«Дорогая Рита…». Мария Якунина

Мария Якунина

Подходит читателям 10+ лет.

Дорогая Рита…

 

Глава 1

 

Я почему-то думала, что в больнице нам все будут сочувствовать, помогать… В голове не укладывалось, что для кого-то это обычная жизнь, просто работа. Но толстая охранница на проходной только недовольно буркнула на мамины сбивчивые объяснения:

— И куда собрались, если она в реанимации? Звоните в отделение, нечего тут толпиться.

Мама на меня оглянулась, как будто я могла помочь, и принялась снова объяснять:

— Пропустите нас, пожалуйста. Понимаете, ее только вчера привезли, мы растерялись, толком ничего не спросили, я очень хочу поговорить с врачом.

— Если что случится, сами позвонят.

— Что случится? — спросила мама и снова стала белой, совсем как вчера вечером, когда впервые произнесла это короткое и вроде бы такое нестрашное слово «кома».

Тут женщина, кажется, впервые немного смягчилась, а может, ей просто надоело с нами разговаривать.

— Ладно, — вздохнула она, — идите, только одна. Девочка пусть во дворе подождет.

— Мне не хочется ее оставлять, да и сестра же…

Но я испугалась, что охранница передумает пропускать маму, а может, мне просто страшно было подниматься наверх, открывать белые двери со строгими табличками и главное — увидеть, что за ними.

— Иди, мам, я вон там на скамейке посижу.

Мама неуверенно кивнула, быстро поцеловала меня в щеку и пошла по лестнице. Мне сразу стало стыдно, как будто я ее бросила, но делать было нечего.

Сразу за больницей начинался небольшой сквер с узкими дорожками и редкими скамейками. Несколько человек медленно бродили между деревьями, и я подумала, что все больницы какие-то одинаковые. Последний раз я была в таком дворе лет в шесть, когда бабушка болела, и мы с папой часто ждали маму, пока она относила наверх пакеты с вещами. Тогда мне было весело и легко, потому что мы просто ехали куда-то вместе с мамой и папой. К тому же бабушка твердо пообещала выздороветь к моему дню рождения (и ровно через неделю в самом деле позвонила в дверь своим обычным длинным звонком, а через минуту уже отчитывала нас с Риткой за беспорядок в комнате).

А вот Рита мне таких обещаний не давала. И последнее, что я ей сказала: «Я больше никогда не буду с тобой разговаривать».

Я больше никогда не буду с тобой разговаривать.

Когда на перемене мы столкнулись на входе в кабинет истории, я отвернулась и прошла мимо, как будто знать не знаю никакой Риты. После этого она пошла в раздевалку, надела свой голубой спортивный костюм… А к концу урока, когда историчка нудно рассказывала про расселение славян, за мной пришла наша директриса. Я шестой год училась в школе, и, честно говоря, часто попадала в ее кабинет. Но сейчас сразу поняла: случилось что-то совсем плохое, гораздо хуже, чем в тот день, когда я на перемене вытащила Настин дневник и наставила ей двоек по всем предметам (подписи я давно научилась подделывать — зачем лишний раз расстраивать маму? У нее и без меня хватает огорчений со своими учениками).

У директора в кабинете стоял Риткин голубой рюкзак, который она выпросила у мамы к началу учебного года. Из рюкзака торчали наспех засунутые кем-то вещи — блузка, синяя юбка в складку, а рядом — и это почему-то показалось самым страшным — новые Риткины туфельки на небольшом каблуке.

Лилия Васильевна то предлагала мне воды, то начинала успокаивать чересчур бодрым тоном, так что сразу стало ясно, насколько все плохо. Потом она ушла в приемную и стала приглушенным шепотом (как будто бы это могло помочь, я все равно слышала каждое слово) задавать вопросы молоденькой физручке Танечке. Та из-за постоянных всхлипов ничего толком не могла объяснить, кроме того, что Рита «просто стояла» и «просто упала». В конце концов она стала рыдать в голос, и секретарь увела ее к медсестре за успокоительными каплями. Время тянулось бесконечно, я не могла оторвать глаз от слегка запылившихся изящных черных туфель. За лето я обогнала Ритку по росту и теперь носила обувь на размер больше, что не очень-то мне нравилось — бабушка говорила, что у девочек должны быть маленькие аккуратные ножки, и громко вздыхала, глядя на мои кеды, которые почти догнали ее желтые ботиночки.

Вот так. Рита, может быть, уже умерла, я ведь совсем ничего не знаю — только что скорая помощь увезла ее в больницу без сознания. А я сижу в кабинете Лилии Васильевны и завидую тому, что Рита со своими маленькими ножками красивее меня.

Но тут зашел папа серого цвета, и мы стали делать все очень быстро и почти молча: зашли в кабинет истории, где на столе Светланы Викторовны стоял мой аккуратно собранный портфель (наверняка Лиза постаралась), сбежали по лестнице на первый этаж, то и дело натыкаясь на сочувствующие взгляды. Видимо, новость уже разнеслась по школе, но я старалась особо ни на кого не смотреть, особенно на Коржева, который, кажется, даже пытался что-то сказать (я потом с тобой поговорю, Коржев, я так с тобой поговорю, потому что это из-за тебя я отвернулась от Риты за полчаса до того, как ее увезли на скорой), сели в машину и помчались в больницу. Я не очень разбираюсь в правилах дорожного движения, но мне показалось, что папа нарушил их раз сто. В тот раз мы зашли с другого входа, где не было сегодняшней толстой охранницы. Нас сразу пропустили, но мы успели только дойти до ближайшей двери. Из нее вышла мама, хотя это была и не совсем она. По крайней мере, я никогда не видела ее такой.

Она только сказала:

— Рита в коме, — и сползла на пол.

 

Глава 2

 

Хорошо, что на свете есть Лизка.

Поздно вечером того же дня, когда все это случилось с Ритой, мы валялись у Лизы на кровати и грызли орешки в белом шоколаде, причем не из пакетика, а из красивой прозрачной вазочки с узором. Лизина мама принесла нам ее вместе с несколькими салфетками и двумя стаканами апельсинового сока, который они делали сами.

Вообще у Лизки было очень чудно, мне иногда казалось, что так красиво живут только в фильмах. Я ни разу не видела у них даже малюсенького беспорядка, квартира все время выглядела так, будто в ней готовились принимать важных гостей. Мне очень нравилось разглядывать картины на стенках, изящные вазы, в которых всегда были цветы, рыжую скрипку, похожую на какое-то гибкое животное (только вот если честно — мне гораздо больше нравилось, как она выглядит, чем те ужасные звуки, которые из нее извлекала Алевтина Борисовна, но, как говорит Лиза, это от моей эстетической незрелости), а если повезет — можно одним глазком заглянуть в кабинет Дмитрия Васильевича, он ученый-географ, на столе и полках у него куча всяких штук, приборов, старинных книг… Не знаю, как Лизка может быть такой послушной: она ни разу не попыталась пробраться в кабинет папы и покопаться во всех этих интересностях.

Несмотря на все это Алевтина Борисовна и Дмитрий Васильевич никогда не выпендриваются, я их за это очень уважаю. Лизка мне тоже, конечно, нравится, но вот она бывает жуткой занудой. Даже в тот день, когда мы познакомились.

Дело было так. Мне как раз подарили новый самокат, и я решила проверить, смогу ли, если как следует разгонюсь, запрыгнуть на нем на ступеньки соседнего подъезда. Откуда же мне было знать, что у меня получится и что именно в эту минуту Лиза решит выйти погулять? Мы вместе с самокатом влетели прямо в эту незнакомую девочку, и она грохнулась на ступеньки, скатилась вниз и — что бы вы думали? — моментально поднялась, отряхнула ладони и принялась меня отчитывать за то, что я подвергаю опасности пожилых жителей подъезда и маленьких детей. Честно говоря, я не очень внимательно слушала, только смотрела, как на лбу ее растет огромная шишка. Потом она убежала, напоследок строго на меня посмотрев, и больше я ее до конца лета не видела. А когда первого сентября мама привела меня в школу, та самая девочка сидела за первой партой.

До сих пор не понимаю, почему Лиза решила дружить с человеком, который чуть не убил ее при первой встрече. Но мы в самом деле подружились сразу и навсегда (если не считать тех дней, в которые я с Лизой переставала разговаривать).

И в этот вечер я как никогда этому радовалась. Мама с папой отвезли меня переночевать к Лизе и снова поехали в больницу, хоть им и сказали, что сегодня никакой новой информации не будет.

В машине мы все молчали, я первый раз за день полистала телефон — сплошь сообщения от моих и Ритиных одноклассников с вопросами. Отвечать не хотелось, не стала открывать. Даже Настя написала: «Ты, конечно, меня бесишь, но желаю, чтобы Рита выздоровела». И улыбающийся смайлик. Дура — она и в Африке дура, как говорит бабушка. Я листнула далеко вниз. Как же давно мы ничего друг другу не писали. Последнее сообщение от Ритки две недели назад: «Твоя очередь выгуливать Ри». И сердечко. Это она мне прислала из соседней комнаты, когда Рич начал поскуливать у двери в ожидании прогулки. Я ей ничего не ответила, потому что тогда уже начинала злиться.

А теперь она в коме.

Лизкины родители ни о чем меня не расспрашивали, а вот Лиза в своей комнате задала тысячу вопросов. Правда, я практически ничего не знала.

Ритка на физре болтала со своей лучшей подружкой Машей, потом за несколько секунд побелела и упала. Врачи говорят, что у нее началась сердечная недостаточность (запомнила эту фразу, потому что во время недавней ссоры я сказала Рите, что у нее нет сердца…). И из-за этого она впала в кому.

Мама рассказывала, что когда Рита родилась, она была слишком маленькая, и долго не могла даже дышать самостоятельно. У нее были какие-то проблемы с сердцем, я помню, как каждый год мы ходили к доброму усатому врачу, который очень долго смотрел Риту, а потом беседовал с мамой, пока мы разглядывали страшные картинки в коридоре.

Но ведь ничего слишком плохого у Риты не находили. Она даже в больнице ни разу не лежала. А вот я до школы три раза попадала с воспалением легких и ангиной.

— Значит, какой-то процесс у нее шел, — задумчиво сказала Лиза. — Так бывает иногда.

А у нее сейчас что-нибудь болит? — спросила я, потому что была уверена, что у Лизы точно есть ответы на все вопросы. Она хочет стать врачом и вообще столько читает, что иногда это даже раздражает. Я сама ужасно люблю разные книги, но Лизку просто за уши не оттянешь от скучных толстых энциклопедий. Неудивительно, что ей приходится носить очки.

— Нет, она же глубоко спит. Никто точно не знает, что происходит с человеком в коме, может, он куда-то переносится, но ей точно не больно. — Лиза посмотрела на меня с сочувствием. — Папа говорит, что это лучшее кардиологическое отделение в городе, так что они наверняка Рите помогут.

Мы еще чуть-чуть полежали молча, потом Лиза тихо засопела, а я все никак не могла уснуть. Думала, как бы было хорошо, если бы всего этого не случилось.

А еще больше хотелось отмотать не во вчера и даже не за две недели назад, когда мы с Ритой еще не поссорились, а куда-нибудь в прошлое лето, когда папа чаще бывал дома и они с мамой еще разговаривали по вечерам, мы все вместе гуляли с Ричем по выходным, бабушка приносила луковый пирог, и папа смешил нас с Ритой за обедом, делая большие глаза каждый раз, когда ему попадался особенно большой кусок лука в начинке…

Потом и я, наверное, стала засыпать, потому что мне приснилась Ритка, идущая по какому-то лабиринту или коридору, она оглядывалась по сторонам, но лицо у нее было не испуганное, скорее — удивленное. Большие Риткины голубые глаза, вздернутые брови и непослушные рыжие пружинки, приплясывающие при каждом шаге…

 

Глава 3

 

Я думала и думала обо всем этом, глядя на окна больницы. Мне казалось, что мамы нет уже очень долго, потому что я успела несколько раз сосчитать окна сверху вниз и слева направо, а еще пыталась угадать, за какими белыми шторами находятся окна кабинетов, а где лежат больные. И мне совсем не хотелось знать, где именно спрятана Ритка.

Окна вообще иногда меня пугают. Не знаю почему. И никому не рассказываю. Однажды только поделилась с Лизой, что боюсь заглянуть в окно и обязательно увидеть там что-то страшное (ну, например, вдруг я увижу, как кого-то убивают, и потом убийца начнет меня преследовать, чтобы убрать свидетеля?). Она закатила глаза, сказала, что у меня больная фантазия и посоветовала сходить к школьному психологу. А это уж фигушки. Инга Дмитриевна как-то меня приглашала побеседовать к себе в кабинет. Я жутко не люблю, как она разговаривает — так вкрадчиво, мягко, лучше бы уж накричала сразу как Лилия Васильевна. А психологичка — нет, все выведывает, расспрашивает. И из ее рассуждений как-то так выходит, будто бы срываю зло на Насте из-за проблем в нашей семье. Большей чепухи я еще не слышала. Причем тут наша семья, если Настя просто дико выпендривается и ее обязательно нужно иногда ставить на место?

Короче, не знаю, что там с этими окнами, но мне одновременно страшно и очень тянет подсмотреть за чьей-то жизнью. А вот почему совсем не хочется вспоминать, что было до того, как Ритка упала…

Мама заставляет нас читать все по школьной программе. Вообще все. И даже внеклассное. Она сама преподает русский и литературу (спасибо, хоть в другой школе, а то вообще бы жизни не было) и искренне считает, что без Пушкина и Лермонтова ничего толкового из нас не выйдет.

Против некоторых книг Пушкина я ничего не имею. Иногда очень смешно написано, мне кажется, он сам не хотел, чтобы мы так пафосно обо всем этом рассуждали. А вот «Муму»?! Я просто в шоке от этой книжки. Так честно и написала в сочинении: лучше бы Герасим (а заодно и Тургенев) сам утопился, чем бессмысленно убивать несчастную собаку. Очень умно со стороны авторов прикончить какое-нибудь животное, чтобы потом все обязательно плакали. Ненавижу за это Тургенева. Людмила Олеговна прочитала сочинение и сказала, что не знает, смеяться ей или плакать. И что ставить тоже не знает. «Твою бы энергию да в мирных целях, Восьмеркина», — вздохнула она. И, кстати, поставила пятерку. А про свою энергию и мирные цели я уже сто раз слышала. От мамы, бабушки, Лизки. Даже от папы.

Еще терпеть не могу, когда герои начинают страдать. Кстати, Ритка говорит, что чем дальше, тем хуже — в седьмом классе страдающих еще больше, чем в списке литературы шестого.

И хотя меня всегда бесили фразы типа «мне даже думать об этом больно» и всякая подобная ерунда, я, кажется, начала понимать героев книжек. Как только вспоминала, как сказала Ритке: «Значит, ты мне больше не сестра» и потом пообещала больше никогда с ней не разговаривать, со мной что-то странное начинало происходить — хотелось уши закрыть и громко кричать, лишь бы не слышать наши голоса в своей голове…

Я так и сделала — потрясла головой и громко замычала, чтобы перестать думать.

— С тобой все нормально? — спросил кто-то с соседней скамейки.

Я и не видела, что туда сели. Мальчик, наверное, немного старше меня, высокий такой, с темными волосами и в классной толстовке с капюшоном. Мне было стыдно, что он видел, как я мычу. И за это я на него разозлилась:

— Нормально, а тебя никто не просил лезть.

Обычно мальчишки либо сразу отстают, либо начинают лезть еще больше. И орать (из-за этого я часто дралась с ними в начальной школе, что поделаешь, если по-другому не понимают. А теперь, как говорит бабушка, уже несолидно. Хотя иногда очень хочется двинуть особо одаренным), но этот только улыбнулся в ответ:

— А я и не лезу, просто спросил на всякий случай. Мало ли, вдруг ты из отделения сбежала и тебя нужно срочно вернуть в палату.

Кажется, он намекал, что я ненормальная, но почему-то вместо того чтобы разозлиться, я сама улыбнулась. Наверное, это и вправду было подозрительно — во дворе больницы сидит девочка, уши закрыла руками и мычит.

— Вообще-то я нормальная… Ну, по крайней мере, была нормальной еще вчера…

— Ты прямо как Алиса, сама не знаешь, нормальная ты или нет.

— А ты, похоже, все про всех знаешь, — все-таки он меня чем-то бесил.

— Да нет, — пожал плечами этот странный тип и принялся снова водить черной ручкой по планшету, который лежал у него на коленях.

Я старалась не слишком пялиться, но было интересно. Во-первых, я такого ни у кого не видела, даже у Насти, которая буквально на прошлой неделе притащила в школу какой-то супернавороченный планшет… Все столпились разглядывали, а я сказала, что жаль только — все равно он не восполнит Насте отсутствие мозгов. А она:

— Восьмеркина, когда ты уже перестанешь мне завидовать?

Было бы чему завидовать! Ну, если только совсем чуть-чуть… Слишком уж ей все легко достается.

А вообще я не очень понимаю тех, кто жить не может без своего телефона. Мне совсем неинтересно каждый шаг снимать. Настя фоткает даже как булочку ест. Однажды она чем-то отравилось и ее вырвало в школьном туалете. Я не очень злая, просто мне правда интересно было спросить в комментариях к очередному красивому посту: почему она об этом не доложила на своей страничке?

Не знаю, мне больше нравятся живые вещи. Вот книги, например, точно лучше читать бумажные. Они круто пахнут. Старые, из маминых шкафов, или новые магазинные — каждая по-своему.

Но у этого типа планшет был необычный, я прямо залипла на то, как он водит по нему, иногда о чем-то задумывается… Короче, я старалась не пялиться, но все равно было заметно, потому что он снова заговорил:

— Хочешь посмотреть?

— Нет, — соврала я.

— Ты кого-то навещаешь здесь?

— И что? — не знаю, какая муха меня укусила, но мне хотелось спорить, кричать и ругаться.

— Ничего, просто спросил.

— А я просто хотела посидеть в тишине.

Это тоже было враньем. Пять минут назад я мечтала с кем-нибудь поговорить, чтобы мысли перестали орать у меня в голове. Но мама все не выходила, а Лизка сейчас была в школе…

И в этот момент мама позвонила. Голос у нее был взволнованный:

— Саша, беги скорее на проходную, я сейчас спущусь за тобой, доктор разрешил.

Я отключилась, но сразу никуда не побежала. Ноги не слушались, с трудом встала, еще раз посмотрела на окна и поплелась к входу, который, как назло, был совсем близко.

— Надеюсь, твой близкий человек скоро поправится, — я уже забыла про этого мальчика, а он все еще был здесь. Наверное, надо было хоть что-то ответить, но разговаривать тоже не очень получалось. Я неопределенно махнула головой (как дура) и пошла к больнице, чувствуя, что он так и смотрит мне вслед — серьезно и сочувственно, что ли. И мне вдруг стало очень себя жалко.

 

 

Глава 4

 

Мама первой подошла к двери, рядом с которой было большое окно, и стала смотреть через стекло. И когда я увидела, как она смотрит — не напряженно, не устало, не испуганно, даже не знаю, как объяснить, будто вместо глаз, и носа, и рта — застывшие черточки, мне вдруг показалось, что все это уже было: незнакомое мамино лицо, стекло, а за стеклом — аппараты, трубки, провода и краешек белой кровати.

Бабушка как-то говорила, что для такого состояния есть специальное слово, красивое, то ли французское, то ли итальянское. Оно означает, что память тебя обманывает, и ты уверен — такое уже точно когда-то происходило. А мама сказала, что, может, и не обманывает, просто мы не можем знать всего, что происходит с нашей душой. А бабушка сказала: «Инна, вернись на нашу грешную землю». Всегда одно и то же. Мне вот очень нравится, когда мама рассуждает о том, что мы можем многого не знать, что мир гораздо глубже и сложнее, чем кажется научному сообществу… «И просто здравомыслящим людям», — добавляет папа. И мама тогда сразу замолкает. Когда я была маленькой, мы часто придумывали всякие штуки, особенно если оставались вдвоем или втроем с мамой и Риткой. Например, рассказывали о своих путешествиях во снах. А если не помнишь, что снилось, нужно было придумывать какую-то историю. Мама даже записывала все это в красивую тетрадочку, а мы добавляли рисунки…

Может быть, она об этом думала, когда смотрела через стекло: что сейчас видит в своем глубоком сне Ритка?

Но тут мама сказала что-то ужасное:

— У Риты чудесный доктор. Он разрешил иногда заходить ненадолго, разговаривать с нашей девочкой. Так и нам будет легче, и, — тут у мамы задрожал голос, — она, может быть, услышит и скорее к нам вернется.

Я хотела сказать, что это какой-то дурдом и меньше всего на свете мне хочется разговаривать с Риткой, которая лежит там в отключке и с которой мы и в нормальных-то обстоятельствах сто лет уже не болтали просто так… Но мама уже подталкивала меня к двери:

— Заходи сейчас потихонечку. Там медсестра дежурит, она знает, что доктор разрешил. Ты не бойся, на других больных не смотри, Ритина кровать с краю, просто постой рядом, скажи ей что-нибудь хорошее, вы же сестры, ты лучше всех сможешь ее поддержать.

 От ужаса у меня даже не было сил сопротивляться. А когда я услышала вот это: «Вы же сестры», и вовсе перестала что-либо соображать… И вот я стою в дверях палаты, на меня строго поглядывает медсестра, на кровати в глубине комнаты кто-то постанывает, а я не хочу, не хочу, не хочу подходить к Ритке. И я не могу сказать ей ни одного слова.

— Заходи быстрее, у тебя несколько минут, — недовольно зашептала медсестра, — мне еще процедуры делать.

Я неуверенно шагнула в сторону кровати. Синие бахилы, которые мама дала мне на входе, в тишине палаты шуршали очень громко, и мне показалось, что Ритка сейчас проснется от этого шума. Но она не просыпалась. Я подошла еще ближе, стараясь не смотреть на кровать, но уже увидела — бледную руку, из которой торчала какая-то желтая штука. На все той же белой простыне. Я упорно таращилась на простыню, надеясь, что медсестра за мной не следит, и думала, почему, ну почему в больнице все белое?! Неужели нельзя застелить кровати какими-нибудь веселенькими разноцветными простынями, чтобы не так тоскливо было?

И тут я вспомнила про маму. Она смотрела на меня из-за стекла почти в упор и с такой надеждой, что мне разом стало стыдно и еще больше не по себе.

Глаза не слушались, но я все-таки наконец заставила себя взглянуть.

Это была не Ритка. Ну, точнее, она, конечно, только как будто ей опять три или четыре года, как на фотографии, которая стоит у мамы на столе — я на ней, по-моему, очень толстая, в дурацких розовых штанишках, грызу свой палец, а Рита уже вся из себя, деловая, юбка в любимую складку, рыжие кудряшки. Только все равно она там еще крошечная. И сейчас тоже как будто снова стала совсем маленькой на этой огромной кровати.

Больше я ничего рассмотреть не успела, кто-то надрывно закашлялся, я пулей вылетела из палаты и врезалась прямо в докторский халат.

 

Глава 5

 

 Никогда не видела ни у кого таких глаз. У мамы глаза голубые, красивые, у бабушки тоже голубые, совсем светлые, у Ритки почти синие… Но у этого доктора они были ярко-ярко-синие, как на какой-нибудь картине. Мне все время хотелось на него смотреть, но было очень неловко, особенно учитывая, что пять минут назад я чуть не сбила его на пороге реанимации.

— Здесь не бегают, — возмущенно прошипела мне вслед медсестра.

Я не знала куда деться от стыда, но доктор ободряюще мне кивнул. А еще он был в зелено-голубом халате, гораздо более симпатичном, чем унылая белая форма остальных врачей и медсестер.

— Меня зовут Александр Викторович, — он протянул мне руку. — А ты, наверное, сестра Маргариты?

Во-первых, взрослые еще никогда не здоровались со мной за руку. Во-вторых, я сто лет не слышала, чтобы Ритку кто-нибудь так называл. В школе ее некоторые звали Марго, но, по-моему, это имя ей совершенно не подходило. Так можно называть какую-нибудь знатную даму в старинном романе. Или вот злючке Марго из 9 «А», которая всегда ходит по школе, задрав нос, оно очень даже идет. «Маргарита» звучало по-настоящему красиво, только для меня Ритка все равно всегда будет Риткой, даже когда мы станем смешными старушками с противными собачками.

А в-третьих… «Ты, наверное, сестра…». Это слово стало звучать так часто, что мне все больше хотелось громко крикнуть, что никакая я ей не сестра, она сама мне об этом рассказала… Но я боялась даже представить мамино лицо, если начну кричать о том, что я им не родная. И это было страшно произнести вслух. И мне очень хотелось понравиться Александру Викторовичу. Рядом с ним возникало такое ощущение, будто сейчас все сразу станет хорошо, даже лучше, чем раньше, потому что он сам очень хороший и может исправить любую беду.

А доктор тем временем объяснял маме, что в некоторых случаях отсутствие новостей — хорошая новость, по крайней мере, нет отрицательной динамики, и еще прошло слишком мало времени, чтобы давать какие-то прогнозы.

По-моему, он очень устал. Я вдруг ясно увидела, как он так же терпеливо разговаривает еще с чьими-то родителями, с больными… И каждый ждет от него хороших новостей, поддержки, помощи. На его месте я бы уже наорала на любого, кто ко мне подойдет. Меня бесит, даже когда во время контрольной Игорь с задней парты постоянно стучит ручкой по спине и просит подсказать решение.

А Александр Викторович продолжал разговаривать с мамой так спокойно, будто у него никаких других дел кроме нас не было.

— Саша, — окликнул он, и я, кажется, опять покраснела. — Я уже говорил твоей маме, что состояние, в котором находится Рита, — очень непредсказуемое. Сейчас все показатели почти в норме, но предугадать, когда она придет в себя, не может даже медицина. Иногда то, что не могут врачи, под силу близким людям. Не все коллеги со мной согласны, но я уверен, что общение с родными только на пользу тем, кто лежит в коме. Ведь даже если просто болеешь, гораздо легче, когда тебя навещают. Думаю, Рите важно знать, что вы ее ждете. Как ты считаешь?

Я слушала его, чуть ли не открыв рот. Он говорил так красиво, так уверенно, что мне захотелось тут же разреветься, сама не знаю почему. Я что-то пробормотала в ответ. Хоть не стала рыдать, и на том спасибо.

А вот мама тихо всхлипывала.

— Просто говорите ей, что любите и ждете. Рассказывайте новости, только постарайтесь не слишком волновать. И держите нос выше. У вас сильная девочка, настоящий боец. Будем верить в лучшее. Договорились, Саша?

Он еще раз внимательно посмотрел на меня, кивнул маме и прошел в палату. Некоторое время мы смотрели, как он проверяет что-то на экранах, установленных около Ритиной кровати, а потом молча пошли к выходу.

 

Глава 6

 

— Ой, совсем забыла! — мама достала из сумочки потрепанную собачку — небольшой талисман, который Рита таскала с собой на все соревнования, а дома всегда сажала на тумбочку рядом с кроватью. — Жалко, что она не взяла его с собой вчера в школу…

И мама опять заплакала.

Честно говоря, я даже немного на нее рассердилась. Доктор ведь сказал, что ничего плохого пока не происходит. А значит, нужно просто немного подождать, пока Рите станет лучше.

Но мне совсем не хотелось возвращаться в жуткую тишину реанимации.

— Я тебя на улице подожду.

Она кивнула, вытерла слезы и побежала по лестнице.

«Медсестра в палате будет просто счастлива», — подумала я и медленно пошла вниз, зачем-то считая ступеньки.

Я сама себя злила. Что со мной не так? Почему меня раздражает, что мама плачет? Она часто шмыгала носом когда читала книгу или смотрела фильм, но даже от нас пыталась это скрывать. А тут, не стесняясь, рыдала прямо при посторонних людях. Я ведь очень люблю ее. И утром так рассердилась на папу, когда он не поехал с нами в больницу и почти зло сказал маме:

— От того, что ты будешь там путаться под ногами и мешать докторам работать, ей легче не станет.

Мама молча ушла на кухню, а я все хотела сказать папе что-нибудь очень обидное, одной красивой фразой, но пока придумывала, мама вернулась, и мы поехали в больницу. А папа на работу.

Получается, я ничем не лучше — точно так же злюсь на маму, а она просто пытается хоть что-нибудь сделать.

Мальчик с планшетом все еще сидел во дворе. И я только сейчас подумала, что он, возможно, сам лежит в больнице или пришел к кому-то из родных. Очень хотелось сделать что-нибудь хорошее, чтобы доказать себе, что я не такая уж и плохая. И я села с ним рядом:

— А ты тоже к кому-то пришел?

— Да, к маме. Она лежит вон там, в соседнем отделении. — И он показал на стоящее отдельно трехэтажное здание.

— Понятно… Скоро ее выпишут? — я не очень знала, как положено разговаривать с людьми, у которых кто-то болеет, хотя сама теперь была как раз таким человеком. Но от одинаковых вопросов и сочувственных смайликов, которые заставляли мой телефон жужжать каждые пять минут, мне точно не становилось легче.

Он посмотрел на меня каким-то похожим на Александра Викторовича взглядом. Только глаза у него были темные.

— Если ей станет лучше, то докапают химию и выпишут. Если нет — попробуют подготовить к операции.

Все это звучало страшно: химия, операция… А мальчик пояснил:

— У нее опухоль, рак. Она тут каждые несколько месяцев лечится. В разных отделениях уже полежала. Так что если понадобится что-то, спрашивай, я тут уже все выучил. Или тебе больше не нужно сюда приходить?

Я отрицательно покачала головой:

— Нужно… У меня тут сестра… пока…

Но из головы не шло то, что он только что рассказал: его мама лежит тут уже долго и не в первый раз… И он даже не знает, когда это все закончится. И вообще — станет ли ей лучше.

— И как ты живешь? Ты, наверное, все время у бабушки? Или с папой?

 Мы оставались без мамы всего пару раз, когда она уезжала на конференцию. И это был кошмар. Бабушка приходила каждый день, наводила везде «порядки», а вечером они спорили с папой из-за каждой мелочи, так что мы с Риткой уходили в комнату, чтобы не слушать их переругивания. Потом папа сказал бабушке, что на выходных в состоянии сам о нас позаботиться и на завтрак был одновременно сырой и подгоревший омлет. Мы его выкинули и пошли все вместе есть бургеры. Отправили маме кучу смешных фотографий, и это был единственный хороший момент за всю неделю.

А представить себе месяцы жизни без мамы…

— У меня нет папы, — очень спокойно сказал он. — И бабушки тоже.

— А с кем ты живешь, когда мама в больнице?

— Сам, — и он принялся снова что-то чертить на своем планшете.

— В смысле — сам? — мне стало казаться, что он или прикалывается надо мной, или решил повыпендриваться.

Он опять пожал плечами.

— Ну вот так.

В дверях больницы показалась мама, и я встала со скамейки, по-прежнему не зная, что сказать.

Он тоже встал:

— Запиши мой номер. Если вдруг нужно будет что-то подсказать или помочь, я тут часто бываю.

Я совсем растерялась, но послушно достала телефон и записала цифры под диктовку.

— Меня Олег зовут, — и мне второй раз за день протянули руку. Я тоже протянула свою в ответ, хотя все это было как-то странно и очень неловко. Как будто мы просто держимся за руки посреди больничного двора.

Мама прошла мимо, как будто меня здесь не было.

— Мам, — окликнула я, — и побежала ее догонять. Потом кое-что вспомнила:

 — А меня Саша.

Олег улыбнулся и вернулся на свою скамейку. Мама наконец остановилась, но его она даже не заметила. Мне кажется, она вообще ничего не видела.

 

Глава 7

 

И время потянулось очень медленно.

Мне и раньше часто бывало скучно. Лизка говорит, что я просто не умею себя занимать, но что поделаешь, если так часто приходится делать что-то совершенно незанимательное. Вот сажусь я делать домашку по математике, и все — время останавливается, в комнате становится слишком жарко, в голове пусто. Или если книга неинтересная. «Прекрати вздыхать на весь дом», — говорила Рита, видя, как я маюсь, пересаживаюсь с места на место, пытаясь устроиться поудобней. Ей хорошо. Наверное, очень здорово быть человеком, у которого всегда все легко получается. Она садится делать уроки, и через час все готово. А устные так и вовсе может выучить за переменку в школе или в перерыве на тренировке. На соревнованиях по художественной гимнастике всегда занимает призовые места (сейчас мне уже надоело смотреть на все эти ленточки и одинаковых девочек с зализанными волосами, но раньше мы с мамой постоянно туда таскались), и, честно говоря, тут даже не надо быть строгой тренершей, чтобы видеть: у Риты получается лучше всех. Она какая-то легкая. И улыбается не специально, вымученно, как другие девчонки. Конечно, ее любят все учителя, потому что она разговаривает вежливо, но при этом не подлизывается. И еще у нее куча друзей, помимо лучшей подруги Машки, у которой она постоянно пропадает. И я вообще не понимаю, как она все успевает?! На прошлых выходных у меня не хватило времени даже погулять с Лизой в парке, потому что кроме уроков нужно еще убирать за собой в комнате и помогать маме.

Короче, Рита идеальная, а от меня одни проблемы. Ну, что же, это неудивительно, учитывая, что… И тут я вспомнила, как подумала минуту назад: «Ей хорошо». А ей сейчас было совсем нехорошо. Ни капельки. Я просто маялась от скуки, а Ритка лежала где-то там, вдалеке от дома, совсем одна.

Читать не хотелось, есть не хотелось. Включать музыку было как-то странно. Да и мама прилегла отдохнуть в соседней комнате.

Отправила Лизе сообщение: «Что про нас в школе говорят?» Вспомнила, что сегодня она еще и в музыкалке, значит, ответа можно не ждать.

Залезла в интернет. Все то же. У всех все просто прекрасно. Настя выложила фото новых шмоток (вообще я от нее отписалась давным-давно, но иногда захожу убедиться, что мозгов не прибавилось). Машкина сестра Даша запостила фотку, где у нее губы накрашены — очень глупо, получит и от мамы, и от Маши, у которой она наверняка стащила губнушку.

Рита красится на выступления уже давно. А мне, по-моему, ничего не поможет.

Подошла, посмотрела на себя в зеркало.

У мамы и Риты глаза похожи. А у меня непонятного серого цвета. У мамы красивые светлые волосы, Рита рыженькая (у бабушкиной сестры тоже были рыжие кудряшки. Только мы ее никогда не видели, она сильно заболела и умерла очень-очень давно). А у меня волосы ничем не примечательные — тонкие, русые (так мама говорит, а мне кажется, они какие-то мышиные). Наверное, идеально подходят к моим серо-буро-пошкорябанным глазам.

Зато теперь мне хотя бы понятно, почему Рита и мама красивые, а я нет.

Прислушалась — в спальне было тихо, и я в который раз решилась. Выдвинула нижний ящик шкафа в коридоре, подняла стопку документов, и на самом дне, в плотной черной папке снова его увидела. Никуда не делся этот несчастный зеленый листик, который я бы сама никогда в жизни не нашла.

Перечитала:

«СВИДЕТЕЛЬСТВО
ОБ УСЫНОВЛЕНИИ (УДОЧЕРЕНИИ)

 

Ивлева Александра

усыновлен (удочерена) Восьмеркиным Алексеем Сергеевичем

  гражданином России

и

  Восьмеркиной Инной Викторовной

с присвоением ребенку фамилии Восьмеркина

имени Александра отчества Алексеевна…»

 

Запихнула обратно в папку. Ничего нового, я уже раз пятый тайком достаю эту бумажку, все надеюсь разглядеть что-то новое, подтверждающее, что у меня все-таки есть моя семья…

В квартире было жарко, сентябрь в этом году больше похож на продолжение лета, но я все равно залезла под плед, так было уютней. Я слышала, как с работы приехал папа, как мама звонила в больницу, потом заходила позвать меня ужинать, но так и лежала, отвернувшись к стенке и закрыв глаза.

— Это у нее от стресса, — сказала мама. — Мне тоже хочется уснуть и проснуться только вместе с моей Ритой.

Папа ничего не ответил. А я и вправду сильно захотела спать. И уже проваливаясь в сон, вдруг вспомнила этого Олега. Как он долго сидел на скамейке в своей толстовке. Наверное, ему тоже уютней в тепле.

Мысли мешались, снова мелькнула бегущая Ритка. Потом я увидела Олега, который варит себе кофе (почему-то мне показалось, что раз он живет один, значит, пьет кофе, как взрослые), представила, что у меня совсем никого нет, я живу одна и мне не к кому пойти, даже если очень захочется. И на этой страшной мысли окончательно уснула.

 

Глава 8

 

— Для всех будет лучше, если каждый займется своим делом. И перестань таскать ее в больницу, думаешь, легко видеть все это?

— А по-твоему все должно быть легко? Это теперь твоя позиция по всем вопросам? Я бы не хотела, чтобы Саша выросла таким же бесчувственным человеком.

Я не почистила зубы перед сном, джинсы неприятно натерли кожу, футболка помялась, да и вообще — терпеть не могу спать одетой. Пробуждение под очередную ссору родителей тоже не прибавляет оптимизма. Они, конечно, стараются делать вид, что ничего не происходит, но мы с Ритой не глухие (а даже жаль иногда).

Сегодня я была на папиной стороне. Точнее, просто боялась, что мама и в самом деле снова заставит меня идти в больницу и разговаривать с Ритой. Поэтому я очень быстро переоделась, почистила зубы и пришла на кухню, где родители сидели за пустым столом в гробовом молчании. Даже Рич, чувствующий общее мрачное настроение, не кинулся мне навстречу, а только грустно махнул пару раз хвостом.

— Привет! Мне сегодня в школу нужно, очень важная контрольная, — соврала я, стараясь не смотреть на маму.

«И, кстати, я в курсе, что я не ваша дочь. Спасибо, что рассказали», — подобные фразы мелькали в голове постоянно, но, все-таки поймав краем глаза мамино расстроенное лицо, я в очередной раз не произнесла это вслух.

— Саша, — тихо окликнула мама. — Если бабушка тебе позвонит, ничего не говори про Риту, хорошо? Скажи, что потом перезвонишь, что занята… Мы ей не будем рассказывать… пока это возможно. А там уже и Рита придет в себя.

 — Понятное дело — пока никому ничего рассказывать не будем. Вообще лучше все держать в тайне.

— Саша? — они оба вопросительно на меня смотрели, но я меньше всего хотела сейчас разговаривать.

— Прогуляюсь с Ричем и пойду на занятия, сегодня нужно пораньше.

Наверное, я и вправду очень нехороший человек. Зачем я с ними так?

А они со мной — зачем?!

На улице я присела к Ричу, он благодарно заскакал вокруг, ткнулся в щеку мокрым черным носом, а я в ответ зарылась в его теплую рыжую шерсть.

С Ричем хорошо. Все просто. Он меня любит любой. Я вот не умею любить себя такой. А он умеет.

А мама? Папа? Рита? Лиза?

Одна дурацкая бумажка. Одна фраза. И я вообще уже ничего не знаю.

 

Глава 9

 

Конечно, мне не стоило сюда приходить.

Все сразу кинулись с расспросами и дурацкими утешениями: «Рита обязательно поправится», «Все будет хорошо»… Вам-то откуда знать?!

Особенно меня бесила Настя. Нет, она не стала ко мне подходить (и для нее же лучше!), но по дороге в школу я обнаружила у нее пост с фоткой «Скорой» и пафосной подписью про мимолетность жизни и внезапные трагические обстоятельства. В комментариях все стали ей сочувствовать, расспрашивать, а она только напускала туман про «страшные события с хорошей знакомой». Хотя они с Ритой даже не разговаривают никогда. Просто она не выносит, когда к кому-то другому привлечено внимание. Мне жутко хотелось ей вмазать, но тут появилась Лилия Васильевна. Я даже сначала обрадовалась, что она меня забрала, но опять начались мучительные расспросы, предложения помощи и прочее.

Прозвенел звонок, и я еле вырвалась от нее на урок.

— Просто помни, Саша, что если тебе легче дома, с семьей, сейчас это самое главное. А потом, когда Рита поправится, вместе догоните программу.

Я на нее посмотрела и вдруг поняла, что она ни капельки не верит в то, что говорит. Раньше со мной тоже такое случалось, но в последние дни я как будто могла мысли в голове прочитать — у Александра Викторовича, у мамы, теперь вот у директрисы. Она была как обычно тщательно накрашена, короткая стрижка уложена пышными волнами, но за всем этим проглядывал большой-большой страх, что Рита умрет. И что случилось все это в ее школе.

Я выскочила из кабинета, свернула в небольшой закуток рекреации и отдышалась.

Я ни разу всерьез не думала о том, что увидела на лице директрисы. Разве может такое случиться с Ритой? В голове что-то зашумело, скрипнуло и улеглось тяжелым камнем. Я все думала о нашей ссоре, о том, что все это произошло прямо перед ее приступом… Но мне даже не приходило в голову, что я в самом деле могу больше с ней никогда не поговорить.

Зря я сегодня пришла в школу. Конечно, нужно было пойти с мамой.

Я даже прикинула, обязательно ли мне возвращаться в класс. Меньше всего хотелось опять видеть будто бы сочувствующие лица одноклассников, которые на самом деле понятия не имеют… Как назло, еще и Лизы сегодня не было, она улетела вчера вечером с мамой на очередной концерт и должна была вернуться только после выходных.

— Хочешь, я останусь? — спросила она, когда мы прощались позавчера. Тогда мне казалось, что нет, не хочу, а сейчас я очень жалела, что ее нет рядом.

Но тут в коридоре показалась Машка. Она явно меня искала. Наверное, уже вся школа обсуждает, что я притащилась на уроки, пока Рита лежит в коме.

Машка — лучшая Ритина подруга. Вообще она мне нравилась. Веселая, симпатичная, длинные черные волосы. Только вот раздражает, что просто помешана на всяких любовных историях. Все время в кого-то влюблена, или сводит какую-то пару, или сплетничает. В этом году даже у нас в классе все как с ума посходили — сплошные интриги, записочки, перешептывания, кто с кем встречается, кто расстается… И на Машу я зла из-за всей этой идиотской истории со мной, Ритой и Коржевым.

А еще она была вся зареванная.

— Саша, ты… ты… была у Риты? Как она?

Я отвернулась к окну, чтобы не смотреть на красное Машино лицо и дрожащие губы.

— Все нормально, лежит, спит.

— Как ты думаешь, она скоро поправится?

Минуту назад я думала, что Рита может умереть, но об этом мне ни с кем не хотелось говорить. И успокаивать Машу тоже не хотелось. Меня все продолжало злить, и я только неопределенно пожала плечами.

— Саша, — она подошла совсем близко, и сегодня от нее не пахло сладкими духами как обычно, — я тебе должна рассказать… Знаешь, к нам ведь полиция приходила в школу, все тут у всех расспрашивали, может, кто-то что-то знает. Я никому ничего не сказала, а сама подумала, вдруг это из-за Коржева она так сильно переживала, что сердце не выдержало? Значит, это мы виноваты…

По-моему, это была полная чушь, просто ужасная фигня. Так бы я ей и ответила, если бы только что не поняла, что Риты и вправду может совсем не быть. Ни капельки. То есть вот жил, жил человек, а потом раз — что-то внутри сломалось, и даже Александр Викторович не может дать никаких прогнозов.

— Мне на урок надо, — и я пошла к лестнице, а Маша так и осталась всхлипывать у окна.

 

Глава 10

 

Ни физру я не пошла. Во-первых, не взяла форму, а во-вторых, нашу Танечку (так за глаза звали молодую преподавательницу, которая только в этом году пришла в школу) хватил бы удар, если бы я заявилась после всего, что было. По-моему, она и так боялась всего на свете, а тут еще — приступ, «Скорая», потом полиция…

Да и голова у меня разболелась. Наверное, первый раз в жизни почувствовала, что такое головная боль. А до этого не понимала маму и бабушку, которые говорили, что «головная боль парализует жизнь».

Я кое-как доплелась до дома, по дороге решив, что больше не пойду в школу, пока Рита не очнется. В самом деле, лучше буду дома, с родителями.

Входная дверь была приоткрыта, и первое, что я услышала — такой же, как утром, сердитый папин голос и расстроенную маму, которая, видимо, уже вернулась от Риты:

— То есть ты в самом деле вызвала меня с работы просто чтобы поговорить?

— Что значит — просто поговорить? Сколько еще мы будем делать вид, что ничего не происходит? С нами, с Сашей, с Ритой?

— А что ты предлагаешь? Чтобы все впадали в такую же истерику как и ты? Кому от этого легче?

Мама помолчала и потом сказала совсем тихо:

— Наверное, было бы лучше, чтобы ты совсем ушел. Так по крайней мере я бы не надеялась каждый раз, что ты у нас есть. Мне кажется, мы вместе принимали решение, когда Рита родилась, когда взяли Сашу в семью… А теперь ты сам по себе, мы сами по себе. И мне даже начинает казаться, что тебе совсем все равно, как там Рита. И что будет с нами дальше.

Второй раз за день в голове раздалось яростное жужжание. Мне показалось, что сейчас произойдет что-то самое страшное — а как может быть иначе после таких ужасных слов?

Папа молчал, а я так испугалась, что громко крикнула:

— Я пришла! — закрыла дверь, и тут кое-что пришло мне в голову.

Не разуваясь, я заскочила в кухню. Мама поднялась, опять белая, напряженная, папа тоже смотрел на меня пристально — наверное, пытались понять, что я могла услышать.

Но я пробежала мимо них в нашу комнату, потом в спальню, на балкон… Пусто. На пороге кухни валялся поводок. Наверное, он притащил его, чтобы родители обратили внимание и вышли погулять.

— А где Рич? У вас дверь была открыта.

Мама растерянно заморгала, а я ринулась к двери.

— Саша, подожди, — крикнул папа.

Но я, не дожидаясь лифта, уже бежала вниз по лестнице.

 

Глава 11

 

Я искала его четыре часа подряд. Сначала звала во дворе, в надежде, что он спрятался где-то за домом или валяется под деревьями, подставив живот солнцу. Начало темнеть, я обошла все ближайшие дворы, спрашивала бабушек у подъездов и мам, гуляющих с детьми. Кто-то сочувствовал, кто-то ругался на хозяев, оставляющих собак без присмотра, но Рича ни те, ни другие не видели.

В конце концов я совсем охрипла, начал накрапывать дождь, похолодало. Все разошлись по домам. Я села на еще не успевшие промокнуть качели. Конечно, разумней всего было бы включить телефон, который я выключила, чтобы не слышать постоянное жужжание звонков родителей, и вернуться домой, где, может быть, уже сидит виноватый Рич…

Папа взял трубку сразу:

— Саша, какого черта?…

— Не кричи на нее, — шикнула на заднем фоне мама, но я перебила обоих:

— Рич вернулся?

— Нет, а ты где?

Я снова нажала на кнопку отбоя, сжала телефон. Через минуту пиликнуло сообщение от мамы: «Саша, мы очень тебя любим. Возвращайся, пожалуйста, домой».

Стыдно признаться, но я заплакала.

Как вообще за несколько дней может произойти столько плохого? Рита в больнице, родители, похоже, друг друга ненавидят, Рич убежал, а я сижу посреди чужого двора и не хочу возвращаться к папе с мамой, которые мне совсем и не папа с мамой.

Наудачу набрала номер Лизки. «Телефон вызываемого абонента…» Наверное, она сейчас сидит в красивом зале с красными креслами и слушает оркестр. Иногда они звали меня с собой на концерты Алевтины Борисовны, приходилось из вежливости соглашаться, хотя это была смертная тоска. Мне нравилось только аплодировать, когда все заканчивалось. И даже не только потому что я наконец была свободна и можно было больше не бороться со сном. Просто в конце все музыканты становились совсем другими, и мне нравилось смотреть, как вместо напряженных, слишком серьезных лиц появляются нормальные, человеческие. Алевтина Борисовна отыскивала нас в зале глазами и улыбалась только нам с Лизкой.

А сейчас мне было так плохо, что я бы предпочла оказаться в филармонии, слушая хоть пять часов подряд унылые завывания оркестра, чем в этом сером пустом дворе, наверное, довольно далеко от дома. Мне вдруг стало по-настоящему страшно.

Еще одно сообщение. Папа. «Саша, не дури. Где ты?»

Слезы все не заканчивались. Я бессмысленно листала экран, пока на глаза не попался незнакомый номер.

Олег ответил, и повисла неловкая пауза, потому что я сама не знала, зачем позвонила:

— Ты спишь? — ни к селу ни к городу спросила я, учитывая, что было всего восемь часов.

— Привет, Саша. — Я удивилась, что он меня узнал. И зачем-то добавила:

— Да, это я, мы с тобой вчера познакомились в больнице.

— Ага, — и он снова замолчал. Я тоже молчала, а потом сказала:

— Ну, ладно, я, наверное, уже пойду.

Сложно было придумать более дурацкий разговор. Но тут Олег спросил:

— У тебя что-то случилось?

И у меня опять предательски потекло из глаз и носа.

Хорошо, что он не стал спрашивать: «Ты плачешь?» Потому что это самый идиотский вопрос на свете.

— Ты где? В больнице?

— Нет, я… я…, — я огляделась по сторонам и увидела табличку на ближайшем доме, — я на улице Новой.

И немножко приободрилась. По крайней мере, я ушла не так далеко, как мне казалось. На Новой был маленький кинотеатр, куда нас часто водили в детстве. Теперь он, кажется, уже не работает.

— А у какого дома?

 Ладно, хотя бы не одна я задаю глупые вопросы. Какая разница, у какого я дома?

— Кажется, 12/2.

— Подожди минутку, — у Олега в трубке что-то зашуршало. — Это ты сидишь на качелях между домами?

От испуга я сразу соскочила с качелей: может, мне не зря показалось, что он какой-то странный? Взял у меня номер, а теперь следит за мной?

— Я тут живу, в соседнем доме. Сейчас выйду, подожди.

 И он отключился. Сначала я озиралась по сторонам, высматривала его в окнах, потом опять испугалась и не успела подумать, что лучше уйти отсюда, как Олег меня окликнул. Я неуверенно пошла к подъезду, но тут ливанул дождь. Я заскочила в подъезд, успев за несколько секунд как следует промокнуть.

Ох, и вид у меня был. Зареванная, с мокрыми волосами, растрепанная.

— Что у тебя случилось? — еще раз спросил Олег.

— Рита может умереть, Рич потерялся, и я все-таки не очень знаю, кто я такая.

И я опять позорно расплакалась.

 

Глава 12

 

Потом мы пили несладкий чай с сушками.

У Олега дома был беспорядок, а вот сахара не было. Может, и хорошо. Потому что я терпеть не могу идеальных людей. Какие-то они ненастоящие, что ли. Вот Лизка, допустим. Жутко бесит, что она вся такая правильная. Но при этом единственная в классе дружит с Сережей, которого дразнят за то, что его мама работает в школе уборщицей. Мне вообще плевать где чьи родители работают, Сережа мне просто не нравится: молчит и молчит все время. Думаю, большая часть класса не любит его именно из-за этого, он и сам-то не очень хочет общаться. А вот Лизка сразу же с ним подружилась, когда год назад его перевели из другой школы. Говорит, он жутко умный. Ну, судя по оценкам, так оно и есть. Хотя иногда он и у доски молчит, особенно когда Игорь показывает картинку, на которой Сережа надраивает полы в форме своей мамы. Ну, Игорь — придурок, тут в принципе ничего не сделаешь (и тут же мама с Лизой в моей голове хором закричали, что нельзя называть человека придурком).

А вот любому другому человеку, кроме Лизки, дружба с Сережей не сошла бы с рук. Но она никогда не обращает внимания на чье-то мнение, поэтому ее никто не достает, даже Настя. Хотя я считаю, что время, которое Лиза тратит на Сережу, можно было бы провести более интересно…

В общем, этот Олег сначала показался мне чересчур хорошим, прямо ненормально хорошим. А потом я посмотрела, какой бардак он развел у себя дома, и поняла, что не так уж сильно он отличается от наших одноклассников.

Правда, я не знаю ни одного человека из школы, который жил бы вот так, один. Кстати, он, оказывается, учится на год старше меня в 35-й школе, это совсем недалеко от нас, я там даже несколько раз бывала на Риткиных соревнованиях.

— Ну, и как ты тут вообще? — было ужасно любопытно, как человек, которому всего тринадцать лет, сам справляется со всеми делами.

— Нормально, — он пожал плечами. — Я уже привык. Иногда вот теть Наташа заходит, соседка, — он немного смутился. — Я потом, перед маминым возвращением, все тут уберу.

— Ты думаешь, она вернется? — спросила я и тут же сообразила, что такие вопросы задавать нельзя.

Олег так посмотрел, что захотелось себя треснуть чем-нибудь. Да чего уж там — на его месте я бы сама себе как следует залепила. А он не рассердился даже, просто глянул как на дурочку. Я начала оправдываться, вышло еще хуже:

— Я имела в виду, что, конечно, она вернется… Просто, как ты думаешь, когда все это кончится? Ну, то есть в смысле, не кончится, а когда у вас начнется опять нормальная жизнь?

— Это тоже жизнь, может, она для кого-то и ненормальная, но сейчас вот так. Важно в любой ситуации продолжать жить, а не останавливаться, чтобы просто смотреть на горе и ужасаться, что оно произошло. Это мама так говорит, — он улыбнулся. — А то у тебя на лбу написано: «Вот он зануда, умничает…» Но маме, думаю, кое-что об этом известно лучше, чем нам с тобой.

И про «на лбу написано» мне часто приходилось слышать, странно только — почти незнакомый человек замечает то же самое, что и те, кто меня сто лет знает. А еще я подумала, наверное, утром папа, как и мама Олега, хотел сказать, что жизнь не останавливается и нам нельзя думать все время только о плохом, Рита от этого быстрей не выздоровеет… Только он говорил это сердито, почти зло, поэтому смысл получался какой-то другой.

— Кто такие Рита и Рич? — теперь пришло мое время отвечать на неудобные вопросы, и уютное состояние, которое вызывала маленькая кухня с желтыми занавесками и дождь за окном, сменилось внутренним холодом — от мыслей о выключенном снова телефоне и родителях (они уже, наверное, ищут меня с полицией), о Риче, которого могла сбить машина или поймали живодеры, о Рите — я почти не вспоминала о ней последние часы, и теперь меня грызло чувство вины…

— Рич — это наша собака, он сегодня выскочил из квартиры в открытую дверь. А Рита… Рита — моя сестра, она лежит в коме. Ты поможешь мне его поискать? — быстро спросила я, чтобы не говорить о Рите.

 — Знаешь, что нужно сделать? Расклеить объявления с его фотографией. И написать твой телефон или родителей. Они сейчас его ищут или у сестры?

— Угу, — неопределенно соврала я, чтобы не признаваться, что ищут они, скорее всего, не Рича, а меня.

— У меня принтер есть, можем сейчас сделать и сразу расклеить во дворах. Тебе еще не надо домой?

 — Нет, — снова соврала я. — Давай скину тебе фотку Рича? Ты в каких сетях сидишь?

— Ни в каких особо, давай я тебе лучше почту продиктую.

Мда, он все-таки какой-то странный. Наверное, когда ты один живешь, начинаешь во всем себя вести так, как будто тебе сто лет. Ну да ладно, почта так почта. И адрес у него был странный: oleg_bridge.

Я стала выбирать фото… Их у меня на телефоне было больше, чем своих: Рич с поводком в зубах, вытянулся в струнку, ждет прогулку; Рич забрался в коробку из-под нового телевизора, выглядывают одни ушки и хитрые, довольные глаза; Рич обнюхивает маленького, тоже рыжего котенка, которого он обнаружил в кустах в парке (теперь Ромео спит на бабушкиных подушках, хотя раньше она категорически заявляла, что ни одной лапы в ее доме не будет); мы с Ричем отдыхаем на скамейке — я сижу, а он положил голову мне на колени, всегда прибегает постоять вот так со мной…

Я выбрала пару фотографий, отправила их Олегу и заглянула в комнату, в которую он пошел за ноутом.

Мне показалось, что я попала в музей (классный музей, а не какая-то муть, где одни картины или фотографии выдающихся людей с сердитыми или грустными глазами) или «Диснейленд». Чего здесь только не было: карты и чертежи на стенах, деревянные корабли и здания, уже собранные целиком или только части; много книг, какое-то устройство на столе — большая пластиковая коробка, вышка, бьющиеся друг о друга молоточки, которые заставляли литься из небольшого отверстия целый водопад, перетекающий в реку, а через нее — три совершенно разных моста, таких красивых, что сразу же захотелось по ним походить, потрогать перила…

Олег открыл фотки Рича.

— Крутой пес, — сказал он, и у меня в носу опять защипало.

— Давай придумаем, что написать? — Олег уже создал документ и начал деловито набрасывать объявление.

— Может, что-нибудь вроде: «Меня зовут Рич, я потерялся и больше всего хочу вернуться домой. Пожалуйста, помогите!»

Голос у меня дрожал, и Олег покосился сочувственно:

— Ты прямо здорово сочиняешь на ходу, как писатель, только это чересчур красиво, лучше написать больше фактов, чтобы было проще его отыскать.

И ничего я не сочиняю, просто такое объявление про сбежавшего котика долго висело у нас в лифте, от скуки я каждый раз его перечитывала. Хотя у меня опять возникло странное чувство — я ведь и правда немножко пишу, но об этом никто-никто не знает, даже Лизка. А он опять угадал.

В конце концов мы составили объявление, в котором написали, что Ричу четыре года, что он рыжий, чуть выше колена, с красным ошейником… В конце добавили мой номер. Почему-то я совсем не хотела указывать телефоны родителей, мне казалось, это они виноваты в том, что Рич исчез. И еще много в чем.

На улице было темно и холодно, но мы развесили штук сто объявлений на домах, деревьях и столбах. И так постепенно дошли до моего дома. По крайней мере, вокруг не было видно полицейских машин, а в окне кухни горел свет.

— Давай в подъезд провожу, — предложил Олег, но я быстро отказалась: с ним я хотя бы прикидывалась более или менее нормальным человеком, не хватало еще, чтобы он услышал, как родители на меня орут.

— Нет, мне тут близко. Спасибо, что помог с Ричем. И вообще.

 

Глава 13

 

Пока ехала в лифте, пыталась представить, как на меня будут орать.

Мама вообще почти всегда разговаривает негромко. Ума не приложу, как она справляется со своими старшеклассниками. Даже в нашем шестом классе учителя хоть пару раз за урок обязательно прикрикнут, а мы еще считаемся не буйными.

Папа… Он часто ругается — на правительство, начальство, погоду… Но ругается как-то не зло. Не могу представить, чтобы он прямо орал. Однажды я слышала, как мама Игоря кричала, когда он на спор поджег петарду прямо на уроке географии. А потушить не успел. Взрыв был несильный, но на новом чистеньком линолеуме осталось огромное прожженное пятно.

Наверное, вся школа это слышала. Лилия Васильевна все пыталась успокоить маму Игоря, но у нее не получалось ее переорать.

А он пришел на следующий урок как ни в чем не бывало. Я бы, наверное, не то что в нашу школу не смогла после такого зайти — вообще сбежала бы из города. И скиталась по вокзалам и улицам, выпрашивая деньги у прохожих. Только бы не пела: если я запою, никто точно не пожалеет, еще и с меня денег сдерут за моральный вред.

Когда моих родителей вызывали в школу, приходил всегда папа. Только мне кажется, он обычно рассеянно слушал нашу классную Пирамиду (я уже не помню, почему ее так прозвали — наверное, из-за необычного имени «Ираида» и странной высокой прически) и даже директора. Может быть, считал, что поводы не такие серьезные. По крайней мере, я ничего не взрывала, просто очень часто спорила с учителями. Например, однажды мне показалось, что на уроках чтения очень дурацкая система проверки знаний. Особенно меня бесил пересказ: то есть мы по абзацу прочитали рассказ вслух, а теперь должны его пересказывать заново — друг другу и учительнице, которая его слышит уже, наверное, в миллионный раз. Зачем на это тратить время?

Еще меня бесят люди, которые думают, что они такие крутые и могут остаться безнаказанными.

До четвертого класса с нами учился Максим Симанкин. Он был самый здоровый в классе и без конца кого-нибудь обижал. Один раз ни с того ни с сего дал Насте подзатыльник на перемене. Просто проходил мимо и влепил. Я бы тоже с удовольствием это сделала, но мы, по крайней мере, с Настей «в одной весовой категории» (так папа учил меня еще в садике: «Можешь выяснять отношения с теми, кто с тобой в одной весовой категории. С теми, кто слабее — не смей, с теми, кто сильнее — как хочешь, но я не советую». А мама говорила на это: «Лёша, они же девочки». А бабушка: «О Господи!»)

Так вот, Симанкин. Пока Настя ревела в коридоре, а Лиза подсовывала ей бумажные платочки (она утверждает, что их наличие в сумке — «признак культурного человека»), я пошла в пустой класс и аккуратненько вылила весь свой йогурт в портфель Симанкина. Застегнула и села на свое место, ждать.

Ждать пришлось недолго. Йогурт вытек через дырку на дне рюкзака, и когда ребята стали возвращаться с перемены, кто-то крикнул:

— Ой, смотрите, у Макса лужа под партой!

Все начали ржать как дураки, а он сначала кинулся на них с кулаками, а потом вспомнил, что в рюкзаке лежат его драгоценные новые кеды, какие-то дорогущие, он ими хвастался целый день. Симанкин вопил, а Настя, бледная и испуганная, твердила всем подряд:

— Это не я, это не я.

А потом, когда все выяснилось, громко повторяла, что всегда считала — у меня с головой не в порядке. И она бы так никогда поступать не стала.

А я бы и в другой раз так поступила.

Мама Максима — такая неприятная, вроде и красивая, вся из себя, вежливая, но какая-то ледяная что ли, даже Лилия Васильевна притихла в ее присутствии — закинув ногу на ногу и прищурив глаза, спросила:

— Александра, а вы не пробовали решать конфликты цивилизованным способом? Или, например, вообще не вмешиваться в чужие споры?

Я молчала, что толку ей объяснять.

Но тут папа сказал:

— Мы заплатим за испорченные вещи, скажите — сколько. А со способами урегулирования споров как-нибудь разберемся сами.

Эта противная змеючка папу обсмотрела с ног до головы:

— Благодарю, а мы как-нибудь сами разберемся со своими испорченными вещами.

Я бы и ее с удовольствием облила йогуртом. Может, проняло бы.

Я так папе и сказала, когда мы вышли из школы. Смысл разговаривать с Симанкиным? Ясное дело, только получишь в ответ. Или жаловаться учительнице. Тоже получишь, только после школы. А так, по-моему, вполне доходчиво вышло, по крайней мере, он сидел в кабинете директора притихший. И потом ни меня, ни Настю не трогал. А скоро его вообще перевели в какую-то элитную школу для одаренных. «Ну, ну…», — как любит говорить бабушка.

А папа ничего мне тогда не ответил. И маме ничего не рассказал. И вообще мы больше никогда об этом не вспоминали. Поэтому мне кажется, он был, в общем-то, со мной согласен.

Короче, я, конечно, не успела бы про все это подумать, пока ехала на шестой этаж. Просто еще очень долго стояла под дверью.

И сначала представляла, как сейчас войду, а они станут меня ругать. И я тогда тоже буду кричать в ответ (а покричать очень хотелось), что это они виноваты в том, что Рич убежал. И, может, с Ритой бы ничего не случилось, если бы они перестали шепотом выяснять отношения за закрытой дверью, как будто мы ничего не слышим. И еще я бы кинула им эту несчастную бумажку в лицо и потом ушла, хлопнув дверью. Раз я все равно приемная и никому в этом доме не нужна.

А потом я начинала мечтать, что за дверью — мама, папа, грязный и счастливый Рич. И мы все обнимаемся, а тут звонит телефон, и Александр Викторович говорит своим спокойным голосом:

— Приезжайте за Ритой, она очнулась и полностью здорова.

А потом когда мы будем ехать домой в машине, Рита мне так тихо скажет:

— А ту бумажку я подсунула в документы сама. А ты правда поверила, что всем нам не родная?

А вот как объяснить мамин и папин утренний разговор я не придумала, потому что услышала, как хлопнула входная дверь, и кто-то, не дожидаясь лифта, быстро поднимается по лестнице. Я поскорей забежала в квартиру, но оказалось — это папа. Он зашел почти сразу следом и долго на меня смотрел, тяжело дыша от быстрого бега. А потом успел только сказать тихо, но с какой-то странной интонацией:

— Саша…

И тут мама тоже сказала очень тихо:

— Не надо.

И мы с папой оба на нее уставились, потому что никогда она так страшно не говорила. Вот тогда я поняла, что старшеклассникам лучше ее не сердить.

Молча разделась и пошла в свою комнату.

И только когда легла, вспомнила, что целый день ничего не ела.

Если не считать сушек и чая у Олега.

А еще вспомнила, как мы стояли у подъезда, и мне было ужасно неловко. Человек мне помог, свое время потратил, а я не знала, как с ним попрощаться, чтобы он понял, как я ему благодарна.

Однажды я слышала, как Маша говорила Ритке, что в конце свидания всегда специально задерживается на чуть-чуть у подъезда, чтобы парень понял, что она не против поцелуя. Меня прям тошнит от таких разговоров. А вдруг этот Олег тоже что-нибудь такое про меня подумал?! И вот тут меня реально затошнило — то ли от ужаса, то ли от голода. Я твердо решила, что больше никогда с ним не увижусь, и звонить не буду, и писать, и на улицу эту никогда в жизни не пойду, и в больницу тоже…

И тут дзинькнул телефон, который я столько раз сегодня включала и выключала, что уже и забыла про него.

«Спокойной ночи, Саша. Все будет хорошо».

Надо же — я столько разных слов себе сказала и столько всего придумала, а Олег написал шесть самых обычных. И мне вправду вдруг показалось, что все еще может быть хорошо. Я отправила в ответ: «И тебе». И сразу уснула.

 

Глава 14

 

Когда я проснулась утром, мне на секунду показалось, что Рита ворочается в своей кровати у окна, вот-вот проснется и сонно скажет:

— В тысячный раз прошу, смени свой орущий будильник.

Но в кровати было пусто.

А вот на кухне уже что-то вовсю лилось, шкворчало и звенело.

Мне страшно хотелось есть.

И страшно… и просто было страшно выходить к родителям после вчерашнего.

Но тут заглянула мама и сказала как ни в чем не бывало:

— Саша, завтракать.

Я обрадовалась и поскорей пошла на кухню, только еще раз быстренько глянула в телефон, чтобы убедиться, что вчерашнее сообщение мне не приснилось.

Не приснилось.

Мама и сегодня была какая-то другая. Она всегда держалась прямо (и нам без конца напоминала, чтобы не сутулились. Ну ладно, не нам, а мне. Ритка-то со своей гимнастикой и так всегда ходит как по подиуму), только в последние дни как-то сникла. Но теперь она снова была вся ровная, собранная, волосы гладко зачесаны. Только, по-моему, она совсем не спала, глаза были уставшие, красные. Хотя даже накрасилась, впервые с того самого дня.

Мы молча сели завтракать, и мне было немного стыдно, что мама такая грустная, а я слона готова съесть.

И тут она заговорила. Вчерашним тихим решительным голосом.

— Нам всем сейчас очень трудно. Каждый это переживает по-своему. И я думаю, это нормально, — она быстро взглянула на папу, который уставился в свою тарелку. — Но мне кажется, в чем-то мы обязательно должны держаться все вместе и помогать друг другу. Я думаю, если сегодня ничего не… изменится, то есть, если… Рита…, — мама очень старалась говорить уверенно, так что мне страшно захотелось ее обнять, и даже папа оторвал взгляд от стола и посмотрел как-то по-особенному, — не придет в себя, наверное, правда будет лучше Саше вернуться в школу, а тебе, Леша, на работу. Я бы только хотела, чтобы вы иногда все-таки ездили со мной в больницу. Мне тяжело… Но не из-за меня, конечно. В первую очередь — для Риты, потому что, вы же знаете, доктор считает, это может помочь. А мы должны сделать все, что в наших силах.

 Мы с папой одновременно неловко кивнули, а мама продолжала.

— И конечно, мы будем искать Рича. Мне очень жаль, что так вышло, Саш. Я уже написала в несколько групп и приютов, разослала его фото. И когда у нас будет свободное время, мы можем еще походить по соседним улицам, только предупреждая друг друга, хорошо?

Теперь они оба смотрели на меня. Нужно было что-то сказать.

— Да, ладно. Я вчера еще расклеила объявления на соседних домах. Мне подруга помогла.

Не знаю, зачем я это сказала. Из подруг у меня была одна Лиза, но прямо так соврать про нее почему-то не вышло.

Папа еще пристальней на меня посмотрел, но сказал только:

— Хорошо, тогда попозже отвезем еще несколько твоих объявлений в парк, может, он туда прибежит. А сейчас, я думаю, мы можем все вместе съездить к Рите.

Мама посмотрела на него с благодарностью, а мне опять захотелось их обоих обнять.

Вот если бы никогда не было этой бумажки. И ведь тоже несколько слов. Но из-за них я теперь даже не знаю, можно ли мне их обнимать. Или это только родным детям разрешается.

 

Глава 15

 

Мама опять пошла в больницу первой, узнать, можно ли нам подняться в реанимацию, а мы остались ждать на той же самой скамейке, где я познакомилась с Олегом. Хорошо, что его сегодня не было, не хочется папе объяснять, кто это. Но все же я чуточку расстроилась, что его не увижу.

И тут папа сказал:

— Видел я вчера вечером около дома твою «подругу». Что это за тип? Из школы кто-то?

— Ага, — от неожиданности брякнула я и тут же пожалела: сейчас начнутся расспросы, выяснения, придется врать еще больше. Я на самом деле не люблю врать, но что поделаешь, если на некоторые вопросы лучше не отвечать честно, меньше проблем для всех.

Но папа только сказал:

— Молодец, что помог и проводил.

— Ага, — снова сказала я и наклонилась зашнуровать и так зашнурованные кеды. Это было ужасно неловко — разговаривать об Олеге с кем-то, тем более — с папой. Хотя и с мамой не хотелось. И даже, пожалуй, с Лизой. Короче, я вообще ни с кем не хотела об этом говорить. Так что в этот раз мамин звонок выручил.

— Поднимаемся, — сказал папа. И я увидела, что он боится точно так же, как и я в прошлый раз.

Сегодня на проходной на нас было выписано разрешение, так что тетка только посмотрела неодобрительно, но промолчала. Странно было видеть, как папа, обычно такой уверенный, растерялся в больнице и даже не мог сообразить, что нужно нажать на кнопку, чтобы лифт поехал.

А мне уже не было так страшно. Тем более прошло несколько дней, и теперь Рите точно скоро станет лучше. Разве может человек так долго спать? Нет, я что-то слышала про истории, когда в коме находились по несколько лет, но это наверняка были какие-то старики, а Рита — совсем еще молодая. И сильная. Я слышала, как тренер говорил маме, что она настоящая спортсменка — выносливая и с сильным характером.

Когда мы выходили из лифта, напротив распахнулись двери большого, грузового, оттуда выкатили каталку и повезли по коридору. Следом быстро прошел Александр Викторович. Я хотела поздороваться, но у него было такое замкнутое, сосредоточенное лицо, что я не решилась его окликать. Тем более он уже догнал носилки и начал что-то спрашивать у медсестер и женщины, которая бежала рядом и все время зачем-то поправляла белую простыню, укрывавшую лежавшего человека.

— Это Ритин врач, — сказала я папе.

Он кивнул, но, кажется, ему стало еще больше не по себе от носилок и — меня это тоже напугало — выглядывавшей из-под простыни неестественно белой руки.

А вот мама сегодня даже как будто улыбалась. Не так, конечно, как раньше (в детстве я просто обожала рассматривать фотографии с их свадьбы. Она там такая хорошенькая, белое прямое платье, гораздо круче, чем неудобные пышные наряды, в которых почему-то так любят выходить замуж, широкая улыбка и ямочки на щеках), но все-таки это была улыбка, когда она нас увидела. Может быть, надеялась, что Рита прямо сейчас очнется, раз мы все к ней пришли. А может, просто радовалась, что сегодня она тут не одна.

Мама с папой зашли первыми. Я видела через стекло, как мама что-то говорит Рите, продолжая улыбаться той же ровной, тихой улыбкой. А папа переминался с ноги на ногу, косился по сторонам. И я опять очень хорошо поняла, что с ним — он старался не смотреть на Риту так же, как и я в первый раз.

Какая же мама смелая. Выходит, она одна из всех нас не боится вот так просто разговаривать с Ритой.

Но тут папа глубоко вздохнул, сделал шаг и наклонился к Рите. Наверное, он взял ее за руку или, может, поцеловал, не знаю, мне плохо было видно.

И в этот момент я подумала: а если бы я там лежала, стали бы родители вот так приходить и стоять надо мной с белыми грустными лицами? Наверное, это были плохие мысли, только я их уже начала думать и остановиться не получалось.

А вдруг они там сейчас стоят и думают: «Ну почему, почему это случилось с Ритой, а не с Сашей? Лучше бы наша родная дочка была здорова».

Ведь Рита всегда и во всем лучше меня, с ней меньше проблем и любят ее наверняка больше.

Не могу вспомнить, когда папа меня обнимал последний раз.

А я такой ужасный человек, что даже стоя у двери Ритиной палаты, завидую ей. Завидую, потому что у нее есть родные мама и папа, которые не обманывали ее всю жизнь.

 Я такой ужасный человек, что даже себе не хочу признаться: Машка-то, наверное, права: разве я не предала Риту во всей этой истории с Коржевым? Может, она так сильно переживала, что ей стало плохо. И даже если она и вправду все понимает сейчас, думаю, я — самый последний человек, которого она бы хотела слышать.

Наверное, мама окончательно меня разлюбит после этого, но я развернулась и опять сбежала.

Александр Викторович разговаривал с кем-то в коридоре, только на этот раз он меня заметил.

— А, Саша, привет. Навещала Риту?

— Да, — соврала я и пошла еще быстрей, хотя он, кажется, хотел что-то еще спросить.

 Глава 16

 

«Мне срочно нужно было в школу», — написала я папе. Маме смелости не хватило. Конечно, всем ясно, какое это вранье. Ну и пусть. Хуже уже все равно не будет.

Позвонила Олегу, он сбросил. Прекрасно. Позвонила Лизе — выключен.

Кажется, мир всерьез на меня разозлился.

Так мне и надо.

Открыла переписку с Коржевым, полистала. Может, зря я поверила Машке. Ведь ничего такого плохого я не сделала. Так, болтовня, «привет, как дела», прикольные песенки, забавные ролики. Конечно, мне льстило, что он ко мне подходит поздороваться на перемене. И даже не из-за того, что Коржев — один из самых популярных парней в школе. Просто он нормальный, не выпендрежный, несмотря на то, что его родители — известные артисты, часто вижу их в сериалах, когда папа включает телевизор.

А еще мне с прошлого года казалось, что ему нравится Ритка. Но она всем нравится. Коржев никогда около нее особо не крутился, только один раз я увидела его на Риткиных соревнованиях по гимнастике. А когда спросила, что он тут делает, начал нести что-то про троюродную сестру. Короче, видно было, что врет.

И вот в конце августа он вдруг меня добавил и написал: «Привет». Я тоже ответила: «Привет». И мы начали иногда переписываться. А первого сентября в школе подошел и начал болтать, будто мы всю жизнь дружим.

 Все пооткрывали рты, особенно Настя, которая по нему сохнет. Она вообще много по кому сохнет, делает из этого огромную тайну, о которой все почему-то знают.

И Машка, конечно, была тут как тут. Она должна быть в курсе всех школьных сплетен. После линейки утащила меня в сторону и давай расспрашивать: «А что? А как? А давно это у вас?» и еще «Вот это да! Ух ты! А я заметила, что вы друг на друга подписались!»

Интересно, у нее остается время на что-нибудь кроме сплетен и вылизывания чужих страниц?

Я так растерялась. Да и сама толком не понимала, с чего это вдруг Коржев начал со мной общаться. А Машка, конечно, решила, что я смущаюсь по другим причинам. И тут же всем раззвонила, что у нас с Коржевым любовь.

Так что первую неделю в школе я не знала куда деваться от взглядов, шуточек, намеков. И Настя от злости стала еще более невыносимой, хотя, казалось бы — куда уж?

А вот Рика ничего не говорила. И не дразнила, и не хихикала, и сразу куда-то девалась, стоило Маше при ней об этом заговорить. Мне еще повезло, что главная красотка школы Марго из 9 «А» (по крайней мере, она так думает) вдруг начала встречаться с ничем не примечательным восьмиклассником Быстровым. И пока все это обсуждали, про меня и Коржева как-то забыли (кроме Насти, конечно).

Да и забывать-то было нечего. Мы по-прежнему просто болтали иногда про всякое — про школу, музыку, книжки. Мне нравилось, что он так просто про своих родителей рассказывает, всякие обычные вещи. И у меня тоже часто спрашивал про семью, про нашего пса, про Риту. Наверное, мне нужно было тогда еще об этом подумать — о Коржеве, который про нее расспрашивает, и о Рите, которая исчезала каждый раз при упоминании о нем.

Но тогда я об этом не думала. Мне и Коржев-то не очень нравился, в том смысле, что он нормальный — вот и все. Хотя было приятно, что кому-то интересней со мной, чем с Риткой.

А потом Рита однажды ушла на тренировку и забыла свой телефон…

Тут мой телефон прожужжал два раза подряд.

Папа: «Хорошо. Как ты доберешься?».

Олег: «У меня еще один урок. После позвоню».

И я два раза соврала.

«Еду на маршрутке, все ок».

«Ничего срочного, забей».

Глава 17

 

Может, папе не так уж и соврала. Я не была раньше в этой части города одна, но когда вышла из больницы, увидела на остановке семнадцатую маршрутку. Я ее запомнила, потому что пока мы с Олегом расклеивали объявления на остановке, этот номер несколько раз подъезжал, а мне всегда нравилось это число.

И я села и поехала, надеясь, что в ту сторону. Спросить постеснялась. Не люблю маршрутки, в них так тесно, все друг на друга таращатся, спросишь что-нибудь, а все слушают.

Но скоро показался знакомый парк, куда мы часто ездили гулять с Ричем. У меня не было с собой объявлений, чтобы развесить их здесь, но я чуть шею не свернула, высматривая рыжее пятно — вдруг он по старой памяти сюда прибежал? В парке было почти пусто, только мамы катали по дорожкам коляски.

Мы проехали еще несколько остановок, и я увидела, что за окном промелькнула школа Олега. Попросила:

— Остановите, пожалуйста.

Водитель стал ворчать, что остановка только что была, я начала оправдываться, уронила деньги, выскочила из маршрутки вся красная. Ну почему так: что-то одно случится и потом все становится только хуже и хуже, до самой последней мелочи.

В довершение ко всему почти все наши объявления о Риче были сорваны. Я купила какой-то пирожок в ларьке и побрела к школе, не очень представляя зачем. Села на скамейку напротив, посмотрела на пустой двор, на выкрашенные снизу белым деревья, одинаковые окна. Подумала, что школы тоже все одинаковые, как и больницы.

И мне стало тоскливо. Прямо совсем тошно, впервые в жизни. От всего этого мира с одинаковыми зданиями, сорванными объявлениями, врущими родителями…

Урок закончился, из школы хлынула целая толпа школьников. Я поняла, что соскучилась по Лизе и написала ей: «Ты куда пропала? Позвони».

И тут увидела Олега. Он шел по двору один, в стороне от остальных ребят, и кому-то звонил. Мой телефон зажужжал, оказалось — мне. Я хотела ответить, но он меня уже заметил.

— Привет. А я проходила мимо… И тут вижу — твоя школа…

— А я думал, ты пришла, чтобы Рича искать дальше, — сказал он просто.

И я поняла, что на самом деле спокойно могла сказать правду, а не выдумывать что-то.

— Никаких звонков не было?

Я покачала головой.

— Хочешь, давай зайдем ко мне, еще распечатаем объявления?

Я закусила губу:

— Их все равно срывают… и вообще.

Олег слегка подтолкнул меня в плечо кулаком:

— Ты чего расклеилась? Была сегодня у сестры?

— Была… вроде как… Меня родители заставляют с ней разговаривать, а я не могу. Не получается и… не хочу, понимаешь? — я первый раз это вслух сказала и сразу стало немного легче.

— А ты им говорила, что не хочешь?

— Нет, не говорила. Это же для нее нужно, даже доктор говорит, что это может помочь. Да и я не то чтобы совсем не хочу, просто мы с ней поссорились до того, как она заболела. А ее подруга говорит, что это из-за меня все случилось с Ритой.

— В каком смысле — из-за тебя?

Я промолчала. Не буду я ему рассказывать про Коржева, это уже совсем стыдно. И так что-то разоткровенничалась.

Мы немножко прошли молча, потом Олег сказал:

— Все равно скажи им, они поймут, они же родители.

 — Тебе легко, — взорвалась я, — ты, наверное, с мамой обо всем на свете можешь поговорить, а я — нет, понятно тебе? Потому что я им не родная.

— Прости, я не знал.

— Я тоже не знала, — я отвернулась и стала смотреть по сторонам. — Давай Рича искать.

— Давай, — согласился Олег.

Мы свернули в какой-то скверик и тут — прямо как в фильме — увидели его. Он лежал около скамейки, немного грязный, а в целом — Рич как Рич. Рядом сидела странная девочка — смуглая, с взлохмаченными черными кудрями, худая, в широких клетчатых штанах и безразмерном свитере. Я сначала подумала, что она говорит по телефону, но нет. Кажется, она с Ричем разговаривала, а он внимательно слушал, дружелюбно помахивая хвостом.

— Рич, — крикнула я. Он вскочил, непонимающе огляделся по сторонам и, наконец, увидев меня, кинулся навстречу.

 

Глава 18

 

Мы с трудом угомонили Рича после того, как он в первые же несколько секунд свалил меня на землю и яростно облизал. Но и сейчас, стоило мне сделать хоть одно движение, он вскакивал и начинал приплясывать вокруг скамейки, кувыркаться в пыли и громко, радостно лаять.

Кажется, я всего один раз видела Рича таким — когда мы привезли его домой из приюта. Всю дорогу в машине он ехал печальный, и мы все тоже притихли. Папу пришлось упрашивать несколько месяцев, и когда мы наконец его уговорили, выбрали собаку по фото и приехали в приют, наверное, ждали, что Рич прямо сразу нам обрадуется и будет скакать от счастья. Но он послушно залез в машину, уселся на сиденье и стал просто смотреть в окно.

Мама объяснила, что его совсем недавно бросили прежние хозяева, поэтому нужно будет время, чтобы привыкнуть к нам. Но она тоже беспокойно поглядывала на грустного пса, потому что он как будто вообще нас не замечал. Только один раз за всю дорогу оживился, увидев за окном красную машину, но тут же снова сник.

Потом мы приехали домой, и папа, который все утро ворчал из-за нашей затеи, провел для Рича экскурсию.

— Смотри, приятель, вот тут тебе устроили лежанку, прямо царскую. Еще и украсили бантиками, но с этим придется смириться — мы с тобой бессильны против трех женщин в доме. Вот твоя миска, голодать ты точно не будешь, желающих покормить даже слишком много. Здесь вода. Это поводок для прогулок, вечером покажем тебе окрестности и парк.

Рич недоверчиво обнюхал все, что ему показали.

— А это твои игрушки, — я робко протянула ему мячик.

— А это косточка, только она ненастоящая, — добавила Рита.

— В общем, добро пожаловать домой, — сказала мама и осторожно погладила рыжую голову.

Рич переводил взгляд с меня на Риту, с мамы на папу, глаза у него загорелись, а уши приподнялись при слове «домой».

«Домой?! — спрашивал он всем своим видом. — Совсем-совсем домой?»

И вдруг сорвался с места и принялся радостно носиться по кухне, сбивая стулья, хватая то мячик, то кость, то поводок… Мы с Ритой даже немного испугались, а у мамы подозрительно заблестели глаза…

— Хорошая у тебя собака, — девочка присела около Рича и почесала его за ухом. — А я вчера еще его нашла и видела ваши объявления… Мама ругалась, но я его все равно потихоньку пустила к нам, чтобы не потерялся.

— А позвонить что, трудно было? — наверное, стоило радоваться, что Рич провел ночь не а улице, а дома, в тепле. Но я рассердилась: похоже, эта девочка и не собиралась возвращать нам собаку.

А тут вдобавок она повернулась к Олегу:

— Если бы я знала что это твоя собака, я бы привела ее еще вчера.

— Не моя, подруги. Ее, кстати, Саша зовут. И спасибо большое, что подержала у себя Рича, — мне показалось, что он осуждающе на меня посмотрел. — Придешь сегодня вечером?

— Приду, конечно, — она беспечно улыбнулась. — Ну, пока. Пока, песик.

Рич радостно гавкнул, вскочил, мы успели сделать несколько шагов, но тут Олег остановился и окликнул ее:

— Эля, ты есть хочешь?

— Ага, — ответила она.

— Подожди немножко, ладно? — я не поняла, кому из нас Олег это сказал. Он побежал в тот же ларек, где я покупала пирожок, и вернулся с булочкой и бумажным стаканчиком.

— Держи.

Все так же улыбаясь, она взяла еду, заглянула в стаканчик и радостно пропела:

— Горячий шоколад!

Мне почему-то совсем не понравилось, что она так запросто разговаривает с Олегом, а он ее угощает, но когда я обернулась и увидела, как Эля сидит на скамейке, освещенной солнцем, болтает ногами, пьет из стаканчика маленькими глотками и улыбается после каждого, мне стало не по себе, только в хорошем смысле. Странное чувство: и тепло, и плакать немножко захотелось. Как в день рождения. Все так хорошо, все обнимают, дарят подарки, но все-таки обязательно в какой-то момент становится очень грустно.

 

Глава 19

 

— Странная она, эта Эля, — сказала я, когда мы отошли.

— И ничего не странная, — Олег выглядел немного смущенным и сердитым. — Просто не такая как все.

Я присела около Рича, который так и не давал мне проходу, постоянно терся головой о ноги.

— А ты откуда ее знаешь?

— Мы вместе на занятия ходим. Здесь недалеко, за углом. Учимся разные штуки конструировать.

Я вспомнила корабли и водопад с речкой у Олега дома.

— Здорово, давно ты этим занимаешься?

— Да, давно, — он чуть-чуть помолчал и добавил. — Вообще я бы хотел стать архитектором.

Ну ничего себе. Я еще не видела ни одного архитектора в своей жизни. И даже никого, кто хотел бы им стать.

— А эта Эля тоже строит вместе с вами?

Олег замялся.

— Нет, она просто сидит, болтает, помогает иногда какие-то детали делать. Григорий Иванович — это наш руководитель — не выгоняет ее, вот она и приходит каждый день к нему на занятия. А никуда больше ее не берут. Эля поет хорошо, но на пение мама ей не разрешила ходить, там нужно деньги сдавать на костюмы, на выступления ездить… Да и девочки из других кружков ее не очень любят.

— А у вас целыми днями сидеть ей мама разрешает?

— Ей, в общем-то, все равно, где Эля бывает, главное, чтобы денег не нужно было. У них с деньгами… не очень. И телефона у Эли нет и не было никогда, — он внимательно на меня посмотрел, и мне стало стыдно за то, что я рассердилась на девочку, которой самой, похоже, не очень хорошо живется, а она еще и Рича приютила.

Олег взглянул на часы:

— Мне уже скоро нужно будет к маме идти.

— Как твоя мама?

— Хорошо, — Олег широко улыбнулся и взъерошил волосы, — уже гораздо лучше. Может, совсем скоро выпишут. Даже работает уже понемногу.

Я удивилась:

— Прямо в больнице?

— Да, она всегда так. Даже когда ей совсем плохо, старается не лежать просто так, а читать или делать что-то потихоньку.

— А она у тебя кто?

 — Редактор в журнале, пишет и проверяет статьи. А твои родители чем занимаются?

— У папы фирма, ноутбуки и всякое другое ремонтируют. А мама учитель, русский и литературу ведет.

— Значит, тоже постоянно что-то проверяет, как и моя, — улыбнулся Олег.

— Ага, — я вспомнила про родителей, — слушай, мне, наверное, тоже пора идти. Мои не знают, что Рич нашелся, надо сказать.

Мы попрощались опять как-то неловко. Я шла домой, уставший скакать Рич трусил рядом. Интересно, мы еще когда-нибудь увидимся? Рич нашелся, маму Олега скоро выпишут, так что в больнице мы вряд ли встретимся. Да и вообще, наверное, у него просто хобби такое — помогать тем, у кого проблемы.

Еще я вспоминала короткую встречу с Элей. На вид она наша ровесница, хотя когда с ней разговариваешь, кажется, что совсем маленькая. Представляю, как бы наши умники ее доставали, приди она в школу в таком виде. Неужели они настолько бедные, что мама даже не может ей что-нибудь нормальное купить? И телефона нет. А если бы и был — кому бы Эля звонила, когда никто кроме Олега не хочет с ней общаться?

Мы дошли домой, и Рич радостно кинулся к своей миске.

Потом я его искупала и, пока намыливала рыжую шерсть, думала: так странно — Рич потерялся, потом нашелся, а Рита все это время спит и ничего не знает. Мы, конечно, не всегда с ней ладили, но почти все друг о друге знали, что у кого происходит.

Вытерла Рича, налила чай, пожевала бутерброд.

Ходила по квартире, разглядывала фотки. На семейных фотографиях люди всегда кажутся счастливей, чем на самом деле. Вот здесь мы всей семьей на море, Рита у папы на плечах, хохочет, мама держит меня за руку… Хотя тогда мы и правда, наверное, были такими — беззаботными, радостными.

Рич подошел к Ритиной кровати, обнюхал рюкзак, из которого так и выглядывали ее вещи, вздохнул и растянулся посреди комнаты. Я подтащила кресло-мешок к нему поближе и свернулась калачиком. Думать не хотелось, хотелось спать.

На телефоне висело несколько сообщений, все от Олега.

«Я подумал, может, тебе написать письмо для Риты, раз вслух говорить не хочется?» «И не знаю, что там у вас случилось, но не думай, что ты в этом виновата. Ты очень хорошая, правда». «Ну и что с того, что ты приемная. Я уверен, что они все тебя очень любят».

Я прижалась лбом к Ричу. Пахло чистой шерстью и шампунем. Подумала: мы взяли его из приюта. А откуда взяли меня? И когда это было? И почему я там оказалась? И боялись ли мама с папой брать чужого ребенка? И — самое страшное — значит, где-то есть моя другая мама. И папа. И какой-то другой дом, в котором меня видеть не захотели.

 

Глава 20

 

Родители, наверное, решили меня не трогать. Не было никаких расспросов, упреков. Конечно, они обрадовались Ричу. Когда я увидела, как папа берет руками его голову и прижимается лбом, тоже захотелось прижаться — к папиному плечу, как я делала, когда была маленькой. И чтобы он сказал, что все будет хорошо. А еще лучше — не просто сказал, а сделал так, чтобы все наладилось. Жалко, что такая суперспособность у родителей бывает только в детстве. Со временем приходится и самой исправлять ошибки Вселенной. А иногда и вовсе ничего с ними не поделаешь.

Подошла мама, погладила меня по голове.

— Как дела, Саш?

— Нормально, — я упорно продолжала смотреть на папу и Рича. Только что мне так хотелось, чтобы кто-нибудь обнял, а теперь было неловко. Но это же мама! Мама! С каких пор мне так трудно в ее присутствии?

— Я тебя хотела попросить о двух вещах. Сможешь сделать?

— Да, конечно.

Она продолжала перебирать мои волосы, и мне все больше хотелось сжаться в комочек и исчезнуть.

— Ты завтра иди на занятия, только мы перед школой тебя завезем ненадолго в больницу. К Рите не надо, — тут же торопливо добавила она, — просто Александр Викторович просил тебя зайти на минутку. А потом поедешь в школу. Хорошо?

Еще лучше… Мне с самого начала трудно в его присутствии нормально себя вести, а теперь он, наверное, вообще считает меня полной дурой и трусихой, которой сложно хоть что-то сделать ради сестры.

— А это обязательно? — пробормотала я, отходя от мамы. — Просто завтра важная контрольная…

— Он очень просил, чтобы ты зашла, — вмешался папа, — и это совсем ненадолго.

— Ну ладно, главное, чтобы быстро, потому что контрольная…

Господи, как я себя ненавидела в этот момент. Мне кажется, даже Ричу ясно, что я вру.

Интересно, им часто хочется меня вернуть?

— И еще. Мы сегодня съездили к бабушке, все ей рассказали. Если у тебя будет время, зайди к ней завтра или в другой день после школы? Просто немножко у нее побудь, ладно?

— Ладно, мам, завтра схожу. Я пойду уроки делать, — тут я кое-что вспомнила. — У одной знакомой девочки телефон сломался, можно я ей отдам свой старый, который в тумбочке лежит? Он еще работает, если его почистить.

— Да, конечно, — рассеянно ответила мама.

Я ушла в комнату, Рич потрусил за мной и как обычно улегся под столом. Я прислушивалась, но на кухне было тихо, только лилась вода. Родители молчали.

Никакие уроки я, конечно, делать не стала.

Достала из нижнего ящика большой серебристый блокнот. Сюда я записывала небольшие рассказы, которые начала сочинять еще давно. Сначала придумывала всякие истории про свои игрушки, как они раньше жили в магазине и не хотели расставаться, а мечтали попасть в один дом. Потом решила написать целую книгу про девочку, которая живет себе и не знает, что на планету надвигается ужасная опасность, и только она может спасти всех людей. Но эту книгу мне писать быстро надоело, и я стала просто делать в блокноте разные заметки, рассказывать интересные случаи, которые удавалось подсмотреть в школе или на улице. А еще иногда записывала что-нибудь, о чем ни с кем нельзя было поговорить, но очень хотелось.

Последняя запись была 10 сентября.

«Сегодня Рита забыла телефон. Честное слово, я никогда ничего такого не делала, меня саму бесит, если кто-то мои вещи трогает, но он все жужжал и жужжал на столе, пока я собиралась в школу. Я подошла посмотреть, кто там так настойчиво звонит, и увидела, что на экране высветилось «Саша Коржев». И еще сердечко рядом с именем. Я сбросила вызов, а потом палец сам потянулся, и я торопливо пролистала переписку. Она была очень длинная. И стало ясно, что они общаются уже очень давно. А в одном из последних сообщений было мое имя. «Ну и как твои успехи с Сашей?», — спрашивала Рита. «Ты сама знаешь, что никак. Я тебя люблю», — писал ей Коржев.

Я не стала больше читать, сунула телефон в рюкзак. Всю дорогу до школы у меня жутко горели уши. Что все это значит? Это что, какой-то розыгрыш или спор? Значит, Рита сама его подсылает, чтобы потом просто посмеяться надо мной?..»

На этом запись обрывалась. Я была тогда так зла, что хотела ее убить. Но когда увидела, просто отдала телефон.

— Ты чего такая надутая? — Рита в школе вечно со мной разговаривала как с маленькой, хотя была старше всего на год.

Я ничего ей не ответила. И с этого момента мы вообще почти не разговаривали. Дома Рита сначала пыталась выяснить, в чем дело, но ей быстро надоело.

— Ладно, дуйся сколько влезет, — сказала она и убежала гулять. Якобы с Машкой.

Я промучилась все выходные. Хорошо хоть Коржев не писал. Я его больше ни видеть, ни слышать не хотела. В конце концов я так извелась от обиды и переживаний, что решила поделиться ими с Лизой.

— Зачем ты читала чужую переписку? — спросила она первым делом.

И мы поссорились. Знаю я, что читать чужое плохо! Но почему Лиза хоть раз в жизни не может быть на моей стороне?!

А в понедельник, когда Рита с Машкой проходили мимо перед уроком, Маша опять принялась за свое:

— Что-то я давно вас с Коржевым не видела? Как у вас дела?

— Никак, — ответила я, — никаких успехов у него со мной нет.

Я не собиралась это говорить, само как-то вылетело. И тут же поймала на себе Ритин взгляд. Машка отошла с кем-то еще поздороваться, а Рита продолжала в упор на меня смотреть.

— Ты что, прочитала?

Это я за последний месяц научилась врать, потому что слишком много всего скрывать пришлось. А тут было бессмысленно даже пытаться.

— Прочитала, — ответила я. — И очень рада, что прочитала. Теперь хотя бы знаю, что моя сестра подсылает ко мне всяких типов, чтобы потом поржать.

— Что ты вообще несешь? — в отличие от меня Рита злилась редко, но сейчас рассердилась всерьез. — Ты залезла в мой телефон, читала мои сообщения…

— Которые и меня касались! Очень весело обсуждать меня с Коржевым?

— Да не обсуждали мы тебя! Сто лет ты нам нужна!

— Конечно, зачем я вообще кому-то нужна? Ты же у нас главная звезда.

Прозвенел звонок, а мы все стояли и орали друг на друга, так что проходящие мимо начали оглядываться. И в какой-то момент я сказала:

— Если ты так ко мне относишься, считай, что ты мне больше не сестра.

— Я и так тебе не сестра, — ответила Рита.

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего, — кажется, она сама была не рада, что сказала это.

— Что это значит?

— Ничего.

— Я сейчас заору на всю школу про тебя и Коржева, поняла?! Ты же не просто так это сказала?

— Саша, — она примирительно протянула ко мне руку, но я — сама не знаю почему — не могла думать больше ни о чем кроме этой фразы.

 — Скажи.

Она вздохнула и сказала тихо:

— Я тебе дома покажу. Или сама посмотри в нижнем ящике маминой тумбочки, где все документы…

В комнату заглянула мама:

 — Саша, ты все сидишь? Ложись спать, завтра вставать рано.

 Я убрала блокнот, почистила в ванной зубы и залезла под одеяло.

Жаль, что нельзя взять и просто выкинуть из жизни отдельные эпизоды.

 

Глава 21

 

В коридоре было холодно. Прямо рядом с кабинетом Александра Викторовича пожилая женщина в синем халате распахнула окно и теперь протирала его. Пахло хлоркой и лекарствами. С улицы залетел маленький желтый листок и приземлился на подоконник. Женщина безжалостно смахнула его назад, захлопнула окно, и в больничном коридоре снова не осталось ничего, напоминающего об улице, шумном городе.

Но тут двери отделения распахнулись, и вошел Александр Викторович. Он, как и все здесь, ходил почти бесшумно, но все равно сразу стало как-то оживленней, веселей, запахло мужским одеколоном — только приятно, а не так, как от наших мальчиков, когда они выливают на себя половину флакона и в классе дышать нечем.

— Доброе утро, Саша! Мама у Риты? Заходи, присаживайся. Чаю хочешь? — он стремительно открывал дверь, убирал документы со стола, подвигал мне стул, включал чайник и задавал вопросы.

Я только успела кивнуть насчет мамы и испугаться, что мы вправду будем пить чай. Вообще меня обычно взрослые не пугают до такой степени (бабушка даже говорит, что когда раздавали скромность, я стояла в какой-то другой очереди), но с Александром Викторовичем все было по-другому. Ему хотелось сразу про все свои беды рассказать, но при этом я жутко боялась вообще хоть что-то сказать.

Хорошо, что он халат еще не успел надеть, а был в обычной рубашке и брюках. Шумел чайник, в кабинете ото всего этого было почти уютно, не по-больничному.

— Так что насчет чая?

— Нет, — я быстро помотала головой, — мне очень нужно в школу, важная контрольная.

— Понимаю. Я тебя надолго не задержу. Себе налью, если ты не против.

Он налил кипяток, кинул пакетик и отошел к окну. Посмотрел во двор, потом повернулся и спросил:

— Тяжело тебе, Саша?

Я была к чему угодно готова, только не к такому вопросу. Вообще думала, что это мама попросила его промыть мне мозги, чтобы я не сбегала постоянно от Риты.

 — Да нет, не очень.

 — А я думаю, что тяжело, очень тяжело, — он прошелся по кабинету, остановился около стола и взглянул на стоящую на нем фотографию. На ней была девочка в инвалидной коляске и с немного странным лицом. В соседнем доме у нас тоже такая девочка живет, иногда я вижу, как мама выкатывает ее на коляске погулять. — Я много разного видел в больнице и могу сказать, что в некоторых случаях близким пациента ничуть не легче, чем ему самому. Мало того, что ты переживаешь за сестру, так еще и учеба, и вопросами в школе достают, наверное. И дома у вас, подозреваю, невесело сейчас.

Он внимательно на меня посмотрел.

— Понимаю, что я посторонний человек, но надеюсь, у тебя есть друзья, с которыми ты можешь обо всем этом поговорить. Потому что в такой ситуации обязательно нужно себя поддерживать, не замыкаться в своем горе, а подключать все, что может принести радость и дать сил. Понимаешь, о чем я?

Я кивнула. Даже просто от того, что он так спокойно со мной разговаривал о радости и поддержке, уже становилось легче на душе.

Он сделал еще глоток чая, поставил кружку и потер виски.

— А силы понадобятся, потому что в какой-то момент поддержка обязательно будет нужна уже человеку, который болеет. Конечно, мы все надеемся, что Рита скоро придет в себя. Но кома — такое дело, что время работает против нас. В любом случае твоей сестре придется долго восстанавливаться, жизнь серьезно поменяется, тем более, что она, насколько я понимаю, раньше была спортсменкой. И, конечно, ей и сейчас, и потом будет необходима помощь близких людей. Это совсем не значит, что ты должна приходить в палату, если тебе не хочется. Ты гораздо лучше меня знаешь, что могло бы поддержать сейчас Риту. Достаточно чувствовать, что внутри есть островок, где ты накопила силы, чтобы поделиться ими с сестрой.

Он смотрел на меня, но говорил будто самому себе:

— Неизменное правило: помоги сначала себе, если хочешь помогать кому-то еще.

И снова я почувствовала, как сильно он устал. И сколько же этих самых сил нужно было накопить, чтобы тянуть на себе помощь стольким людям.

— Если хочешь что-нибудь у меня спросить, я постараюсь ответить.

Я помотала головой.

— Ну, тогда спасибо, что зашла. Если появятся вопросы, забегай.

Я уже почти вышла, но в последний момент собрала всю храбрость и — как в холодное море зашла — решилась спросить:

— Мы с Ритой недавно поссорились, очень глупо, из-за одного… общего знакомого, — я чуть не провалилась со стыда, когда говорила об этом, — и ее подруга считает, что из-за этого все и случилось. В общем, что я виновата.

Мне показалось, что ему стало очень жаль меня, так сочувственно он посмотрел.

— Нет, Саша, как врач я тебе со всей ответственностью заявляю, что ты здесь ни при чем. К сожалению, вся эта история началась у Риты, когда она родилась. Бывают такие коварные болезни, которые могут притаиться на время, даже на несколько лет, а сами потихоньку подтачивают здоровье. Так и передай этой подруге, а если не поверит, пусть зайдет ко мне, я ей объясню.

Он улыбнулся.

— Ну что, в бой? Я к пациентам, ты в школу?

Я кивнула:

— Спасибо вам за все.

Не стала ждать лифт, спускалась по ступенькам и думала: вот принято говорить «посторонний человек» и «близкие люди». Только никто толком не знает, что это значит. Еще неделю назад я не знала ни Олега, ни Александра Викторовича, но когда они со мной разговаривают, чувствую, что это — близкие люди.

А мама с папой и Рита? Совсем недавно ближе них у меня никого не было, а теперь? Я люблю их по-прежнему, но как будто что-то нас разделило, и уже никогда все не будет как прежде.

 

Глава 22

 

— Поговорили? — спросил папа.

— Ага, — я стянула куртку, пристегнулась. — Маму подождем?

— Нет, она еще побудет, а я сразу тебя отвезу. Контрольная же, да?

Он мельком глянул на меня в зеркало. Я опустила голову.

— Очень хороший врач у Риты. — Наверное, папа хотел спросить, как прошел разговор, но мне не хотелось рассказывать.

— Да, — я смотрела в окно на радостных пешеходов, день сегодня был такой теплый, почти лето. Все куда-то бежали, а вот мы вместе с остальными машинами встали в пробке. — Пап, а Рита больше не сможет заниматься гимнастикой?

Он сжал руль так, что костяшки пальцев стали белыми, потом глубоко вдохнул и расслабил руки.

— Я тоже об этом думал. А она всегда была самой лучшей, правда? Не из-за оценок или чего-то там еще. Просто видно было, что у нее все легко получается, по-настоящему.

Я вспомнила, как Ритка изящно вскидывает руки вверх, закончив упражнение. Тоненькая, прямая, всегда с искренней улыбкой.

И увидела, что папа плачет.

Он не всхлипывал, вообще сидел неподвижно, только крупные, редкие капли катились по лицу.

— Пап…, — я положила руку ему на плечо.

— Прости, Саша, — он прижался к моей руке мокрой щекой, потом вытер лицо рукавом.

Пробка сдвинулась, сзади засигналили, и до самой школы мы ехали молча.

— Во сколько вернешься?

— Еще к бабушке зайду, — я быстро чмокнула его в щеку и выскочила из машины, но пока шла к школе, перед глазами так и стояло папино лицо с блестящими дорожками на щеках.

В фойе, прямо у входной двери, стояла Лиза. Как же я ей обрадовалась! Даже несмотря на то, что она разговаривала с Сережей.

— Ты куда пропала? Я уже начала переживать!

— У нас самолет задержали, такой ураган был, ужас просто. А я зарядку забыла, телефон сел. Как ты тут? — Лиза меня обняла. — Как у Риты дела, знаю, мама твоим звонила.

— Да, я только что из больницы, была у врача. И еще Рич потерялся и потом нашелся, — я покосилась на Сережу, который стоял, как столб. Мог бы и отойти из вежливости. — И еще кое-что, в общем, мне столько нужно тебе рассказать.

— Много всякого произошло, да? — они оба как-то странно на меня смотрели.

— Да, много, — я увидела Машу и хотела к ней подойти, объяснить, что она была совсем неправа, но как только сделала шаг в ее сторону, она развернулась и почти побежала по коридору.

Прозвенел звонок, и пока мы поднимались по лестнице на второй этаж, я чувствовала себя все более странно. Столкнулись с Дашей, обычно она такая же болтливая, как Маша, но сегодня даже не поздоровалась. Коржев сидел на окне между этажами, вид у него был неважный. Он смотрел на меня несколько секунд, а потом опустил голову. Лизу упорно глядела под ноги и не ответила на мой взгляд.

Из кабинета доносился привычный ор, но когда мы зашли в класс, все замолчали.

Вторая голова у меня выросла, что ли?!

Конечно, не каждый день в школу приходят люди, у которых кто-то из близких лежит в коме. Но ведь я уже приходила на занятия, и ничего такого не происходило.

В класс зашла Пирамида, сегодня первым уроком была геометрия. Я достала учебник, обнаружила, что забыла тетрадь, но все равно не могла ни о чем думать.

Написала Лизе, которая лихорадочно листала книгу, повторяя параграф (хотя наверняка знает его наизусть): «Что случилось?». «Ничего», — ответила она. Некоторое время сидела, уставившись в одну точку, потом дописала: «Ты сегодня не заходила на страницу Насти?».

Меня охватило нехорошее предчувствие. Обернулась на соседний ряд. Настя тоже на меня смотрела, потом поджала губы, шепнула что-то своей соседке Оле, и обе неприятно заулыбались.

Телефонами на уроке пользоваться строго запрещено. Но я потихоньку достала свой, открыла приложение, и только начала набирать Настину страницу в поиске, как меня окликнула Пирамида. Обычно она разговаривает со всеми резко, многие ее боятся, но тут голос звучал почти ласково:

— Саша Восьмеркина, пойдешь к доске? Это не на оценку, ты прошлую тему пропустила, будем вместе разбираться.

Я с ужасом представила, как буду стоять там, на виду у всего класса. Наверное, у меня был очень несчастный вид, потому что Пирамида тут же передумала и вызвала отличника Маркова. Но пока Андрей чертил и считал на доске, она стояла рядом с партой и комментировала задание специально для меня. Я только кивала, пыталась что-то изобразить на чистом листе, который мне сунула Лиза, но ничего не получалось.

Наконец Пирамида отошла к доске, чтобы объяснить новую тему. Я быстро открыла под партой Настину страницу.

Фотография была не очень хорошего качества, но мы стояли под фонарем, поэтому меня все равно можно было узнать. Это было в тот день, когда мы допоздна искали Рича и Олег проводил меня до дома. Так много всего случилось тогда, что я совсем не думала о Насте, живущей в соседнем подъезде. Наверное, она сфотографировала нас в окно своей шикарной квартиры, которой хвастается при любом удобном (а чаще всего — неудобном) случае. На втором фото мы с Коржевым стояли в школе у окна, он спиной, а мое лицо снова видно хорошо. «Я В ШОКЕ», — так начинался Настин пост. Я быстро пробежала глазами, не очень хорошо соображая. Самое мерзкое было, что она как будто напрямую никого не называла, хотя каждому человеку в школе понятно, о ком идет речь. Там было написано, что есть такие люди, для которых нет ничего святого. Которые могут увести парня у сестры, а пока она из-за этого будет лежать в больнице без сознания, завести другого и преспокойно гулять с ним по вечерам.

Это был подлый пост. И все в нем было неправдой. Я не уводила у Риты Коржева. И с Олегом все было совсем не так. И не преспокойно я гуляла вечером, а искала Рича…

Мне хотелось прямо сейчас встать и закричать, чтобы все узнали правду и перестали меня считать такой.

И я знала, что мне никто не поверит.

Урок закончился, все зашумели, начали собираться, а я никак не могла сдвинуться с места. Ноги и руки не слушались. Казалось, как только встану, все сразу обернутся.

— Саш, ты идешь? — окликнула Лиза.

— Ты тоже так про меня думаешь? — я повернула к Лизе экран телефона.

— Нет, что ты, — не очень уверенно начала она, — просто я не знаю, что там у вас вышло с Коржевым в конце концов…

Я не верила своим ушам. Разве моя лучшая подруга не сказала только что, что считает меня обманщицей, разлучницей и чуть ли не убийцей Риты? Я вскочила, попыталась запихнуть вещи в рюкзак, но ничего не получалось, все падало на пол, как мне показалось, со страшным грохотом. В классе опять стало тихо, все смотрели, как я пытаюсь собрать вещи.

— Давай помогу, — Лиза попыталась забрать у меня рюкзак, — но я толкнула ее, швырнула вещи и выбежала из класса.

Не помню, как бежала по лестнице, как прошла через пост охраны. Помню только, что уже около ворот оглянулась на школу и подумала: «Больше я сюда никогда не приду».

 

Глава 23

 

Бабушка раньше тоже работала учительницей математики. Может быть, поэтому она всегда была такая строгая: в неизменных пиджаках, с очень ровно накрашенными губами, бровями-уголками, собранными в «ракушку» волосами, негромким, но очень властным голосом. В детстве для нас с Ритой не послушаться бабушку было гораздо страшнее, чем поссориться с мамой и папой вместе взятыми.

Сейчас напротив сидела она и не она. Лицо казалось совсем другим: мягким, усталым, может, из-за отсутствия макияжа или из-за опущенных вниз уголков губ, которые бабушка часто поджимала — поводы быть возмущенной находились постоянно. Она была еще в ночной рубашке, волосы заплетены в косу. Даже когда мы оставались у нее ночевать, утром она будила нас уже бодрой и одетой. А когда бабушка лежала в больнице, мама как-то сказала папе, что она там всех строит и уже ходила к заведующей отделением с предложениями по улучшению работы персонала. Папа только хмыкнул в ответ.

А теперь она задумчиво перебирала пальцами рыжую шерстку Ромео, разлегшегося у нее на коленях животом вверх, и молча смотрела в окно.

Я тоже молчала. По дороге из школы я придумала тысячу планов мести. Хотела написать под постом что-нибудь такое, что просто уничтожило бы Настю. Удалить из друзей всех, кто сегодня смотрел на меня с таким осуждением, начиная с Лизы. И даже подумала: хорошо бы Рита очнулась, а я вместо нее впала в кому, а еще лучше — умерла. Тогда бы они все пожалели. А может, никто бы и не пожалел, а наоборот, все обрадовались, что так удачно все получилось.

В конце концов у меня разболелась голова, и как будто мыслей в ней не осталось, совсем пусто.

На столе лежали фотографии. Многие из них я хорошо знала, например, вот эту, где мы с Ритой стоим у школы. Она в форме, с букетом, широко улыбается, а я насупленная — завидовала, что она уже идет в первый класс, а мне ждать еще целый год.

А вот другое черно-белое фото я никогда не видела. На нем немного испуганная девочка сидела на кровати рядом с кудрявой, очень худой девушкой. Обе казались знакомыми.

— А кто это? — нарушила я молчание.

Бабушка будто очнулась, посмотрела на фотографию, потом на меня и тихо ответила:

— Это я с сестрой, с Анютой.

Я взяла фото в руки. В детстве бабушка была совсем не похожа на себя обычную. Хотя именно сегодня было что-то общее у нее и этой девочки с двумя косичками, так испуганно смотрящей в камеру. Анюта полусидела в кровати, укрытая одеялом, и обнимала бабушку за плечи. Руки худые, тонкие, даже тоньше, чем у бабушки. Но все равно она была очень красивая. И улыбалась доброй, нежной улыбкой. Еще я поняла, почему она показалась мне такой знакомой: Анюта была похожа на Риту и маму одновременно. Я вспомнила, бабушка как-то упоминала, что у ее сестры тоже были рыжие волосы. Наверное, если бы фотография была цветной, Анюта еще больше походила бы на Риту. А улыбалась совсем как мама.

— Красивая, — сказала я.

Бабушка первый раз улыбнулась:

— Да, очень красивая. От поклонников отбоя не было, по вечерам наш папа дежурил за калиткой, отгонял излишне настойчивых. Все ее любили. А у нее для всех находилось доброе слово. Даже когда заболела, сама всех утешала и поддерживала… Видишь, обнимает меня. Это в больнице, я испугалась, когда увидела, какая она стала худенькая. А всегда была такая шустрая, бодрая, все у нее получалось.

Анюта с фотографии улыбалась мне, а я думала: почему все в жизни так устроено? Почему эта красивая девушка должна была умереть так рано?

Я никогда еще не была на похоронах. Хотя однажды умерла наша соседка, тетя Шура. Она часто стучала в стенку, если мы с Ритой шумели, а потом отчитывала маму, встретив нас на лестничной площадке. И хотя мы ее совсем не любили, было так странно, что больше ее совсем нет. И никто не колотит шваброй (не знаю, почему-то нам с Ритой казалось, что тетя Шура именно шваброй сигнализирует, что нужно вести себя потише).

Я отдала фотографию бабушке:

— Рита на нее похожа.

Бабушка замерла, губы задрожали, потом она уткнулась в ладони и начала раскачиваться из стороны в сторону, сначала медленно, потом все быстрее. Это было очень страшно, и мне даже захотелось выйти из комнаты, чтобы не видеть ее такой. Но внезапно она остановилась, вытерла глаза, выпрямилась и сказала своим обычным голосом:

— Вот что, Александра, ничего такого не думай. Рита сильная, сильнее нас всех вместе взятых. Выберется, и все у нее будет хорошо.

Я кивнула.

Бабушка исчезла в комнате, а через десять минут вернулась умытая, причесанная, в любимом желтом костюме и строго спросила:

— Как дела в школе? Много пропустила? Что проходите по математике?

К горлу опять подкатил ком.

— Нормально дела, только я туда больше не пойду.

— Это еще что за новости?

И я все ей рассказала. Нет, конечно, не все. Я пыталась как можно меньше упоминать Коржева и Олега, но из-за этого история получалось непонятной, выходило так, будто Настя вообще ни с того ни с сего выложила про меня ругательный пост.

А тут еще бабушка снова сжала губы, и я устало подумала, что сейчас и она начнет меня ругать.

— Знаешь что, Саша, — от возмущения ее голос звенел, — запомни хорошенько: существование в мире идиотов никак не должно влиять на тебя. Твоя личная жизнь — это твоя личная жизнь, ни перед кем отчитываться ты не должна, только перед собой, чтобы совесть была чиста.

Я смотрела на бабушку во все глаза. Она не ругала меня, она была на моей стороне. И мне захотелось ее обнять. Но я только сказала:

— Бабушка, давай чаю попьем.

И мы пили чай с малиновым вареньем и «ушками». Ромео мурчал. Анюта улыбалась нам с фотографии.

Я смотрела на нее и на бабушку. И хотя этого не могло быть, мне казалось, что я тоже немножко на них похожа…

А еще вспоминала, как Александр Викторович сегодня сказал: «Время работает против нас…». И в области сердца что-то неприятно царапалось и шуршало.

Глава 24

 

У меня не было даже телефона, чтобы позвонить. Я очень жалела, что бросила вещи в школе. Утреннее тепло сменилось пасмурной погодой, без куртки было прохладно. Но вернуться в школу я не могла.

Попросила у бабушки сто рублей, дошла до остановки и поехала в больницу. Ни разу не приезжала туда сама, даже не знала, пустят меня или нет. Но, наверное, если сказать, что Александр Викторович разрешил приезжать, пустят.

На скамейке перед входом было пусто. От Олега ничего не слышно со вчерашнего дня. Сейчас он, наверное, в школе. Посмотрела на соседний корпус: интересно, как там его мама? И не поверила своим глазам: на ступеньках стоял Олег. Я так обрадовалась, что побежала к нему через весь двор.

— Привет, — он тоже радостно заулыбался. — А я думал, ты на занятиях, трубку не берешь, на сообщения не отвечаешь.

— У меня телефон в школе остался. И остальные вещи тоже.

— Почему? — удивился Олег.

Мне не хотелось пересказывать все это еще раз. Я попросила у него телефон, нашла Настину страницу и показала злосчастную публикацию.

— Да уж, — сказал он только. А я то надеялась, он скажет что-нибудь такое, чтобы я окончательно поверила, что все это больные фантазии Насти, а не правда.

— Как мама? — спросила я после неловкой паузы.

— Хорошо, вообще ее сейчас выписывают, так что поедем домой, — снова улыбнулся он. И тут же опять стал задумчивым.

— Здорово, поздравляю. Ладно, я, наверное, пойду. Хочу попробовать к Рите зайти, только не знаю, пустят меня или нет.

— Пойдем, я тебя провожу.

Мы почти дошли до двери, когда Олег резко остановился.

— Это, конечно… В общем, я даже не знаю, как сказать. Наплюй на них, Саш. Ни эта Настя, ни другие просто не понимают, что это такое, когда родной человек в больнице лежит. Постарайся про них не думать, ладно? — и он взял меня за руку.

А рука у него была теплая.

И я вдруг перестала чувствовать свою, совсем.

И боялась на Олега посмотреть.

Мы так и дошли до ступенек, и мне казалось, будто это не со мной все, а какой-то фильм, который со стороны смотрю.

— Я тебя тут подожду, если еще не нужно будет мамины вещи спускать, хорошо? — он так серьезно на меня смотрел, а я не знала, куда деть глаза.

Мы разжали руки. Я зашла в больницу и посмотрела через стекло фойе. Олег стоял у порога, и когда я его увидела, руке снова стало тепло. И душе — тоже.

 

Глава 25

 

Никуда меня, конечно, не пустили.

— Не положено, — сегодня на посту был новый охранник. Он даже нашел нашу фамилию в списках, но сказал, что детям можно только в сопровождении взрослого.

Я попыталась объяснить про Александра Викторовича, но он только плечами пожал:

— Ничем не могу помочь, дочка. Начальников тут много, а достанется мне. Не могу я тебя саму пропустить.

Он не кричал и не ругался, поэтому мне было вдвойне стыдно, что я решила его обмануть. Я сказала, что мама вот-вот должна прийти, и стала усиленно делать вид, будто кого-то жду. Параллельно внимательно следила за охранником, надеясь, что он куда-нибудь уйдет и я успею проскользнуть в отделение.

 Наверное, нужно было просто поехать домой и попросить родителей свозить меня к Рите. Но мне казалось важным именно сейчас к ней попасть, пока я решилась.

Довольно долго так просидела, но в конце концов сдалась и вышла во двор. К моему удивлению, Олег все еще был там. Он сидел на той самой скамейке, а рядом с ним — женщина в синем плаще, голова обмотана красивым синим платком с узорами. Олег подбежал:

— Ну что, прошла?

— Не пустили.

— Жалко. А маму выписали. Пойдем, я тебя с ней познакомлю.

А она уже сама шла к нам. Шла медленно, но это ей даже подходило — она была такая яркая, необычная, как известная актриса или певица, которая идет по красной дорожке.

— Это Саша, мам.

— Привет, Саша. Мне кажется, я тебя хорошо знаю, хоть и видимся мы впервые. А меня зовут Полина. Получилось зайти к Рите?

Она, видимо, и вправду все обо мне знала. И никто из взрослых никогда не представлялся просто по имени.

— Нет, не пустили, — сказали мы с Олегом одновременно, что почему-то развеселило Полину. Но она тут же решительно сказала:

— Сейчас все сделаем. Посмотришь пока за вещами, Олеж?

Мне было ужасно неловко, ее только что выписали, а тут я со своими проблемами. Я даже почти рассердилась на Олега, что он все рассказал, но сегодня сердиться на него получалось особенно плохо.

И я не знала, что говорить охраннику. Что это моя мама? Я ведь наврала, что ее жду. А вдруг он попросит показать документы?

Но мне ничего говорить не пришлось.

— Здравствуйте, дорогой, — Полина так радостно ему улыбалась, что я сначала подумала, будто она его знает. — Ну и погодка, правда? То лето, то осень… Мы к Маргарите, ну, вы в курсе. Отметьте у себя в журнале, пожалуйста, а мы пойдем, очень торопимся.

Она еще раз приветливо кивнула ему и легонько подтолкнула меня к двери. Я не сразу сообразила, что нужно идти быстрей, пока у охранника не появились вопросы, но он завис еще сильней, чем я.

За дверью Полина взглянула на от руки нацарапанное объявление на дверях лифта: «Не работает», потом — на крутую лестницу и покачала головой:

— Нет, пожалуй, эту высоту мне не осилить. Дальше сама пройдешь?

— Да, спасибо. Может быть, вы пойдете? Олег ждет. И вас же только выписали…

— Олегу не привыкать. И, думаю, он сам хочет тебя дождаться. А я, да, только выписалась, поэтому хочу немедленно увидеть как можно больше новых мест, вот, например, в этом корпусе я еще никогда не была.

 Она говорила серьезно, но в глазах плясали веселые искорки.

— Тогда я быстро.

— Не торопись, побудь сколько нужно.

Я пулей взлетела на третий этаж, отдышалась, взяла у входа бахилы и в отделение зашла очень тихо.

— Сейчас узнаю, — на посту была молодая улыбчивая медсестра. Она прошла в Ритину палату и, выйдя, махнула мне рукой.

— А ты чего одна? — спросила она шепотом.

— Мама уже была сегодня. Но меня там, внизу… ждут.

— Хорошо, заходи, только быстро, буквально на пару минут. И не пугайся, ладно?

Я хотела сказать, что сегодня как раз не боюсь увидеть Риту, но зашла в палату и поняла, что она не это имела в виду: на одной из кроватей громко стонала девушка, над ней склонилась медсестра.

Очень хотелось закрыть уши, чтобы не слышать этого больше. Но в двух шагах от меня была Рита…

Я подошла близко, стараясь двигаться бесшумно, чтобы ничем не помешать.

Я так и не знала что сказать Рите.

Лицо у нее стало совсем худым, щеки запали. Но все-таки это была Рита. Рита. Живая, настоящая.

До этого мне все время казалось, что Рита просто уехала на очередные соревнования, а здесь, в больничной палате, лежит кто-то другой, отдаленно на нее похожий.

Я не знала, можно ли до нее дотрагиваться, но медсестра все еще стояла у кровати девушки, которая перестала стонать, слышно было только, как громко и прерывисто она дышит, поэтому наклонилась, провела пальцами по Ритиной теплой руке и так же бесшумно вышла.

Пока снимала бахилы, услышала, как медсестра на посту говорит кому-то:

— Да, сестричка девочки. 13 лет всего, такое горе…

— Получилось? — Полина поднялась мне навстречу.

Я кивнула. В ушах все еще стояла прерывающаяся стонами ватная тишина реанимации.

Она вдруг молча меня обняла, и мы постояли так немного.

— Хочешь, поедем к нам? — предложила Полина.

— Нет, мне домой нужно. Я телефон забыла, родители будут волноваться.

— Тогда мы тебя подвезем.

Во дворе накрапывал дождик, и Олег переместился под большое дерево.

— Увиделась?

— Да…

Полина отошла в сторону, чтобы вызвать такси.

— Поговорила с ней?

— Нет, просто чуть-чуть постояла.

— Тоже хорошо.

— Да… Знаешь, там одна девушка так страшно стонет в палате. А один раз мы с папой видели, как кого-то везли на каталке без сознания…

— Знаю, — Олег посмотрел в сторону, — я однажды пришел к маме, а ее соседке по палате резко стало плохо. Только что смеялась вместе с нами, чай пила, а тут внезапно начала кричать, увезли в реанимацию. Но потом ей лучше стало. Она даже заходила к маме.

— Такси будет минут через десять, — объявила Полина. — Пойдемте потихоньку к воротам? Олеж, мне кажется, Саша замерзла.

Он слегка покраснел, быстро стянул свою толстовку с капюшоном и, несмотря на протесты, протянул мне.

Я и вправду замерзла, а толстовка была такой же теплой и уютной, как рука Олега.

Мы медленно пошли к воротам.

— Бегите вперед, под навес, — предложила Полина, — а то промокнете из-за меня.

Но мы, конечно, никуда не побежали, а так и шли с ней рядом до самых ворот. Полина расспрашивала про моих родителей, про Риту, про то, как Рич воспринял возвращение домой. И разговаривать с ней было так просто и легко, как будто я и вправду сто лет ее знаю.

Они довезли меня до дома, Полина на прощание несколько раз настойчиво приглашала приходить в гости, и только уже выйдя из машины, я поняла, что забыла сказать ей спасибо за то, что помогла увидеться с Ритой. А еще забыла отдать Олегу его любимую толстовку.

 

Глава 26

 

Лизка сидела на диване рядом с моим рюкзаком, возмущенная и хмурая.

Наверное, из-за ее присутствия мне не очень досталось от мамы. Когда я появилась на пороге с Олеговой толстовкой под мышкой, мама изо всех сил постаралась сдержаться:

— Саша, а можно не исчезать постоянно? И брать с собой телефон? — сказала она только.

— Я у бабушки была, — поспешно сказала я. — А телефон в школе забыла.

— Лиза мне сказала. Она тебя ждет в комнате.

День опять получился слишком длинный. Даже не верилось, что разговор с Александром Викторовичем был сегодня утром. И школа, и бабушка, и улыбка Анюты, и рука Олега, и платок Полины, повязанный как тюрбан… И Рита…

Не хотелось мне с Лизой разговаривать. И с какой стати она вообще решила, что может теперь просто так заявляться ко мне домой?!

— Чего тебе? — спросила я, как только зашла в комнату.

Лиза возмущенно откинула с плеча косичку.

— Вещи твои принесла.

Это было совсем невежливо, но я была так зла на нее. Села к Ричу на пол.

— Ну, принесла и принесла, а чего сидишь?

Лиза вскочила и направилась к двери. Но остановилась.

— Знаешь что, Саша…

— Не знаю и не хочу.

Она сделала еще шаг и снова остановилась.

— Между прочим, Сережа из-за тебя подрался. А Коржев заставил Настю удалить пост.

Информация была слишком необычной, чтобы делать вид, будто мне совсем безразлично.

— Сомнительно, чтобы Сережа умел драться, — буркнула я.

— Еще как умеет, — с гордостью сказала Лиза и присела на краешек дивана.

— А чего ты так радуешься? По-моему, ты говорила, что драка — самый нецивилизованный способ выяснения отношений. Да и вообще, драться с Настей — полный бред.

— Не с Настей, конечно, — Лиза даже руками всплеснула, — подрался он с Игорем, который после твоего ухода стал говорить, что все это правда, раз ты так сбежала. Ну, и еще всякое про тебя… Я сказала, чтобы он немедленно взял свои слова обратно. А Игорь ответил, что я сама такая, раз тебя поддерживаю. А Сережа ему вмазал как следует. Потом их разняли, но у Игоря теперь здоровый синяк!

Наверное, ее подменили. По крайней мере, прежняя Лиза никогда бы не стала радоваться, что кто-то кого-то побил. И, честно говоря, подрался-то Сережа, вовсе не из-за меня… Но тот факт, что не все в школе меня ненавидят и считают предательницей, немножко подбодрил. Хотя я и решила твердо, что вообще не буду обращать ни на кого внимания.

— А потом Ираида Георгиевна повела их к завучу, — Лиза подвинулась еще ближе, — остальные стали спорить, кто прав, кто виноват, а тут заходит Коржев. Подошел к Насте и прямо при всех ей сказал, что если она не удалит этот пост, он подаст в суд за использование без разрешения личных фотографий. Настя перепугалась, конечно, по-моему, больше от того, что сам Коржев с ней разговаривает, еще и таким тоном.

— Значит, она удалила все?

— Да, прямо тут же, при нем.

Я с облегчением выдохнула. Как бы я ни старалась себя убедить, что мне все равно, этот дурацкий пост как будто застрял в голове, и выкинуть его не получалось.

Лиза села рядом, довольный Рич перевернулся на спину и подставил ей живот.

— Неужели ты подумала, что я поверила во все Настины выдумки? Я просто имела в виду, что так и не поняла, что там у вас с Ритой случилось из-за Коржева и почему она с тобой не разговаривала.

 Я вздохнула.

— Вообще-то, я с ней… Рита узнала, что я прочитала их переписку, и мы стали ссориться. Она мне сказала кое-что… очень обидное, и я решила с ней не разговаривать больше. Рита потом хотела помириться, объясняла, что они с Коржевым еще с весны стали встречаться, но решили все в тайне сохранить, не хотели, чтобы вся школа обсуждала. А в конце лета поссорились, и она перестала отвечать на его звонки и сообщения. Тогда он решил через меня хоть что-нибудь о ней узнать. А может, хотел ее позлить, не знаю. В общем, в любом случае — со мной общаться он начал из-за Риты.

А я решила ей отомстить. Помнишь, по школе были разбросаны записки: «Рита Восьмеркина встречается с Коржевым»? Это я написала. Потихоньку везде оставляла — на партах, в раздевалке, на подоконниках. Наверное, это глупо… Но больше всего мне было обидно, что Рита даже толком не рассердилась, хотя я и раскрыла их тайну. Все равно все бы узнали рано или поздно. Странно, что им вообще так долго удавалось прятаться, от Машки, например.

В общем, Рита хотела помириться. Даже перед тем, как с ней все это случилось, но я так злилась из-за тех ее слов, что сказала: «Я больше никогда не буду с тобой разговаривать»…

Я запустила руки в теплую шерсть Рича, и он яростно заколотил хвостом. Перед глазами так и стоял огорченный Риткин взгляд. Последний Риткин взгляд.

— Что же она тебе такого обидного сказала? — помедлив, спросила Лиза.

 Можно было не отвечать. Но это как с Ритой и Коржевым — я была уверена, что рано или поздно все узнают, поэтому набрала побольше воздуха:

— Что я ей не родная сестра, потому что меня удочерили.

Лиза тихо ойкнула, а еще сзади раздался какой-то звук. Я обернулась: на пороге комнаты стояла мама с двумя стаканами сока в руках.

 

27 глава

 

Стук в дверь повторился.

— Саша, открой, пожалуйста. Давай поговорим.

Я молчала. С того момента, как мама, явно все слышавшая, вышла из комнаты, а Лиза быстро распрощалась, прошептав напоследок: «Позвони» — я впала в какое-то оцепенение. Закрыла дверь изнутри и просто сидела около нее, слушая, как периодически подходит мама, как тихо скребется и поскуливает ничего не понимающий Рич.

Потом наконец очнулась, открыла шкаф и начала собирать вещи в небольшой чемодан, с которым ездила на море. И от этого должно было быть горько — сколько радости приносили всегда летние сборы и как отличались они от того, что происходило сейчас. Но я как будто совсем ничего не чувствовала.

Достала блокнот, подумала, кинула его в мусорку. Пора прощаться с этими наивными сказками.

Наверное, я совсем сошла с ума, если решила, что родители дадут мне так просто уйти. И куда бы я могла пойти? В голову приходили только Полина с Олегом. Она ведь приглашала заходить почаще…

В одном я была уверена: как только мама с папой поняли, что я знаю, все закончилось безвозвратно. Объяснить это было невозможно. Первая часть мира посыпалась, когда я впервые увидела свидетельство, вторая — теперь.

Стук стал более настойчивым.

— Саша, — окликнул папа, — если ты сейчас не выйдешь, мне придется сломать дверь.

Наверное, мама ему позвонила, чтобы приехал. Я вспомнила папины слезы утром и сама заплакала. Сколько хороших моментов у нас было в этой комнате. Когда родители заходили утром с тортом и шариками в наши дни рождения. Когда папа принес с работы старый диапроектор и мы, лежа на полу, смотрели на потолке какие-то мультфильмы, и Рич лаял каждый раз, когда картинка подергивалась. Сколько наших с Ритой отражений помнило большое зеркало: этим летом, перед походом к Маше на день рождения, где должны были собраться почти все знакомые, мы перемерили всю одежду, и мама терпеливо комментировала каждый новый выход, несмотря на наши стоны, что надеть совершенно нечего, и претензии, что у другой одежда гораздо лучше. И все-таки это было весело, в конечном итоге мы с Ритой чувствовали себя необыкновенно красивыми, особенно после того, как мама предложила каждой выбрать один из ее кулонов.

Теперь все это казалось таким далеким. И было ли вообще?

— Саша, я захожу, — крикнул папа.

Дверь затряслась, взвыл напуганный Рич, мама заплакала. Со второй попытки хлипкий замок не выдержал, с треском вылетел, дверь распахнулась.

Все трое смотрели на меня, а я стояла у раскрытого чемодана с джинсами в руках и уже ничего не понимала.

 

28 глава

 

Глаза слипались, но я боролась со сном — хотелось растянуть эти минуты: папино лицо напротив, кружки, пахнущие имбирным чаем, тепло маминых коленей, к которым я прижалась щекой, и головы Рича, забравшегося на диван и свернувшегося у меня в ногах, шум дождя, потемневшая комната, освещенная только фонарем с улицы.

Говорить больше не хотелось, но в голове постоянно крутились обрывки самого долгого в жизни разговора с родителями.

На краю стола лежало свидетельство об удочерении. Как меня пугала эта зеленая бумажка раньше… И почему же я не понимала: в ней рассказывается, как меня выбрали самые лучшие в мире родители.

— Ты правда думала, что мы от тебя откажемся? — спрашивала мама уже после того, как схлынул первый поток слез и сбивчивых объяснений, меня с трудом оттянули от чемодана, усадили, заставили выпить теплого чаю, который проливался, потому что у меня тряслись руки.

Я кивнула.

Папа устало потер глаза:

— Саш, это даже нелогично, не говоря уже обо всем остальном: по-твоему, мы двенадцать лет тебя очень любили, а как только ты узнала, что приемная, сразу же перестали. Так, что ли?

Я молчала, потом собралась с силами.

— Рита сказала, что я ей не сестра. И я подумала, может, и вы так считаете. А просто из жалости…

Мама зажмурилась, как будто от боли.

— Я уверена, что она совсем не это имела в виду. Или, может быть, вы слишком сильно поссорились.

Я подумала над мамиными словами и вспомнила, что вообще-то я первая сказала: «Значит, ты мне больше не сестра». А она ответила, что я ей и так не сестра.

— В любой семье бывают ссоры. Знаешь, как мы ссорились с Пашкой, твоим дядей? Бились насмерть. И ничего. Теперь вот живем далеко, и мне его очень не хватает. И это не только у братьев и сестер так. Но на то мы все и близкие люди, чтобы не только через хорошее, но и через плохое проходить вместе.

— Да, — мама рассеянно гладила меня по голове. — Это правда. У нас с папой тоже бывают разные периоды, но вы с Ритой можете не сомневаться, что мы очень любим вас и нашу семью…

А потом я спросила самое трудное.

— Она умерла, когда тебе всего несколько дней было, — ответила мама. — Рите тогда был год, я приехала в роддом к своему врачу, она окончательно подтвердила, что у меня больше не может быть детей. А еще я случайно узнала, что роддом готовится передать в дом малютки девочку, у которой умерла мама. И я сразу поняла, что ты к нам пришла.

— Мы почти ничего о ней не знаем, — добавил папа, — кроме того, что она была совсем молодая, всего на несколько лет тебя старше. И она была сирота, выросла в детском доме.

— Прости, что не рассказали, — мама прижалась губами к моему виску, — конечно, мы собирались, просто немного позже. Каждый имеет право знать о своем прошлом. Для нас не имеет никакого значения, как ты появилась в семье. Ты наша очень любимая дочка. Надеюсь, и мы для тебя мама и папа. В любом случае.

— Давайте ложиться, — предложил папа после долгого молчания, — засиделись мы сегодня.

 — Спасибо, что меня выбрали. Я бы тоже вас выбрала, обязательно, — сказала я уже в дверях. — И, мам, я сегодня к Рите ездила. Просто так.

 

 

29 глава

 

Рита снова бежала длинному узкому коридору. Иногда она замедлялась, оглядываясь по сторонам, но тут же какая-то сила толкала вперед.

Я подскочила в кровати, все еще пыталась ее догнать… Заворочался Рич, заскулил во сне, задергал лапами, будто тоже бежит за кем-то.

Включила настольную лампу, тихо — не хотелось беспокоить и без того уставших родителей — подошла к Риткиному столу. На моем всегда был творческий беспорядок («Будем так это называть», — вздыхала бабушка), а у нее и сейчас все было как всегда: сложенные стопочкой учебники и тетради, планшет в голубом чехле, аккуратно свернутые наушники. Над столом несколько фотографий с соревнований, карточка из фотобудки — дурачатся с Машкой, а еще наше фото четырехлетней давности: первая прогулка с Ричем, обе держимся за поводок, наверное, спорим, кто поведет…

И вдруг поняла, как сильно я соскучилась по ней.

Как в далеком детстве. Когда Рита первый раз уехала на соревнования, а я осталась с родителями. В последнее время я радовалась, что комната в моем полном распоряжении, когда Ритка уезжает: можно позвать Лизу с ночевкой, или включить музыку — какую хочется, или просто поваляться с Ричем. А тогда не находила себе места все выходные: играть не хотелось, и даже поход в парк аттракционов не слишком меня развеселил. Я привыкла, что Рита всегда рядом, а тут мы впервые разделились.

Она тогда вернулась веселая и очень гордая: заняла третье место. И мне стало еще обидней — Рита как будто совсем не соскучилась по дому, наоборот, только и говорила, как понравилась ей поездка. Кажется, тогда я впервые почувствовала, что кроме наших общих семейных дел у каждой будет и что-то свое… Потом началась школа, разные классы, разные подруги, Ритины соревнования, поездки…

И все-таки мы всегда были рядом.

Я вернулась к своему столу, достала из корзины блокнот, вытащила любимую черную ручку.

«Здравствуй, Рита», — вывела я неуверенно и остановилась. Вот бы она смеялась. Мы никогда в жизни так друг с другом не разговаривали. Зачеркнула и начала заново: «Рита, привет! Решила рассказать, что тут у нас происходит, чтобы тебе не было так скучно ждать возвращения домой.

Начну с не очень хороших новостей…».

Тут я опять остановилась. Можно ли ее тревожить? Ведь про больных обычно говорят, что им нельзя волноваться. Но мне все-таки показалось, что Рита хотела бы знать, что у нас творится.

«На днях убежал Рич. Представляешь?! Выскочил в открытую дверь и где-то бегал почти два дня. Я обошла все соседние дворы. А он, оказывается, ночевал в чужой квартире, девочка Эля его подобрала. Я потом тебя с ней познакомлю, она странная, но, думаю, тебе понравится».

Кстати, я совсем забыла отдать Олегу телефон для Эли. Трудно удержать все в голове, когда все время что-то происходит.

Дальше писать стало сложнее.

«Честно говоря, дела без тебя у всех идут неважно. Постоянно что-то случается. Но ты не волнуйся. За последние дни я поняла: даже когда кажется, что мир рушится, обязательно происходит и что-то хорошее. И нужно не только ждать, когда это хорошее произойдет, но стараться и самому создавать радость, искать ее во всем. Так мне сказал сегодня очень хороший человек. Он, кстати, твой врач. И ты точно скоро выздоровеешь, раз именно он тебя лечит.

Еще я познакомилась с одним парнем. Олег зовут. Он мне помог Рича найти. А его мама лежала в больнице, в соседнем корпусе с тобой. Она очень сильно болела, а вчера уже выписалась домой. И она тоже говорит, что даже самые плохие события в нашей жизни — тоже жизнь.

А насчет того документа, который ты мне показала… Я поговорила с мамой и папой… Иногда неважно, что там написано в этих бумажках. Может быть, ты злишься на меня из-за Коржева (прости, что всем рассказала) или вообще не хочешь быть моей сестрой. Я пойму. Но для меня все равно ты — самая настоящая сестра. И мама с папой — настоящие родители. Они меня когда-то выбрали, взяли в семью. И я вчера поняла, что как будто отказывалась от них, от тебя, от бабушки в последние дни. А теперь тоже всех вас выбрала, потому что вы и есть мои самые настоящие близкие люди.

В школе по тебе все скучают. Учителя спрашивают, как ты. Коржев грустит, Машка ревет часто. Рич тебя ждет.

И я очень скучаю.

Так что возвращайся к нам скорее».

Сто лет так много не писала. Пальцы онемели.

А еще я почувствовала, как где-то в области сердца у меня загорелся маленький теплый огонек. Как маячок на острове.

Олег был прав: стоило написать это письмо.

И Александр Викторович бы прав: вот он, этот островок, в котором у меня накопилось достаточно сил, чтобы поделиться ими с Ритой.

 Я походила по комнате. Спать не хотелось. Тревожно не было, но сердце стучало так сильно, и какая-то мысль бродила в голове, не давала покоя.

Перечитала последние строки письма. А ведь это было правдой: Риту любили и ждали очень многие в школе, и ее друзья с гимнастики, и мы все дома, конечно.

И тут меня осенило. Включила телефон, зашла на свою страницу и, волнуясь, начала набирать текст.

«Всем привет! Вы знаете, что моя сестра Рита сейчас лежит в коме. Многие спрашивали, нужно ли чем-то помочь. Один очень хороший человек сказал мне, что если накопил в себе силы и готов ими поделиться, можно сделать это любым способом. А другой хороший человек посоветовал написать Рите письмо, чтобы она чувствовала, что я ее жду и люблю.

Если вы хотите поддержать Риту, просто напишите ей письмо. Я могу принести ваши письма в больницу. Только пишите поскорее, потому что время работает против нас».

Наверное, получилось не очень понятно, но я все-таки отправила этот пост к себе на стенку, прикрепив Риткину фотографию, на которой она сидит в листьях, таких же задорно-рыжих, как ее распущенные волосы.

И тут мне ужасно захотелось спать. Уже проваливаясь в сон, я вспомнила, как мама сказала: «Ты наша очень любимая дочка». Маячок приветливо подмигнул и загорелся еще ярче.

 

  30 глава

 

Я забыла включить будильник на телефоне и чуть не проспала.

Хорошо, что мама разбудила.

Правда, все равно было уже много времени, так что пришлось завтракать на бегу.

Сегодня мне обязательно нужно было в школу. Хоть я и поклялась вчера больше никогда сюда не приходить.

Но вдруг кто-то захочет уже сегодня передать письмо для Риты? И еще я хотела рассказать учителям о своей затее. Не всем, конечно, только тем, кто, как мне кажется, мог бы откликнуться.

Папа повез маму в больницу, а я побежала на в школу.

На середине дороги пиликнул телефон.

«Доброе утро, Саша, — писал Олег. — Идея с письмами для Риты — очень крутая. Мы с мамой тоже обязательно напишем».

Стоп. Откуда Олег знает про письма? Может, все-таки решил завести страницу и нашел меня?

Я прибавила шагу — не хотелось опаздывать. Но все равно, когда зашла в класс, все уже сидели на местах, а Ольга Ивановна выводила на доске тему урока. И опять как по команде все молча на меня уставились. Наверное, еще не забыли вчерашнее. Только Настя смотрела в учебник и даже не повернула голову.

Лизка под партой сжала мою руку и шепнула: «Ты такая молодец». Не знаю, что она имела в виду, но это было гораздо приятней, чем вчерашнее начало дня.

— Good morning! — скучным голосом начал диалог вызванный к доске Леша.

 — Good morning! Can I help you? – бодро подхватила Оля.

И пока Леша мучительно соображал, чем она может ему помочь, Лиза не выдержала.

— Вот, — торжественно шепнула она, — написала.

Я открыла аккуратно свернутый листок бумаги и успела прочитать: «Дорогая Рита! Когда я увидела Сашино сообщение, мне сразу…». И быстро свернула. Это ведь было чужое письмо.

А Лиза прямо светилась от радости. Когда бесконечный урок английского закончился, она затараторила:

— Это гениальная идея. Как здорово ты придумала!

Ну, вообще, строго говоря, это Олег придумал. А я просто решила передать его идею остальным.

— Папа говорит, что материальность мысли уже доказана научно, — продолжала взволнованно трещать Лиза. — Значит, если столько человек одновременно пожелает Рите здоровья, она обязательно выздоровеет.

— Так твои уже в курсе?

— Конечно, они вечером тоже напишут для Риты. Я тебе завтра передам.

Подошел Сережа и как всегда молча протянул мне небольшую сложенную вдвое записочку.

Я сказала «спасибо» и убрала ее в боковой карман, где уже лежало письмо от Лизы.

Следующим уроком была физкультура. Когда я шла к раздевалке, меня остановила Машка и начала торопливо выгребать из сумочки один за другим сложенные тетрадные листочки.

— Вот, это от нашего класса. Прикинь, Пирамида разрешила желающим прямо на уроке написать. И даже листы из тетрадки вырвать. Сегодня точно снег пойдет. Кажется, все теперь. Еще Даша хотела, но она попозже тебе сама отдаст. Вместе с маминым.

Я растерянно сжала в руках стопку писем.

— А откуда Пирамида знает?

— Как откуда? — Машка округлил глаза. — Все уже знают, весь город, наверное, — быстро чмокнула меня в щеку и убежала.

Я достала телефон, открыла свою страницу и в первую минуту ничего не могла сообразить: под постом было штук сто комментариев, а количество репостов перевалило за пятьсот. Быстро пролистала список: мою просьбу опубликовали не только в группе школы, но и в самых крупных городских пабликах. Риткина фотография теперь была на страничках сотен неизвестных мне людей. И эти же люди успели за ночь и утро написать мне пятьдесят семь сообщений. Точнее — не мне, а Рите. Большая часть из них начиналась словами: «Дорогая Рита!».

Внезапно мне стало страшно. Что скажет мама? Они с папой сто раз повторяли нам, что нельзя отвечать на сообщения незнакомых людей в сети и выкладывать слишком много своих фотографий.

И тут я увидела Танечку, которая неуверенно шла ко мне от спортзала. Выглядела она по-прежнему не очень хорошо. Глаза были уставшие, красные. Я только сейчас поняла, что она, наверное, все это время считает себя виноватой в том, что произошло.

— Здравствуй, Саша, — сказала она дрожащим голосом. — Возьми. Для Риты.

И руки у Танечки тоже дрожали.

Я взяла плотный белый лист, исписанный ровным, красивым почерком.

Нужно было что-то сказать.

— Я вчера была у Ритиного врача, и он сказал, что это все у нее очень давно развивалось. И никто не мог предугадать, что такое случится, потому что некоторые болезни долго никак себя не проявляют.

Она кивнула, немного постояла рядом со мной. Кивнула еще раз, как будто самой себе, и тихо сказала:

— Иди переодевайся, скоро звонок.

31 глава

 

А потом стало происходить что-то очень странное.

На следующий день учителя опоздали на первый урок, потому что вместо педсовета писали в учительской письма для Риты. Лилия Васильевна торжественно мне их вручила. Глаза у нее и секретарши Елены Игоревны были красные.

А на последнем уроке директор снова вызвала меня в кабинет и отдала уже целую коробку — оказывается, многие другие школы откликнулись на мою просьбу.

В нашей школе каждые десять минут кто-нибудь заглядывал в класс и просил меня на минуточку, а на переменах я успевала только дойти до следующего кабинета, останавливаясь на каждом шагу. В конце концов завуч по внеклассной работе Роман Валерьевич поставил в фойе красивую коробку с сердечком, в которую обычно опускали валентинки 14 февраля. Теперь на ней была табличка: «Письма для Риты». И к концу дня мы достали штук сто. Конечно, нашлись умники, которые бросали в коробку листочки с неприличными рисунками и надписями. Зато некоторые письма были подписаны печатными буквами — значит, даже первоклашки решили поучаствовать.

Коржев остановил меня на выходе из школы и предложил помочь донести коробку. Мы не разговаривали почти три недели и теперь тоже неловко молчали. Уже около дома он достал из рюкзака запечатанное в конверт толстое письмо и протянул мне.

— Если хочешь, я не буду его читать Рите, просто положу рядом, — сказала я, слегка покраснев — вспомнила эпизод с их перепиской.

— Нет, ничего, прочитай, — ответил он, тоже смутившись. — Рита тебе доверяла… Доверяет. Она мне сама говорила.

Я быстро кивнула — для меня это было очень важно, но думать об этом было слишком трудно.

Мама с папой узнали обо всем еще вчера. Сначала папе все это совсем не понравилось, но он прочитал несколько писем из интернета и теперь остался дома, чтобы отвечать на комментарии и вопросы. Очень многие предлагали помощь, советовали больницы в других городах, куда Риту можно было бы перевезти. Были и те, кто писал гадости. Что я ловлю хайп на всем этом. Что мы хотим денег. Особенно после того, как кто-то сделал подставную страницу для сбора средств на лечение.

В общем, пока папа разбирался с хорошими и плохими откликами, а я собирала письма в школе, мама поехала в больницу, а потом встретилась в городе с желающими передать свои послания. В спортивной школе накануне тренировка началась с того, что вся Ритина группа и многие другие написали письма. Бабушка попросила маму зайти: она тоже написала письмо. И ее многочисленные подруги.

Все, что мне присылали в личные сообщения, я пересылала Олегу (пришлось ему все-таки завести страничку). Дома они с мамой распечатывали письма, чтобы вечером я забрала сразу все. Мне стали приходить сообщения из других городов. Наверное, теперь полстраны знает Риту в лицо. Я подумала: чтобы прочитать все это, мне понадобится сидеть рядом с ней с утра до вечера. Представляю, как обрадуется медсестра, особенно та, что была в первый день…

Вечером мы сидели у Олега в комнате — он распечатывал последнюю партию сообщений, которые я ему переслала, а я сворачивала письма и складывала их в коробку. На столе журчал водопад, Олег говорил про их клуб, про Григория Ивановича, про свои любимые мосты. Потом Полина позвала нас пить чай с тортом, и рассказывала про всякие смешные письма, которые приходят к ним в редакцию. И мы все смеялись чуть ли не до слез, пока Полина внезапно не устала. Она старалась этого не показывать, но было видно, что у нее совсем не осталось сил. Олег помог ей дойти до кровати, я убрала посуду и засобиралась домой.

— Я тебя провожу, — сказал Олег.

— Не надо, оставайся с мамой, — сказала я тихо, чтобы Полина не услышала.

Он расстроился, но видно было, что оставлять маму одну ему не хочется.

Я смотрела на его взъерошенные темные волосы, карие глаза, прямой нос… Они были очень разные с Полиной. Наверное, Олег похож на своего папу. Точнее на какого-то человека, о котором он коротко сказал:

— Отца у меня нет.

— Умер? — робко спросила я.

Он отвернулся.

— Вообще нет.

Больше спрашивать не стала.

А сейчас опять почувствовала то же самое: как будто он мне родной человек. Не брат, но в общем… И я очень быстро поцеловала его в щеку. Только перед этим зажмурилась, так что вышло — не поцеловала, а ткнулась носом. Глупо вышло. Глупо.

— Удачи тебе завтра. И большой привет Рите, — серьезно сказал Олег. И тоже поцеловал меня в щеку. Только у него вышло не глупо.

Я спускалась по лестнице и зачем-то держалась рукой за лицо. А когда вышла из подъезда, увидела Элю. Она сидела на скамейке и очень мне обрадовалась.

— А я тебя жду или Олега. Он мне рассказал про твою сестру, я тут написала кое-что.

Она протянула примятый листок, на котором было написано несколько строчек и нарисована собака.

 — Это ваш пес, — пояснила Эля. — Я подумала, что он тоже захочет передать письмо для Риты.

— Давно ты тут сидишь? Уже поздно.

 — Нет, недавно, — беспечно ответила она. — Часа три.

— Что же ты не…, — начала я, осеклась и открыла рюкзак.

— Вот, держи, — я протянула свой старый телефон. — Там симка есть, так что можешь звонить.

 Эля с недоумением смотрела на телефон.

— А кому я буду звонить? — с любопытством спросила она.

Я задумалась, потом вбила свой номер и Олега.

— Теперь можешь нам позвонить в любой момент. Умеешь пользоваться?

— Умею. У мамы такой есть.

Она набрала мой номер и радостно засмеялась, когда у меня на экране высветился номер, и я записала ее имя.

— А тут есть диктофон? — неожиданно деловито спросила она.

Я покопалась в настройках и показала ей программку.

— Зачем тебе диктофон?

— Я люблю петь и записывать разные песни, только маме это не нравится.

— Ладно, мне пора. И тебе тоже домой надо, наверное.

Но пока я шла к арке, Эля так и стояла у подъезда с телефоном в руках и напевала.

В нашем почтовом ящике что-то белело. Я открыла незапертую дверцу (бабушка вечно ругалась из-за этого и говорила, что кто угодно может взять почту. А папа отвечал, что если найдутся желающие забрать наши счета, он будет только рад). Это была большая открытка с подписью: «Дорогая Рита! Твои соседи будут очень рады, когда ты снова переступишь порог нашего дома. Выздоравливай!»

А еще там было запечатанное письмо и приколотая к нему записка: «Мне плевать, что ты там думаешь, но я ничего плохого Рите не желаю. И тебе».

Сначала я хотела сразу выкинуть это письмо, но потом передумала: вот Рита удивится, когда узнает, что благодаря ей даже в Насте проснулось что-то хорошее.

 

32 глава

 

Первым узнал Рич. Не знаю, как это у него получилось. Я проснулась от того, что он громко скулил. Было еще темно, хотя уже начали проглядывать очертания предметов. Посмотрела на часы — пять утра. Рич продолжал повизгивать. Вид у него был растерянный, словно он и сам не понимал, зачем проснулся и что делать дальше.

Мне стало страшно.

— Чего ты? — я погладила его по голове. Он благодарно лизнул руку, попытался улечься, но тут же вскочил и принялся носиться по комнате. Врезался в пуфик, с которого упала приготовленная накануне коробка с письмами — утром мы собирались ехать в больницу, чтобы отвезти их Рите.

Я начала собирать разлетевшиеся листочки, испуганно поглядывая на Рича, который принялся кататься по полу.

В комнату заглянула мама:

— Что случилось, Саш? Ты почему не спишь?

— Рич бесится и скулит, — ответила я.

И мы обе замолчали, думая об одном и том же.

Два года назад папа полетел в гости к своему брату (тому самому дяде Паше, с которым они раньше дрались). Он должен был возвращаться ночью, и тогда мы тоже проснулись из-за Рича. Никто не мог его успокоить, пока он сам не перестал бегать по дому и не уснул.

А потом оказалось, что у самолета, на котором папа летел домой, обнаружились какие-то неисправности, и пилот с трудом сел в ближайшем аэропорту. Папа не любил про это рассказывать, однажды только сказал, что отправил нам всем сообщения, надеясь, что они дойдут в случае чего. А когда самолет благополучно приземлился, удалил, чтобы нас не пугать.

Рич уселся, высунув язык и тяжело дыша, и уставился на нас. Потом словно прислушался к чему-то, сорвался с места и выскочил из комнаты.

— Может, у него болит что-нибудь? — неуверенно предположила я, но мама только покачала головой.

Мы больше не уснули. Папа тоже встал. В доме было очень тихо. Только Рич, отказавшийся даже выходить на прогулку, подвывал время от времени, пока наконец не улегся у Риткиной кровати. Я в сотый раз перебирала письма, когда услышала тихий папин голос:

— Может, позвонить?

Мама промолчала. Потом она ушла на балкон, и в доме повисла совсем тягостная тишина.

В 7.15 Рич проснулся, потянулся и как ни в чем не бывало потрусил на кухню завтракать. Я насыпала ему корм, когда услышала, как что-то громыхнуло на балконе. Дверь распахнулась, и мы все уставились на маму. Пол под ее ногами был усыпан землей и осколками большого кашпо.

— Рита очнулась, полчаса назад.

 

  33 глава

 

Странно выходит: когда Рита лежала без сознания, приходить было можно. А теперь нельзя. Точнее, маме разрешили находиться с ней постоянно, а вот остальным пока нет. Я то думала, когда она придет в себя, сразу все станет как обычно, ее можно будет забрать домой. Но оказалось, если человек спит целую неделю, потом ему приходится заново учиться самым обычным вещам.

После того как нам позвонили из реанимации и сказали, что Рита пришла в себя, мама приехала домой только на следующий вечер. Она собрала кое-какие вещи, рассказала, что Рита очень слабая, но настоящий боец, и Александр Викторович дает осторожные хорошие прогнозы по ее восстановлению.

Потом папа снова отвез ее в больницу.

На следующий день мы с ним остались дома. К обеду пришла бабушка, принесла свой фирменный луковый пирог. Она снова была прежней — командовала, возмущалась беспорядком, отругала Рича за то, что стянул со стола кусочек пирога, но все это было тише чем обычно и без привычных перепалок с папой. А когда бабушка уже собиралась уходить и думала, что никто ее не видит, наклонилась и поцеловала голову Рича. Но тут же выпрямилась, строго приказала ему прекратить скакать и пообещала заглядывать к нам и следить, чтобы мы совсем не заросли грязью, «потому что в оставшейся части семьи ответственность у всех примерно на уровне вашего невыносимого пса».

Когда дверь за ней закрылась и каблучки ботинок застучали по коридору, папа сказал серьезно:

— Нина Васильевна — несгибаемая женщина.

Я удивилась: обычно он только вздыхает, когда речь заходит о бабушке. А тут даже восхищение зазвучало в голосе.

— А мне казалось, ты ее не очень любишь, — осторожно заметила я.

Папа улыбнулся.

— Сашка, не все так просто измеряется — любишь-не любишь. Это только в двенадцать лет, с «подругами», которые тебя до дома провожают, так работает. Тебе кажется, что либо все, либо ничего. Либо черное, либо белое. Либо любишь, либо ненавидишь. А с Ниной Васильевной…

Ты вот недавно спрашивала, как мы тебя взяли, не боялись ли. Сначала не боялись. Казалось, что самое главное — принять решение забрать тебя домой. Первую ночь ты спала спокойно, только пару раз поесть проснулась. Точнее, даже не проснулась. Так с закрытыми глазами и ела из бутылочки. А вот на следующее утро открыла глаза, огляделась и начала кричать. И кричала всю следующую неделю. Тебя можно понять: жизнь не очень легко началась. Но тут еще у Ритки полезли очередные зубы, поднялась высокая температура. И мы с мамой так выбились из сил, что начали в отчаянии думать, а вдруг мы тебе настолько не нравимся, что ты из-за этого плачешь все время? Вдруг мы что-то неправильно делаем?

И вот представь себе: ты кричишь, Рита с температурой висит на маме и грызет все, что под руку попадет. Мы не едим и и не спим уже которые сутки, в доме полный кавардак.

И тут пришла Нина Васильевна. Ты не поверишь, она даже не ругалась в кои-то веки. Но через час дом блестел, пахло супом и котлетами, а мы с тобой были выдворены на прогулку. Ты долго и очень удивленно таращилась на облака, а потом вырубилась и заснула очень крепко. Я так и занес тебя, спящую, домой. Нина Васильевна уже ушла, а мама с Ритой тоже спали на кровати. И мы с тобой устроились рядом и проспали все вместе целых три часа.

Конечно, потом еще всякое бывало, но с этого дня у нас в доме как будто что-то починилось.

Папа надолго замолчал, а потом добавил задумчиво.

— Считается, что чинить, ремонтировать — мужская обязанность, но по большому счету самые важные вещи в мире «склеивают» женщины. И иногда бывает трудно этому соответствовать…

Глаза у него были грустные, и я не очень поняла, что он имеет в виду, только чувствовала — это как-то связано с мамой и с их тихими ссорами в последнее время. Но спросить не решилась.

— Знаешь, Саш, я, наверное, поеду в больницу. А вдруг удастся прорваться хоть ненадолго, чем-то маме с Ритой помочь.

Папа уехал, мне стало грустно одной в квартире. Взяла Рича и вышла на прогулку. И ноги сами привели меня к дому Олега и Полины.

 

34 глава

 

Олег был в школе, а Полина очень мне обрадовалась.

— Умница, что пришла. У меня бардак, но жить можно. Здравствуй, друг, — она серьезно протянула руку Ричу, и он воспитанно подал лапу в ответ. — Чем кормить Сашу, знаю — сейчас вместе быстро налепим пельменей. А вот тебя чем угостить? — Она покопалась в кухонном шкафчике и протянула Ричу галету. — Без сахара, без соли, без ничего. Короче, совершенно бесполезная штука, мне такими приходится периодически питаться.

Но Рич остался доволен и немедленно принялся расправляться с угощением на коврике.

— Накрошит, — попыталась возразить я.

— Куда уж больше, — весело рассмеялась Полина.

На кухне и в самом деле царил беспорядок: на стульях разбросаны листы с напечатанным текстом и картинками, на столе, усыпанном мукой, валялись стаканчики, кружочки теста, стояла большая чашка с фаршем. Островки муки белели на полу. Лицо Полины тоже было испачкано. Когда я сказала ей об этом, она только засмеялась и поправила сползшую косынку. Но я успела заметить выбритую голову и только теперь поняла, что Полина не просто так обвязывает ее разноцветными шарфами и платками.

Побыстрей отвела глаза, чтобы она не подумала, будто я таращусь специально.

— Проверяла материал для нового выпуска и вдруг так захотелось налепить пельменей, — Полина вручила мне зеленый фартук в горошек и подвинула стул, скинув листы прямо на пол. — Когда в больнице плохо было и от слабости не могла даже руками пошевелить, думала: «Поправлюсь, обязательно налеплю пельменей, сама, своими руками». Ты умеешь?

— Умею, наверное, — откуда-то из далекого-далекого детства всплыло воспоминание: мы с Ритой в гостях у бабушки, лепим пельмени под ее строгим руководством. На деревянных досках разложены ровные кружочки, начинку нужно класть в строго определенном количестве — большая ложка без горки.

— Я сама сто лет не лепила, так что тоже умею «наверное». Будем надеяться, что это как с ездой на велосипеде — нельзя разучиться.

Пельмени получались смешные, разного размера и формы. Но лепить их было весело и уютно. Полина много расспрашивала про моих родителей, и я рассказала ей про утренний разговор с папой. Она задумалась.

— Знаешь, в чем-то твой папа прав. Так всегда считалось — мужчины должны бороться с глобальными проблемами: войнами, катастрофами… А женщины отвечают за благополучие дома. Только вот войны, к счастью, случаются не так часто, а повседневная жизнь наполнена маленькими и большими ежедневными катастрофами, которые нужно ликвидировать немедленно. Но мне кажется, это здорово, когда мужчина и женщина объединяются, чтобы вместе «чинить» сломанное — например, искать пропавшего пса, — Полина весело мне подмигнула. — Вот, пока я тут философствовала, у нас с тобой случилась мини-катастрофа, и вода совершила побег из кастрюли

Полина выкладывала пельмени в кипящую воду, а я кое о чем думала и наконец решилась спросить:

— А почему Олег сказал, что у него нет отца?

Какое-то время она стояла ко мне спиной, потом повернулась, вытерла руки о фартук.

— Мне очень жаль, что он так говорит. Его папа ушел в другую семью, когда Олегу было четыре года. И он так с этим и не смирился. Не хочет видеться с отцом. Сначала я несколько раз заставляла Олега провести с ним выходные, но он объявлял самый настоящий бойкот и папе, и мне заодно — молчал после возвращения до самого вечера. И до сих пор не хочет даже говорить об этом, как бы я его не убеждала, что это наши с папой отношения, которые никак не влияют на любовь к нему. А мне бы очень хотелось, чтобы у него был еще один близкий человек, особенно когда я болею…

 Полина помотала головой, хлопнула в ладоши:

— Так, что это я тут развела? Даже не думай: я собираюсь жить еще очень долго. Волосы отрастут, и все забудется, — она подмигнула, и я, кажется, покраснела: значит, Полина все-таки заметила, как я уставилась на ее голову.

И все-таки я не смогла удержаться еще от одного вопроса, потому что казалось, что мама Олега знает все ответы на свете.

— Врач Риты сказал, что ей придется поменять многое в жизни. Как вы думаете, она сможет когда-нибудь снова заниматься гимнастикой?

Полина вытащила из пачки еще одну галету и протянула крутившемуся у ее ног Ричу, а потом посмотрела на меня грустно и серьезно:

— Я в это верю, Саша. Я знаю много случаев, когда врачи дают очень мало шансов, а человек побеждает и смерть, и болезнь, и возвращается к любимым занятиям и людям. Ко всему, что его удерживает на этом свете.

 

 

35 глава

 

Первые пять минут мы с Ритой молчали.

Так бывает, когда долго с кем-то не видишься. Даже с Лизой после летних каникул сначала немного неловко общаться вживую, хоть мы каждый день созваниваемся по видеосвязи.

А с Ритой… Так много нужно было рассказать, а все слова куда-то делись.

Ей только разрешили пользоваться телефоном, и она листала странички, где скопилось, наверное, миллион сообщений за эти две недели.

Мама спустилась вниз, в буфет. Она была уставшей, но счастливой: Рита потихоньку начала вставать и ходить с поддержкой, сама ела, хотя все еще была очень слабой. Врачи разрешили ненадолго приходить посетителям, папа уже ездил вчера вечером, а меня привез сегодня.

И вот теперь мы сидели и молчали.

— Злишься? — внезапно спросила она.

Этого я ожидала меньше всего.

— Из-за чего?

— Из-за того, что я сказала тогда. И что документ показала.

— Нет, конечно! Ты что! Ты же в коме была, и мы за тебя очень волновались.

Рита слабо улыбнулась:

— А если бы я не впала в кому, ты бы так до сих пор со мной и не разговаривала?

Я открыла было рот — рассказать, сколько всего произошло за это время, и что наша ссора теперь… Но поняла: чтобы объяснить все это Рите, понадобится ни один час. Вместо этого спросила:

— А ты что-нибудь помнишь, что с тобой было, пока ты лежала?

Лицо у Риты стало серьезным и торжественным. Она помолчала и потом заговорила таинственным полушепотом, оглянувшись на соседнюю кровать, где спала, накрывшись с головой, ее соседка по палате.

— Конечно, помню. Играла очень красивая музыка, впереди горел яркий свет, у меня появились крылья…

— Правда?! — я аж задохнулась от изумления. Неужели все это на самом деле так и происходит?

Но тут Ритка рассмеялась и стала совсем самой собой.

— Конечно, нет! Это же только в книжках так бывает. А я просто спала.

 — И ты не слышала, как мама с папой с тобой говорили?

Она покачала головой, и я испытала легкое разочарование: значит, и затея с письмами была напрасной. Даже если бы мы успели их прочитать, Рита все равно бы ничего не услышала.

Она приподнялась, облокотившись на подушку, и снова заговорила шепотом:

— Можно я тебе расскажу? Кое-что я все-таки вспомнила, только боюсь говорить маме или врачу. Они из-за любой мелочи дергаются, а я не хочу тут всю жизнь торчать.

Я подумала, что Рита снова меня разыгрывает, но лицо у нее было взволнованное, и она кусала губы, как всегда, когда сильно волновалась.

— В общем, когда я в себя пришла, не могла сообразить, где нахожусь и что вообще происходит. Сильно испугалась. Потом пришел врач и начал все мне объяснять, так спокойно, уверенно, что бояться я перестала, а опять заснула, кажется. И вот лежу с закрытыми глазами и думаю, куда же делся человек, который мне принес записку? И как все эти птицы поместились в палате?

 Потом, когда уже совсем очнулась, поняла, что это было не здесь. Но было точно. Я шла по коридору. Точнее, это даже не коридор, а какой-то узкий проход между высокими-высокими серыми стенками (даже не видно, где они заканчиваются). Я хотела остановиться, но не могла, ноги не слушались. Сначала шла медленно, а потом все быстрее и быстрее. И когда совсем устала бежать, услышала, как меня кто-то окликает по имени. Тут я наконец смогла остановиться и увидела пожилого мужчину. Знаешь, у него такое знакомое лицо было, как будто я его знаю давным-давно. И он мне улыбнулся:

— Ну, здравствуй, Рита. Еле догнал. Вот, тебе попросили передать.

И протянул сложенный листок бумаги. Я много чего хотела спросить: где мы, откуда я его знаю, что мне дальше делать? Но он только руку на плечо положил, улыбнулся:

— Все хорошо будет, не волнуйся. И передавай привет Восьмерке. Саше то есть.

 И исчез. Не так как в фильмах, без всяких спецэффектов. Только что был рядом, а через секунду — пусто. Я развернула листок и успела прочитать: «Рита, привет…» — как вдруг что-то зашуршало. Подняла голову и увидела, что стены куда-то делись, а с неба ко мне спускается огромная стая белых птиц. Их было так много, мне кажется, я даже слышала крики, как летом на море, помнишь? А когда они подлетели ближе, стало казаться, что это и не птицы совсем, а листы бумаги летят, взмахивая белыми крыльями. Они все летели, летели, некоторые прямо на меня опускались.

И тут я поняла, что больше не нужно бежать, я могу пойти куда захочу. Только я не знала — куда? Просто стояла посреди зеленого поля. А потом услышала Рича: он лаял, скулил, визжал, в общем, как обычно, когда ему от нас что-нибудь очень нужно. Вот я и пошла на его лай, а листы-птицы так и продолжали надо мной кружить.

Рита подняла на меня голубые глаза, которые теперь казались еще больше на бледном, осунувшемся после болезни лице, и с тревогой спросила:

— Как ты думаешь, у меня крыша поехала? Но я уверена, что это не сон был, а на самом деле.

Я сжала ее руку, совсем как несколько дней назад, только теперь она ответила на мое пожатие.

— Нет, не поехала. Ну, или поехала у нас обеих. Я думаю, что так все и было.

 Потом пришла мама, мы пили чай с яблоками и говорили как раньше — обо всякой ерунде и обо всем на свете.

 

36 глава

 

Мама осталась с Ритой, а я ждала папу во дворе. Села на ту самую скамейку и думала.

Об Олеге. Как мы разговаривали тут в первый раз. И он, наверное, рисовал на своем планшете мосты и здания, эскизами и чертежам которых у него завален весь стол. И о том, как он вчера вместо «Спокойной ночи» написал «Обнимаю». Я долго перечитывала эти семь букв.

О Полине — как она подчеркивает острым карандашом что-то в своих распечатках и проводит рукой по голове, чтобы проверить, не начали ли отрастать волосы.

О несгибаемой бабушке Нине и Анюте. Как бабушка, наверное, тоже держала ее за руку. Только Риткина рука теперь снова была теплой, живой, а Анюта так и осталась навсегда только на фотографии.

О родителях. Сегодня утром они говорили по телефону, папа снова сердился, но замолчал, как только я вошла в комнату, и даже улыбнулся мне. И в сердце опять что-то противно заныло. Но я больше не злилась на них за это, потому что, как сказал папа, все и вправду было совсем не просто. Поэтому я тоже улыбнулась, хоть улыбка и вышла какой-то ненастоящей, как на Настиных аватарках.

Еще я думала о школе. Все, что было раньше важным — оценки, война с Настей, сплетни о чьих-то романах — теперь стало таким далеким, будто из прошлой жизни. А в этой жизни школа была связана только с письмами и Ритой.

О том, спит ли теперь Танечка по ночам.

О Лизе, которая не полетела с мамой на концерт в Прагу, хотя все уши прожужжала об этой поездке, а осталась дома, чтобы мне не было так скучно без мамы и Риты.

Об Элином телефоне — получилось ли у нее записать на диктофон свои любимые песни.

О маме и Рите. Как они читают перед сном в палате, вслух или каждая свое. И иногда мама проверяет, не закончилась ли у Риты капельница. Она всегда следит, чтобы все было в порядке — у меня, у Риты, у папы… И, наверное, ужасно устает «чинить» наши бесконечные проблемы.

И сможет ли она до конца починить Риткину жизнь, если в ней больше не будет тренировок, сборов и соревнований? Хватит ли пожеланий всех этих знакомых и незнакомых людей, чтобы склеить хрупкое Риткино сердце, которое почему-то стало плохо работать?

И еще о той… другой… маме. Я могла вспоминать о ней, только закрыв глаза. Пыталась представить, какой она была. И еще думала: если после смерти что-то в самом деле есть, могут ли она и Анюта узнать друг друга? Или там люди даже не представляют, как тесно связаны их судьбы?

Я несколько раз произносила вслух: «Ее нет» — чтобы понять, как это?

И Олег говорит: «У меня нет отца».

Оказывается, людей может не быть очень по-разному.

О мужчине, который передал Рите мое письмо. И о прозвище «Восьмерка» (так меня дразнили в начальной школе, а потом перестали — слишком необидно. А мне было даже немного жаль, что-то уютное было в этом).

О том, что скоро наступит зима. И мы собирались поехать кататься на лыжах на новогодних каникулах. Рич всегда облаивает первый снег, а потом радостно носится под летящими хлопьями.

Стало совсем холодно, будто зима и в самом деле собралась прийти прямо сейчас, в октябре.

Я шла по двору больницы, мимо больше не пугавших окон — за ними были не только чьи-то болезни и страдания, но и много надежды. За ними Александр Викторович всех спасал, потому что у него было очень-очень много сил, накопленных, чтобы поделиться с другими.

 С потемневшего неба стала срываться какая-то белая крупа, подул ветер. И несмотря на все это мне было тепло и уютно. И немного грустно. Вокруг мельтешило белое, как будто сотни писем-птиц летели теперь ко мне ото всех, о ком я думала. И в каждой записке написано, что все будет хорошо.

Голосования и комментарии

Все финалисты: Короткий список

Комментарии

  1. Eva Dzinka:

    Отзыв на рассказ «Дорогая Рита…», текст достаточно интересный, но очень понятный и простой. История о двух сестрах, которые поссорились прям перед тем, как одна из сестёр, Рита, впала в кому, дальше говорится о переживаниях и действиях этой семьи. Именно переживания были очень предсказуемы, как и любые другие родственники, родители, волновались, нервничали и часто проводили время с Ритой в палате. Лично я не люблю когда в тексте есть что-то сильно запутанное, поэтому, этот текст мне подошёл на все 100%.

    • Maria Yakunina:

      Ева, здравствуйте! Спасибо за отзыв, рада, что текст вам понравился и что герои и их переживания показались живыми, похожими на людей, которых мы знаем в реальности.

  2. j.s.kudryashova:

    Я не люблю читать грустные произведения, и не бросила книгу на первой главе только потому, что есть привычка дочитывать все книги до конца. Но в итоге я совсем не пожалела о том, что продолжила чтение. Повесть Марии Якуниной «Дорогая Рита…» мне понравилась. Здесь нет замысловатых поворотов сюжета, но разобраться в мыслях и чувствах главных героев не просто.

    Мы встречаемся с главной героиней Сашей в нерядовых событиях. Самые тяжёлые моменты, я переживала вместе с ней. Девочка ссориться с сестрой, после чего Рита попадает в реанимацию. У Саши буря эмоций внутри, которые не успеваешь переварить: и страх, и злость, и отчаяние, и растерянность. С каждой прочитанной главой главная героиня начинает разбираться в себе, разбиралась в произошедшем и я. К сожалению у меня нет брата или сестры и мне были на знакомы взаимоотношения между девочками.

    Самое ужасное то, что в порыве слов, сказанных друг другу в ссоре, Саша узнаёт, что она приёмная. Это многое меняет в её жизни. Она начинает злиться на своих родителей… нет не на тех, которые её удочерили, на тех, кто бросил её ещё в младенчестве! А что если всё бросить и уйти ото всех? Ведь никто и не заметит её отсутствие… но разве это так? Я считаю, что это достаточно глупые мысли. Изменится ли отношение сегодняшних родителей к девочке? Они как любили её, так и будут любить… В жизни подростка часто все события кажутся главными и самыми трудными. Но жизнь показывает Саше, что иногда это всё не важно. Вообще! Всё это понимаешь, когда сталкиваешься с более большими и по-настоящему важными происшествиями…

    В повести появляется новый персонаж — это Олег. К сожалению, для меня сюжет этого произведения, как «шаблон». Согласитесь, ведь часто в появляется герой, который будет всем помогать и направлять на верный путь. Олегу отдана та же роль. Каждый раз, когда он появляется в произведении, снова зажигается надежда о том, что всё будет хорошо, что всё наладится… Мальчик слишком идеализирован. Как его не замечает опека? Ведь в свои 13 лет он живёт один — у него нет никого, кроме мамы, которая тяжело болеет. Мне кажется, что в книге можно было обойтись и без него. Саша без чьей-либо помощи понимает, что она не брошена. Так резко ставшие ей не родными бабушка, мама и папа, вдруг развеевают все мысли о том, что она одна на всём свете. Нет! Это не так!

    Повесть Марии Якуниной учит ценить близких. Ведь единственный дар, который не получают дважды — это жизнь.

    • Maria Yakunina:

      Здравствуйте! Спасибо за подробный отзыв. Читала с интересом Вашу интерпретацию Сашиных эмоций. Да, иногда какие-то мысли и переживания очень глупые, нерациональные, но даже если сам это понимаешь (как понимает и Саша), отделаться от них не так просто. Насчет шаблонности Олега. Возможно, он именно из разряда «добрых ангелов» (кажется, в Вашей рецензии было такое определение). И как же хочется, чтобы в сложные периоды жизни каждому человеку встречались такие вот шаблонные персонажи!)

      Еще раз спасибо за все комментарии. Кстати, страдаю той же читательской «болезнью», что и Вы — практически не умею бросать начатые книги. Но это такая лотерея: иногда потраченное время в итоге стоит того, а иногда очень жаль — можно было хорошую книжку прочитать вместо этого))

  3. DariaPugina:

    По аннотации казалось, что книга «Дорогая Рита…» не будет особенно интересной. Однако в действительности она превзошла все мои ожидания! Сюжет настолько захватывающий, что трудно оторваться от чтения, а герои и их переживания показаны настолько живо и реалистично, что не возможно не сопереживать. К тому же все детали в книге хорошо проработаны, поэтому не остаётся никаких вопросов или неточностей. Так что книга мне очень понравилась, особенно то, что в конце все проблемы решаются и всё заканчивается хорошо.

//

Комментарии

Нужно войти, чтобы комментировать.