Мама говорила, что потом, если опыты на мышах будут успешными, можно будет вживлять информацию в мозг человека.

— Как в «Матрице»? Раз – и ты умеешь кунг—фу?

— Скорее всего, теоретические знания.

— Ооо, да, вживлю себе учебник по истории, — отозвалась Настя.

— И эти песчанки – типа первый шаг и все такое.

Мы разом обернулись в сторону переноски. Песчанки стояли на задних лапах и смотрели на нас, маленький светящийся отряд.

— Надо отдать их обратно, — заключила я.

— Правильно. Отнесем в полицию, — облегченно сказал Ваня и повернулся в сторону клетки, но мы с Настей схватили его за футболку и потянули обратно. Он пытался вырваться, и у него получилось – в два прыжка он оказался в ванной и схватил переноску, мыши не удержались на ногах, отлетели и шмякнулись о дальнюю стенку. Мы попытались выхватить клетку, он не отдавал – мыши болтались в переноске и падали с ног, пока клетка наконец не оказалась у меня в руках.

— Это не просто песчанки, — потрясла я клеткой перед красными Ваней и Настей, — это научное достижение, осторожнее с ними.

— Стой! – воскликнул Ваня, протягивая руки к переноске.

Я отступила, пряча ее за спину.

— Да стой ты, дай сюда, — сказал он, отбирая у меня клетку. Он заглянул ей под дно. – Ага! Вот оно!

— Что? – одновременно спросили мы с Настей, заглядывая туда же.

К синему пластиковому поддону была приклеен бумажный прямоугольник размером с палец. На нем был штрих—код, а под ним надпись: «Virile Mind Srl. property».

Мы втроем бросились обратно к ноутбуку, я успела первой, и, вбив в гугле «Virile Mind Srl», получила в первой же строчке результат. С сайта Virile Mind на нас смотрели милые белые мыши, взятые из фотобанков и сообщалось, что компания занимается исследованиями в области нейрофизиологии.

— Они ставят устройство в область гиппокампа и передают сигналы, — сказала я.

— Ткни в «Our Team», — посоветовал из—за моего плеча Ваня.

Я послушно ткнула, и как только страница загрузилась, они с сестрой закричали, тыкая в портрет японца:

— Вот, вот он!!

— Акихиро Фукуда, — прочитала я с экрана. – Найдем его в больнице?

Настя пожала плечами:

— Скорее всего, после инсульта он не может говорить. И потом, что за подозрительные люди были в его квартире?

— Надо позвонить в их компанию и сказать, чтобы забрали мышей, — гнул свою линию Ваня.

Он открыл раздел контактов и стал набирать указанный телефонный номер, было слышно, как в трубке раздаются длинные гудки. Прослушав десять гудков, он сбросил вызов.

— Час ночи, — напомнила ему сестра.

— А, точно, — он цокнул языком с досадой.

— Тут написано, что офис у них в Палермо, — сказала я, взглянув на страницу контактов.

Они оба наклонились над моим ноутбуком, читая страницу.

— Как он оказался здесь, да еще и с мышами?

— Может, он сам их украл? Типа присвоил себе достижения, — предположила Настя.

— Или забрал свои достижения с собой, пока их не присвоил кто—то другой, — ответила я.

— Раз мы не можем вернуть их Фукуде, значит надо дозвониться до их офиса в Палермо и попросить их забрать. Давайте, в общем, спать, — подытожил Ваня, садясь на кровать.

— Спать после всего, что было!? – возмутилась Настя.

— Есть другие предложения?

— Ну… нет.

В это время с улицы раздался шум хлопающих дверей, быстрая итальянская речь нескольких голосов. Мы подскочили и растерянно смотрели друг на друга.

— Нашли. Я же говорила, что быстро найдут. Бежим, — сказала я, кидая в рюкзак зарядку для телефона и ноутбук.

— Куда бежим? – Настя оторопело смотрела на меня.

— Не знаю, надо отсюда уйти, — ответила я, закидывая рюкзак на плечо и хватая валявшуюся на диване кофту. – Слушайте, я понимаю, вам это кажется безумием, но мне хватило прошлого года и не хочется проверять. Возьмите документы, зарядки и деньги. Когда выясним – вернемся.

Они за считанные секунды покидали в рюкзаки вещи. Пока голоса бродили вокруг нашей квартиры, они не могли найти вход в кромешной темноте, мы тихо вышли из гостиной и пошли в сторону, где голоса становились все тише и тише. Я выглянула из—за угла: к нашему дому подошли три силуэта, как я и предполагала, две угловатые крупные тени – преследовавшие нас мужчины и одна из постоянных обитательниц катакомб. Когда они громко постучали в дверь, мы втроем спешили к выходу из Ортигии.

Глава шестая

В которой герои покидают Сиракузы.
— Быстрее. Надо выйти из Ортигии, мы тут как мыши в аквариуме, — сказала я, разгоняясь и поворачивая с одной улочку на другую.

Память вела меня по воображаемому лабиринту: вот тут, на перекрестке, надо повернуть налево у выщербленного камня на уровне глаз, а после перекрестка, где горой стоят деревянные ящики, повернуть направо. Дальше – мимо нарядного дома с цветами на подоконниках (улица чистая, кошками не пахнет) еще метров пятьдесят, и выходишь на соборную площадь, а оттуда по центральным прямым улицам – к выходу из островка. Я видела лабиринт нарисованным, вид сверху: ящики, дом с цветами, три движущиеся по нему точки – я впереди, следом – Ваня, за ним – Настя с клеткой. Настя тяжело дышала сзади. В одной руке она держала коробку с кормом, в другой – переноску с песчанками. Она ничего не взяла, кроме коробки и клетки. Хорошо, что в квартире не успела снять рюкзак – там у нее документы и кошелек.

Я поторапливала их, пока мы не перешли перешеек. Потом быстрым шагом еще с километр, несколько раз поворачивали, когда впереди показывался силуэт человека или фары машины. Свернули на темную улицу: ни единого фонаря, окна не светятся. Присели отдохнуть у крошечного кафе, торговавшего замороженным йогуртом. Утром ребристая металлическая дверь и окно поднимались вверх, открывая лоток с добавками – фрукты, шоколад, орехи, конфитюр. К дальней стене крепились автоматы с ванильным и клубничным йогуртом. У лотка в тени пальм стояли скамейки и качалки для детей: веселая пчелка, веселая собачка и веселая лошадка, показывавшие в улыбке непропорционально большие человеческие зубы.

Мы присели на скамейки и немного отдышались.

— Ты знаешь, куда идти? – спросил Ваня.

— Сейчас нам лучше уехать. Завтра дозвонимся до их компании, все расскажем и решим, что делать дальше.

Близнецы внимательно на меня смотрели, видимо, ожидая дальнейших указаний.

— Перестаньте на меня пялиться. Я тоже не знаю, что делать.

— У тебя хотя бы опыт есть, — мрачно сказала Настя.

— Не очень—то вы верили мне в прошлом году, — раздраженно ответила я, вспоминая, как один на один сражалась со своими чудовищами.

— Теперь верим, — поспешно ответила она.

— Да, — неуверенно подтвердил Ваня.

Я вздохнула. Опять море—раздражение поднималось, приливало, бурлило во мне. Я закрыла глаза и отогнала подальше серые пенистые волны. Они становились меньше, отхлынули дальше, обнажив мелкий желтый песок с обломками ракушек.

— Куда можно уехать ночью? – спросила Настя.

Глубокой ночью уехать можно было только в одно место.

— Идем, — сказала я, вставая.

Мы встали. Ваня попытался забрать клетку у сестры, но она не отдала, дернув рукой. Тогда он взял ее рюкзак и повесил на другое плечо.

— Куда? – спросила Настя.

Я показала рукой. Становилось холодно, с моря потянул неприятный ветер. Через пару километров мы проходили мимо освещенного участка с крупной надписью «Carabinieri». Через большие окна было видно, как внутри сидит дежурный и говорит по телефону. На стульях у стены – несколько посетителей.

Ваня задержался у участка, у него еще оставалась капля надежды, что безумие можно остановить.

— Может, сюда? Все им расскажем.

Но нас несло, как лавиной. Мы с Настей подхватили его с двух сторон и потащили дальше. К ней вернулось ее задорное настроение, которым мы всегда заражались.

— Ни шагу назад! К черту карабинеров, вперед, к приключениям!

Полчаса спустя мы сели в автобус и мгновенно уснули. А еще через час водитель разбудил нас. Я с трудом открыла глаза – он тряс меня за плечо. Автобус был уже пуст. Водитель без остановки говорил и показывал в сторону выхода. Мы поднялись и вышли, зевая и протирая глаза. Маленький автобус скрипнул дверью и начал разворачиваться на пятачке.

Но чего—то не хватало.

— Ой, мыши—то! – воскликнула Настя и побежала за ним. – Стой!!! Стоооооой!

Автобус резко затормозил. Дверь со стуком открылась. Настя забежала в салон под аккомпанемент монолога водителя. Он эмоционально выражал мнение по поводу пассажиров, забывающих свои вещи.

— Да иди ты! – весело ответила ему Настя и выпрыгнула с клеткой в руках. Дверь снова закрылась, автобус зарычал и наконец уехал.

Мы второй раз за сутки стояли под красными буквами «Aeroporto di Catania».

— Что мы тут делаем, объясни? — попросил Ваня.

— Скрываемся от преследователей. Утром уедем и пересидим в Катании, пока не дозвонимся до Палермо.

Мы вошли в аэропорт. Там было тихо и пусто – ночные рейсы здесь редки. Нашли в дальнем углу несколько шезлонгов, улеглись на них и мгновенно уснули.

В семь я проснулась – Настя щекотала мне нос мышиным хвостом.

— Отстань, — я отвернулась, но она стала щекотать мне шею. Пришлось сесть на шезлонге. Голова болела как при гриппе.

— Смотрите, у них на конце хвоста – кисточки! – сообщила Настя.

Ваня сидел на соседнем шезлонге, держась за голову, он повернулся и посмотрел на меня. Глаза у него были красные.

— У тебя глаза красные, — сказал он мне, встал и ушел.

Я свалилась обратно на шезлонг.

— Куда он утащился? – спросила я, натягивая на голову капюшон, одновременно понимая, что у этой кофты нет капюшона, вот засада.

— Нууу… туда показывают стрелки в туалет, — ответила Настя. Она посадила песчанку себе на ладонь и поглаживала за ушами. Песчанка растеклась по ладони, от удовольствия прикрывая глаза.

— Знаешь, если дернуть ее за эту кисточку, она ее отбросит, как ящерица хвост. Это у них эволюционный защитный механизм, — сказала я и снова потянула руку к несуществующему капюшону.

— Откуда ты все это знаешь?

— Говорю же – они были у мамы в лаборатории. Один раз одна песчанка удрала из клетки, мы стали ловить ее, я схватила за хвост, и кисточка осталась у меня в руках.

— И что? Она умерла?

— Наверное, много же лет прошло.

— Да я про хвост.

— Нет, конечно. Так и жила потом без кисточки.

— Аааа, — протянула она, сажая мышь обратно в клетку. – Я за ними тут понаблюдала. Вот эта серая у них – главная.

Она собралась рассказать еще о мышином социальном устройстве, но вернулся Ваня. Выглядел он бодро.

— Там есть автомат с одноразовыми зубными щетками и мылом. И паста тоже есть.

— Ты, конечно, оставил пасту еще на один раз?

— Конечно, — он довольно похлопал по карману толстовки, и там зашуршало.

— Предусмотрительный, — протянула Настя.

— А то!

Мы пошли в туалет, где на стене висел автомат с «одноразовыми туалетными принадлежностями», так было написано на нескольких языках, и на русском тоже. Умылись, почистили зубы, положили остатки туалетных принадлежностей в карманы и вернулись к шезлонгам.

Ваня уже звонил по телефону, сверяясь с номером в ноутбуке.

— Не берут, — сказал он после очередного раза. Гудки были слышны даже нам.

— Еще бы. Половина восьмого, — ответила я, взглянув на огромное табло прилета на стене.

— Есть хочется, — протянула Настя, насыпая корма в клетку прямо через прутья. Мыши суетились, хватали кому что попадется – семена, брусочки сушеных фруктов и с аппетитом их ели. В животе заурчало.

— Давайте уедем отсюда, там разберемся. Охранник на нас пялится.

Минут через пятнадцать мы ехали в ярко—желтом автобусе в Катанию. Кроме нас в автобусе была уборщица, которую мы видели в туалете, маленького роста и похожая на бульдожку.

Я постоянно оглядывалась – не едет ли кто за нами, подозрительно осмотрела нашу спутницу, но в ней не было ничего интересного, и на время успокоилась. Настя сидела впереди и фоткала все подряд. Мы с Ваней сидели рядом и смотрели в разные стороны. Я знала, что он наблюдает за мной. Его пристальный, изучающий взгляд нервировал, но я делала вид, что ничего не замечаю. Я пыталась понять, что чувствую к нему сейчас, но вместо очевидной «Л»—любовь выходили какие—нибудь «РС»—растерянность или «СМ»—смущение. Прошел год с нашего с родителями бегства и нашего с Ваней прощания через толстое стекло гейта, которое не пропускало звуки. Я часто вспоминала, как приложила тогда ладонь к стеклу, и как он приложил свою по другую сторону. Вера выводила меня на разговор о нем, но после нескольких попыток перестала пытаться.

— Тебе нужно выработать эмпатию, — сухо говорила она. – Тогда тебе будет легче общаться с людьми.

— Не нужно, — хамила я. – Эмпатии мне еще мне не хватало.

— Нина, нужно открываться, — иногда она срывалась, когда я перегибала палку. – Нужно выходить из клетки, хоть иногда. – Она краснела, когда повышала голос. Я старалась выводить ее из себя хоть раз за сессию.

Я зажмурилась и прогнала из головы «Л», «РС» и «СМ», и заодно – хмурое лицо психотерапевта и ладонь, прижатую с противоположной стороны стекла. Глубоко вздохнула и открыла глаза. На коленях у меня была переноска с песчанками. Они дремали в своей тесной клетке, прижавшись друг к другу.

Невдалеке пускала дымок грозная Этна. Не было ничего пугающего или подозрительного в ярком солнечном утре, в безоблачном небе, в курящемся вулкане, даже в двух низко пролетевших военных самолетах вдоль берега моря, они, напротив, давали ощущение того, что мы под защитой. Меня усыпило мельтешение олеандров за окном, и я задремала, а когда окончательно проснулась, то увидела, что высоко стоящее солнце заливает город, а он просыпается – гудят автомобили, грузовички останавливаются у кафе и магазинов и выгружают коробки.

— Не спи, уже приехали, — будила меня Настя.

— Куда мы приехали? Это не конечная, – удивилась я, оглядываясь.

— Мы же договорились в автобусе выйти раньше, — ответила Настя.

— И ты кивала, — подтвердил Ваня.

Я вздохнула и потянулась за телефоном.

— Я уже звонил, — сказал Ваня.

— И что?

— Не берут, — коротко ответил он, и потянул меня за собой.

Школьники в форме и мужчины в костюмах и галстуках спешили мимо. Мы прошли пару сотен метров, заглядывая в кафе – все они были еще закрыты, хотя внутри персонал уже расставлял стулья и принимал продукты от грузчиков. В одном бистро официант в высоком колпаке и переднике выставлял на витрину блюда с пастой и лазаньей. Мы зависли у нее на несколько секунд.

Потом в первом попавшемся открытом лотке взяли по кофе с круассаном, отошли на площадь, где кругом стояли скамейки в тени высоченных деревьев. Тень была очень кстати – солнце жарило безумно, и даже под ее защитой я ощущала его горячие прикосновения к плечам и голове. Небо ослепляло, оно было пронзительно, яростно голубым продолжением моря. В нем проплывали разноцветные рыбки, за деревьями мелькнул тунец, сверкнул серебристой чешуей.

В величественное здание рядом с площадью входили подростки как мы и немного старше, в форме. Я не видела издалека, была ли это школа или колледж. Достала помятый листок и огрызок карандаша. Закрыла глаза, настроилась. На листе появилось старинное здание с мягкими, закругленными углами, составленное из блоков черной пемзы, в здание заходят антропоморфные рыбки. Вокруг здания – высокие водоросли тянутся к сияющему солнечному кругу.

Пока я рисовала рыбок, площадь и прохожих, близнецы опять звонили в офис Virile Mind, бегали в кафе за водой и доливали ее в поилку, доставали и сажали мышей обратно в клетку, промывали некоторым глаза, бегали за одной по площади, спорили, дергали и тормошили меня.

— Мы не отдали ей подарок! — сказала Настя. Они стояли напротив и улыбались.

Я достала из кармана платочек и привычным движением оттирала графитовую пыль с пальцев.

— Что ты делаешь? – спросила Настя.

— Стираю графит, — ответила я и положила платочек в карман, избегая ее удивленного взгляда.

Ваня протянул мне небольшую коробку, приятную на ощупь и легкую. Она закрывалась на магнит. Внутри была пачка гладкой желтой бумаги, доска с защелкой и набор графитовых карандашей с ножиком—точилкой. Они крепились к передней стенке коробки. Все было новенькое и блестящее, хотелось смотреть на подарок бесконечно.

— Мы подумали, что рисунки у тебя всегда мнутся в рюкзаке, а карандаши ломаются. Вот и купили, — сказала Настя. – Вчера как—то не успели, — прибавила она, и я представила смайлик в конце последней фразы.

— Спасибо, — с трудом сказала я, сглатывая ком в горле. — Очень хороший подарок, правда.

Я положила коробку в рюкзак – она хорошо там поместилась.

— Слушайте, этот «Чистый разум» вообще существует? – спросил Ваня. Он в очередной раз отнял телефон от уха. – Они не отвечают.

— Если есть мыши, значит, есть и компания, — ответила я и снова достала подарок – хотелось снова посмотреть на него.

— Может, этот Акихиро – единственный, кто там остался, и просто забрал мышей себе? Ты же говорила, что…

— Да какая разница, что я говорила? Дозвонимся до Палермо – и все.

— Они не берут трубку!

— Значит, рабочий день еще не начался. А еще можно написать им письмо. И еще – найти этих ученых на фейсбуке или инстаграмме.

— Твой ноут сдох. И мой телефон тоже, — сообщил Ваня.

— Значит, надо найти Макдональдс.

— И что там?

— Там вай—фай и розетки.

— Как мы его, интересно, найдем без вайфая?

— Вот ты зануда, — сказала ему сестра и побежала ко входу в школу.

Мы наблюдали, как она спрашивает дорогу у прохожих и как два парня показывают ей направление рукой и поворачивают кисть вправо—влево, а Настя кивает.

На перекрестке мы увидели плакат с Зеро: он насмешливо смотрел в камеру и чем—то непередаваемым снова напомнил папу. Внизу был анонс шоу в Катании, дата – сегодняшняя. Мы задержались у афиши.

— Даже не думайте туда пойти, — мрачно предупредил нас Ваня. – Не представляю, что еще может случиться после его выступления.

— Шоу, наверное, отменят, — предположила я. – Все ассистенты от него убежали.

— Может, есть какие—нибудь дублеры, — ответила Настя.

Минут через двадцать мы сидели на высоких стульях у витринного окна, подключив все, что было, на зарядку.

— Смотрите, у них есть МакИталия с моцареллой и помидорами. Томато и моцарелло! – Настя фотографировала меню.

— Тут нет емейла, только форма обратной связи, — сказал Ваня. Он снова уткнулся в ноутбук.

— Значит, напишем туда, — ответила я.

— Давай, ты мастер печатного слова, — ответил он и повернул ноутбук ко мне.

Я написала совсем немного, несколько фраз о том, что у их коллеги был инсульт, о том, что он, вероятно, сейчас в больнице, не описывая обстоятельств нашего знакомства. Я написала, что мыши у нас, мы сейчас в Катании, и чтобы они забрали их как можно скорее. Еще я прибавила свой номер телефона и, подумав, оба номера близнецов. Хотела прибавить, что с мышами все в порядке и мы о них позаботимся, но взглянула на переноску, — у песчанок был такой потрепанный вид, казалось, даже лампочки на их головах стали тусклее, — и передумала.

Отправила письмо, зашла на новостной портал Сиракуз. Там пестрели новости о Зеро. В статьях фотографии были просто великолепные, очевидно, что снимал профессионал. Кроме афиши (Зеро в профиль, все, кроме силуэта – большой нос, выдающийся подбородок, тонет в темноте) были фото с самого начала шоу: Зеро делает пасс, заставляя толпу замолчать, Зеро держит за руку девушку, провожая ее к серебристому кубу (подпись: актриса или зрительница?), Зеро гладит по хоботу слона. Потом – взгляд Зеро из—за плеча Красной маски.

Я скопировала статью и вставила ее целиком в переводчик.

«Высокие технологии, магия?»

Сегодня вечером, шоу иллюзиониста Ноль был прерван люди, которые носят маски, красные, что они называют «красный недоброжелателей.» Они сумели защитить охрана, и карабинеры за пределами Teatro Greco. Злоумышленников потребовалось пять минут, чтобы сказать секрет этих двух приемов: они исчезли из коробки серебряные и полетел в воздухе. Деструкторы удалось бежать, их положение неизвестно. Иллюзионист отказался от комментировать, но известно, что шоу, предоставляемые в Сицилии пройдет, как запланировано. Напоминаем, что Ноль дает спектакли в разных городах Сицилии каждый день. Все они бесплатны или имеют символическую плату не более чем на пять евро».

Дальше шло подробное описание разоблачения трюков, читать это было не интересно. Я забила имя Зеро в поисковик, и он выдал миллион фотографий вчерашнего вечера, даже фото летающего слона. О Зеро написали несколько крупных газет. «Зеро разоблачен. Что он предпримет?». «Просчет службы безопасности, или Зеро в очередной раз дурачит зрителей?». «Магия или трюки? Трюки. Открыты два секрета Зеро». «Когда ждать следующего появления Красных Масок?».

— Что это, описание трюков? – спросил Ваня, поворачивая ноут к себе. Он забормотал себе под нос. – Ого! Так я и думал! Смотрите, это на самом деле не актриса, а зрительница. И она появляется…

— Бла—бла—бла—бла—бла. — Я закрыла уши.

Близнецы с удивлением на меня посмотрели, но тут же вернулись обратно к экрану. Я отошла подальше, чтобы не слышать секретов Зеро.

Вместо этого снова загуглила его имя с телефона, и стала читать. Появился из ниоткуда три года назад, переполошил узкий мир сценической магии. Первые представления прошли, судя по выложенному видео, в середине 2015—го года. Делает трюки, пародирующие иллюзии двухсотлетней давности, но изменяет их так, что старые разгадки не работают. Жертвует деньги на благотворительность, но данная информация не подтверждена официально самим Зеро. Все это было в статье журнала о сценической магии. В ней была смазанная фотография, Зеро дает уличное представление: он смотрел в глаза зрительницы, держа ее за руку. Некоторые предполагали, что Зеро, вероятнее всего, из Португалии, потому что иногда у него проскакивал специфический акцент. Я вздохнула и оторвалась от экрана.

В макдачной стало больше народу. Пришли несколько ребят в форме из школы или колледжа на площади. Заходили мужчины и женщины в деловых костюмах и брали кофе и пончики на вынос. На листе появилась стойка, за ней – тени в бейсболках, протягивают тунцам пакеты с едой. В углу приткнулись две мурены, сидят спиной и пялятся в экран ноутбука.

— Слушай, что будем делать? – голос Насти выдернул меня из рисунка обратно в реальность. Светлые стены кафе. Шипение картошки в масле. Косые солнечные прямоугольники лежат на полу.

— Они не отвечают? – спросила я.

Настя посмотрела на брата, слегка дернула головой вверх. Он отнял телефон от уха и развел руками.

— Пойдем гулять по Катании. Мы же на каникулах. Все зарядилось? – спросила я у Вани.

— До вечера хватит.

Мы собрали вещи. Сверяясь с картой, дошли до центра. На площади, окруженной средневековыми зданиями, от которой расходились четыре или пять улиц, я остановилась и показательно прокашлялась.

— Катания. Основана до нашей эры не помню кем. Находится у подножия вулкана Этна. — Я показала рукой в сторону возвышавшейся над городом безмятежно дымящей Этны. – Была пару раз разрушена землетрясением, еще в средневековье все умерли от чумы. Ну и триста лет назад во время извержения все залило лавой.

Я покосилась на близнецов – они внимательно слушали, разглядывая собор и дома.

— Жители отстроили город, поэтому многие дома сделаны из кусков застывшей лавы и известняка. Вот этот, например.

Мы подошли ближе зданию, и близнецы его потрогали. Огромные блоки пористой пемзы, неизящной на взгляд и ощупь, составляли приятный силуэт, который закруглялся куполом наверху.

— Что это, церковь? – спросил Ваня.

Мы прошлись туда—обратно, но не нашли никакой таблички, которая говорила бы, что это за здание.

— Очень интересно. А пляж здесь есть? – Насте быстро наскучила экскурсия.

— Только за городом. В городе все было залито лавой, и берег каменный.

— Серьезно? Кайф! Пойдем посмотрим!

Мы дошли до берега. Он был черным, твердым и ноздреватым и врезался в воду. Вода у берега казалась черной, дальше становилась лазурной, а потом – голубой. Близнецы скинули обувь и пытались подобраться к воде. Берег невысоко поднимался над водой, но был отвесным и очень острым. Закончилось все тем, что в море оказалась Настина кофта – она повязала ее на бедрах, и та соскользнула. Ей пришлось проплыть за ней не много, метра три, но, конечно, она насквозь промокла, и Настя и кофта. Ваня опять ворчал, помогал ей забраться обратно на берег и выжимал кофту.

На небе не было ни облачка, но между морем и горизонтом была мутная дымка, и с легким усилием я увидела в ней очертания рогатого корабля. Деревянное судно шло под парусом параллельно берегу. С палубы на меня смотрели, с такого расстояния было не видно, кто, но я чувствовала, что меня пристально разглядывали. Я закрыла глаза и почувствовала запах разогретой палубы, услышала скрип веревок и парусов. Корабль медленно повернул и скрылся в дымке. Окончательно развеяли морок два военных самолета, низко пролетевших вдоль берега. Они угрожающе гудели моторами, и близнецы стали переругиваться тише.

— Идем обратно, — сказала я, кивая на клетку, — им жарко.

Разморенные мыши спали на спине, подставляя ветерку животы. Места для них было мало. Лежа они закрывали собой весь пол переноски.

Мы вошли обратно в город на нарядную Via Etnea.

— Может, поищем зоомагазин и купим еще одну переноску? – спросила Настя. – Видуха у них так себе. – Она поставила клетку в тень на мостовую.

Прохожие замедляли шаг и рассматривали клетку, где спали песчанки с проводками в головах. Проходившее мимо семейство, скандинавы – огромные родители и четверо детей, младший спал в коляске, остановились и достали телефоны, чтобы сфотографировать песчанок.  Некоторые мыши проснулись и стояли на задних лапах, огоньки на головах светились.

— Эй, эй! Ноу фото, — Настя преградила им путь и закрыла собой клетку.

— Сорри, сорри, — семейство спрятало телефоны и прошло дальше по улице.

Ваня опять начал звонить в офис в Палермо, но там были длинные гудки. Мы сидели в тени на скамейке и смотрели на толпы туристов, прогуливающихся по главной улице города. Белокурые скандинавы и организованные группы японцев с гидом впереди. Сухие немцы и американцы в шортах и бейсболках.

— Как дома в белые ночи, — сказала я.

Близнецы закивали.

— Непонятно, что делать, — озвучила Настя.

— Давайте вернемся в Сиракузы, купим им, — Ваня кивнул на клетку, — еще одну переноску, и дождемся, пока нам не ответят. Или найдем этого Фукуду.

— Если он живой, — сказала я в сторону.

— Что?

— Если он живой, — повторила я. – К тому же, после инсульта он, скорее всего, и говорить толком не может.

— Неважно. Предлагаю вернуться.

— Ага. А те чуваки в черном? – спросила Настя.

Мы замолчали. У меня заурчало в животе, и я подумала, что есть хочется слишком часто.

Мы встали и побрели вдоль улицы, набрели на зоомагазин – тесная каморка, заставленная кормами. Настя показала продавцу переноску и объяснила, что нам нужна такая же. Продавец показал нам несколько клеток.

— Ого, самая дешевая – пятьдесят евро. Еще кормушка и поилка…, — Настя смотрела на клетку, поджав губы. – Ноу маней, — сказала она продавцу, похлопывая по карманам.

Мы развернулись, чтобы уйти, но продавец окликнул ее:

— Prego, signorina, prego! Uno minuto!

Он исчез за коробками, и появился с точно такой же, как у нас, только старой переноской. Ее днище было основательно поцарапано кем—то крупнее песчанок – морскими свинками или дегу, а к стене крепилась поилка. Настя взяла клетку, мне показалось, она вот—вот расплачется. Вместо этого она перегнулась через прилавок и обняла продавца, он засмеялся.

— Спасибо, спасибо большое! – восклицала Настя, когда мы наконец вышли из магазина.

Вслед нам неслось:

— Prego!

На улице мы пересадили семь песчанок в другую клетку. Налили воды в поилку. Еще немного побродили по городу, а когда солнце скатилось в море, увидели, что стоим у небольшого парка, внутри парка – красно—белый цирковой шатер, а вход заставлен афишами с Зеро. У входа уже стояла толпа, хотя до начала был еще час.

— Все равно делать больше нечего, — сказала Настя брату, а он хмурился и надувался одновременно. — Посмотрим и поедем обратно. – Она взяла его за локоть и потихоньку направляла к шатру.

Но Ваня остановился, дернул головой.

— Ладно, идите, если хотите, я подожду. Все равно с мышами не пустят.

Мы чмокнули его в щеки с обеих сторон. Настя сунула ему в руку клетку, вторую он забрал сам, когда мы пересадили мышей. Он зашел в парк и остановился у неработающего фонтанчика, поставил клетки на бортик, помахал нам оттуда. Мы уже стояли в очереди.

Глава седьмая

В которой читатель попадает на второе представление Зеро.

Вокруг шатра была плотная цепь охраны вперемежку с полицией. Несколько репортеров бойко говорили под ярким светом направленных на них ламп.

«Il costo è di 5 euro» — сообщали афиши. Я мысленно прикинула, сколько денег у меня осталось из данных родителями, выходило всего ничего, до их возвращения не хватит. И поняла, что впервые со вчерашней ночи я вспомнила о маме и папе. Почему—то они не позвонили и не прислали смс, хотя обычно мама волновалась.

— Они могут достать нас и здесь, – говорила она обеспокоенно.

Cейчас, год спустя, стало понятно, что никто не собирается нас доставать. Тем не менее она пару раз в день проверяла, где я нахожусь и заодно – поела ли я, сделала ли уроки и что на мне надето.  Папа, как всегда, не беспокоился, говорил, что все нормально. И его слова вызывали еще большее раздражение, чем мамины назойливые вопросы. У него все всегда было «нормально», и это вызывало «Д»—досаду и «А»—агрессию.

Я злилась, что он так легко и просто принял ее обратно. Я старалась скрывать «З»—злость, хотя была уверена, что он ничего не замечает. Он никогда ничего не замечал. И со временем злость стала захлестывать меня, как разбушевавшееся море.

Чаще всего я вспоминала вечер в Сочи перед олимпийским огнем. Прошло два года с маминого исчезновения, и, уезжая, мы не оставили ключ от двери под ковриком, как делали раньше.

В день перед отъездом поехали на танцующие фонтаны в олимпийском парке. У них была огромная толпа счастливых людей с детьми. Продавали светящиеся неоновые браслеты и ободки с мигающими ушами. Папа купил нам по браслету, разорвал упаковку, надел мне голубой, а себе – оранжевый.

Фонтаны танцевали, музыка менялась с классической на советскую, потом – на современную. Струи меняли цвета с синего на желтый, с желтого на розовый. Фонтаны слушались музыку: в громкие моменты струи взлетали вверх, в проигрыши между куплетами вода притихала, когда раздавалась трель, струи дрожали вместе с ней.

Мы с папой стояли в метре друг от друга, потерянные в ликующей толпе, крепко связанные тоской и одиночеством. Напоследок организаторы приберегли самые трогательные, самые любимые песни, все раскачивались и пели, и размахивали неоновыми палочками и танцевали в такт с музыкой. На последних блестящих, сияющих аккордах струи взлетели вверх что было сил, и подсветка вспыхнула всеми цветами, и вода упала в бассейн в ту же секунду, когда затихла музыка. Подсветка выключилась, и наступила темнота. И тогда я поняла, что все, она больше не вернется, и ужас от осознания впервые потряс мою одиннадцатилетнюю душу. Я негромко вскрикнула и беззвучно заплакала. Папа не попытался меня утешить, а просто дождался, когда я успокоюсь, взял меня за руку и повел к припаркованной машине. Мы выехали из парка, когда все уже разошлись и он опустел и потемнел.

— Нин, Нина! – Настя кричала мне в ухо, и я очнулась. – Чего ты опять на него пялишься? Пошли. – Она увела меня от афиш.

Очередь начала медленно двигаться. Было сорок минут до представления.

— Как—то все странно, не думаешь? Он может продавать билеты за сто евро, почему он продает их за пять? – спросила Настя, отдавая кассиру смятую бумажку в десять евро.

— Не знаю, может, отдает на благотворительность?

— Он и сто мог отдать на благотворительность.

Внутри шатра в небольшом холле торговали магнитиками с Зеро и сувенирами.  Детям раздавали воздушные шары.

— Сегодня хорошо подготовились, смотри, — сказала Настя, показывая на плотных мужчин в футболках с надписью «Protezione».

— И полиция снаружи, видела, сколько?

— Ага. Сегодня красным маскам ни за что не пробраться.

Я купила магнитик: Зеро глядит в камеру вполоборота. После второго звонка мы вошли в зал и снова заняли места на самом верху, чтобы лучше видеть. После третьего звонка сильнее зашумели кондиционеры, и свет погас. Не успевшие сесть зрители освещали себе путь телефонами. Минут через пятнадцать, когда все угомонились, женский голос сказал нам на итальянском и английском, что фото— и видеосъемка запрещена, и чтобы мы отключили свои мобильники. Потом наступила тишина, прерываемая только шумом кондиционеров и редкими покашливаниями.

Наконец, в кромешной темноте так же, как вчера, зажегся софит, бьющий прямо на сцену, а в кругу света стоял Зеро. Зал зааплодировал, словно прорвалась под напором реки плотина. Зеро поднял руку, и шум, как при выкручивании регулятора громкости, становился все тише и тише, потом поглаживающее движение ладонью по залу, и установилась тишина. Как вчера, замолчали не только зрители, мы перестали слышать шум улицы и вечные автомобильные гудки.

— Как он это делает? – неожиданно спросила Настя, и я повернулась к ней, удивленная, что мне не одной показалось.

— Не знаю. Наверное, магия.

Тем временем Зеро начал представление. Он поднял руку и попросил нас найти шарик, прикрепленный под сидением. Мы послушно нагнулись и стали искать. Я с трудом нащупала свой, оторвала и рассмотрела. Обычный пластиковый шарик размером с желток. Белый, с прилипшим к нему мягким двусторонним скотчем, на который он крепился к сидению. Зеро тем временем позвал добровольца из зала. Доброволец, мальчишка лет десяти, быстро нашелся. Он выскочил на сцену под аплодисменты, и Зеро протянул ему кулак, который тот ударил своим кулаком. Зрители рассмеялись.

— What is your favorite color? – спросил Зеро. (Какой твой любимый цвет? Англ.)

— Yellow! – выпалил мальчишка. (*Желтый. Англ.)

— Now hold your ball by both hands like this. – Зеро показал, как мальчику надо держать шарик – между ладонями. Потом он обратился к нам с той же просьбой.

— Close your eyes. Now you must concentrate on yellow. Imagine yellow in your head, — сказал Зеро мальчику, постучав пальцем по голове.

Сегодня Зеро говорил больше, и все время на английском, поэтому его просьбы переводились на итальянский и раздавались из динамиков, разбросанных по залу.

— Что он говорит? Не пойму, — прошептала Настя.

— Просит его сконцентрироваться на желтом, представить его. А, вот и нас тоже просит. И еще закрыть глаза.

Мы послушно закрыли глаза и представили желтый цвет.

— Now look at your balls, — сказал Зеро.

Мы открыли глаза и разжали ладони. Шарики были желтые. Зал охнул и начал аплодировать, но Зеро жестом остановил нас.

— Подождите. Вы скажете, что доброволец – мой ассистент? – переводила я Насте. – И вы правы, Бруно – мой ассистент, и вы видели обычную иллюзию.

В зале засмеялись, Бруно поклонился и выбежал в дверь, ведущую на арену.

— А теперь я покажу вам настоящую магию, — продолжала я шептать в ухо Насте. – Загадайте свой любимый цвет. Теперь зажмите ваш шарик обеими ладонями. Обязательно обеими. Закройте глаза и представьте свой цвет. Представляйте как следует, иначе ничего не получится!

Я зажмурилась и изо всех сил представила голубой цвет. Потом море, лазурное у берега.

— Look at your balls again! – крикнул Зеро.

Я открыла глаза, и, проморгавшись, прогнала черные точки – зажмурилась слишком сильно. Разъединила вспотевшие ладони. Шарик был голубым, цвета моря, каким оно бывает чуть дальше от берега в солнечную погоду. Несколько секунд я тупо пялилась на него, потом стала судорожно осматривать, нет ли в нем начинки или других странностей. Но это был обычный пластиковый шарик, почти невесомый, блестящий. Точно такой же, каким я достала его из—под сидения, только цвета моря.

— Смотри, — Настя толкала меня в бок, протягивая свой шарик. На нем была мешанина разных цветов.

— Что ты загадала? – спросила я, глядя на ее изумленное лицо.

— Серо—буро—малиновый, — хрипло ответила она.

Пока мы говорили, зал аплодировал, а Зеро раскланивался на четыре стороны.

— Как он это сделал? – спросила Настя.

Я не ответила, потому что понятия не имела, как.

Зал утих только через несколько минут. На арене началась подготовка к следующему номеру, три ассистента в масках расстилали пленку поверх покрытия и давали знаки осветителю.

— Смотри, только трое ассистентов, — заметила Настя.

— Вчерашние же сбежали, — ответила я.

И Зеро объявил:

— I need a boy and a girl! (*Мне нужны мальчик и девочка. Англ.)

И через долю секунды я соскочила с места и завопила по—русски:

— Я, я!! Я — девочка!!

Не понимая, что делаю, я схватила за руку обалдевшую Настю и через соседей потащила ее вниз, на сцену. Мы спотыкались и падали, опирались на чужие плечи, подставляемые руки и спины. По дороге вниз я поняла, что Зеро имел в виду детей, а не нас, но отступать было поздно. Под аплодисменты и смех мы вылетели на арену и, тяжело дыша, встали рядом с Зеро. Он тоже недоуменно осмотрел нас, повернулся к залу и пожал плечами. Зрители снова засмеялись.

— What is your name? – спросил меня Зеро.

— Нина, — повторил он за мной в микрофон, прикрепленный близко ко рту. И повторил свой вопрос, обращаясь к Насте.

— М… Ваня, — ответила она, помедлив.

— Ok, Nina and Мvanya.

Зеро закатал рукава толстовки, и помощник подал ему потрепанный черный цилиндр, из которого обычные иллюзионисты достают кроликов и букеты цветов. Он объяснил нам, что сейчас будет доставать из шляпы яйца, давать их Ване, а Ваня должен будет передавать их мне.

Он показал зрителям, что в шляпе ничего нет. Дал нам с Настей потрогать ее.

Я внимательно смотрела на него. Он изменился со вчерашнего дня. Вчера, несмотря на бесстрастность, он казался полным сил, лукавства и какой—то кокетливости. Вчера он, определенно, чувствовал превосходство над нами, простыми смертными. Сегодня несмотря на то, что зал был набит битком, и все восхищались и ловили каждый его жест, тайком фотографировали и кое—кто снимал видео, он казался уставшим и скованным. Вчерашние плавные, широкие жесты сегодня были угловатыми и несмелыми, совсем чуть—чуть, заметишь, только если пристально наблюдаешь. Он как будто чего—то напряженно ожидал, смотрел в зал, оглядывался на закрытые двери на арену. Но на лице – маска спокойствия, ничто не выдавало страха или усталости. Я подумала, каким же усилием он держит все чувства в себе.

— Are you ready? – спросил он, и когда мы с Настей кивнули, достал из пустой шляпы куриное яйцо и дал его Насте. Она передала его мне. Потом еще одно, потом еще. Мы с серьезными лицами пытались выполнить его поручение, но зрители почему—то смеялись.

Яиц становилось больше. Я засунула по два в карман кофты, одно придерживала между плечом и головой. Потом застегнула кофту, вывернула низ и стала складывать яйца туда. Но их становилось все больше и больше, они появлялись из пустоты шляпы как из конвейера. Настя тоже распихала лишние яйца себе по карманам и придерживала одно головой и плечом, но потом снова стала передавать их мне. И когда моя кофта заполнилась с горкой, с ее вершины упало и смачно разбилось о мои ноги яйцо с выбитым номером 2IT462. Я смотрела, как желток растекается по носку и затрясла кроссовком, чтобы стряхнуть его. От этого сверху посыпалось еще несколько яиц, все они шлепались о мои кроссовки или рядом с ними и окончательно заляпали обувь. Настя захохотала и раздавила яйцо, которое было у нее между плечом и головой, уронила еще несколько. Некоторые зрители завизжали от смеха.

Зеро подождал, когда смех немного утихнет и достал из шляпы еще одно яйцо. Настя жестом показала, что не будет его брать. Зеро настаивал, Настя мотала головой, зрители смеялись.

— Ок, you don’t want eggs any more, — согласился Зеро (*Вы больше не хотите яиц. Англ.), положил яйцо обратно в шляпу и вытащил оттуда черепашку размером с ладонь. Настя взяла ее и передала мне, — пока зрители смеялись, я выбросила все яйца на арену и стояла с пустыми руками. Зеро нервно оглянулся и достал из шляпы вторую черепаху. Настя взяла и оставила себе. Зеро вынул из шляпы кролика. Настя отрицательно помотала головой. Зеро опустил кролика обратно и вынул крысу, сначала я приняла ее за песчанку и вздрогнула. Настя снова помотала головой.

— Ok, you don’t want to play with mе anymore. Go and take your seats, — он жестом указал на наши места. (*Вы не хотите больше играть со мной. Идите на свои места. Англ.)

— No magic, just a joke, — сказал он залу, когда мы поднимались на свои места. (*Никакой магии, просто шутка. Англ.)

— Ой, а где черепахи? – спросила Настя на середине лестницы. Она шлепала себя по карманам. Моей черепахи тоже не было, хотя я была готова поклясться, что держала ее в руках, когда мы начинали подниматься, она царапала когтями мои ладони.

Зеро с ассистентами готовился к следующему номеру. Он едва заметно кидал взгляды назад и по сторонам. И я наконец поняла, что несмотря на десятки полицейских и охранников внутри и снаружи, Зеро боялся появления Красных масок. Но никто из зрителей ничего не замечал. Они пришли посмотреть шоу, и Зеро давал им шоу.

— Сегодня другая программа. Хорошо, что зашли, — Насте не нужен был собеседник, она справлялась сама.

Двое ассистентов Зеро вышли на сцену. Один был в золотой маске, другой – как вчера, в черной. Они встали по разные стороны арены, а Зеро, вскочив на бортик, размял руки. Все затихли. Зеро развел руки в стороны, я внимательно за ними следила, потому что в руках у него ничего не было, и было непонятно, в чем будет трюк. Зеро хлопнул в ладоши. Зал охнул.

— Что произошло? – спросила я, приподнимаясь.

— Он поменял их местами!

— Они поменяли маски?

— Нет, он поменял их местами, смотри, один на голову выше другого, — Насте пришлось кричать, потому что вокруг стоял громкий гул.

Зеро раскланивался, чуть улыбаясь.

Ассистент дал Зеро чайник, а сидящим на первом ряду раздал по пластиковому стаканчику

Настя пригляделась и рассмеялась:

— Клянусь, точно такой же эмалированный чайник есть у бабушки! Там еще розочки на боках!

Зеро подходил к каждому и спрашивал какой напиток он предпочитает. Среди предпочтений были молоко, содовая, текила, яблочный сок, вода. Каждый раз Зеро наливал человеку ровно то, что он просил.

Пока Зеро развлекал первый ряд, ассистенты выкатили на арену серебристый куб, такой же, как в прошлый раз и вышли через двери в закулисную часть шатра.

Несмотря на то, что все проходило спокойно, Зеро нервничал все больше. Издалека я видела, как дрожали его руки и как он проливал напитки на одежду зрителей.

Когда он оглянулся в очередной раз, раздался звук, похожий одновременно на треск ломающегося пластика и звук рвущейся ткани.

Нам с верхнего места было видно, как через четыре прорези в куполе на арену спускаются люди в красных масках.

— Смотри, они левитируют, они повторяют его трюк! – крикнула я.

Они одновременно мягко приземлились на арену и окружили Зеро. Затем трое отрезали Зеро с трех сторон от зрителей, а четвертый стал быстро говорить по—итальянски. Он свободно держался и, судя по всему, был у них главным.

Пара репортеров подошла к разоблачителю очень близко, снимали крупным планом. Он говорил, ускоряясь, оглядываясь на двери, ведущие с арены в холл и за кулисы. Отчаянно ругались на итальянском охранники, — все они, кто сидел в зале, оказались привязаны к сидениям за одежду. Мы видели, как ближайший к нам охранник дергался и пытался встать.

Трое Красных масок сдвинулись немного в сторону, и мне стало видно усталое, постаревшее лицо Зеро, под глазами – темные круги. Раньше я не думала о его возрасте, теперь, когда тень от Красной маски падала ему на лицо, я подумала, что лет ему около сорока и он почти как папа.

От одной двери отломилась и отлетела деревянная доска, это охрана и полиция пытались прорваться на арену. Когда вылетела вторая доска, и на арену в образовавшуюся дыру полез охранник, Красная маска спрыгнул на арену, подбежал к серебристому кубу и запрыгнул в него. Следом за ним в куб запрыгнули трое его сообщников, и последний захлопнул крышку за секунду до того, как охранник вцепился в нее и снова открыл. Дверь с другой стороны тоже выбили, и ворвавшиеся охранники и полиция бестолково метались по арене, заглядывали в серебристый куб, но там, разумеется, уже никого не было. Репортеры осмелели и тоже вышли на арену, совали камеры и микрофоны Зеро прямо в лицо. Со стороны вся эта суета снималась простыми зрителями, и я подумала, сколько же сегодня роликов будет выложено на ютуб.

Зеро, не обращая внимания на репортеров, развернулся и вышел из шатра.

Следом за ним поднялись все, кто были в зале, не считая покрасневших от злости охранников. Первые ряды собрали очередь у единственного открытого выхода, но скоро открыли еще два, и люди устремились прочь из шатра.

— Вот это класс, как мы попали второй раз, да? – радовалась Настя.

— Его же разоблачили, — растерянно ответила я. Лицо у нее было довольное. – Что тут классного?

— Весело же! Будет что рассказать! – Настя встала и направилась вниз, к выходу.

— Мне и рассказать—то некому, — сказала я сама себе и пошла за ней.

На выходе опять образовалась пробка, я покорно встала в ее конец, следом за мной прилепилась без конца восхищающаяся Настя.

— Смотри, дверь выломали, круто! – Она остановилась и щелкала дверь, потом еще раз – пустую арену, потом – четыре прорези в куполе. Посомневалась, но все—таки побежала к серебристому кубу и стала фотографировать его в разных ракурсах. Потянулась было открыть крышку, но появился охранник и, стремительно к ней приближаясь, запрещающе выставил ладонь вперед:

— No, signorina, no!

— Да ладно, ладно, — сказала Настя, с независимым видом выключая телефон.

Толпа схлынула из шатра, люди переместились на тротуары. Был уже темно—черный вечер, с яркой луной, звездами, свежим ветерком с моря и пряными запахами из ресторанчиков вдоль улицы.

— Где он там? – спросила Настя, вытягивая голову в сторону, где остался Ваня, но та часть парка была темна. Мы двинулись к парковым воротам.

И на противоположной стороне тротуара в свете ярких ламп уличного кафе, через снующих туда—обратно я увидела Ваню, который размахивал руками, прикладывал палец к губам и показывал направо, в сторону ворот. Мы одновременно увидели Ваню и то, на что он показывал – у ворот стояли и внимательно всматривались в толпу двое невысоких полноватых мужчин. Они были похожих, как братья, и одеты почти одинаково во все черное. Мы, не сговариваясь, пригнулись и пошли к воротам, но они были неширокими, метров пять от силы, и они сразу нас увидели.

Даже не оглядываясь, спиной, я почувствовала, что они бросились следом за нами. Я схватила Настю за руку, и мы рванули к Ване, он уже не махал, руки были заняты клетками с мышами. Он помчался, увлекая нас за собой, потом резко свернул на соседнюю улицу на перекрестке – клетки мотнулись, мыши отлетели к противоположной стене. Я оглянулась, надеясь, что двое черных потеряли нас в толпе, но они были рядом, в трех метрах. Один протягивали руку, чтобы схватить меня, и я с замершим сердцем ускорилась вслед за Настей.

На безлюдной улице горели фонари, и нас было отлично видно нашим преследователям. Несмотря на полноту и невысокий рост, они не отставали ни на шаг. Ваня сворачивал и сворачивал с одной улицы на другую, улочки становились все темнее и меньше, судя по всему, мы приближались к морю. Когда страх перестал нас оглушать, мы, в первую очередь – бегущий впереди всех Ваня, услышал, как они что—то кричат на итальянском. Он несколько раз оглянулся на бегу, потом замедлился, то ли устал, то ли прислушивался.

Я тоже оглянулась на бегу – они кричали, я разбирала только несколько раз произнесенные «fermarsi» (*остановитесь. Итал.) и «idioto», один потрясал в воздухе обеими руками. И потому, что вид у этих запыхавшихся колобков после длинной пробежки был совсем неопасным, мы втроем затормозили и, наконец, остановились, и они тоже остановились, задыхаясь и продолжая нас обзывать. Несколько секунд мы впятером стояли, тяжело дыша.

— Это же не…, — начал Ваня.

Но ближний из стоявших к нам мужчин сделал шаг вперед, требовательно протягивая руку к клетке. И сейчас же его тень, отбрасываемая от фонаря перед ним, отделилась и сделала шаг, другой. Она увеличивалась в размерах, пока не дотянулась почти до моих ног, так, что пришлось отступить назад, а потом выбросила в разные стороны отростки—щупальца, которые в тот же миг жадно устремились ко мне. Я услышала то ли треск, то ли шипение.

Близнецы весь следующий год рассказывали, что я издала полурев—полувой и бросилась бежать, они едва успевали поворачивать за мной на улицах, и чуть не потеряли меня из виду. Черные колобки отстали через какое—то время, а близнецы бежали за мной, пока я не остановилась у темной кромки, откуда был явственно слышен шум волн. К тому моменту я уже очнулась и прошла немного дальше, чтобы уйти из круга одинокого фонаря. Темнота у моря была нестрашной, море разгоняло все плохое. Ноги перестали слушаться, и я с размаху села прямо на землю.

— Ты что? Увидела что—то? – спрашивал меня Ваня. Глаза уже привыкли к темноте, я смотрела в его обеспокоенное лицо, но не могла ничего ответить.

— Нинка, ты испугалась? Что у них было, оружие, да? – настала Настина очередь меня тормошить.

— Да, оружие, — прохрипела я.

— Ой, настоящее? – зачем—то уточнила она.

Я подумала, что не смогу объяснить им, почему эти люди опасны на самом деле, поэтому так же хрипло ответила:

— Настоящее.

— Ооой, — протянула Настя. – Очень испугалась?

Я кивнула в ответ. Она опустилась рядом и погладила меня по голове.

Ваня метался туда—обратно перед нами. Прошли несколько тяжелых минут, за которые я то решала прямо сейчас позвонить Вере или родителям, то отказывалась от этой мысли.

— Надо ехать в Палермо, — наконец озвучил Ваня. — Поедем на поезде. Или на автобусе, — продолжил он.

— Ладно. Переночуем где—нибудь в гостинице, тут же есть гостиницы? – спросила меня Настя.

— Откуда я знаю, — огрызнулась я, — я не ночую в гостиницах. И кто нас туда пустит, мы же несовершеннолетние.

Они помолчали.

— А что, если там ничего нет? Ну, придем по адресу, а там другой офис.

Я не помню, кто из нас сказал это, но мы все думали об этом, так или иначе, весь этот длинный—длинный день.

— Позвоним в полицию, все расскажем. Отдадим им мышей, — сказал Ваня. – Если не заберут, заберем себе.

— Они же с проводами, — заметила Настя.

— У всех свои недостатки.

— Идем отсюда, они могут нас найти, — сказала я, показывая на клетки. Клетки светились красными огоньками. – Мы с ними такие незаметные, как с новогодними елками.

— Куда идти—то? – спросила Настя, поднимая с земли одну клетку с мышами. Те успели заснуть, собравшись в одну кучу, и даже не пошевелились, наконец—то им было не жарко.

— Уйдем отсюда, они, наверное, еще ищут нас.

Я хотела рассказать им, что никакого оружия не было, но тень большого фикуса вдруг пугающе протянула ко мне лапы со множеством пальцев, и я обошла их кругом, и пока догоняла близнецов, передумала кому—то рассказывать о щупальцах.

Мы отдалялись от центра города и приближались к неинтересным окраинам, среди которых еще встречались симпатичные средневековые домики и церквушки. Улицы становились тише, темней и пустыннее, наступила южная ночь.

Остановились на оживленном перекрестке с несколькими кафе и барами. Грохотала музыка. Вокруг были тесно припаркованы машины, они стояли и на тротуарах. Присели на единственное свободное место в открытой кофейне.

— Пойду куплю что—нибудь поесть, — сказала Настя и поставила на стол клетку с мышами. Ими мгновенно заинтересовались соседние столики, пришлось спрятать их под стол.

Она ушла в кофейню, потом вышла, перешла через дорогу и зашла в другую. Ее не было минут десять. Она вернулась со свертками и литровой бутылкой воды.

— Держите. Утренние пирожки за полцены, — сказала она, протягивая нам свертки. В свертках были жареные конусообразные пирожки — аранчини. Мы мгновенно проглотили их. – А еще, — продолжила она, как только мы закончили, я познакомилась там с двумя ребятами, которые сейчас уезжают в Энину… Эн…

— Энну? – уточнила я.

— Да, точно. Они не очень хорошо говорят по—английски, но вроде как это по дороге к Палермо, — закончила она, откусывая от своего пирожка.

Глубокой ночью, когда кафе напротив оставалось единственным открытым, из него вышла шумная толпа человек из десяти. Громко восклицая, они обнимались и целовались, прощались с двумя молодыми людьми. Все они были одного роста и в одинаковых белых футболках, и я готова была поклясться, что все на одно лицо. Когда наконец раздалось последнее «Ciao!», Настя подвела нас к ребятам, которым больше всех досталось поцелуев и объятий. Они не особенно обратили на нас внимание, только один из них, в машине мы узнали, что его зовут Марко, сделал жест рукой в сторону черного минивэна.

Марко открыл дверь, приглашая нас внутрь. Мы с Ваней забрались сзади и взяли с собой обе клетки.

— What is this? – спросил Марко, указывая на лампочки на мышиных головах. (*Что это? Англ.)

— It’s… ээээ… It’s… эээ…, — протянула Настя, соображая, чего бы соврать.

— Decoration, — помог ей Ваня, пряча клетки на заднее сидение. (*Украшение. Англ.)

—  Wooh, — неопределенно воскликнул Марко, и сразу потерял, к счастью, интерес к песчанкам.

Мы неторопливо поехали по городским улицам. Я постоянно оглядывалась – не видно ли где наших преследователей, но до выезда из города мы не встретили ни одного прохожего. Минивэн шустро преодолел развязку и под несмолкаемую болтовню Насти, Марко и Адриано, устремился прочь из Катании и дальше от милых Сиракуз.

Глава восьмая

В которой рассказывается о чувствах и рогатом корабле.

— Давай разберемся в истоках твоих новых эмоций по отношению к отцу, — строго говорит Вера.

— Давай разберемся, — соглашаюсь я.

Каждый день я смотрела на папу и остро завидовала его безмятежному счастью. Она ушла от нас на пять лет, из—за нее мы чуть не погибли, а он принял ее возвращение, как будто она сходила в магазин за молоком. Как будто можно просто уйти на пять лет и вернуться, рассказывать всем, что она изобрела лекарство от туберкулеза.

Возрожденные чувства метались во мне как в пустой комнате, сталкивались друг с другом, бились в окна и двери, но не могли найти выхода. По привычке я держала окна и двери наглухо закрытыми. Во снах я видела себя в этой комнате: сижу, сложив ноги по—турецки, в руках – альбом и карандаш. На листе появляются нервные линии, но что за рисунок – не разобрать. Вихри свистят вокруг, толкают в спину, лохматят волосы.

— А как же твой рогатый корабль? – напоминает Вера, выслушав мой бурный монолог. Я хожу по кругу, каждый раз пересказываю одно и то же, от пересказов нет никакого толку.

— О, я каждый день его вижу. На горизонте. Или в небе. Всегда далеко, не достать.

— Его хочется достать?

— Да, да! – отвечаю, приподнимаясь с дивана. – Очень хочется.

— Почему?

Я не знаю, поэтому несколько секунд думаю.

— Там спокойно. Ну… безопасно.

— А здесь опасно?

— Нет, но не так хорошо, как на корабле.

— Откуда он появился, этот корабль?

— Не знаю. Ниоткуда, он просто так.

— Ничего не бывает просто так, — Вера смотрит по—доброму, хочется все—все ей рассказать. Кажется, она единственная, кого я волную.

Я вспоминаю.

— Когда—то давно мы с бабушкой ездили на ночную экскурсию. По Неве. На развод мостов.

— Так, — кивает Вера.

— Было так спокойно, ну, приятно. Ничего особенного, обычная экскурсия. Все вокруг были такие веселые, и мы с бабушкой тоже. И когда, — я запнулась, — восстанавливая в голове картинку, — разводили мосты, они разошлись от носа теплохода как огромные рога.

— Так вот он какой, рогатый корабль, — улыбается Вера. – Подумай, кто тебя ждет на борту, и в следующий раз мы продолжим этот разговор.

— Хорошо, — покорно отвечаю я, и видеозвонок отключается.

Глава девятая

В которой герои приезжают в Энну.

Мы прибыли в Энну часа через три – столько занял путь с многочисленными остановками. Настя скоро пересела на переднее сидение и без конца болтала с водителем и его другом, иногда поворачивалась к нам, чтобы прокричать сквозь шум старого мотора:

— Представляете, они занимаются охраной памятников архитектуры и едут в Энну, чтобы охранять какой—то замок!

— Прям возьмут и будут охранять? – съязвил Ваня, но сестра уже отвернулась.

Я смотрела в окно на проплывающие мимо названия городков, указатели вели к развязкам от основной трассы. Ваня брал меня за руку, но страх, любовь, обида и другие чувства метались во мне, я никак не могла выбрать что—то одно. Море поднималось и шумело, и я не знала, что с этим всем нужно делать, и только слабо пожимала его руку в ответ, и он обижался, отстранялся, но потом, через несколько минут, забывал об обиде и протягивал мне руку, чтобы все предыдущее повторилось.

Мы останавливались у заправок каждые полчаса. Марко и Адриано пили кофе, Марко расспрашивал нас, как мы здесь оказались. Я сказала, что мы украли мышей и везем их в Палермо. Они рассмеялись, но не поверили или мгновенно забыли об этом. Заправки были одинаковые, с небольшими лотками со сладостями и сувенирами: магнитики Этны со всех ракурсов, плюшевые цикады, стрекотавшие при нажатии на брюшко, футболки, брелки и другая привычная дребедень. Небо – черное, ясно виден Млечный путь, луна пряталась по другую сторону земли.

После кофе и похода в туалет охранники старины вежливо, но довольно—таки безразлично приглашали нас обратно в машину. Минивэн трогался, чтобы через полчаса притормозить возле такой же заправки с таким же кофейным автоматом, сувенирами, шоколадками и звездами.

Когда мы въехали в Энну, была глубокая ночь, на Сицилии это означает, что не работает вообще ничего – ни кафе, где можно пересидеть до утра, ни магазинов, где можно купить горячего кофе, чтобы согреться. Минивэн, пыхтя, взобрался на холм и со скрипом припарковался. Выйдя из машины, мы увидели, что находимся на парковке у стены средневекового замка. Здесь не было ни единого фонаря.

— Here is Castello di Lombardia, — Адриано заговорил с нами впервые за все время, акцент у него был такой, что я едва разобрала слова. (*Вот Ломбардский замок. Англ)

— Do you have place for a night stay? – английский Марко был почти без акцента. (*Вам есть, где остановиться на ночь? Англ.)

— No, unfortunately, — ответила я. – We will wait for the first morning bus to Palermo. (*К сожалению, нет. Мы дождемся утреннего автобуса до Палермо. Англ.)

Марко и Адриано быстро заговорили между собой по—итальянски, а потом сообщили нам на английском, что живут в отеле, но взять нас туда с собой не могут. Зато могут оставить минивэн открытым, чтобы мы не замерзли ночью, потому что здесь, в горах, довольно прохладно. Вскоре они ушли, сопровождаемые нашими «спасибо» на итальянском, английском и русском.

— Здоровски, — сообщила Настя, устраиваясь на передних сидениях.

Мы с Ваней разложили задние сидения и кое—как пристроились на них, но уснуть никто не мог.

— Может, все—таки в полицию? – спросил Ваня.

— Ты предлагаешь, чтобы не думать, что не предлагал, да? – спросила я.

— Да, — помедлив, ответил он. – Потому что все это бред. И мыши с проводами в башке и те непонятные люди и этот минивэн. Да и Зеро тоже.

— А Зеро—то тут причем? – спросила я себе под нос.

— Ну как причем, — ответила за брата Настя с передних сидений. – Если бы мы не пошли на его шоу, то не нашли бы японца.

— Мы могли найти японца и без Зеро, — возразила я.

— Все равно как—то так получилось, — тихо пробормотала она.

Ваня уже сопел у меня за спиной.

— Помнишь, дядя Паша возил нас в деревню Муми—троллей в Турку? – снова тихо заговорила Настя. – На таком же минивэне. Арендовал, что ли. Мы совсем мелкие были, лет по десять. Он только права получил и так плохо водил, что тебя все время рвало.

— Помню.

— Мы тогда еще свалили и спрятались за домиком Хемуля. Ели бутеры с колбасой. Смотрели, как он бегал по деревне. А потом нас нашла охрана. И он нас даже не ругал.

— И что?

— Ничего, просто вспомнила, — ответила она, засыпая.

Я разозлилась, как эта история из прошлого показала папу в выгодном свете. В голове бесконечно крутился фильм, как растерянный папа бегает от купальни к домику Хемуля, от него – к дому муми—троллей.

Я старалась уснуть, вертелась так и сяк, пристраиваясь на узких сидениях, ложилась головой в другую сторону, но заснуть не могла. Свернувшись, я дышала себе на грудь и думала о деревьях, тянущих ветви к небу и растущих выше небоскребов. Во влажном мареве виделись рогатые корабли, плывущие покорять неизведанные земли.

Ближе к рассвету в щели старой машины подул холодный сквозняк, и как я не куталась в кофту и ни прижималась спиной к вытертым велюровым сидениям, замерзала больше. Спать расхотелось, поэтому я тихо вышла из минивэна и прикрыла дверь, чтобы не разбудить близнецов.

Небо из черного становилось глубоко синим, с востока – прозрачно—голубым, темнота уходила под солнечным натиском, но солнце еще не взошло. Я размяла затекшую шею, подышала на руки. Прошлась по парковке. Надо мной высилась зубчатая стена и венчающая ее башня. Я прошла вдоль стены замка и оказалась у современной железной лестницы наверх. Она привела к арочному входу, толстые деревянные двери с коваными украшениями повторяли форму арки. Потянула за жестяное кольцо – закрыто. Спустилась вниз и пошла по часовой стрелке в обход, пока не увидела пролом в стене. Подтянулась на стену обеими руками, пошкрябав кроссовками, перекинула ноги и спрыгнула внутрь.

Узкий каменный дворик, за ним – типичные сицилийские развалины, куски каменных стен в окружении буйно растущей травы. Расходились и сходились деревянные дорожки, показывающие, как правильно ходить внутри. Я забралась на стену и прошла к самой высокой точке. Села по—турецки, закрыла глаза и досчитала до тысячи, ежась от ветерка.

Открыв глаза, я увидела внизу очертания средневекового городка и цепочку окружавших его гор. Спящий тихий город, расчерченный неровными линиями с выступающими куполами церквей. За городом зеленела ложбина. С противоположной стороны величественно вставало солнце, как только его первые лучи коснулись меня, я закрыла глаза и стала рисовать. Суровое солнце встает, опираясь на горы. От него в ужасе убегают ночные тени. За солнцем видны очертания гигантских белых птиц. Они наступают под прикрытием солнца, могучие и прекрасные.

Вместе с солнцем проснулись кузнечики и цикады, лес сбросил ночное оцепенение, и все вокруг запело, заиграло, застрекотало и зашелестело листьями. Начался очередной жаркий, влажный день на Сицилии.

Я вернулась и заглянула в минивэн как раз в тот момент, когда близнецы одновременно зашевелились во сне. Просыпаться одновременно – их единственная общая черта. Через несколько минут они вылезли из машины и оглядывались, зевая, будто не понимали, как здесь оказались. Солнце вставало по другую сторону крепости, на парковке было холодно.

— Какие—то вы страшные, — сказала им я.

— Отстань.

— И лохматые.

— Отвяжись!

— Как будто ночевали в машине, — не отвязывалась я.

—  Я кому сказала!?

— Как последние бомжи.

Настя сделала вид, что сейчас бросится на меня. Я сделала вид, что испугалась.

Мы собрали вещи, накормили и напоили песчанок, сунули им в клетки веточек.

— Им нужно стачивать зубы, дерево подойдет, — вспомнила я.

Песчанки просыпались и чесались, смачно потягивались.

На волне неизвестно откуда взявшейся бодрости я повела всех вниз, в город.

Оставшиеся пять процентов заряда моего айфона были потрачены, чтобы загуглить название города и открыть несколько страниц. Близнецы ушли немного вперед, я догнала их и начала зачитывать:

— Энна. Прежнее название – Кастроджованни. Коммуна в одноименной провинции, единственной не имеющей выхода к морю. Население в 2008—м году составляло… — Я поднесла телефон к самому носу. — 28 106 человек. Занимает площадь 357 квадратных кэмэ. Почтовый индекс — 94100. Телефонный код — 0935.

— Очень познавательно. Что такое коммуна? – спросила Настя, оборачиваясь.

— Город и ближние деревни. У тебя, кстати, рюкзак расстегнулся.

Она поставила переноску на землю и сняла рюкзак, чтобы застегнуть. Мы с Ваней остановились рядом. Я продолжила:

— Покровителем населенного пункта считается Богородица… так, что еще… А, вот. Самый высокий город в Италии, находится на высоте 990 метров над уровнем моря.

— Ого, целый километр, — заметил Ваня.

— Да, кэп. Мэр коммуны – Рино Агнелло. Тааак… вроде все… А, вот еще. Главная улица города – Via Roma. Начинается от Piazza Neglia и заканчивается у Ломбардского замка, длина – полтора километра.

Тем временем мы вошли в город, и оказались на Via Roma. Скученный городок с узкими каменными улицами и лепящимися тут и там церквями, крошечными площадями с фонтанами – мы бывали в таких на Сицилии и в Провансе.

— Ого. Первое упоминание – четвертый век до нашей эры.

— На этой Сицилии все древнее, как смерть, — подытожила Настя, и на этих ее словах экран моего телефона окончательно погас.

Было семь часов утра. Городок еще не проснулся, в отличие от живой Катании, которая уже гудела автомобилями, где оживали кофейни и люди шли на работу, а грузовички подкатывали к разгрузочным дверям. Здесь было тихо, встречались редкие машины и прохожие. Ставни на окнах были закрыты, а первый встретившийся фонтан не работал. Город был очень похож на Ортигию, но чище, свежей и новее. Здесь пахло теплом и чем—то неуловимым – то ли хлебом, то ли подогретым молоком.

— Надо найти автобусную станцию, — сказал Ваня. Архитектура его совсем не интересовала, в отличие от сестры, которая фотографировала все подряд.

— Давайте сначала зарядимся. Вряд ли они нас найдут.

Умиротворенный спящий город казался безопасным, здесь было уютно и не хотелось никуда бежать и кому—то звонить. Мы прошли до конца Виа Рома, площади Неглия, полюбовались фонтаном, который украшали безрукие сирены. «На руках сэкономили», — дежурно пошутила Настя. Особенно это раздражало в Эрмитаже, потому что она повторяла это у каждой статуи. У фонтана неторопливо повернули обратно, чтобы еще раз посмотреть на каменные ворота перед зданием мэрии. Камни, из которых здесь были построены плотно стоящие двухэтажные дома, были бежевого цвета с легкой примесью оранжевого, таким я рисовала цвет свежего дерева.

Город стал оживать. Жители открывали ставни и выставляли наружу горшки с цветами, снимали высохшее за ночь белье и вешали мокрое. Легковые автомобильчики с грузовыми кузовами протискивались между рядами припаркованных машин и снующих пешеходов, останавливались у магазинов для разгрузки. Мы свернули и немного отошли от центра. Здания здесь были новее.

— Не старше четырехсот лет, — оценил Ваня, постукивая костяшкой по выступающему камню в стене супермаркета.

— Знаток, — сказала Настя. Она постучала по тому же камню и прислушалась. Судя по ее виду, она была не согласна.

— Явно же старше, чем наш дом, — аргументировал брат.

— А нашему сколько?

— Сто пятьдесят.

— Ааа…

— С копейками.

В стороне от центральной улицы было менее парадно, и все выглядело еще более сонным, поэтому мы вернулись на площадь у мэрии и присели на бордюр погреться на солнце.

— Как настоящие итальянские бездомные, — прокомментировал Ваня, садясь на рюкзак.

Мы сидели и смотрели, как просыпается город. Когда в мэрию начали заходить сотрудники и недоуменно на нас поглядывать, пришлось перейти на другую сторону площади на скамейки.

— Что мы тут торчим? – поинтересовалась Настя.

— Сейчас откроются кафе, найдем одно с вайфаем, узнаем, как добраться отсюда до Палермо и уедем. На автобусе или на поезде, — сказала я.

— И еще надо зарядиться, — добавил Ваня.

— У меня еще половина заряда, — сказала Настя, и мы отобрали у нее телефон, чтобы посмотреть кафе поблизости. Но все они были еще закрыты.

— Поищи «панифицио», — посоветовала я.

— Как? – переспросил Ваня, набирая слово на телефоне.

— Как слышится, так и пишется, — ответила я.

— Нашел несколько, можно дойти пешком. Это что?

— Пекарни. Они открываются рано. Если повезет, там будут столики и розетки. Ну и пирожки какие—нибудь, — сказала я, вставая и поднимая с мостовой клетку с мышами. По установившейся негласной договоренности мы с Настей носили одну клетку по очереди. Мне показалось, что мыши заинтересованно приподнялись, когда мы снова отправились в путь.io

Дошли до пекарни. Пекарь закладывал в большую каменную печь то, что через десять минут стало лепешками с базиликом. Стульев и розеток здесь не было, на крошечном пространстве помещалась печь, три духовки, незастекленный прилавок с хлебом и лепешками. Мы взяли две теплые лепешки, вышли на улицу, за минуту прикончили их и запили водой из бутылки.

Потом прогулялись обратно, высматривая значок вайфая на входных дверях и витринах.

— Болтаемся тут у всех на виду, – пробурчал Ваня, он не мог перестать озабоченно оглядываться.

— Да расслабься ты уже, — немедленно ответила ему сестра. – Они остались в Катании.

— В Катании вы говорили, что они остались в Сиракузах, — отрезал он, прикрывая рукой клетку от стайки школьников, которые притормозили возле нас. Они нагнулись и заглядывали в клетки на ходу. – Идите, идите мимо, — сказал он им, отгоняя рукой.

Один из толпы поднял руку с выставленным средним пальцем, и мальчишки расхохотались. Мы обогнули толпу и поспешили пройти мимо.

— Наглая мелочь, — раздраженно кинул Ваня через плечо, а те вразнобой закричали итальянские ругательства, кривлялись и отправляли Насте воздушные поцелуи. Мы с ней засмеялись, до того необидными были и средний палец и мальчишечьи обзывалки.

— Очень смешно, — продолжил Ваня раздраженно, — кто их воспитывает?

Мы загоготали еще громче.

— Боже, ну ты и зануда, братец, — сказала ему Настя, когда мы отсмеялись.

Но иностранцы в маленьком итальянском городке были слишком заметны, особенно те из них, которые носили две переноски с песчанками с проводами на головах. На нас показывали пальцем, в нашу сторону поворачивали головы.

— Давайте—ка быстрее найдем, как отсюда убраться, — попросил Ваня, оглядываясь.

— Знаете, в лобби отелей обычно хороший вайфай, — сказала я. – Можно зайти и подзарядиться.

Мы подошли к первому попавшемуся отелю в центре, но он был слишком безупречен со своими витринными окнами без единого пятнышка, олеандрами по обе стороны от грандиозной входной двери, мраморной стойкой администратора. Сами администраторы, девушки—блондинки, были строго причесаны, ярко накрашены, и мы, взглянув на свое блеклое отражение в окнах, особенно остро увидели, какие мы помятые, лохматые, вспомнили о неумытых лицах и нечищеных зубах, смутились и прошли мимо.

Следующий отель был скромнее: над ярким названием нависали три звезды, на подоконниках наполовину открытых окон стояли горшки с геранью, в лобби лежали коврики, сплетенные из рыболовных снастей. За стойкой администратор в расстегнутой на все пуговицы рубашке—поло (из разреза выглядывает буйная растительность) объяснял четырем английским студентам, как найти Ломбардский замок. Из—за того как он, торопясь, проглатывал английские слова, как отчаянно жестикулировал, студенты терялись и ничего не понимали. Администратор достал из—под стола карту, ручку и начал объяснять снова, тыкая ручкой в карту, потом свернул и, шлепнув ею по столу, придвинул к гостям. Те забрали карту и направились к выходу. Администратор увидел, что я смотрю на него в открытое окно, кивнул и уставился в монитор на стойке. Все в этом отеле дышало такой теплотой и дружелюбием, что я зашла внутрь и спросила, можем ли мы посидеть в холле и зарядить наши телефоны и ноутбук.

— Sure, — ответил администратор, на груди которого висел бейдж с именем «Чезаре». В его устах это звучало «сурэ». (*Конечно. Англ.)

Я осмелилась и спросила, можем ли мы воспользоваться вайфаем.

— Sure, — повторил он и протянул визитку отеля, на обратной стороне которой был написан ручкой пароль от вайфая.

— Спасибо большое, — сказала я ему по—русски, так всегда выходило искреннее.

— Пажзжалуста! — неожиданно ответил он и через мою голову подмигнул Насте.

Настя с независимым видом ставила клетку на стол и садилась на диванчик. Когда я подошла, увидела, что она покраснела.

Мы начали рутинные дела: ставили телефоны на зарядку, проверяли почту, мессенджеры и соцсети, писали сообщения родителям, что с нами все в порядке и интересовались, как дела у них, звонили в офис Virile Mind Srl. в Палермо, там по—прежнему не брали трубку, бегали за колой в соседний магазин.

— Что написать в чат с родителями? Где мы? – спрашивала Ваня брата.

— Напиши, что ходим по экскурсиям и представлениям.

— Точно. И ни капли вранья! – Настя ловко набирала сообщение на телефоне одной рукой.

— Автобусы и поезда ездят раз в несколько часов, но поезд стоит всего десять евро, а автобус – двадцать. Автобусная станция в пяти минутах ходьбы, а до жэдэ станции – семь километров. Что выбираем? – спросил Ваня.

— Не хочу ничего решать, хочу помыться, — ответила Настя, зевнула, уронила голову мне на плечо.

— Давайте посидим еще немного, в самом деле, — поддержала я.

— Вы всю неделю собираетесь болтаться по Сицилии без нормальной еды, сна и денег? – Ваня приподнял бровь.

— Почему бы и нет, — ответила я, вытягивая ноги под столом.

— Ясно, — ответил он и уткнулся в ноутбук.

В отеле был разгар завтрака. В столовой толпились туристы, пахло кофе и поджаренным хлебом, звякали ложечки. Проходившие туда—обратно постояльцы обдавали нас свежими запахами зубной пасты и шампуня.

— У меня же есть паста, — вспомнил Ваня и залез в карман. Он вытащил маленький прозрачный пакетик. Паста разлилась внутри, запачкав щетку, выглядело это ужасно смешно. По крайней мере, мы с Настей снова захохотали, а Ваня с умным видом подошел к двери с надписью «Femmes», однако, через несколько секунд поспешно вышел, тихо повторяя «сорри, сорри» и под наш громкий хохот вошел в соседнюю дверь.

В отельном туалете мы привели себя в порядок, и сразу захотелось куда—то двигаться, что—то делать. Пока Ваня с Настей решали, как мы поедем, мне было все равно, как, я открыла итальянский новостной портал, и на первой же странице на меня взглянул Зеро – невозмутимый взгляд из—за спины Красной маски. У портала была английская версия, я щелкнула на нее. В статье из нескольких предложений сообщалось, что Зеро давал представление в Катании и, несмотря на все меры предосторожности, группа из четырех людей, называющих себя Красными Масками, снова отрезала охрану и полицию от арены и разоблачила его трюк – изменение цвета шариков. Еще были фотографии представления, сделанные профессиональной камерой, и разглядывая лицо Зеро крупным планом, я увидела, что круги под глазами мне не показались издалека.

Потом я просмотрела несколько сайтов новостей – американские, английские, французские, о Зеро написали все крупные мировые СМИ. Даже на ТАСС под заголовком «Разоблачение иллюзиониста» была подробная статья о представлении, о том, как Красным маскам удалось отсечь охрану снаружи и привязать к сидениям охрану в зале. По отдельной ссылке можно было посмотреть подробное описание разоблачения. В конце статьи сообщалось, что Зеро не отказался от сицилийского турне и даст еще два представления, в Термини—Имерезе и в Палермо, оба – в ближайшие дни.

На официальном канале Зеро на youtube было несколько сорокаминутных записей с его уличными представлениями. Записи и звук плохого качества, но магия Зеро завораживала. Вот он на рынке, берет апельсин с прилавка, закрывает его в ладонях на секунду, показывает зрителям – это уже не апельсин, а лимон, который тоже скрывается в руках и превращается в киви. Зеро кладет его сверху на горку киви на прилавке. Он просит продавца взять и разрезать любой из апельсинов на прилавке. Продавец берет, разрезает, восклицает и показывает в камеру. В разрезе три круга по убывающей: апельсин, лимон, а сердцевина – зеленая, с черными крапинками.

«Зачем разоблачать не самого популярного иллюзиониста?» — задавался вопросом один развлекательный блог. «Зеро хоть и имеет любопытные программы, но не входит в число самых известных иллюзионистов. Я бы сказал, что наибольшую известность он получил как раз после того, как его разоблачили».

Близнецы нависли надо мной сзади и тоже читали статью. Я промотала в самый конец, там был короткий видеоролик с Зеро и репортершей, сующей ему микрофон. Журналистка задавала вопросы без конца, а Зеро с потерянными глазами, но лицо спокойное, оглядывает зал. Я прокрутила его два раза, потом Ваня сказал:

— Дай—ка сюда. – И забрал у меня ноутбук.

Они с Настей сели рядом и открыли ссылку с описанием разоблачения трюка.

— А, ничего себе. Это просто…

— Бла—бла—бла—бла—бла, — я заблаблакала, чтобы не слышать, и вышла на улицу.

Перешла на другую сторону улицы, в тень, и смотрела, как близнецы читают статью и тыкают пальцем в экран, обмениваются восторженными восклицаниями, как песчанки скачут туда—сюда по клетке на подоконнике, встают на задние лапы, вытягивают шеи. Красные огоньки на проводах горели задорно, и я начала подозревать, что их яркость в самом деле зависит от мышиного настроения или самочувствия.

Я присела прямо на выступающие камни на мостовой и стала рисовать с той пронзительной точностью, с которой видела все вокруг: в открытые окна отеля бьет яркий солнечный свет, мимо проезжает развозчик газет, тренькая звонком, на тротуаре с задумчивым видом стоит семейство – туристы, решают, в какую сторону идти, вдалеке в конце улицы на холме виднеются очертания замковой стены и башен. В небе – едва заметный то ли мираж, то ли тень рогатого корабля – паруса спущены, якорь брошен, за мной наблюдают в бинокль с палубы.

Я вернулась в холл, стирая с рук карандашную пыль.

Близнецы с удивлением на меня посмотрели, переглянулись, но ничего не сказали.

— Решили ехать на поезде, — сказал Ваня. – Если выедем через час, то к вечеру будем в Палермо. И ночным поездом обратно в Сиракузы.

— Тут нет ночных поездов, — сказала я. – И нужно время, чтобы найти офис, то есть, лабораторию этих ребят и отдать им мышей.

— Я посмотрел, это недалеко от вокзала.

— А если там никого не будет? Или офиса вообще нет? – спросила Настя.

— Заберем мышей в Сиракузы и сразу пойдем в полицию, — гнул свою линию Ваня.

— И месяц посидим в сицилийской тюрьме за кражу со взломом, — мрачно предрекла я.

— Ну тогда не знаю. Поставим их под дверь участка, позвоним и убежим, — предложил Ваня.

— Гениальный план. Представьте изумление полицейских, когда они увидят ЭТО, — сказала Настя, указывая взглядом на песчанок.

Песчанки в обеих клетках встали на задние лапы, некоторые обхватили прутья и внимательно нас слушали. Вид у них был суровый.

— Они понимают, что мы говорим о них? – подозрительно спросила Настя. Мыши продолжали на нас таращиться.

— Кстати, сколько у кого денег? – Ваня, как всегда, вернул нас к практической стороне дела.

Мы стали рыться в карманах и рюкзаках.

— У меня сто двадцать и еще немного монеток, — сказала я, пересчитав то, что у меня осталось.

— У нас еще триста… триста шестьдесят бумажных и три евро железок, — отчиталась Настя. – У тебя осталось еще что—то? – спросила она, обращаясь к брату.

Он отрицательно покачал головой.

— Нет, вся касса у тебя, как завещала маман. Короче, хватит на дорогу и на остаток каникул, — довольно заключил Ваня, глядя, как сестра распихивает деньги по разным кармашкам большого кошелька.

— Надо, наверное, помыть клетку? – предложила я.

— Надо, — согласилась Настя.

Мы по очереди помыли клетки, пересаживая песчанок из одной в другую. При пересадке одной удалось улизнуть, и мы шумно ловили ее по всему лобби, пугая постояльцев.

Потом Настя потребовала поесть перед дорогой, потому что она обещала быть слишком, на ее взгляд, утомительной, она так и сказала, томно прикрывая глаза: «Дорога обещает быть очень утомительной», словно чувствовала, что так просто до Палермо мы не доберемся.

И мы, попрощавшись с гостеприимным Чезаре, нашли пиццерию с вывеской «Pomodoro&Basilico» и заказали там самую большую пиццу с прошутто и базиликом. Сидя на стульях у стойки, смотрели, как пиццайло достает порцию теста, как растягивает его сначала руками, а потом, раскручивая, подбрасывает, делает из него ровную тонкую лепешку, кладет ее на стол, смазывает соусом из помидор, небрежными кусочками раскидывает моццареллу, поверх нее – кусочки ветчины и базилик. Потом осторожно перекладывает пиццу на тонкую деревянную лопату и выкладывает в печь, подбрасывает в огонь несколько небольших бревен.

— Три минуты – и готово, — сказала я близнецам, которые смотрели на обычную на Сицилии работу как на представление Зеро.

Мы были в простой пиццерии. Меню над стойкой – огромный список названий пиццы с ценами. Потертые столы и стулья с бутылками оливкового масла и соусами.  В углу – башни из коробок для доставки. Две печи для пиццы и второй пиццайло, хмурый и озабоченный. У дверей, проревев, припарковался мопед, и вошел курьер. Он передал за прилавок несколько листков и деньги, обратно ему передали связанные вместе коробки с пиццей. Он взял их, положил в корзину мопеда и, выпустив облако серого газа, укатил.

Пиццайло окликнул нас – на небольшую столешницу он выставил тарелку с готовой пиццей, три банки «Пепси», жестом указал на стоявшие рядом коробки с приборами.

Близнецы взяли по куску, и несколько минут раздавалось только мычание. После третьего куска они заговорили.

— У меня вкусовой шок.

— И у меня. Тут всегда так вкусно?

— Почти всегда, — ответила я, открывая баночку с «Пепси».

Потом мы на такси добрались до станции, обычной замусоренной железнодорожной станции, с крошечным залом ожидания и единственной кассой.

— Three tickets to Palermo, please, — вежливо сказал Ваня, пригибаясь к окошку. (*Три билета до Палермо, пожалуйста. Англ.)

Кассир эмоционально ответила ему на итальянском, указывая на объявление на двери.

— I don’t speak Italian, — ответил Ваня. (*Я не говорю по—итальянски. Англ.)

Кассир очень возмутилась и закрыла окошко алюминиевой шторкой.

— Что за ерунда? – спросил Ваня, оборачиваясь ко мне.

— Не поняла. Сейчас переведу объявление, — ответила я и открыла приложение—переводчик.

В объявлении было сказано, что сегодня на железных дорогах Сицилии забастовка, и поезда не ходят, но завтра забастовка закончится. И что железнодорожники требуют повышения зарплаты минимум на 30%.

Такси приехало за нами через полчаса и доставило на автобусную станцию, где никто не бастовал, но билеты были только на самый поздний рейс.

— Может, рванем автостопом? Папа с мамой рассказывали, что автостопом можно доехать куда угодно. Помнишь, они показывали нам свои фотки, ну, когда были молодые? – спросила Настя у брата.

— Купим билеты и поедем на автобусе, — ответил он, направляясь к окошку кассы и одновременно протягивая руку за кошельком.

До вечера мы успели сходить в Ломбардский замок, в музей истории и главный городской собор, пока Настя не заявила, что никуда больше не пойдет, потому что у нее болят ноги и вообще мы надоели ей со своим занудством и церквями.

— Тяжела жизнь туриста, — грустно заключила она, потирая ноги.

Мы дошли до площади с фонтаном, и Настя немедленно скинула босоножки, прыгнула туда и стала ходить кругами.

В десять мы были на автобусной станции, где при свете ярких фонарей стояла очередь на посадку. Водитель в белоснежной рубашке и фуражке с козырьком проверял билеты. Когда очередь дошла до нас, он, осмотрев клетки, спросил на хорошем английском, не желаем ли мы сдать их в багаж, и пока мы изумленно молчали, сказал, что места в салоне недостаточно и нам придется держать их на коленях. Мы согласились и вошли внутрь.

Через полчаса автобус, перегруженный пассажирами, они сидели даже в проходах, тяжело двинулся по городским улицам.

— Из—за этой забастовки мы задохнемся, — подумала я вслух.

В автобусе было жарко, как в печке. Пришлось на максимум выкрутить кондиционер над своим креслом.

— К Палермо станем пиццей с ветчиной, — проворчал Ваня.

Он никак не мог пристроить на коленях клетку с песчанками. Она то падала с колен, ударяясь о сидение спереди, и сонные мыши шмякались в одну кучу, то заваливалась набок, на голову сидящей в проходе женщины. Когда переноска в очередной раз накренилась в ее сторону, она начала громко возмущаться и отталкивать клетку от себя. Я не понимала слов, но и без этого было ясно, что ей не нравятся чертовы иностранцы, которые тащатся в Палермо с этими погаными мышами, которые падают ей на голову. И еще она ненавидела этих чертовых железнодорожников, которые вздумали бастовать в тот день, когда у нее дела в столице. Отдельной строкой ее бесили соседи, расселись тут спереди и сзади, из—за них она не могла пошевелиться. Автобус вдруг резко затормозил, так, что нас по инерции кинуло вперед. Клетка с песчанками наклонилась, заснувшие было мыши подскочили и заметались.

Водитель включил свет в салоне и встал в проходе. Обращаясь к нашей соседке, он произнес длинный монолог, по ходу которого несколько раз погрозил пальцем и показал в сторону двери. Пассажиры молча слушали. Отговорившись, а монолог занял не меньше трех минут, водитель сел на место, погасил свет в салоне, и мы поехали.

— Как думаешь, что он ей сказал? – шепотом спросил меня Ваня, покосившись на соседку.

— Что он не виноват, что железнодорожники бастуют. Что он не хотел брать дополнительных пассажиров, потому что правилами это запрещено. Что она может выйти из автобуса, если ей что—то не нравится. И что если она не успокоится, он сам ее выведет, потому что имеет право высадить пассажиров, которые нарушают общественный порядок и сдаст ее в полицию.

— Ого. И ты все это поняла? – удивился Ваня.

— Нет, я же не говорю по—итальянски.

— Откуда знаешь, что он сказал?

— Разве непонятно?

Ваня, рассмеялся и снова выпустил клетку. Она соскользнула с колен и ударила скандальную женщину в висок. Она злобно оттолкнула ее, но промолчала.

Настя на сидении спереди болтала с соседкой и даже вытащила одну песчанку из клетки, чтобы показать.

— Может, не будешь показывать всем подряд? – попросила я.

— Она нормальная. Работает в отеле горничной, — раздалось с сидения спереди.

Горничная поставила себе клетку на колени и рассматривала мышей.

— Ты не рассказал еще, что мы их украли, нет? Ты когда—нибудь можешь просто помолчать? – поинтересовался Ваня, он был готов серьезно поругаться. Я всегда старалась убраться в той фазе, когда они оба еще наливались бешенством, разогревались. Но сейчас надо было их остановить, иначе водитель, в свою очередь подогретый нашей соседкой, не стал бы терпеть нас и высадил бы на первой остановке.

— Слушай, ты, — начала Настя, она встала на свое сидение на колени и угрожающе нависла над братом.

— Слушаю очень внимательно, — ответил Ваня. Он сжал руками спинку ее кресла и подтянулся ближе.

Они теперь были на одном уровне и смотрели друг другу глаза, раскачиваясь туда—сюда вместе с автобусом.

— Сядьте, — сказала я им. – А то нас высадят прямо на этой неосвещенной трассе. – И кивнула в окно, где было темным—темно.

Они одновременно повернулись и посмотрели в окно на свои отражения: два взъерошенных подростка, не разберешь, где мальчик, где девочка, лица злые. Сели на свои места и замолчали. Ванина клетка снова ударила соседку в проходе, поэтому я забрала ее и прижала к коленям и подлокотнику справа. Метавшиеся песчанки успокоились и, немного повозившись, улеглись подальше от меня – в автобусе все еще было душно, кондиционеры не справлялись с таким количеством людей. Я легко постучала по прутикам с той стороны, где они лежали, и кто—то из них благодарно лизнул меня в указательный палец. При свете дня их фонарики были не слишком заметны, но ночью они выдавали нас и песчанок с головой – красные огоньки окрашивали красным закуток в автобусе, придавали ему жутковатый вид.

На дороге мелькали редкие заправки, мы проносились мимо. Иногда вдалеке показывалась цепочка деревенских огоньков. Автобус наклонялся то влево то вправо – дорога виляла между горами, поднимался и опускался, пружинил и вздыхал. Я смотрела в окно, в глаза своему тусклому отражению.

И вот я в нашей квартире в Питере, пришла домой после занятия по рисунку, на котором Груздев грубо и совершенно несправедливо меня отругал. Закрываю дверь, смотрю в зеркало в прихожей. Уши красные, губы поджаты.

— Нина, это ты? – кричит папа из своей комнаты.

— Я, — отвечаю.

Заглядываю в его комнату, он сидит спиной ко мне за компьютером, на мониторе – ряды программного кода. Хочется плакать, но я держусь. Не поворачиваясь, он говорит:

— Мой руки и ужинать.

Я иду в ванную, мою руки, в воображении горько плачу, слезы капают в раковину. Но я силой заталкиваю обиду, боль и папино непонимание глубоко—глубоко туда, откуда их будет не достать. Потом папа молча кормит меня, и я молчу. Молчу, как всегда.

И вдруг вижу, что это не папа, а Зеро, и мы не на кухне, а на арене. Он хлопает в ладоши и взлетает над ареной, которая превращается в аудиторию в академии, где велись занятия по рисунку, парит прямо под стеклянным куполом. Потом Зеро оказывался в прихожей нашей квартире в Петербурге, одетый во все черное и закутанный в плащ с остроконечным воротником, как в старых фильмах про Дракулу. Он запахивал плащ широким жестом, и черная ткань закручивалась вокруг него толстыми складками. Его неистово затягивало в воронку, и все исчезало с громким хлопком. Потом я видела папу, он левитировал перед окном моей комнаты, опять дома, в Питере, наблюдал за мной, а я спала – я видела это как будто парила над самой собой сверху. Я хотела посмотреть на себя в зеркало, и как только повернулась к нему, оно треснуло, и осколки упали на коврик. Потом снова Зеро. Он появлялся в Ортигии. В джинсах и футболке как у папы, он варил кофе в нашей гейзерной кофеварке на хлипкой газовой горелке.

Автобус швырнуло вперед, потом назад. Зеро и арена исчезли, вернулась темнота и красный свет от песчанок. Автобус снова швырнуло назад—вперед, и я поняла, что это землетрясение, и что сейчас мы остановимся и переждем его в спокойном месте, — все за долю секунды. Ваня спал на соседнем сидении и, видимо, ничего не чувствовал. Автобус снова тряхнуло. Трясло откуда—то сзади. Я приподнялась и посмотрела в хвост автобуса. Над задними сидениями поверх голов ничего не замечающих пассажиров присосалась тень огромной твари с ногами—щупальцами. Вот она ударила головой о крышу автобуса, и его снова тряхнуло. Я зажмурилась, повторяя про себя, что это сон или мое воображение, раз—два—три, я открою глаза и ничего не будет. Но открыв глаза увидела, что тень смотрит на меня.

Она отцепила одно щупальце от потолка автобуса и тянула его ко мне. Потом – остальные щупальца—тени метнулись ко мне, и я рванулась через колени Вани вперед, чтобы ускользнуть, исчезнуть. По коленям Вани, по плечам пассажиров, сидящих впереди. Я кричала о чудовище и о том, что мне надо выйти из автобуса. Добралась до пластиковой перегородки у водителя, забарабанила в нее. Оглянулась – тварь уже в середине автобуса, неторопливо передвигает ноги. Автобус сильно качнуло вправо – это водитель свернул на крайнюю правую полосу, тварь сорвалась с потолка и упала у выхода в середине салона. Водитель открыл дверь, я выскочила из нее, мысленно умоляя водителя не открывать ту, вторую дверь, возле которой упала тень. Попятилась, прижимаясь к ограде автобана. Из автобуса выпрыгнули Ваня и Настя, трясли меня, спрашивали, что случилось.

— Уезжай, уезжай, — кричала я водителю, — Go! Go!

Дверь автобуса закрылась, он уехал и увез с собой чудовище.

— Нина, что случилось? Что—то увидела? – близнецы трясли меня, заглядывали в лицо.

Я несколько раз глубоко вздохнула, медленно соображая, что тварь в автобусе уехала, а мне надо что—то ответить близнецам, но они сами подсказали ответ.

— Тебе приснилось что—то?

— Да, приснилось.

— Чудовища, как раньше, да?

— Почти как раньше, — прохрипела я, уже отходя от ужаса – автобус скрылся за поворотом вдалеке.

Близнецы успокаивали меня, что ничего страшного, это просто сон, и будет еще автобус. Скоро все пришли в себя и осознали, что стоит глубокая ночь и надо что—то делать.

— Ладно, пойдем, — сказал Ваня, он перекинул клетку в другую руку. – Я взял твой рюкзак, — он повернулся и показал мой рюкзак на плече.

Я кивнула, едва не плача. Мы прошли несколько метров в сторону, в которой скрылся автобус.

— Стойте, — раздался сзади тихий Настин голос.

Мы обернулись.

— Стойте, — повторила она. – Я забыла мышей.

Я посмотрела вслед уехавшему автобусу. Там на коленях у горничной, наверняка недоумевающей, спали, покачиваясь на коленях в клетке семь песчанок. Несколько секунд мы пронзительно молчали, потом Ваня вздохнул и сказал:

— Идем.

Глава десятая

В которой герои проводят замечательную ночь в Шеллато.

Мы прошли километра три, пока позади не показались фары далекой машины.

— Надо ее тормознуть. – Настя развернулась и шла спиной вперед, глядя на две светящиеся точки.

Машина приближалась стремительно, я уже представила, как сижу на заднем сидении и под приятную ретро—музыку еду в Палермо. Но водитель посигналил Насте, которая подпрыгивала на проезжей части с поднятым вверх большим пальцем, слегка обогнула нас, и скоро ее красные огоньки исчезли вдали. Мы продолжили подниматься по дороге, которая одновременно вела вверх и резко влево. Наверху оказалось, что на спуске сияет огнями большая заправка с рестораном и магазином. Оставшийся километр мы бежали – поднялся холодный горный ветер. Заправка была оживленной: десяток машин, туристический автобус. В ресторане была очередь.

— Подождем здесь до утра или попробуем уехать сейчас? – спросила я.

— Что произошло в автобусе? Что ты увидела? – спросил Ваня, когда Настя отошла к прилавкам с сувенирами.

— Просто приснилось, ерунда, не обращай внимания, — ответила я как можно непринужденнее, но мне это не удалось.

— Такая же ерунда, как тогда с толстяками? – спросил он. – У них же не было оружия, да?

— Нет, — призналась я, опуская глаза в стол.

— Тут есть две уточки. Одна с флагом Италии, другая с надписью «Сицилия». Какую взять домой? – Настя ворвалась в наш разговор, показывая обеих уточек. Она улыбалась, но лицо расстроенное – переживает из—за песчанок.

— Сколько сейчас времени? – спросил Ваня, отталкивая руку с уточкой от лица.

— Полвторого, — ответила я.

— В общем—то, все не так плохо с мышами. Наверное, у них есть отдел для потерянного багажа. Приедем в Палермо и попытаемся их найти.

Настя вздохнула и снова ушла.

— Не напоминай ей лишний раз, — попросила я.

— Если бы она меньше болтала, то не отдала бы клетку соседке и не забыла бы ее потом! – раздраженно бросил он, встал и ушел в противоположную часть бистро.

Я осталась за столиком, гадая, кто из них вернется первым. Обычно это бывала Настя, но иногда и наоборот. В бистро играла навязчивая современная песня, и все будто двигались в такт. Я осмотрелась – все ярко освещено, никаких теней не мелькает, ни кусочка щупальца не видится краем глаза. Несколько больших корзин с уточками, витрины с плюшевыми игрушками, целые полки сладостей. В кафе висят огромные фото с едой: паста с морепродуктами, блестящие плюшки, молочная пенка с корицей. Люди с подносами отходили от витрин и присаживались за столики. Двор ресторана был тоже ярко освещен, я видела, как под светом фонарей припарковалась машина, из нее вышли четыре девушки и направились в туалет. Безопасное место.

Я раздумывала и наблюдала за Настей. Она взяла с витрины плюшевую цикаду и нажала ей на живот ожидая, что та затрещит. Прислушалась и нажала еще раз. Цикада молчала. Настя положила ее обратно на витрину, но зацепила других цикад, и целая куча упала на пол. Настя поднимала и ставила их на место, ей помогал молодой человек. Потом он показал Насте, как включать цикаду, и она затрещала. Они стали болтать. Настя то откидывала волосы назад, то заправляла прядки за уши.

— Опять с кем—то трещит, — сказал подошедший сзади Ваня.

— Пусть трещит. Иначе она будет трещать с нами.

— О да. Наши уши в безопасности.

Он сел за столик и мы несколько минут молчали. Потом он взял мою руку и погладил большим пальцем костяшки. Я погладила его в ответ.

— Ты же понимаешь, что мы живем в разных странах, да?

— Ну и что?

— Наверное, скоро мы переедем куда—нибудь еще.

— Куда? В Рим? Или вернетесь домой?

Я покачала головой:

— Домой точно не вернемся. Расследование еще не закончили. И, знаешь, мне кажется, им нравится жить вот так, как будто в походе.

— А тебе?

Я пожала плечами:

— Может быть. Я не знаю.

— И ты совсем не хочешь вернуться домой? – спросил он, и я видела, как он хотел добавить «ко мне», но сдержался.

— Все стало как—то сложно.

Впервые за все время мне захотелось рассказать кому—то кроме психолога свой самый главный ужас, но в этот момент, как всегда, ворвалась Настя:

— Слушайте, я тут познакомилась с Фабио. Он из города тут, за поворотом. Называется, вроде, Цилато.

— Шиллато.

— Какая разница. В общем, он говорит тут не ходят никакие автобусы ни ночью, ни днем. Но в городе есть гостиница. Мы можем переночевать и утром уехать на такси до любого города, а оттуда на автобусе или поезде до Палермо. И он может отвезти нас на своей машине, — Настя кивнула в сторону Фабио, он ответил ей ослепительной улыбкой, она снова заложила прядку за ухо. Мы собрали вещи. Фабио подошел к нам.

— Are you ready? – спросил он и приобнял Настю за плечи. (*Готова? Англ.)

— Sure! — ответила она, откидывая волосы назад. (*Конечно! Англ.)

— Настя, — окликнула я ее.

Она обернулась:

— Что?

— Ты забыла. У тебя волосы короткие.

Она выпучила глаза, а мы с Ваней громко засмеялись. Как раньше.

Мы прибыли на место почти мгновенно, в кромешной темноте несколько раз повернули на развязке, и метров через пятьсот резко затормозили у старого дома с единственным фонарем над дверью.

— This is our best hotel. Ring the bell, — с гордостью сказал Фабио и укатил, оставив нас на пустой улице. (*Это наш лучший отель. Звоните в звонок. Англ.)

Как только стих рев его мотора, наступила пугающая тишина. Не лаяли собаки, не трынькали сверчки и цикады, куда—то подевался горный ветер, только едва слышно щелкал фонарик, освещавший голубую деревянную дверь. Дом был старый, каменный.

Ваня зажег фонарик на телефоне и посветил вокруг.

— Он нас разыграл, наверное? Ни вывески, ничего. Не похоже на отель.

— Это, наверное, комнаты в аренду, а не отель, — сказала я и нажала на звонок. – Мы несколько раз жили в таких домах, арендовали через Airbnb. Они дешевые в маленьких городках.

Мы прислушались – за дверью не раздавалось ни звука. Я нажала на звонок еще раз.

— Почему он сказал «город»? Деревня какая—то. Сколько здесь домов? – спросила Настя, вглядываясь туда, где светили несколько фонарей, и где был, очевидно, центр города или деревни.

От ближайших кустов к нам метнулись тени, я выхватила их краем глаза и резко повернулась, но ничего не увидела – показалось, или они быстро спрятались. Оглядываясь в их сторону, нажала на звонок в третий раз. Мы снова прислушались – тишина. На краю зрения заметались тени. Я нервно забарабанила в дверь.

— Нин, ты что? Идем, там нет никого, — Настя потянула меня за рукав.

Мы отошли от дома и вернулись на тротуар. Было совершенно непонятно, что теперь делать.

— Мы умрем этой ночью в глухой деревне, и завтра наши трупы найдут изумленные местные жители, — сказала, подвывая, Настя.

— Ты можешь помолчать хоть минуту? – зло спросил Ваня.

— Ну что? Я виновата опять? – Настя надулась и отвернулась.

— Давайте вернемся, — предложила я. — Мы ехали минуты три. Кто—нибудь запомнил дорогу?

— Я нет.

— И я тоже нет.

Я вздохнула, наблюдая за тенями. Они вышли из кустов и стояли, покачиваясь, пока наблюдали. В это время голубая дверь распахнулась, из нее выглянула женщина и приветливо воскликнула:

— Ciao!

Она сказала еще несколько фраз на итальянском, я не поняла, но почти подбежала к ней с вопросом:

— Do you speak English? Is this a hotel? (*Вы говорите по—английски? Это отель? Англ.)

Женщина дважды ответила «yes», и я с огромным облегчением проскочила под ее рукой в дом.

Дом оказался отелем со всеми признаками: приветливый холл со стойкой администратора, затейливые вазы и картины с золотым багетом, аквариум с рыбками. Все было маленькое, как бы игрушечное, но настоящее. Мне было неважно, настоящий это отель или нет. Голубая дверь захлопнулась за нами, оставив тени на улице.

Администратор и владелица, как обычно бывает в деревенских гостиницах, хоть и была по—деревенски приветлива, выглядела как столичная модница: ковбойские сапоги, обтягивающие лосины и чрезмерно накрашенные ресницы.

— Do you have rooms? – спросила я. (*У вас есть свободные комнаты? Англ.)

— Follow me to look at them! – сказала хозяйка, жестом приглашая нас за собой. (*Идем, я покажу их! Англ.)

— But how much…, — начала я, но меня никто не слушал. (*Но сколько… Англ. )

Близнецы последовали за хозяйкой, бросив на диван рюкзаки и клетку с песчанками.

— Вот здесь у нас столовая, — рассказывала она на английском. Федерика распахнула дверь во внутренний дворик: пластиковые столы и горшки с цветущими олеандрами.

— А вот наши комнаты. — Она открыла несколько дверей по обе стороны коридора. – Туалет общий, вот эта дверь слева.

Мы разбрелись по комнатам. Это был обычный семейный отель, переделанный из большого дома, в котором жили сами хозяева. Не в сезон сюда забредали редкие путешественники, поэтому нас встретили с таким радушием. Комнаты были безликими, хоть и аккуратно отремонтированными, с одинаковыми кроватями, тумбочками, светильниками и занавесками. Они отличались только цветом покрывал, да над кроватями висели разные картины, показывавшие, впрочем, одно и то же – фермерскую идиллию.

Мы устали от последних событий, глазели на подушки и выглядывавшие из—под покрывал одеяла. Ванная комната сияла чистотой.

Последним штрихом, окончательно нас добившим, стал бассейн. Федерика снова открыла дверь на улицу, пошарила на стене и щелкнула выключателем. Сначала мне показалось, что дверь привела нас прямиком в рай, таким замечательным лазурным цветом засиял во дворе небольшой бассейн, его голубые блики заиграли на пальмах в кадках у бортиков. По контуру райской лазури белели несколько шезлонгов.

Мы вернулись в холл.

— Мы уедем уже утром, — сказала я хозяйке. – Сколько будет стоить за троих? – И, подумав секунду, прибавила, – С завтраком.

Она нерешительно оглядела нас, прикидывая, насколько мы платежеспособны, и ответила:

— По сорок с каждого. Всего – сто двадцать. У вас есть права? Или паспорт.

Мы одновременно полезли в рюкзаки за документами.

— Заплатишь? – спросила я у Насти.

— Умгу, — промычала она, роясь в рюкзаке.

Хозяйка взяла мой паспорт и начала щелкать на клавиатуре. Мы с Ваней прислонись к стойке. Но Настины движения становились нервными, она испуганно посмотрела на нас, продолжая судорожно шарить в рюкзаке.

— Кошелек, — прошептала она.

Потом резким движением вытряхнула содержимое на стол и перебирала все, что там было. Я, Ваня и хозяйка замерли.

Две минуты спустя голубая дверь вежливо, но уверенно закрылась, оставив нас на улице.

— Я тебя убью, — пообещал Ваня сестре.

Она шагнула подальше от него, и еще раз. Потом завизжала и бросилась бежать, он – за ней.

Я смотрела им вслед. Снова подул неприятный ветерок. Пришлось снять кофту и накрыть клетку с песчанками. Тени исчезли. Наверное, устали ждать или нашли себе другую жертву. Визги раздавались уже далеко, я пошла в ту сторону, чтобы не сидеть на месте и не мерзнуть. Я нашла их на скамейке рядом с цветочной кадкой на довольно большой городской площади: каменные двухэтажные домики окружали выложенную квадратиками мостовую. Настя плакала, а Ваня держал ее за плечи.

— Не расстраивайся, — сказала я, когда она прекратила икать. – Что—нибудь придумаем.

— Ага, что мы придумаем, когда кошелек у—у—у—у—уууу…  мыши у—у—у—ууу, — снова завыла она.

Полчаса спустя мы окончательно замерзли, поэтому встали и без цели побрели вдоль улицы. Городок скоро закончился, и мы оказались на узкой загородной дороге, с обеих сторон ее сжимали бетонные стены. Справа и слева тянулись огороды с опунциями и чахлыми виноградными лозами, в отдалении от дороги белели домики фермеров.

— Идем обратно, страшно тут, — потянула нас Настя.

Мы как раз стояли у ворот фермы, на которых висел замок, а прутья ворот были очень широки. И тут мне в голову пришла идея.

— Знаете, я слышала, что не все запирают дома. Вроде как у нас на дачах, чтобы не выламывали двери и окна.

— Даже не думай. Не хватало еще забираться в чужой дом, — сказал Ваня, но я уже перелезала сквозь прутья. – Стой!!! А если там сигнализация?

Я посмотрела на ветхий забор и еще более ветхий домик:

— Сам—то веришь?

Подошла к домику и подергала входную дверь, она была закрыта.

— Вот видишь, давай обратно, — попросил Ваня умоляющим голосом.

— Подождите. Должна быть другая дверь, — ответила я и пошла в обход.

Позади дома все было заставлено громоздкими садовыми инструментами, и я с трудом пробралась к двери, умоляя про себя неизвестно кого, чтобы она была не заперта. Убрала с порога грабли и лопату, потянула ручку на себя, и дверь открылась. Я осторожно вошла в дом, думая, что это большая ошибка и что сейчас из темноты на меня выскочит хозяин с бейсбольной битой или стаффордширский терьер, оставленный охранять дом, схватит меня за горло. Но ничего из этого не произошло.

Я стояла в небольшой комнатке, заваленной ведрами, корзинами и другим неразличимым в темноте садовым скарбом. Дальше была кухня с гостиной, от нее отпочковывались две спальни. Как у нас на даче, вполне жилые. Тут и там лежали забытые или оставленные хозяевами вещи, придававшие домику немного уюта. Я помахала в окно, выходящее к воротам. Через минуту близнецы уже бродили по дому, сначала нерешительно, потом смелее. Мы закрыли деревянные жалюзи, но не стали включать свет, чтобы его не увидели соседи, хотя домов поблизости не было.

— Как думаете, будет очень плохо, если мы возьмем пару пакетиков чая? – спросила Настя, заглядывая в кухонный шкаф.

— Не трогай тут ничего, — ответил Ваня и закрыл шкаф. – Не хватало еще обворовывать бедных людей.

— Ничего они не бедные.

— Попей кипятка.

— Есть хочется, — грустно ответила Настя, снова открывая шкаф. – Смотрите, тут есть макароны. – Она замолчала, и макароны повисли в воздухе – горячие, дымящиеся, возможно, политые оливковым маслом. Я не выдержала и подошла к ней. В шкафу было несколько пачек макарон: фарфалле, спагетти разной толщины, пенне, несколько банок с оливковым маслом, баночки с соусом песто и томатным с базиликом. Несколько секунд я разглядывала это богатство, а потом сказала:

— Ладно, давайте сварим. Есть охота. Тут так много, они не заметят. Я повернулась к хмурому Ване, кормившему песчанок. – Мама сказала угостить вас домашней пастой. Ну и вот.

В шкафах нашлись и кастрюли и дуршлаг. Мы сварили каждому разные.

— Если отсыпем от каждого сорта, или как их, вида? В общем, если отсыпать понемногу, то хозяева точно ничего не заметят, — заявила Настя, протягивая мне коробку с пенне из ржаной муки.

— Скажи, что хочешь попробовать эти штуки, — ответил Ваня. Он продолжал возиться с песчанками, устраивал клетку на тумбе у окна и проверял, нет ли сквозняка.

— Да ладно тебе, в самом деле, — ответила я вместо Насти. – Тебе с песто или аль помодоро?

Он пожал плечами:

— Не знаю, что это.

— Тогда песто.

Пока варилась паста мы расслабились и обнаглели настолько, что включили свет. Потрепанный, но уютный матерчатый абажур осветил нашу ночную трапезу. В шкафу нашлась и гейзерная кофеварка и молотый кофе в герметичной банке.

В домике были две узкие кровати и диван.

— Кайф, — повторила Настя, укладываясь на кровати. – Жалко, рассказать никому нельзя.

— Расскажем внукам. — Я устроилась на своей кровати и укрылась пыльным одеялом.

— Интересно, какие у нас будут внуки? – спросила она из соседней комнаты.

— Знаете, что я вспомнила? По итальянскому законодательству воровство для утоления голода не считается преступлением, за него не наказывают, — сказала я.

— О, это нам подходит. А спать в чужом доме для утоления недосыпа – тоже не преступление? – оживилась Настя.

— Давайте спать, — ответил Ваня. – Уже светает. Я хочу сегодня попасть в Палермо и вернуться в Сиракузы.

Он выключил лампу и устроился на диване в кухне.

В прорези жалюзи пробирался утренний свет. Начинался новый день. Недалеко прокукарекал петух. По дороге тихо проехала машина.

— Кстати, Нин, — раздался сонный Настин голос, — почему ты не рисуешь?

Я притворилась, что сплю. С того момента, как шасси самолета коснулось посадочной полосы Катании год назад, я не провела по бумаге ни одной линии.

Этим ранним утром мне снилось, как рушились и падали вниз небесные замки. Огромные белоснежные лебеди лежали на земле, истекая кровью. Рогатые корабли шли ко дну после неравной схватки с гигантскими осьминогами.

Глава одиннадцатая

В которой Нина рассказывает о щелчках.

Вера считала, что нервное потрясение, которое я получила с маминым исчезновением, обнаружило мой дремавший художественный талант. «Спровоцировало его обнаружение» — так она говорила.

— Чудовища на твоих рисунках были не просто так, понимаешь? – спрашивала Вера. – Эмоции всегда находят выход.

В художке учили академическому рисунку, живописи, графике и скетчингу. Но Груздев всегда говорил, что знания техники недостаточно. Что творчество – это «сплав ваших теоретических знаний и того неуловимого, что называется талантом или, если угодно, даром». В детстве я представляла себе дар в виде серебристого облака, которое опускается на меня, когда я рисую.

Когда я стала рисовать много и постоянно, наивное серебристое облако потеснила реальность, которую я видела каждый день. Взгляд случайного прохожего на пешеходном переходе. Поворот головы одноклассницы и то, как она подносит к губам ручку, слушая учительницу. Тюльпан в вазе едва заметно покачивается от сквозняка. Круги на воде от брошенного камня. Снежинка, тающая на ладони, исчезает постепенно – сначала тают лучики, потом – сердцевина, и вот остается только капля воды, я стряхиваю ее и смотрю, как она медленно падает на асфальт и остается там темным пятнышком. Каждый раз был щелчок, который заставлял достать бумагу и карандаш. Я не успела понять, как они работают, как лишилась способности их видеть.

Сначала мы были заняты возвращением мамы. Потом привыкали к городу. Потом к новой квартире. А потом стало слишком поздно. Я доставала листы и карандаш, пялилась в белое полотно, различая каждое пятнышко, каждую мелкую частичку. Они расплывались у меня перед глазами и капали слезами на листы. Снова и снова я доставали листы, бродила по самым заброшенным закоулкам Сиракуз, ожидая знака, звука, намека, тени или света, интересной формы или взгляда, но каждый раз – впустую.

— Ничего, все вернется. Вот только закончишь курс с психологом, — говорила мама.

Папа ничего не говорил, как всегда. В его картине мира образоваться все должно было как—то само собой, и за это я ненавидела его больше всего. За вечное бездействие и смирение.

Меня мучила беспомощность. Во снах манили парящие замки, белые лебеди выгибали свои изящные шеи, рогатые корабли причаливали к щербатым берегам Ортигии и брали меня на борт в далекое волшебное путешествие. Но днем реальность обжигала своей отвратительной близостью. Каждый стык в каменной кладке домов, птичьи крики, душная жара, вкус кофе, настолько резкий, что от него несколько секунд не можешь думать ни о чем – они отбирали у меня силу.

Я заставляла себя работать, когда родители засыпали на скрипучем диване в гостиной. Доставала карандаши и бумагу, садилась за стол и включала настольную лампу. Часами то заносила карандаш, то снова его откладывала, перекидывала в другую руку, вытирала о футболку вспотевшие ладони. И ничего. Ни одной точки. Ни одной линии.

— Как часто ты раньше ощущала эти, как ты называешь… щелчки?

— Когда как, — пожимала я плечами. – Иногда несколько раз в день.

— И каждый раз это был новый рисунок?

— Не всегда. Знаешь, когда щелчком много, можно было их пропускать.

— Как ты думаешь, почему тебе больше не хочется рисовать?

— Мне хочется!!! Просто я… просто…

— Спокойно. Как ни назови, эта неспособность…

— Я способна!!!

Я рыдаю, и хочу захлопнуть крышку ноутбука. Я ненавижу Веру так, что не нужно таблицы с чувствами – ненависть огромна, без букв и кавычек, она заполняет меня всю от ног до головы. Вера каждый раз бьет по самым больным местам, хочется как следует ей ответить.

Вера ждет, когда я успокоюсь. Мне кажется, что на этот раз ей жаль меня – она сочувственно смотрит и покусывает губы. Я всхлипываю все тише, сморкаюсь в салфетку.

— Кажется, надо продлить наш сеанс на десять минуть, — Вера подмигивает мне и смеется, и я тоже смеюсь, слезы еще текут, но я уже знаю, что когда—нибудь я все поправлю.

— Ты ведь понимаешь, в чем причина того, что ты…, — она подбирает слово поделикатнее, чтобы не пришлось продлевать сеанс еще на десять минут, ведь следующий клиент не будет ждать, — не рисуешь.

— Не знаю.

— Но что—то в голову приходит?

— Это, наверное, из—за того, что психотерапия не работает. – Наблюдаю за ее реакцией. Мне хочется как следует ответить ей. Вывести ее из себя так, чтобы она сама прервала сеанс. Захлопнула крышку ноутбука там, в своем кабинете на Петроградке. Но нет, в этот раз не получилось. Вера не отбивает мою подачу, вообще не реагирует. Приходится продолжать:

— Ну, это другая среда и здесь все по—другому. Поэтому я не могу сконцентрироваться. В Питере я рисовала, Груздев всегда говорил, что это сама атмосфера Питера или как—то так. Что чудовищ порождает сам город в моем сознании. Ну и когда я не рисовала чудовищ, он тоже что—то говорил про город, что я рисую жизнь как она есть, а здесь все другое…

— Стоп—стоп—стоп. Нина, ты утонула в объяснениях. Не пытайся мыслить логично. Скажи первое, что приходит в голову.

— Если первое, то вот. Я не рисую, потому что не могу. Потому что она вернулась и забрала у меня дар. Он появился, когда она ушла и исчез, когда она вернулась.

Злорадствую в душе – теперь она не выкрутится вопросом «что ты чувствуешь?».

Вера не готова к такому повороту. Она несколько секунд смотрит на меня, но не находит, что сказать.

— Гхм… но ты же понимаешь, что это твоя персональная реакция на стресс. Дар не может появиться или исчезнуть.

— Может быть, это все из—за магии?

Лицо Веры расплывается, утекает куда—то вправо, в глаза льется чересчур яркий свет, он то вспыхивает, то угасает, и меня снова трясет, как при землетрясении, трясет, и я падаю и вижу лицо Насти:

— Нина! Вставай, уже десять, и этот зануда меня достал!

Она склонилась и тормошит меня за плечо. Жалюзи открыты, в них бьет яркий солнечный свет. Начинается следующий день наших приключений.

Глава двенадцатая

В которой читатель узнает немного о Шиллато.

Домик при свете дня выглядел неуютно: сложенный по углам хлам, пыльный пол и окна, грязная посуда с присохшей едой стоит в раковине и столешнице рядом с ней. Ваня, засучив рукава, тер мыльной мочалкой посуду и составлял тарелки друг на друга рядом с раковиной.

— А еще он заставляет меня убираться! – пожаловалась Настя. Она застилала свою кровать ветхим покрывалом.

— Хоть что—то мы должны сделать для людей, которых обворовали? – изрек Ваня, не поворачивая головы, будто разговаривал с тарелкой, которую мыл.

— Мы утоляли голод! – возмутилась Настя, однако, продолжила застилать кровать, потом подняла меня с моей и принялась за нее.

Ваня посмотрел на меня:

— Там на заднем дворе есть душ. Вода, правда, холодная. – И снова повернулся к раковине.

Я вышла через заднюю дверь. В нескольких метрах от нее стоял самодельный, как у нас на даче, душ, вода нагревалась от солнца в баке наверху. Кабинка притулилась к оливковому дереву. Внутри на разъеденной временем полочке лежал крошечный кусок мыла.

Близнецы, видимо, мылись приличное время назад, потому что вода успела чуть—чуть согреться, так что я успела помыться и почистить зубы холодной водой до того, как она стала ледяной. Я стряхнула с себя воду, натянула одежду на мокрое тело и вернулась в дом.

Настя уже лежала на кровати и залипала в телефон, Ваня ополаскивал посуду и ставил ее в шкафчик над раковиной. Я подошла к песчанкам. Они не спали, засуетились, высовывали носы через прутья клетки. Я погладила их по носам и лапкам, сжимавшим прутья.

— Насть, надо помыть клетку, — сказала я.

— Ай. – Она отмахнулась и повернулась на бок, спиной к нам. – Все равно сегодня отдадим, — ответила она, продолжая пялиться в телефон.

Мы с Ваней переглянулись, он приподнял бровь, но ничего не сказал сестре.

Я открыла кухонный шкаф, пошарила в нем.

— Что ты ищещь? – спросил Ваня.

— Банку или коробку пересадить их, — я кивнула в сторону песчанок, — надо помыть клетку.

Мы поискали и нашли в шкафу пластиковый контейнер и плоский жироулавливатель для сковородки, весь забитый маслом, но пропускающий воздух.

— Подержи, пока я достану, — попросила я, и Ваня держал контейнер, ловко приоткрывая жироулавливатель, чтобы я посадила в него следующую мышь. Когда все мыши переместились в контейнер, мы поставили его на пол, положили сверху жироулавливатель и для верности придавили его кофеваркой, потому что мыши стали подпрыгивать, пытаясь сбить крышку и выбраться на волю. Вид у них был грязноватый, ведь в клетке должны были быть сено или опилки, а у нас нет ничего, в головной офис они приедут не при параде, — подумала я с сожалением. Впрочем, мы тоже прибудем туда не при параде. И кто его знает, что мы там найдем – симпатичных ученых, пустой офис или людей с руками—щупальцами?

Размышляя, я пошла во двор и мыла сильно пахнущую переноску под краном, он торчал из земли на уровне живота. Поставила ее сушиться на солнце. Она мгновенно высохла, но запах мышей тоже вернулся. Я помыла и высушила клетку во второй раз, запах не исчез, но стал не таким противным, можно терпеть.

В доме Настя по—прежнему лежала на кровати и смотрела, как Ваня подметает пол лохматой щеткой для пола, она только поднимала пыль, но не сметала ее. Вид у Насти был расстроенный и очень уставший, сразу понятно – переживает из—за забытых мышей.

— Не расстраивайся, приедем в Палермо и найдем их, — сказала я ей.

Она ничего не ответила и отвернулась.

Я стала осторожно приподнимать крышку, брать по одной песчанке и пересаживать их обратно в переноску, в переноске открывалась вверх—вниз задвижка. Когда в переноске было пять мышей, две мыши в контейнере подпрыгнули и сбили жироулавливатель, не придавленный кофеваркой, и вырвались из плена. Я видела, как они одновременно вылезают из—под легкого металлического круга, расплющиваясь, как тянутся за их головами красные огоньки на проводках, увидела свою тянущуюся руку. Но до того, как я успела дотянуться, обе мыши выскочили и бросились в разные стороны.

— Айррргггхр! – вырвалось у меня, и близнецы сразу поняли, в чем дело и бросились вместе со мной ловить их.

Следующую минуту мы, издавая неопределенные звуки, ползали по домику на четвереньках и шлепали по полу ладонями, каждый раз не успевая накрыть ими песчанку. Наконец одна из них, окраской как сиамская кошка – песочная, с черным носом, хвостом и лапами, выскользнула в приоткрытую дверь на улицу. Мы гоняли по дому молочно—белую, но она, бешено выпучив глаза, ловко ускользала, прыгала перед нашими лицами как на резинке. Наконец Настя бросилась животом на пол и схватила ее. Все замерли, и я, увидев, что произошло, закричала:

— Только не за хвост!!!

Но мышь дернулась и отправилась следом за родственницей в приоткрытую дверь.

Настя села на пол, глядя с ужасом и отвращением на ладонь. Мы подползли поближе – там была молочно—белая кисточка песчанкиного хвоста и две крошечных капельки крови.

— И их осталось пять, — подвел бухгалтерию Ваня. Он сел спиной к кухонному шкафу и бил кулаком по колену – с детского сада это означало, что настроение у него хуже некуда, что он рассержен и растерян одновременно.

Полчаса спустя мы, пригибаясь к земле, добежали до ворот и перелезли сквозь прутья за секунду до того, как по дороге проехала машина в сторону города. Водитель и пассажиры подозрительно на нас посмотрели.

Настя всхлипывала все пять минут, которые заняли у нас, чтобы добраться до центра городка. Но от солнца, от легкого ветерка, от группки подростков, поприветствовавших нас веселым «Ciao!» ее настроение улучшилось, она снова стала болтать чепуху, а Ваня снова тихо бесился из—за чепухи, которую она болтает. Да и мы с ним повеселели. Была хорошая погода и мы везли в Палермо пять песчанок и надеялись, что счастливый случай нам поможет.

Пока Ваня искал, где нам подзарядиться, я прокашлялась и голосом экскурсовода зачитала из Википедии:

— Шиллато — коммуна в Италии, располагается в регионе Сицилия, в провинции Палермо. О, да мы уже в провинции Палермо! Население – 679 человек. Площадь – 31 кэмэ. Почтовый индекс — 90020. Телефонный код — 0921. И больше ничего нет. А, вот есть. Покровительница коммуны – Пресвятая Богородица, — закончила я, когда мы стояли у двери кафе.

— Бар… фиоре.. де аранцио, — прочитал Ваня вывеску.

Несколько посетителей пили кофе за уличными столиками. Мы зашли внутрь и зависли у витрины со сладостями. За безупречно чистым стеклом были выставлены круглые жареные пирожки и круассаны, слойки, обсыпанные сахарной пудрой, кремовые пирожные с киви, клубникой и красной смородиной, гигантские шоколадные печенья c ореховой крошкой, пирожные «картошка» и пирожные—персики, склеенные шоколадом, тирамису в пластиковых креманках, канноли, круглые пончики, обсыпанные сахарной пудрой. Я услышала, как близнецы по обе стороны от меня смачно сглотнули.

— Тихо, — предупредила их я и оттащила от витрины, — денег только на самую дешевую пиццу.

Они, ежесекундно поворачиваясь к витрине, уселись за столик и подключили все, что было, на зарядку в розетки. Я взяла три куска пиццы и большую чашку капучино, одну на всех.

Был час дня, когда мы вышли из кофейни и направились к выезду на трассу.

— Нас не арестуют? Это не запрещено? – спросил Ваня, беспокойно оглядываясь.

— Не знаю, проверим. Вы когда—нибудь ездили автостопом? – зачем—то спросила я.

—  В кино видела, — сказала Настя.

Она подняла руку, и первая же машина, завизжав тормозами, остановилась в ста метрах от нас. Мы бежали к ней, радовались и одновременно боялись, что пока мы добежим, она уедет.

Но она – машина и мужчина за рулем не уехали, дождались нас. Это был пронзительно—зеленый «Фиат» с открытым верхом, он сиял на солнце.

— Ого, антикварный «Фиат»! – восторженно крикнул Ваня, оглядываясь к нам на бегу.

— Че—ат? – счастливо переспросила Настя.

Она обогнала Ваню, чтобы сесть на переднее сидение, и когда мы подбежали, уже пристегивалась.

Мужчина за рулем, смуглый, чуть полноватый, похожий на Супер Марио без кепки, быстро и эмоционально говорил Насте по—итальянски, не давая вставить слова в свой монолог. Он не смолкал все время, пока мы садились на задние сидения, Настя оторопело оглянулась на нас.

— Sorry, sorry, senior, — перебила я его, касаясь плеча. Он оглянулась на меня. – We don’t speak Italian. (*Извините, сеньор. Мы не говорим по—итальянски. Англ)

Он мгновенно, без перерыва перешел на английский:

— I said you are crazy if you trying to stop a car at the authobahn, because this is dangerous! Do you want to die here, on this road? (*Я сказал, что вы сумасшедшие, если пытаетесь остановить машину на автобане, это опасно! Вы хотите погибнуть тут, на этой дороге? Англ.)

— No, of course, not, — ответила я растерянно. (*Нет, конечно, нет. Англ.)

Он продолжил объяснять нам, как опасно ловить машину на скоростной трассе и что мы могли бы погибнуть под колесами грузовика, и что путешествовать автостопом сейчас крайне опасно, потому что на Сицилии высокая преступность, и неизвестно, что может случиться с подростками вроде нас.

— By the way, — он подозрительно оглянулся на нас с Ваней, — where are your parents? (*Кстати, где ваши родители? Англ.)

Но пока я соображала, что ответить, он забыл о своем вопросе и продолжил возмущаться нашей неосторожностью и разгильдяйством. Отвозмущавшись, он дернул рычаг передач и машина, взревев, тронулась ближе к Палермо и дальше от Шиллато и потерянных двух песчанок.

После он перешел на политические темы – мы узнали в быстрой речи имена Берлускони, Конти и Меркель. Судя по ярости, с которой говорил, он неистово их проклинал. Потом, словно впервые нас заметив, подозрительно спросил:

— Russia?

Мы молча кивнули. А он начал проклинать Путина. Настя с переднего сидения показывала нам большой палец и давилась от смеха.

Мы ехали осторожно, не больше 90 км\ч. Насте наконец удалось вставить несколько слов в монолог водителя, и тот рассмеялся. С передних сидений не было ничего больше слышно из—за ветра из всех открытых окон и скорости.

— Он едет в Термини, — крикнула нам Настя, обернувшись. – Оттуда как—нибудь доедем до Палермо, это вроде недалеко.

Ваня устраивал песчанок: ставил клетку на сидение, укутывал ее своей кофтой. Песчанки с несчастными мордами смотрели на нас из переноски.

— Надеюсь, довезем живыми, — перехватил он мою мысль.

Мы взялись за руки и смотрели на дорогу. Скоро машина повернула на трассу до Палермо, а чем сообщали большие зеленые указатели, и с правой стороны появилось море. Далекое, до него тянулись промышленные здания и выгоревший на солнце кустарник и чахлые деревья, но уже при одном его виде я почувствовала дыхание свежести, ночные страхи окончательно отступили, и тут же вдалеке, еле различимый в дымке, показался рогатый корабль. Он развернулся правым бортом ко мне, кинул якорь и покачивался на горячем воздухе. Справа от нас были горы, тоже чахлые, с редкими полуголыми кустами и травой, выгоревшей на солнце и почти желтой.

— Смотри, это опунция. На нем растут красные шишки, которые можно есть, — показала я на разлапистые кактусы вдоль дороги.

— Они что, просто растут, сами по себе?

— Да. Фермы тоже есть. Осенью можно насобирать на море.

— И как?

— Ну… есть можно. Только все время думаешь, как колючку не проглотить.

Он рассмеялся длинно, прихрюкивая. Водитель и Настя оглянулись на него с передних сидений.

— Он говорит, что не будет высаживать нас на трассе, а высадит в городе. Его соображения безопасности не позволяют оставить нас на трассе. Но говорит, что в городе есть пляж и вообще он симпатичный.

— Водитель или пляж?

— Город!

— Мы же доберемся до Палермо сегодня, да? – просил Ваня в пустоту – сестра уже отвернулась.

— Конечно, — успокоила я его.

Марио лихо, не сбавляя скорости, преодолел развязку, и мы оказались в Термини—Имерезе.

Глава тринадцатая

В которой описаны приключения в Термини и одна неожиданная встреча.

Мы въехали сразу в центр города, я определила это по песочно—светлым каменным домам. Вдоль узких дорог тянулись припаркованные серебристые машины с будто сплюснутыми багажниками. Водитель высадил нас на небольшой площади, от которой расходились пять улиц, и, крикнув последнее «Ciao!» умчался на своей безупречной машинке.

— Смешнооой, — протянула Настя, глядя ему в след.

— Неудачно мы приехали – задумчиво сказал Ваня. – Как теперь выберемся обратно на трассу?

— Это вроде недалеко, — ответила я. – Вернемся к развязке пешком, попробуем кого—нибудь остановить.

— Если недалеко, то, может поедем на автобусе? – предложил Ваня.

— Ну не знаю.

— Да поехали стопом, зануды, весело же, — перебила нас Настя.

— Ты слышала, что сказал наш Супер Марио? Это опасно, — сделала я последнюю попытку, потому что правда чувствовала «О»—опасность и лучше было бы ее избежать.

Мы зависли на площади, раздумывая, на самом деле рассматривали все вокруг, очередной итальянский город.

— Слуш, хватит тупить, — снова прервала наши раздумья Настя. – Зайдем в какой—нибудь супермаркет купить воды, и поехали.

Мы одновременно уткнулись в телефоны – кто быстрее найдет супермаркет. Карты ни у кого не грузились, поэтому Настя поймала спешащего мимо мужчину в комбинезоне. Он с трудом понял, что от него хотят, но перевел нас через дорогу и показал незаметный вход в маленький супермаркет. Мы купили полуторалитровую бутылку воды.

— На обратную дорогу хватит? – озабоченно спросил Ваня, заглядывая мне через плечо, когда я отдавала деньги продавцу.

— Не знаю. Сто евро. Если больше ничего никогда не есть, то, наверное, хватить

на автобус.

— А мы попросим у них вознаграждение! – крикнула Настя из дальнего угла магазина. Она появилась оттуда с магнитиком Термини. Подошла к кассе и шлепнула им перед продавцом, ответила на мой возмущенный взгляд. – Что? Девятнадцать центов по акции. Че они тебе дадут?

— Ай, сама заплачу, — она стала раздраженно рыться в карманах. – Пять, десять, — говорила она, выкладывая монетки в ладонь продавца, — один. Эй, дайте три, будьте людьми.

Мы поискали в карманах и нашли еще три цента.

— И между прочим, надо попросить у них вознаграждение, — повторила Настя на выходе.

— Какое еще вознаграждение? – спросил Ваня.

— Ну как какое, — ответила она, — мы же спасли их мышей, можно сказать, вырвали прямо из лап бандитов.

— И еще растеряли треть по дороге, — напомнила я. – И еще…

— Да ладно, расскажем, какие трудности поджидали нас в дороге. Кто знает, где были бы мыши сейчас?

— Стойте, куда мы идем? – спросил Ваня.

— А не знаю.

— И я не знаю.

Он остановился и снова стал загружать карту.

— Ооо, смотрите, он сегодня здесь, — сказала Настя, указывая на афишу, у которой мы оказались. С нее пронзающем сердце взглядом смотрел Зеро. На афише стояло сегодняшнее число и место – «Porto di Palermo Termini Imerese».

— Как он собирается выступать в порту? – подумала я вслух.

— Идем, — потянул нас Ваня. – Времени уже впритык. Надо еще найти их офис.

Мы с Настей с сожалением оторвались от афиши и пошли за ним.

— Далеко туда? – крикнула Настя вперед брату.

— Километра три, — ответил он не оборачиваясь.

— Пфф, — передразнила она его, так, чтобы он не слышал.

Мы шли за Ваней, он нес клетку с мышами осторожно, старался не размахивать ею. Песчанки, привыкшие быть в дороге, занимались своими делами – какие—то спали, какие—то копошились в углу, несколько замерли на задних лапах и глядели на дорогу.

Я загуглила «Термини—Имерезе» и зачитала Насте и Ваниной спине, маячившей перед глазами:

— Тааааак… город и коммуна в Италии, располагается в регионе Сицилия… ну это и так понятно… Что еще…  Население 26 290 человек, плотность населения… бла—бла—бла… Почтовый индекс — 90018. Телефонный код — 091. Покровитель – блаженный Агустино Новелло.

Близнецы внимательно слушали и вертели головой по сторонам, будто информация о почтовом индексе помогла им лучше узнать город.

— А, вот прикол. Название жителей города – termitani.

— Ха—ха—ха, термиты, что ли? – Ваня остановился и смеялся, захлебываясь и хрюкая.

— Совсем с ума сошел, — заключила Настя, — еще над лопатой посмейся.

— Нет, ты сама подумай – термитани, это же термиты! – и он снова захохотал, запрокидывая голову назад.

Мы подождали, а когда его отпустило, пошли дальше.

Городок был симпатичным, по крайней мере, в своей исторической части. Не нарядно—парадный, зато уютный, приветливый. В дверных проемах двухэтажных домов в тени спали собаки. Тут и там стояли горшки с олеандрами и небольшими пальмами. У распахнутых из—за жары дверей магазинов сидели на пластиковых стульях сонные продавцы. Мы шли по небольшой торговой улице, не туристической, а для своих, местных. У магазинов одежды стояли вешалки на колесиках, одежду на них перебирали задумчивые покупатели. Мы немного затормозили и рассматривали коробки с одеждой за один евро, и за два и за три. Настя сняла с вешалки платье за пять евро и, прикинув на себя, покрутилась перед зеркалом:

— Идет мне?

Дальше шли несколько секонд—хэндов с «всемирно известными брендами», как было сказано на вывеске, потом – несколько овощных, коробки с овощами выплеснулись на тротуар. Тут были и шампиньоны и крошечная, чуть подвядшая брюссельская капуста, и яркие фрукты, все выложено щедро—изобильно, распахнутые двери магазина напоминали открытый рот, который вот—вот пережует сочную мякоть.

Потом – несколько антикварных магазинчиков, снаружи стояли стойки со старыми открытками, шкатулки для украшений и флакончики для духов и коробки со старыми, почти истлевшими кружевами. Потом – книжные магазины.

Я остановилась у одного из них, самого большого, в витрине была выставлена большая книга с названием на итальянском, с названием в духе «Шедевры мировой живописи». Она стоила всего десять евро, и в любой другой день я обязательно купила бы ее, это было недорого. Но тут мой взгляд упал на стойку с детскими книжками. Одна стопка с висящим внизу ценником «1+1=5». От книги, что лежала сверху, у меня перехватило дыхание. Не веря своим глазам, я подошла и взяла ее. Сверху на обложке было написано «The Antlered Ship», а прямо под надписью по морю между скал плыл рогатый корабль. Под полными парусами и красным флагом, деревянный корабль, несущий впереди голову оленя и огромными ветвистыми рогами. Я прикоснулась к кораблю, надеясь, что морок рассеется от прикосновения и корабль окажется просто кораблем, но этого не произошло. Больше того, присмотревшись, я увидела стоящих на палубе лиса и голубя. Они внимательно за мной наблюдали.

Не знаю, сколько я простояла у развала, вцепившись в книгу и с ужасом понимая, что и ее, и эту мою мечту отняли, что ее нарисовал кто—то другой. Наливалась одновременно ужасом и ненавистью к этому похитителю моих грез, самому прекрасному, что у меня было в последние месяцы в адском сицилийском пекле. Корабль в обложки задергался, пытаясь вырваться из картинки, но у него не получилось.

— Я тебя спасу, — прошептала я ему, прижимая книжку к груди.

И в этот момент ко мне подошли близнецы, а из магазина выглянул продавец и с обычным «Prego, signorina» направился ко мне. Я подняла на него глаза, и от его тени мгновенно выросли и широко раскинулись огромные отвратительные щупальца. Они колыхались на солнце, как водоросли под водой. Я сделала шаг назад, еще, запнулась о камень тротуара.

— Нин, ты что? – спросил меня Ваня, протягивая руку к книге, но я дернулась и спрятала ее за спину.

— Prego, signorina? – подозрительно спросил продавец, делая шаг ко мне. Я попятилась.

— Нина, надо заплатить, — сказала мне сбоку Настя. Щупальца потрогали прилавок и медленно устремились ко мне.

Продавец вдруг громко закричал, я ничего не понимала, и на его крик выбежали другие продавцы, и покупатели – все смотрели на меня. Я пятилась, они наступали. Люди и тени—щупальца сжимали меня в кольцо.

— Нина, отдай им…, — начала Настя, но запнулась.

В толпе показалась фуражка полицейского. Все разом заговорили, показывая на меня, зашумели, застучали фикусовые листья, волны хлестали друг о друга, накрывали сушу, вода поднималась, вот—вот я и близнецы захлебнемся.

— Беги, — это внутренний голос подсказывает решение.

Я срываюсь с места, успевая заметить, как тень полицейского тоже пустила щупальца, и они, громадные, как у гигантского осьминога, сразу потянулись ко мне.

И снова мы бежим, не так быстро, как в первый раз в Сиракузах, но нашим преследователям все равно нас не догнать. В начале следующего квартала за нами несутся человек пять из всей толпы, включая хозяина книжного. В начале второго – только полицейский, но его щупальца тянутся ко мне и вот—вот достанут.

Полицейский постепенно отстает, мы мчимся еще какое—то время, поворачиваем с одной улицы на другую, со второй на третью. Потом, тяжело дыша, останавливаемся, и я понимаю, что остановилась только я, близнецов рядом нет. Едва отдышавшись, бросаюсь обратно, одна улица сменяет другую, они все одинаковые, пока не попадаюсь на глаза хозяину магазинчика. Он кричит и бежит ко мне, я снова прячусь в городском лабиринте, из последних сил бегу, пока не налетаю на что—то твердое. Ударяюсь головой и падаю на мостовую. Перед глазами пляшут черные точки, я из последних сил стараюсь не терять сознание, но все же теряю его, а перед этим вижу двух склонившихся надо мной мужчин.

***

Рогатый корабль плывет по небу. Скрипят снасти, ветер дует в паруса. На палубе играют в карты олени и лисы. Голуби сидят на мачте и всматриваются в горизонт. Когда корабль разрезает волну, в лицо брызгает морская вода. Сильнее и сильнее, пока не заливает в уши. Я с трудом открываю глаза.

— Ну ты как?

— А то мы идем.

— А тут ты налетаешь.

— Я уж думал.

— В скорую звонить.

Я промаргиваюсь, потому что появление этих двоих невероятнее рогатого корабля. Голова немного кружится, в ушах звенит.

— Тимон и Пумба, — говорю я им, улыбаясь во весь рот.

— Ха—ха—ха.

— Это же наше прозвище.

— О котором мы не должны знать.

Персонажи из прошлой жизни, папины коллеги по работе, которые ходят всегда вместе и говорят одну фразу на двоих. Мы сидим в теньке прямо на мостовой, я улыбаюсь. В руках у Пумбы бутылка с водой, из нее он брызгал мне в лицо.

— Ты что?

— Тут делаешь?

Все еще нелепо улыбаясь, я соображаю, что соврать. К счастью, к нам подбегают запыхавшиеся близнецы.

— Нин, ты куда делась? Мы весь город оббегали.

— Близнеееецыыы, — тяну я. – Это папины коллеги.

— Здравствуйте, — одновременно сказали близнецы и Тимон с Пумбой.

Близнецы смотрели мне на лоб, их глаза становились больше и больше. Я потрогала – там была огромная шишка.

— О, да у вас тут.

— Компания.

— С экскурсией?

— Да, от школы, — бойко соврала Настя.

— А мы в отпуске.

— С семьями.

— Может, все—таки.

— Скорую вызвать?

— Нет—нет, — отвечаю я. – Мне уже горрраздо лучше. Мы пойдем. Экскурсовод волнуется. В автобусе есть аптечка. Выпью спирта. Ой, то есть нашатыря.

— И будешь как новенькая, — подтверждает Настя, помогая мне подняться.

Голова все еще кружится и ноги слушаются плохо, но я иду и тащу за собой близнецов. Машу Тимону и Пумбе.

— Мы заедем к вам!

— На следующей неделе! – кричит то ли Тимон, то ли Пумба, и я опять улыбаюсь.

— Как ты их тут нашла? – удивляется Ваня. – Это же тот, который в прошлом году вез нас в аэропорт?

— Тимон и Пумба появляются всегда, когда нужно, — отвечаю я.

Мы переходим с одной улицы на другую, пока не находим щель между домами. Забиваемся в нее.

— Вы чего побежали? – спросила Настя. – С ума сошли, книжки красть? Зачем тебе она? – Она попыталась выхватить у меня книжку, но я не отдала. Какое—то время мы перетягивали ее туда—обратно, потом она, резко дернув, отобрала ее у меня.

— Рогатый корабль? Детская книжка, ты серьезно? Да что с вами вообще? С ума сошли? – Настя переводила взгляд с меня на Ваню. – И тебе надо в больницу. Вдруг это сотрясение?

Я отрицательно помотала головой. Перед глазами снова потемнело. Подождала, пока чернота уйдет. В голове вертелся вопрос, зачем я все это делаю, и тут же песчанки шумно завозились в клетке.

— Они нас как—то нашли, — сказал я, едва заметно подмигнув Ване.

— Серьезно? Там были эти, которые в Катании? – изумилась Настя.

Я кивнула.

— Да, — подтвердил Ваня, — были.

— Ой мама, что же делать?

Мы молчали. При любом раскладе было непонятно, что нужно делать. Рогатый корабль на обложке больше не пытался выбраться. Он бросил якорь между скал и покачивался на волнах. Лисица и голубь исчезли. Я пропустила момент, когда кидали якорь. Паруса тоже спустили, красный флажок трепетал, показывая направление ветра. Наверху, в небе, не было очертаний корабля или других признаков его присутствия. Может быть, он был у моря или где—то недалеко в горячем мареве, но мы прятались в щели между домами, как воры, а мы и были ворами, и я ничего не могла увидеть, кроме узкой полоски над собой.

— Думаю, лучше дождаться темноты, — предложил Ваня. Его мучали все глупости, которые мы натворили. Я его понимала. Но ничего не могла сделать ни с собой, ни с тенями, которые порождало мое воображение.

— Ну ладно, слуште, не будем же мы сидеть тут до ночи. Сколько сейчас? – спросила Настя.

— Четыре, — ответил он.

— Давайте пойдем ближе к морю и посидим там в каком—нибудь кафе, — предложила я.

Но я опасалась, что мы встретим полицейского, который знает, что я украла книжку. Поэтому быстро, пригибаясь и втягивая головы в плечи, мы дошли почти до самого порта и забежали в первую попавшуюся кофейню и сели там в самый дальний угол. В другом углу футбольные болельщики смотрели матч на плазме на стене, шум стоял приличный.

Настя ходила туда—обратно, потом протянула ко мне руку:

— Дай кошелек. Найду тот магазин и верну деньги.

Я протянула ей свой рюкзак. Она закинула его на плечо и вышла из кафе.

Мы с Ваней покопались в карманах и нашли денег на капучино.

— Что увидела в книжном? – осторожно спросил Ваня.

Я секунду подумала, как рассказать ему так, чтобы он не подумал, что я сошла с ума, но ничего не придумала.

— Тени. Вернее, щупальца от теней. Они могут схватить, если не успеть убежать.

Он молчал, тени его испугали или расстроили, я не понимала.

— А чудовища?

— Я видела их последний раз в Питере.

— А здесь?

— Здесь нет. Тени появились где—то в апреле. Сначала просто шевелились, смотрели. А когда мы были в Катании, тогда они в первый раз захотели меня схватить. И знаешь, — я волновалась, впервые рассказывая кому—то о тенях, — я тогда испугалась, и они, наверное, это почувствовали. Они стали появляться чаще и, ну, пугать меня. Этими щупальцами. И потом, в автобусе, была тень без человека, сама по себе, похожая на осьминога. И потом в той деревне тоже были тени, отдельно, стояли и ждали, но потом мы вошли в дом, а там было светло…

Он с ужасом смотрел на меня.

— Что? Чудовища были гораздо страшнее.

— Ты кому—нибудь говорила об этом, кроме меня?

Я отрицательно покачала головой.

— И своему психологу? Ты говорила, что ходишь к психологу?

— Разговариваю по скайпу.

— Не важно. Это, наверное, какое—то расстройство, надо пить таблетки?

— Не знаю. Вера говорила, что из—за вытесненной ненависти могут быть побочки. Но мне кажется, это из—за рисования. Нет, я точно знаю, из—за рисования. Когда она вернулась, она как будто отобрала мою способность рисовать. Как будто, ну, знаешь, это было ценой за ее возвращение. Когда она исчезла – я начала рисовать, когда она вернулась – перестала. И еще папа…, — я помолчала, собираясь с духом. – Он… он ведет себя как раньше, как будто ничего не было. И она тоже ведет себя как раньше. Они… настоящие чудовища.

Я замолчала и отвернулась к окну.

Там было, как обычно, солнечно, никаких теней. Здоровые, счастливые люди проходили мимо больших окон кафе.

Звякнул дверной колокольчик. Это вернулась Настя. Она покосилась на нас и подошла к группе болельщиков. Они разомкнулись и поглотили ее. Секунду спустя она сидела на стуле, закутанная в шарф футбольного клуба «Палермо» и делала все то же, что делали болельщики: вскидывала руки вверх и хмурилась и охала, прикладывая руку ко рту.

— Денег не хватит на обратную дорогу, — озвучила я.

— Будем мыть посуду в ресторане и заработаем, — с готовностью ответил Ваня, будто уже думал об этом.

— И сколько дней надо мыть посуду в ресторане, чтобы заработать на обратный билет?

— Сколько надо, столько и будем, — философски ответил он и откинулся в кресле.

Мы молчали, наблюдая за группой болельщиков с Настей. Они одновременно заголосили, замахали руками, закричали «Хой—хой—хой—хой!», некоторые вскочили со стульев, но потом одновременно разочарованно выдохнули и сдулись, как воздушные шары, опустились на свои места.

Ваня взял книгу и медленно листал ее.

— О чем она? – спросила я. Смотреть самой не хотелось.

— О лисенке, который много хотел знать.

— И все?

— В гавань приплыл рогатый корабль с оленями. Он поплыл с ними искать ответы на свои вопросы.

— Нашел?

— Вроде бы, но не так, как хотел. Красиво нарисовано. Ты поэтому в нее вцепилась?

— Поэтому, — вздохнула я.

— Не поэтому.

Я снова помолчала, глядя в окно.

— Я его тоже вижу.

— Рогатый корабль?

— Да.

— Он тебя тоже пугает?

— Нет. Он… не знаю, он – что—то хорошее, но он никогда не подплывает близко. И я чувствую, что оттуда за мной кто—то наблюдает. Только я представляла другие рога, по обоим сторонам борта, выгнутые, как у антилопы. А на рисунке – оленьи.

Он молчит. Он не знает, что сказать. Он наверняка думает, что я сумасшедшая, но все равно, несмотря на эти дикие дни и мои невероятные истории, гладит меня по голове, а я кладу голову ему на плечо. Болельщики с Настей снова шумят, их команда забивает гол. Они обнимаются, прыгают и хлопают друг друга по спине. Бариста делает кофе двум новым посетительницам, они болтают и ждут, опираясь на стойку. На мостовую перед кафе прилетают и садятся несколько жирных чаек.

Я замечаю, что вдалеке, за чайками и за низкими оградами, происходит какое—то движение – ходят люди, приезжают и уезжаю грузовики. Непохоже на обычную погрузку и разгрузку, к тому же, судов в порту мало, и то вдалеке от того места, где мы сидим. Завороженно подхожу к окну. Ваня идет за мной следом и замирает, глядя на суету грузовичков и людей.

— Они сказали, что это для шоу Зеро, — говорит подошедшая сзади Настя. – Что для него в порту, они кидают миллион мешков, этих, мягких, на которых можно сидеть.

— Бинбеги.

— Да. И что выступление будет полностью открытым. Не будет шатра и сцены. Они говорят, так распорядился Зеро, чтобы Красные Маски не смогли ничего сделать. И еще сегодня в порту будет вся полиция города.

Мы стоим втроем у огромного окна и отражаемся в нем, как на постере фильма. Сверху – перевернутые буквы названия кафе, ниже – наши бледные отражения. Мое – в середине, Ваня – по левую руку чуть позади, Настя симметрично – по правую. Мы напряженно смотрим вдаль. И, конечно, понимаем, что будем сегодня там, на представлении Зеро.

Глава четырнадцатая

В которой рассказывается о вознесении Зеро.

Вечером мы втроем стояли в очереди в порт. До представления было несколько часов, но в очереди было человек двести. Судя по сумкам и рюкзакам, некоторые приехали из других городов. Представление сегодня было бесплатным, но на входе был строжайший контроль. Три рамки металлоискателей, десятки полицейских и охранников. Они выворачивали наружу дамские сумочки, перебирали содержимое рюкзаков, заставляли людей проходить через рамку снова и снова. Посетители зверели от дотошного досмотра. Нам удалось войти в импровизированный зал за полчаса до представления. Полицейских заинтересовали песчанки. Они спросили, что это у них на голове. Я ответила, что украшение, просто украшение, разве вы не видите. Они внимательно осмотрели клетку со всех сторон, сомнительно поджимали губы, но пропустили нас.

Зал представлял собой ровную бетонную портовую плоскость, довольно небрежно застеленную серым ковролином, на котором кругами, как в амфитеатре, были брошены мягкие мешки для сидения. Арена – сколоченный деревянный круг высотой сантиметров пятьдесят, не больше, достаточно для того, чтобы было видно зрителям с дальних мешков. Мы сели посередине. Ваня долго пристраивал песчанок, чтобы на них не дул ветер и проходившие мимо люди не задевали клетку. Все были возбуждены, и по взглядам, по жестам и шепоту я поняла: большинство пришли сюда ради того, чтобы своими глазами увидеть возможное разоблачение Зеро.

— Смотрите, какой закат, — мечтательно сказал Ваня.

Мы смотрели, как солнце величественно опускается в море. Не больше минуты все вокруг сияло красным и оранжевым, и красная дорожка от солнца сияла на воде, и все вокруг фотографировали и снимали на видео. Но вот исчез в море последний кусочек солнца, зрители убрали камеры и телефоны и смотрели, как журналисты готовятся к съемке, как рабочие настраивают и проверяют четыре прожектора, направленных на арену. И когда последние приготовления были окончены и они ушли, мы стали ждать единственного, чего не хватало для представления – кромешной южной темноты.

Она наступила минут через тридцать, а может, сорок. Мы сидели, откинувшись на мешки и смотрели на небо, на очередь на входе и на то, как полицейские водят металлоискателями, и как люди покупают воду у передвижного лотка, освещенного лампой. Потом из скрытых колонок раздалась музыка, банальная цирковая, причем колонки были плохими, они скрипели и повизгивали на высоких звуках. И я только тут поняла, что предыдущие представления Зеро происходили в тишине, хотя любые другие шоу сопровождались музыкой, и иллюзионисты обязательно стягивали покрывало с коробки под нарастающую барабанную дробь. Я слушала музыку и думала, что совершенно не понимаю Зеро. Зачем он выступает снова, если есть риск быть разоблаченным?

Мысли путались, роились, вились и улетали в небо тонкой струйкой, как дымок от потухшей спички. Небо закручивалось в спираль над головой, звезды засасывало в черную воронку. Наблюдая за ними, я пропустила появление Зеро на арене. Я поняла, что он здесь, по тому, как все разом замолчали, исчез шум волн, крики чаек, сигналы автомобилей. Подняла голову и увидела, как Зеро взлетает над ареной, и тишину нарушили аплодисменты и щелканье фотоаппаратов. Потом на сцену вышли его ассистенты, и он поменял их местами, потом девушка в серебристом кубе. Потом, под визги и крики зрителей, на арену прилетел слон. Ассистенты помогли Зеро поставить его (вернее, ее, Зеро называл именем «Джина») на середину настила. Зеро накрыл слона огромным куском черной ткани, хлопнул в ладоши, сдернул, и вместо него под тканью оказался один из ассистентов. Я испытала огромное «О»—облегчение, увидев, что на нем серебристая маска.

Зеро показывал трюки, каких не было на двух предыдущих представлениях. Я наблюдала за ним. Вроде бы невозмутимый, на самом деле – усталый и бледный. Но он все еще держал зрителей, он управлял нами, завораживал своей магией.

Спустя час представления напряженное ожидание отпустило зал. Красные маски не появлялись, и зрители расслабились, любуясь очень изящным трюком. Это был обычный трюк с голубями, какой показывают в каждом цирке. Но голуби в рукаве Зеро все никак не заканчивались, он выпускал их одного за другим, одного за другим, и все они были белые, и улетали высоко и терялись в темноте неба. И вот уже не меньше сотни голубей выпущено, но он продолжал доставать их. Я смотрела наверх, как белоснежные голуби исчезают. И как оттуда, из темноты, навстречу голубям спускаются четыре Красных маски. Они быстро опускались на арену, к Зеро, а рядом с ним никого не было.

Я оглянулась – к арене с разных сторон пробиралась охрана, это было делом нескольких секунд – схватить разоблачителей, и я успела порадоваться, что сейчас наступит возмездие. Но Красные маски опустились по два с каждой стороны от Зеро и, не медля ни секунды, вместе стали подниматься наверх, левитировать. Подбежавшие охранники целились в них из пистолетов, кричали им вслед, но бесполезно. Невозмутимый Зеро с обреченными глазами. Он не смотрел ни на зрителей, ни на Масок. Они поднялись вверх и растворились в ночном небе.

Как только Зеро исчез из вида, я побежала на арену. Очнувшись, поняла, что на арене я не одна – тут были другие зрители, репортеры с камерами, задиравшими их в пустоту.  Охранники жестами и криками приказывали всем вернуться на места, но никто не слушался их.

Настя и Ваня стащили меня с арены. По признакам, знакомым с Сиракуз, мы втроем поняли, что сейчас будет. Ваня схватил клетку с мышами, и мы, стараясь держаться подальше от толпы, пробирались к выходу, но было слишком поздно. Полицейские и охрана уже закрыли входные ворота, люди у выхода стала шуметь и требовать выпустить их, а полицейские кричали в ответ, и было очень страшно от того, как они кричали друг на друга.

Полчаса спустя прибыли еще полицейские машины, и начался самый настоящий досмотр и обыск. У каждого на выходе проверяли документы, еще раз прогоняли всех через рамки металлоискателей и пропикивали ручными. Нас вытолкали в самый конец очереди, она двигалась невероятно медленно. Поэтому мы вернулись на бинбеги, и смотрели, как люди по одному каждые пять минут выходят на свободу.

Я сидела на бинбеге, покачиваясь и глядя в темноту, в которой растворился Зеро. В рюкзаке еле слышно звякнул телефон.

«Нина, где ты? Пропустила сегодняшний сеанс».

Несколько секунд я колебалась, потом позвонила ей. По обычной связи, интернет тут не ловил.

— Вера, ты сказала позвонить, если…

— Да. Что случилось?

— Он улетел. Вместе с голубями.

— Нина, ты о папе? Не понимаю. Позвони с видео.

— У меня нет интернета. Я не знаю, что мне делать.

Она вздохнула.

— И еще тени. Хотят меня задушить.

— Родители рядом?

— Конечно, нет.

— В следующий раз, когда будут тени, нужно…

Она замолчала, я позвала ее по имени, ответа не было. В ухо звякнула смс. Оператор сообщил, что у меня закончились деньги.

— И тебя тоже нет, — сказала я в экран. Стало только хуже.

Не знаю, сколько прошло часов. Близнецы подняли меня за обе руки.

— Нина, вставай! Идем.

Они ведут меня в противоположную от выхода сторону.

— Стойте, куда мы идем?

— Я нашел дыру в заборе, в самом конце этой бетонки.

— Зачем?

— Боимся, что с мышами не выпустят.

Метров через триста Ваня сворачивает, указывая на место, где железная сетка расходится настолько, чтобы можно пролезть по одному.

Мы идем по темным улицам в сторону трассы, под сигналы раздраженных автомобилей поднимаемся по развязке. Останавливаем первую же машину, фургон, в задней части которого стоят коробки с молоком. Молчаливый водитель, похожий на физрука в нашей школе, готов довезти нас до Палермо. Настя устроилась на переднем сидении рядом с водителем болтает, болтает, болтает.

Ее несмолкаемая болтовня усыпляет. Я прислоняюсь к окну и смотрю на море, то появляющееся, то исчезающее по правой стороне, думаю о том, что где—то в небе до сих пор левитирует Зеро, свободный от разоблачителей. Может быть, в своих скитаниях он встретил рогатый корабль, и корабль гостеприимно развернул трап и принял его на борт. И лисица и олени вытерли ему слезы. И Зеро улыбается и протягивает оленям хлеб прямо с рук, и вот он уже не Зеро, а папа, который смотрит, как я плыву за мамой в бассейне, мама учит меня плавать. Гребок, другой, я не успеваю грести, чтобы держаться на поверхности. Хлебаю ртом пахучую воду, не могу держать голову выше воды. Вот втягиваю воду носом, тяну руку к маме, но она не замечает, она плывет спиной ко мне. Когда скрываюсь под водой, меня вытягивают на бортик, прокашлявшись, вижу, что это папа. Он пришел за нами пораньше и случайно заглянул в бассейн. Они с мамой ругаются, как можно не заметить, что ребенок почти утонул. Папа забирает меня и вытирает в раздевалке, смотрит грустными глазами, взлетает и исчезает в ночном небе.

Ночь. Темнота. Тени. Они выплывают из темноты, они – сама темнота, пустота, темнота и пустота. Темнота вздрагивает, и я открываю глаза с облегчением – это было уже давно, это сон, всего лишь сон, сон. Свет заливает автомобиль, водитель смеется, Настя болтает. А от водителя ко мне по потолку машины тянется отвратительное мокрое щупальце. Я несколько раз моргаю, пытаюсь скинуть наваждение, но оно не уходит, и я беспомощно оглядываюсь вокруг. Окружение реально – мы едем в пригороде Палермо, вот проехали знак въезда в город, вот мимо тянутся виллы. Ваня щекочет мышей по носам, которые они просовывают через прутья клетки. Водитель – самый обычный, машина – тоже самая обычная, но от водителя отделяется еще одно щупальце. Я смотрю в небо – нет ли там спасительного силуэта рогатого корабля, но в черноте нет ни корабля, ни Зеро, ни папы.

Вот от водителя тянется уже третье щупальце, теперь они не колыхаются в воздухе, как слепые, а тянутся. Ко мне, Насте и Ване, каждое по отдельности. Ваня смотрит на меня. Он стискивает мою руку. И я кричу.

Водитель и Настя подпрыгивают на сидениях и оборачиваются. Я кричу, дергаю ручку двери и прошу остановиться, водитель в ужасе смотрит на меня, он не видит дорогу, хотя мы приближаемся к мусоровозу и вот—вот в него врежемся. Щупальца шарят у моего лица, они слепы, но в закрытом пространстве машины они до меня доберутся, дело нескольких секунд.

В это время Настя поворачивается и, увидев перед собой грязный зад мусоровоза, визжит и вцепляется в руль. Машина поворачивает налево. Несколько секунд они с водителем дергают руль вправо—влево, нас и отвратительную тварь болтает, пока наконец машина не выезжает на запасную правую полосу и не тормозит. Нас кидает вперед. Мы с Ваней не пристегнуты, поэтому бьемся головами о спинки кресел впереди. Переноска с песчанками валится вперед, и они падают друг на друга, испуганно барахтаются, поднимаются и снова падают.

Водитель кричит на нас, и мы выскакиваем из машины. Взвизгнув шинами, она уезжает. Перелезаем через ограду трассы. Она проходит по берегу, мы находимся на невысоком обрыве над морем. С диким ревом мимо проносятся машины, снизу доносится шум волн.

— Вы совсем умом тронулись, — говорит Настя.

Она говорит медленно, отчеканивая каждое слово. Это похоже на правду – и то, что я вижу щупальца и то, что Ваня мне верит.

— Настя…, — начинаю я. Хочу соврать, потому что она такой человек, который не поймет про щупальца, но Ваня меня опережает.

— Настя, Нина видит тени.

И сразу понимает, что это зря. Настя выдыхает и с ненавистью переводит взгляд с меня на него.

— Вы с ума сошли? Какие тени? Нина, что он несет?

— Ну правда…

— Слушайте, мы что, болтаемся потому, что тебя пугают какие—то тени?

— Не совсем, Настя…

— Знаете, что. Отдайте мне мышей. – Она вырывает клетку у опешившего Вани. – Доеду сама, без вас разберусь. Лучше одной на необитаемом острове, чем с такими двинутыми. Вы… вы мне надоели.

Она закидывает рюкзак на плечо, перекидывает клетку в другую руку и решительно поворачивается в сторону города. Ваня делает шаг к ней и хватает клетку. Несколько секунд они дергают ее туда—сюда, пока наконец Настя не вырывает клетку, и ее по инерции не кидает назад. Она пятится, несколько шагов – и исчезает, падает с обрыва.

Дальше, как в замедленной съемке. Мы, обдирая руки и колени, скатываемся вниз. Настя лежит у самой кромки воды, руки и ноги раскинуты, одна нога неестественно вывернута. На коленях подползаем ближе – она без сознания, голова залита кровью. Я помню, что при падении с высоты людей не надо трогать до приезда скорой, это единственная рациональная мысль, которая появляется в этот момент. Ваня раскачивается туда—обратно, хватается за голову и несет какую—то несвязную чушь. Он зовет ее по имени и трясет за руку. Я отгоняю Ваню от сестры. Он мечется по берегу, бьет кулаком по мокрым круглым камням. Потом срывается и бежит наверх. И вот я снова одна, только шум волн и неподвижное тело подруги. С моря тянет ветер. Я ложусь сверху и закрываю ее от ветра, чтобы сохранить тепло. Настя без сознания, но дышит. Ваня скатывается с обрыва вниз и говорит, что помощь скоро приедет. Мы замираем. Он – на коленях у ее головы, я прижимаюсь крепче к ней, обнимаю одной рукой.

Рядом с нами – клетка с мышами. Они живы и мечутся в переноске, сверкая огоньками. Я открываю задвижку, и мыши вырываются на волю. Несколько секунд суетятся рядом с нами, потом ныряют в темноту.

Скорая приехала очень быстро. Началась созидательная суета: врач в синей униформе с красным крестом проверял пульс, фельдшер надевал на Настю шейный корсет. Они были спокойны и сосредоточены, и шок постепенно отпустил нас. Мы тормошили медиков и на всех языках, которые знаем, спрашивали, будет ли все хорошо, и если да, то когда. Сначала нам не отвечали, потом попросили успокоиться и отойти подальше. Мы помогли им поднять носилки с Настей по крутому склону.

В салоне скорой ее подключили к датчикам и капельнице. Мы забились в угол и смотрели – она не приходила в себя, не открыла глаза.

Уже при свете солнца, на неистово вопящей скорой мы въехали в Палермо.

Глава пятнадцатая

В которой рассказывается, что произошло в Палермо.

Мы въехали в приемный покой огромного госпиталя. Настю моментально переложили на каталку и повезли в его прохладную глубину. Она все еще не пришла в себя. Мы обреченно тащились рядом, пока у нас перед носом не закрылись двери операционной.

Дежурная на телефоне жестом показала, куда можно присесть – мягкие кресла вдоль коридора. Но мы не могли сидеть, бродили туда—сюда, рассматривали плакаты на стенах.

Наконец из дверей, куда увезли Настю, вышел врач и, на ходу снимая повязку с лица, подошел к стойке администратора, взял толстый журнал, прикрепленный цепочкой к стене, и стал его заполнять. Мы неуверенно подошли к нему, не зная, тот ли это человек, который занимался Настей.

— Мистер, вы говорите по—английски? – обратилась к нему я.

Врач не сразу понял, что обращаются к нему, продолжал деловито заполнять журнал, пока администратор не тронула его за руку.

— Вы ко мне? – спросил он на английском, оборачиваясь. – Иностранцы? Откуда?

— Раша, — ответили мы одновременно. Доктор выглядел спокойным, мы начинали понимать, что все обошлось, но задать прямой вопрос не решались.

— Значит, она ваша, эта впечатлительная девушка? – он улыбнулся.

Мы сглотнули и кивнули.

— Чуть не убила санитара, который перекладывал ее на кровать, — врач вернулся к журналу и, заполняя его, продолжил. – Перелом ноги, несложный, и легкое сотрясение. Несколько порезов на голове, из—за них много крови. Через три дня сможете забрать ее домой. Если, конечно, мы не выставим ее раньше за нарушение дисциплины. – Он подмигнул нам, щелкнул авторучкой и снова скрылся в дверях.

Но скоро он вышел в сопровождении человека в костюме.

— Нам нужны ваши документы.

Я протянула им Настины заграничный паспорт и страховку.

— Где ваши родители? – спросил человек в костюме, посмотрев полис.

***

— В жизни не слышал, чтобы мама так орала, — сказал мне Ваня спустя час. Он вытер капельки пота над верхней губой, одновременно пряча в карман телефон.

— Дай угадаю. Будете без карманных денег и отпуска весь следующий год?

— Угу. Кажется, еще и без крыши над головой. Твоим родителям она уже позвонила. Хотя им уже звонила твоя психотерапевт.

В это время к нам подошла медсестра и знаками показала, что мы можем подняться наверх, к Насте.

Она была в светлой одноместной палате, с рисунками на стенах. Детское отделение. Голова перебинтована, нога замурована в гипс выше колена. На правой руке – капельница. Она лежала и улыбалась нам, откинувшись на подушки. Лицо и руки – все в мелких ссадинах.

— Как будто из боевика, да?

Мы счастливо прохрипели, слов не было. Выглядела Настя ужасно, но вечное хорошее настроение было снова с ней.

— Сильно испугались?

Мы снова прохрипели и без сил приземлились по обе стороны ее кровати.

— Они сказали, я в полете потеряла сознание, и повреждений не так много, как могло быть при таком падении. Ну и голова может болеть несколько дней. Ну и надо будет наблюдаться у врача, когда приеду. Сильно орали? – спросила она у Вани, имея в виду родителей.

Ваня закатил глаза.

— Ууу, — протянула она. – Ну ладно, уже забудут, когда приедем. А вот эта фигня, о которой вы говорили, вы сами верите?

Мы оба молча кивнули.

— Больно? – с несчастным видом спросил Ваня, не поднимая глаза на сестру.

— Сказали – до свадьбы заживет, — ответила она.

— Так и сказали?

— Садитесь, я вам поесть оставила. Мне принесли, а есть неохота, потому что тошнит.

Мы вдруг поняли, что ужасно устали и проголодались и несколько минут молча жевали.

Окно палаты выходило на небольшой парк у госпиталя: фикусы и пальмы. По парку неторопливо прогуливались пациенты в синих пижамах и накинутых поверх халатах. Настя рассматривала ссадины на руках и как мы распаковываем соки и булочки.

– А кстати, что с мышами?

Я решила, что надо соврать:

— Дверца открылась, когда ты упала. Клетка была пустая.

Настя смотрела на меня, глаза у нее округлялись, округлялись. Бинты на лбу чуть приподнялись.

— Ну вы их искали?

— Нет.

— Что!? – она повысила голос, и тут же охнула и схватилась за голову.

— Да ничего! – раздраженно рявкнул Ваня с набитым ртом, крошки полетели изо рта на одеяло. Он закашлялся.

— Мы думали, ты сломала шею или разбила голову. Было так много крови. Ну и потом ждали скорую, — закончила я за него.

— Но мыши… — Ее глаза стали огромные, как у анимешных девочек. – Их же видно в темноте. Вы что, не видели, как они там бегают? — Значит, все было зря? Вот эта вот неделя и моя нога – все зря?

У нее задрожал подбородок и она была готова вот—вот расплакаться. Мы перестали жевать и смотрели в одеяло.

— Идите и ищите их, — неожиданно сказала она.

— Ээээ…

— Идите—идите. Они же домашние. Может, они не знают, что надо делать в дикой природе и ходят там и ждут нас.

— Настя, — Попыталась я. – ты же сама хотела их отпустить.

— Я передумала! Ты сказала, что это научное достижение, значит, так… так надо!

Она снова схватилась за голову.

— Может, они там сидят и ждут нас, голодные, — она всхлипнула, и я представила, как на разогретых солнцем камнях сидит группка мышей и вглядывается в горизонт.

— Они давно уже нашли себе норы и будут жить там до конца своих дней, — сказала я, но печальная группа все еще стояла у меня перед глазами.

— Короче. Идите и ищите. Если найдете хоть одну, то сможете вернуть ее этим ребятам.

Она откинулась на подушку и указала на дверь рукой в царапинах и синяках. Пуповина капельницы покачивалась. У двери мы обернулись – она довольно улыбалась, девочка в бинтах.

Ободренные ее напутствием, мы вышли. Но заряда хватило только до коридора.

В коридоре Ваня сел на кресло. Я села рядом. Мы рассматривали прохаживающихся туда—сюда пациентов и посетителей. Сил не было.

— Сколько дней нам тут торчать?

— Вроде три.

Мы еще несколько минут тупили в посетителей и пациентов, а потом поднялись и пошли к лифту.

Час ушел на то, чтобы выяснить, как добраться до безымянного обрыва за городом. Еще час – на то, чтобы добраться туда с пересадками и пешком. Море уже смыло кровь, и берег выглядел безобидно: острые серые камушки, сухая травка. Валялась развалившаяся переноска. Я подняла ее, собрала.

— Смотри, почти не помялась. И дверца закрывается.

Но Ваня не отрываясь смотрел в одну точку. Я проследила его взгляд. На камне, в тени, отбрасываемой другим камнем, на задних лапах стояла песчанка. Огонек на ее голове тускло светился.

— Обходим с двух сторон, — сказал Ваня, и мы, крадучись, как настоящие охотники на мышей, стали подходить ближе.

Но мышь не стала бегать от нас. Она с подозрением осмотрела протянутую ладонь, а потом забралась и уселась у меня на руке. Стараясь не делать резких движений, я пересадила ее в переноску.

— С ней все в порядке? – спросил Ваня.

— Кажется, она обезвожена, — ответила я, глядя, как тяжело, с открытым ртом, она дышит и как поднимаются—опускаются ее ребра.

— Вода есть?

Я нашла в рюкзаке маленькую бутылку с несколькими глотками. Мы осторожно перелили воду в поильник и смотрели, как жадно песчанка пьет. Жара немного спала, мы сидели на прибрежных камнях и болтали ногами в воде. Ваня поглядывал на меня, я старалась на него не смотреть.

— Что будем делать? – спросил он, имея в виду нас с ним.

Я задумалась, пытаясь определить, что чувствую. Было много «О» — опустошения, обиды и облегчения, еще «У»—усталости, и «А», «В», «Н». Среди множества букв я отыскала «Л»—любовь. Она была не такой большой, как все остальные, а значит, сейчас не такой важной. И затолкала свою «Л» подальше, туда, где ее будет не найти как минимум несколько месяцев. Глубоко вздохнула и ответила, кивая на клетку с песчанкой:

— Давай ее как—нибудь назовем.

***

Через час мы вернулись в город, спрыгнули на центральной остановке. На улице темнело. Зажглись желтые фонари. Я несла клетку с песчанкой и по привычке протянула Ване свободную руку, но он не заметил или сделал вид. Соблюдая дистанцию в метр, побрели к госпиталю. Ваня не запомнил, как пройти короче, а я повела его не по прямой, а через центр города, и это было большой ошибкой. В центре было столпотворение, в свете фонарей возбужденные люди выкрикивали, дудели в дудки, танцевали. Одетые в футболки, завернутые во флаги и замотанные шарфами с названиями футбольных клубов «Палермо» и «Лигурии». Фанаты «Лигурии» стояли понурыми группками, а красные и возбужденные поклонники «Палермо» праздновали победу. Чем дальше, тем гуще становилась толпа, тем громче радовались палермцы и злее смотрели лигурийцы.

Ваня почувствовал опасность первым и потянул меня на узкую улочку в обход фанатов, но пока мы пробирались туда, стало поздно. Толпа вдруг навалилась сзади, мы, едва держась на ногах, понеслись вперед, и через несколько метров врезались в другую толпу. Потом, по ощущению, все побежали одновременно в разные стороны. Я тоже бежала, держась за Ванину руку, с ужасом понимая, что остаюсь на месте. Потом раздался выстрел, и все разом завизжали, хотя краем глаза я видела, что с тротуара повалил густой серый дым – это взорвали дымовую хлопушку. Меня дернуло в сторону, я выпустила руку и потеряла Ваню. Толпа наливалась яростью. Меня мотало из стороны в сторону, и я никак не могла выбраться на тротуар, хотя он был в нескольких метрах. Люди выпрыгивали туда и шарахались в переулок или прижимались к темным витринам магазинов.

Впереди шла настоящая драка – звуки были не похожи на то, как их изображают в кино. Кричали по—настоящему, раздавался то ли хруст, то ли хрип, пронзительно верещал женский голос. В темноте люди искали друг друга, звали по имени, и получалось, что кричали все разом. Я тоже звала Ваню, но меня заглушал общий гам.

Но тут на стенах домов отразилось мигание сине—красных огней полицейских машин. Завыла сирена, и мужской голос сказал что—то, из чего я поняла только слово «полиция». Толпа немного притихла. Верещавшая женщина замолчала.

При желтом свете фонаря, который светил прямо надо мной, я пыталась разглядеть Ваню. Путь к тротуару был теперь свободен, но пришлось повернуть обратно в толпу, чтобы найти его. В нескольких метрах от меня все еще месили друг друга фанаты «Палермо» и «Лигурии». Полицейские пробирались к дерущимся с нескольких сторон. Теперь, когда толпа немного разошлась, стало яснее: человек двадцать топчутся в куче, толкаясь и хрипя. Их окружили люди в сине—белой форме. И тут я увидела Ваню. Он был прямо у дерущихся и оглядывался – искал меня. Я крикнула ему и помахала рукой. Он крикнул мне в ответ, но как только он поднял руку, ее перехватил полицейский и заломил за спину. Ваня свободной рукой отталкивал его от себя.

Все дальнейшее произошло за несколько секунд, но я помню по мгновениям, как именно. Вот полицейский отбивается от Вани. Вот к ним подбегают еще двое полицейских и, в темноте не различая, что перед ними несовершеннолетний, заламывают Ване руки. Вот я со всех ног бросаюсь к нему на выручку, не соображая, что тоже кричу, вспоминая все итальянские слова, которые приходят на ум. Вот меня хватают за шиворот и тащат к полицейским машинам, бросают на заднее сидение и захлопывают дверь.

Через запотевшее стекло я видела, как в соседнюю машину сажают Ваню, а с ним – мужчину. Впрочем, ко мне через секунду тоже подсадили пару пахнущих перегаром болельщиков «Лигурии». Скоро вернулся водитель, и мы поехали по темным улицам.

Через несколько минут мы въехали во двор полицейского участка. Следом за нами остановилась у входа вторая машина – даже через шум мотора я различала Ванины вопли о правах и иностранных гражданах.

— Вот зараза, — пробормотала я себе под нос с досадой. – Теперь никогда отсюда не выберемся. — Я верила, что если вести себя хорошо и помалкивать, то нас сразу отпустят.

Тем временем полицейские открыли двери, и все вышли из машин.

— Почему в этой вашей Сицилии никуда нельзя спокойно дойти?! – кричал Ваня. Не слушая, его потащили в тускло освещенный участок. Меня вежливо, но так, что я и не подумала сопротивляться, попросили выйти из машины и идти следом. За мной шли притихшие фанаты. Раньше я не бывала в полицейских участках на Сицилии, но мгновенно определила, что это был именно он. Такая же, как Питере, потрепанная дверь, скрипящий деревянный пол, покрытый линолеумом, неуклюжие плакаты на стенах. И запах – сальный, сладковатый. В Питере к этому прибавлялся запах сырости из подвала, а здесь – запах перегретого дерева. Такие же старые стулья вдоль стен. Полицейские ловко сняли рюкзаки с меня и Вани и бросили на сидения. Следом отправилась переноска с песчанкой, в которую я вцепилась онемевшей правой рукой. Мы шли следом за первой машиной, и они первые поняли, куда нас ведут и начали сопротивляться.

— С ума сошли, что ли? – завопил Ваня, становясь в дверях растопыркой. – Мы – иностранные туристы! Я в консульство пожалуюсь!

В его голосе я уловила истеричные, типично Настины нотки, и от абсурда ситуации, от нелепых воплей и накопившейся усталости начала гоготать. Не смеяться, а хрипло неестественно ржать, делая паузы, чтобы глотнуть воздуха. Все с удивлением оглянулись на меня, Ваня убрал с косяка руки, и его мгновенно запихнули в камеру. Меня и остальных завели следом, и за нами захлопнулась дверь.

— Выпустите нас немедленно! Вы не имеете права! – Ваня тряс решетку.

Я сползла по стенке, села на корточки и продолжала нервно гоготать.

— Что смешного!? – крикнул на меня Ваня

Он бесился за нас обоих. Я посмотрела на соседей – они присели на скамейку и тихо переговаривались, видимо, были тут не впервые.

— Вы—пус—ти—те!!! – вопил Ваня в пустоту.

На улице завелись и уехали со двора обе машины.

— Вы куда!? Стойте!

— Ваня, — сказала я, наконец успокоившись, — сейчас они разгонят толпу, вернутся и отпустят нас.

— Когда они вернутся? – орал он в ответ. – Когда мышь сдохнет? У нее же вода закончилась!

Меня затрясло. Про мышь я не подумала. Осмотрелась. Узкая комната—пенал с железной решетчатой дверью, вдоль стен стоят две скамейки. Наверху – оконце для вентиляции, не допрыгнуть. Стены когда—то молочно—белые, теперь – серые до уровня глаз.

— Разве не видно, что мы несовершеннолетние? – спросил Ваня.

— В темноте, наверное, нет. Здесь все небольшого роста, легко перепутать.

— У меня оставили сотовый. Но он сел. А у тебя?

Говорил он спокойно, но был в бешенстве, даже волосы на руках встали дыбом.

— У меня был в рюкзаке. Но он давно сел, — ответила я.

Он повернулся к решетке и изо всех сил пнул один из вертикальных прутьев решетки.

Мы помолчали, переводили дух. Дверь камеры выходила в стену узкого коридора. Я просунула голову между прутьями и попыталась выглянуть подальше, но увидела только кусок плохо освещенного холла. Там мелькали полицейские, но не обращали на наши крики внимания – мало ли кто орет в камере.

Ваня посмотрел на соседей.

— Эй. Дайте позвонить. Телефоно? – он показал, как набирает номер на сотовом и прикладывает его к уху.

Соседи отрицательно помотали головой, в самом деле не было телефонов или не хотели связываться с этими сумасшедшими русскими. Ваня с досадой отвернулся и пнул дверь, попал в тот же прут. Потом пнул еще раз. Прошептал:

— Отходит.

Присел, потянул его на себя обеими руками что было сил. Прут отошел немного, но достаточно для того, чтобы в зазор пролез кто—то худой. Попытался пролезть, но не смог удержать прут.

— Давай я попробую, — сказала я. Потянула прут на себя, он почти не поддался.

— Придется тебе лезть, — сказал он. – Хватай мышь. Беги в госпиталь. Оттуда позвонишь кому—нибудь, меня вытащат.

Я кивала.

— Давай, пока не привезли еще фанатов. – Он изо всех сил потянул прут на себя.

Я легла на пол и протискивалась, извиваясь. Кофта зацепилась за острый край решетки, вытащить не получалось, пришлось расстегнуть молнию и снять ее. У Вани на руках набухали вены, он с трудом удерживал железку, она почти раздавила меня пополам.

— Да помогите же, — рявкнула я в сторону соседей по—русски. – Чего пялитесь?

Один из них подскочил и помог Ване удержать прут. Я наконец выбралась, вскочила на ноги. Сосед уже сидел на месте с видом, будто ничего не видел. На полу лежала печально пригвожденная к полу кофта.

— Я постараюсь. Изо всех сил, — прошептала я, схватила и сжала его руки через решетку.

Он отвел глаза:

— Беги.

Я на цыпочках прошла до холла, осторожно выглянула. Сердце почти перестало стучать. За столом в дальнем углу сидит дежурный, рядом с ним громко разговаривает по телефону молодой полицейский. Рубашка у него была расстегнута до пояса. И только сейчас я поняла, какая в участке адская духота. Наши рюкзаки лежали на стульях прямо за углом, за которым я пряталась. Переноска, к счастью, тоже. Мышь с лампочкой не заинтересовала их.

Я несколько секунд решалась, выжидала подходящего момента, но окна участка осветила машина. Я не поняла, проехала ли она мимо или заехала во двор. В последнем случае надо было действовать немедленно. Говоривший по мобильнику полицейский повернулся спиной, дежурный уткнулся в бумаги. Я неслышно, как тень, зашла за угол, взяла клетку с песчанкой, направилась к двери, краем глаза следила за полицейскими – они меня не заметили.

Открыла дверь. Она не скрипнула и никак меня не выдала. Выскользнула в спасительную темноту двора. Во дворе из двух только что припаркованных машин выводили следующую порцию фанатов. Я спокойно шла мимо, вряд ли бы меня узнали или даже заметили в темноте. Но лампочка на голове у песчанки светилась предательски ярко. Она—то меня и выдала.

Я почти дошла до ворот, за которыми могла бы легко исчезнуть в темноте или смешаться с толпой, но сзади раздался пронзительный свист, и не оборачиваясь, я сорвалась в сторону, в которой, по ощущениям, был госпиталь. Метров через сто обернулась – за мной бежал только один полицейский, и я подумала, что ничего, оторвусь, но на стенах домов вспыхнули красные и синие цвета – это вырулили со двора обе машины. Они включили сирену и настигали меня. Громкоговорители приказывали остановиться. Прохожие шарахались в разные стороны. Я нырнула в переулок, надеясь, что память не подведет и бегу в нужном направлении. Машины приближались, и сколько бы я не поворачивала, спрятаться не удавалось, центральные улицы Палермо – совсем не узкий лабиринт Ортигии.

Машины разъехались в разные стороны, за мной мчались несколько полицейских. Наконец одна из машин перегородила дорогу, но я успела ее обогнуть до того, как из нее выскочили еще несколько преследователей. Пронеслась мимо освещенного холла госпиталя, не решилась забежать в него и попросить помощи. Полицейские перекрикивались на бегу, наверняка договаривались, с какой стороны зайдут и как будут меня окружать. От их азартных выкриков стало совсем тошно. Вторая машина снова исчезла, чтобы перегородить мне дорогу где—нибудь впереди. Обреченно повернула в грязный закоулок, за госпиталем понимая, что все, уже все, нужно перестать сопротивляться, сдаться.

Темный закоулок за госпиталем был заставлен мусорными баками. Одна из машин подъехала вплотную и осветила его. Оказалось, метров через сто он заканчивался тупиком. Я не могла спрятаться даже в баках – мощные фары полицейского автомобиля освещали каждое мое движение. Клетка и мышь в ней болтались туда—сюда. В тупике обнаружилась ведущая наверх вертикальная лестница. Я секунду поколебалась, потом достала мышь из клетки и засунула ее в нагрудный карман футболки. Застегнула молнию, успела увидеть ее страдальческую мордочку и сказала ей:

— Прости, пожалуйста.

С размаху швырнула переноску в полицейского, который был ближе всех. Клетка ударила его в грудь, упала, он запнулся об нее и грохнулся на асфальт. Об него запнулся бежавший следом, тоже упал. Пока они ругались и поднимались, я карабкалась вверх по ржавой поскрипывающей лестнице. Сверху было видно, как подъехала вторая машина и как оттуда выскочили еще полицейские. Их было не много, но сверху они казались сплошной прожорливой массой, которая тянется ко мне цепью. Полицейские начали подниматься по лестнице, от их веса она стала скрипеть и щелкать еще больше. Сердце ухало – я была уже на уровне пятого этажа.

Вдруг со стороны машин в закоулок метнулась тень. Она перемещалась следом за полицейскими, вытягивала руки—щупальца. Неистово рыча, она ухватила щупальцем полицейского, который только начал подниматься и отшвырнула его к противоположной стене закоулка. Перебирая множеством рук, стала подниматься наверх. Я не верила своим глазам – тень материализовалась полностью, двигалась сама по себе. Почувствовала, как волосы на голове поднимаются дыбом, дыхание перехватывало от ужаса и усталости.

Я наконец забралась наверх и оказалась на плоской крыше с бортиками. Огляделась – кинуть вниз было нечего, поэтому помчалась по крыше, прячась за выступами вентиляции. Это была длинная и извилистая крыша настиного госпиталя. Полицейские включили фонарики, шарили светом. Я металась от одной вентиляции к другой, с надеждой оглядывая края – не будет ли еще одной лестницы. Но их не было. Метаясь, я совсем забыла о тени. Она уже поднялась следом, рычала и выла, искала меня. В бурлениях ее голоса можно было расслышать мое имя. Я выглянула из—за вентиляции – вот она сжала щупальцами и отбросила в сторону еще одного полицейского. Вот жестко ударила другого, он упал, но быстро поднялся и замахнулся, но тень вытянула щупальце и ударила его в солнечное сплетение. Он согнулся на полу, тень перешагнула через него.

Тень пока не видела меня. Оставалась надежда, что ее остановят полицейские или я найду еще одну лестницу вниз. Не оглядываясь, чтобы не пугаться еще больше, я перебежками пробиралась дальше по крыше. Когда хватило духу, выглянула из—за очередной вентиляционной коробки. Недалеко отвратительная тварь, распуская щупальца, мотала полицейского из стороны в сторону и ревела. Полицейский отбивался, мелькал туда—сюда свет фонарика. Но тень отшвырнула полицейского и он затих, потерял сознание.

Мы с тенью остались один на один. Я замерла за коробкой, шевелиться от ужаса было невозможно. Но все же сумела взять себя в руки и, пригибаясь, побежала к следующей коробке. Спряталась за ней. Чудовище заметило меня и с ревом топало следом. И тут прямо передо мной, как по волшебству, возникла освещенная фонарем голубая дверь. Дверь на внутреннюю лестницу. Спасение!

Я рванула к ней, тень отчаянно взвыла за спиной. Налетела на дверь – она не поддалась. Рванула ручку на себя. Дверь была заперта. Чудовище рычало за спиной, я слышала его сквозь оглушительные удары сердца. Зажмурилась, уткнулась лицом в голубую дверь. Она пахла деревом и краской. И думала почему—то о несчастной, спрятанной в кармашке мыши, которую так и не смогла довезти до дома. Потом нашла в себе силы. Расправила плечи, обернулась, инстинктивно закрывая рукой кармашек с мышью. Подняла голову и посмотрела в сторону приближающейся тени, прямо ей в лицо. Она довольно заурчала. Чернота отваливалась от нее при свете фонаря. Тень была одета в джинсы и черную футболку с надписью. Тень протягивала ко мне руку. Тенью был папа.

Он вышел в свет фонаря и согнулся пополам, тяжело дыша. Попытался что—то сказать, но не смог. Я сползла вниз по голубой двери. Мы дышали в унисон несколько минут, пока не обрели способность говорить.

— Ты… чего… от меня… бежала. Я же… кричал, — сказал папа между длинными вдохами и выдохами.

— Не слышала… Всякая ерунда… из—за вас… мерещится, — ответила я, задыхаясь. – Ты… откуда?

Он шумно втянул воздух.

— Выходил из… больницы… увидел тебя… побежал спасать… Почему полиция?

— Из камеры сбежала, — ответила я. Дыхание восстанавливалось. Папа изумленно на меня смотрел. – А ты драться… умеешь?

Он кивнул:

— Редко… срывает крышу… когда своих…, — он не договорил, махнул рукой.

Смутно вспомнилась одна из историй его молодости.

— Тебя поэтому… из универа… исключили?

Он опять кивнул.

Больше мы ничего не успели друг другу сказать. Нас окружили полицейские. Папа встал, загородил меня собой.

— В чем проблема, сеньоры?

Вскоре мы вернулись в участок. Он был переполнен фанатами с созревающими на лицах синяками. Полицейские, гнавшиеся за мной, были целы, но очень злы. Они сверкали на меня глазами. Впрочем, папа захватил все их внимание. Я никогда не видела его таким. Он рычал, извергал проклятия и потрясал кулаками. Шипел сквозь сжатые зубы и матерился на трех языках. Полицейские не отставали – они окружили его и орали в ответ, размахивая руками.

— Да я вас… всех… вы иностранных граждан… детей… в отделении закрыли? Да вы знаете, что я с вами…

Полицейский тряс у папы перед лицом его паспортом, тыкая в страницу.

— Ну и что? Да, просрочена! Не твое дело, почему. Пусть миграционная полиция разбирается!

Галдеж не прекращался. Я сходила с мышью в туалет и напоила ее водой с пальца, она жадно слизывала капельки. Вернулась и села на свободный стул. Папа и полицейские продолжали орать друг на друга, и меня снова от нелепости происходящего разобрал нервный гогот. Они оглянулись на меня и начали по второму кругу.

— И правильно сделала, что сбежала!

Через несколько минут, когда первый пар был выпущен, галдеж стал стихать. Полицейские поняли, что с этой историей лучше не связываться. И только один из них, самый молодой и, видимо, горячий, продолжал один на один препираться с папой. Он орал на итальянском, папа – на русском. Причем папа, как и я, не говорил по—итальянски.

В холл с улицы вошел еще один полицейские, сразу понятно – главный. Он несколько минут смотрел на папу, потому увел его в глубину отделения. Я сидела на стуле, вяло размышляя, не жарко ли мыши у меня в кармане и не принести ли Ване воды, ведь он все еще сидел в камере. И заснула, откинув голову на стену. А когда проснулась, надо мной стояли папа и Ваня. Они будили меня, помогли подняться со стула.

— Что, отпустили? – спросила я у них.

— Еле—еле, — ответил папа. – Опять чуть не сорвался.

Ваня молчал. Он был взлохмачен и до сих пор зол так же, как когда я была в камере. Мы направились к выходу, в спину нам презрительно засвистели взъерошенные полицейские. Ваня резко развернулся и вытянул в их сторону средний палец. Самый молодой бросился к Ване, но его удержали коллеги. Тогда он сорвал с ноги туфлю и швырнул в нашу сторону. Мы пригнулись – туфля пролетела над нашими головами и упала во дворе. Поспешили выйти.

Прошли пару перекрестков, и папа толкнул дверь круглосуточной забегаловки. Сонный официант поставил на стол перед нами три круассана с салями и кружки кофе с молоком.

— Рассказывайте, — потребовал папа. Нос у него распух, под глазом – синий, как слива, фингал.

Мы начали рассказывать, перебивая друг друга и путаясь в деталях. Про мышей и Акихиро, про Зеро и Красных масок, про тени, забастовку на железной дороге и про падение с обрыва. Папа жевал и слушал. Он успокаивался и снова забирался в свою раковину.

— Ты быстро приехал. Как узнал, что мы здесь? – спросила я.

— Вера позвонила позавчера вечером. Я сразу выехал в Термини, посмотрел тебя по геолокации. Потом увидел, что в Палермо. Ну и потом позвонили Веприковы, когда у тебя телефон сел.

Мы просидели в кафе несколько часов. Я поила песчанку водой и давала корочки от круассана. Делать так было нельзя, но выбора не было.

— Осталось отнести ее домой, — папа кивнул на мышь, спящую у меня на ладони.

— Наверное. – Я пожала плечами. – Но мы не знаем, что там будет.

Наступило утро, улица за стеклянной витриной оживилась. Мы дождались девяти часов и пошли проведать Настю. Показали ей песчанку. Она смеялась и жалела, что мы не сделали фоток в камере.

Потом нашли на карте офис Virile Mind. Папа пошел с нами.

— Подстраховать, — сказал он.

Глава шестнадцатая

В которой история рассказывается с другой стороны.

Метров пятьсот от госпиталя, не больше. Обычный жилой дом, как многие вокруг. Десять кнопок с фамилиями жильцов, самая верхняя в списке «Virile Mind Srl.».

— Лаборатория в жилом доме? – скептически спросил Ваня.

— Мама говорила, такое бывает, — ответила я.

Ваня протянул руку к звонку. Я остановила его.

— Слушай.

— Что?

— А что если тени и щупальца, ну, ты же понимаешь, их не существует на самом деле. Что если они – предупреждение, что не надо туда ходить. Ну?

— Не знаю, — ответил Ваня. – Ты их видишь сейчас?

Я посмотрела на улицу, особенно на места, куда падала тень. Но ни одна из них не шевелилась, не обрастала щупальцами. Посмотрела в небо – чистое, без облаков и без рогатого корабля.

— Нет, ничего такого нет.

Ваня снова потянул руку к звонку.

— Все равно она осталась одна, зачем ее возвращать? – говорила я сама с собой. — Заберем ее с собой в Сиракузы. Почему все так мутно? И этот инсульт, и эти ребята в черном.

— Идем, — сказа Ваня, кивая на дверь. – Доведем дело до конца.

Я поверила ему. Подошла обратно к двери и нажала на звонок. Через несколько секунд дверь металлически щелкнула, никто не спросил «Кто там?». Мы вошли в прохладную парадную. Папа остался на улице.

— Пойдем, — позвала я его.

— Нет, — он покачал головой. – Это ваше приключение. Подожду здесь.

Теперь он выглядел обычно, как всегда: руки в карманах, сутулится, уголки губ опущены вниз, но глаза улыбаются. К распухшему носу и разбитому глазу я уже привыкла.

Мы с Ваней поднялись на последний этаж. Я подошла к двери, Ваня остановился на последнем пролете. Я изо всех сил попыталась понять, что чувствую и что говорит моя интуиция, но выходила только пустота, в которой всплывали большие и маленькие буковки в кавычках.

— Если что, сделаем вид, что ошиблись адресом, — сказала я ему. – Спрячь мышь.

Ваня забрал у меня мышь и спрятал за спину.

Я постучала. За дверью слышались голоса и движение, но ее открыли не сразу, и я пережила несколько мучительных секунд, решая то бежать отсюда прочь, то остаться. И вот дверь приоткрылась, и в проеме показалась молодая женщина с белыми волосами, какие бывают у скандинавов. Она несколько секунд смотрела на меня, потом одновременно распахнула дверь и крикнула через плечо по—английски:

— Они здесь! Они пришли!

У нее был едва заметный акцент. По тому, как она говорила, как смотрела и как двигалась, я сразу с облегчением поняла: настоящие ученые, совсем как мама.

К двери подошел мужчина, по всей видимости, ее коллега. Они наперебой задали несколько вопросов и уставились на меня, ожидая объяснения. Но в этот момент я поняла, что не спала несколько дней и ужасно устала, и все, на что хватило сил – прислониться к косяку и по—русски сказать:

— Здравствуйте.

— Вы русские? – изумилась блондинка.

Сзади подошел Ваня, и внимание сразу переключилось на него, вернее, на мышь. Мы вошли в квартиру. Ученых было двое, их фотографии мы видели на сайте компании. Я не слушала их – рассматривала место, в котором мы оказались. Дверь с лестничной клетки вела в прихожую, бывшую также огромной гостиной. Гостиная была почти точной копией комнаты, из которой мы забрали песчанок: пробковая доска на стене со словом «Progress». Микроскоп, разноцветые пластиковые папки, гудящий шкаф в углу. Разве что не было продавленного дивана и пустых коробок из—под пиццы. Зато в самой середине комнаты стоял стол, и мне даже захотелось протереть глаза, потому что на нем был лабиринт. Точь—в—точь такой же, как там, в Сиракузах. Белые непрозрачные стены. Очень запутанный, выход найдешь не сразу. В одном углу – поильник и мисочка для корма. Мы подошли вплотную к столу и рассматривали лабиринт. На нас наконец—то обратили внимание.

— Как она у вас оказалась? Где остальные образцы?

— Мы не брали никаких образцов, только песчанок, — воинственно ответил Ваня, оскорбленный предположением о краже.

— Они имеют в виду других песчанок, — объяснила я по—русски.

— А. Ох. Мы их потеряли.

Мужчина и женщина в ужасе вытаращили глаза.

— То есть одну часть мы забыли в автобусе два дня назад. Компания SAIS, вечерний рейс из Энны в Палермо. Наверное, они в комнате забытых вещей.

Женщина сделала шаг назад и закрыла собой мышь – от греха подальше.

Ваня начал сбивчивый и не очень понятный рассказ на своем плохом английском, совершенно ненужный в этой аккуратной, строго организованной гостиной—лаборатории. Я видела, как эти двое слушают сначала с недоверием, потом – с раздражением. Но Ваню было нее остановить. Тени и щупальца в своем рассказе он заменил на людей в черном с оружием, но доверия они не прибавили. Эти двое хотели, чтобы мы убрались, исчезли, этакое недоразумение, ворвавшееся в привычный ход жизни. Ваня наконец закончил и замолчал.

— Наш коллега сейчас в больнице в Сиракузах. Вы вовремя заметили, что у него инсульт. С ним будет все хорошо, хотя и понадобится время на восстановление, — сказал мужчина.

Все помолчали.

— Почему вы убежали тогда из квартиры?

— Мы думали, это полиция или кто—то, кто хочет украсть мышей! Ваш коллега попросил о них позаботиться! – Ваня почти кричал. – И за нами гнались люди в черном!

— Эти люди в черном – его коллеги по университету, они приезжали, чтобы посмотреть, все ли в порядке с мышами после того, как побывали в больнице. Врачи в скорой позвонили с телефона Акихиро на последний номер.

Мы оторопело молчали.

— Как они нашли нас в Катании?

— Они же видели вас. И потом, думаете, сложно найти детей с мышами с подсветкой?

— Но эти люди выглядели как бандиты!

— Мне кажется, у вас слишком богатое воображение, — отрезала женщина. Она встала, показывая, что разговор закончен. Нам пора было уходить. Но Ваня не собирался уходить, не выяснив до конца, что к чему.

— Почему у вашего коллеги случился инсульт? У таких молодых людей не бывает инсультов.

— Очень редко, но бывают.

— Почему лаборатория в жилом доме?

— Так дешевле.

— А почему ваш коллега в Сиракузах, а вы – тут?

— Нам дали грант на исследования. По условиям кто—то должен преподавать в Университете Катании.

— Ага! А почему тогда вы здесь, в Палермо? Почему не брали трубку? Почему не ответили на наше письмо на сайте?

— Слушайте, какая разница? Кто вообще читает письма с общей почты и звонит на локальный телефон? Мы биотех—стартап, а не корпорация с кучей секретарей! – женщина снова встала, подталкивая нас к выходу.

— Для чего этот лабиринт? – спросил Ваня, выглядывая из—за ее внушительной фигуры.

— Для контроля результатов, — ответил молчавший раньше мужчина.

Мы вопросительно на него смотрели, и он продолжил:

— Мы нейрофизиологи. Делаем опыты по… если коротко, то записываем информацию прямо в мозг. Знаете, как в «Матрице»? Если мы достигнем успеха, то обучение выйдет на новый виток…

— Короче, пожалуйста, — перебила его суровая блондинка.

— Короче, эта песчанка и этот лабиринт – первые несколько шагов к будущему. Мы усложняли лабиринт и готовились к публикации результатов, как Акихиро попал в больницу, а мыши исчезли. Честно говоря, мы не думали, что найдем вас.

— Вы думали, что мы их украли? – спросила я.

— Нет, честно, нет. Учитывая все обстоятельства. Я так и подумал, что все, что произошло – цепь нелепых случайностей. Хорошо, что вы привезли хотя бы ее, — он кивнул на песчанку.

— Да брось ты! – воскликнула блондинка. – Это наверняка не та самая! Они растеряли все образцы!

— Днем перед инсультом Акихиро сообщил нам, что один из образцов, то есть, мышей, — поправился он, — показал положительный результат. Он обещал записать его на видео и скинуть нам. Вечером.

— А вечером попал в больницу, — продолжила я.

— Да.

Ваня подошел к лабиринту.

Блондинка предупреждающе подняла руку, но мужчина взял и мягко опустил ее.

Ваня аккуратно взял мышь, ее успели посадить в пластиковый контейнер.

— Не надо, пошли, — попросила я.

— Должно хоть что—то за эту неделю оказаться настоящим, — ответил он.

Он опустил мышь в место, отмеченное красным кружком. Мышь принялась обнюхивать все вокруг, бестолково тыкалась в пол и стены. Ученые жадно смотрели. Но ничего не происходило – мышь нюхала все подряд, и уже готова была выскочить из лабиринта.

Я снова потянула Ваню за рукав:

— Идем, ничего не будет.

Но он упрямо дернул головой.

Минуту спустя мышь, будто собака, учуявшая след, пошла по одному из ответвлений. Она безошибочно сворачивала вправо и влево, засомневалась только однажды на перекрестке пяти направлений, но через минуту добралась до поильника и кормушки. Лампочка у нее на голове загорелась зеленым.

— Oh gosh, it’s magic… — прошептала блондинка.

Мужчина бережно достал песчанку и посадил обратно в переноску. Они одновременно заговорили, стали звонить по телефону. Потом снова посадили песчанку в красную точку и стали снимать ее путь на видео.

— Идем, — повторила я. Нам незачем было здесь оставаться.

Мы вышли в открытую дверь, спустились вниз. Медленно пошли в сторону госпиталя.

— Стойте! – крикнул голос сверху. – Подождите!

Мы обернулись и увидели мужчину, он высунулся по пояс из окна.

— Как вы ее назвали?

***

Два дня спустя мы забирали Настю из больницы. Ее палата была вся завалена шариками, а на кровати, подоконниках и двух креслах сидело, с первого взгляда, все детское отделение. Даже несколько мам с младенцами.

Все они по очереди писали в блокноте Насти пожелания и приветы, рисовали смешные рожицы, сломанные косточки и черепа – кто что умел. Гипс за три дня превратился в чудо дизайнерской мысли – густо изрисованная и исписанная пожеланиями поверхность оттеняла Настину голубую футболку, которую я постирала днем раньше в раковине специально к выписке.

Их забирал Андрей Маркович.

— Хорошо хоть не мать, — прокомментировал Ваня, когда это стало известно.

— Да ладно тебе. Они у вас нормальные, — сказала я ему.

— У тебя, вроде, тоже?

Я задумалась, что ответить.

Полчаса спустя поцелуев и объятий мы спустились вниз к такси.

— Весело было, — мечтательно подытожила наши приключения Настя.

Все рассмеялись.

Мы с Ваней переглядывались всю дорогу в аэропорт, но никто так и не протянул другому руку и не сказал что—нибудь утешительное. После обычных процедур в аэропорту – регистрация, проверка багажа, за ними закрылись двери зала вылета.

У нас с папой были билеты на автобус до Сиракуз, который отходил через три часа. Я попросила капучино в кофейне в аэропорту. Мы сели за столик. Я положила перед собой бумагу и карандаш. Не спеша выпила кофе, посидела еще несколько минут, потом сложила все в рюкзак, и мы поехали на автовокзал.

Эпилог

В котором почти все становится на свои места.

В октябре, когда мы жили уже в Нью—Йорке, я каждый день вспоминала те минуты в аэропорту над пустым бумажным листом. На Сицилии было много похожих эпизодов, но чаще всего я вспоминала именно его.

В школу по скайпу я больше не ходила, не было смысла с такой разницей во времени, а в местную школу устроиться пока не удавалось.

— Чтоб вас, бюрократы, — говорила мама, изучая очередной отказ в нашей темной, заставленной коробками квартире. – Ну ничего, что—нибудь придумаем, — утешала она меня, хотя я не расстраивалась. Подумаешь, школа.

И она снова поворачивалась к своему ноутбуку, на котором крутились трехмерные модели.

— Очень удачно устроились, — говорила мама новым коллегам и знакомым, которых она без стеснения приглашала на кофе в нашу убогую квартирку.

В июне папе предложили стать техническим директором в стартапе со штаб—квартирой в Нью—Йорке. А день спустя маме пришло извещение, что ее приглашают преподавать, и тоже в Нью—Йорк. Это означало, что она сможет вернуться к исследованиям, заявляться на гранты и ставить опыты на песчанках.

— Нью—Йоркский университет! Лаборатория и лаборант на пол—дня!

Родители прыгали до потолка, тискали меня и бегали покупать шампанское. Они были похожи на двух подростков, у которых по недоразумению оказался ребенок их возраста.

Мы выбирали с бабушкой, какие вещи оставить, а какие она пришлет нам, когда мы будем на месте. Бабушка ходила по нашей квартире в Петербурге с телефоном и показывала, показывала. Огромный список сокращался с каждым днем. Все то, что осталось в Питере, казалось постаревшим, ненужным, несло в себе тяжелые воспоминания. В конце концов мы решили не брать ничего, кроме нескольких моих альбомов с акварелью, папиных раритетных дисков с играми и бирки из роддома с пучком моих первых волос.

Потом началась кутерьма с визами в США. Родители боялись, что с ними будут проблемы, они и правда были. Сначала из—за просроченных шенгенских виз. Родители строчили ходатайства и поднимали старые знакомства. В июле пришлось ехать в Неаполь, в августе – в Рим. Но визы дали в самом начале сентября, как раз накануне вылета.

Летние события крутились у меня в голове как карусель. Я болталась по городу: Шугар Хилл, Хайбридж, Гарлем, Вест Сайд.

Мы жили на Западной 151—й улице. Родители радовались, что им сдали квартиру на Манхэттене. Я не находила в ней ничего особенного, но тут у них и у меня была своя комната плюс огромная гостиная, которую родители оборудовали в общий рабочий кабинет. Моя комната была похожа на ту, что я оставила в Ортигии: темный тесный чулан, окно выходит на противоположную стену.

С папой по—прежнему не ладилось, а он по—прежнему этого не замечал. Тени больше не появлялись, они исчезли с той ночи, когда я отважилась посмотреть им в лицо и разглядела в темноте папу. Казалось, они навсегда оставили меня в покое.  Впрочем, рогатый корабль тоже не появлялся с того дня в Термини—Имерезе.

Встречи с Верой я попросила пока прекратить. Из своего чулана в Ортигии я слышала, как мама разговаривала c психологом обо мне. Вера говорила, что девочка, по всей видимости, очень привязана к отцу, что неудивительно, они столько всего пережили вместе и она в некотором смысле зеркалит особенности его поведения и ла—ла—ла и бла—бла—бла.

Родители были заняты своими делами, приходили с работы и наскоро ужинали, потом утыкались каждый в свой ноутбук. Наш рацион особенно не изменился от переезда: пицца, паста, иногда коробочки с китайской едой, едко пахнущей и чересчур жирной.

Бетонный, тесный, шумный город, перенаселенный, сигналящий, курящийся паром из канализации влиял на нас гораздо лучше, чем райские местечки Сицилии. Он держал в тонусе. Родители стали бодрыми, деловыми. Коротко переговаривались, поднимая головы от ноутбуков. Ясное дело – карьера идет в гору. И снова они напоминали мне подростков. Когда их охватывала потребность гнездования, мы вместе ужинали и смотрели фильм на английском. Мама считала, что наш английский еще далек от совершенства.

Днем, пока они были в офисе и университете, я была предоставлена сама себе.  Мама сразу по приезду записала меня на курсы живописи при музее современного искусства. Я сходила на два первых занятия, и мгновенно съежилась от уверенных учеников, моих ровесников, от демократичного преподавателя, который хвалил всех, и дважды похвалил мой пустой лист. Ученики знали, чего хотят, держались независимо, говорили по существу. Они не болтали о глупостях, им не мерещились чудовища, и я уверена, попробуй я рассказать о рогатом корабле, они удивились бы моим детским фантазиям. Чаще всего я бывала в дешевом публичном бассейне – в здании, похожем на питерское, железо и бетон, с железными шкафчиками, с мутноватой водой. Здесь было спокойно. За вход брали всего четыре доллара. В остальное время я ходила по улицам, присаживалась на траву или на скамейки, доставали бумагу и карандаш, чтобы через несколько минут положить их обратно.

На Нью—Йорк медленно, но неотвратимо наступала осень, отсчитывала каждый желтый лист и каждый день, который я проживала без своего дара. Взлетали голуби, проезжали мимо дети на скейтах, сигналили грузовики, люди скользили по мне глазами, скрипела тележка с мороженым. На входе в Центральный парк сидел мим – загримированный под Трампа китаец, выкрашенный с ног до головы золотой краской. Из тех, которые меняют позу, если кинуть ему монетку. Он глядел прямо перед собой и вызывал смешанные чувства. Перед ним лежала вечно пустая шляпа, я ни разу не видела, чтобы кто—то кидал ему деньги, и чтобы он двигался.

Было ощущение, что в этой обыденности вот—вот случится что—то грандиозное, по—настоящему потрясающее, даже грандиознее, если бы я стала рисовать. Нью—Йорк притих, даже солнечный свет, казалось, стал тусклее в ожидании. Голуби взлетали, тележки скрипели, люди торопились, золотой Трамп скучал, но ничего не происходило. Я ходила и ходила по городу с коробкой, подаренной близнецами, то отчаиваясь, то снова наполняясь надеждой.

Папу воодушевила история Зеро. Она казалась ему романтичной. Он посмотрел все видео с Зеро и прочитал все, что тогда о нем писали. Он подписался на все магические блоги, аккаунты и ютуб—каналы.

— Смотри, вот тут пишут, что он чересчур грубо работает, — дергал он меня, подсовывая под нос свой ноутбук с открытой статьей. – А вот тут – что он добьется больших успехов, когда появится.

Он пересматривал все видео с Зеро:

— Ну, это понятно, старый трюк. А это… ооо… как он это делает? Нина, Саша, смотрите!

Мы с мамой вежливо смотрели.

Происшествие в порту Термини—Имерезе назвали «Вознесение Зеро». «Куда исчез Зеро и когда он вернется?» — задавались вопросом газеты. «Нужно ли бояться Красных масок другим иллюзионистам?». «Оставшиеся секреты Зеро унеслись в небо вместе с Красными масками». Зеро не появлялся. Все представления были отменены. Cтарожил мира сценической магии писал у себя в Фейсбуке: «Мы наблюдали самое быстрое и очень ловкое превращение местечкового иллюзиониста в шоумена, о котором говорят все. И говорят заслуженно. Нисколько не сомневаюсь, что эти красивые разоблачения – отлично спланированные иллюзии. Все факты просто кричат об этом. Никому не нужно разоблачать неизвестного иллюзиониста, обладая секретами его магии. Выгоднее было бы украсть их. И бесплатные представления, очевидно для того, чтобы набирать полные залы – просто как дважды два. Дешевая и действенная рекламная кампания! Он появится, вот увидите, обязательно появится. Он хорошо чувствует публику и вернется в нужное время в нужном месте тогда, когда все о нем забудут». Я поверила его предсказанию и ждала. И предсказание сбылось.

Постепенно о Зеро перестали писать, никто не задавался вопросом, куда он исчез и когда вернется. СМИ переключились на другие проблемы: пластик в море, озеленение бедных районов, торговые войны. По косвенным признакам группка поклонников определяла, что Зеро не исчез и готовит свое возвращение. Одновременно в нескольких приютах для бездомных появились черные коробки с буквой «Z», а внутри – деньги. В грузовом порту Ливерпуля сфотографировали человека, похожего на Зеро. Свидетель клялся, что человек оформлял документы на перевоз через Атлантику крупного животного.

И одним вечером, когда мы все, по обыкновению, сидели, уткнувшись в ноутбуки, мама сказала:

— Ой, ваш чувак дал интервью Чарли Роузу.

Мама любит Чарли Роуза и смотрит все его интервью. Думаю, она мечтает когда—нибудь оказаться в его студии.

— Какой чувак? – не понял папа.

— Ну этот ваш лохматый. В драных джинсах. Зорро.

— Зеро, — одновременно поправили мы ее.

— Заводи, я за попкорном, — сказал папа, убегая в кухню.

Пока в микроволновке щелкал и взрывался попкорн в пакете, я загрузила сайт Чарли Роуза на самом большом из наших ноутбуков, подключила колонки, настроила громкость. Мы уселись на диван с огромной миской.

— Саша, идем с нами. У него первое в жизни интервью! — позвал папа.

— Отстаньте, пожалуйста, от меня со своим Зеро, — ответила мама, не поднимая головы от ноутбука. – У меня дедлайн по заявке на грант.

Чарли представил гостя как Витторио Буджардини, известного под псевдонимом Зеро. «Incredible Zero» — сказал он.

На экране была гостиная большого дома, в ней, на фоне зажженного камина, сидели друг напротив друга Зеро и Чарли.

— Смотри, смотри, он у него дома!!! – кричал папа в экран, и кусочки попкорна вылетали и падали на ни в чем не повинный ковер.

Интервью началось в красивой гостиной, но скоро эти двое незаметно, посреди фразы, стали перемещаться то на солнечную террасу, то в беседку, то на кухню. Было сложно определить, где находится дом – солнце заливало террасу и окна.

Если бы Роуз не назвал настоящее имя Зеро, все равно, в домашней расслабленной обстановке сразу становилось понятно, что он итальянец. На сцене он говорил кристально чисто, в интервью – со всеми типично итальянскими «стилль», «ёсельф», «тейбль».

— Сколько людей были вовлечены в разоблачения?

— Вся моя команда, из них четверо играли роль Красных масок. Всего человек десять постоянно, столько же – в городах, где давались представления.

— Значит, каждый раз все было почти по—настоящему? Как вы продумывали каждое разоблачение, ведь, если охрана и полиция были настоящими…

— Хорошо сделанная иллюзия тем и отличается, что выглядит достоверно, а стоит дешево. После первого раза зрители, соцсети, газеты начали дурачить сами себя, — Зеро рассмеялся.

Он выглядел обычно, как человек, который мог бы жить в соседней квартире в Питере, Сиракузах или здесь, на 151—й Западной. Свободно двигался, легко говорил.

— У него вообще есть нормальная одежда? – возмутилась мама. – Хоть бы для интервью купил. В одних джинсах возносится и интервью дает.

Мы зашикали на нее.

— Все знают, что магии не существует, но люди хотят верить, что она есть. Поэтому любой намек – летающий слон, снег посреди лета, — зрители с удовольствием подхватят. И, знаете, даже если человек знает, как это сделано, он все равно будет восхищаться красивым трюком снова и снова.

— То есть магия иллюзиониста неотделима от техники трюка?

— Совершенно верно. Неважно, какой размах у иллюзии. Важна магия, которая рождается у тебя в руках.

— Почему Сицилия? – Чарли наклонился вперед, сцепив пальцы в замок.

— О, это было очень просто. Я вырос на Сицилии, в Сиракузах. Вероятно, вы знаете, в Ортигии. Это объект ЮНЕСКО, но сорок лет назад это были самые настоящие трущобы. Да и сейчас, если вы пройдете в отдаленные уголки, вы найдете примерно такие места, в которых я вырос. Пятый в семье. Можете себе представить.

Чарли кивнул.

— Первую книжку с фокусами мне подарил хозяин книжного магазина. Я ошивался в магазине каждый день после школы, читал по чуть—чуть. Потом друзья помогли мне купить первый реквизит в магазине с фокусами. Мы пели на площади. Такой вид попрошайничества.

Зеро волновался, рассказывая свою историю, ведь, я вспомнила, он давал первое в своей жизни интервью.

— И я подумал, может быть, где—то там есть еще один человек, у которого есть отчаянная мечта, — он поморгал. – И которому помогут мои бесплатные представления. Потому что, так уж получилось, мне всегда кто—то помогал.

Потом Ларри с Зеро переместились в столовую. На заднем плане красивая черноволосая женщина накрывала на стол, вокруг нее крутились дети. Их было так много и они так шустро перемещались, что не было возможности сосчитать, сколько именно.

Жена и администратор, рассказывал Зеро, смеясь, обычная история, почти как у всех. Он состроил ей гримаску, и она подмигнула в камеру.

— Поддержка семьи важна для вас? – спросил Чарли.

— Всегда должен быть кто—то, на кого можно опереться. Кто—то, кто сварит тебе кофе и всегда будет на твоей стороне. Без громких слов и признаний. В соседней комнате, но рядом.

Я что—то почувствовала, но не успела понять, что именно, потому что Чарли задал следующий вопрос, потом еще.

— Думаю, все хотят знать, что будет Зеро делать дальше?

— Дам несколько шоу за огромные деньги.

— То есть вы думаете, что сейчас, зная секреты ваших трюков, люди будут покупать билеты?

Зеро рассмеялся:

— Нисколько не сомневаюсь.

— А как же другие ваши иллюзии, вы расскажете, откуда появляется снег? И как летает слон? Да и левитация, вы раскрыли секрет левитации в закрытом помещении, но как вы сделали «Вознесение»?

Зеро сделал большие глаза, будто не понимает, о чем речь:

— Какие иллюзии, о чем вы? Это магия, самая настоящая магия.

А на следующий день в городе сменились все афиши. Теперь на жителей Манхэттена отовсюду смотрел Зеро. Больше не было никаких черных капюшонов и описаний «таинственный», «неподражаемый». Афиши с лаконичным дизайном, Зеро на белом фоне со слоном, с желтыми шариками, Зеро улыбается в камеру, держа в руках красную бархатную маску. А афиши сообщали, что через месяц состоится шоу Зеро, вместо адреса было указано «Центральный парк». Билеты раскупили за три часа. Папа успел купить один из последних оставшихся.

— Придется тебе идти одной. Ужасно дорогие, — сказал папа, протягивая мне вечером распечатанный на принтере билет.

Потом выяснилось, что самый дешевый билет в самом верхнем ряду стоил половину месячной папиной зарплаты. Мама убила бы нас, но была слишком занята.

В день шоу в Центральном парке поставили шатер, мне показалось, тот же самый, что тогда в Катании. Шатер в Центральном парке – это тоже было неслыханно. «Магия похлеще летающего слона. Зеро арендовал Sheep Meadow» — писали в новостях.

Прилично одетая толпа выстроилась в очередь за час до представления. Внутри продавали магнитики с Зеро и Нью—Йорком, плакаты, пластиковые фигурки Зеро, напитки. Можно было сфотографироваться с Красными масками. Актеры стояли на фоне картонного слона, парящего над греческим театром, отдаленно напоминавшем театр в Сиракузах. К Красным маскам была очередь, я встала в конец, но после второго звонка, когда передо мной осталось только многочисленное китайское семейство, актеры сказали, чтобы мы прошли на свои места. Мы разочарованно выдохнули и вошли в зал. Там царила суета и неразбериха. Я с трудом пробралась на свое место почти под куполом, успела с удовольствием заметить, что обзор отсюда отличный. После третьего звонка зрители еще растерянно бродили между рядами. Выяснилось, что билетов было продано больше, чем мест в зале («Очередной трюк Зеро – продать в полтора раза больше билетов и смотреть, что получится» — иронизировали журналисты). Зеро несколько раз выходил к нам и обещал, что его компания возместит расходы на билеты в двукратном размере. Но никто не ушел.

Через полчаса, когда зрителей без места рассадили на ступеньках и на барьере, включили вентиляцию на полную мощность, и представление началось.

Гипнотический пасс, тишина, взлетающий под купол Зеро. Мы знали все – и где именно крепятся невидимые нити, которые поднимают его вверх, знали даже их состав, они не отражают света прожекторов и могут использоваться в круговом театре. Мы знали, куда девается девушка из горящего куба. Знали, какая магия заставляет поменять цвет шариков. Но все равно смотрели, смотрели во все глаза, завороженные магией.

В середине представления его магия рассеялась, я просто смотрела на Зеро. После всех этих разоблачений, поездок и нервов, после того, как я своими глазами увидела, как Зеро уносится в небо над Сицилией, после его интервью он казался мне не таинственным, а родным и милым, человеком, который нальет чаю и погладит по голове. Который всегда рядом, который…

Под шум аплодисментов на арену приземлился слон. Хлопок – и слон исчез, оставив после себя кучу навоза. Зеро развел руками, а зрители хохотали и снимали на камеры, как уборщики чистят арену для следующих трюков.

В антракте мне все—таки удалось сфотографироваться с Красными масками. Я отправила фотку в наш с близнецами вотсапп—чат.

«кайф!»

«хахаха. Как он?»

«Как будто ничего не было»

Я вернулась в зал. Но магия Зеро рассеялась окончательно. Я смотрела, как он с ассистентами перемещается по арене, делает пассы, но в голове был папа. Мы с папой завтракаем перед школой, верхний свет выключен, в окно пробивается майский утренний свет; мы с папой в спальном районе, крутим карту на экране мобильника – потерялись; мы вместе идем к стойке номер 33, ноги подгибаются, сейчас увидим маму.

Наконец шоу закончилось, я испытала облегчение от того, что головоломка, еще не до конца мне ясная, сложилась. Зеро раскланивался под аплодисменты. Его ассистенты впервые за все время сняли маски. Они кланялись на четыре стороны, и вдруг во всем шатре одновременно выключился свет и перестала шуметь вентиляция, а потом, через несколько секунд, зажглась единственная рампа, под углом бьющая в середину арены. В кругу света спиной ко мне стоял Зеро.

Зеро медленно пошел к выходу, к красным занавесям арены, и когда почти дошел до них, остановился. Зеро обернулся. Зеро смотрел мне прямо в глаза. И здесь, в гробовой тишине под его гипнотическим взглядом я поняла, что все это – для меня, только для меня. И что сейчас, когда выйду из шатра, я скажу папе, что он – тот, которого всегда хочется взять за руку, что наша годовая размолвка не имеет никакого значения.

В мои мысли ворвались оглушительные аплодисменты, когда Зеро исчез за красным бархатом. Зрители аплодировали, ожидая, что Зеро с ассистентами выйдет на поклон, но красные занавеси не пошевелились, и зрители медленно потянулись к выходам, образовав пробки.

Папа ждал меня на Sheep Meadow. Я не сразу увидела его в толпе, он помахал мне рукой.

— Ну как, как было? Расскажи! – нетерпеливо потребовал он.

Я рассказала.

Мы шли по 59—й улице к пирсам на Гудзоне. Папа расспрашивал подробности, какие были трюки и как реагировали зрители. Потом довольно замолчал – все было так, как он предсказывал. Я взяла его под руку.

С неба полетели огромные белые хлопья. Я с посмотрела вверх – они появлялись из пространства между темнотой и светом фонаря, падали на землю. Краем глаза уловила движение воздуха, неужели он? Осмотрела небо – нет, темное небо было ровно затянуто облаками, никаких признаков рогатого корабля. На всякий случай осмотрела тени – они сидели смирно, были просто тенями и ничем другим.

— В Бургер кинг пойдем? – предложил папа. Мы вышли на набережную, с нее открывался вид на пирсы.

— Давай, — ответила я.

Метрах в пятистах светилась вывеска бургерной.

— У мамы день рождения через неделю, — сказал папа. – Что будем дарить?

— Сертификат в какой—нибудь торговый центр.

— Это скучно.

— Ты уже придумал, да?

— Да. Она жалуется на спину, и я посмотрел, на АлиЭкспрессе можно купить массажер, только я не смог выбрать. Есть шиацу, они специально для шеи, там массаж как будто руками, а есть точечный. Это такой коврик, на который ложишься и…

— Ну давай точечный.

— Думаешь, будет лучше?

— Угу.

Папа задумался.

Мы вошли в переполненную бургерную. Респектабельные зрители с шоу не дошли до сюда, осели в респектабельных ресторанчиках у Central Park и в Адской кухне. Здесь было полно молодежи и людей в рабочей одежде.

— Что тебе взять? – спросил папа, собирая обертки и бумажные стаканы на поднос с единственного свободного столика.

Я повесила куртку на спинку стула и посмотрела меню.

— Ничего не хочется. Возьми «Пепси».

Он ушел к кассе. Я села на стул и смотрела на плывущие по заливу украшенные лампочками пароходики, хлопья снега, свое мутное отражение в окне. На плазменном экране на противоположной стене крутился новостной ролик СNN с подписью «Cappuchinka inspires the world»: серая песчанка с красной лампочкой на голове уверенно бежит по сложному лабиринту, безошибочно находит кормушку с зерном, лампочка становится зеленой.

Папа вернулся с полным подносом, поставил передо мной прозрачный пластиковый стакан с пепси.

— Вот. Бумажные закончились, разливают в пивные.

Он сел напротив, изучая чек.

— Картошку забыли дать.

Подмигнул мне и снова пошел к кассе. Я отставила пепси от себя, привычно замечая жизнь вокруг. Уборщица скидывает мусор с подноса в мусорный бак. Пара с соседнего столика одевается, чтобы идти, а другая пара ждет, когда они освободят столик. Дальняя от меня лампа едва заметно мигает. Упаковки пирожка и бургера передо мной чересчур яркие, сочные. За окном замельтешили крылья, и приземлилась чайка, прошлась, переворачивая клювом мусор. От всего этого реальность распахнулась, обнажилась в своей невыносимой красоте и несовершенстве.

Я достала бумагу и карандаши, замерла над листом. Рука тряслась. Что, что выбрать? Глаза метались. Огромный чернокожий мужчина откусывает от бургера, вязаная шапочка сдвинута высоко на лоб. Худенькая кассирша отдыхает, прислонилась спиной к стене за кассой. Чайка за окном кричит, подняв голову в небо.

— Самое простое, — шепнуло мне подсознание, — начинай с самого простого.

И на листе появился пластиковый стакан, пузырьки поднимались и лопались на поверхности, свет преломлялся в середине, расходился вниз и вверх. Я заштриховала стол, на котором стоял стакан, наблюдая, как в небе появился рогатый корабль. Освещаемый фонарями, он величественно опустился к пирсу и лег на воду. С корабля кинули трап. По нему на пирс вышли олени, лисы, волки и медведи, выпорхнула стая голубей. Крысы ехали, покачиваясь, на оленьих спинах. Они прошли мимо окна, не взглянув на меня и скрылись на набережной.

— Ждал, пока приготовят, — папина рука положила пакетик с картошкой прямо на рисунок. На нем мгновенно расплылось жирное пятно. – Ой, — Он убрал пакетик. — испортил рисунок, да?

— Ничего страшного, — ответила я, пряча рисунок в рюкзак, — нарисую еще.

Теперь все можно было поправить. Я чувствовала теперь без всяких кавычек любовь, радость, счастье и облегчение – все разом.

Папа принялся за бургер и картошку. Я смотрела то на него, то на корабль.

— Пап? Я тут подумала.

— Что?

— Давай лучше шиацу.