«Прочь из черной дыры». Ольга Лукас

Ольга Лукас

Подходит читателям 12+ лет.

Прочь из чёрной дыры
Ольга Лукас
Глава 1. Страшные клоуны едят картофельные оладьи

Все мечтают путешествовать во времени, пока не попробуют.
Хотя, зависит от того, куда ты попадёшь. Если бы меня вышвыривало в мои семь лет, когда мы с лучшими подругами прыгали на батутах и ели пиццу, а под конец нам устроили дискотеку мыльных пузырей — это было бы ОК.
В семь лет все, с кем ты играешь, автоматически становятся лучшими подругами. А в тринадцать лучшим подругам доверяют тайны. Это такая лотерея. Ты не знаешь, выдаст тебя лучшая подруга или нет. Но если выдаст — она точно не лучшая. И вообще не подруга. Ты проиграла — но и выиграла тоже. Узнала, чего стоит этот человек.
Я никого не подпущу к себе так близко — на расстояние своей тайны. Даже Ли.
Ну и как тогда выкручиваться? Что придумать? Я улетела в прошлое прямо у неё на глазах! А сейчас войду в комнату, и надо будет хоть что-то сказать. Хорошо, что я приземлилась прихожей, а не в кабинете её отца, например.
В этих путешествиях во времени самое неприятное то, что их не отменить. Если мирозданию приспичило перекинуть меня в чёрную дыру, остаётся лететь туда и не спорить.
Чёрная дыра — это в космосе.
И в моей жизни тоже.
Я только что оттуда, ещё щурюсь от солнечных лучей, которые пробивались сквозь ветви сосен, чувствую запах хвои, вижу мох возле того пня. На первый взгляд вполне годная чёрная дыра, не подвал с крысами и не гараж с пауками. Но я бы предпочла гараж или подвал. Так меня и спросили, как же.
Сердце бьётся часто, дыхание ещё не восстановилось: обычные последствия внезапного перемещения туда-обратно.
Вдох-выдох. Открываю дверь в комнату, захожу. Ли уже выключила комп и сидит на полу, на диванной подушке — ждёт меня.
По-настоящему её зовут Лиза. Это не тайна, просто Ли она — для своих, а для учителей и документов — Лиза или Елизавета.
— Чет меня внезапно… — начинаю я и зависаю. Если нужно соврать родителям, учителям, да кому угодно — я легко справляюсь. Но Ли такая честная, и всех вокруг тоже считает честными. Она верит, что я гораздо лучше, чем есть на самом деле. Иногда это бесит, иногда — поддерживает. Сейчас вот заставило замолчать.
— Мульт сильно переоценен, — говорит Ли с интонациями своего папы, — Вообще неинтересно, чем он закончится.
Мульт. Точно. Мы смотрели вполглаза мультфильм про дом, летящий на воздушных шариках, а потом случилась чёрная дыра.
— Если не хочешь об этом говорить, то не будем, — продолжает Ли. — Но если надо обсудить, я послушаю.
Эти интонации мне не нравятся. Так говорит Эльвира, младшая сестра мамы Ли. Вроде как у неё есть своя жизнь и своя квартира. Только как ни придёшь к Ли — Эльвира вечно у них ошивается. Она — психолог-самоучка и любит выскочить на тебя из-за угла со стопкой открыток в руках, как гадалка с картами. Из открыток наугад надо выбрать любую и описать своими словами, что изображено. Мы с Ли её троллим, в последний раз я с каменной рожей смотрела на красные и зелёные квадратики на тёти Эльвириной открытке и вдохновенно описывала картину «Грачи прилетели».
Если Ли пойдёт по тётиным стопам, это так себе новости. Но пока она не купила гадальные открытки, можно продолжать общаться с ней, как раньше.
— А чего его обсуждать, если он сильно переоценен? — помолчав, спрашиваю я. Как будто мы говорим про мульт, а не про то, что я исчезла.
Ли больше не задаёт вопросов, и мне не надо врать.
До ужина куча времени, и мы смотрим несколько мастер-классов по мейкапу. Потом делаем друг другу макияж Пеннивайза и в таком виде выходим к столу.
В квартире у Ли такая большая просторная кухня-столовая, а в ней — здоровенный холодильник с двумя створками, набитый едой. Если гости голодные, их сразу кормят. Но не заставляют есть, как моя бабушка.
В гостях у Ли я бываю едва ли не чаще, чем её психологическая тётушка. После той истории в лесу мама как будто боится оставаться со мной наедине. А приглашать в дом чужих (то есть, не членов нашей семьи) не разрешает отец.
Зато родители Ли любят всех гостей: и детей её папы от первого брака, и маминого сына с его девушкой, и друзей всех детей, и даже подруг девушки маминого сына.
— Оно и ещё онее, — комментирует наше появление мама Ли. — Картофельные оладьи на плите. Положите себе сколько хотите. Если страшные клоуны это едят.
Страшные клоуны едят картофельные оладьи! Ещё как едят! Уплетая добавку, усмехаюсь про себя: ужастики смотрю только в путь, а от детского мультфильма улетела в прошлое. Так уж мне везёт.
После ужина родители Ли неторопливо укладывают посуду в посудомойку и начинают готовиться ко сну: они рано ложатся и рано встают.
Моя мама об этом знает, поэтому если в девять вечера меня ещё нет дома, она присылает сообщение «Пора и честь знать!» Это означает, что я уже достала семейство Ли и мне пора домой — доставать своё собственное семейство.
Неправда. Может, моим родителям со мной и тяжело. А родители Ли — они всем рады. Даже тёте Эльвире. Но им и правда пора спать.
Иду домой проверенным маршрутом, обходя опасные места, отмеченные на воображаемой карте района красным цветом. Люди смотрят на меня, даже останавливаются, кто-то показывает пальцем. Неужели догадываются, какая я трусиха?
Дома отец сидит перед телевизором, лузгает семечки и смотрит фильм с погоней и стрельбой.
— Можно с тобой? — спрашиваю я.
Он ставит кино на паузу, поворачивается, пристально смотрит на меня и, наконец, спрашивает:
— Что с лицом? Я упала с самосвала, тормозила головой?
Вспоминаю, что так и не стёрла макияж Пеннивайза! Вот почему люди на улице глазели!
— Сейчас умоюсь. — говорю я.
— Я думал, вы там уроки делаете, — отвечает отец. — Лучше пошла бы на кухню, помогла матери.
«Почему ты называешь своего папу “отец”?» — как-то раз спросила Ли. «Потому что для папы он слишком… слишком… отец» — ответила я тогда, не найдя подходящего объяснения.
Папа — такое мягкое, плюшевое слово. Папа носит на плечах. Папа строит с тобой снежную крепость на детской площадке. Папа учит кататься на велосипеде, бежит сзади и поддерживает. У Ли папа именно такой. А отец — слово квадратное, жесткое и немного картонное. Отец приходит с работы усталый, напоминает всем, что он тут главный и садится смотреть телевизор.
На кухне я появляюсь уже со своим обычным лицом, унылым и бледным. Мама моет посуду.
— Я пришла тебе помочь! — сообщаю я.
— Не надо. Я справлюсь. Уроки на завтра сделала? Одежду подготовила?
В нашей семье каждый сам по себе.
Иду в свою комнату, включаю в наушниках новый альбом. Открываю в доксах «Дневник путешествий во времени». Раньше я подробно описывала каждый полёт, но теперь ограничиваюсь датой и причиной. Заношу в чёрный список мульт, который мы с Ли так и не досмотрели.
Интересно, как мои полёты в прошлое выглядят со стороны? У меня был шанс узнать это — спросить у Ли. Но я и тут струсила.
Ли всё правильно поняла, я не хочу об этом говорить. Хотя если рассказать ей о поляне в центре чёрной дыры — она не проболтается, я знаю. Но вряд ли поймёт. Это ведь не приключение, а наказание. Потому что я сама виновата в том, что случилось со мной в лесу четыре года назад.

Глава 2. Тот случай в лесу

Обычно мы с Ли возвращаемся из школы вместе. И как бы случайно сворачиваем к ней. Но сегодня у неё занятия с инквизиторшей по английскому. Инквизиторша будет ругаться, Ли будет плакать и забывать то, что учила на прошлом занятии, родители Ли будут расстраиваться и платить за эти издевательства. Всё как всегда.
Иногда мне кажется, что без инквизиторши Ли знала бы английский лучше — она начинает дрожать, когда мы просто входим в кабинет английского, а наша англичанка — совсем не зверь.
Даже хорошо поставленный британский акцент пугает мою подругу. Наверное поэтому мы с ней слушаем в основном корейские группы.
Попрощавшись с Ли, иду домой одна.
Огибаю все опасные места, захожу в подъезд, прислушиваюсь. На свой шестой этаж я всегда поднимаюсь по лестнице. Лифтом не пользуюсь. Он всегда так скрипит, как будто вот-вот развалится. А иногда задумывается: везти, не везти? И зависает, совсем как я перед полётом в прошлое, и кажется, что вот-вот я вместе со всеми своими тяжелыми мыслями рухну в шахту.
Самая тяжелая мысль на сегодня такая: где достать денег, чтоб возобновить музыкальную подписку? Подписка кончилась ещё вчера, деньги кончились раньше. Родители не понимают, зачем платить за музыку, если её в интернете навалом бесплатной. Это всё равно, что сказать — зачем люди выращивают в саду тюльпаны и розы, когда на газонах полно бесплатных одуванчиков?
А можно вообще сидеть на корточках и рингтоны слушать. А что, это музыка, она бесплатная. Рассуждая так, дохожу до четвёртого этажа.
Лучше бы подписка, которой нет, была моей главной проблемой — сегодня и на всю жизнь. Но не с моим везением.
Из подъезда как будто в одно мгновение выкачали весь кислород. Дышать тяжело, я хватаю воздух ртом. По лестнице откуда-то сверху на меня несётся сама смерть. Мышцы напряжены, как всегда перед полётом в прошлое. Сердце бешено стучит, темнеет в глазах. Последнее, что я слышу — вскрик бабки с седьмого этажа.
Я стою на поляне в лесу. В руке у меня корзинка. На ногах — резиновые сапоги, потому что по пути нам встретится болото. На голове — красный платок, чтоб клещи не прыгнули с дерева и не вцепились. Куртку я с утра надела спортивную, вылинявшую, а джинсы взяла красивые, со стразами. Мама говорит, я из них скоро вырасту, надо донашивать. Хотя прошлым летом они были мне ещё велики. Мне девять лет и я быстро расту.
С самого утра мы с отцом пошли за грибами. В этом году родителям удалось взять отпуск только в августе. Каждое лето мы проводим здесь, в деревне. Местные называют нас «дачники». Местных немного: три старухи и муж с женой, которые купили дом и завели хозяйство с козами, курами и кроликами.
Я ещё не успела рассмотреть, как изменилась деревня за год: мы приехали вчера вечером. Сначала долго разгружали вещи, а потом все повалились спать. В машине укачало, да ещё и деревенского воздуха надышались.
В деревне воздух можно пить, как воду. У него есть не только запах, но и вкус. Как будто это оригинал, а не поддельный городской пластиковый воздух. Вода здесь тоже настоящая, и вся еда. Даже привезённая из города. А вот грибы и ягоды, которые мы летом собираем в лесу и заготавливаем впрок, в городе теряют вкус. Как будто их кто-то подменил.
У лесного воздуха тоже свой вкус — не такой, как в пригородных лесопарках.
Наш лес сосновый, густой, старый. Есть совсем седые поляны, покрытые голубовато-белыми не то мхами, не то лишайниками. Не помню, чем они отличаются друг от друга. Есть поляны, как будто застеленные дорогим зелёным ковром — это уже совсем другой мох. Если наклониться низко-низко, видно, что мох состоит как будто из малюсеньких сосен. Это тоже густой лес, только для муравьёв и крошечных человечков.
Когда мы идём за грибами и ягодами, я представляю что мы — не совсем мы. Может быть, первобытные люди, которые отправились открывать для своего племени новые угодья. Или хоббиты, только не из фильма, а из книжки. Или что лес — это мох, а мы — очень маленькие существа.
А сегодня я вспоминаю, как шла здесь год назад. И воображаю, что я-сегодняшняя и я-прошлогодняя встретились. И я повзрослевшая поучаю себя младшую. Рассказываю, что знаю и умею.
Нам уже пора домой, но улов сегодня так себе.
— Пока не наберу полную корзину, обратно не пойдём, — не оборачиваясь, говорит отец, — Ты хоть один приличный гриб найди и положи сверху. А то нахватала какой-то мелочевки, перед людьми неудобно.
Мы выходим на поляну поганок и видим много-много грибов с желтоватыми шляпками. Поганки никто не берёт, они стоят вдоль тропинки, дразнят неопытных грибников. Но мы не ведёмся на их вполне приличный вид и гордо шествуем мимо. Оставляем по правую руку голубовато-белый, почти серебристый от поселившихся на деревьях лишайников лес и переходим в мир папоротников. Отец перешагивает через ствол поваленного дерева, а я, не удержавшись, наступаю на него. Я знаю, что ствол лежит тут давно и весь прогнил. Древесина стала такой рыхлой, что моей ноге без труда удаётся переломить пополам толстое бревно.
Слышен хруст, совсем тихий. Отец даже не оборачивается.
По бокам от тропинки стоят две сосны. Толстая, ветка одной из них, расположенная метрах в двух от земли, тянется к другой, образовывая арку. Мы называем это место «Ворота Мории».
Когда первый раз в году проходишь тут — надо загадать желание. Я замедляю ход, нарочно иду медленно, а загадываю быстро: «Всем-счастья-здоровья-чтобы-всё-всегда-было-хорошо-у-нас-и-вообще-всех-на-свете». Вот такое желание.
А потом я наклоняюсь за огромным грибом, распрямляюсь — и с этого мгновения вижу себя как будто со стороны. Знаю, что случится очень скоро, хочу, чтобы на этот раз пронесло, но зачем-то снова запрыгиваю на поросший мхом пень. Я не должна была двигаться, но не удержалась, глупая, сама виновата.
Обычно я возвращаюсь в настоящее так же внезапно, как и улетаю. Тело ещё помнит перемещение во времени и то, что случилось в лесу. Но я не чувствую боли. И не плачу. Постепенно мир вокруг меня наполняется воздухом. Я снова на лестнице, между четвёртым и пятым этажами, и никого рядом.
Иду домой, ноги немного дрожат. Оставляю в прихожей куртку и кроссовки, мою руки. Потом закрываюсь в комнате и включаю хоть какую-то музыку. Лежу на диване в одежде. Диван не убран, я просто застелила его покрывалом, вечером всё равно разбирать.
Почему каждый раз в прошлом я иду на ту поляну? Ведь знаю, чем дело кончится. Я снова прокручиваю в голове эту ситуацию и говорю себе: в следующее перемещение точно поступлю правильно. Ничего не буду трогать. Или хотя бы на пень не полезу. Что об этом всём думает пространственно-временной континуум, а? Не поломается он из-за того, что я просто вернусь в наш деревенский дом и весь родительский отпуск просижу внутри?
А ещё ведь у меня корзинка была в руке, с тех пор я её не видела. Там, наверное, на поляне она и осталась.
Один трек сменяет другой, хорошая подборка нашлась, хоть и бесплатная. Кажется, я даже подпеваю тихонько.
И тут в комнату врывается отец.
— Ты ненормальная? — кричит он, — Опозорить нас хочешь?
Мама бежит за ним следом.
— Вика, что случилось? — спрашивает она.
Я резко сажусь, спускаю ноги на пол. Лежать на диване в верхней одежде у нас в доме запрещается.
— Что случилось? Я скажу, что случилось! — отец не даёт и слова сказать, — Старуху с седьмого знаешь? Мамашу этого придурка на красном опеле?
— У него есть имя, — напоминает мама.
— Не о нём сейчас речь. Старухе одной скучно, надо о ком-то заботиться. Сын подарил ей щенка. Нормальную игривую собаку.
Мама садится на диван, обнимает меня.
— Щенок вырвал из рук поводок и побежал знакомиться с нашей дочкой, — продолжает отец, — Нормальный ребёнок обрадуется, погладит собаку. А эта придурочная что? Слиняла! Старуха бежит вниз, задыхается. Говорит — видела девочку, и сразу нет её. Решила, что она вниз, в лестничный пролёт упала. А ты, наверное, в кабине лифта спряталась, трусиха несчастная?
Я пожимаю плечами. Мама обнимает меня крепче.
— Крепче надо поводок держать, — тихо говорит она.
— У бабки давление под двести, мне красный опель звонил, орал, «Если что-то случится с моей мамой». — отец передразнивает начальственный голос сына соседки, — Короче, никакого ужина, пока не сходишь и не извинишься перед старухой.
— А почему Вика должна извиняться? — удивляется мама, — Это не она собаку упустила. Мало ли, что старуха подумала? А если она увидит Вику, примет её за инопланетного захватчика и на этом основании решит…
— Ты человека хочешь воспитать или тряпку? — орёт отец, — Пойдёт и извинится! И щеночка погладит!
Я снова оказываюсь на лестнице.
Извиняться не пойду, гладить не буду. Постою между этажами у окна, потом вернусь. Кто проверит?
Да и очень я нужна там: может, у бабульки давление понизилось, и она спит себе, а тут такая я — дзинь-дзинь, вставайте, открывайте.
Теперь придётся ездить на лифте. Открывать дверь в подъезд, прислушиваться. На седьмом этаже, над нами — это лучше, чем ниже.
Наш безопасный подъезд больше не будет прежним. Он уже не безопасен, но пока ещё я это не полностью осознала. Ведь у старухи давление, она сегодня не выйдет из своей квартиры и чудовище на поводке не выведет.
Из окна дует, меня немного знобит. На внутренней карте района появляется ещё один красный крест. Место, где опасно. И его не обойти, не объехать, не свернуть. Через него придётся ходить. Каждый день два раза — в школу и обратно.
Открывается дверь нашей квартиры, на лестницу выглядывает мама.
— Вика, — тихо зовёт она.
Я спускаюсь вниз.
— Всё, он успокоился, — говорит мама.
Мы возвращаемся в квартиру. Отец ужинает перед телевизором. Опять какая-то мясорубка: сплошное мочилово, разбавленное банальным сюжетом, а он ничего, уплетает супчик. Себе-то подписку не забывает оплатить. А ведь по телевизору столько бесплатного кино показывают!
Мы с мамой ужинаем на кухне. Кухня у нас маленькая, за столом помещаются только два человека. Мама закрыла дверь и включила стиральную машину — она у нас тоже на кухне стоит. Машина уютно чавкает, пережевывая бельё. Я чавкаю супом.
— Я завтра позвоню ей, попрошу прощения. И осторожно выясню, в какое время она будет его выгуливать, — говорит мама.
Я киваю. Я трусиха. И родители это знают. Мама смирилась, а отец всё пытается сделать из меня человека.
Но я трусиха, уже навсегда. И это самый большой и страшный секрет, страшнее и больше того, что я путешествую в прошлое.

Глава 3. Лучшее воспоминание — омлет
После того случая в лесу к нам в деревню приехала «скорая». Для старух это было целое событие. Наверное, они долго его обсуждали: сперва дачники, на следующий день скорая. У них такого движа не бывает даже на Новый год.
Наша деревня — надо же, я не помню, как называется место, где я провела несколько хороших летних месяцев — находилась далеко в лесах. Родители специально выбрали домик в глуши, чтобы отдыхать от города. В том же году они его и продали. Он почти ничего не стоил, ни когда его покупали, ни когда продавали.
Мои красивые джинсы со стразами превратились в кровавые лохмотья. Так я и не успела из них окончательно вырасти. Не знаю, что с ними случилось. Наверное, продали вместе с домом.
Не помню, долго мы ждали «скорую» или нет. И как ехали — тоже не помню. Помню, что умоляла не делать мне уколы в попу. «Только в руку! Только в руку!»
Так всю дорогу и орала, наверное.
Не знаю, мои ли крики помогли или так положено, но все уколы мне делали в плечо. Было больно, но как бы и всё равно.
В детстве, когда я падала и ушибалась, мама брала меня на руки и говорила: «Все пойдет, все будет хорошо, поболит и перестанет». Но не в тот раз. В тот день родители оставили меня в больнице и уехали. Меня никто не пожалел, хотя мне было гораздо больнее и обиднее, чем в детстве, когда я падала и ударялась.
«Ничего не пройдет, — сказала я самой себе, — и не будет хорошо».
Я была права. И хотя боль ушла и совершенно забылась, лучше мне не стало.
В маленькой районной больнице, куда меня забросила судьба, была только одна палата для детей с травмами. Мы там и лежали впятером: у окна старожил, мелкий мальчишка со сломанной ногой, подвешенной на спице. Рядом с ним постоянно сидели родители. Ещё девочка с сотрясением мозга — она была звездой школы, её вечно навещали одноклассники, один раз даже принесли арбуз, но сами весь и съели. Был кто-то ещё, тихий и незаметный, вроде меня — помню, что место у стены было занято, но даже не скажу, девочка это была или мальчик, сколько ей или ему было лет. Меня, наверное, тоже никто не запомнил. А через день после того, как привезли меня, возле двери поставили запасную койку для старшеклассницы, которая сорвалась с третьего этажа и сломала позвоночник. К ней приходил только полицейский.
Из детской палаты меня быстро перевели в гнойную хирургию, потому что рана воспалилась, несмотря на уколы в плечо и ежедневные перевязки. Там я угодила в палату к трём старушкам. Они были весёлые, хотя ничего весёлого в их историях не было: одну укусила змея прямо на грядке, другая вместе с мужем попала в аварию на шоссе, а что было с третьей? Тоже какое-то происшествие. К той, что с аварией, несколько раз приходил полицейский — новый или тот же самый, я не запомнила.
Родители приезжали ко мне каждый день. Но мы не знали, о чём разговаривать. Мне не давало покоя то, что я испортила им отпуск, о котором они мечтали весь год. Испортила, потому что пошевелилась. А если бы не пошевелилась, если бы не полезла на тот пень, то сейчас мы с ними гуляли бы по лесу, купались в озере или просто лежали в прохладном доме, каждый на своей кровати, смотрели что-нибудь на ноутбуке или читали.
Первым делом родители привезли мне телефон и книжку. Не помню, что это была за книжка, но хорошая какая-то, я всегда выбирала книжки в отпуск внимательно, потому что на них в деревне обязательно находилось время.
Книжка так и приехала в город. А интернет в телефоне так и остался неистраченным, хотя обычно к концу месяца у меня оставалось его совсем чуть-чуть. Это сейчас я большая и у меня безлимит.
Родители привозили мне фрукты и шоколадки, но я не помню их вкуса. Запомнился лишь омлет, который иногда давали на второй завтрак. Изумительно вкусный, никогда ни до, ни после я не пробовала такой.
Омлет на второй завтрак — лучшее больничное воспоминание. И ещё рекорд в шарики. Помню, что я дошла до того уровня, на котором уже никаких спецэффектов нет, просто лови, кидай, сбивай быстро-быстро.
Я лежала в кровати, хотя мне можно было ходить, и смотрела в окно. Кажется, оно было зарешеченное, потому что на первом этаже. И вроде там, за стеклом и решеткой было лето.
Меня выписали, когда у родителей уже закончился отпуск и в школах начались уроки. Я вернулась в класс в октябре, и никому не рассказывала о том случае. Потому что я сама виновата, не надо было лезть на пень.
Место рядом с Ли было свободно. И я села рядом.
В первом классе у нас сложилась компания из восьми человек, мы называли себя «Команда супердевочек». Но пока меня не было, Ли рассорилась с остальными. «Я теперь буду дружить только с тобой!» — сказала она. Мне было всё равно. После того случая в лесу я не хотела ни с кем разговаривать, потому что разговоры рано или поздно сводились к одной теме.
Так что всё сложилось удачно. Если не считать того, что родители остались без отпуска, а джинсы со стразами пропали навсегда.
Когда меня забирали из больницы, врачи посоветовали «поводить ребёнка к психологу». Но отец сказал, что у нас в семье психов нет, и психолог ребёнку не нужен.
Психологам я не доверяю. Из них самая безобидная — тётя Эльвира со своими открытками, потому что все знают, что она психолог-любитель без образования. И она знает, что все знают и не отсвечивает.
Опасаться надо тех психологов, у которых есть над тобой власть.
У нас в школе психологом работает мама Альбины из девятого «А». От своей мамы Альбина всё про всех знает. Одноклассницы подчиняются ей — если не сделать, как она приказывает, Альбина расскажет твою тайну.
Только совсем наивные дети, верящие в розовых пони на радуге, доверяют секреты маме Альбины. Но поначалу-то никто не знал! И сейчас ещё иногда попадаются, когда совсем припирает. Бегут в кабинет психолога, вываливают там весь на себя компромат, а потом поздно. Потом уже Альбина будет над ними властвовать.
Вообще-то мама Альбины, которая психолог, клянётся, что у неё профессиональная этика и дочке она ничего не говорит. А Альбина такая: «Ты можешь проверить. Сделай, как я хочу или проверь, знаю ли я твой секрет».
Мы с Ли в кабинете психолога держим рот на замке, а эмоции — под контролем. Всё сказанное может быт использовано против тебя. Мама Альбины даже не знает про случай в лесу.
И по-настоящему о нём вообще никто не знает, кроме меня и моих родителей. И ещё того человека. Даже Ли думает, что это как с её переломом, что самое плохое — это боль. Но боль проходит: вылечилась и забыла. А что-то остаётся внутри. Как будто мне забыли сделать ещё один очень важный укол. От страха. Или от путешествий во времени.
Наверное, такие уколы делают в попу. А я отказалась. Сама виновата.

Глава 4. Объект: спортивная площадка за школой.

Мы стоим в прихожей в квартире Ли и в последний раз смотримся в гигантское, во всю стену, зеркало.
Не в последний раз в жизни, естественно. Хотя, кто знает. Если мы опозоримся, это будет полный конец всего.
Сегодня на перемене Варя из десятого «Б», проходя мимо нас, почти не останавливаясь, сказала — «А чего вы на площадку после уроков не заходите? Странные какие-то».
И пошла дальше.
Это не просто так слова. Это значит, что нас пригласили. Я и Ли, мы вместе (и по отдельности тоже) можем теперь приходить после уроков на спортивную площадку за школой и смотреть, как тренят самые красивые парни района. И среди них один, суперкрасивый. Сердце начинает биться где-то в районе ключиц, когда я произношу его имя, даже мысленно. Назовём его Голубоглазый.
Нет, я головой понимаю, что шансов у меня ноль.
Но когда слушаю медленную музыку, то представляю, как мы идём рядом.
Иногда воображаю себя на спортивной площадке за школой, как будто я при всех ему кинула вызов, и мы подтягиваемся на соседних турниках — кто больше.
Я могу подтянуться два раза, если что. Один — с большим трудом — до конца, чтоб подбородок был выше турника, второй — почти до конца.
Но в моих мечтах я побеждаю — совсем с незначительным отрывом. И продолжаю висеть на турнике. А он подходит, снимает меня и несёт куда-то на руках.
Куда меня несёт?
Ещё люблю представлять, как спасаю его от бандитов, которые почему-то поджидали его в нашем дворе (и зачем бы ему идти в наш двор, если его дом — в другой стороне?).
Обычно в книгах девушки мечтают наоборот — о том, чтобы их спасли. Ну так это красивые девушки. А мой единственный шанс быть замеченной — отличиться перед ним, лучше всего — геройски. Чтоб он был мне обязан жизнью. Или кошельком. И в благодарность пригласил в кафе. Это будет как будто свидание. И там, в кафе, он поймёт, как сильно я его люблю.
Голубоглазый существовал на свете и ходил по земле (и по нашей школе) и раньше. Но только в этом году — может, второго сентября, а может, третьего, я вдруг увидела его по-настоящему. Какой он изумительно красивый, как злодей из аниме!
Я сразу поделилась этим открытием с Ли. У меня отличная подруга. Чтобы я не страдала одна от неразделённой любви, она полюбила другого шикарного спортсмена. Мы изучили их расписание и иногда на перемене случайно проходим мимо.
Нам уже пора на площадку за школой, а Ли вдруг взялась стирать с зеркала в коридоре отпечатки пальцев. Как будто улики уничтожает. Потом распускает волосы, резинку кладёт в карман, и решительно открывает дверь.
От её дома до школы — минут семь быстрым шагом. Но мы не должны бежать. Приглашенные зрители на площадку приходят как бы между прочим.
— Надо тихонько стоять и смотреть, — наставляет Ли, — Ни с кем не заговаривай первой. Улыбайся всем шуткам. Мы должны примелькаться.
Ли права. Все ещё помнят историю Ксюши из нашего класса. В начале сентября её пригласили на площадку. А она решила, что ей можно всё, и полезла дружить к главным старшеклассницам. Тогда её попросили больше не приходить! Позор! Лучше ни разу не получить приглашение, чем словить отказ на глазах у всех.
Как и положено новеньким, мы приходим на площадку за школой с небольшим опозданием.
Варя из десятого «Б» и другие главные девочки сидят на карусели. И могут крутиться во время представления. Карусель скрипучая, любому другому зрителю сделали бы замечание, но администрации можно всё.
Две суперкрасавицы из Вариного класса разминаются на шагомере: ни минуты без ЗОЖ. На велотренажере сидит их одноклассница в очень дорогих, очень белых кроссовках, качели заняли «ашки» в одинаковых новеньких джоггерах: не думаю, что хоть одна из них бегает по утрам.
Кто-то забрался на горку, чтоб лучше видеть. Массовка вроде нас жмётся у заборчиков, разбившись на пары или небольшие компании.
Все вроде как сами по себе. Но на пятачке перед турниками и брусьями уже разминаются те, ради кого мы здесь собрались.
Сегодня их семеро. Я стараюсь не смотреть на Голубоглазого. Выбираю качка из одиннадцатого «Б» — сделаю вид, что на него пришла полюбоваться. Он самый главный и самый спортивный. Но на лицо не очень.
Тем временем лучшие парни школы делают наклоны в стороны и махи ногами или боксируют с невидимым противником. Они расслаблены и спокойны — словно и нет никаких зрителей.
Мы с Ли подходим к чахлой ёлке, растущей на газоне — вид у неё такой, будто её вынесли из дома после Нового года, бросили тут, а она зачем-то пустила корни и растёт теперь, нелепая и никому не нужная, как вся моя жизнь.
Ли начинает дрожать от волнения. Рыжий, который нравится ей, и мой прекрасный Голубоглазый небрежно сбрасывают куртки на скамейку. Качок приближается к велотренажеру и накидывает свою куртку на плечи десятикласснице в дорогущих кроссовках. Это значит, у них серьёзно.
А теперь — гвоздь программы, отжимания на брусьях и подтягивания на турнике.
Три года назад, когда спортивную площадку за школой благоустроили, тогдашние выпускники стали ходить сюда заниматься после уроков. Сначала появились зрители. Потом — правила. Когда мы с Ли станем здесь своими, мы будем знать о них всё. А пока — стоим возле ёлки и стараемся не выдать свои чувства.
Появляются опоздавшие, подходят поближе. Убедившись, что до нас никому нет дела, мы с Ли во все глаза смотрим: она на Рыжего, я — на Голубоглазого.
Я стараюсь запомнить каждый его жест, каждое движение. И как он в перерывах между упражнениями сдувает волосы со лба. И как пьёт воду из синей с чёрным спортивной бутылки, которую так удобно держать в руке.
Сегодня я буду представлять, как мы пьём из этой бутылки по очереди. А потом он накидывает мне на плечи свою куртку. И мы уходим с площадки вдвоём…
Спортсмены меняются снарядами. Теперь я не спускаю глаз с турника, приваренного к шведской стенке. Упражнение называется «уголок»: ноги надо поднять под прямым углом и опустить, снова поднять — и опять опустить. Такой же «уголок» качок делает сейчас на брусьях.
Все турники заботливо обмотаны малярным скотчем: чтоб у спортсменов руки не мёрзли. Или — чтоб не соскальзывали. Интересно, кто это сделал: сами старшеклассники или их поклонницы? Самый лучший «уголок» получается у Голубоглазого — просто идеальный! Даже главные девочки перестают крутиться на скрипучей карусели: должно быть, каждая выбрала место, удобное для наблюдения.
А потом…
— Сюда нельзя! Здесь детская площадка! — кричит Варя.
— Джерик! Джерик, стой! — зовёт и свистит какая-то тётка.
А Джерик уже летит через площадку, прямо на меня.
Тело сжимается, готовясь к перегрузкам. Прыжок в безвоздушное пространство. Перемещение во времени происходит успешно. А лучше бы меня забросило куда-нибудь на Луну.
Мы с отцом выходим на поляну, заросшую папоротниками. У меня в руке корзинка. Я смотрю на неё и обещаю себе запомнить, когда и где её уронила.
Августовское утро, тёплое и ленивое, ещё не знает, что оно будет безвозвратно испорчено. Одна минута или две — у меня есть возможность увидеть мгновения той жизни, которая ушла навсегда.
Под ногой хрустит трухлявое дерево. Остаются позади «Ворота Мории» и моё наивное глупое желание. Я одновременно и знаю, и не знаю, что будет дальше. Я словно гигантский робот, в голове которого сидит малюсенький человечек и передвигает рычаги, отдавая команды моему телу.
И снова появляется он, очень медленно, откуда-то из другой вселенной.
— Замри! — кричит отец.
Я стою и не шевелюсь, и успеваю запомнить, что пока ещё держу корзинку в руках. А потом человечек в моей голове двигает рычаг, я прыгаю на пень, и всё повторяется…
Корзинка падает в папоротники, и почему я кричу, а по щекам моим льются слёзы?
Мне снова не хватает воздуха: начинается перемещение из чёрной дыры прошлого в беспросветное настоящее, в котором я упустила свой единственный шанс.
Моего возвращения из прошлого никогда не замечают. Не встречают с цветами, не размахивают плакатами «Вика, мы по тебе скучали!»
Я дышу, нормально дышу, восстанавливая силы после перегрузки, вызванной путешествием во времени. Космонавтов хоть готовят, на центрифуге крутят, а меня без всякой подготовки — шарах. Думаете, я привыкла к тому, что меня швыряет туда-сюда? А вы бы привыкли, если бы вам на голову время от времени без предупреждения падал мешок со свежим навозом? Небольшой такой мешочек, не очень тяжелый, и совсем не твёрдый. Тёпленький даже. Но неприятно будет всякий раз, правда? Неожиданно и даже обидно. Вот так же и мне сейчас.
Я стою в узком проезде между школой и соседним зданием. Налево пойдёшь — на площадку вернёшься. Направо пойдёшь — на улице окажешься. Прямо пойдёшь — убьёшь себя о стену. А что, вариант.
Но могло быть и хуже. Если бы тот, кто управляет моими перемещениями во времени и пространстве, зашвырнул меня сейчас на турник. И я болталась бы там, дрыгая ногами, и может быть даже задела качка-чемпиона. После такого позора моей семье пришлось бы переезжать в другой город и скрываться под чужой фамилией.
Я ещё могу вернуться туда, где тренят старшеклассники — но вместо этого поворачиваю направо и шагаю домой. Говорят, нет смысла возвращаться туда, где ты был счастлив. Даже если на самом деле не был, а просто воображал, что счастье есть.
По пути домой я мысленно отмечаю крестиком ещё одно опасное место на карте района.
Объект: спортивная площадка за школой.
Меры предосторожности: не ходить туда.
Необходимость бывать там: веление сердца.
Есть ли там где спрятаться: есть, горка.
Надо только прийти заранее и занять на ней место — тогда я буду в безопасности. Забраться можно даже на крышу горки: старшие девчонки вряд ли туда полезут, а зрителям можно сидеть и стоять где угодно, если они не мешают спортсменам.
Но меня, наверное, больше не позовут. Все решат, что я сбежала, не дождавшись окончания тренировки. Может, мне мама велела вернуться домой вовремя?
Прошлое отнимает у меня настоящее, отхватывает самые вкусные куски!
Размышляя так, я подхожу к нашему подъезду, который недавно тоже был нанесён на карту опасных мест. Перечисляю про себя меры предосторожности. Открыть дверь и прислушаться — не лает ли кто на лестнице. Если нет, поскорее вызвать опасный скрипучий лифт, продолжая держать ситуацию под контролем: не щёлкнет ли дверной замок на седьмом этаже, не раздастся ли лай? При этом следить за входной дверью в подъезд: я не знаю, дома старуха или на прогулке со своим страшилищем, она может как выйти из своей квартиры на седьмом этаже, так и войти в подъезд с улицы.
Если увижу, что она заходит — надо забыть про лифт и бежать вверх по ступенькам, быстро бежать, ведь лифт уже на подходе и старуха поедет на нём.
По утрам проще: по лаю на лестнице я определяю, когда бабка с чудовищем выходит на прогулку. Обычно я выбегаю из дома сразу после них. Для этого приходится ставить будильник на двадцать минут раньше, поэтому теперь я раньше прихожу в школу. Но если я задерживаюсь, или бабка выходит слишком рано — я придумываю себе дома занятия, вспоминаю про забытую тетрадку или нахожу на одежде пятно и бегу переодеваться. Переодеваюсь и прислушиваюсь. Как только старуха с чудовищем возвращается и закрывает за собой дверь — я несусь в школу, чтобы не опоздать к первому уроку. У меня очень хороший слух, а в нашем доме невероятно тонкие стены.
Когда подъезд стал опасной зоной, я вычислила все возможные пути отступления и бегства и теперь готова к любому повороту событий. Уверяю, вы сделали бы точно так же, чтобы не летать в прошлое и обратно два раза в день, утром и вечером.
Но нельзя просто взять и войти в подъезд с улицы, несмотря на все мои гениальные стратегии выживания. Я стою снаружи возле двери, не решаясь её открыть: вдруг старуха с чудовищем притаились за ней и меня поджидают? И тут на седьмом этаже распахивается форточка. Я слышу лай: бабка решила проветрить квартиру. Значит, у меня в запасе не меньше пятнадцати минут, поскольку она никогда не выходит из дома, не закрыв все окна на защёлки, а двери — на замки.
Спокойно, как королева, я поднимаюсь по лестнице, и не боюсь совершенно никого. Переодеваюсь в домашнее, ложусь на диван, включаю музыку — родители всё же оплатили мне подписку — и отправляюсь в путешествие по океану мечты. Туда, где рядом со мной Голубоглазый. Где мы идём, вдвоём укрывшись его курткой, и вместе встречаем на набережной рассвет.
Да, ничего оригинального. Можно подумать, вы мечтаете более заковыристо. А даже если и так — мечтайте, как хотите, а мне оставьте моё. У меня теперь кроме мечтаний ничего и не осталось. Вот бы однажды улететь туда, в мечту, как я улетаю в прошлое. Ха, не с моим везением.

Глава 5. На сегодня хватит ада

Но в этом мире ведь и помечтать спокойно не дадут. Мы с Голубоглазым и без того слишком долго идём к набережной, потому что то и дело поправляем куртку: чтоб она красиво лежала и на его плечах, и на моих. В итоге я плюю на правдоподобие и растягиваю эту воображаемую куртку так, что носить ее теперь нельзя. Только накидывать красиво на плечи высокому парню и среднего роста девушке, которые идут на набережную, встречать рассвет. А что, идея для дизайнеров. Для Парижской недели моды. Я могла бы быть невысокой моделью, а длинных парней у них много. Надо не забыть и написать в какой-нибудь самый модный дом.
Я снова отвлекаюсь от романтики, мы с Голубоглазым всё никак не можем пройти эти несчастные десять шагов и оказаться на набережной. А когда до нее добираемся, на всю квартиру начинает трезвонить мой телефон.
Мечты разрушены, мой герой, замотавшись в куртку с рукавами разного размера, убегает прочь, а солнце, решив, что с него хватит, так и не восходит.
Выключаю музыку, принимаю звонок, думая, что это Варя и ее подруги решили разобраться со мной по всей строгости школьных понятий. Но слышу голос Ли:
— Напомни, какая у тебя квартира. Я внизу.
Называю номер и бегу к дверям. Пищит домофон. Отца дома еще нет, но я по привычке поскорее снимаю трубку: он не любит, когда домофон гудит слишком долго.
Мама испуганно выглядывает из кухни.
— Всё в порядке? Как у него настроение? — она решила, что отец пришел с работы раньше обычного.
— Это Ли. Ко мне. — успокаиваю я.
— Понятно. — и мама вновь скрывается в кухне.
Ли никогда не приходила ко мне одна, её всегда приводила я. И то это было несколько раз. Отец не любит, когда у нас гости. Они не дают ему расслабиться после работы. При гостях надо прикидываться приветливым, улыбчивым, а он на работе за день от этого устаёт. Когда мы дома «своим кругом», как он это называет: то есть, он, мама и я, то можно быть хмурым, грубым и требовать тишины. Я в наушниках слушаю музыку у себя в комнате или играю в игры. Мама на кухне занята домашним хозяйством. А отец врубает на полную громкость боевики и наслаждается покоем в центре мордобоя и бешеной стрельбы. Но сейчас он ещё на работе, притворяется приветливым. И поэтому Ли спокойно проходит ко мне.
— Знаешь, чья это была собака? — спрашивает она.
— Какая? — не понимаю я.
— На площадке же! Джерик!
А, эта. Про неё я уже и забыла. С тех пор столько всего случилось. Я слетала в прошлое за привычной дозой боли и страха. Я избежала столкновения с чудовищем с седьмого этажа, хотя перед тем, как войти в подъезд, мысленно встретилась с ним раза три. Я так и не дошла до набережной с тем, кого люблю, зря только куртку его растянула.
— Короче, это собака одной из «ашек». — продолжает Ли, — Мама решила выследить, куда она после уроков ходит, уж не делает ли чего нехорошего. И взяла с собой Джерика. На случай, если придётся вытаскивать дочку из плохой компании.
— И как, вытащила? — вяло интересуюсь я, слушая Ли вполуха.
— Оказалось, мы не плохая компания. Занимаемся спортом на свежем воздухе и всё такое. Но Варя этой «ашке» сказала при всех, чтоб она больше не приходила. Такое шоу устроила! Поэтому не переживай. Никто и не заметил, как ты исчезла.
Конечно, никто не заметил! А я типа думала, что делая уголок, Голубоглазый не может глаз от меня отвести? И теперь ходит по своей комнате из угла в угол и думает: «Куда, о куда же подевалась Вика из седьмого «а»? Она ведь просто исчезла у меня на глазах. В тот самый момент, когда я хотел на весь район закричать ей о своей любви!»
— Правда, не расстраивайся, — Ли решила меня добить, — Совсем никто не заметил. И этот Джерик больше не прибежит. А мы с тобой сейчас посмотрим сегодняшнюю запись.
Оказалось, что всех, кто ходит на площадку, добавляют в секретную группу. В группу выкладывают видео с тренировок и всякие сплетни.
Когда всё закончилось, Ли очень вежливо, чуть ли не с поклонами, подошла к Варе сказать спасибо. «Какой воспитанный ребёнок! — с одобрением сказали Варины подруги, — Добавь её в Клуб Избранных».
А Ли назвала не своё имя, а наш общий ник. Год назад мы завели этот фейк, один на двоих, чтоб с основных аккаунтов не писать всякие сладкие глупости в анимешных и кей-поп сообществах. И вот теперь он пригодился вновь!
Я включаю комп, захожу с запасного браузера в наш общий профиль и разворачиваю видео на весь экран.
Запись непрофессиональная, изображение время от времени трясётся и съезжает в сторону. Её делала десятиклассница, сидевшая на велотренажере. Поэтому приходится любоваться качком, на которого я и так много смотрела (для маскировки).
Голубоглазый в кадр попадает редко, но тем дороже такие мгновения. Потом одна пересмотрю только эти фрагменты. Как когда-то, с точностью до двух секунд, включала в нужных местах аниме. Везёт мне — всё время западать на второстепенных персонажей. У Ли та же фигня. Она говорит, это потому, что мы с ней нестандартно мыслящие личности, короче, это хорошо. И в будущем у нас не должно возникнуть проблем с парнями: мы не будем выбирать тех, кто нравится большинству.
Про Ли говорить не буду, но относительно себя иллюзий не строю. Даже если мне одной-единственной понравится какой-нибудь там парень, он наверняка выберет не меня. С моим-то везением!
Телефон начинает дрожать в руках у нашего оператора, когда появляется Джерик. Десятиклассница за кадром громко ругается. Средний уровень пафоса на площадке снижается. Качок уже не в центре внимания.
Слышны крики:
— Мама! Зачем ты сюда пришла?
— Чтоб проверить, чем ты после школы занимаешься!
— Проверила? Довольна?
— Запись! — спохватывается Варя, — Выключай!
Изображение плывёт, едет, летит и исчезает. Перед нами — чёрный экран.
— Вот так всё со стороны и выглядело. — говорит Ли, — Теперь понимаешь, почему никто не заметил, что ты ушла?
Если бы я ушла! Если бы Ли можно было это объяснить!
— А Варя? — вдруг доходит до меня, — Ты же к ней одна подходила, поклониться и сказать спасибо. Разве она не спросила, где твоя подруга?
— Понимаешь, она ведь тебя не знает…
— А тебя?
Вот это поворот! Оказывается, Варя — дочка инквизиторши. Той репетиторши по английскому, которая мучает Ли неправильными глаголами и сложными прошедшими временами. Иногда Ли ездит к ней домой, но чаще они общаются по скайпу. И всё же у Вари была возможность изучить мою подругу –правда, в не самых выигрышных для Ли обстоятельствах.
— Варя ко мне пригляделась, ну и видит, что я нормальная. Навязываться в друзья не буду. И позвала нас вдвоём, чтоб стояли в сторонке, как положено. Им же нужны зрители из младших. Чтоб на нашем фоне чувствовать себя звёздами.
А потом, конечно, мы пересматриваем запись.
Снова слышен лай — это Джерик бежит. А вот и закадровая ругань.
— А теперь смотри, что будет! — говорит Ли и хватает меня за руку.
Да смотрю я, смотрю.
Королева велотренажера отвлеклась, поэтому телефон снимает Рыжего (мог бы Голубоглазого, но мне просто не могло так повезти!)
Рыжий перехватывает руки, и подтягивается высоко, по пояс. И вдобавок поджимает ноги.
Да, теперь и я замечаю. Потому что понимаю его. А Ли поняла — потому что любит.
Никто не догадается, и мы не выдадим. Что это не новый трюк повышенной сложности. А испуг.
Изображение скользит, в кадре снова — качок.
— Видишь, он тоже боится собак — с нежностью произносит Ли. Для влюблённого каждый недостаток любимого человека — милая особенность.
— Да, — я стараюсь говорить легкомысленно и весело, — Повезло тебе. Ты теперь знаешь про его слабость. Может, однажды сможешь его защитить.
— И тебя могу! Вика, ну ладно, ничего такого в этом нет. У тебя же по лицу всегда видно, я давно догадалась. Ты сразу меняешь маршрут, если навстречу идёт собака. Я всегда перехожу дорогу с тобой вместе и не спрашиваю — почему. Потому что понимаю. И ты никогда не срезаешь путь через площадку, где могут гулять собаки, а идёшь через улицу. И когда мы смотрели тот мульт, помнишь? Там же вдруг собаки появились, много страшных собак.
— Какой мульт?
— Который мы смотрели у меня, помнишь? Ты ещё потом так быстро выбежала из комнаты, что я даже не заметила.
Выбежала, ага. Конечно, выбежала. Потом забежала в чёрную дыру и улетела в прошлое.
— Всё из-за того случая в лесу? — пытает меня Ли.
— Да какая разница? Он выбрал и укусил именно меня! Да, из-за того случая.
— Он — это кто?
— Генрих. Его звали Генрих. Овчарка.
— Это было давно и всего один раз. Как я тогда с дерева упала…
— Деревья стоят на месте, и на них можно не лазать, если не хочется. Дерево на тебя не бросится само! А собаки — они повсюду. И самая подлость, что они очень быстро перемещаются и появляются неожиданно. Как этот Джерик на площадке.
— Смотри, я же всё равно лазаю по деревьям, — гнёт своё Ли, — Как только гипс сняли, полезла в первый раз. Сначала было страшно. И потом несколько раз — тоже.
— А мне не страшно… Мне… — как объяснить ей, что этот ужас повторяется в моей жизни? Джерик или ещё какой-нибудь случайный бобик — он, может, по природе милый и безобидный. Но стоит ему побежать в мою сторону — даже не броситься, нет — и я отправляюсь в пасть к Генриху. Достаточно просто мультяшных собак, бегущих на меня по экрану. А если в деталях вспоминать тот случай в лесу — то и без всякой собаки можно улететь в прошлое. Сколько же раз Генрих кусал меня с тех пор?
— Я пойму! — обещает Ли.
Попробую ещё раз, не упоминая путешествий в прошлое.
— Дерево не сбросит тебя потому, что тебя когда-то сбросило другое дерево. Тут всё зависит только от тебя. Если держишься крепко — не упадёшь. А я могу крепко держаться на ногах, замереть и не двигаться, ведь я усвоила урок. Но кто знает, что у собаки на уме? И потом, отец сказал, что кусают тех, кто боится. Трусы испускают флюиды, или типа того. Он ведь был рядом, а Генрих его не тронул. Выбрал меня. Я сама виновата, испугалась, полезла на пень, пошевелилась, но не в этом дело. Я тогда просто боялась, а сейчас очень сильно боюсь. Поэтому меня точно укусят снова. И снова. И ещё.
— Собаки, с которыми гуляют в лесу, вдали от всех, часто бывают неадекватами. В городе таких не держат.
— Генрих был очень адкватным. Бросился только по команде хозяина.
— Бросился? — ахает Ли. — На вас с папой натравили собаку?
— Ты не знала, что ли?
— Я думала… Ну, что она сама по себе была психованная. Сорвалась с поводка, а тот чел её не удержал.
Ли — человек с огромным добрым сердцем. Она первая, кто не обвиняет меня в случившемся тогда на лесной поляне.
Когда заходит разговор о том, что меня укусила собака, взрослые обычно спрашивают: ты её дразнила? Им хочется поскорее превратить всё в нравоучительную историю. Девочка дразнила собаку, собака её укусила, девочка получила жизненный урок и больше не будет. Преступление и наказание.
Но я никого не дразнила, никого. Если только не считать, что дразнила самим фактом своего существования — «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».
И, выходит, не собаку я дразнила. А её хозяина. Тем, что была живая, весёлая, беззаботная и пошла за грибами однажды утром. Что верила в сказки. Что в моей жизни были поездки в деревню, прогулки по лесу, солнце, воздух и озеро, а добро всегда побеждало зло.
«Ты меня ещё не знаешь!» — подумало зло. И победило меня.
Ненавижу плакать от жалости к себе! Но Ли добилась этого — тем, что встала на мою сторону, не вынуждает защищаться и оправдываться.
Она неловко меня обнимает одной рукой, потому что мы всё ещё сидим рядом перед компом. И шепчет в ухо: «Он гад, самый поганый на свете гад, жизнь его за всё накажет, а потом он умрёт и в ад провалится, где черти будут жарить его на всех своих сковородках и тыкать вилами в зад!»
Ли по-прежнему думает, что добро всегда побеждает зло. Она пока ещё верит в сказки.
А тот человек живёт себе припеваючи, он давно и думать забыл про то, что когда-то случилось в лесу. В ад проваливаюсь я. В чёрную дыру. Но не сейчас, нет. На сегодня хватит ада.

Глава 6. Мировой океан скорби
Каждую последнюю пятницу месяца вся школа сдаёт долги по географии. Болел, не успел, не понял — эти оправдания Робинзоновна не принимает. Ну, вы поняли, почему географичку кто-то когда-то назвал Робинзоновной? Потому что пятница. Робинзон и его Пятницы.
Меня Робинзоновна держит в списке главных ничтожеств и валит на каждом уроке. Так что пятницы — это прямо моё время.
А началось всё нелепо. Я не выучила параграф, и не успела, как обычно, прочитать его на уроке, потому что меня вызвали первой. Ли превзошла себя, на ходу сочиняя азбуку для глухонемых, чтобы донести до меня хоть что-то, но Робинзоновна заметила это и велела ей выйти из класса. А мне сказала, тихим таким голосом, от которого мурашки бегут по коже даже у дерзких и флегматичных:
— Ты что, дома не открывала учебник? Тебе не интересно? Как можно не любить географию? В твоём возрасте все мечтают о путешествиях и дальних странах!
При слове «путешествие» я представляю лес, через который нужно идти с рюкзаком, уворачиваясь от собак, таящихся за каждым деревом. «Дальние страны» — еще хуже. Там ты идешь через джунгли, а в зарослях лиан поджидают не только собаки, но также удавы, крокодилы, малярийные комары и мухи цеце. Кто будет о таком мечтать?
— Я не собираюсь путешествовать в пустынях, зачем мне их знать. — ответила я, — А в незнакомом городе география не нужна, когда есть гугл-мэпс.
— Митрофанушка! — рассердилась Робинзоновна, — В пятницу жду на пересдачу.
С тех пор я часто слышу эту фразу.
Сегодня у меня доклад о происхождении Мирового океана. В жизни мне это точно не пригодится. Я не собираюсь создавать новую планету и наполнять её водой.
Я подошла раньше всех и стою у окна. Ли будет ждать за школой, и мы вместе побежим смотреть тренировку на площадке. Будем стоять возле нашей плешивой ёлочки и мечтать. Я всё успею, если только Робинзоновна не задержится.
Подпираю подоконник и мысленно повторяю: материк Пангея, океан Панталасса. Некрасивые названия. Неудивительно, что материк и океан не захотели жить под такими именами и разделились на части.
Интересно, что было бы, живи всё человечество на одном большом материке, вытянутом вдоль экватора? Больше было бы в истории войн или меньше? Почему география не изучает такие вопросы?
И тут я забываю о своих претензиях к школьному учебнику географии. Потому что по коридору идёт Голубоглазый. Воображение уже рисует картину за картиной. Вот он подходит ко мне и говорит: «Я заметил тебя на тренировке. Ты не стой там, у этой ёлки, ближе подходи. И, кстати, приготовься, я накину тебе на плечи свою куртку».
Или он останавливается, долго глядит на меня и спрашивает: «Ты ведь Вика? Я давно хотел сказать, что ты мне нравишься».
Коридор у нас длинный, я успеваю представить несколько флаффных сценок с нашим участием. Пока он действительно не подходит ко мне. И не спрашивает: «Пропустишь меня вперёд?»
Я отвечаю «Да…» и он встаёт почти что рядом. Достаёт телефон и начинает что-то в нём листать.
А я здесь, я могу заговорить с ним, но мозг только икает: «Ик-ик» — и никаких идей для поддержания знакомства не выдаёт. В голове спорят два голоса. Один монотонно твердит: «Много веков подряд дожди лились на Землю, пока не заполнили все впадины». Второй визжит: «Это твой шанс! Скажи ему что-нибудь! Давай, говори уже!» Но нет третьего голоса, который подал бы удачную реплику. Ладони становятся холодными и влажными, как остывающий материк Пангея, на который пролились первые дожди. Только бы Голубоглазый не взял меня за руку сейчас! Но он и не думает. Стоит рядом, излучая магическую энергию своей красоты. Весь увлечён тем, что видит в телефоне.
Я не интересна ему, и дожди будут лить на Землю вечно.
Мне хочется до завтрашнего утра стоять тут и вдыхать запах его одежды. И в то же время — чтоб пришел хоть кто-нибудь и прервал это неловкое молчание. Неловкое — для меня. У Голубоглазого-то всё ловко. Вики из седьмого класса для него просто не существует.
Тут, словно в ответ на мои мысли, появляется целая толпа: Альбина, дочка нашей психологини, в сопровождении свиты.
— Ты последней пойдёшь, ясно? — говорит она мне.
— Я вторая.
— Дурака не валяй, — сердится Альбина.
— Ты знаешь хоть, кто она? — вякает кто-то из её свиты.
— Я вторая. — тут главное не вступать в споры и стоять на своём.
— Что дерзкая такая? Рассказать про тебя кое-что? — ухмыляется Альбина.
— Ты же не знаешь, кто я, — отвечаю я и тут же жалею. Всё же позволила ей втянуть себя в разговор. Альбина и её приспешницы выдвигают версии — одна обиднее другой — кто же я такая, откуда вылезла, что позволяю себе хамить старшим.
— Заглохли уже, — бросает Голубоглазый, не отрываясь от телефона, — Она за мной была.
Тут на моё счастье появляется Робинзоновна и впускает всех в класс. Мой герой за счёт обаяния очень быстро получает свою оценку, мне же несколько раз приходится заполнить водой Мировой океан, прежде, чем я, получив четвёрку, убираюсь прочь.
Выхожу в коридор.
Мне казалось, Голубоглазый не просто так защитил меня от Альбины и её свиты и теперь стоит у окна напротив кабинета географии. Мы вместе пойдём на площадку (захватив по дороге Ли), и он накинет мне на плечи свою куртку.
Но его нет. И дожди будут лить ещё много веков подряд.

Глава 7 Дедушкин день рожденья

Один из главных кошмаров года — дедушкин день рожденья на даче. Сам-то дедушка нормальный, даже когда сильно выпил и плохо держится на ногах. С бабушкой сложнее: она на пятьдесят процентов состоит из нравоучений.
От всего, что ей сложно понять с первого раза, бабушка отмахивается фразой «Не выдумывай!» Вдобавок она совсем не умеет сочувствовать. «Ударилась? Сама виновата, нечего было бегать!» А если разговор заходит о собаках, она уж найдёт способ вспомнить тот случай в лесу и ввернуть: «А не надо было непойми-где дом покупать, когда своя дача есть. В незнакомый лес сунулись — вот и получили!»
Но больше всего меня в бабушке бесит то, что мнение окружающих для неё важнее своего собственного. Моя семья — нет, не в счёт, мы не окружающие. Окружающие — это чужие, иногда посторонние люди, которых бабушка видит первый и последний раз в жизни. Но если какой-нибудь мимокрокодил скажет: «Женщина, вы замёрзнете в этом пальто!» — бабушка тут же замёрзнет. Хотя пять минут назад ей могло быть жарко.
На дачу к бабушке и дедушке я и раньше-то ездила с неохотой. А после того случая в лесу только и мечтаю заболеть перед этой поездкой или ногу там подвернуть (не больно). Потому что на даче собаки — везде. Даже на участок могут забежать. Ведь бабушка запретила дедушке ставить забор: «Пусть люди видят, что у нас происходит, а то ещё подумают себе что-нибудь!»
А ещё — но это мамин личный кошмар — на этих семейных праздниках отец обожает сравнивать то, что готовит бабушка (его мама) с тем, что готовит моя мама (его жена). И его мама (моя бабушка) всегда побеждает с разгромным счётом 10(или сколько там она приготовит блюд):0.
С раннего утра все на взводе: отец изучает в навигаторе пробки и требует ехать прямо сейчас. Мама говорит, что после завтрака должно пройти хотя бы сорок минут, иначе всех укачает. Я сунула ртутный градусник в чашку с горячей водой: пытаюсь нагнать на нём температуру. Параллельно ищу и не нахожу в своём шкафу брюки из прочной ткани. Так-то они уродливые и позорные, но зато их непросто прокусить: надену, если на даче придётся выходить на улицу. Иллюзия защищённости.
В машине я поеду в неудобных красных бархатных штанах, которые типа подчёркивают мою талию и потому так нравятся маме. Сама я талию подчёркивать не люблю, достаточно того, что она у меня есть. Предпочитаю уютные широкие толстовки с оттянутыми карманами или платья-футболки на два размера больше. «Опять нацепила этот мешок из-под картошки? — всегда возмущается отец, увидев меня в чём-то подобном, — Люди решат, что мы на тебе экономим! Брала бы пример с матери — у той что ни день, то обновки!»
Мама действительно каждый день ходит на работу в разной одежде. Но это всегда ужасно неудобные тесные костюмы или платья из синтетики. У меня от такой ткани сразу краснеет и шелушится кожа. Так что бархатные штаны — это ещё ничего, терпеть можно.
Сажусь на кровать, чтобы их натянуть, трогаю пальцем белый шрам, оставшийся на месте укуса. Новая кожа выросла быстро, но когда прикасаешься к ней — она ничего не чувствует. Вот бы внутри у меня тоже был такой шрам на месте воспоминаний о том случае в лесу: чтоб не чувствовать, не представлять это снова и снова и не улетать в чёрную дыру.
Входит мама в тесном ярко-синем синтетическом платье, одной рукой вставляет в ухо серёжку с искусственной жемчужиной, другой достаёт из чашки градусник и просит «не злить папу», ему ещё везти нас туда и обратно. Уродские прочные брюки она уже упаковала, они лежат в багажнике. После завтрака прошло двадцать пять минут, это почти что сорок, отец уже сидит в машине и два раза сигналил нам. Старуха с седьмого этажа выползает на утреннюю прогулку со своим чудовищем. На лестнице слышен его лай. Шипит и звякает, поднимаясь, лифт. Хлопает внизу дверь подъезда. Тут и я начинаю торопиться: быстро выбежать на улицу, запрыгнуть в машину, закрыть дверцу, и я в домике.
По дороге молчим, только отец ругает других водителей. Другие водители за стёклами своих машин ругают его. Но никто никогда не выходит наружу, чтобы выяснить отношения.
Дача бабушки и дедушки — в двух часах езды от города. Можно было бы и быстрее добираться, если бы не пробки и не отцовская привычка соблюдать скоростной режим.
Когда я говорю дача — я ровно это и имею в виду. Не деревенский домик, какой был у нас. И не шикарный частный дом, как на фотографиях в инстаграме. На даче не живут постоянно, даже летом. Но день рождения дедушка всегда отмечает именно там. Такова традиция. В субботу приезжают его друзья, которых он зовёт «сослуживцы». В воскресенье — родственники, то есть — мы. Других близких родственников у бабушки с дедушкой нет.
Довольно обидно, когда на праздничный стол выставляют то, что осталось от прожорливых «сослуживцев». Бабушка этого совершенно не стесняется — мы ведь «свои». Всегда рассказывает, какой она сделала холодец — его смели первым. Какой испекла торт Наполеон — ничего, для нас она купила ничуть не хуже, в придорожном дачном магазине. И всё же вкуснятины на столе много. Думаю, нас и зовут-то на второй день, чтобы добро не пропадало.
Пока мы едем по трассе, меня всё же укачивает, и я открываю окно со своей стороны. Но закрываю его наглухо, едва машина сворачивает с шоссе на дачную грунтовую дорогу.
— Сейчас только и дышать воздухом! — удивляется мама и приоткрывает окно со своей стороны. — В городе совсем не то. Гарь и выхлопные газы.
Зато в городе нет такого количества злобных собак!
Самое опасное место — прямо у въезда в садоводство. Однажды летом, когда отец продал старую машину, а новую ему ещё не привезли, мы зачем-то срочно поехали на дачу к бабушке с дедушкой. Сначала на электричке, а потом — на автобусе.
Возле шлагбаума нас поджидали трое. Клокастый вожак и два молодых пса. Все — дворняги. Всех подкармливает сторож, и за это они как бы охраняют территорию. То есть, наверное, бросаются на каждого, кто кажется им чужим. А мы-то и были чужими! В первый раз попытались пешком пересечь границу садоводства.
Я не улетела в прошлое каким-то чудом. Наверное потому, что вовремя заметила опасность: собаки грелись на солнце, лёжа возле кучи песка. Уже повернули головы в нашу сторону, но атаковать пока не собирались. Но чтобы попасть на дорогу, ведущую к дому бабушки с дедушкой, нам нужно было пройти мимо них.
И вот картина: родители шагают вперёд, а я — назад. Топ-топ-топ. Догнали они меня на остановке автобуса. Остановка — бетонная коробка, выкрашенная зелёной краской, во многих местах отслоившейся. Три стены и крыша. Хоть какая-то защита.
— Это ещё что такое? — зарычал отец, — Ты что дурака валяешь? Быстро назад!
— Я не пойду туда. — твёрдо сказала я, — Вы идите. А я поеду домой.
Мама сразу поняла, в чём дело. Предложила отцу позвонить бабушке с дедушкой, чтобы они позвонили сторожу, и тот привязал собак. Отличное решение, но отец отказался. Сказал — из-за моих капризов он позориться на всё садоводство не намерен.
Мы сидели на остановке втроём. Я отказывалась идти, отец отказывался меня понимать. По противоположной стороне шоссе по обочине пробежала бездомная собака и скрылась в зарослях пыльного кустарника. Мои плечи сжались, воздуха стало не хватать: тело готовилось к перемещению во времени. Я мечтала о том, чтобы поскорее приехал автобус. Лучше всего тот, который довезёт меня до конечной станции метро. Потому что в метро с собаками не пускают, и там я буду в полной безопасности. Но ладно уж, я согласна и на электричку. Там собаки очень даже могут быть, но хотя бы на поводке и в наморднике. И можно в другой вагон уйти.
Но мы не дождались автобуса, потому что мама сама позвонила дедушке. И знаете, что он сделал? Приехал за нами на своей машине.
А когда пришло время уезжать, мама вызвала такси. Дедушка предлагал подвезти нас куда угодно, но он был уже навеселе, и бабушка спрятала ключи от автомобиля в пустую кофейную банку.
Но сегодня мы — на машине. И собаки сторожа хоть и встречают нас лаем, ничего нам сделать не могут. Мы уже проехали вечную кучу песка — их любимый наблюдательный пункт, миновали дом без забора, перед которым я видела спящего дога без поводка и намордника, обогнули участок с широкой щелью под воротами. Там живёт неуправляемая молодая собака, помесь хаски с каким-то питбулем. У неё злющие глаза: один коричневый, другой голубой. Как-то раз, когда мы проезжали мимо, она высунула морду. А я посмотрела ей в глаза. Нельзя смотреть в глаза собакам! Они думают, что это вызов на поединок и если ты не готов дать им отпор — держись! Хаски-буль и раньше выглядывала из-под ворот, но я была уверена, что она сидит на поводке и не сможет выбраться. Но она смогла. Оказалось (и все, кроме меня, это знали), что эта бешеная помесь бегает по участку без привязи и легко может пролезть под воротами! Что она и сделала. И бежала за нами, пока мы не свернули на другую улицу.
Короче, вы догадываетесь, что на даче у бабушки с дедушкой я всегда сижу в доме и не выхожу даже в сад. Потому что один раз — к счастью, это было без меня — на участок примчался соседский бульдог. Забора ведь нет, как вы помните, вдруг кто чего подумает. За бульдогом, конечно, очень быстро прибежали его хозяева и долго извинялись, хоть он ничего ещё не успел натворить. Но мне бы хватило одной лишь встречи с ним.
Машина сворачивает на нашу улицу и мы сразу видим бабушку. Она стоит у калитки, как будто почувствовала, что нас пора встречать. Она так и говорит — сердце мне подсказало, что это едете вы. Но на самом деле (это секрет, дедушка поделился со мной в прошлом году) бабушка выходит к калитке сразу после нашего утреннего звонка. Отец садится за руль, набирает её номер и коротко говорит — «Выезжаем». И она два часа при любой погоде стоит на улице и ждёт.
Дом и сад ничуть не изменились с нашего предыдущего визита. И всё тот же раскладной круглый стол ждёт нас в просторной кухне (она же — бабушкина комната, гостиная, что угодно). В доме бабушки и дедушки всего две комнаты: одна занимает весь первый этаж, в ней-то и ждёт нас стол. Вторая, маленькая и тесная, находится на чердаке. Там спит дедушка.
На этот раз дедушкины сослуживцы оставили нам немного холодца, и торт бабушка испекла, а не купила в сельпо.
За столом ведутся скучные разговоры, но зато можно съесть сколько угодно фаршированных яиц, копчёной колбасы и салата с крабовыми палочками. В бокал мне наливают вишнёвый компот — бабушка сварила специально для нас с отцом, ведь он за рулём. Остальным она разливает шампанское. Дедушка требует что покрепче, но бабушка грубо обрывает его — вчера было покрепче.
В углу, возле кухонной раковины, стоит целая батарея пустых бутылок, и бабушка всякий раз неодобрительно крякает, когда проходит мимо.
В доме холодно, хотя натоплена печь и работает электрообогреватель. По крыше начинает колотить дождь, и отец хмурится: он не любит вести машину в ливень.
Но дождь заканчивается, а вместе с ним заканчивается и праздничный обед. Бабушка приглашает всех прогуляться по саду (хотя в начале октября, да вдобавок после дождя, он выглядит довольно убого). Но родители охотно соглашаются. В доме остаёмся мы с дедушкой. Он поднимается к себе, а я собираюсь посидеть у окна, потупить в телефон.
Да щас там!
Бабушка не выносит, когда люди впустую тратят время — хотя я, например, трачу не её время, а своё собственное. Но как человек более опытный и повидавший жизнь (её любимые слова), она даёт мне совет: «Не хочешь гулять — займись полезным делом, отнеси на помойку мусор.»
Бабушкины советы выглядят как приказы, отдаются приказным тоном и вообще-то это приказы и есть. Я уже и на сад согласна, но эта опция для меня большее не доступна.
Помойка — огромный зловонный короб — находится недалеко от входа (но вне зоны действия дворняг сторожа). У нас дома мусор выбрасывают каждый день, и обычно это делает отец, который выходит первым. На даче мусор копится, копится и копится в деревянном сарае, пока дедушка не отвезёт его на помойку на машине. Дедушка мог бы и завтра его отвезти, или послезавтра, когда перестанет праздновать. Так я говорю. На что бабушка отвечает возмущённым кудахтаньем: «Неужели ты не можешь помочь старикам? Ну и воспитала тебя мать!»
Бабушка знает, что меня не проймёшь ни руганью, ни упрёками. Но есть в моей броне одна слабая пластина, сделанная не из стали, а из воска. Не терплю, когда моей маме высказывают претензии, которые вообще адресованы мне!
И пойду я сейчас на помойку — повезу на тележке мусор. Вот и пригодились мои уродливые плотные штаны! Молния у них сбоку, её немного заедает, но не потому, что штаны мне тесны, а потому что она уже старая. Я нашла их здесь, на даче, и бабушка (она в тот день была добрая) сказала : «Забирай». Они неизвестно чьи. Может, даже какой-нибудь девушки отца, которую он привозил на дачу, когда был молодым.
Интересно, она без штанов уехала? Или собиралась вернуться, но не сложилось?
Я иду по улице, везу перед собой тележку с вонючими пакетами, на дне перекатываются бутылки. Представляю, что я — бывалый мусорщик. Или даже старьёвщик? Живу в начале прошлого века, хожу по улицам старого города и за мелкие монеты покупаю утиль. Вот были времена: к тебе придут, мусор заберут и ещё и приплатят за это. Сейчас всё наоборот. Ли говорит, что скоро нельзя будет просто так выкинуть вредные отходы, нужно будет платить за каждую батарейку, за каждую пластиковую упаковку, чтоб их правильно переработали. Но пока эти времена не наступили. В городе кое-кто ещё заморачивается раздельным сбором, а тут, в дачном посёлке, всё летит в одну кучу.
Пока я иду по нашей улице, мне удаётся отвлечь себя разными историями. Потому что здесь я в безопасности. В окрестных домах нет собак: тот бульдог, что забежал однажды на участок к бабушке с дедушкой, живёт на противоположном конце улицы, и его привозят только на лето. Злобная хаски-буль с разными глазами — тоже сейчас в городе, но мимо её забора я и не пойду, сверну раньше. И всё же жаль, что сейчас не зима, а ранняя осень. И люди приезжают на дачу как типа на природу. Хотя какая тут природа: коробки домов стоят в ряд за сетчатыми, деревянными и металлическими заборами. За каждым забором — несколько чахлых плодовых деревьев, пара парников, у дома клумба с поздними цветами, вдалеке — грядки. Всё одинаковое, не хуже, чем у других, но и не лучше: выделяться не принято.
Но дачники считают, что ходить с улицы на улицу и рассматривать чужие заборы — это дико интересное и развивающее интеллект занятие. Ладно бы они ходили одни, так нет же, каждый второй тащит с собой собаку. С нашей тихой улицы я сворачиваю на самую главную, где эти любители пялиться на чужие заборы попадутся мне навстречу почти наверняка.
Иду, как по минному полю. Слева и справа к главной улице примыкают маленькие улочки типа нашей. И на каждой может таиться опасность.
Меня обгоняет семейство на велосипедах: молодые и спортивные мама и папа и их мелкий сынок в шлеме и налокотниках. Прибавляю шаг. Если там, впереди, затаилась какая-нибудь собака, то она первым делом бросится на этих спортсменов.
Зато мне можно не заниматься экстремальным спортом, чтоб пощекотать нервишки. Мой сегодняшний поход на помойку — самый что ни на есть экстрим.
Когда до цели остаётся метров двести, я замечаю движение на обочине. Как раз там, где мне нужно будет свернуть в тупик, в котором стыдливо прячется помойка.
Замираю. Приглядываюсь. Готовность к перемещению во времени №1
Так и есть — одна из собак сторожа покинула свой пост и лежит на пожухлой траве как раз на моём пути. О, а вот и вторая. Тащит в зубах какую-то дрянь. Видимо, они не брезгуют пищей из мусорки.
К счастью, у меня отличное зрение — как у индейца. Я заметила врага, а он меня — ещё нет.
Отступаю с телегой, шаг за шагом, не отрывая взгляда с собак. Они увлечены отбросами — повезло. Разворачиваюсь и иду к дому.
В идеальном мире меня бы похвалили за то, как ловко я избежала опасности, и даже закутали в одеяло. Но мы ведь не в идеальном мире живём, все уже в курсе, да?
Я оставляю телегу с мусором возле калитки и иду в дом. Родители и бабушка уже нагулялись и смотрят телевизор.
— Тележку в сарай поставила? — не поворачиваясь ко мне, спрашивает бабушка.
— Она на улице, — говорю я, — Мне не удалось выбросить мусор.
— Опять твои фокусы? — орёт отец.
— Тихо, тихо, — машет рукой бабушка, — Окно открыто, люди услышат.
Мама поспешно прикрывает окно.
— Вот! Позоришь наш перед людьми! — грохочет отец. Хотя своими криками он только себя позорит.
Его вопли поднимают даже деда, вздремнувшего у себя на чердаке. Он медленно спускается по ступенькам, потягивается, жмурится, улыбается. Вряд ли его сморило от бокала шампанского. Бабушка неприязненно принюхивается: она думает о том же, о чём и я. Дедушка прячет на чердаке бутылки, которые тайком привозят ему друзья. Потому что у бабушки строгий учёт алкоголя, она деду по воскресеньям наливает одну рюмочку и прячет бутылку в довоенный буфет, который запирается на ключ. Так же поступала и её мама, моя прабабушка. В городской квартире у них тоже есть буфет, который запирается на ключ. Но дед хитрее и всегда найдёт способ обойти все запреты и выпить. «Не люблю я эти буфеты — говорит он. — У меня к ним с детства неприязнь.»
— Что за шум, а драки нет? — спрашивает дед.
Мама незаметно выскальзывает из-за стола, отступает в тень, к раковине, и начинает намыливать посуду.
— Ну вот, добились своего, старика разбудили. — охает бабушка.
— Меня невозможно разбудить, если я этого не захочу! — весело грохочет дед, — Что стряслось-то у нас?
— Внучка твоя дурака валяет. — ябедничает бабушка, — Не хочет мусор выносить!
— Пошла на помойку с тележкой и вернулась! Не донесла. — добавляет отец
Мне и слова не дают сказать! А мама молчит, как всегда.
— Пошла и вернулась? — переспрашивает дед, — А говорите, не хочет идти. Наверное, не может.
— Собаку где-то увидела, не иначе, — смеётся бабушка.
— Да послушайте меня! — пытаюсь вмешаться я.
— Зачем нам тебя слушать? — перебивает отец, — Ты все время ноешь! Таких, как ты, и люди не любят. И собаки кусают.
— Конечно! — подхватывает бабушка, — Просто так никого даже мухи не кусают!
— Собаки — это причина. — возражает дед, — С собаками мы разберёмся. Пойдёшь со мной разбираться?
Я бы предпочла, чтоб он разобрался один. Раз, раз — раскидал всех окрестных собак по их будкам, да так ловко, что на каждой ещё в полёте застегнулся ошейник с коротким поводком и строгий намордник. Но дед — единственный, кто сейчас на моей стороне. Он уйдёт — и продолжатся насмешки.
Дед натягивает дачные резиновые сапоги, накидывает куртку — и уже готов идти. Я от него не отстаю.
— И не стыдно? — кричит мне вслед бабушка, — Как маленькая, с дедушкой за ручку!
— А вам-то не стыдно? — не обернувшись, говорит дед, — Накинулись на девчонку. На слабого гавкать много ума не надо.
Мы выходим из дома, и дед подхватывает тележку. Я шагаю рядом.
Отходим от дома так, что нас уже не разглядеть в окно. Дед останавливается, закуривает. Курить ему нельзя вообще совсем. Бабушка следит и за этим, но дед и тут умудряется обходить все запреты. Понятно теперь, почему он вызвался мне помочь.
— Рассказывай, что случилось, — говорит он, выпустив в сторону струю дыма.
— Собаки сторожа лежали у поворота к помойке.
— Да, это они любят, — соглашается дед, — Причём подкормиться объедками ходят только младшие. А старший — гордый. Лежит на куче песка, следит за порядком. Начальник.
— Можно я на дороге постою, не буду к ним подходить? — с тревогой спрашиваю я.
— Можно, — отвечает дед, — А можно и подойти. Их двое — и нас двое. Они стая — и мы стая. Но мы крупнее. Сильнее. И среди нас есть вожак — я. А их вожак остался возле шлагбаума. Они к нам не сунутся, вот увидишь!
— А если сунутся? — ёжусь я.
— Я им запрещаю! — отвечает дед. И его уверенность передаётся мне.
Мы — стая, а дед — вожак. Он может позволить себе что угодно — защитить самого слабого, затоптать самого слабого. Когда мы доходим до помойки, собак сторожа там уже нет. Выбрасываем в короб пакеты с мусором и возвращаемся домой, к чаю. Торт уже на столе, мама перемыла посуду, бабушка разливает чай. Дед садится рядом со мной. Когда бабушка и отец отвлекаются, он одним глотком опустошает половину своей чашки, потом достаёт из внутреннего кармана маленькую плоскую бутылочку, от которой пахнет антисептиком, и доливает чашку до краёв. Мама всё видит и не вмешивается.
Мы отправляемся домой, когда за окнами темнеет. Бабушка с дедушкой остаются на даче: деду нельзя за руль, он уже дважды чуть не сел мимо стула. На обратном пути все молчат. Отца нельзя отвлекать, когда он ведёт машину. Да и говорить не о чем.
Прежде, чем выехать на трассу, какое-то время мы трясёмся по дачным разбитым дорогам. По обочине идёт человек и ведёт в поводу велосипед. Издали казалось, что он выгуливает огромную собаку. Но чик-трак, я в домике, в машину огромная собака не пролезет, у нас закрыты все окна и двери. И даже багажник.
Человек с велосипедом давно остался позади, а я всё ещё думаю о том, как хорошо, что мы в автомобиле. Жаль, нельзя по улицам в индивидуальном автомобиле рассекать. Пусть даже это будет индивидуальный скафандр. Лишь бы прочный. Сколько бесполезных вещей существует в мире! Каждый месяц отец заказывает странные гаджеты. Но никто не изобрёл одежду с защитой от собачьих зубов.
Хотя мне бы такая защита не помогла — я бы улетела в прошлое прямо в ней.
На окончание шестого класса мама, тайком от отца, подарила мне ультразвуковой отпугиватель для собак. Но я только прочитала инструкцию и поняла, что эта игрушка не для меня.
«Наведите устройство на агрессивно настроенную собаку, дождитесь, когда она приблизится на расстояние не более полутора метров и нажмите на кнопку», — что-то такое там было написано, не помню точно.
Ха-ха-ха. Саркастический смех. Когда агрессивно настроенная собака приблизится ко мне на такое расстояние, я уже буду в прошлом.
Но сейчас бояться нечего. Пытка дачей закончилась, я в безопасности на заднем сиденье. В такие моменты мне всегда очень уютно. Умиротворение укрывает меня, как одеялко, словно компенсация за нервяк сегодняшнего дня.
На даче я всегда начеку, всегда готова спрятаться и укрыться, а может даже провалиться в чёрную дыру. Тело всё ещё помнит, как улетела отсюда в прошлое.

Глава 8. Решили в частном порядке
Это произошло летом, через год после того случая в лесу. Деревенский дом родители уже продали и бабушка с дедушкой великодушно разрешили нашей семье провести отпуск у них на даче. А они уж по-стариковски, посидят этот месяц в городе. Им есть, чем заняться: ремонт по мелочи, шкафы разгрести, мы должны были только поливать посадки и выдёргивать сорняки.
За осень, зиму и весну я почему-то сильно поправилась, моя любимая летняя одежда на меня не налезала, и мы купили для дачи какой-то дешевой трикотажной ерунды на оптовом рынке. Мама сказала: ты летом похудеешь, незачем тратить деньги. Ну а если нет — купим тебе вещи по размеру через год. Она угадала дважды: за лето я похудела, и через год мы купили мне новую одежду на лето.
Июль в том году выдался очень жаркий. Мы планировали каждый день утром и вечером всей семьёй ходить на озеро и плавать, пока не надоест.
До ближайшего озера нужно было ехать на машине. Отец с ветерком отвозил нас туда и обратно, иногда по дороге мы заезжали в магазин. Озеро было круглым, с пологими берегами. Купальщики размещались вокруг него равномерно, не сидели друг у друга на головах. Более престижным считался противоположный, песчаный берег, а не наш, покрытый травой. Зато там, где песок, иногда бегали и плавали собаки. А у нас они не появлялись.
Каждый день был похож на предыдущий. Пока отца внезапно не вызвали на работу. Он злился весь вечер, кричал и топал ногами, обещал уволиться, говорил, что и не подумает никуда ехать, пусть разбираются без него. Но утром, когда я проснулась, не было уже ни его, ни автомобиля.
Мы с мамой позавтракали, полили посадки. Солнце поднялось высоко и жарило изо всех сил. Где-то там, на озере, плескались счастливые люди. Отец позвонил с работы и сказал, что нервы у него на пределе, он заночует дома и вернётся завтра. Спросил, что купить по дороге.
Не помню, чья это была идея. Наверное, моя. Сходить на озеро пешком — ведь времени у нас хоть отбавляй, и прямо по тропинке гораздо ближе, чем в объезд по шоссе.
Дачный лес совсем не похож на тот, в котором я повстречала Генриха. Там полно светлых, залитых солнцем полян, много берёз, мало ёлок. Мы шли по широкой тропинке, утоптанной ногами сотен купальщиков. Нас ждало озеро, на котором мы собирались провести время до вечера. Там же и поужинать: продукты и скатерть мама несла в полотняной сумке, а в моём рюкзаке лежали наши полотенца и подстилка.
Мы были уже недалеко от озера, когда из леса на нас выбежали два… мне кажется, это были ротвейлеры. Ни лая, ни рычания. Они стояли, готовые броситься на нас. И наверняка бы бросились — оба на меня, но я почувствовала привычное напряжение во всём теле, потом — нехватку воздуха, и чёрная дыра прошлого засосала меня в одно мгновение. Из светлого леса с ротвейлерами, которые могли броситься, а могли и нет, я переместилась в тёмный лес с Генрихом. Который — без вариантов — в очередной раз повторил свой фирменный захват.
Мама искала меня и на озере, и в лесу: телефоны-то мы решили оставить дома, чтобы не утопить и не потерять по дороге. А я, вернувшись из прошлого, кое-как добрела до нашей дачи. Я сидела на крыльце, когда прибежала мама: она решила по телефону вызвать подмогу.
Ротвейлеры не причинили ей вреда. Следом за ними вышла хозяйка с двумя детьми. Она очень извинялась, уверяла, что собаки воспитанные и смирные. Говорила, что просто боится ходить по лесу без охраны — одна, с малышами. Ну, вы же понимаете, в наше время. «А вы понимаете, что мы теперь будем бояться ходить в лес, где гуляете вы со своей охраной?» — спросила мама. «Не надо истерик, женщина. Вы своей агрессией их сейчас провоцируете. Собака зря кусать не будет.» — ответила хозяйка ротвейлеров и взяла их за ошейники, а мама отправилась искать меня.
Она решила, что я убежала и попросила больше так не поступать. Если бы я могла! Раз — и запретить себе путешествия во времени. То-то было бы славно. Я умоляла маму, чтобы мы больше никогда, никогда не ездили и уж конечно не ходили на «наше озеро», внезапно ставшее «ротвейлеровым озером».
Отцу о случившемся мы тогда не сказали. Но разработали хитрейший план: на следующее утро мама объявила, что рядом, ну почти так же близко, как «наше озеро», есть ещё одно. Оно чище и людей там меньше. Якобы, нам рассказали об этом соседи. На самом деле мама просто нашла это озеро на гугл-мэпс. Местность вокруг него была низменной и болотистой. «В болото — рассудила мама, — Люди с собаками не сунутся».
Она была права — на нашем новом озере мы не увидели ни одной собаки, даже на противоположном берегу, на который в выходные приезжали какие-то весёлые компании. Но вокруг был лес. Слишком еловый, слишком мшистый, слишком похожий на тот, из прошлого. Из него в любой момент мог выскочить кто угодно. Закричать, что мы проникли на частную территорию. И спустить собаку.
Тот человек, хозяин Генриха, был выживальщиком. Выживальщики — это такие психи, которые мечтают о зомби-апокалипсисе и готовятся к нему заранее: строят где-нибудь в глуши избушку, под ней выкапывают глубокий подвал, набивают его едой, водой, устанавливают там генератор, который будет вырабатывать электричество даже после ядерного взрыва.
Некоторым выживальщикам приходится довольствоваться гаражом или дачным погребом. Но хозяину Генриха его очень богатый сын купил в подарок кусочек леса размером чуть меньше нашей площадки за школой. Избушку с подвалом, тоже на деньги богатого сына, должны были начать строить осенью. А до того выживальщик снимал дом в соседней (не в нашей) деревне, принимал строительный материал, и каждый день приходил с собакой в лес, охранять свою собственность. Которая ещё была не совсем его.
Там никаких заборов не было, ни знаков, ни объявлений.
Мы бы точно не полезли в чужой лес. Это и не был чужой лес. Там, где Генрих напал на меня, лес вообще был ещё общий!
После того, как меня разместили в больничной палате, лечащий врач вышел к родителям и посоветовал им найти собаку. Нужно было убедиться, что она не бешеная и установить за ней наблюдение. Чтобы мне сократили количество уколов, после которых так неприятно всё плывёт перед глазами.
Старухи в нашей деревне знали всё. Оказалось, наш случай был не первым. Соседка отправила отца к своему куму, который жил в деревне, где временно поселился хозяин Генриха. Кум отыскал замусоленную бумажку с цифрами, которую вручил отцу со словами: «Ну вы влетели с этим … Вот телефон его сына. Он нормальный мужик. Приедет, всё порешает».
Сын приехал быстро. Коротко, с достоинством, извинился. Заверил, что Генрих не бешеный и предъявил какую-то справку с множеством печатей. Обещал следить за его самочувствием и позвонить через десять суток.
А потом очень по-дружески сказал отцу: «Какой смысл нам встречаться в суде, если можно решить это дело в частном порядке? Зачем мне платить адвокату, если я могу компенсировать вам создавшиеся трудности?»
И отец согласился. Он подсчитал всё:
Каждый день испорченного отпуска семье из трёх человек.
Расходы на бензин от деревни до больницы и обратно — родители ездили ко мне каждый день, хоть говорить нам было не о чем.
Испорченную одежду — мои бедные джинсы со стразами.
Моральный ущерб.
Вышло 65 тысяч рублей.
Из них я получила целых 5 тысяч на карманные расходы. И все потратила на шоколадки.
Я даже радовалась тому, что на мне мы заработали такую кучу денег! А вот дед разозлился.
— Что ты за мужик! — кричал он на отца, — Ты был обязан довести это дело до суда!
— Ты не понимаешь! — горячился отец, — У людей всё схвачено. Это не первый случай.
— Не первый случай! Значит, может и повториться. С другими людьми! С беззащитными! — у деда в горле что-то крякнуло, — А если закончится трагедией? На тебе будет кровь этого человека! Или даже ребёнка!
— Я-то при чём? Посмотрите на него, нашел крайнего! — возмутился отец, — Я что ли собакой людей травлю? Меня тоже могли искусать, я пострадавшая сторона! Хочешь — дам адрес, езжай, разбирайся.
— Разбираться должен был ты, как пострадавшая сторона. — последние два слова дед произнёс насмешливо, — Что я ему скажу? «Пойдёмте, гражданин, к судье?» А он что ответит? «Молчи, терпила, за ущерб уплочено».
— Я так считаю — лучше взять деньгами, если предлагают. — попытался снизить накал отец, — В суде ещё неизвестно, что бы решили. Остались бы на бобах, а так — с паршивой овцы хоть шерсти клок.
— Ты за этот шерсти клок, за деньги эти паршивые, предал своего ребёнка! — заорал дед.
— Ребёнок, я тебя предал? — спросил у меня отец, — Вкусные были шоколадки?
— Да, очень, — кивнула я.
Дед погладил меня по голове и ушел. И с отцом потом долго не разговаривал. Бабушка не выдержала: неудобно, что люди скажут, он же твой сын, помиритесь.
И они помирились. Ради бабушки.

Глава 9 Королева на пружинке-осьминожке

Наша школа — самая тихая лужа, которую тревожит лишь лёгкий ветерок. Она и вообразить не может, какие шторма в двенадцать баллов случаются в океане. Знаете, бывают всякие видео про то, что творится в школах. Для меня это как новости с другой планеты. У нас в школе ничего не происходит: страшного, жестокого, очень классного.
Когда с площадки прогнали ту десятиклассницу, за которой шпионила мамаша с Джериком, это был прямо хит! Новость из новостей, хоть всё и произошло не в стенах школы. Я думала, мы эту историю год будем обсасывать. Но нас решили побаловать скандалами. Альбину, дочку психологини, переводят в соседнюю гимназию! Не потому, что в гимназии жизнь интереснее. Просто кто-то из родителей решил докопаться до истины и выяснил, что мы (даже те, кто в кабинете психолога держит рот на замке) все эти годы зря боялись Альбину. Ничего ей мама не рассказывала. Но её всё равно выпроводили в гимназию, чтоб не позорила семью.
Она-то ушла и начала жизнь с начала, а девчонки из её свиты остались. Они сейчас — самые жалкие личности в школе.
Мне от этого никак — я как не доверяла психологам, особенно школьным, так и не доверяю. Ли со мной согласна. Она считает, что школьный психолог — это одновременно и учитель, и психолог, то есть, последний человек, с которым стоит откровенничать. А я вообще считаю, что откровенничать можно только с близкой подругой, если она у тебя есть. И даже ей не всё расскажешь. В смысле, нет, Ли, я тебе доверяю, просто ты не всё поймёшь. Не потому, что глупая, а потому что я не знаю, как об этом рассказать, Да, расскажу, как только подберу слова.
Разговаривая так, мы идём на площадку, смотреть, как тренируются самые красивые парни школы. Надеюсь, хоть там нас не поджидает новый шок-контент.
Тренировок не было целую вечность, в смысле, неделю: и всё из-за дождя. По утрам он заканчивался и дарил надежду на скорую встречу с самым прекрасным, что есть на земле. Но после завтрака на стёклах появлялись капли — одна, две, десяток. Дождь всё усиливался — и после уроков мы с Ли хлюпали по лужам до её дома и пересматривали старые записи.
В новостях секретной группы Варя написала, что о ближайшей встрече будет объявлено дополнительно. А пока что спортсмены тренируются дома. «Кто поодиночке, а кто и со своими девушками» — оставила комментарий подруга качка. И вот сегодня — наконец-то — дождя нет, и Варя написала «Встречаемся как всегда».
Как и подобает массовке, мы с Ли приходим с небольшим опозданием. Наша вип-ложа возле ёлочки свободна. Качели, горка и тренажеры обсижены старшими. Главные девочки — как всегда на карусели. Спортсмены приседают или прыгают на месте, ждут качка. Зрительницы любуются, звёзды наслаждаются их вниманием. Но зима уже близко. Скоро тренажеры заледенеют, и о тренировках на улице придётся забыть.
Вот и долгожданный качок — он неторопливо обходит свою команду, отбивает кулачки. Всё внимание приковано к ним, таким красивым и сильным.
И тут на площадке появляется та десятиклассница, за которой шпионила мама с Джериком.
Ей велели больше не приходить, а она взяла и явилась. Идёт с таким независимым видом, что никто не осмеливается её остановить. Массовка смотрит на главных девочек. Те переглядываются, перешептываются, но ничего не предпринимают.
А отверженная персона уже прошла между горкой и тренажерами и уселась в самом центре, на пружинку-осьминожку. Это такие качели для малышей. На них любой будет выглядеть нелепо — а эта вот сидит, как на троне. Волосы у неё убраны на макушке и обмотаны широкой резинкой из какого-то блестящего золотого материала — ну точно корона. Только мантии не хватает.
Мне не нравится, что она снова явилась, но в то же время я восхищаюсь её смелостью.
Спортсмены разминаются, как будто зрителей тут вовсе нет. Варя решительно встаёт, делает несколько шагов в сторону нарушительницы, потом отступает.
Качок подходит к велотренажеру, накидывает куртку на плечи своей девушке. Остальные бросают одежду на скамейку. Голубоглазый слишком долго возится с молнией на куртке, так, что мне хочется прийти ему на помощь. Но молния всё же поддаётся. И когда другие уже готовы начать выступление, он подходит к пружинке-осьминожке, и бережно, очень бережно укутывает своей курткой ту десятиклассницу. Вот теперь у неё есть не только корона и трон, но и мантия.
И сразу становится так больно жить! Хочется одновременно свернуться улиткой и закрыться в домике и бежать по городу, расшвыривая ногами дома и машины. Хочется провалиться в чёрную дыру, прямо в пасть Генриху, и остаться там навсегда. Хочется сделать что-то громкое, непоправимое. Но я просто ухожу. Разворачиваюсь и медленно иду к зданию школы. Никто и не заметит, как исчезла одна из массовки.
Я уеду навсегда из этого города и из этой жизни. Что меня тут удерживало? Только возможность видеть его. Только мечты о том, как мы встречаем рассвет. Но пока шел дождь, он нашел, с кем встречать рассветы.
Сейчас сяду на первый попавшийся автобус, доберусь до конечной. Потом — до следующей конечной. Уеду подальше отсюда. Буду следить по карте в телефоне. Ученический проездной у меня есть. Найду работу в сельском супермаркете. Сменю имя. Начну жизнь заново — как Альбина в своей новой гимназии.
Я бегу к остановке, не глядя по сторонам. И чуть не сбиваю с ног женщину с бульдогом. Он без намордника. Он смотрит прямо на меня, расставляет лапы на ширину плеч и басом говорит «АГРРР!» Женщина вцепляется в поводок, а меня уносит в прошлое.
Влетаю в тёплое августовское утро, вдыхаю запахи леса. Слышу щебетание птиц где-то в кронах деревьев. Моё сердце ещё не разбито вдребезги. Я пока что верю в добро, которое побеждает зло. И пусть зло уже наточило клыки и скоро выскочит из-за деревьев, как делает это всегда. Но всё-таки я получаю передышку. Как будто выспалась как следует, проснулась утром и счастлива без всякой причины. Но скоро вернутся обычные тревоги, и от моей беззаботности не останется и следа.
Я подхожу к стволу поваленного дерева и наступаю на него. Раздаётся знакомый хруст, нога приятно проваливается в трухлявую древесину.
А вот и «Ворота Мории» — не забыть загадать желание. Я высматриваю грибы: пока что в моей корзине лежат три жалких сыроежки. Вернее — две с половиной, от одной, самой большой, я взяла только шляпку, потому что ножку поели червяки. У отца в корзине всего один гриб — зато белый. Один белый стоит десяти сыроежек — это у нас такой курс. Мне надо поднажать, чтобы догнать его. Лучше найти белый, но выводок подберёзовиков тоже сойдёт. Один белый равен трём подберёзовикам или двум моховикам. Курс подосиновика плавает: в прошлом году он почти сравнялся с белым. В нашем лесу это редкий гриб.
И вдруг я замечаю её — огромную бурую шляпку рядом с елью. Это будет мой гигантский белый!
Подхожу поближе, наклоняюсь, поднимаю. Рано радовалась — это совсем не гриб, а пластмассовая нашлёпка от чего-то. Наверное, кто-то потерял. Что в лесу нашел — то твоё. Мне эта коричневая нашлёпка не особенно нужна, хотя может и пригодится.
Раздумываю: сунуть её в корзину или не стоит? И тут голос того ужасного человека грохочет на весь лес: «Положи на место, ворюга!»
И появляется Генрих. Он бежит медленно, так, что я могла бы десять раз залезть на дерево и спастись. Но я двигаюсь ещё медленнее, как во сне. Успеваю только прыгнуть на пень, и тут Генрих меня настигает.
Корзина падает на землю, коричневая нашлёпка — следом.
Где-то в прошлом отец тащит меня через лес к дому, но я уже лечу обратно в настоящее.
Я стою на остановке автобуса недалеко от школы. Не плачу. После того случая в лесу у меня появилась суперсила. Я могу остановить поток слёз усилием мысли. Хотя плакать есть из-за чего. Из-за несправедливости. Из-за Генриха. И из-за того, что была такой дурой: вообразила, будто меня может полюбить самый красивый парень Вселенной.
Подходит случайный автобус. Но я уже никуда не еду. Все силы забрало перемещение во времени.
Иду домой. Ловко, как спецназовец, проникаю в квартиру, избежав встречи с соседкой с седьмого этажа и её чудовищем. Родители именно сегодня решили вместе посмотреть новый фильм — в меру кровавый (как любит отец), в меру смешной (как нравится маме). Это избавляет меня от необходимости притворяться весь вечер.
Закрываюсь в комнате и всю ночь лежу без сна, слушая музыку.
Спасибо маме, которая поймала суперскидку и подарила мне премиальную подписку.

Глава 10. Колыбельная для разбитого сердца
Я добровольно покинула круг избранных, перестала ходить на площадку за школой. Но никто, кроме Ли, этого не заметил. Будь я десятиклассницей из популярных, мне пришлось бы выбирать между репутацией и собственными нервами. Выберешь репутацию — и каждый вечер с покерфейсом любуйся им, недоступным, смотри, как он укутывает своей курткой другую. Будь со всеми, по ночам рыдай в подушку и грызи пододеяльник. Выберешь собственные нервы — станешь изгнанницей, никому не нужной, и главное — какая-нибудь гадина непременно догадается, из-за чего ты больше не бываешь на площадке.
Хорошо, что я всего лишь Вика из седьмого класса. Низшее звено в пищевой цепочке. Меня, наверное, уже заменили кем-то другим.
Дни теперь проходят так: из школы я сразу иду домой. А Ли — на площадку, если, конечно, нет дождя.
Дождь уравнивает нас.
Хотя говорить о главном, о любви и отношениях, мы больше не можем даже в самый дождливый день. Она — в полёте, её мечты ещё могут стать реальностью. А моё сердце разбито навсегда, и я сижу в самой глубокой яме, дна которой не достигает свет солнца.
Ли говорит: «Не расстраивайся, может, он ещё бросит её и выберет тебя».
А я слышу: «Не вздумай сказать, что мой герой тоже однажды накинет куртку на плечи какой-нибудь десятикласснице!»
Я говорю: «Давай просто не будем это обсуждать».
А Ли, наверное, слышит: «Мне важны только мои страдания, а твоё счастье не интересует».
И всё же мы с ней — подруги.
После площадки Ли заходит за мной. Чтоб спасти от собаки с седьмого этажа, если та вдруг пойдёт на прогулку не в своё время — такое случалось.
Ли зачищает местность, и я выбегаю. Мы идём к ней и слушаем музыку, делаем уроки, что-нибудь смотрим. Мы даже обсуждаем школьные дела, старательно не касаясь темы площадки и всего, что там происходит.
Иногда меня кормят там ужином — мама Ли просто идёт по квартире и сгоняет всех в за стол, не слушая возражений. Кухня у них просторная, называется — кухня-столовая. Мы сидим в этой столовой, как одна семья: родственники Ли и друзья семьи. В такие моменты я забываю о том, что моё сердце разбито, я даже не помню о своём проклятье путешественника во времени.
Дома мне всегда попадает за то, что я ем в гостях.
— Идёшь к подруге — бери что-нибудь из еды! Давай, я куплю печенье, вафельный торт или конфеты. Положу в кухонный шкаф, и ты будешь их прихватывать с собой! — говорит мама.
— Что ты нас перед людьми позоришь! — добавляет отец, — Тебя дома не кормят? Хочешь, чтоб опека пришла проверить, какие мы тебе создаём условия?
Условия они создают мне терпимые: отец перестал врываться в мою комнату, если дверь закрыта, мама больше не наводит порядок в ящиках.
Вообще они стараются, как могут, но чем чаще я бываю на ужинах в доме у Ли, тем острее понимаю, что они — семья, а мы — просто три разных человека, живущие в одной квартире.
Маме не объяснить, почему я не беру с собой ни вафельный торт, ни печенье. Это будет выглядеть, как будто я чужая, пришла в гости, принесла вкусненькое. А я там — своя. Хотя бы на время ужина.
Человеку нужно место, где он чувствует себя как дома. Наверное, хорошо, когда твой собственный дом и ощущение дома совпадают. Но если нет — пусть дом будет хоть где-то.
Целый прекрасный месяц с небольшим хвостиком моим домом была площадка за школой. Вернее, не домом, только прихожей, в которой я остановилась ненадолго, перед тем, как войти в комнату своего счастья. Где ждал меня Голубоглазый.
Я не спрашиваю у Ли, ведь мы негласно договорились не обсуждать эту тему. И всё же интересно: где она чувствует себя как дома? Там, на площадке? Или в кругу своей классной семьи?
Дни идут за днями. Боль, которая, казалось, поселилась во мне навсегда, стала другой. Она никуда не ушла, просто я, наверное, научилась жить с ней. Как с механическим протезом в том месте, где у других людей расположено чувство счастья.
Главное — пореже натыкаться на Голубоглазого. Они с Рыжим учатся в одном классе, и мы с Ли выучили их расписание — чтобы, прогуливаясь на переменах, незаметно оказаться рядом. Но теперь я так же старательно избегаю тех мест. И Ли из чувства солидарности избегает их вместе со мной.
Помню первую встречу после того, как Голубоглазый из моего воображаемого парня превратился в человека, разбившего мне сердце. Вместе с другими он вышел из класса, что-то разглядывая в телефоне. Я превратилась в ледяную статую, но никто этого не заметил. Интересно, сколько разбитых сердец прямо сейчас можно насчитать в нашей школе? Вдруг каждый носит в себе эту боль, но улыбается через силу и через силу живёт?
Родители утром отправляют нас в школу и думают, что мы идём учиться. А мы идём и учимся. Учимся скрывать свои чувства, не сползать по стене, как от удара копьём в сердце, не плакать при всех.
Да, я чемпион в этой науке — не плакать при всех. В любой ситуации донесу слёзы до своей комнаты, по дороге могу даже поговорить с кем-нибудь и рассказать родителям о своих успехах в учёбе (которых нет, ха-ха-ха). И только закрыв дверь в свою комнату и включив музыку, я открываю кран и позволяю себе плакать.
Плакать при чужих, и при родителях, и особенно при отце, я больше не буду, не буду никогда. После того случая в лесу — нет, никогда.
— Хватит рыдать! А ну, прекрати! Веди себя прилично! Люди смотрят! Что я им скажу? — шипел отец всю дорогу, пока тащил меня, окровавленную, с поляны, где я повстречала Генриха. Так себе моральная поддержка, я считаю.
Я живу и не плачу, хожу в школу и не плачу, вижу на переменах Голубоглазого и не плачу. Я уже и дома перестала плакать. Валяюсь на диване, смотрю в потолок. Пока родителей нет дома, это можно делать безбоязненно. Хоть они и перестали врываться в мою комнату, привычное ощущение тревоги осталось. Когда лежишь на диване, но знаешь, что должна что-то делать. И голос отца звучит в ушах: «Бездельница! Пошла бы, помогла матери на кухне!» Сам он маме на кухне не помогает никогда.
И вдруг однажды, когда я лежу на диване и баюкаю свои печали, раздаётся звонок в дверь. Слишком рано для Ли, и уж тем более для родителей.
Я иду в прихожую на негнущихся ногах. Кто это? Опека пришла проверить, какие мне создаются условия? Или Голубоглазый — решил извиниться за то, что разбил мне сердце, это была ошибка, а теперь — вот куртка, в которую укутаемся мы оба, и пойдём встречать закат, потому что некогда ждать рассвета. Но за дверью стоит Ли.
Она не понесла слёзы к себе домой и плачет у меня на пороге.
Я понимаю без слов. Её сердце тоже разбито.
Внутри меня радуется какой-то мелкий гад: теперь мы с подругой снова на одной волне.
Гоню гада пинками, но в чём-то он прав. Я пережила эту боль, и знаю, что говорить Ли и что говорить не надо. Говорить вообще ничего не надо, надо слушать и подтаскивать бумажные носовые платки. И главное — не ляпнуть: «Да, понимаю, у меня было то же самое». Потому что хоть я её понимаю, у Ли — не то же самое. Каждое сердце разбивается по-своему. Одинаковых трещин не бывает.
Мы сидим на диване, и я уже не бездельничаю, нет. Я занята очень важным делом. Я не мешаю чужой боли быть. И получается, что Ли сейчас в моём грустном доме — как дома. Можно плакать, страдать на всю катушку и ничего не объяснять.
Ведь в её большой счастливой семье все слишком хорошо понимают друг друга, и каждый почувствует твою боль, каждый попытается утешить. Но при этом — боль будет умножена на количество членов семьи.
Я притаскиваю из кухни вишнёвый сок, и мы пьём его сначала с вафельным тортом, потом с печеньем, потом с конфетами. Вернее, печенье-торт-конфеты в основном уплетаю я, а Ли запивает слёзы соком.
Это оказалась Варя! — вот что я узнаю. Сегодня Рыжий накинул свою куртку на плечи нашей распорядительнице!
И ещё кое-что я узнаю: Варя при этом была не очень рада. Она смотрела на другого, а другой смотрел внутрь себя, потому что в этот момент подтягивался на одной руке.
Они просто живут. Занимаются тем, что им нравится. Не замечают нас. Мы всё придумываем сами: огромную любовь, от Земли и до неба. Но боль от несчастной любви уже не придуманная: она настоящая. Она болит.

Глава 11 Тупящая версия меня

Теперь после уроков мы с Ли бежим ко мне — если только у неё нет занятий с английским инквизитором. Сидим на полу и тупим в телефоны.
С лучшей подругой можно не притворяться, что ты страшно собой недовольна. В школе и при родителях это не прокатит. Если ты не суперзвезда, то обязательно должна извиняться перед всеми, за то, что ты такая, какая есть. Всё время искать и находить в себе недостатки, пока их не обнаружили другие. Словно ты черновик, неудачная копия, но очень стараешься, идёшь за мечтой, и когда-нибудь станешь лучшей версией себя.
А мы никем становиться не хотим. Мне нравится та версия Ли, которая врубает на полную громкость подборку с хитами кей-попа двухлетней давности. Её тоже устраивает та моя версия, которая перекидывает ей фанатские видео.
Мы могли бы неделю так деградировать, сидя на полу с телефонами. Но к возвращению моей мамы от тупки не должно остаться и следа. Как только она заходит в квартиру, мы собираемся и бежим к Ли. Действуем всегда одинаково: сначала верная подруга зачищает подъезд, а убедившись, что собаки с седьмого этажа нет поблизости, зовёт меня.
Мы шагаем по лужам, навстречу колкому ледяному дождю.
— Какая противная у вас соседка, — нарушает молчание Ли.
— Которая?
— Бабка эта с собакой. Среди людей ведь живёт.
В понимании Ли «жить среди людей» — это значит быть ко всем добрым, стараться помочь ближнему и даже незнакомому. Как по мне, «жить среди людей» — значит, всегда быть начеку. Внимательно следить, чтоб тебя не столкнули с дороги, не швырнули в канаву, не сожрали — просто так, по приколу.
— Вот она и завела собаку, — помолчав, говорю я, — Чтоб от людей защищаться. Когда ты старая одинокая бабка, в квартире лучше держать пулемёт. Но злая собака тоже сгодится.
— Для защиты — пусть! Но почему она не уважает твои чувства?
Мои чувства! А они у меня есть?
— Твои родители обязательно должны с ней поговорить! Объяснить ситуацию! — не отстаёт Ли.
«Чтоб на весь дом опозориться? Бабуля, мы боимся вашу собачку! Нас же на смех поднимут!» — звучит в ушах голос отца.
Я резко меняю тему:
— Интересно, как там эти, на площадке? Не мёрзнут?
— Я вчера не удержалась, заглянула в секретную группу, признаётся Ли, — Качок написал, что будет подтягиваться даже зимой, у него для этого есть специальные перчатки. Написал с ошибками. Я еле удержалась от комментария.
Нас никто не выгонял из зрителей, мы ушли сами. Поэтому можем позволить себе презирать «этих спортсменов».
Теперь, наверное, все они обзавелись девушками: гораздо приятнее надевать на разгоряченное упражнениями тело тёплую, согретую любимой куртку, а не остывшую на скамейке ледяную броню девственника.
Я словно в замедленной съёмке вижу, как Голубоглазый, который должен был любить только меня, у всех на глазах подходит к другой.
Вот странно: эта рана тем меньше болит, чем чаще я её расковыриваю. Такая уже привычная и даже немного приятная боль. Благородное ранение, шрам, полученный в любовном поединке, символ моей умудрённости жизнью.
На следующий день я иду тупить домой одна, потому что английская инквизиторша Ли внезапно перенесла занятия. Одна зачищаю подъезд — в смысле, действую по старой схеме: смотри, слушай, беги по ступенькам. Одна деградирую, слушая музыку. Но деградирую недолго: меня отвлекает звонок в дверь.
Иду открывать, ожидая встречи с опекой, которая приехала изучить качество саундреков, под которые я деградирую. Но на пороге стоит Ли.
— Мне удалось её убедить! — с гордостью сообщает она.
Её — это старуху с седьмого этажа. Никакого английского у Ли сегодня не было. После уроков она шла за мной следом, а потом поднялась на седьмой этаж и наврала бабке, будто это она боится собак. Сказала, что каждый день приходит ко мне, вместе делать уроки, а иногда и на ночь остаётся, потому что её родители часто ездят в командировки. И она так боится встречи с собакой, что не выдержала и пришла об этом сказать. Только чур — секрет. Ли не хочет, чтобы я и моя семья обо всём узнали. Ей и так стыдно, что приходится буквально жить в нашей квартире.
Старуха заволновалась, сказала конечно-конечно, и пообещала выводить своё чудовище в полной экипировке.
Отныне чудовище действительно выходит из дома в наморднике и на коротком поводке. Отойдя от подъезда метров на десять, старушка отстёгивает намордник и удлиняет поводок, кажется, извиняясь перед собакой за причинённые неудобства.
Да нет, всё без обмана.
Бабка нормальная и не вредная. Просто мне спокойнее, когда ситуация под контролем. И Ли продолжает зачищать лестницу. А когда я иду одна, то по-прежнему вхожу и выхожу по старой схеме.
Глава 12. Миссия «Забрать подарок»

Маме скоро исполнится сорок пять лет. Много это или мало? Для мамы, наверное, нормально. Но себя в таком возрасте я просто не представляю.
Мама сказала, что на этот раз она хочет праздника, а не как обычно.
Обычно бывает так: утром я дарю маме какую-нибудь свою поделку. Отец — что-то полезное в хозяйстве, в прошлом году это была новая мультиварка. Потом мама делает уборку, готовит праздничный стол, накрывает его. Мы долго ждём, когда проголодается отец. Наконец, садимся вокруг стола, отец произносит речь. Мы едим, и на этом праздник заканчивается. Мама идёт на кухню — мыть посуду под любимый фильм. Конечно, весь день ей пишут и звонят подруги, и она с радостью с ними общается. Но стоит маме разговориться с кем-нибудь так, что она даже смеётся в голос — как появляется голодный отец. Десять минут назад он не хотел садиться за стол, а теперь торопит — давай, скорее, это же твой день рождения, пора праздновать!
В этом году у нас всё будет по-другому. Мама заказала доставку еды. Пригласила гостей. И попросила — нет, даже потребовала — подарить ей что-нибудь для души. А не для хозяйственной пользы.
Я заказала ей в интернет-магазине шкатулку для драгоценностей и мелкой косметики в виде Тардис. Это, если кто не знает, такая маленькая синяя телефонная будка из сериала «Доктор Кто». Мама всегда выбирает его, когда хочет посмотреть что-то для души.
У магазина нет службы доставки, а ближайший самовывоз в промзоне.
Получив уведомление о том, что моя Тардис прилетела, я после школы еду её забирать. У Ли как раз английский — когда он закончится, я уже вернусь.
По узкому тротуару пробираюсь вдоль бетонного забора. Если верить схеме, скоро будет шлагбаум и проходная. Туда-сюда по улице ездят машины. Некоторые заворачивают направо, в шиномонтаж и автомойку.
Холодный ветер дует в лицо, потом забегает сбоку, свистит в левое ухо, и напоследок ещё в правое. Капюшон не помогает. Ноги в прошлогодних осенних кроссовках мёрзнут: пора перелезать в уродские ботинки. Сейчас пригодились бы шарф и перчатки, которые предлагала мне утром мама.
Проходная — стеклянная будка с турникетом, перегораживающая вход. Я говорю, куда пришла, вахтёр записывает моё имя и пропускает внутрь.
Передо мной — просторный двор. Вдалеке я вижу нужное здание, облепленное вывесками. Среди них — вывеска интернет-магазина с надписью «налево сто метров» и стрелкой, указывающей налево. А то вдруг кто-то направо пойдёт.
У меня нет проблем с право-лево, я поворачиваю, куда нужно. Ощутимо пахнет помойкой: ну и местечко выбрала моя Тардис, чтобы приземлиться! Остаётся пройти совсем немного, я уже вижу нужную дверь. И вдруг серые валуны, лежавшие в тени у забора, один за одним начинают подниматься на ноги. Медленно потягиваются и поворачиваются в мою сторону. Стая собак. Бездомных. А вокруг — никого.
С тихим рычанием самый крупный валун с ногами и пастью начинает идти на меня. Но меня уже нет — я лечу в прошлое.
В лесу, по крайней мере, тепло. Ветра нет, ноги не мёрзнут, и пахнет в лесу так хорошо! Хвоей, грибами и мхом. А не помойкой и выхлопными газами.
Я точно помню, чего не должна делать: подбирать коричневую нашлёпку. Прыгать на пень и вообще двигаться. Наступать на гнилой ствол тоже, наверное, не стоит. Но почему тело не подчиняется приказам мозга?
Я как будто снова и снова прохожу сложный уровень, заранее знаю, где меня ждёт ловушка и как её обойти, но снова и снова в неё попадаю. А-а-а, меня запрограммировали!
Поднимаю коричневую нашлёпку и внимательно её рассматриваю. Она похожа на крышку от пластмассового бидона, с которым мы ходим за ягодами. Может, это и есть крышка? Кто-то потерял её здесь, например, уронил от страха, так же, как я уронила свою корзину.
«Положи на место, ворюга!» — орёт хозяин Генриха. Пытаюсь разглядеть его за деревьями, но вижу лишь тёмный силуэт. Зло без лица, зло, у которого есть только голос.
Я стою на пне, глядя на приближающегося Генриха. Сейчас. Вот сейчас. Будет очень больно, а потом всё закончится. Это как прививка. Абсолютно бесполезная прививка, которую делают в ногу электродрелью. Прямо через одежду.
Путешествие в прошлое отбросило меня на предыдущий уровень. Я снова на улице, перед проходной. Вахтёр будет очень удивлён — он уже один раз записал, что я входила, но не видел, как я выхожу. Темнеет. Надо идти домой, а потом просить кого-нибудь, лучше всего — деда, чтоб съездил сюда со мной. Тардис будет лежать в доставке целую неделю, а потом улетит обратно, на планету повелителей времени Галлифрей. Вот бы мне улететь на ней и никогда больше не возвращаться в чёрную дыру прошлого.
С дедом весело, но потом придётся тащить его домой. Ведь он, конечно, не возьмёт машину. Раскидает всех собак голыми руками. А потом зайдёт во все рюмочные по пути к дому.
Я была совсем маленькой, когда он впервые взял меня с собой на прогулку. Сначала было весело: в каждой забегаловке он покупал мне что-нибудь сладкое. Но вдруг ушел в туалет и пропал там. Я сидела на высоком стуле возле барной стойки, ноги не доставали до перекладины и болтались в воздухе. Неприятные, то слишком весёлые, то слишком злые люди проходили мимо, обдавая меня винными парами. Задавали странные вопросы.
Когда дедушка вернулся, он расплатился и пошел к выходу, совершенно забыв про меня. Я спрыгнула с табурета: ноги затекли в неудобной позе, и в них впились десятки тонких ледяных иголочек. Я догнала деда, он очень удивился. В следующей рюмочной он не заказал мне ничего. И тогда я вытащила телефон у него из кармана и позвонила маме. Её номер я знаю наизусть. Её — и ещё Ли. Но тогда с Ли мы даже не были знакомы.
Нет, я не хочу звать на помощь деда. Это мой подарок маме. Я всё сделала сама: накопила денег, нашла лучшую Тардис в городе, сделала заказ и теперь должна его забрать. Я должна.
К шлагбауму слева от проходной подъезжает машина. И я принимаю решение. Пока водитель открывает окно и пытается дотянуться до электронного пропускного устройства магнитной карточкой, подхожу и говорю:
— Не могли бы вы меня подвезти к входу в интернет-магазин?
— Самой не дойти? — нелюбезно спрашивает водитель.
— Не могу. Там собаки, — позориться — так позориться.
— Собак боишься, а чужих людей — нет? — водитель выключает двигатель, вылезает из машины, — Я своим детям всегда говорю — не садитесь в машину с незнакомыми. Тебя что, не учили этому?
— Ну…
— Что — ну? Не учили? Так я научу. Как называется твой интернет-магазин?
Я блею название.
Человек заходит в проходную. Властно требует у вахтёра набрать телефон магазина. И почти кричит в трубку:
— Вы что собак развели? Ребёнок к вам пришел, а они войти не дают. Стоит тут и плачет. Где-где, на проходной. Так, ребёнок, какой у тебя номер заказа? Записываете?
Этот суровый дядька очень здорово всё устроил. Через десять минут на проходную прибежал сотрудник магазина с коробкой, в которой лежала моя Тардис. И с маленьким световозвращающим брелоком-Тоторо — в подарок, за пережитые страдания.
Брелок я пытаюсь вручить своему спасителю.
— Шагай отсюда, — грубовато, но не зло, говорит он, — И запомни! Никогда! Ни при каких условиях! В машину с чужими людьми не садись.
— Спасибо, — шепчу я. Но он уже прыгнул за руль, одной рукой включил двигатель, другой — приложил карточку к шлагбауму и уехал.
А я в обнимку с Тардис, которая оказалась довольно крупной, а пакет я, конечно, захватить не догадалась, иду к остановке.

Глава 13. Список несправедливостей

Пока я добывала Тардис, Ли узнала страшную тайну.
Она совсем не собиралась её узнавать. Просто пришла к своей английской инквизиторше за очередной порцией правил и исключений. А та усадила её за стол, велела прочитать и хоть как-то понять настоящую неадаптированную статью из газеты, а сама пошла на кухню — заправить суп. Тайна была не в газете — Ли так и не поняла, о чём там было написано. Зато услышала, как Варя в соседней комнате разговаривает со своей подругой. И не просто разговаривает — а то и дело срывается на крик. Похоже, в тот момент ей было плевать, что её слышит кто-то посторонний. Потому что всё кончено, она бросила Рыжего! И вообще никогда его не любила! Но думала, что он её любит.
По её логике это как бы нормально. Если он любит, она могла и потерпеть. Всё же приятно знать, что тебя любит один из признанных школьных красавцев. Но выяснилось, что этот признанный красавец любит кого-то другого. Так и сказал Варе: «Хорошо, что у нас с тобой такие не замороченные отношения. Если расстанемся — не поссоримся. Никто не будет страдать и ревновать». Варя решила расстаться и поссориться с ним сразу после этого разговора. Но всё равно страдает. Ведь парень, который ей нравится, не знает, что она снова свободна. На улице дубак, тренировки отменили. Не писать же в секретную группу: «Любимый, я твоя!»
У Ли после всего услышанного острый приступ наивняка. Она, конечно, надеется, что Рыжий любит именно её. Правильно, других-то вариантов нет. Либо Варю, либо Ли, все остальные — бесполые андроиды.
— Надо завтра же подойти к нему и заговорить… — фантазирует Ли, — Как ты думаешь, о чём?
Мы сидим в её комнате. Из кухни доносится аромат запеченного мяса. Удивительно, что в их доме к каждому ужину готовятся, как к праздничному. Папа запекает, мама фарширует, мамины подруги шинкуют, старшие дети жарят и парят. Звучит музыка, все оживлённо переговариваются. Это и правда маленький праздник: вся семья дома, работа и учеба позади, можно долго сидеть за столом и никуда не спешить. У нас не так. У нас вообще всё не так, как надо.
— А если спросить, что он делает после школы, когда нет тренировок? Не слишком откровенно? — Ли уже несёт на самые острые скалы в океане её фантазий. Надо срочно отвлечь её чем-нибудь более важным.
Но что может быть важнее для человека с разбитым сердцем, который надеется его склеить?
Его способно отвлечь только чудо. Интересно, мои полёты в прошлое за чудо прокатят?
Сейчас узнаем.
Сначала Ли не верит. Потом завидует. Все мечтают совершить путешествие во времени. Я тоже мечтала. Думала, что однажды я-взрослая из будущего прилечу и расскажу себе всё о себе: что меня ждёт, кем я стану, чего добьюсь. Это было ещё в те счастливые времена, когда я верила в сказки и хэппи-энды.
Я объясняю Ли, что завидовать нечему, что я всегда оказываюсь в одном и том же месте в одно и то же время, и что лучше бы мне там не бывать.
Ли не врубается: её мозг засорён многочисленными фильмами и комиксами о путешествиях во времени, не так-то просто выгрести из него все штампы.
— А ты пробовала что-нибудь изменить в прошлом? — спрашивает она.
— Конечно. Я изменила твою ДНК. Ты наполовину марсианка, но это секрет. Когда марсиане начнут атаковать, ты спасёшь сначала меня, а потом весь мир.
— А если серьёзно?
— Нет, я не могу ничего изменить! Иначе бы повернула к дому и убежала к маме!
— И папу бросила бы? — ох уж эта Ли с её крепкими семейными узами!
— С собой бы взяла. Сказала, что у меня живот болит. Он бы страшно заругался, но мы вернулись бы домой. — сочиняю я на ходу, — Но я не могу сделать ни шагу в сторону. Всё идёт по одному сценарию. У меня есть возможность только слегка поворачивать голову и смотреть по сторонам. Один раз я решила идти, не глядя под ноги, чтоб споткнуться, упасть и посмотреть, что будет. Но ноги всё делали за меня: обходили преграды. Раздавили то трухлявое дерево, на которое я всегда наступаю. И даже прыгнули на пень.
— Ты как зритель с эффектом присутствия! — говорит Ли, — В костюме виртуальной реальности. Но ты в эти моменты понимаешь, что прилетела из будущего?
— Обычно — да. А смысл? Ничего же нельзя исправить.
— А что, если тот гад с собакой собрался сделать что-то плохое, ещё более ужасное? А вы ему помешали? И он решил вас нейтрализовать? Чтоб вы ушли и не увидели что-то очень секретное? В следующий раз следи за ним внимательно!
— Ох, Ли. Я каждый раз надеюсь, что следующего раза не будет. Это же не кино. Собака всегда кусает по-настоящему. Мне больно и страшно в моей реальности, не в компьютерной!
— Прости.
Ли поверила мне. Может не в то, что я летаю в прошлое, а в то, что у меня кукуха поехала. Но помочь очень хочет. Прямо по глазам вижу.
— Кажется, я знаю, как тебе избавиться от этого кошмара! — говорит она через некоторое время.
Стыдобища! Сейчас Ли начнёт предлагать мне то, о чём я уже тысячу раз думала. Люди постоянно думают, что они умнее других. Ты рассказываешь о своей проблеме, старой, давней, серьёзной. Уж наверное ты рассмотрела её со всех сторон, нашла неразрешимой и хочешь, чтоб тебя просто выслушали! А слушатель вместо этого начинает давать советы. Причём обычно брякает, что первое в голову пришло. То, что ты давно уже испробовала. Но есть и хорошие новости: моя подруга отвлеклась от своих любовных фантазий. Едем дальше.
— Посмотри в лицо своему страху — и он исчезнет! — торжественно произносит Ли. Даже для статуса звучит слишком затасканно.
— Посмотреть в лицо огромной разъярённой собаке? Ты это хотела сказать? Тогда исчезну я. Улечу в прошлое. А мы вроде хотим избежать такого поворота событий.
— А если произойдёт чудо?
— Камон, мы в реальном мире! Чудес не бывает! Условия задачи переписать нельзя. Вика плюс внезапная собака равно перемещение во времени.
— Собаки буквально повсюду, — бормочет Ли, — Приручить всех собак и перевоспитать их хозяев мы пока не можем. Значит, нужно менять Вику.
— Я себя вполне устраиваю такой, какая я есть. Кому не нравится — доззвиданья.
— Тебе надо изменить не себя, а своё отношение. — продолжает умничать Ли, — Просить этого человека. И его собаку. И его сына. Сказать что-то типа: «Вы причинили мне ужасное зло, но мне надоело о вас вспоминать. Прощаю вас, убирайтесь из моей головы!»
— Думаешь, мы перезваниваемся с ними? Особенно с собакой? — ухмыляюсь я, поглядывая на подругу с высоты своего опыта. Пусть это фиговый опыт, которого лучше бы не было совсем, но я на какое-то мгновение ощущаю себя взрослее, мудрее и солиднее.
— Тебе не нужно им ничего говорить или писать лично. –не очень уверенно объясняет Ли, — Ты должна сказать это самой себе. Для своей душевной гармонии.
— Я так не умею и не хочу. — отмахиваюсь я, — Мне обидно, а ещё я злюсь на него — с какой стати прощать-то?
— Папа говорит, надо быть хозяйкой своим чувствам. Хорошие девочки не злятся.
— А мой говорит, что хороших девочек не кусают собаки. Ну и ладно, значит, мы плохие. Ты плохая и я плохая. Для них. А друг для друга — хорошие.
— Значит, ты не перестанешь со мной дружить если узнаешь, что я… могу, короче, быть злопамятной? — осторожно спрашивает Ли, — И реально не переставая злюсь на одного человека?
— Если это твоя английская инквизиторша, то тут даже вопросов нет.
— Не она. Наш дачный сосед. Я из-за него тогда с дерева упала.
— Сосед столкнул тебя с дерева?
— Руки коротки. Я просто залезла повыше, чтобы кинуть ему в клумбу под окном рыбью голову. Но слишком сильно замахнулась и рыбья башка утянула меня за собой на землю. Ничего. Я потом, когда вернулась из травмы, подложила ему в выхлопную трубу тухлое яйцо, и вышло даже ещё лучше. Я вообще стараюсь вредить ему всегда, когда есть возможность. Так я мщу за Эльвиру, раз взрослые решили его простить.
— Он что, сильно её обидел?
— Он всю семью обидел, но её — больше всех. Когда Эльвире было шесть лет, она поругалась с родителями и пошла плакать у калитки. Чтоб люди мимо проходили и её жалели. А этот пень вылез на улицу и сказал: «Хватит ныть! Знаешь, почему мама с папой тебя ругают и заставляют полоть грядки? Потому что они тебя не любят. Ты же не их родная дочка. Ты им не нужна!»
— Эльвира не твоя тётя?
— Моя, родная. Сосед наврал, понимаешь? Пошутил типа. Но разве в этом дело? Нельзя такое детям говорить — родным, приёмным, каким угодно! Просто законом должно быть запрещено говорить маленькому ребёнку, который обиделся на родителей, что они его не любят! Потому что вот Эльвира решила уйти из дома, где её не любят. И пошла через лес на станцию. Чтоб вернуться в город и уйти жить в детский сад. Но по ошибке свернула не туда и заблудилась в лесу. Её только вечером нашли, почти что ночью.
— Уф, хорошо! — выдыхаю я. — По крайней мере, на неё не натравили в лесу собаку, и всё закончилось хорошо.
— Не очень хорошо всё закончилось. С тех пор Эльвира думает, что её не за что любить, и она никому не нужна.
— Поверить чужому дядьке, соседу? Это надо умудриться. Странная она, твоя тётя. — фыркаю я.
— Тебе смешно? С детства не понимаю, что тут смешного. — серьёзным голосом говорит Ли, — Но когда мама рассказывает эту историю, все смеются над Эльвирой. А ведь ей тогда было хуже всех. Её потом наказали, когда нашли! А виновному, тому соседу, ничего не было. Все продолжали считать его классным шутником, пить с ним пиво, ходить на рыбалку. Ну а я в таком случае считаю, что имею право ему мстить!
— Хозяину Генриха тоже ничего не было. Может, он до сих пор продолжает спускать на людей собаку. А может построил свой бункер в лесу и живёт в нём припеваючи. Еду курьеры привозят. Тех, которые опаздывают, скармливают Генриху. Сын всё оплачивает. А мне всякие тупые взрослые до сих пор первым делом говорят: «Девочка, тебя собака укусила, потому что ты её дразнила? А что ты с ней делала? Не может собака укусить просто так, ты что-то скрываешь!»
— А помнишь, когда Альбину разоблачили? — продолжает Ли, — Над кем стали издеваться: над теми, кого она обманывала! А Альбину ещё и наградили: теперь она учится в крутой гимназии.
— Да, а ещё…
Весь вечер, с перерывом на ужин, мы составляем список несправедливостей, когда обидчику ничего не было, а обиженный получил по полной.
В тот день я никого не простила. Скорее, наоборот.

Глава 14. Ли ищет средство
Ли больше не думает о том, как заговорить с Рыжим — свободным, но недоступным. Зачем говорить, если можно мечтать? В мечтах мы всесильны и неуязвимы. Я, по крайней мере.
До сих пор воображаю, как Голубоглазый бросает свою крысу с золотой резинкой на макушке, и возвращается ко мне. Возвращается, понимаете? В моих мечтах мы уже были вместе.
Но если я мечтаю о невозможном, то Ли — и вовсе о нереальном. Будто она «вылечила меня от собакобоязни», как она это называет.
Меня уже немного бесят эти попытки играть в спасателя. Для неё это развлечение, а для меня — воспоминания о худшем событии в моей жизни.
Но я так много думала: и о том, что тогда случилось в лесу, и обо всём, что произошло после, и так долго об этом молчала, что теперь в ответ на любой её вопрос выдаю целый фонтан воспоминаний.
— С чего всё началось? — спрашивает Ли — Что ты почувствовала, когда в первый раз полетела в прошлое?
Это случилось в конце февраля. От раны на ноге остался свежий красный рубец. Деньги, которые мы получили от сына того человека, закончились. Отец врубал боевики на полную громкость и срывался на нас по любому поводу. Особенно — на меня, как раз в те моменты, когда я и без того чувствовала себя особо жалкой и ничтожной.
— Что ты тут ходишь с таким лицом?— кричал он, — У тебя что, отец умер? Подумаешь — собака её укусила. С людьми и не такое происходило!
Я не спорила. В его фильмах с людьми действительно происходило ещё и не такое. А они поднимались на ноги, перевязывали раны, перехватывали поудобнее огнемёт, и отправлялись выполнять свою миссию.
Однажды утром мама, фальшиво-жизнерадостным голосом сказала:
— Давайте про тот случай с собакой забудем и перестанем о нём говорить, чтоб никому не портить настроение!
— Давно пора, — поддержал её отец. — Не зря я такую умную жену выбрал!
Это была в его устах наивысший комплимент — когда он хвалил себя за то, что взял маму в жёны.
И они больше не вспоминали — или делали вид. И я тоже должна была делать вид, чтобы никому не портить настроение. А какое у меня настроение — всем было до фонаря. Лишь бы помалкивала и сохраняла покерфейс.
Мама сказала, что пора возвращаться к прежней жизни, радоваться и веселиться. Поэтому она уже заказала билеты в цирк. Ведь я в детстве так любила цирк!
Это правда. С цирком у меня были связаны только хорошие воспоминания: красивые и сильные люди, лошади и ловкие наездники, яркие костюмы, совсем не страшные клоуны. Живая музыка, запах опилок и крупных животных, сахарная вата, от которой руки сразу становятся липкими. Всё это было по-настоящему. Эффект полного присутствия.
В цирк мы пошли всей семьёй. Была суббота, дома нас ждал вкусный ужин, а на следующий день не нужно было рано вставать. Представление оказалось отличным. Его даже не испортили дрессированные собаки: побегали где-то внизу, по арене, показали трюки и ушли. Учёные пудели в костюмчиках, с бантами и резиночками на головах были так же не похожи на Генриха, как моя мама — на какую-нибудь злобную тётку из каменного века, с дубиной на плече и костью в носу.
После окончания представления мы пошли в гардероб. Очередь была большая, мы с мамой оставили отца за главного, а сами пошли смотреть на старые афиши и фотографии.
В углу между двумя афишами на расписном барабане сидел белый королевский пудель. К нему тоже столпилась очередь, но не такая большая, как в гардероб.
— Давай сфотографируемся с собачкой на память? — предложила мама. — Попросим сделать магнит.
У нас есть металлическая доска, к которой мы прикрепляем магниты с воспоминаниями. Очень модно. А на холодильнике у нас магнитов нет.
Мы встали в очередь. Мне было страшно, но я гнала страх. Сейчас надо решиться, чтоб всю жизнь не шарахаться от собак. Логика подсказывала, что тут совсем другая ситуация, не то, что в лесу. Собака дрессированная, вроде тех, которые выступали на арене. Вокруг много людей. Она точно ничего мне не сделает.
— Она не почувствует мой страх? — спросила я у мамы.
— Это воспитанный пудель, — сказала мама, — Со сколькими детьми он уже сфотографировался! Смотри, что с ним вытворяют, а он и глазом не моргнёт!
В этот самый момент малыш, которого усадили рядом с пуделем, схватил его за ухо. Малыша отцепили, он зарыдал и закричал: «абя! абя!»
Когда подошла наша очередь, я осторожно опустилась на скамейку рядом с барабаном, на котором невозмутимо восседал пудель. Между нами мог поместиться ещё один ребёнок.
— Ближе, ближе. Не укусит, — усмехнулся фотограф. — Цирковые собаки не кусаются.
Я медленно стала подползать к пуделю. Очередь заволновалась. Чья-то бабушка сказала в сторону:
— Откуда взялась эта малохольная?
Я приказала себе обнять собаку и уже протянула руку, когда где-то за спиной раздалось знакомое «абя! абя!» И пудель гавкнул. Громко. Один раз.
Потом уже мама сказала, что вредный малявка подкрался сзади и дёрнул его за хвост.
Но я узнала об этом после того, как совершила первое в жизни путешествие в прошлое.
В тот раз всё было хоть и узнаваемым, но всё-таки новым. Я не понимала, что со мной происходит и не догадывалась, конечно, что теперь это будет повторяться снова и снова.
Знакомая поляна. И трухлявое дерево. «Ворота Мории». И пластмассовая нашлёпка, которую я подняла. И пень. И Генрих.
«Ладно, пусть делают укол в попу, — только и подумала я тогда, — Не буду орать и позориться».
И, словно услышав моё обещание, мироздание вернуло меня из прошлого — в настоящее.
Я незаметно материализовалась возле афиш, напротив барабана с пуделем, к которому всё ещё стояла очередь.
Где-то рядом с гардеробом раздавался крик моего отца: «Вызывайте полицию, если не можете справиться сами!»
Я побежала на крик и наткнулась на перепуганную маму, которая везде меня искала.
Полицию вызывать не стали.
Семейный ужин, о котором так мечтала мама, был испорчен. Всю дорогу до дома и весь вечер отец орал на меня, успокаивался и снова орал.
— Пуганая ворона и куста боится! Испугалась пуделя! Опозорила отца! Я там чуть с охранником не подрался! Где ты пряталась? В туалете, небось? А ты, мать, хороша! Надо было её в туалете сначала поискать, а потом шум подымать!
Досталось нам с ней.
Ужинали каждый у себя: я в комнате перед ноутом, под фанатские клипы с нарезкой из аниме, отец в гостиной под бухтение телевизора, мама на кухне, за закрытой дверью.
После случая в цирке я старалась избегать любых собак, но они-то меня не избегали!
И вскоре я вновь улетела в прошлое.
Во второй раз я решила: не буду допускать ошибок. Это квест. Я должна всё сделать правильно, Генрих не почувствует мой страх и я больше никогда сюда не вернусь.
Но сколько я ни пыталась всё исправить, как ни старалась быть хорошей, тело само повторяло всё, что было тогда: хруст гнилого ствола. Наклониться за крышкой. Испугаться Генриха. В последний момент вспрыгнуть на пень.
Сначала мне тяжело снова и снова вспоминать эти ситуации, того и гляди улечу в прошлое. Но постепенно я… привыкаю, наверное. Вспоминать по-прежнему неприятно. Но от того, что я говорю об этом вслух, отвечаю на глупые вопросы Ли, воспоминания словно раскладываются по полочкам. К каждой полочке прибиты таблички с надписями: «Не влезать, убьёт!» «Опасно!» «Высокое напряжение!» — но это уже не куча радиоактивного мусора посреди спальни.
— А если мы спровоцируем эту ситуацию? — предлагает Ли, — Пойдём на собачью площадку. Я буду держать тебя за руку. Вдруг мы полетим в прошлое вместе, и я смогу тебе помочь?
— Не сможешь. Один раз я держала за руку отца — и всё равно улетела одна.
Это случилось через два или три полёта после истории с пуделем.
Отец решил воспитать из меня человека, и мы поехали на дачу к бабушке с дедушкой. Там он на машине завёз меня в соседнее садоводство, где в будке на цепи сидел огромный пёс.
— Надо закалять характер, — сказал он, — Мы сейчас пройдём мимо него по дороге. Цепь не позволит животному на нас напасть. Я буду рядом.
Он крепко взял меня за руку и потащил за собой. Собака поднялась с места и медленно двинулась в нашу сторону. Шаг, другой, третий. Она приближалась. И мы приближались. Цепь звенела и волочилась по земле. Я подумала, что отец нарочно привёз меня сюда, чтобы избавиться. Собака съест меня, и я его больше не опозорю. А люди скажут — «Штош, сама виновата». Собака зарычала. Я попятилась и попыталась освободить руку, но отец держал меня крепко. И тут спасительная чёрная дыра засосала меня, как пылесос, и выплюнула на знакомой поляне.
Я уже знала, что меня там ждёт. Точно — Генрих. Стопроцентно — укус. Но я выживу. Справлюсь и выживу.
Когда я вернулась из прошлого, собака, которой хотели меня скормить, сидела в будке. Ни отца, ни его машины рядом не было. И я одна вернулась на дачу бабушки с дедушкой. Отец приехал чуть позже: оказывается, он колесил по чужому садоводству, думая, что меня похитили. «Позорился перед людьми», по его выражению. Обнаружив меня дома, целую и невредимую (он же не знал, что чуть более получаса назад я была в прошлом, где меня вновь укусил Генрих) он обиделся и не разговаривал со мной несколько дней. Решил, что я над ним поиздевалась.
— Но ты же не всех собак боишься? — спрашивает Ли. — Что, если увеличивать нагрузку постепенно? Не подходить сразу к огромной и страшной, а погладить какого-нибудь милого мопса или той-терьера. А потом уже…
— Маленькие собаки бывают очень злыми. Но с табличкой «осторожно, злая собака» они не гуляют. — отвечаю я.
Проверяла и это. Один раз меня облаяла какая-то мелочь, которую я даже не заметила. И что же — здравствуй, прошлое, давно не виделись. Чтобы я не боялась собаки, она должна быть: либо игрушечной, либо на поводке и в наморднике на другой стороне улицы, либо сидеть за высоким забором, а лучше в клетке.
— А если отправить тебя в прошлое не просто так, а с миссией? — предлагает Ли в следующий раз, — Мы отрепетируем всю ситуацию. Твоё тело запомнит новые движения. И в нужный момент…
— Было, — отвечаю я, — Ты же меня и тренировала, хоть и не знаешь. Помнишь, учила на сложные деревья взбираться? Я тогда решила, что в следующий полёт просто залезу на первую попавшуюся сосну и буду сидеть на ней, пока всё не закончится. Ты, кстати, очень хорошо меня натренировала. Правда, спасибо. Но в прошлом другие законы. Там я ещё не умею забираться на сложные деревья. Там я навсегда — маленькая и беспомощная.
— Я не верю, что нет способа спасти тебя от этого ужаса! — упрямо твердит Ли.
Рука-лицо, ну сколько можно?
— Есть способ. — не выдерживаю я. — Называется: «Не думай об этом». Вот мы с тобой всё говорим и говорим. Я хоть и не улетаю в прошлое, но постоянно об этом думаю. Телом здесь, а мысли — на той поляне. Тоже, знаешь, не суперклассно.
— Прости, — шепчет Ли. И — о, счастье — на какое-то время оставляет меня наедине с моими полётами.

Глава 15 Я снова всё испортила
Вот и настал мамин день рождения. Как всегда первыми позвонили бабушка с дедушкой, мамины родители. Они живут в другом часовом поясе, утро у них наступает на три часа раньше, с их звонка начинается в нашем доме любой праздник. А просто так, без повода, они не звонят.
Следом подтягиваемся мы с отцом: поём «хэппи-бёздей», вручаем коробки с подарками. Их мама ставит у окна в гостиной, не распаковывая — откроет, когда придут гости.
Доставка угощений задерживается, мама нервничает, отец ходит и посмеивается: «Ха-ха-ха, урок ленивой хозяйке! Готовила бы сама, всё уже было бы на столе!»
— Сам бы всё приготовил, если такой умный! — срывается мама. — Можешь хоть в день рождения меня не доставать?
— Тебе бы нервишки подлечить! Совсем шуток не понимаешь. — отвечает отец.
У взрослых странные шутки — в них ничего весёлого. Кто кого больнее обидит — тот смешнее пошутил. Взрослые шутки в мамин день рождения начались с самого утра
— А что же ты не надела то платье с широким поясом? Тесновато в талии? Надо меньше булочек кушать. Ха-ха-ха, шучу.
— Ты только не говори при моих подругах, сколько ты зарабатываешь, не позорь свои седины. Хи-хи-хи, шучу. Ха-ха-ха, а про седины — нет.
Поток искромётных оскорблений прерывает звонок дедушки с бабушкой, родителей отца. Они желают маме здоровья, счастья в семейной жизни, и чтоб дочка радовала. Стандартный набор пожилого человека, мамины родители, у которых утро наступает на три часа раньше, пожелали ей того же самого.
— А дедушка с бабушкой разве не приедут? — спрашиваю я, когда мама отключается, поблагодарив за поздравления.
-Деда? Сюда? — слегка истерически смеётся отец, — Чтоб он нас опозорил своим поведением? Пора бы тебе узнать, почему все его дни рождения проходят на даче! В городе у стариков квартира с картонными стенами! Соседи сразу всё услышат. Мать столько лет скрывает от людей, какой он человек!
— А какой он человек? — не понимаю я, — И зачем что-то скрывать? По-моему, легко догадаться, что дед любит выпить. Ну и что? Он же этим только себе хуже делает.
— Ты не понимаешь! — сердится отец, — Это такой позор для твоей бабушки! Люди скажут: «Куда она смотрела, когда мужа выбирала?»
— Мне же такое не говорят, — вмешивается мама.
— А что тебе? Что? — орёт отец, — Тебе с мужем повезло, молиться на такого мужа надо! Ты как сыр в масле купаешься, не то, что моя мама, страдалица, святая женщина! А твой муж не пьёт, не курит, в компьютере не зависает, по футбольным барам с дружками не шляется! Я зарабатываю, новый телевизор купил… Чего не хватает?
— Тебе не понять. — отвечает мама. Отец скачет вокруг неё, как теннисный мячик. Но тут, к счастью, звонит курьер и говорит, что за опоздание маме полагается маленький подарок от шеф-повара.
— С моим папашей счастье, что я выбился в люди, а не стал таким же, как он! — кричит отец, но мама его не слышит, или делает вид.
А почему бы отцу не стать таким, как дедушка? Может быть, он и не купил бы новый телевизор. Но рядом с дедушкой я чувствую себя… Безопасно, что ли? Он никогда не обидит, не пошутит по-взрослому. А рядом с отцом я только и жду нападения.
Когда блюда высокой кухни расставлены на столе, начинают подтягиваться первые гости, хотя до назначенного времени ещё полчаса. Кто-то звонит, просит его не ждать. Кто-то опаздывает, но умоляет дождаться. Тем, кто пришел раньше всех, очень хочется сесть за стол, который манит ресторанными запахами. Но приходится терпеть.
Чтобы отвлечься от мыслей о еде, взрослые обсуждают знаменитостей, у которых не сложилась жизнь.
Только и слышно, как отец восклицает: «Сам виноват! Сама виновата!»
Мамина подруга Таня, которая участия в беседе не принимает, вдруг не выдерживает:
— Ну и пусть виноват. Что, теперь нельзя человека жалеть?
— А за что его жалеть? — удивляется отец, — Получил то, на что напросился.
— Жалеют не за какие-то заслуги. Жалеют — потому что человеку не повезло. Или он попал в беду. И неважно, по какой причине. Причины чаще всего мы выдумываем сами, уже потом. Чтоб объяснить себе, почему с нами, хорошими, такого никогда не произойдёт. Но плохое происходит со всеми. И с теми, кто подстраховался, и с теми, кто сам напросился. И с теми, кто просто проходил мимо.
— Тех, кто сам напросился, я жалеть не собираюсь! — объявляет отец, — Если человек тянет тигра за усы — пусть не жалуется, что ему откусили руку.
— Ему больно. — пытается объяснить Таня, — У него больше нет руки. И он теперь ни за что не решится погладить даже кошку — ведь она так похожа на тигра. Как же не пожалеть человека?
— «И милость к падшим призывал?» — ухмыляется отец, — Ну-ну. Это вы детям рассказывайте.
Таня — учительница литературы. Но на моих школьных учителей она совсем не похожа. Может быть потому, что приходит к нам отдыхать (очень редко, ведь отец не одобряет присутствие в доме чужих), а не вести уроки? Или просто кому-то с ней очень повезло.
— Детям я всегда это рассказываю, — отвечает Таня, но смотрит при этом на меня. Я смущаюсь и отхожу.
Таня в своей школе ведёт два клуба: для читателей и для писателей. И к ней туда после уроков реально приходит народ. У нас в школе ничего такого нет. В начале года на первом этаже, возле зеркала для селфи, ещё висят объявления о наборе в разные студии. Но к концу октября остаются только тренировки на площадке, которые проходят без всякого участия учителей.
Год назад мы с Ли записались в секцию рисования. Мы завели папки для больших рисунков, наточили карандаши разной твёрдости и целый месяц рисовали шар, куб и конус. Но когда через месяц мы сдали эти работы и приготовились учиться рисовать мангу, учительница просто переставила местами конус, куб и шар и велела рисовать их снова. Мы больше не приходили.
— Вы женщина, я с вами спорить не собираюсь, — говорит отец и отходит от Тани к компании мужей маминых подруг. И снова я слышу его торжествующие выкрики: «Сам виноват! Сама виновата!»
Наконец, подтягиваются гости, которые просили не начинать без них, и все мы садимся за стол. Мужья маминых подруг откупоривают бутылки и разливают взрослым напитки. Мамины подруги рассматривают сюрприз от шеф-повара и гадают, как его приготовить в домашних условиях. Я придвигаю к себе поближе коробку с вишнёвым соком: буду пить, пить и пить, пока пузырики из носа не полезут! Такой кайф! Отец вызывается быть тамадой. Тамада — то же, что и аниматор, я бы так ни за что не назвалась. Но отец считает, что тамада не развлекает, а командует.
— Так, у всех налито? Тогда слово предоставляется мужу именинницы! — объявляет он. И произносит тост, в котором, помимо стандартного набора пожеланий, звучит такая фраза: «С мужем тебе повезло, цени это!»
Потом все налегают на еду. Мама не скрывает, что заказала угощения в ресторане, но отец всё равно то и дело шутит: «Особенно хозяйке удались шпроты!» — в переводе со взрослого это означает, что мама сама ничего не готовила, только открыла банки с консервами.
Когда первый голод утолён и начинаются робкие разговоры о том, о сём, тамада объявляет торжественную распаковку подарков.
Я думала, что мама рассмотрит подарки, когда гости уйдут. Но отец начинает подносить ей коробки, зачитывать открытки, и ей ничего не остаётся, как принять участие в шоу. Не всем гостям нравится, что их пожелания, адресованные маме лично, читают вслух. Но никто не хочет портить праздник.
Маме подарили разные разности «для души», как она и хотела, и цветы, много цветов. Некоторым букетам пришлось поселиться в пластиковых бутылках с отрезанным горлышком. Мама ловко обезглавила заранее подготовленные бутылки раскалённым канцелярским ножом — вжик-вжик.
Наконец в череде подарков приходит время и для моей Тардис. Я оставила магазинную коробку, только обвязала её ленточкой. Мама вскрывает упаковку: это нелегко, но канцелярский нож вновь приходит ей на помощь. В наступившей тишине Тардис торжественно появляется на свет. И в той же самой тишине от неё отваливается дверца и с оглушительным стуком падает на пол.
— Made in China, — комментирует отец, — Вика, ты разве не знала, что товар всегда надо проверять перед покупкой? Торгашам лишь бы втюхать! А где гарантийный талон?
Мама поднимает дверцу с пола.
— Её легко можно приладить на место, — говорит она. Но отец будто не слышит.
— Вика, ты так огорчила маму в её день рождения!
— Никто меня не огорчал! — протестует мама.
— Давайте перейдём к горячему, — предлагают с дальнего конца стола.
Продолжения я не слышу. Выбегаю из комнаты, трясущимися от злости руками не с первой попытки зашнуровываю кроссовки, накидываю на плечи куртку, выскакиваю на лестницу и несусь прочь. Прочь от этого стыда!
Я снова, снова всё испортила! Как после того случая в лесу. Тогда испортила родителям летний отдых. А сегодня — долгожданный мамин праздник.
И кто мне мешал открыть коробку заранее? Я бы хоть приделала эту дверь на место. Или нашла другой подарок!
Ехать в интернет-магазин и требовать замену бесполезно: во-первых, там собаки у входа (этого «во-первых» уже достаточно). Но даже если кто-то разгонит собак, мне наверняка скажут — девочка, ты всё выдумала. Потому что они — взрослые, и могут делать что угодно, и им за это ничего не будет. А я только и умею, что тупить и всё портить!
Выбегаю из подъезда, оглядываюсь по сторонам: нет ли опасности типа собак без поводка или намордника. Всё чисто. В кармане трезвонит телефон. Достаю его, чуть не выронив на асфальт. Звонит мама.
— Давай, возвращайся к столу. Отец был не прав. Прости его.
Я всё испортила, а мама передо мной извиняется.
— Это ты меня прости, — отвечаю я, — Я потом тебе другой подарок подарю, хороший.
— С подарком порядок. Он очень классный! Я прочитала инструкцию: сначала вставляешь батарейки, потом прикрепляешь дверь
— Вот и прекрасно. Вот вы и отмечайте. А я иду к Ли.
— Если к Ли, то хорошо, — успокаивается мама.
Я и вправду иду к Ли, хоть у неё сейчас должны быть занятия с инквизиторшей.
После мамы звонит отец.
— А ну возвращайся быстро! — кричит он в трубку, — Что ты родителей перед гостями позоришь? Какие подруги, когда дома праздник?
— НетЪ! — твёрдо отвечаю я и отключаю питание. С силой давлю на кнопку телефона так, что кончик указательного пальца белеет от напряжения. Не дозвонитесь теперь до меня!

Глава 16 Рассказ по этим картинкам
К Ли можно приходить всегда. Даже если она занята. У них напротив входной двери в квартиру есть комната, называется — прабабушкина. Узкая, как коридор, тёмная, холодная. Там никто не живёт, на кровати обычно лежат вещи: зимние летом, летние зимой. В прабабушкиной комнате можно прятаться и играть во всякие страшилки, что мы с Ли и делали, когда были совсем мелкими. Недавно я с удивлением узнала, что раньше в этой комнатушке действительно жила прабабушка папы Ли. А теперь здесь можно ночевать родственникам и друзьям семьи. Или не ночевать, а просто сидеть на старом шатком стуле у окна, если нужно убежище от всего мира.
Я жму на кнопку звонка. Дверь открывает Эльвира.
— Здравствуй, Вика. У тебя что-то случилось? — спрашивает она.
— Я просто в гости пришла. Нельзя?
— Но у Лизы сейчас английский.
— Я могу подождать в комнате прабабушки. Мне разрешают.
— Ой, как неудобно. Я как раз заняла её. Купила новые карточки и разложила там, чтобы никому не мешать. Хочешь взглянуть?
Эльвира, когда приезжает к Ли, ночует на диване в просторной кухне-столовой, ей там нравится больше, чем в прабабушкиной комнате. Но днём кухня-столовая принадлежит всей семье. Уединиться там нельзя.
Ли заметила, что когда Эльвира врёт, чтоб заманить жертву на свою доморощенную психотерапию, её выдают необычные слова. «Взглянуть» — ну кто так говорит? Но мне всё равно, я могу и «взглянуть». Только пусть не надеется втянуть меня в свои мозгоправские игры!
Окно в прабабушкиной комнате старое, деревянное, с широким подоконником. Краска на нём в некоторых местах потрескалась, но от этого он выглядит ещё благороднее, как пожилая дама с седой кичкой. Новые открытки Эльвира раскидала по всему благородному подоконнику. Пока я снимала верхнюю одежду и мыла руки, она уже успела притащить второй стул — для меня.
И вот мы сидим рядом. Эльвира с восторгом перебирает открытки, как маленький ребёнок, я а таращусь в окно. Окна в квартире Ли выходят на улицу. Перед окном прабабушкиной комнаты растёт клён. Летом и в начале осени он закрывает обзор. Если распахнуть рамы и сесть на подоконник, то кажется, что спрятался от всех в домике на дереве. Но сейчас начало зимы, хотя снега ещё нет. В ранних вечерних сумерках по улице туда-сюда носятся машины. По противоположной стороне идут пешеходы, а чтобы увидеть пешеходов с нашей стороны улицы нужно высунуться в окно, но Эльвира не позволит. И вообще она уверена, что я рассматриваю её открытки.
— Одну выберешь ты, другую — я, а третью мы достанем вслепую, — доносится до меня её голос.
Мне бы сейчас в домик на дереве, спрятаться ото всех. Не задумываясь, беру с подоконника открытку, на которой нарисованы деревья.
Надеюсь, Тардис и вправду удастся починить и мама на меня не сердится.
Эльвира тоже выбирает из кучи открытку, потом всё перемешивает, ещё раз перемешивает и ещё раз, и просит меня закрыть глаза и вытянуть любую наугад.
И вот на подоконнике в ряд лежат три картинки. На моей нарисован лес, на Эльвириной — ребёнок в летней одежде, а на последней — собака, бегущая по зелёной лужайке.
— Что ты видишь? — спрашивает Эльвира. — Какая история здесь изображена?
Мне лень сочинять, я говорю первое, что приходит на ум:
— Девочка пошла в лес и её укусила собака.
По улице проезжает красивая ярко-красная машина, такая чистая и блестящая, словно игрушечная.
— А я вижу ребенка, который потерялся в лесу. А собака его нашла. — говорит Эльвира.
— И покусала, — мрачно добавляю я.
— Нет. Она его спасла! — горячо возражает Эльвира, — Это была самая лучшая в мире собака. Её звали Дейзи. Однажды я потерялась в лесу, мама с папой пошли гулять с Дейзи и нашли меня. Если бы не собака, я бы навсегда потерялась. Она любила меня и хотела найти. А мама с папой пошли просто так, потому что детей положено искать, когда они теряются. Иначе соседи не будут с ними разговаривать. А будут разговаривать о них — какие плохие люди, бросили ребёнка умирать в лесу. Но у моих родителей уже был ребёнок, которого они любили. А я получилась случайно, и сразу было видно, что ничего путного из меня не выйдет.
Эльвира бормочет, как шаман, что-то втолковывает своим открыткам, совсем забыв про меня. Она говорит с родителями, и с собакой, и с лесом, и с ребёнком на картинке.
Бедная Эльвира! Вот не повезло, совсем как мне! Мне кажется, что она сейчас растворится в воздухе: просто улетит в прошлое, как это бывает со мной.
— Пожар! — кричу я, чтобы избавить её от этой неловкой ситуации. Помогает.
— Где? — вздрагивает Эльвира и в воздухе не растворяется.
— Где-то пожар, — говорю я, — Вон, видите, поехала пожарная машина?
— Вижу, — говорит она и убирает открытки с лесом ребёнком и собакой к остальным.
И тогда я решаюсь спросить:
— Эльвира, а вы путешествуете во времени?
— Как и все, — неожиданно спокойным тоном отвечает она, — В одном направлении. От рождения к смерти.
— А если бы смогли вернуться в прошлое, то что бы сделали?
— Я бы никогда не мучила Дейзи. Не таскала бы ее за передние лапы, заставляя танцевать. Не завязывала на ушах банты. Дейзи все позволяла. Тогда я думала — от слабости перед человеком. А теперь понимаю: из мудрости. Я для нее была не человеком, а маленьким человечком, человеческим детенышем. Или даже щеночком. Неудачным таким щенком, который все не взрослел.
Она точно не путешествует в прошлое. Иначе бы знала, что там ничего изменить нельзя.
— А тебя, значит, в лесу покусала собака? — словно продолжая свой рассказ, спрашивает Эльвира.
— С чего вы взяли?
— Ты посмотрела на карточки и сразу увидела эту историю. Собака была одна?
— А надо, чтоб меня обглодала стая?
— Что ты. Просто она могла быть бездомной. Или потерявшейся. И наброситься от страха.
— В моей истории никто не терялся! Собака была с хозяином! — ору я. Почти вижу, как Генрих летит на меня, сшибая папоротники. Тело напрягается, перехватывает дыхание. Еще не хватало улететь отсюда в прошлое!
— Прости, Вика. Это в моей истории все теряются.
— Я, может, тоже теряюсь! Если потеряюсь — не надо меня искать.
— Я подумала, что…
— Что я трусиха? Меня даже насмерть не загрызли, а я ещё чем-то недовольна! — злость придаёт мне силы.
— Ты не трусиха. Ты — жертва.
— Не жертва я никакая! На меня просто собаку натравили. Я подобрала пластмассовую фигню. Тот человек увидел и крикнул: «Положи на место, ворюга!» И сразу спустил Генриха.
— «Сразу!» — вот ключевое слово! Ему нужен был повод! И поводом могло стать то, что вы просто шли мимо.
— Если бы я не дёрнулась и не прыгнула на пень, Генрих мог меня не тронуть.
— На тебя натравили собаку. Это смертельная опасность, как будто пистолет наставили! Я бы, может, вообще бежать бросилась!
— Не бросились бы. Отец говорит…
— Что он может знать? — повышает голос Эльвира, — Его вообще там не было!
— Он был там! — кричу я.
Наверное, нас слышат все в квартире. И инквизиторша у себя дома по скайпу. И прохожие на противоположной стороне улицы.
А я во второй раз в жизни улетаю в прошлое без всякой помощи со стороны незнакомых агрессивных собак, а просто из-за того, что слишком хорошо представила — словно увидела воочию — тот лес и ту поляну.
В первый раз это случилось, когда я пыталась доказать бабушке, что не швыряла в Генриха камни, не махала на него руками, и вообще не проявляла в его адрес никакой агрессии. Бабушка не поверила. «Не бывает, чтобы просто так, ни с того, ни с сего. Ты что-то недоговариваешь».
Я начала оправдываться, зачем-то вспомнила про коричневую нашлёпку. «А нечего было поднимать с земли, что попало. Человек решил, что вы расхищаете его имущество и спустил собаку. Сама виновата» — самодовольно усмехнулась бабушка.
Эта её усмешка была как удар ледяным ножом в сердце. Я снова увидела всё очень чётко: как я стою, как Генрих несётся на меня, и спасения нет — и меня швырнуло в прошлое. Где я ещё раз убедилась в том, что не швыряла камни и не махала руками. Перед бабушкой потом пришлось извиняться за то, что я «вылетела из комнаты, хлопнув дверью» Надо же такое выдумать было! Наш разговор происходил на кухне у бабушки с дедушкой, где двери давно нет, вместо неё сделана арка. Надеюсь, перед Эльвирой мне извиняться не придётся.
Перемещение во времени завершается. Я жмурюсь от ярких лучей утреннего августовского солнца. Постепенно глаза привыкают к свету после сумрака, царившего в прабабушкиной комнате. И вот уже в который раз — всё в тот же раз — Красная шапочка в красном платочке на голове идёт по лесу с корзинкой. Стараюсь не думать о том, что меня ждёт. Ощущаю кожей тёплый солнечный луч. Чувствую подошвами неровность узкой плотно утоптанной тропинки. Вдыхаю запахи хвои, мха, грибов и ягод. Высматриваю под ногами крошечных человечков, прислушиваюсь к лёгкой поступи хоббитов, ищу на стволах знаки, оставленные древними лесными людьми. Если включить все чувства на полную катушку, в те три или пять минут, которые проходят между перемещением в прошлое и встречей с Генрихом, можно вместить целое счастливое лето! Такое, какого у меня никогда больше не будет. Наивное лето. Детское лето.
Но время неумолимо — даже там, в прошлом. Снова кричит отец: «Не двигайся! Стой и не двигайся!» Но где же он? Я его не вижу. А Генрих все ближе. И я делаю шаг, еще один, потом запрыгиваю на пень. И краем глаза замечаю то, что видела и знала всегда.
«Ворота Мории» — или просто сосна, протянувшая над тропинкой ветку навстречу другой сосне. Отец отбежал назад и вскарабкался на эту ветку. Сидит наверху, в полной безопасности, и приказывает мне не двигаться. А Генрих всё ближе. Он бежит на меня, вот он совсем рядом. Я слышу его дыхание, вижу бурую спину, стараюсь не смотреть на раскрытую пасть с красным языком и острыми белыми клыками. Я замерла, я всё делаю правильно, значит, всё будет хорошо? Но Генрих принял решение. Всё не будет хорошо. Укус, боль, а потом — словно онемение кожи. Как будто на кончиках зубов Генриха был обезболивающий состав. Я не чувствовала боли до тех пор, пока мы не приехали в больницу, но ревела всю дорогу. Ревела от того, что сказка сломалась. И ещё из-за непоправимо испорченных джинсов. Я ведь была хорошей. Но почему всё закончилось плохо?
Чёрная дыра выплёвывает меня в прихожую в квартире Ли. Здесь темно, но я не включаю свет, хотя знаю, как это сделать. В глубине квартиры журчит джаз, пахнет жареной картошкой.
Пока я лежала в больнице, отец рассказал всем, как было дело. Он убедил и маму, и меня в том, что всё это время был рядом со мной, но ничего поделать не смог. Но теперь я вспомнила. Он сидел на дереве, в безопасности. А пёс нёсся на меня. Генрих выбрал меня не потому, что я испугалась, вздрогнула, шевельнулась или запрыгнула на пень. А потому, что у него не было выбора!
Я распахиваю дверь в комнату прабабушки. Там тоже темно. На фоне окна виден освещённый уличным фонарём силуэт Эльвиры.
— Отец был там! Со мной! — говорю я, — Он залез на дерево. А я не успела.
— И кто после этого трус? — тихо спрашивает она.
Вместо ответа я зачем-то пересказываю ей всё, что со мной произошло. С того момента, как мы с отцом прошли под «Воротами Мории» — до моей выписки из больницы. Вспоминаю даже, что больничная палата с решеткой на окне показалась мне тюремной камерой (я не уверена, что там была эта решетка, может, просто ветви кустов под окном так причудливо переплелись, но в моих воспоминаниях она реальна). Словно меня отправили в заточение, чтобы наказать за случившееся, изолировав от мамы — единственного человека, который мог бы меня пожалеть.
Эльвира — странная и не стесняется этого, и я сама при ней перестаю стесняться. Даже плачу, и не просто роняю слёзы, а отвратительно шмыгаю носом и пускаю пузыри трясущимися губами.
Да, там, в лесу, я повела себя глупо, ещё я трусиха, и к тому же очень злая, потому что до сих пор придумываю всякие казни для Генриха и его хозяина. Да-да, и для бедного дрессированного пса, который просто выполнял команду. Иногда после возвращения из Чёрной дыры мне хочется умереть, потому что нет сил жить в мире, где эта мерзость повторяется со мной снова и снова. Где бабушка и прочие взрослые назначили виноватой во всём меня, а потом сделали вид, что ничего вообще не случилось.
Ни маме, ни Ли я бы не стала вываливать на голову всю эту кучу мусора: мне их элементарно жалко. А Эльвира сама напросилась. И знаете — она терпит и не перебивает. Не произносит дурацких взрослых фраз типа «всё пройдёт», «в жизни всякое бывает» и фразы, занимающей мою личную вершину хит-парада человеческой тупости: «время лечит». Каждого, кто произносит её, хочется пинком отправить в прошлое. В моё прошлое. Пусть полечится там!
Эльвира молча сидит рядом в темноте, даже с утешениями не лезет, и непонятно, слушает или занята своими мыслями.
Но мне неважно, слушают меня или нет. Важно — что я, наконец, всё это высказала. Теми самыми словами, которыми об этом думаю. Ничего не приукрашивая и не скрывая (за исключением самого факта полётов в прошлое).
— Я тебе очень сочувствую, — говорит Эльвира, когда потоки моих слов и слёз иссякают. Как будто ставит аккуратную точку.
Мы сидим у окна в сгущающейся тьме и молчим, каждая о своём.
— Ладно, мне пора, — говорю я и встаю.
— Спасибо, что скрасила моё одиночество, — отвечает Эльвира. — Совершенно не могу оставаться одна. Наедине с собой мне всегда так тошно. Как тогда, в лесу. В моём лесу.
Получается, что я не по ушам ей ездила, а скрашивала одиночество. Хочется сделать этому человеку что-то хорошее, но что? И тут мне приходит в голову идея.
— А заведите собаку! С ней вы не будете одна! Только не мучайте, как в детстве.
Эльвира обещает об этом подумать и вместе со мной выходит в прихожую, чтобы закрыть входную дверь. Я прошу не говорить Ли о том, что приходила.
Я иду по холодной тёмной улице и раз за разом, с каким-то мрачным наслаждением, представляю, как отец карабкается на дерево. Ставлю этот эпизод на перемотку. Быстрее. Вперёд. Назад. Лазай-лазай. Вот бы отправить его в Чёрную дыру, где он будет залезать на дерево миллион тысяч раз, пока не свалится без сил прямо Генриху в пасть.
Я возвращаюсь домой, когда гости уже почти разошлись: мама с двумя подругами пьёт на кухне чай, их мужья и мой отец сидят перед телевизором и обсуждают новости, перекрикивая ведущего и друг друга.
Мне удаётся проскользнуть к себе в комнату, избежав объяснений. Сейчас ни с кем не хочется говорить. Я наконец-то вставила недостающий кубик в основание игрушечного замка, и он стал ровным и устойчивым, и выглядит точно как на картинке.
Перед сном вспоминаю слова Тани, маминой подруги. Жалеть можно всех. Даже тех, кто сам виноват в том, что случилось. Это и про меня тоже. Пусть я схватила заклёпку, пусть прыгнула на пень. Но ведь меня укусила собака! Мне было больно, а отец врал всем вокруг, хотя тупо струсил. Я имею право на жалость. И даже если никто другой не хочет меня жалеть, я сама могу сказать себе: «Вика, тебе не повезло. Это не потому, что ты какая-то не такая или сама во всём виновата. Просто ты случайно оказалась в неподходящее время в неподходящем месте. И к тому же в неподходящей компании.»
И тут я внезапно понимаю, почему отцу и бабушке хочется назначить каждого, с кем приключилось что-то плохое, виноватыми в его собственных бедах. Отец, такой взрослый и бабушка, такая пожилая, всё ещё верят в детские сказки! В поверженное зло и торжествующее добро. Ведь если беда — это не наказание за плохое поведение, а случайность, то жить просто страшно! И зачем тогда быть хорошим, если всё непредсказуемо? Стараешься, стараешься, и вдруг реальность бьёт тебя по голове дубиной. Тут и сказочке конец!
Но даже если так, я всё равно останусь хорошей. Мысль о том, что ты хороший, поддерживает, когда всё остальное плохо. Я — хорошая. Хозяин Генриха — плохой. И живу я не в сказке, а в сериале.
Хоть бы в следующем сезоне мне повезло больше!
Глава 17 Кухня как место силы
Несколько дней привыкаю к мысли о том, что я не притягивала Генриха своим страхом. Он укусил меня, потому что у него просто не было выбора. Его спустили с поводка, и он достиг единственной доступной цели. Как самонаводящаяся ракета.
Когда я сообщаю о своём открытии Ли, её первый вопрос такой:
— А что твоя мама сказала?
— Откуда я знаю, что сказала мама? Думаешь, он признался ей, что сидел на дереве?
— Но ты же ей об этом расскажешь?
Радость, которая переполняла меня, сменяется тревогой. Мы с мамой о том случае в лесу вообще не разговариваем. Просто делаем вид, что ничего не было. Как будто всё забылось, всё прошло.
Но Ли права. Придётся испортить маме настроение. Мне опять придётся всё испортить, чтобы про меня перестали думать и говорить «Сама виновата».
Я сижу на кухне, жду маму и думаю, с чего начать разговор. Как сделать так, чтоб она не заткнула уши руками до того, как услышит самое важное и не сказала: «Я не хочу об этом говорить, чик-трак, я в домике!»
Как назло мама приходит с работы весёлая, что бывает нечасто. Она порхает по кухне, готовит ужин, расспрашивает про школу. Вставляет в подаренную мною Тардис круглые плоские батарейки определённого редкого вида, за которыми она специально зашла в часовой магазин. Прикручивает дверцу. И Тардис начинает подмигивать нам. Теперь пора.
— Мама, мне нужно знать, где ты была в тот день, когда на меня в лесу натравили собаку по имени Генрих.
Вообще я не так прямолинейно хотела спросить. Ведь подготовилась же! У меня так бывает, когда я сильно нервничаю, например, на географии. Начну отвечать нормально, потом в голове что-то переклинит, и я устраиваю стэндап-шоу. Все ржут и думают, что я молодец, прямо пранкер. Робинзоновна думает, что я дерзкая дура и назначает встречу в пятницу. А я думаю только об одном: «Где у меня кнопка “выкл”?»
Мама садится за стол и радость её улетучивается.
— В тот день я осталась в нашем доме, чтобы прибраться. — говорит она, — Ты всё никак не можешь меня простить за это?
— За что?
— Что меня не оказалось рядом, когда я была так нужна. Твой папа там был, а я…
— Он там был и сидел на дереве! Ты знала об этом? Он тебе сказал? Потому что я вдруг вспомнила, что он залез на дерево и смотрел оттуда, как меня пожирает Генрих!
— Ты шутишь?
— Вообще нет! Он точно сидел на дереве! Что ж такого — я оказалась ближе к собаке, а он — дальше. Я тогда не умела хорошо лазать по деревьям, а он — умел. Может, он думал, что и я залезу? А потом было поздно.
— То есть, подожди. Он увидел, что ты НЕ НА ДЕРЕВЕ и не слез? Не заслонил тебя? Я спрашивала тогда, почему он не взял тебя на руки? Ты ведь лёгкая. Поднял, подсадил на ветку. Или на плечи взял. Помню, когда ты была маленькой, я тебя чуть что хватала на руки и поднимала высоко-высоко.
— И почему он не взял меня на руки?
— Сказал — ты была далеко. Он не успел бы.
— Он просто сам хотел на ручки. На ручки к дереву.
Сказка про Красную Шапочку, в которую я угодила, обретает странное продолжение. Вроде это уже и не про меня сказка, а про отца, сидящего на дереве.
Отец возвращается с работы позже обычного. И уже по тому, как он вешает в прихожей одежду, с каким звуком ставит на пол ботинки, мы с мамой понимаем: у него очень плохое настроение.
— Жрать хочу! — сообщает он и идёт в гостиную. Включает там телевизор и, видимо, садится за стол: ждёт, когда ему принесут ужин.
Но у нас другие планы. В гостиной, рядом с телевизором, он чувствует себя сильнее. А кухня — мамина территория. Здесь вдвоём, под защитой Тардис, мы попробуем его одолеть.
Мы переглядываемся, как заговорщики. Перед нами чашки с остывшим чаем, из которых не сделано ни глотка.
Отец идёт в ванную, моет руки, потом заруливает к нам.
— Я не понял, вы тут чаи распиваете? — спрашивает он, — Мужик с работы голодный пришел, а они и не чешутся.
Я начинаю демонстративно чесаться.
— Что, блохи завелись? — интересуется он, — Мыться надо чаще. Ну, в темпе, что у нас на ужин?
— Ты мне скажи, — тихо говорит мама, — Тогда, в лесу, когда на Вику натравили овчарку — где был ты?
— Где был я? Я был рядом! — кричит отец, — Это тебя там не было! Тебе обед сготовить было важнее!
— Хорошо, — не спорит мама, — А когда ты на дерево залез, тебе что было важнее?
— Я… да ты…Ты понимаешь, что ты мне говоришь?
Он рычит, упирается, заявляет, что я всё выдумала, что я всегда вру, с самого детства, что мама ещё хлебнёт со мной горя, я покачусь по наклонной, уже покатилась, потом меня в колонию упекут и правильно сделают, и что же я раньше-то молчала, и почему именно сегодня, и мы должны его тоже понять.
Но мы его не понимаем. Вообще.
— Страх — это со всяким может случиться, — говорит мама, — Почему ты не признался в этом? Почему всё это время Вика была уверена, что сделала что-то не так и за это собака из вас двоих выбрала именно её? Почему?
— А ты хотела, чтобы она отца не уважала? Думала, что я трус?
— А, так ты трус? — спрашиваю я.
— Не вмешивайся, когда говорят взрослые! — орёт он, — Марш в свою комнату!
— Вика, останься, — удерживает меня мама, — Объясни, я хочу понять, почему? Мы обе хотим понять.
— Пожрать мне дадут сегодня или нет? Я поем нормально, а потом понимайте что хотите.
И он покидает наше место силы — кухню. Садится за стол перед телевизором и как ни в чём не бывало наворачивает картошку с котлетами и заедает салатом.
Насытившись, он становится добрее. Приносит посуду на кухню, сам её моет. Мурлыкает: «Что было, то прошло, да, девочки?»
Но на кухне он чувствует себя не так уверенно, как в гостиной. Его трюк не удался: хотел притвориться добреньким, чтоб всё забылось. Но такое забыть нельзя. Сколько же раз я слетала в прошлое, прежде, чем обнаружила там эту недостающую деталь?
И тогда, видя нашу решимость, отец меняет тактику:
— Мужик сдохнет, а не отступит! А я отступил и не сдох! Разве мог я в таком признаться?
И поэтому он всё рассказал маме немного по-своему. Утаив одну существенную подробность. А потом они вдвоём рассказали мне. Я лежала в больнице, мне было всё равно. Меня вообще интересовала только игра в шарики, и я думала о сложном уровне, который мне не пройти или о бонусных жизнях, которые удалось заработать. Короче, я поверила в то, что виновата одна и во всём, а значит, так мне и надо.
— Какой позор! Как я мог так поступить! Нет мне прощения! — отец проводит руками по лицу, словно пытаясь вылепить из него новое, решительное и волевое, — Когда он заорал и отстегнул поводок, у меня включился режим самосохранения. Мои руки сами вцепились в ветку. Ноги сами побежали вверх по стволу. Я сидел на дереве и дрожал, да, я дрожал и боялся только одного — что собака подпрыгнет и ухватит меня за ногу. Но она выбрала тебя.
— У неё не было выбора. Ветка, на которой ты сидел, была в двух метрах от земли, — напоминаю я.
— Так хозяин собаки заорал, прежде чем отстегнуть поводок? — спрашивает у отца мама. — Ты раньше не рассказывал. Это было что-то грубое?
— Очень грубое! «Положи на место, ворюга!» Такой голосище: прямо на весь лес! Этот полудурок чокнутый потерял решетку от вентиляционного люка. Мне его сын потом так сказал. Сверхсекретная разработка для землянки с пердячим подогревом! Так если у тебя разработка — следи за своими вещами, а не разбрасывай, где попало. Я наклонился, в руки взял — просто посмотреть. Сразу и бросил! А он как будто нарочно её там оставил. Может это и не разработка никакая. Обычная металлическая сетка. Ловушка такая для лоха. Чтоб был повод собаку натравить. И я попался в этот капкан. Я так виноват перед тобой, дочка!
Решетка от вентиляционного люка. Значит, крик «Положи на место» относился не к коричневой крышке, которую подобрала я? Ещё одно собранное из острых ледышек «Сама виновата» рассыпается на осколки, тает и утекает ручейком.
— Я так перед тобой виноват, — продолжает отец, — Это всё страх. Животный страх. Я просто испугался, потому что я… Когда-то в детстве…Я точно так же боялся, когда твой дед приходил домой пьяный и бил меня.
–Ты боялся дедушку? — переспрашиваю я. У меня, наверное, глаза сейчас огромные, как у персонажа манги.
— Это с годами он утих. А когда я был маленький, лупцевал и меня, и твою бабушку. Но перенесённые в детстве страдания меня не оправдывают. Что я за мужик? Как я мог бросить на растерзание ребёнка, свою кровиночку?
Отец быстро выходит из кухни, вытаскивает из кладовки стремянку и лезет на антресоли в прихожей. Достаёт чемодан. Начинает громко топать, ронять вещи, собирая самое необходимое, переспрашивая, где у нас лежит это, да где лежит то. Мы с мамой молчим. Слишком всё это не похоже на наш обычный семейный вечер.
— После того, что вы узнали обо мне, я ведь должен уйти? — заглядывает на кухню отец, — Или вы меня простите?
Он наливает воды в стакан и пьёт. Ждёт ответа. Я замечаю, что он успел переодеться в домашнее перед тем, как достал стремянку. И мама, видимо, тоже замечает это. Никуда он не собирается уходить! Ждёт, что мы его сейчас начнём удерживать, обнимать и всё закончится миром, дружбой и сахарным сиропчиком.
— Наверное, уйти лучше нам, — говорит мама, — Я бы простила трусость. Не каждому по силам поднимать батальоны в атаку. Но ложь простить я не могу.
Отец ставит на кухонный столик недопитый стакан.
— Какая ложь? — возмущается он, — Я же всё вам рассказал!
— Поздно, — качает головой мама.
Она вытряхивает из чемодана всю ерунду, которую положил туда отец и начинает собирать наши вещи. Я хватаю Тардис и прячу в сумку.
— Вика, принеси папку, в которой лежит твоё свидетельство о рождении и всё остальное, — командует мама, — Положи в рюкзак все учебники и тетради.
— Давайте я хоть такси вам вызову. — предлагает отец.
Он даже не интересуется, куда мы поедем. К маминым родителям в другой город? Бросив и мамину работу, и мою школу?
— Не нужно, — отвечает мама.
Мы выходим на улицу — с чемоданом, моим рюкзаком и сумкой, в которой прячется Тардис.
— Идти нам с тобой некуда, — признаётся мама, — Поэтому я отказалась от такси. А ведь он мог бы подвезти нас! Или предложить оплатить гостиницу. Сейчас где-нибудь присядем, я найду и забронирую нам номер на ночь.
— Я знаю, где мы переночуем! — говорю я, — Мы пойдём к Ли, у них есть комната прабабушки, для гостей.
— Позвони ей, спроси… — говорит мама и ставит чемодан прямо на асфальт. Хотя сама обычно ругает нас, если вещи из багажника машины мы ставим сперва на землю, а потом несём в дом.
Мама очень устала за день, я это вижу. У неё нет сил идти в кафе, где она будет искать в телефоне подходящую гостиницу.
— Мы с мамой переночуем у вас в комнате прабабушки. Норм? — спрашиваю я у телефона. И телефон голосом Ли отвечает:
— Вообще не проблема. Сейчас чистое бельё принесу.
Мама ничего не говорит, пока мы по тёмной заледеневшей улице идём к дому Ли. И только возле подъезда нарушает молчание:
— Хорошо, когда есть такая подруга. Берегите эту дружбу, девочки. Даже когда станете взрослыми. Чтобы не терпеть, а в любой момент уехать к подруге.
Взрослым из всего нужно извлекать пользу, просто из всего, иначе «это несерьёзно, на что ты тратишь жизнь, сколько можно слушать одно и то же!» Но мы с Ли дружим не для того, чтобы сбежать друг к другу в любой момент. Я-то уж точно. А Ли вообще сбегать не надо.
Дверь открывает папа Ли. На нём длинный махровый халат, из-под которого торчат пижамные брюки, на ногах — шлепанцы. Немного смущаясь — должно быть, из-за своего домашнего вида, — он говорит:
— Здравствуйте, добро пожаловать… Располагайтесь. Вот тут у нас, значит, эта комната.
Ли и её мама уносят в глубину квартиры летние вещи, лежавшие на кровати. Нам выдают комплект хрустящего постельного белья и четыре полотенца.
В комнате прабабушки лампа светит тускло, обои желтые, и всё какое-то выцветшее. Но на стуле у окна приветливо мигает Тардис.
Нас приглашают на кухню попить чаю. Эльвира сегодня ночует у себя, её диван собран и накрыт индийским вышитым покрывалом. Мама Ли показывает, где что лежит, разрешает всем пользоваться.
— Я люблю, когда гости сразу чувствуют себя как дома и сами за собой ухаживают, — говорит она и уходит.
Вспоминаю, что в этом доме принято рано ложиться спать. Мы ворвались в чужой семейный вечер со своей драмой и всех поставили на уши.
Ли садится на противоположном конце стола. Нормально поговорить в присутствии моей мамы у нас не получается. Тогда мы кладём телефоны на колени и начинаем потихоньку переписываться. Вскоре Ли уже в курсе всего, что произошло в нашем доме.
— Дети уткнулись в мобильники, значит, у них всё в порядке, — заглянув на кухню, говорит папа Ли.
И, прихватив из вазочки на столе три, нет, четыре конфеты, отступает. Мы делаем вид, что не заметили его манёвр.
Почистив зубы новыми щётками, мы с мамой укладываемся в прабабушкину кровать. Я — у стенки, мама — с краю. Тусклым жёлтым светом комнату освещает настенная лампочка — бра. В углу на стуле, как ночник, мерцает наша Тардис.
Я прокручиваю в голове разговор с отцом. Он сам поднял с земли кусок вентиляции или что бы это ни было, и спровоцировал хозяина Генриха. А виноватой назначил меня. Это из-за него всё случилось!
Лежу с закрытыми глазами, повернувшись лицом к стене, и ненавижу его от всего сердца. Потом в голове начинает проясняться. Сейчас я, совсем как бабушка, пытаюсь переложить вину с подлинного виновника на кого угодно. В том, что случилось тогда в лесу, виноват только один человек во вселенной — чокнутый хозяин собаки. Не я, которую укусили. Не мой отец, который что-то там подобрал в лесу. И не овчарка Генрих, которая выполняла команду.
— Не могу представить, что твой дедушка бил их, — со вздохом говорит мама, — Просто в голове не укладывается. Кто угодно, только не он.
— Мы же поживём пока тут? — спрашиваю я.
Мне бы так хотелось навсегда поселиться здесь, в этой квартире! Пусть в узкой выцветшей комнате прабабушки, но в этой семье, и Ли будет всегда рядом.
— Утро вечера мудренее, — говорит мама и выключает бра. Скрипит старый паркет — наверное, призраку прабабушки не очень-то нравится, что мы заняли её комнату, мы ведь ей совсем не родственники. Но Тардис мигает на стуле у окна, словно охраняя нас.
Глава 18. «Вика, повлияй на маму»
По школе пронёсся слух, что на Новый год спортивные полубоги едут за город со своими девушками. И у них осталось ещё несколько мест для счастливчиков.
Моё сердце бьётся ровно. Я как будто смотрю дораму: да, очень хотелось бы обнять главного героя, прижаться щекой к его куртке. Но это же на экране, не по-настоящему! Он же выдуманный! Пусть не сценаристами, а мной, но какая разница.
Я всё выдумала про Голубоглазого. И Ли про Рыжего — тоже. Они совсем не такие, эти старшеклассники со спортивной площадки за школой. Не хуже, чем мы вообразили. Просто — другие.
А как можно любить человека, которого ты совсем не знаешь?
— Вика, ты где будешь отмечать Новый год? Тебя за город берут? — спрашивает Ксюша. Знает, что не берут — просто поиздеваться решила.
— Я даже не знаю, где буду сегодня ночевать, — отвечаю я с интонациями межзвёздного бродяги.
Ксюша молча отходит. Теперь будет рассказывать всем, что я не ночую дома.
— Ты что, конечно, ты у нас ночуешь! — шепчет мне на ухо Ли. Для неё это так просто! В её жизни ничего не убавилось, только прибавилось: теперь я буду рядом всегда, вот красота. А у меня от старой жизни остались только мама и Тардис.
Утром я открыла глаза и села на кровати прабабушки, собирая по кусочкам себя и свой мир. В моей комнате шторы узкие, сбоку всегда пробивается свет солнца или уличного фонаря. А тут — темнота. И из этой темноты синими огоньками подмигивает мне Тардис. Я долго шарила рукой по холодному гобелену на стене, искала выключатель бра. Когда свет, наконец, зажегся, комната показалась мне ещё более выцветшей, чем обычно.
Вернулась мама — она уже успела умыться, одеться и накраситься. Нас накормили завтраком и заверили, что комната будетв нашем распоряжении столько, сколько потребуется. Для того она и нужна, эта комната.
Но мама предупредила, чтоб я не очень надеялась: сегодня она найдёт и снимет нам квартиру, комнату, да хоть койко-место в хостеле. Пора начинать жить самостоятельно.
Отец прислал ей две смс вечером и одну с утра.
Мама удалила их, не читая, а потом заблокировала его номер.
Тогда он написал мне: «Вика, повлияй на маму. Вы должны вернуться домой» И отдельным сообщением: «Что люди скажут?»
Я ничего отвечать не стала и маме об этих смс не рассказала. «Повлияй» — замшелое словечко из старых фильмов, в которых хорошие парни и девушки влияли на плохого, и он исправлялся. Это на отца надо повлиять! Чтоб он не лазал по деревьям, когда на него и его дочь натравили собаку! А если уж залез — то чтоб сразу в этом признавался!
После школы мы с Ли сразу идём к ней: тут без вариантов, моя квартира теперь захвачена драконом.
У Ли всё как обычно, но предновогоднее безумие поселилось и в этом доме: её мама заказала десяток разных гирлянд и теперь ходит по комнатам, прикидывая, что и где будет висеть. В комнату прабабушки не заходит: теперь это наша часть их квартиры.
Снова приходит смс от отца: «Если не ответишь, где ты, я позвоню в полицию и сообщу о похищении!»
«Я у Ли. Как всегда» — отвечаю я.
Вскоре звонит мама. Она больше так не может. Отец достаёт её через почту и соцсети. Она его банит в одном окне, а он вылезает из следующего. Сил нет это терпеть! Поэтому сегодня она переночует у Тани, своей подруги. Если что — я в любой момент могу позвонить, и она приедет за мной на такси.
Но я уверяю, что со мной всё будет хорошо.
Вечером, когда по квартире уже распространился вкусный запах ризотто, звонит дед.
— Это правда? Мой сын выгнал вас из дома? — рычит он.
— Мы сами ушли, — отвечаю я, — Мама собрала чемодан и мы пошли к моей подруге. Я сейчас у неё. А мама… мама ещё на работе.
Не стоит ему знать, что мама поедет к тёте Тане и я останусь одна в чужом доме. Конечно, дом Ли для меня никакой не чужой, а почти родной, но объяснять это дедушке, да ещё и в присутствии Ли — нет, спасибо.
— А почему вы ушли, позволь узнать?
— Отец обманывал нас всё это время. — говорю я.
— Ах, вот оно что! Пусть тогда проваливает сам! Что это за мужик? Надо отвечать за свои поступки. Сходил налево, попался — уйди красиво. А этот клоун позвонил твоей бабушке и потребовал, чтоб она каждый день приезжала готовить ему ужин! Я её в прихожей поймал. Куда, говорю, мать, ты собралась на ночь глядя? А она отвечает: «Да вот, сынуле нашему надо еды хоть дня на три наготовить, а то он жену прогнал, ему теперь есть нечего». Я её спрашиваю: «А раньше он что, жену ел?» А она мне в ответ «Нет у тебя сердца!» Но моё слово в доме — закон. Я ей велел ничего не предпринимать, пока не разберёмся. Вот мы и разобрались. Завтра будешь спать в своей постели.
— Он хотел уйти, — говорю я, — Но мы собрались быстрее.
— И уйдёт! — рявкает дед, — Я сказал!
Я засыпаю одна в комнате прабабушки. Тардис мигает в углу. Призрак скрипит половицами. Но я начинаю к этому привыкать.
Утром меня будит звонок отца. Он провёл бессонную ночь и понял, как был неправ. Он поживёт у родителей, а мы можем возвращаться домой. Он взял на сегодня выходной, чтоб вывезти свои вещи, и больше нас не тревожить.
Я звоню маме. Отвечает тётя Таня и шепчет в трубку, что мама ещё спит: они всю ночь говорили о жизни, так что мама взяла на работе выходной и сама позвонит мне, когда проснётся. Я прошу передать, что отец съезжает и ночуем мы сегодня дома.
Родители взяли на работе выходной, но никто не позаботился о том, чтобы выходной сегодня был у меня. Это ведь они расстаются, страдают и выясняют отношения. А мне ещё нет 18, значит, серьёзных чувств у меня быть не может.
Наверное, будь у нас настоящая, крепкая, дружная семья, я бы тоже потребовала себе выходной, даже десять тысяч выходных, и рыдала, не переставая. Но мы и раньше были каждый сам по себе, так что особо ничего не изменилось.
Я умываюсь, завтракаю, и мы с Ли отправляемся в школу.
— Ну и где же ты сегодня ночевала? — противным голосом спрашивает Ксюша.
— У меня. — отвечает Ли, — Вопросы?
— Есть, конечно, вопросы, — ухмыляется Ксюша, — Но я лучше промолчу.
В школе телефоном светить нельзя, и я только вижу, как растёт количество пропущенных звонков. От отца. От мамы. От деда. От бабушки. С незнакомого городского номера — наверное, из квартиры бабушки и дедушки.
Вырвавшись из школы, первым делом звоню маме.
— Я уже дома, — говорит она, — Приготовься, тебя ждёт сюрприз.
— Я зайду к Ли за нашими вещами?
— Потом зайдём, вместе. Сейчас иди домой.
Ли провожает меня до дверей квартиры, привычно зачищает местность: мне ещё только не хватало сейчас в прошлое улететь. Ли считает, что мои путешествия во времени должны прекратиться, ведь я вспомнила, что заставляло меня возвращаться туда снова и снова. Но я сомневаюсь. Это всё добрые сказки со счастливым концом, в моей жизни так не бывает.
Я открываю дверь своим ключом. В прихожей пусто: нет полки для обуви и всей отцовской одежды. Я иду в гостиную. Исчезли новый телевизор, диван, обеденный стол. В ванной нет ни мыла, ни зубной пасты. Из кухни уехали микроволновка и кофеварка. А ещё — металлическая доска в рамке с магнитами из путешествий. Отец забрал даже наши общие воспоминания! В квартире стало свободно и гулко.
Мама сидит за столом на кухне и тихонько смеётся.
— Не ожидала от него такой мелочности, — говорит она, и улыбка сразу пропадает с её лица, — Он так красиво ухаживал: приезжал за мной на машине, всегда с букетом цветов. Отвозил домой. Мы гуляли за городом. Он предупреждал все мои желания, это было как в кино! И куда всё делось?
Как в кино! Выходит, она его совсем не знала. Полюбила свою мечту, прямо как я.
— Хорошо, что Тардис у Ли, — говорю я, чтоб немного её утешить.
— Да, — улыбается мама, — Хорошо, что она уцелела. А остальные вещи — дело наживное.
Мы обедаем бутербродами: по три бутерброда каждой, а ещё яблоко и чай с конфетами.
— Мне кажется, дедушка меня не понял, — говорю я, — Решил, что у отца была другая женщина, и ты их застукала.
— Мне всё равно, что о нём будут думать. Пусть выкручивается. Пусть расскажет правду! О том, как бросил ребёнка в опасности, а потом несколько лет всем врал! А мне всё это время было так стыдно за то, что я тебя не уберегла. Он ещё добавлял: «Какая же ты мать? Мать сердцем почувствует, если с её ребёнком что-то не так. А когда мы вернулись, ты на кухне пела!» А я и правда пела: всё намыла в доме, вычистила, приготовила нам обед. Думала, посидим за столом на улице.
— И мне было стыдно! — подхватываю я, — Что я всё испортила. Весь отпуск! Всем нам. Если бы я не схватила ту крышку и не прыгнула на пень. Если бы не притянула к себе собаку своим страхом!
— Интересно, а ему было хоть капельку стыдно? — с того момента, как мы ушли, мама не называет отца по имени или «твой папа», как раньше. Теперь это просто «он», — Ты этого не знаешь, мы решили тебя не пугать. Тот пёс, Генрих, прошел специальное обучение. По команде должен был вцепляться в горло. А тебя вот пожалел. Просто укусил за ногу и отбежал в сторону.
— Ещё скажи, что мне повезло.
— Да, в каком-то смысле. Он вообще мог тебя загрызть. Насмерть, понимаешь?
Значит, там, на поляне, всё могло быть гораздо хуже? Представляю картину: не успевший добежать до дерева и потому загрызенный насмерть отец лежит в лесу, рядом рыдаю маленькая испуганная я, возможно, укушенная за ногу и не знающая, что делать и как выйти к дому. Или мы оба с перекушенным горлом лежим под «Воротами Мории». А мама дома, ничего не знает и поёт песни.
— Какая ты молодец, что вспомнила, как всё было на самом деле, и вывела этого труса на чистую воду! — говорит мама, — Столько лет лжи, столько ухищрений, лишь бы о нём не подумали плохо! А я всё думала, почему он запретил водить тебя к психологу и потребовал, чтобы мы больше не обсуждали дома тот случай. Боялся, видно, что его храбрый поступок всплывёт.
— Вроде же это твоя была идея — больше об этом не говорить?
— Идея была его. Я её только озвучила.
Да, у нас в семье так часто бывало. Отец издавал указы, а мама их мне передавала. И если указы мне не нравились (так было почти всегда), то я сердилась на маму.
Сейчас мы с ней как будто помирились после долгой ссоры. Когда каждая не знала, как загладить свою вину. Хотя в чём я была виновата? В том, что на меня натравили собаку? А мама в чём? В том, что отец не помогал ей по хозяйству, и она не пошла с нами гулять, а занялась уборкой и готовкой?
Что нам мешало поговорить ещё тогда? Ну ладно, мне было стыдно, плохо, просто ужасно. Неужели мама всё это время чувствовала то же самое?
— И даже хуже. — признаётся она, — Я видела, что с тобой происходит, и в голове крутились мысли, как я могла бы предотвратить тот случай.
— Ты отправлялась в прошлое и пыталась всё исправить? — с надеждой спрашиваю я.
— Если бы я могла. Уж я бы от такого прошлого камня на камне не оставила! — улыбается мама и обнимает меня. — Спасибо тебе за чувство юмора. Оно выручает.
Мама не поняла, что я говорила всерьёз. Значит, она не путешествует во времени, и мы не сможем с ней это обсудить. Что ж. Мы всё равно стали ближе друг к другу за эти несколько дней.
Мы молча доедаем по последнему бутерброду.
— Ты переживёшь, если я больше не буду готовить суп? — вдруг спрашивает мама.
— Конечно! Ненавижу суп, особенно борщ!
— Это полезно, — глядя на оставшееся от микроволновки пустое место, говорит мама, — Обязательно нужно есть первое. Так говорила моя бабушка. Первое с хлебом — иначе не наешься.
Но у нас есть бутерброды: первый, второй и третий. И яблоко с конфетой на десерт. Мы наедаемся на отличненько.
После обеда отправляемся к Ли за вещами. Её мама говорит, что комната прабабушки будет нас ждать — если потребуется. А моя мама говорит, что мы в любое время будем рады видеть Ли в нашем доме. И вот это по-настоящему здорово!
Вечером звонит дед.
— Если нужны деньги, или ещё что-то, сразу обращайся мне. Я устрою.
— Нужна кофеварка, — тихо говорю я, — Отец увёз её и микроволновку, но без микроволновки мы перебьёмся. А без кофе маме по утрам будет не классно.
— Он сказал, что все вещи взял с вашего согласия… Разве нет?
— Опять врёт. Нас дома не было. Когда мама пришла — он уже уехал.
— Понятно, — помолчав, произносит дед, — Будет кофеварка. И микроволновка будет. Я сказал.

Глава 19 Правды и неправды
Дедушка любит производить впечатление: когда после уроков я выбегаю из школы, он сигналит мне с противоположной стороны улицы, где его машина припаркована вторым рядом. Прощаюсь с Ли, которая посвящена в тайну кофеварки и бегу к нему. Дедушка разворачивается, мы проезжаем мимо школы, и я вижу в окно обалдевшую физиономию Ксюши: она знает, как выглядит машина моего отца, и это — точно не она. «Что же скрывает наша Вика? — наверное, думает Ксюша, — Не ночует дома, уезжает неизвестно с кем!»
Знаю, что пойдут сплетни, которые прибавят мне популярности в глазах тех, чьё мнение меня не волнует. Но это неважно. Важно, что завтра мама сможет позавтракать так, как она привыкла.
Сегодня утром мама пыталась сварить кофе в маленьком ковшике, в котором обычно мы варим яйца.
— Даже турку забрал, которая во-он там на полке стояла, медная такая, с узорами. Помнишь, ему привезли откуда-то? — сказала она, — Надо же, сколько ненужных вещей было в этом доме. Зато как свободно и легко дышится без всех этих пылесборников!
Кофе выкипел, мама вылила содержимое ковшика в раковину и объявила, что купит стаканчик по дороге. Потому что теперь она никому не обязана отчитываться о своих расходах.
Я сочувственно промолчала, хотя уже знала, что пока она будет на работе, мой волшебный дедушка привезёт нашу старую кофеварку.
Но дедушка оказался мегаволшебным: старьё он оставил отцу, а нам купил новый, шикарный, никелированный кофейный автомат с целым набором капсул. Вставляешь капсулу — получаешь такой кофейный напиток, который хотел. И даже какао можно сделать. Мы с дедушкой, чтоб освоить агрегат, делаем мне какао, а ему — кофе с молочной пенкой.
— Надо попробовать, люди хвалят, — поясняет он, делая глоток, — Да, отстал я от жизни. Но, главное, чтоб твоей маме понравилось.
— Это, наверное, жутко дорогая вещь! — говорю я.
— Не дороже денег, — отвечает дед, — И потом, мы ведь ничего не подарили твоей маме на день рождения. А микроволновка на Новый год будет, договорились? Мне ещё надо изучить рынок. Но отец твой, хорош, гусь! Сколько раз я ему говорил? Настоящий мужик последнее из дома не вынесет, слабого из дома не выгонит, руку на беззащитного не поднимет.
— Но ты же сам! — вырывается у меня то, о чем я старалась не думать все эти дни, — Бил и его, и бабушку, когда возвращался домой пьяный.
Дедушка замирает посреди кухни с чашкой кофе в руке. Втягивает голову в плечи. Кажется, что ему не хватает воздуха. Ведь от кофе у пожилых поднимается давление, наверное, ему плохо и он сейчас рухнет на пол! А я не умею оказывать первую помощь! Но дедушка на пол не падает, садится на стул напротив меня и говорит:
— Я никого в своей жизни не бил. Ясно? Меня — били. Я — нет. У бабушки спроси, если мне не веришь. С чего у вас с отцом вообще пошли такие разговоры?
— Он просто объяснил, что с детства боится всякой агрессии. И поэтому залез на дерево, когда на нас натравили собаку.
— На какое ещё дерево? Что ты несёшь?
Дедушка, конечно, был не в курсе, почему мы с мамой больше не хотим видеть отца. Приходится рассказать.
Дедушка молча слушает, заправляет в кофейный автомат капсулу с самым крепким кофе и выпивает его горячим, без сахара.
— А вот такой вариант мне нравится! — говорит он, отставляя чашку.
В животе у меня урчит. Я спохватываюсь, что и сама не обедала, и деду ничего не предложила. Быстро разогреваю на сковородке куски курицы в панировке, открываю банку с фасолью.
— Нет, ну каков враль! — восклицает дедушка, расправляясь с едой. — Плохо то, что он струсил, но то, что врал — вдвойне плохо. А нам знаешь, что сказал? Что у твоей мамы после дня рождения начался какой-то кризис среднего возраста, и она предложила ему пожить отдельно. Просто так. Без всякого повода с его стороны. И он подчинился, потому что с женщинами не спорит.
— Всем про всех наврал! — говорю я.
— Причём смотри, как хитро всё придумал, — качает головой дед, — И мы с бабушкой его пожалели, и вы, наверное, тоже. Расчёт у него был такой: мы сердимся на твою маму, за то, что она просто так выгнала из дома нашего сына, вы сердитесь на меня, за то, что я избивал жену и ребёнка, и друг с другом мы никогда это обсуждать не станем. А мы вот обсудили.
Я вспоминаю, что не подала к обеду хлеб, бегу к хлебнице, обнаруживаю, что плетёнка, в которой мы ставили хлеб на стол, тоже исчезла, кладу ломти на чистую тарелку.
— Маслица бы ещё к нему, сливочного, — говорит дед.
Я достаю из холодильника масло, из ящика стола — нож, отдаю всё это деду и говорю:
— По-моему он такое про тебя придумал, чтоб на твоём фоне выглядеть безобидно. Всего-то один раз отдал меня на съедение собаке. Но не бил же!
— Он даже не придумал ничего, а просто поменял местами, — отвечает дед
— В смысле? — не понимаю я.
— В смысле таком, что я-то его в детстве и пальцем не тронул. А вот мой отец избивал меня как Жучку. А когда меня под рукой не было — доставалось маме.
— Так это что, отец присвоил твою историю? — возмущаюсь я, — Это совсем подло!
— Вот так, подруга. — говорит дед, — Но теперь мы во всём разобрались.
Он поднимается из-за стола, ставит посуду в раковину и делает себе ещё одну чашку крепкого кофе.
А потом приходит с работы мама. Она заходи на кухню, здоровается с дедушкой, а потом видит наше новое кофейное чудо. И лицо у неё делается такое… такое… Наверное, когда отец дарил ей самые первые букеты, она на них глядела с таким же восторгом.
— Спасибо! Ну зачем же вы… Да это же просто мечта! — лепечет она.
— Такое впечатление, что раньше я пил не кофе, а жжёную водичку. Попробуйте вот этот, без молока. И объясните мне за все эти мокко-шмокко. Барахло или стоящая вещь?
Пока они обсуждают кофе и его разновидности, я потихоньку ускользаю к себе и набираю бабушкин номер.
— Что с дедом? — спрашивает она, даже не поздоровавшись.
— Всё хорошо. Сидит на кухне, пьёт кофе.
— Так давно его нет, я уже стала волноваться! Гоните его домой.
— Бабушка, — говорю я, — Когда моего отца били в детстве, он плакал или терпел?
— Кто его бил? Он не рассказывал ничего! Во дворе у нас были хулиганы, но он с ними не связывался…
— Не во дворе. Дома.
— Дома? Какой дурак домой хулиганов приведёт? Нет, у нас только приличные были гости. И в семье никогда друг на друга руку не поднимали. Такое ведь от людей не утаишь. В нашем доме никаких драк не было.
— Может, пока ты не видела, дедушка его колотил?
— Ещё чего удумала! Не бывает у нас такого, чтобы я что-то не видела. Я за твоим дедом следить начала ещё до нашей свадьбы.
— Бабулечка, ты у меня самая лучшая! — быстро говорю я, пока бабушка не начала выяснять, к чему весь этот разговор, — Ну всё, целую-обнимаю, дедушка собирается уходить, пойду, попрощаюсь.
Двое против одного. Бабушка подтвердила дедушкины показания, а вот отец, получается, снова наврал.
Вечером звонит отец: я забыла занести его номер в чёрный список, как советовала мама.
— Вы что, так и будете ненавидеть меня до конца жизни? — срывающимся голосом кричит он, — Мне теперь до смерти перед вами на коленях ползать, извиняться? Сколько можно попрекать меня прошлым? Я уже попросил прощения!
— У деда прощения проси, — не сдерживаюсь я, — У деда, который тебя бил. А, нет, погоди, это же его били. А ты всё себе присвоил. Чтоб мы тебя пожалели и простили.
— Ну ты и… — отец замолкает, подыскивая подходящее слово, — Вырастешь — будешь хуже своей матери.
И даёт отбой. А я добавляю его номер в чёрный список.

Глава 20. Неприятное дело с утра
Новый год настанет через два дня, но я не ощущаю приближения праздника. В детстве я ещё верила, что придёт Новый год и всё изменится: плохое станет хорошим, а хорошее — просто прекрасным. Но в нашей семье чудес не происходило. В этот день, как и в любой другой, каждый был сам по себе, и даже сидя за общим столом, мы думали о своём.
Когда отец от нас уехал, выяснилось, что он очень много ел. Раньше родители по выходным или вечером в пятницу ездили на машине в супермаркет, и покупали продукты на целую неделю. Прошла неделя, вторая на исходе — а холодильник ещё не опустел. Мама сказала, что теперь мы с ней сами будем покупать продукты, и не в супермаркете, а в магазинах шаговой доступности, чтобы не тащить сумки далеко.
На новогодний стол мы поставим маленькие тарелки и блюдца с дорогими вкусняшками и будем вместе смотреть кино. Список фильмов пока обсуждается, а вот меню мы уже составили и отметили галочками то, что нравится и мне, и маме. Это необычно — выбирать еду и знать, что твой выбор будет учтён. Ведь раньше праздничный стол должен был соответствовать вкусам отца. А мы уж постольку-поскольку.
Сегодня я спала, сколько хотела: школа разжала объятья до следующего года и отпустила нас на волю. На кухне меня ждут хлопья (мой завтрак) и список продуктов, которые нужно купить.
Папа Ли говорит, что за самое сложное или неприятное дело надо браться с утра. Сделал и забыл, а не тянешь за собой весь день эту обязанность, как каторжник ядро. Поэтому, расправившись с хлопьями, я быстро одеваюсь и бегу за продуктами.
Магазин встречает меня толпой бабулек и новогодней музыкой из динамиков.
Да, это вам не супермаркет. Тут — только самые необходимые продукты, на сдачу не разгуляешься. Когда родители иногда брали меня с собой за покупками, мне всегда удавалось выпросить хоть блокнот, хоть необычную ручку или смешную чашку по скидке. Но здесь меня ждёт, максимум, шоколадка у кассы.
Тележек тут тоже нет, приходится брать корзину, в которую помещается не всё. Пытаюсь пробиться через ряды бабулек обратно к входу в торговый зал, чтоб взять ещё одну корзину, но вовремя понимаю, что и так с трудом тащу то, что набрала. С машиной не возникало проблем: все покупки, какими бы тяжелыми они ни были, она легко привозила к дому. Понимаю, что придётся идти в магазин второй раз, снова стоять в старушечьей очереди и слушать старушечью музыку.
Дотащив покупки до квартиры и раскидав их по полкам холодильника, я отправляюсь в другой ближайший магазин. До него не сильно дальше, чем до этого, но вдруг будет не так тесно и уныло?
Я выхожу из дома, иду в противоположном направлении. Миную автобусную остановку и сворачиваю на улицу, которую мама называет аллеей, потому что по обе стороны от тротуара там посажены деревья. Летом они смыкают кроны у тебя над головой, и кажется, что идёшь по зелёному коридору. Но сейчас зима, и голые ветки, не прикрытые даже снегом, противно скрежещут на ветру.
Чтобы не поскользнуться на льду, я гляжу под ноги, и не успеваю заранее заметить опасность. А потом уже поздно: прямо на меня бежит огромная, размером с тигра, овчарка. Ну хорошо, она была обычная, даже, может, миниатюрная, просто я давно так близко не видела крупных собак.
И снова такой привычный набор ощущений: перехватывает дыхание, начинает часто-часто биться сердце, в глазах темнеет, потому что в Чёрной дыре всегда темно, но вот переход завершен, я снова там и тогда — эй, дети, кто просил у Деда Мороза кусочек лета? Только не я. Только не такой кусочек.
Вместо сумки у меня в руке — корзинка, на голове вместо капюшона — красный платок, а кроссовки, в которых мёрзнут ноги, сменили резиновые сапоги, в которых ноги наоборот, потеют.
Обманчивое тепло и привычные запахи. Интересно, что ждёт меня дальше? Вдруг этот клубок размотается окончательно, отец слезет с «Ворот Мории», Генрих убежит охранять будущий бункер, а его хозяин выйдет из-за деревьев, подойдёт и пожмёт мне руку? «Ты победила» — скажет он. И игра на этом закончится.
Но всё повторяется по привычному сценарию. И хоть я снова замечаю, как отец у меня за спиной карабкается на дерево, это не отменяет Генриха, и вообще ничего не отменяет.
Прополоскав моё тело в бульоне из боли и воспоминаний, Чёрная дыра, наконец, выплёвывает меня назад. Аллея с собакой осталась позади, я возвращаюсь в реальность. Приземляюсь около магазина. На стеклянной двери наклейка: перечёркнутая собака в красном круге. Пошатываясь после пережитого, захожу внутрь. И почему я решила, что теперь, когда вся правда выплыла наружу, мои путешествия во времени закончатся?
В этом магазине с перечёркнутой собакой музыка такая же, как в предыдущем, но хоть играет потише. Зато посетителей больше, и это не только бабки.
Наполняю корзинку продуктами, оставшимися в списке: получается тяжелая, но лучше я доволоку всё за один раз, чем приду сюда снова. Этот магазин, а заодно и аллея, наносятся на внутреннюю карту опасных мест.
В очереди слышу, как две соседки обсуждают собачницу, которая спускает овчарку с поводка прямо во дворе, где гуляют дети. К разговору присоединяется бабка из соседней очереди, и я с удивлением понимаю, что не одинока: многие пугаются, когда прямо на них бежит крупная собака без поводка. Это что же, я почти нормальная, что ли? Ну, если не считать Чёрной дыры.
Я расплачиваюсь, роняю упаковку с чипсами и рулоны туалетной бумаги, чуть не забываю взять сдачу. Люди ворчат: девочка, не задерживай очередь!
Кое-как запихав всё в сумку и пакет, который дал мне кассир, я направляюсь к выходу. И не могу заставить себя выйти из спасительного магазина. Наклейка с перечёркнутым изображением собаки — как волшебный амулет. Здесь, внутри, я в безопасности. А на улице — кто знает — вдруг та овчарка всё ещё бегает там?
В магазине тесно — это ведь не супермаркет. Люди обходят меня, отталкивают, задевают сумками, ругаются.
Чем дольше я стою, тем прочнее прирастают к полу ноги. Я пускаю корни и останусь тут навсегда. Буду новогодней ёлочкой, а в сумке и в пакете — мои подарки для детишек. Кто хорошо себя вёл — получит чипсы, кто плохо — сеточку с тремя головками чеснока, а кто объедается за новогодним столом — пусть возьмёт упаковку туалетной бумаги.
Мимо меня проходит уборщица.
— Девочка, у окна встань, там не затолкают.
Я подхожу к широкому окну и ставлю сумки на низкий подоконник. По улице идут люди, едут автомобили. Где-то там бегает собака без поводка и намордника, которую боится весь двор.
Я достаю телефон и звоню деду.
— Привет, принцесса! — мягким, пушистым голосом отвечает он. Всё понятно, уже празднует Новый год и за руль ему нельзя.
— Подарок готов, — переходит на шепот дед, — Всё чики-пуки.
На заднем плане что-то булькает и звякает. А кто уверял, что теперь будет пить только кофе?
Я прощаюсь и даю отбой.
Можно позвонить отцу. Он, наверное, на работе и будет суперсчастлив! Приедет — я уверена — так быстро, как сумеет. Поможет мне дотащить до дома сумки. Сходит со мной за ёлкой, мы вместе её украсим. Потом съездим в супермаркет, купить то, чего не бывает в магазинах шаговой доступности.
А вечером он уже не уедет обратно к бабушке с дедушкой. Потому что он ведь такой хороший, и вообще, что было — то прошло, давайте жить, как раньше. Ну-ка, жена, что у нас на ужин? И мама — может, и не простит его, но смирится. Она не умеет спорить, её главная стратегия — отойти в сторону и согласиться с собеседником.
Я бы может и позвонила отцу, если бы не сегодняшняя встреча в прошлом, где он сидел на дереве, а на меня мчалась собака.
В конце концов, не будет же та овчарка носиться по всему району целый день! Я отлипаю от окна и выхожу из магазина вслед за большой компанией незнакомых старшеклассников: словно прячусь за их спинами.
Оглядываю местность. Намечаю основное направление движения и путь к отступлению.
С тяжелой сумкой и полиэтиленовым пакетом, ручка которого впивается в ладонь, я дохожу до противоположного конца улицы, сворачиваю, и возвращаюсь домой окольным, но безопасным путём. Через каждые тридцать шагов останавливаюсь, чтобы передохнуть и поменять руки, но это не помогает. Понимаю, почему старухи ходят в магазин с сумками-тележкам, и думаю, что куплю маме в подарок на Новый год не очередной крем для рук, а такую вот тележку. А к ней — виниловую наклейку с изображением Тардис. Сумка-Тардис: а что, свежая идея! Пользоваться ею будем по очереди.

Глава 21. Мы же не оливье
Обычно 31 декабря в нашем доме начиналось с криков.
Родители всегда брали в этот день выходной, и принимались готовиться к празднику с самого утра, так, что к 12 часам ночи от праздничного настроения не оставалось и следа.
Каждый раз я надеялась на новогоднее чудо. Что я, например, проснусь в тишине и в тишине засну.И в этом году чудо произошло!
Я просыпаюсь в тишине. Мама на работе, на столе записка: что можно есть, что оставить на вечер, когда поставить вариться рис, как его пробовать и снимать с огня, что достать из морозилки к маминому возвращению.
В квартире гулко и тихо. Включаю музыку, не таясь. Я не из тех, кто выставляет колонки в открытое окно, но иногда хочется, чтоб музыка звучала вокруг меня. А не пряталась в наушниках, как мышь.
Мы с музыкой совершенно свободны. И даже когда к трём часам дня с работы приходит мама, музыку не отправляют в мою комнату, не запирают в наушники. Как ни в чём не бывало, она струится и скачет по квартире.
Мама занимается праздничным столом, я — украшением жилища. Достаю, собираю и наряжаю искусственную ёлку, которую мы ставим, когда не успеваем купить настоящую. То есть, почти всегда.
С ёлкой и праздничным столом мы управляемся быстро: неужели раньше скандалы отнимали так много времени? Мама даже сама скрутила целую миску роллов с лососем, огурцом, креветкой и авокадо! Когда-то давно она купила и бамбуковый коврик, и посуду: всякие там палочки, плошки для соевого соуса и васаби, плоские прямоугольные тарелки с загнутыми краями, и так далее. Но отец не любил такую кухню, и роллы были в нашем доме редкостью. Зато теперь наедимся!
До полуночи ещё куча времени, а к празднику всё готово.
Начинаю понимать, почему ругались родители. Надо же чем-то себя занимать.
Мама предлагает немного прогуляться, мы одеваемся и выходим на улицу.
Раньше, когда я была маленькой, мы ещё гуляли всей семьёй. Но после того случая в лесу я не могла уже доверчиво бежать за родителями, как хвостик. Целые улицы и кварталы попали в список опасных объектов, и идти туда я отказывалась. Родители понимали, но как будто не понимали. И после того, как две или три прогулки закончились столь популярными в нашем доме скандалами, я больше не соглашалась выходить с родителями. Ну и они гулять тоже перестали.
Гулять вдвоём с мамой проще. Я говорю: «По аллее не пойдём, там бегает овчарка без поводка и держит в страхе весь двор». «Веди меня туда, где нет овчарок» — спокойно отвечает мама. И мы обходим все опасные объекты!
А что, если мы сейчас встретим Голубоглазого? В Новый год всё возможно, и вдруг он поздоровается, а я тогда тоже поздороваюсь и пожелаю ему — чего? Ничего я ему желать не буду, ведь он ещё утром уехал с остальными старшеклассниками отмечать Новый год за городом.
— Ты скучаешь по нему? — спрашивает мама. Как только догадалась?
— Не-а. — мотаю головой я и пытаюсь перевести тему, — Через этот двор не пойдём, там я один раз видела человека с двумя собаками на очень длинных поводках. Вот здесь свернём, это безопасная улица.
Мама послушно сворачивает, но с темы не сдвигается:
— А я скучаю. По своей привычке. Вот мы вроде бы постоянно ругались — но я всегда была… при деле, что ли. А теперь впереди столько праздничных дней, и что я буду делать? Меня пугает свободное время.
— В любой непонятной ситуации — слушай новый плейлист! — делюсь я своей личной, выстраданной мудростью.
— Не могу я музыку слушать, когда в голове столько мыслей. Отвлекаюсь. Надо на чём-то сосредоточиться.
— Видеоигры? Или вот шарики — отличная игра. Чуть отвлеклась — всё, проиграла в момент.
— Но ты честно не скучаешь по отцу? Я не лишаю тебя общения с ним?
— Мам, ну камон. Мне сколько лет? И я не сижу в башне, как Рапунцель.
— Но я просила тебя занести его номер в чёрный список…
— Ага, а я такая сразу послушалась. Ну, то есть, я его занесла туда, потому что достал, но в любой момент вынесу обратно. Если захочу.
— Хорошо… Молодец… Будь непослушной девочкой. Думай своей головой, — кивает мама, и дальше мы идём молча.
В одном окне на втором этаже нет штор и вся комната отлично видна. Вот ёлка в углу, вот диван, рядом — стол. Можно населить эту комнату воображаемыми очень классными людьми. Или привидениями. Когда-то вся семья отравилась под Новый год несвежим салатом «Оливье» и умерла. Но теперь каждое 31 декабря они возвращаются с того света, выгоняют из дома новых хозяев и садятся за стол.
На условно-безопасной улице нам навстречу попадается не очень большая собака без поводка, но моя храбрая мама подходит к хозяину и говорит: «Пожалуйста, подержите животное за ошейник, пока мы не пройдём, а то мы боимся» Хозяин берёт собаку (а это всё же не карманный пёсик) на руки и нежно говорит: «Пойдём от этих плохих людей, малыш, они тебя недостойны!»
Интересно, что сказала бы мама хозяину Генриха, если бы оказалась в лесу вместе с нами?
Вот — самое неприятное последствие того случая. Не полёты в прошлое. И не воображаемая карта местности, испещрённая значками «Осторожно! Собака!» А то, что в любой момент можно столкнуться с напоминанием о том, что я не такая, как все.
Мы продолжаем идти по проверенным, безопасным улицам. Но ощущение покоя и праздника ушло — я снова настороже, внимательно смотрю по сторонам, чтобы не пропустить собаку. Мама чувствует перемену моего настроения, и мы возвращаемся домой.
У деверей квартиры нас ждёт курьер.
— Почему трубку не берёте? — ругается он, — Сегодня куча заказов! Я уже собирался уезжать.
У мамы в телефоне заблокированы все неизвестные номера, дозвониться могут лишь те, кого она занесла в белый список. Вот почему не мог дозвониться курьер.
— И уезжали бы, — с неприязнью разглядывая его, отвечает мама.
Но всё же берёт коробку, к которой прикреплена огромная новогодняя открытка с отпечатанной на принтере надписью «Простите за всё. С Новым годом! Муж и отец»
— Так на похоронных венках пишут, — смеётся мама, — «Помним. Скорбим. Муж и отец»
В коробке ничего интересного. Коробка конфет с арахисом (мама ненавидит арахис!), душистое мыло, шампунь и гель для душа. А для меня — ободок на голову с фетровыми рогами.
Кажется, что над цветом обёртки и надписью на открытке отец думал дольше, чем над содержимым. Ну правильно — люди увидят лишь то, что снаружи.
— Я — олень! — говорю я и напяливаю ободок, — Now it`s official.
— Ты — олень, — смеётся мама, — А мне надо чаще мыться и есть больше конфет!
А потом наступает время настоящих подарков.
Новая микроволновка, привезённая дедушкой заранее, не такая шикарная, как кофеварка, но выбрана именно для нас, и по размеру как раз входит в угол, где стояла прежняя.
Мне достаются беспроводные наушники — оригинальные, шведские, уиии! Ну а маме — сумка-тележка Тардис.
Подходящих по размеру виниловых наклеек не нашлось. Поэтому я купила синюю сумку-тележку и расписала её акриловыми красками. Квадраты раскрасила синим и бирюзовым, окошки — желтым и белым, а надпись Police box не стала наносить. Потому что почерк у меня ну, такой.
Но мама всё равно понимает, что это — Тардис.
— Хорошо бы выучить её саму летать за продуктами, — замечает она.
В новогоднюю полночь мы делаем вид, что веселимся, и даже выходим на улицу жечь бенгальские огни. Но в основном — смотрим фильмы из нашего списка.
Некоторые — из тех, что выбрала мама — как специально сделаны, что хоть раз да не удержишь слезу, вспоминая о своей несчастной любви. А если уж одна слеза прорвала плотину, то за ней вырвутся и остальные. Сидишь, как дура, пыришься на финальные титры и пытаешься незаметно вытереть мокрые щёки.
— Я думала, что в Новый год мы помиримся. — говорит мама, и тоже вытирает мокрые щёки, — Надо помириться, как ты считаешь? Где я оставила телефон?
— На кухне, вроде.
Если бы я знала номер Голубоглазого — после такого фильма тоже потянулась бы за телефоном. Хотя, стоп — наш с Ли общий аккаунт так и не вычеркнули из тайной группы любителей спорта!
С кухни возвращается мама — без телефона. Она собирает со стола пустые японские тарелки и плошки: решила пока не звонить, а лучше навертеть нам ещё роллов.
А я заглядываю, просто заглядываю в тайную группу.
Первое, что вижу — капслок, много капслока, очень много капслока.
И слов тоже много.
Но если коротко — все переругались. Кто-то опоздал на заранее заказанный микроавтобус. И водитель сказал, что остальные либо платят за отсутствующего, либо никуда не едут. Услышав это, двое или трое отказались платить, потому что денег с собой у них не оказалось, а может они в последний момент передумали и нашли подходящий повод соскочить. Этому посвящена отдельная тема — «Козлы и козлихи среди нас», но она скучная, я потом дочитаю комментарии.
Микроавтобус уехал пустой! Водитель проклял наших звёзд спорта и их группу поддержки страшным тройным проклятьем, так что одна там красивая, но впечатлительная старшеклассница тоже свалила домой.
Оставшиеся добирались до коттеджа своим ходом, чуть ли не на собачьих упряжках.
Голубоглазый теперь истерит капслоком — его девушка решила выпить как взрослая, и теперь валяется в отключке! Бесполезное тело! Виноваты — ну конечно те, кто не приехал, выпивка была рассчитана на всех.
Варя, которая, как я понимаю, отказалась в последний момент, отвечает, что выпивка вообще не была запланирована, иначе бы она не поехала.
«Ты и не поехала, козлиха!» — отвечает ей Голубоглазый. И добавляет кое-что ещё.
Я что, правда хотела написать этому душниле, что люблю его? Мечтала встретить его на освещённой новогодними огнями улице? Нет, серьёзно, это его я любила, что ли? Его девушке плохо, а он называет её «бесполезное тело».
С грубыми комментариями подтягивается и Рыжий.
Кидаю ссылку Ли — пусть тоже насладится.
Мы с ней никак не выдаём своего присутствия, читаем с общего аккаунта, почти не дыша, по два раза в минуту обновляем страницу, чтоб не пропустить новый жир, параллельно обсуждаем это в мессенджере. Но до кого-то всё же доходит, что подписчиков в группе больше, чем было мест в злополучном микроавтобусе. И новое обновление выбрасывает меня в общую ленту новостей.
И сразу — звонок от Ли.
— У тебя тоже кончился цирк? — спрашивает она, — У меня выскакивает надпись, что это закрытая группа и меня должен добавить модератор.
— Успела сделать скриншоты?
— Нет. А ты?
— И я нет.
— Ладно. Всё равно был годный новогодний подарок. С Новым годом, кстати.
— Кстати, с Новым годом!
С кухни возвращается мама с подносом свежих роллов, соевым соусом, имбирём и васаби в мелких плошках.
— Наверное, уже поздно звонить? — вслух размышляет она, — Твои бабушка с дедушкой старенькие, могли лечь, а тут я. Поговорим потом. Ведь наши истории не заканчиваются в Новый год. И на следующий день после Нового года. Мы же не оливье и не селёдка под шубой.
Оливье и селёдки под шубой на нашем столе, кстати, не было!
И вместо никому не нужных ночных звонков, которые не решат, а только добавят проблем, мы с мамой переходим к следующему фильму из нашего списка: бодрой комедии про зомби-апокалипсис на выпускной вечеринке.

Глава 22. Злой Звонильщик атакует
Я совершенно не скучаю по отцу и мне даже стыдно. Ведь должна же? Мы столько лет жили рядом, в одной квартире, вместе везде ездили, почти не разлучались — если не считать больницы, в которую я попала после того случая в лесу.
В квартире без отца тихо и гулко. Раньше, когда он был дома, звуки, доносящиеся из телевизора, можно было услышать даже стоя под душем. Теперь телевизора у нас нет. Он уехал к дедушке с бабушкой вместе с другими вещами. И вместе с самим отцом.
Мама всё ещё не решила, что делать, и каждый день советуется с подругами — по телефону и в сети. Я слышу обрывки разговоров: «Ты думаешь, его надо простить?» «Я не смогу делать вид, что ничего не случилось» «Развод — это слишком серьёзное решение» «Но ведь у большинства вот так».
В промежутках между разговорами мама тренит. Поставила на телефон приложение с ежедневными заданиями и отчётами в группу поддержки. Заняться спортом — это самый простой способ делать в жизни хоть что-то правильно, если всё пошло наперекосяк.
Мама тренируется в гостиной, ноутбук, на который транслируются с телефона упражнения дня, стоит на тумбочке на месте телевизора, но его совсем не слышно. Может потому, что я почти не снимаю свои новые беспроводные наушники.
Время на каникулах принадлежит только мне, но мама говорит, что девочка в моём возрасте должна больше внимания уделять домашнему хозяйству. Поэтому сегодня после завтрака я вытираю пыль и слушаю подборку новых рекомендованных треков. Иногда краем глаза замечаю своё отражение в зеркале на стене. В этих наушниках я очень стильно выгляжу.
Я давно о таких мечтала. Когда-то, во время семейного выезда в супермаркет, одни я даже примерила. Нацепила на голову и подошла к родителям — ну-ка, догадайтесь, что мне нужно подарить на день рождения.
— Ой, это у тебя рога? — спросил отец, — А почему? Ты что, пришла бодаться?
— Это наушники. Беспроводные. Не уверена, что оригинальные, но хорошие. Я их загуглила. — ответила я.
— Выглядишь в них как коровка-Бурёнка. — пошутил отец и сам засмеялся над своей несмешной шуткой, — О, слушай, давай мы тебе к этим рогам ещё колокольчик на шею купим?
Сами понимаете, ни наушников, ни даже колокольчика я на тот день рождения не получила.
Мама размахивает ногами перед ноутбуком, и вдруг в разгар тренировки звонит дед. Обычно он разговаривает с нами по телефону, а тут воспользовался мессенджером. Мама прерывает занятие, включает громкую связь. И мы обе слышим голос отца!
— Тебе не стыдно? — кричит он, и даже через наушники я слышу его прекрасно. — Что ты за мать? Не даёшь ребёнку с отцом общаться!
Мама передаёт трубку мне. Я сдвигаю наушники, осторожно заглядываю в телефон, но отец ищет глазами кого-то. Не меня.
— Передай трубку матери! — кричит он уже мне.
Когда-то давно дед учил меня игре в «горячую картошку» — нужно было перекидывать друг другу мячик быстро-быстро, кто долго его держит в руках, тот обжегся. Телефонная трубка — как горячая картошка. Я почти швыряю её маме.
— Долго ещё ты будешь валять дурака? — грозно спрашивает отец. Но уже хотя бы не орёт.
Мама молчит.
— Признайся, тебе просто нужен был повод, чтоб от меня избавиться? Так ведь? Я всегда это знал. С самого начала чувствовал!
— А я с самого начала верила, что мы будем вместе навсегда. — говорит мама, — Жаль, что пришлось разочароваться.
Она завершает вызов, снова включает тренировку и начинает беззвучно плакать. Размахивает ногами, а слёзы текут по щекам.
Телефон звонит опять. Отец рвётся к нам через все доступные мессенджеры. И всё — с номера деда. Дед, наверное, напился и спит, и даже не подозревает о том, что его телефон похищен.
Я звоню бабушке, но её телефон выключен или находится вне зоны действия сети: отец всё предусмотрел, нажал на кнопку отключения питания, так что бабушка потом решит, что её телефон разрядился и выключился сам. Я догадываюсь позвонить им с дедом по городскому, но трубку снимает отец.
Одной рукой снимает трубку в квартире дедушки и бабушки, другой — снова набирает мамин номер. Мама выключает аппарат. И тогда отец начинает доставать звонками меня.
Заблокировать номер деда мы не можем, на это отец и рассчитывает. Мама плачет и пытается продолжать тренировку по памяти. Я отключаю звук, пишу Ли, чтоб собиралась и ждала меня внизу у подъезда, кладу в карман коробку конфет с арахисом и иду гулять.
В этом году мы с Ли ещё не виделись, но переписывались и созванивались голосом раз тридцать.
— Спасибо, что вытащила меня, — говорит Ли. — А то я повешусь с этим английским. Он сожрал мой мозг и скоро сожрёт меня. Сколько ни учи — я говорю на уровне «ай эм потато». Потому что я идиот и ничего с этим не поделать.
— А почему тебя вообще достают на каникулах с этим английским? Для нашей школы ты вроде нормально понимаешь.
— Я же не для нашей школы учусь. Я хочу заниматься молекулярной биологией.
— С биологией у тебя вообще порядок.
— Но если я хочу всерьёз, надо знать языки. Хотя бы английский! Чтобы читать журналы. Выступать на конференциях. Чтобы быть частью мирового научного сообщества.
— Супер. А я не знаю, кем хочу стать. Может, мне тоже надо что-то учить, пока не поздно?
— Но ты английский свой подтянешь легко, если нужно! Ты понимаешь его лучше меня. Потому что у тебя с головой всё в порядке!
— Точно в порядке? Не забыла, что я тайный псих? Собак боюсь и в прошлое летаю!
Ли мрачнеет. Узнав, что полёты в прошлое не прекратились после того, как я вспомнила про отца на дереве, она огорчилась ещё сильнее, чем я.
— Быть психом — не так страшно. — помолчав, говорит Ли, — Обыватели уже осознали, что существуют люди с ментальными расстройствами. Ты можешь быть вне нормы, и всё равно ОК. Но если ты тупишь в какой-то области, в которой большинство вообще не парится, не будет тебе пощады. Меня с моим английским научное сообщество не примет. Это не считается особенностью психики. Это выглядит как лень. Как тупость. А ленивые и тупые науке не нужны!
— Вот и отлично, потому что ты не ленивая и не тупая. А кто это не понимает — сам тупой и ленивый, — успокаиваю подругу я.
Мы бесцельно шляемся по безопасным улицам, на которых точно не встретишь собаку без поводка и намордника. Я жалуюсь на отца.
— Это сталкинг! — говорит Ли, — Преследование! Вы должны на него пожаловаться!
— Кому? Дедушке? Дедушка, накажи своего сыночка, поставь в угол, он с твоим телефоном без спросу играет!
Ли утверждает, что из всего можно найти выход. Безвыходная ситуация только у неё одной — с английским. Я начинаю закипать: конечно, каждому его проблемы кажутся самыми проблемными, а у других — «Ты справишься, я в тебя верю».
Чтобы нам не поссориться, Ли переводит разговор на безопасную тему.
— Представляешь, тётя Эльвира к нам даже на Новый год не приехала!
— Завела парня?
— Нашла какую-то работу. И там же стала волонтёром. Занята круглые сутки. Мама думает, это ненадолго, но всё равно за неё рада.
Незаметно, безопасными дворами и переулками, мы приходим на площадку за школой.
Спортивные полубоги всё ещё изнывают в своём загородном коттедже, поэтому на площадке можно резвиться простым смертным.
С горки съезжают малыши, но им пора спать и родители уводят их домой.
Собирается народ из седьмых и восьмых классов, есть пара дерзких пятиклассников.
Мы с Ли садимся на карусель, как главные девочки. Я лениво отталкиваюсь ногой от заледеневшей земли, и мы тихонько кружимся. Ветер стих, выглянуло солнце — замёрзнем мы нескоро. Мир вокруг удивительно гармоничен. И тут заявляется наша одноклассница Ксюша — и прямиком к карусели.
— Про Новый год знаете? — спрашивает она.
— Тут недавно вроде Новый год был. — говорю я и перестаю отталкиваться от земли. Карусель какое-то время ещё двигается по инерции, потом останавливается.
— Да, я что-то такое слышала. — вторит Ли, — Думаешь, это правда? Ёлка, Дед Мороз, вот это всё?
Мы прекрасно понимаем, какой Новый год имеет в виду Ксюша, но не подаём виду, что читали тайную переписку в закрытой (теперь и от нас) группе. Ксюше очень хочется поделиться новостями хоть с кем-то. Она знает точно — всё испортила Альбина, дочка нашей психологини. Рыжий запал на неё ещё с прошлого года — как, вы не знали?
— А кому это интересно? — говорю я.
Ли — образец стоицизма. Она не говорит ничего и так спокойно молчит, будто в её сердце сейчас не вонзается раскалённый гвоздь.
Не получив желаемой реакции, Ксюша усаживается на свободное место на нашей карусели и продолжает делиться новостями. Альбина вообще не собиралась с ними ехать, но из вредности пообещала. Её ждали, ждали, а потом она такая позвонила и говорит — ой, ребята, я только проснулась и поняла, что никуда с вами ехать не хочу.
— Ты прямо слышала, как она это сказала? — не удерживаюсь я.
— Не слышала, — спокойно говорит Ксюша, — Читала.
Достаёт из кармана телефон и показывает нам записи закрытой группы.
— Как тебя не вычистили оттуда? — удивляется Ли.
— Им со мной не справиться. А ваш фейковый акк вычистила я, — с улыбкой суперзлодея на устах отвечает Ксюша.
— Конечно. Кстати, что-то я не помню, чтоб ты была в числе участников группы, — говорю я.
— А меня туда даже не добавили, — признаётся Ксюша, — Я просто хакнула профиль главного качка, и читаю всю его секретную переписку. Такой большой мальчик — и такой глупый пароль. Не меняет его с сентября. И такого маньяка, повёрнутого на качкизме, они держат в админах! У которого на уме только бицепсы, трицепсы и спортивное питание, и нет даже элементарных представлений о цифровой безопасности.
Стоило Ксюше заговорить о спортивном питании, как мне сразу захотелось съесть что-нибудь неспортивное. Достаю из кармана конфеты. При маме их трескать вроде как неудобно: хоть она и не любит арахис, а получится, что я уминаю сладости в одно лицо. А втроём мы быстро прикончим эту коробку. Выкинем упаковку в урну и забудем о ней.
Заметив, что мы едим что-то вкусное, с шагомера слезают и направляются к нам два парня из 7 «В»
— Тут угощают? — спрашивает один. А второй молчит. И именно ему первому я протягиваю коробку. Он берёт конфету, закидывает в рот и говорит:
— Вообще я сладкое не очень. Но спасибо. — и тянется за следующей.
Они стоят рядом, едят наши конфеты, и уходить не собираются. Дерзкие пятиклассники карабкаются на турники и подтягиваются, как мартышки.
— Правильно, — говорит парень из 7 «В», который заговорил с нами первым. — Надо смолоду сражаться за право быть здесь. Я вот не спортивный ни разу, приходится интеллектом брать.
— Чем-чем?— спрашивает Ксюша. У тебя же IQ ниже уровня моря.
— Буль-буль! — ржет разговорчивый «вэшка» и усаживается на карусель, — А ты классная. Меня Денис зовут. Запомни это имя. А его — кивает на своего молчаливого приятеля, — Федя. Но его можешь не запоминать, потому что я выбрал тебя первым.
Конфеты заканчиваются, разговор провисает и тут молчаливый Федя слегка подталкивает карусель одной рукой и изрекает:
— Вам ведь тоже не нравится это отсутствие выбора? Ты либо суперспортсмен, либо фанатка, либо — лузер. Должны быть варианты.
— Давайте, давайте скинем мерзких ЗОЖников с турников! — сразу заводится Денис, — Они такие возвращаются из своего загородного имения, а мы уже заняли их места!
— Ты неспортивный, — напоминает Ксюша, — У тебя интеллект.
— Мне нравится, что ты сразу оценила мои сильные и слабые стороны, — гогочет он в ответ, — Теперь расскажи немного о себе.
— Сперва заслужи, — отвечает Ксюша.
— Нужно что-то простое. Для всех. Типа зарядки в детском саду, — возвращается к своей идее Федя, — У нас все группы, кроме ясельной, собирались в спортзале и двигались под песенку про самолёт. Всё быстрее и быстрее.
— В актовом зале есть плазма, — вспоминает Ксюша, — Можно челленджи всякие на неё выводить.
— Гениально! Идеально! — восклицает Денис, — Ты — моя интеллектуальная королева! Выбирай челлендж, а зал я тебе обеспечу.
— Ага, конечно, — хмурится Ксюша и слезает с карусели, — Помечтали и расслабились. В актовый зал с такими идеями нас никто не пустит.
— А если пустят? Будешь со мной встречаться? — дерзко интересуется Денис.
Ксюша оставляет этот вопрос без внимания, машет рукой нам с Ли и удаляется в сторону своего дома.
Уходим и мы. От старшего брата моей подруге досталась почти новая квадросистема. И родители Ли разрешили нам экспериментировать со звуком до десяти вечера!
Время бежит плавно, но быстро. Странно, что мама до сих пор не позвонила. И тут я вспоминаю, что она ещё при мне отключила телефон, чтобы отец не смог до неё дозвониться! Что если он приехал и колошматит кулаками в дверь? В нашей квартире можно закрыться изнутри на защёлку и тогда ключом снаружи дверь не откроешь. А вдруг защёлка не выдержала? Что тогда?
Попрощавшись с Ли, бегу домой, по дороге представляя всё самое худшее.
Но дома спокойно. Мама не держит оборону у входной двери, а разбирает кладовку и антресоли. После того, как отец увёз столько вещей (и своих, и наших), наводить порядок стало легче.
У стен высятся перевязанные бечевкой стопки бумаг, детских книжек, тетрадей, журналов. На свет появился чемодан с маминой одеждой, которая не нравилась отцу: многое ещё можно носить, а что-то, может, удастся продать. Моя детская библиотека тоже отправляется на продажу. А журналам и бумажкам путь в макулатуру.
Мама появляется передо мной в длинном кремовом пальто из тонкой шерсти. Пояс туго затянут на талии.
— Как тебе? — спрашивает она, — Хочу в нём завтра на работу пойти.
— На стиле. — отвечаю я, — Но ведь снег же ещё, ты замёрзнешь. Это для весны.
— У меня весна уже наступила! — смеётся мама, — Кстати, я нашла твои комиксы. Хочешь посмотреть?
Комиксы, как же. Каракули — я бы назвала это так.
В первом и втором классе мы дружили большой компанией: я, Ли и ещё шесть девочек из нашего класса. Ну как — дружили? Вместе проводили время на переменах. Играли, как будто мы — команда супергероинь. Я была Викинг, потому что Вика. Ли — Лиса, потому что Лиза. Ну и так далее. На уроках мы рисовали комиксы о своих супергеройствах. Вроде, было весело. Нет, точно было. Комиксы нравились даже тем, кто не был допущен в нашу супергеройскую команду.
Ещё мы обожали играть в поддержку и помощь. Если одна из нас заболевала или просто грустила — остальные придумывали миссии по подбадриванию, но после школы мы расходились по домам и не общались так близко, как сейчас я общаюсь с Ли.
Перебираю комиксы перед тем, как отправить их в макулатуру. Сейчас уже и не разобрать половину, как мы тогда всё понимали? А вот и самый первый. Не помню его вообще. Названия нет, в верхней части тетрадного листа в клеточку золотой гелевой ручкой написано «Комикс №1». Единица повёрнута зеркально, зато заключена в серебряный круг и бронзовую звёздочку.
Лист разделён на две половины. То есть, в комиксе всего две сцены. В центре верхней сцены — какой-то корявый человек-урод, а супергерои на ножках-палочках окружили его. На второй корявого человека уже нет (его, наверное, победили), а супергерои стоят в ряд и держат в ручках-палочках схематичные изображения предметов, в одном из которых можно опознать бабушкину грелку, а в другом — кость.
— Мам, посмотри какая жесть! — показываю я, — Дети разобрали дяденьку на части! Вот эта, с берцовой костью — наверное, я? А голову куда дели?
— Только не выбрасывай, я хочу сохранить его для истории! — говорит мама, — Это же про тот случай с Буби.
Буби? Точно! Бедная Буби! Она жила во дворе нашей школы. Бело-рыжая дворняжка с лисьей мордочкой. Доверчивая такая. Всем была рада. А один раз мы выходим из школы, а Буби нас не встречает. Какой-то просто человек просто шел вечером мимо школы и просто её убил. Наверное, про себя ещё сказал, таким кретински-самодовольным тоном: «Сама виновата, нечего было людям доверять». Мы с супердевочками плакали весь вечер, я — так точно. А потом, когда сил плакать больше не было, я села за стол и нарисовала этот комикс. О том, как девочки-супергерои защитили Буби. Прогнали плохого человека. А потом нашли собачке дом. На второй картинке мы принесли ей еду, ошейник, косточку, подстилку. Всё, что нужно. После этого мы и начали рисовать комиксы, в которых добро побеждало.
Думала, я никогда не забуду о Буби, мы же правда рыдали, как сумасшедшие, это была для всех нас самая первая подлая и непоправимая несправедливость. Теперь-то я знаю, что мир полон подобных историй. Люди бывают жестоки к собакам, как и собаки к людям. Как люди к людям. И собаки к собакам. Жестокости очень много, а девочки-супергерои по ночам спят.
Я вглядываюсь в эти корявые детские рисунки, и словно собираю фрагменты другой своей жизни. Всё это время я запрещала себе думать о том, что было до того случая в лесу. Как будто я не заслуживаю даже воспоминаний о существовании без постоянного страха. Но это не так. Мне жаль, что она прошла, эта безопасная жизнь. Но она была, и я больше не хочу от неё отказываться.
Комиксов меньше, чем я думала, и ни одного шедевра среди них нет. Но находится хотя бы смешной. Называется «Суперкоманда против Дениса и Феди из 2 «В». Супердевочки летят на своих суперплащах, а два злодея убегают, убегают, убегают, пока не скрываются за краем листа. Вот ржака, это же те самые Федя и Денис, которые сегодня сожрали мои конфеты! Во втором классе наши комиксы стали такими популярными, что попали к девочкам в класс «В», а вредные мальчишки их нашли и пришли поиздеваться.
Фотографирую лист целиком и частями и отправляю Ли.
Мама на кухне разговаривает с тётей Таней. Она давно включила свой телефон, но отец больше её не достаёт. К вечеру просыпается дед, обнаруживает массу непринятых мамой звонков и пишет покаянную смс: «Прошу, забудьте всё, что я вам наговорил! Пока моя старуха с сыном ездила в магазин, ко мне зашел сослуживец и я превысил алкогольную норму. Ничего не помню. Готов искупить вину, как скажете». Мама перезванивает ему и объясняет, как было дело. Узнав, что это не он в безобразно пьяном виде говорил маме гадости, а просто отец воспользовался его телефоном, чтобы нарушить наш покой, дед обещает запаролить аппараты — и свой, и бабушкин.
Так и хочется нарисовать комикс о том, как дед-супергерой побеждает Злого Звонильщика. Но лень.

Глава 23. Просто посмотреть
В первый день после каникул вся школа обсуждает неудачную загородную поездку спортсменов и их девушек. Сами звёзды уличной атлетики ведут себя так, будто ничего не случилось и они по-прежнему лучше всех.
После уроков у дверей нашего класса подпрыгивает на месте безумный Денис. Более нормальный Федя стоит у окна, делая вид, что пришел не с ним.
Заметив Дениса, Ксюша разворачивается, чтобы уйти, но Денис уже окружил её. Да-да, именно окружил, прыгает вокруг, не давая пройти, и тараторит:
— Докладываю, моя королева. С завучихой по внеклассной работе уже перетёрли. На большой перемене. Внеклассной работы у нас в школе к середине года чё-т не осталось, а отчитываться о ней надо. Завучиха пошла к директрисе, продавливать актовый зал. Всё для тебя.
— Да я просто так сказала про актовый зал, идиот, — отмахивается от него Ксюша. Потом хватает под руки первых попавшихся одноклассниц — это мы с Ли, — тащит к лестнице и продолжает якобы прерванный разговор:
— Так вот, как я и говорила…
— Я ещё вернусь! — кричит нам вслед Денис.
Он возвращается через три дня. Всё это время на каждой перемене и после уроков он торчал перед директорским кабинетом, и за упорство был вознаграждён.
В понедельник нам разрешено начать «спортивно-оздоровительные занятия» в актовом зале. Плазму подключать можно. Испытательный срок — две недели. Потом завучиха по внеклассной работе придёт и проверит.
— Гулять с тобой всё равно не буду, — говорит Ксюша.
— И не надо. Просто приходи, — отвечает Денис, — Вообще все приходите! И вы. И ты. И вот ты.
Ни Ксюше, ни уж тем более нам с Ли «оздоровительные» занятия не нужны. Просто интересно посмотреть, что будет делать Денис, если никто не придёт.
Таких, которым «просто интересно», набирается человек двенадцать. Денис всех пристраивает к делу: отодвигать к дальней стене ряды стульев. Не понимаю, как мы в это ввязались, но обнаруживаю себя рядом с Ли: мы двигаем стулья, как миленькие.
Когда в актовом зале становится просторно, появляется психологиня. Спокойно, как будто нас тут нет, включает плазму и начинает её настраивать.
— Представляю вам моего ассистента, — громко объявляет Денис, указывая на неё, — Иииии встречайте, Светлана Владимировна! Она благородно взялась нам помогать.
Мы с Ли идём к выходу. Следом — одноклассники Дениса. Поиграли, спасибо, до свиданья.
— Денис сказал, что приходить можно всем, — говорит психологиня, — Вот я и пришла.
— Понимаете, понимаете! — восклицает Денис, загораживая выход, — Нам нельзя совсем одним. Это же школа. Они за нас отвечают. Кто-то должен из взрослых следить, чё-как. Давайте хоть попробуем!
Выглядит он жалко, как и всё вокруг.
— А вам самой-то нормально вообще, что мы вас… что вас не уважают? — насмешливо спрашивает у Светланы Владимировны неприятный одноклассник Дениса, который явно пришел полюбоваться его поражением.
— Вообще нормально, — спокойно отвечает она, — Я ведь себя уважаю. И потом, коллеги, а особенно родители, относятся ко мне с большим уважением.
— Ваши родители? — в открытую смеётся неприятный одноклассник.
— Ваши. Не конкретно вот ваши, а родители учеников. Прежде, чем снести с лица земли школу, в которой обидели их кровиночку, многие идут сначала ко мне. И объясняют, почему я должна объединиться с ними и помочь всё уничтожить. Мы обсуждаем способы сноса школы и возможности существования детей вне знаний. Родители успокаиваются и уходят. А школа остаётся стоять. Основная задача школьного психолога — успокаивать родителей.
— А можно я к вам родителей отправлю, чтоб успокоились? А бабушку можно? Она прямо буйная у меня! Мне тоже иногда школу хочется разнести … а вам, типа, никогда? — раздаются голоса.
— Всех приводите. И сами приходите. — говорит Светлана Владимировна. — А если я замечаю, что мне хочется разнести школу — иду к своему психологу. Он у меня тоже есть, прикиньте.
А она ничего, если подумать. Мы немного расслабляемся.
И тут появляется Ксюша. В та-аком спортивном костюме. Даже в та-а-а-аком. Я видела похожий в группе «Жесть с Алиэкспресса».
Денис не видит её, потому что по-прежнему загораживает спиной проход, не давая никому выйти. Но и войти тоже нельзя.
— Меня внутрь пропустят или можно уходить? — интересуется Ксюша.
Денис отскакивает в сторону и падает перед ней на одно колено.
— Входи, моя королева! — восклицает он. Потом поднимает взгляд, видит та-а-а-акой костюм и немного как бы отползает назад.
— Пока ещё не твоя, — одёргивает его Ксюша.
— Но у меня есть шансы! — поднимаясь на ноги, самодовольно ухмыляется Денис, — Это Светлана Владимировна, знакомься, она будет нам помогать.
— Мы знакомы, — говорит Ксюша, — А где обещанный движ? Я думала, тут уже всё происходит.
— Да мне что-то не подключить телефон к телевизору, — признаётся психологиня, — Тут в инструкции написано…
Инструкцию передают из рук в руки. Непонятно. На помощь приходит Гугл. Понятно чуть больше, но всё равно не очень. Вроде как нужен ноутбук, и Светлана Владимировна отправляется за ним в кабинет завуча, а мы остаёмся одни.
— Попытка засчитана. Я — домой. — говорит неприятный одноклассник Дениса.
— А ты тут что распоряжаешься? — спрашивает у него Ксюша, — Ты кто такой вообще? Вали, если хочешь, без тебя атмосфера чище. Я мегаогненный челлендж нашла! Никто не расходится!
— Я тоже нашел парочку. На Ю-тубе, — говорит Федя, — Давайте пока сделаем общедоступную группу и добавим всё туда.
Мы с Ли зависаем у входа, но почему-то не спешим уходить. Ли смотрит на меня, я смотрю… да ни на кого я особенно не смотрю, просто интересно.
— Это что, будут типа тренировки под музыку? — спрашивает восьмиклассница, которая подошла позже.— Для тренировок нужны спортивные костюмы. Раздевалки в спортзале, он в другом конце школы. Надо было в спортзале всё делать.
— Переодеться можно и дома, — замечает Ксюша.
— Да, а потом ты в этой синтетике вспотеешь, пойдёшь домой по морозу и простудишься! — говорит опоздавшая к началу восьмиклассница.
— А мы не будем потеть и напрягаться, — миролюбиво отвечает Денис. — Без напряга встречаемся, снимаем и выкладываем челленджи!
— Не снимаем. И не выкладываем. — возражает Федя, — Иначе это всё с самого начала будет ради зрителей. Мы же захотим стать популярными?
— И тех, кто плохо двигается, вы отправите в последний ряд. — подсказывает Ли. — А потом вообще выгоните.
— И через год у нас будет как там, на площадке! Звёзды и зрители. Только зрителей будет — весь Тик-Ток, — резюмирует Федя, — Без меня, пожалуйста.
— Так, группу я сделала, всех, кого знаю, добавила, — объявляет Ксюша, — Подходим, добавляемся. Телефон не лапать! Из моих рук!
Мы с Ли подходим тоже.
— Вы уже добавлены, — говорит Ксюша, — И тот ваш секретный фейк — тоже.
Ли пора на английскую инквизицию. Мы собирались уйти вместе, да мы вообще не думали, что так долго пробудем здесь. Но Ли уходит одна, а я остаюсь. Просто интересно же, что будет дальше.
Все, кто хотел, добавились в группу. Федя и Ксюша залили видео. Кто-то из одноклассников Дениса предлагает сделать закреплённую запись с правилами.
— Правила такие: приходить можно всем, двигаться можно всем! И всё! Никаких других правил нет! — говорит Денис.
–И никакой съёмки. — напоминает Федя. — Кто будет снимать видео — того не пускать.
— А того, кто выложит, что снял, надо унизить и записать на видео, — говорит неприятный одноклассник Феди и Дениса.
— Ты ещё здесь? — возмущается Ксюша, — Никаких съёмок и унижений! Ничего такого, что сделает нас похожими на наших приятелей со спортивной площадки. И в правила запишем!
— Только не записывайте в правила приятелей с площадки! — просит Федя, — А то пройдут года, сменятся поколения. Потомки продолжат наше дело. О нас уже все забудут. Но будут всегда помнить тех, кто когда-то тренил на площадке за школой.
Эта речь даётся ему нелегко. Федя замолкает и отходит в сторону, а потом исчезает — незаметно для всех, кроме меня. Наверное у него, как и у Ли, занятия с репетитором.
Я тоже собираюсь уйти, но меня втягивают в спор о том, как мы будем решать, какое видео годное, а какое — нет. Хочется, чтобы и музыка была нормальная. Достаём телефоны, каждый включает музыку, которая кажется нормальной именно ему. У многих наблюдается хороший музыкальный вкус. У многих — но не у всех.
— Ладно, давайте хоть начнём! — суетится Денис, — Ну куда Светлана Владимировна с ноутбуком провалилась?
Психологиня возвращается без ноутбука. Чтобы выдать его нам, завхозу нужно подписать какой-то акт какой-то ответственности. И вообще ноутбук может понадобиться для более важных дел.
— Да я свой старый принесу! — говорит кто-то, — Всё равно отец на запчасти сдать хотел.
— Значит, завтра, в то же время. Я буду тебя ждать, — говорит Денис Ксюше.
— Всех вообще-то будем ждать. А не только меня, — отвечает она.
Мы ставим на место стулья и расходимся. Я почти бегу домой по проверенным, безопасным улицам. Соседка с седьмого этажа вывела во двор своё чудовище, на поводке и в наморднике. Здороваюсь с ней, остановившись на почтительном расстоянии, и по ступенькам несусь вверх.
Опс, забыла купить хлеб, чеснок и морковку. Ну и ладно, обойдёмся.
Открываю нашу новенькую группу, чтобы залить в неё пару видосов. Денис или кто-то ещё уже повесил правила:

Всё, что хотите предложить, добавляйте в видео группы и ставьте лайки. Выбираем самые простые челленджи. Лёгкие тренировки — тоже можно.
Встречаемся каждый день после четырёх.
Приходить можно всем.
Заниматься можно всем.
Один ролик — не длиннее трёх минут.
Тот, кто пришел в первый раз, может предложить любое видео для занятий вне очереди без всяких лайков. Можно не предлагать.
Занимаемся в обычной одежде, поэтому там, где надо сидеть или лежать на полу — не берём.
Фото и видеосъёмка запрещена! Выкладывать записи вообще запрещено! Кого заметят за съёмкой, будет при входе сдавать телефон.

Хорошие правила, понятные и справедливые для всех. Может, легендарные основатели тренировок на площадке за школой тоже хотели, чтоб занятия были доступны каждому? Но с годами появились лучшие из лучших, фан-клуб, неписаные правила и девочки-вахтёрши, которые решают, кто будет звездой, кто — зрителем, а кто — отбросом.
В микроволновке крутится мой обед.
А я сижу за кухонным столом и слушаю музыку с Фединой стены. Даже не знаю, зачем я пошла смотреть его профиль. Подборки у него — огонь, я бы и сама не сделала лучше. Кое-что добавляю себе.
Потом с работы приходит мама в своём красивом пальто, и я всё же мчу в магазин за продуктами.
Глава 24. Никакая проблема не ерунда

И вот я снова в комнате прабабушки. Вместе с Ли — как в первом классе, когда мы тут прятались, хотя никто нас не искал. Сегодня мы не прячемся, а маскируемся. Переодеваемся в такую простую нейтральную одежду — тянущиеся джинсы, толстовки оверсайз — чтобы никто не подумал, будто мы готовились к «Движу в актовом». Название так себе, согласна. Но мы уже успели к нему привыкнуть.
— Нам же в любой момент можно будет уйти, правда? — в который раз спрашивает Ли. — Ты меня слышишь? Уйдём, если я попрошу?
Это не просто навязчивый вопрос человека, который любит всё предусмотреть. Так же точно я спрашивала у неё: «Мы же пойдём другой дорогой, если там будет собака?»
До четырёх время есть. И мы не обязаны являться к самому началу, да и вообще можем не приходить. Поэтому я сажусь на прабабушкину кровать и требую подробностей.
Ли распускает волосы, скручивает их в жгут, снова распускает. Говорит, что это неважно. Говорит, что не хочет грузить меня ерундой. Ещё что-то такое говорит. Но я сижу и жду. И тогда она раскалывается.
Всё случилось, когда я лежала в больнице после неудачного знакомства с Генрихом. Как всегда в начале учебного года завуч по внеклассной работе повесила у зеркала возле гардероба объявление о студиях и кружках. Были там и танцы. Занятия вела молодая девушка, студентка. У неё это была практика, которая засчитывалась за опыт работы. Без опыта её не брали в платную студию: родители за свои деньги хотят для детей самого лучшего. А в школе — да пожалуйста! Не хотите — не ходите, а пришли — не жалуйтесь. Бесплатно ведь.
Увидев объявление, одна из наших девочек-супергероинь записала на танцы всю компанию. И даже меня. Ведь вернусь я когда-нибудь и захочу быть вместе со всеми. Они тогда придумали миссию «поддержка», писали мне сообщения с кучей сердечек. Не помню. Я раз в неделю удаляла всё, не читая. Сообщения были адресованы другому человеку, мне-прошлой, которая верила в добро и справедливость. С какой стати я буду читать чужую переписку?
С самого начала танцевальная преподавательница стала давать сложные движения и включать быструю музыку. Она всю жизнь танцевала, и не могла понять, как можно быть неуклюжей и не попадать в такт. Тех, кто много ошибался, она отправляла на скамейку, отдохнуть, посмотреть, как надо. Ли на этой скамейке сидела почти постоянно. И тогда наша супергеройская команда решила ей помочь. На перемене, на лестничной площадке четвёртого этажа, они разучивали с ней движения. И постоянно подбадривали: вот как здорово, у тебя хорошо получается, не останавливайся. Вроде у Ли действительно стало получаться. И тут появилась Альбина в сопровождении свиты.
Супергероини тут же закончили тренировку, подхватили Ли и умчались в класс, но Альбина подкараулила Ли, когда та была одна.
— Ты ужасно двигаешься. — трагическим тоном сообщила она, — Вообще не попадаешь в такт. А они специально тебя поддерживают. Чтоб шоу продолжалось. Тебе кажется, что они твои подруги, да? А ты приглядись. Прислушайся. Издеваются прямо в лицо, ржут над твоей тупостью и переглядываются. А я добра тебе желаю.
Ли пригляделась. Прислушалась. Да, подруги иногда улыбались. И переглядывались. Как все подруги делают всегда. Но если постараться, любые фразы и действия можно вывернуть наизнанку. А когда ждёшь издёвки, что угодно можно принять за издевку.
И Ли перестала ходить на танцы. Не из-за того, что плохо танцует. А потому, что больше не доверяла нашей супергеройской команде. Не хотела быть для них посмешищем.
Супергероини, одна за другой, тоже забросили танцы. Кружок закрылся, как и все кружки в нашей школе. А потом вернулась я.
После того случая в лесу я ни с кем не хотела общаться, особенно — снова и снова рассказывать, что произошло. Даже подругам, которые вроде как на моей стороне. Только Ли не задавала вопросов. Мы с ней отдалились от остальных, и постепенно сдружились.
— Но ведь это Альбина! Все знают, какая она! Почему ты поверила ей, а не нашим? — недоумеваю я.
— Слепому было ясно, что с движениями у меня не очень. А супердевочки ещё такими фальшивыми голосами уверяли меня в том, что я молодец, справляюсь! Альбина просто подтвердила мои подозрения.
— Погоди, — внезапно доходит до меня, — Если бы я тоже была там, ты и со мной бы сейчас не дружила?
— Я не знаю. Тебя ведь там не было. И когда ты вернулась после больницы, совсем другая, без эмоций, с пустым взглядом, я захотела тебя хоть как-то поддержать.
— А почему ты мне тогда не рассказала про танцы? — возмущаюсь я.
— У тебя была проблема, серьёзная, настоящая. А у меня — так, ерунда.
— Никакая проблема не ерунда! Сразу бы обсудили с нашими, ещё тогда! Я бы может, тоже отвлеклась. Но это не точно. О, а хочешь вообще забьём на этот движ, что мы там забыли?
— Может и хочу, — мрачно говорит Ли, — Только папа считает, что я должна идти навстречу своим страхам и преодолевать их.
— Вот папа пусть и преодолевает! — возмущаюсь я, — Верь мне. Я эксперт по страхам.
— С другой стороны движ не такой уж и страшный. — рассуждает Ли, — И мы просто уйдём, если что-то будет не так. Да?
— Да. Я с тобой.
Когда мы приходим в актовый зал, народу там достаточно — больше, чем вчера. Стулья уже отодвинуты к стене, на них разместились зрители. Замечаю среди них Федю — он пристроился у стены, на соседнем стуле — спортивная сумка. Рядом с сумкой — пустое место.
Ксюша выводит на плазму пробное видео с ноутбука — проверяет звук и изображение.
— Я предлагаю добавить ещё одно правило! — говорит Светлана Владимировна. Она сидит около плазмы на стуле, я её сразу и не заметила.
— Это наши правила! — хмурится Денис.
— Просто предложение,— не сдаётся психологиня, — Никто никого не оценивает. Мы ведь не разучиваем движения? А двигаемся, как захотим?
— А почему — «мы»? — удивляется Ксюша.
— Я тоже хочу с вами! Заниматься ведь можно всем!
Да, так написано в правилах. Никому и в голову не приходило, что кто-то из взрослых действительно захочет присоединиться. И мы начинаем.
Сначала — «Тум-тум челлендж» по выбору Ксюши. Это просто. Ногу влево — руку вправо, руку влево — ногу вправо, потом в таком же порядке назад. Развернуться на девяносто градусов — и всё заново. Ли садится с краю, в самом последнем ряду. Федя с большой предосторожностью ставит сумку на пол и встаёт справа от Дениса.
То и дело открывается дверь. Опоздавшие заходят, садятся на стулья, или сразу начинают двигаться.
Вторым номером Светлана Владимировна включает ходьбу под музыку. Это такой челлендж для пенсионеров, но годится.
— Я много подобного нашла, — с гордостью заявляет она.
— Музыка не очень, — замечает Федя, — Если звук выключить и нормальный трек подобрать…
— Сможешь это сделать? — спрашивает Светлана Владимировна, — Я не разбираюсь в музыке. Мне лишь бы ритмично и энергично.
— Я могу! Скиньте мне ссылки на видео! — вызывается восьмиклассница, которая вечно опаздывает.
Мы энергично и ритмично шагаем под пенсионерский ролик. Двигаются они как захотят, немного вразнобой — тут любая музыка подойдёт. Я мысленно подставляю на место фоновой мелодии несколько треков.
— А теперь — «Скибиди»! — объявляет Денис, — Кто не успевает, просто делайте руками «умц-умц».
— Ой, ну «Скибиди» — это такая вчерашка! — стонет кто-то в последнем ряду.
— «Скибиди» не вчерашка! — горячится Денис, — Это классика!
Одно видео сменяет другое. Постепенно все, кто сидел на стульях, присоединяются к нам. Даже Ли.
Федя нашел ту самую песенку про самолёт, которую он помнит с детского сада. Движения проще некуда, но с каждым куплетом музыка всё ускоряется и ускоряется. Все смеются и путаются, но продолжают двигаться.
В половину шестого Федя потихоньку исчезает, прихватив свою спортивную сумку.
Отпущенное нам завучем время заканчивается. Наводим порядок, ставим на место ряды стульев: теперь каждый раз будем двигать их туда-сюда, ну и легко. Выходим на улицу, в ласковую морозную темноту. С неба медленно падают снежинки. Не удержавшись, я останавливаюсь в круге фонаря и ловлю их ртом.
— Ам-ням-ням, вкусный снежок, только заразный немножко! — издевается Ли.
— Нормально же было? — спрашиваю я у неё.
— Ну, так. Нам завтра обязательно туда идти?
С тех пор, как мы сдружились с Ли, мы всегда везде вместе. Как-то так вышло, что именно я придумываю, что мы будем делать и куда пойдём. Раньше меня это устраивало. Но сейчас немного подбешивает. Да, я хочу пойти туда снова! Но Ли явно ждёт другого ответа.
— Решим завтра, — малодушно отвечаю я.

Глава 25. Что у тебя в сумке?

Весь вечер в группе «Движ в актовом» шла переписка, за которой, должно быть, с интересом наблюдали все, кому нечем заняться. Музыкальные вкусы разделили нас на два лагеря, и это очень серьёзно. В итоге кто-то предложил поделить время. С четырёх до пяти актовый зал занимаем мы, любители качественной музыки. Потом приходят те, кому нравятся странные и нелепые, если не сказать тошнотворные треки.
Ли после уроков ушла домой — не дожидаясь моего решения. Она будет готовиться к занятиям с английским инквизитором. Если что, я могу зайти и отвлечь её.
Иду в актовый зал и чувствую себя неуютно. А мне туда точно надо? Да ещё и одной?
Сегодня я слишком рано. Дверь актового зала открыта, осторожно захожу внутрь. Денис и его одноклассники подсоединяют ноутбук к плазме. Светлана Владимировна что-то запаздывает.
Ряды стульев уже сдвинуты к стене, там сидит целая компания восьмиклассников и восьмиклассниц. У окна замечаю Федю. Он тоже пришел пораньше, и он тоже один. И опять поставил на соседний стул спортивную сумку.
— Привет, — подхожу к нему я, — А чего ты спортивную форму приносишь, и не переодеваешься?
— Привет, садись, — отвечает он, но сумку не убирает. — Там не форма.
— А что у тебя в сумке? — спрашиваю я напрямик.
— Друг. — отвечает Федя.
— Воображаемый?
— Такие вопросы не задают малознакомым людям.
— Хорошо. Спрошу ещё раз, когда познакомимся поближе.
Удачные ответы рождаются сами собой. Я чувствую себя прямо такой классной! Федя прикладывает палец к губам и медленно поворачивает сумку. Да это же переноска! За прозрачной сеткой я вижу чёрный нос, чёрные глазки и много чёрного пушистого меха.
— Котик! — вырывается у меня! — Как тихо сидит!
— Это собака! — шепотом говорит Федя.
— Да ладно. Настоящая?
— Руку внутрь засунь — узнаешь.
— Не буду. Я боюсь собак. — кажется, я впервые в жизни говорю об этом спокойно. Просто сообщаю информацию.
— Друг их тоже боится. Его один раз сильно покусали.
— А на меня как-то раз овчарку в лесу натравили.
Сама не заметила, как из стыдного секрета, о котором нельзя знать посторонним, это превратилось просто в часть моей жизни.
— Сочувствую. — говорит Федя и кладёт руку на переноску так, что между мной и собакой оказывается его ладонь, — Люди иногда такие уроды бывают. Да и собаки иногда. Но Друг — супернормальный. Друг — это имя, если что. Ещё он очень умный. Сделает дела — и сидит спокойно. С ним в торговый центр можно — меня ни разу ещё не запалили.
— А зачем ты его с собой таскаешь?
— Да это мама всё. Подарила мне шпица на день рождения, хотя я просил гироскутер. Торжественно вручила щенка и сказала, что я должен учиться быть заботливым. То есть — ухаживать за псиной, которая мне не нужна.
— Наверное, мама в детстве хотела собаку и завела его для себя?
— Не думаю. Она с ним только селфи пилит. А я типа должен каждый день его гулять. Он вообще как кошка, спокойно ходит в лоток. Но мама считает, что прогулки нас с Другом закаляют.
— Можно дома сидеть, а маме сказать, что гуляли.
— Спасибо, Кэп. Я и стал так делать, когда тот псих его покусал! Но у меня на телефоне — родительский контроль. Мама на работе постоянно отслеживает, где я, по геолокации. Сразу всё раскрылось, был типа серьёзный разговор о доверии. Теперь я сажаю Друга в переноску, и вперёд. На геолокации видно, что я сейчас не дома, а где-то рядом со школой. Значит, гуляю с собакой, и сам выгуливаюсь, молодец.
— А у Друга тоже геолокация? Можно же его не брать.
— Проблема в том, что я никогда не знаю, когда мама вернётся с работы. Может пораньше, а может поздно вечером. И если я приду без собаки — ты понимаешь, что будет.
— Ненормированный график — это тяжело. Ну и зверюга её начальник!
— Она сама начальник. И по слухам — тот ещё зверюга.
Мы разговариваем, как будто знакомы давным-давно. И тут перед нами вырастает Ксюша.
— Зрителей здесь не надо. Либо двигаетесь со всеми, либо двигаете отсюда.
Мы даже не заметили, что движ уже начался!
Федя поспешно разворачивает сумку с Другом и ставит на пол. Мы встаём и присоединяемся к остальным.
Ближе к концу нашего часа нормальной музыки в зал заглядывает Варя. С ней — две подруги из тех, которые сидели на карусели вместе с ней и диктовали остальным условия, но ни одного суперспортсмена заполучить так и не смогли.
Светлана Владимировна за ноутбуком меняет треки как опытный диджей.
— Можно? — спрашивает у неё Варя.
— Я тут ничего не решаю, — улыбается в ответ она.
Смолкает музыка, заканчивается танец.
— Можно нам тоже? — громко спрашивает Варя у Ксюши, которая стоит ближе всех к двери. У той самой Ксюши, которую она в сентябре прогнала со спортивной площадки.
— «Приходить можно всем» — интонацией отделяя каждое слово, произносит Ксюша — Правила одинаковые для всех.
— Мы тогда завтра зайдём. Может быть. — говорит Варя.
На часах, висящих над дверью, почти пять. В зал, демонстративно затыкая уши ладонями и наушниками, вваливаются наши музыкальные противники.
— Потерпите! — говорит один из них Любови Сергеевне — Ещё немножко и будет нормальная музыка.
— Какая сила воли! — сочувствует ей Денис. — Вам целый час придётся слушать такую жесть!
— Ребята, ребята, я в музыке не спец, мне всё нравится, — говорит она.
Я зависаю у выхода. Как будто чего-то не хватает. Рюкзак — здесь. Телефон — на месте. Обувь я вроде не снимала. Ну, точно, Ли. Так без неё непривычно. Как будто забыла какую-то важную вещь. Но Ли — не моя вещь.
— Меня ждёшь? — спрашивает Федя.
— Да, — отвечаю я. Это неправда. Я его не ждала, потому что не успела подумать об этом. Он опередил.
— Я сейчас уже домой пойду. — говорит Федя, — Мало ли, вдруг мама вернулась.
— А как ты объясняешь ей, что ходишь гулять с переноской? — задаю я вопрос, который мучал меня последние полчаса.
— Это не надо объяснять. Друг не умеет спускаться по лестнице. Подниматься его ещё можно заставить, а вниз — никак не получается. Поэтому мы его спускаем в переноске, как на лифте.
— Ути, маленький, — умиляюсь я.
— Так что я пойду уже, — продолжает Федя, — А завтра, если хочешь, можем погулять с Другом. У вас завтра сколько уроков?
— Семь.
— У нас шесть. Тогда я за Другом забегу и буду ждать тебя, договорились?
В моей бедной голове мигает красное табло: «Тревога! Тревога!» Погулять. С собакой. С очень маленькой собакой, которая не только не защищает от больших, но ещё и притягивает их своей беспомощностью.
— Да? Нет? — заглядывает мне в глаза Федя, — У тебя другие планы?
«Тревога!» Слов не подобрать. Федя со скучающим видом смотрит в зал через моё плечо. Сейчас он уйдёт и больше никогда не предложит погулять вместе. И никто мне не предложит. Я навсегда, навсегда останусь одна.
— Только не на собачьей площадке, — наконец, удаётся выговорить мне.
— Естественно. Мы больше не ходим туда, где эти дураки бешеные.
— Тогда завтра, после седьмого урока! — радостно говорю я.
— На проходе-то не стойте, — расталкивает нас локтями неприятный Федин одноклассник.
— Чего он сюда ходит? Вообще же в музыке не разбирается, — глядя ему вслед говорит Федя, — Всё, мы с Другом погнали. Жду завтра, на площадке за школой. Сейчас холодно, фанаты турника туда не ходят. Если планы изменятся — пиши в личку.
Федя исчезает, а я топаю в магазин. И по ошибке достаю старый список продуктов. Но это неважно. Зато нашелся человек, которому не надо объяснять, почему я не хочу гулять на собачьей площадке. Каково это — когда на твоего маленького пёсика у тебя на глазах нападает страшный зверь? И что в этот момент делал Федя? Надеюсь, не на дереве сидел?
Глава 26. «Он не испугается. А я?»
Просыпаюсь до звонка будильника. Сердце колотится, как будто я только что вернулась из Чёрной дыры.
Мы-то с Федей после уроков пойдём гулять. А как же Ли?
Почему я не рассказала ей ещё вчера? Мы ведь созванивались. Что заставило меня промолчать? Ладно, я боялась сглазить. Дурацкая мнительность, которая досталась мне в наследство от бабушки и отца. Нельзя никому рассказывать о самом желанном, иначе не сбудется. Получается, самое желанное для меня сейчас — прогулка с Федей? Ну, ОК. И что теперь, врать подруге? Придумывать, что мама отправила меня в дальний магазин за средством для очистки стиральных машин? А если Ли увидит нас вместе? А если захочет поехать со мной?
А почему бы ей не погулять с нами?
Нет, это не то. Я сама толком не знаю, что это. Ли — моя подруга, железобетонно. А Федя? Будущий друг? Или будущий парень?
С Голубоглазым было просто. Я его видела, и сердце моё разрывалось на миллионы маленьких сердечек и стучало в каждой клеточке организма, от пяток до кончиков волос. С ним рядом, даже на большом расстоянии, даже на площадке среди толпы зрителей, было тревожно, непонятно и воздушно. Рядом с Федей не так.
Значит — будущий друг? И я обманываю подругу, потому что нашла друга ей на замену?
Хорошо, что на первом уроке я могу притворяться сонной — Ли к этому привыкла. Но нельзя же спать весь день!
Сказать? Не сказать? И как объяснить, что она остаётся для меня самой главной подругой всё равно? А она правда остаётся? А если бы Ли была на моём месте, что бы я хотела услышать?
Мысли врезаются одна в другую, сбивают друг друга с пути, как электрические машинки в детском аттракционе.
На втором уроке ловлю себя на том, что уже почти ненавижу свою подругу. Я что, её собственность? По какому праву она запрещает мне… Стоп. Она ничего мне не запрещала, и запретить не могла. Я ведь так и не рассказала ей о Феде. А время идёт и Ли, наверное, думает, что после уроков мы вместе пойдём на движ.
Второй урок у нас — география, и меня привычно потряхивает, потому что в любой непонятной ситуации Робинзоновна тиранит меня. Третий — английский. Тут уже Ли не до наблюдений за мной — надо держать в голове все неправильные глаголы, не позволять им разбежаться.
Но после английского, когда все худшие уроки недели позади, мне уже некуда отступать.
— Ты извини, но сегодня я опять не пойду с тобой на движ, — говорит Ли. — Я честно хотела. Но семья — есть семья.
Оказалось, что старший брат Ли перед Новым годом выиграл месячный абонемент на двоих в испанский языковой клуб. Хотел со своей девушкой ходить, чтоб когда-нибудь потом в отпуске понимать, что написано в меню и на указателях. Но им то лень, то другие планы. Абонемент сгорит в конце этой недели, если не начать им пользоваться. Брат объявил, что надо идти, и точка. Девушка отказалась. Он позвонил в клуб, попросил, чтобы его записали одного, но на два месяца. А одного его записать не смогли даже на месяц — абонемент на двоих никак нельзя поменять на сольный. Брат примчался вчера жаловаться маме на свою негодную девушку, предательницу такую, а мама ему сказала: «То, что вы пара, не значит, что вы всё должны делать вместе и одинаково». Брат совсем рассердился, заявил, что в этой семье его никто не любит и не понимает. Эльвира со своего дивана возразила, что место занято, самая нелюбимая в этой семье — она. Вообще-то она так пошутила, но родители Ли, её брат, мамина подруга, которая забежала на чашку кофе, сама Ли — кинулись уверять Эльвиру в том, что они её очень любят. А потом все сели ужинать, и брат был такой несчастный, что моя подруга, так и быть, пообещала сходить на первое занятие с ним.
Вот это поворот! Ли, которая с английским не может справиться — собирается учить с нуля ещё один иностранный язык.
— Брат говорит, это должно помочь. Когда начинаешь учить новый язык, вообще ничего в нём не понимаешь. И сравниваешь сразу со своим английским, на котором ты худо-бедно можешь сказать пару фраз. И тогда случается прорыв! Ты сразу так гордишься своими английскими достижениями, что перестаёшь бояться и говоришь всё лучше и лучше … Ну ладно, хорошо, не могла я бросить брата, он так расстроился! Похожу этот месяц, а там пусть он сам.
Иногда мне кажется, что все близкие люди живут у Ли в голове и приказывают, что ей делать, пытаясь перекричать друг друга. Вчера её брату удалось перекричать всех, он победил. Но чего хочет сама Ли? Из-за этих криков ей не слышно саму себя.
Тем временем в моей собственной голове радостно отплясывает мелкая эгоистичная Вика. Отлично, Ли сегодня занята. Значит, можно про Федю ей вообще не рассказывать. Мало ли, вдруг он душнила, и у нас нет с ним ничего общего, кроме музыкальных вкусов?
После уроков мы с Ли выходим из школы вместе — как обычно. Но потом она отправляется домой, ждать брата, а я, убедившись, что никто за мной не следит, иду на детскую площадку за школой.
Вчера вечером была оттепель, ночью ударил мороз, днём прошел снег. Я осторожно двигаюсь по дорожке, чтоб не поскользнуться. Федя с сумкой на боку стоит ко мне спиной возле плешивой ёлочки на другом конце площадки.
— Привет, — говорю я.
Он оборачивается не сразу. Увидев меня, вытаскивает наушники, отключает музыку и говорит:
— Привет!
— Что слушаешь? — спрашиваю я.
— А просто всё подряд из твоего плейлиста, — отвечает он, — Неплохая подборка. Я тебе пришлю ссылку на одну группу, она должна тебе понравиться.
— Давай. Я тоже кое-что тебе скину. — говорю я.
Мы выходим на посыпанную песком дорожку. Федя осторожно вытаскивает Друга из сумки, прицепляет поводок к его ошейнику и выпускает собачку побегать.
— Хочешь вести его сама? — спрашивает он у меня.
— Не знаю. Он собака вообще-то. А я их боюсь.
— Ладно. Хотя Другу можно доверять. Он умный и не подлый. Собаки — как люди, очень разные. Бывают умные и глупые. Бывают такие, которым надо доказать, что они самые главные. Бывают ужасно хитрые. Бывают злые. Бывают странные. Некоторые нормальные, их просто надо больше любить и лучше воспитывать. Мы с Другом ходили к собачьему психологу и видели всяких. А держаться подальше надо от странных и злых. Ну и ещё от тех, у которых хозяева с кукухой не дружат.
Легко ему говорить! Чтобы понять, какая на горизонте появилась собака — злая, умная или странная, надо не бояться собак. Спокойно присматриваться и размышлять. У меня же табло с надписью «Опасность!» загорается в голове при встрече с любой собакой.
Но вот — Друг, собака. Он бежит рядом, в паре десятков сантиметров от моей ноги. Стоит мне только попросить, Федя посадит его в переноску, чтоб я не переживала. Но я — не переживаю.
— Я тоже хочу уметь разобраться в собаках, — говорю я.
— Не проблема. Друг научит, — отвечает Федя. — Хочешь его погладить? Только дай ему сначала руку понюхать, и не бойся, он без разрешения даже не лизнёт. Вы уже достаточно знакомы, он не испугается.
«Он не испугается. А я?»
Присаживаюсь на корточки рядом со шпицем. Он не бежит ко мне, смирно стоит, где стоял. Осторожно протягиваю руку для обнюхивания. Вспоминаю, как боялась подступиться к цирковому пуделю. Но мы с Другом оба — покусанные. Нам с ним есть, о чём помолчать. Я глажу маленького пёсика, как кошку. А потом храбро беру в руки поводок.
Друг бежит впереди, катится, словно большой чёрный шерстяной клубок, а мы идём за ним. Как сказочные герои, которые выбираются из страшного сказочного леса в обычный мир. Я даже забываю о списке опасных улиц и дворов, которые надо обходить. Нас ведёт Друг. У Друга — нюх. Он не подкачает! Мы сворачиваем на аллею — улицу, с двух сторон обсаженную деревьями.
И тут — словно кто-то распарывает защитный кокон, образовавшийся вокруг нас. Сначала я слышу отрывистый лай, а мгновением позже замечаю бегущую издалека овчарку. Ту самую, которая держит в страхе весь двор. За собакой, поскальзываясь на льду, гонится её хозяйка.
— Стоять, сволочь! Место! Фу! — орёт она.
Федя забирает у меня поводок, подхватывает Друга на руки и тихим голосом отдаёт команду:
— Не поворачивайся к ней спиной. Медленно отступаем. Ме-длен-но.
Делаю шаг назад. Я спокойна, я никого не притягиваю своим страхом. Собака всё ближе. Да не спокойна я ни разу!
Стук сердца в ушах, задержка дыхания, и опять я в том лесу.
Сколько же можно!
Начало августа. Тропинка. Мох. Рядом идёт отец. «Привет, давно не виделись. Извини, но мама так и не решила, что с тобой делать» — думаю я.
Чувствую себя могущественной: я знаю, что мы с мамой знаем, что он — трус, а он думает, что хорошо замаскировался.
Мы как постаревшие артисты, которые разыгрывают всё тот же детский спектакль. Сколько раз мне ещё придётся вот так, посреди своей новой, сегодняшней жизни, проваливаться в эту чёрную дыру?
Что я должна сделать, чтобы это прекратить? Совершить двенадцать подвигов Геракла и голыми руками остановить невоспитанную овчарку?
Выполняю привычный ритуал — поднять, шагнуть, прыгнуть.
Отец на дереве. Я на пне. Генрих — в прыжке.
«Я тебя не боюсь, не боюсь, не боюсь» — мысленно твержу несущемуся на меня псу. Вру, конечно.
Укус. Боль. Затемнение.

Глава 27. Первое общее воспоминание
Моё возвращение стремительно. Я буквально шмякаюсь на заледеневший асфальт — спасибо, что не Феде на голову, это был бы эпик. Федя стоит в трёх метрах от места моего приземления, чуть вполоборота, прижимая к себе Друга. Кажется, что он сейчас повернётся, а на той руке, которую мне не видно — зияющая рана. На земле валяется его куртка, грязная, с изодранным рукавом и переноска — тоже порядком потрёпанная. Овчарку нигде не видно.
Я подхожу ближе. Мы не виделись сколько — пять минут, десять? Но я побывала в прошлом и вернулась, получается, прошло несколько лет. Поэтому я говорю «Привет, ты как?» и глупо улыбаюсь.
— Я жив и цел, — отвечает Федя, — Друг — тоже. Но курткой пришлось пожертвовать. Пошли куда-нибудь в тепло, я весь задубел, пока тебя ждал.
Он слегка дрожит — от холода или от пережитого, но вид у него уверенный. Не отступил, спас Друга и меня дождался. Стоял на морозе в тонком свитере, не зная, вернусь я или нет.
Федина куртка заледенела и внутри и снаружи, в ней не согреешься. Он хочет оставить её на улице: вряд ли ему придёт в голову носить это рубище. Но я предлагаю скрутить её, как одеяло и запихать в мою тряпичную сумку для покупок, чтоб проще было нести. Мало ли, поедет он зимой на дачу копать грядки, а тут ура — куртка, которую не жалко. У Феди нет дачи, и грядки зимой не копают, потому что земля промерзает и становится как каменная, но куртку он послушно складывает. Переноска пострадала только снаружи, поэтому Друг отправляется в неё.
Мы заходим погреться в ближайший магазин. Тот самый, на двери которого начертан оберегающий знак «с собаками не входить». Но Друг — не собака. Он — шпиц. К тому же — тихо сидит в сумке.
Магазин продуктовый и новые куртки в нём не продаются. А если бы и продавались, у нас не хватит денег. Мы устраиваемся около широкого окна, переноска стоит на подоконнике. Пока всё выглядит так, будто мы кого-то ждём. Но рано или поздно охранник выставит нас на улицу.
— Не надо было нам идти в эту сторону! — говорю я, — Я ведь знала, что тут собака бегает и всех пугает. Я все опасные дворы и улицы знаю!
— Проехали. — отвечает Федя, — Старайся меньше думать о том, что осталось в прошлом. Смысл? Изменить уже ничего нельзя.
— А если я не думаю, а оно думается само?
— Резко меняй тему. Сброс до базовых настроек. Смотри, вот так. Встряхнулся, — Федя мелко вздрагивает, как будто через него пропустили неопасный электрический разряд, — Перезагрузка! Перезагрузка! Я думаю о настоящем. В настоящем у меня проблемы: я не очень в курсе, как доберусь до дома. Морозец-то ничего такой. Но с этим можно что-то сделать. Например — вызвать такси. А вернуться в прошлое, чтобы пойти другой дорогой, мы не можем.
Федя достаёт телефон и углубляется в поиски такси.
«Вернуться можно всегда, — думаю я, — Вот пойти другой дорогой — не получится».
Ему не понять меня, а жаль. Не понять, что прошлое напоминает о себе само. Каждая встречная собака, собака на картинке, отдалённый лай, песня про собаку, все эти поговорки — «собачья преданность», «я собаку съел», «спустить всех собак»… Перезагружайся-не перезагружайся, мир не даст сменить тему. Как-нибудь да напомнит.
Федя прерывает мои размышления:
— Капец, я не могу даже приложение скачать, чтобы вызвать такси. Запрос сразу маме улетит. Когда я приложение с доставкой пиццы пытался скачать… Бэээ, она была очень недовольна.
— Давай я скачаю! — предлагаю я.
Но в моём телефоне всегда переполнена память: фото, видео, игры, переписка. Чтобы скачать приложение с заказом такси, нужно что-нибудь удалить. Много чего. А у меня всё нужное!
Кручу в руках телефон, замечаю, что пришла новая СМС. Опять какой-нибудь спам. Удалю хоть его!
Открываю сообщение: упс, от деда. Никак не приучить его пользоваться мессенджером.
«Поехал покупать вам телевизор. Буду проезжать мимо вашего дома. Могу сразу закинуть. Пиши. Дедушка.»
СМС отправлена два часа назад! Я не ответила — дед уже, наверное, дома, тайком попивает припрятанное от бабушки спиртное. И всё же набираю его номер.
— Слушаю. Говорите! — отвечает дед. Слышны сигналы автомобилей — значит, он ещё за рулём.
— Ты где? Можешь подъехать? — спрашиваю я.
«Кто? Зачем? Ты нормальная?» — одними губами произносит Федя.
«Это дедушка. Он ОК» — так же беззвучно отвечаю я.
— Уже отъехал, но на перекрёстке могу развернуться. Телик — зверь. С тем, старым, не сравнить.
— Только можешь не домой сначала подъехать, а к магазину… Я тебе геотэг сейчас скину.
— Это далеко? Адрес мне продиктуй.
Адрес… Где взять адрес?
Дедушка за рулём говорит по громкой связи и кричит на весь салон. Федя его, конечно, слышит. Он запускает руку в пустую корзину, которую оставил на подоконнике кто-то из покупателей и выуживает чек. Пальцем показывает мне строчку с адресом магазина. Я диктую адрес деду.
— Пятнадцать минут, если пробок не будет, — говорит тот и отключается.
За окном стемнело, но не сильно. Всё такое морозно-льдисто-синее. Хорошо смотреть на эту зимнюю сказку из тёплого безопасного магазина!
Мы с Федей стоим рядом. Перед нами на подоконнике — переноска с затаившимся Другом и моя сумка, из которой торчит капюшон погрызенной куртки.
Мы молчим. Не потому, что не о чем поговорить: очень даже есть о чём, я так и не выяснила, как Федя победил овчарку. А он, наверное, хочет узнать, как я умудрилась так незаметно убежать и спрятаться. Но эту информацию вполне можно сбросить при перезагрузке. А вот то, что происходит сейчас, в тишине — уже не забудется.
На первый взгляд ничего не происходит, мы просто стоим, но при этом создаём первое общее воспоминание. В котором будет этот голубой снег за окном, пахнущий хлоркой подоконник, контрабандой пронесённый в магазин Друг в переноске, и ожидание.
Охранник уже несколько раз прошел мимо нас, наконец, он не выдерживает.
— Молодые люди, вы долго тут будете стоять?
Пока я выдумываю отговорку, Федя выкладывает всё, как есть. Что одежда его пострадала в битве с собакой и что за нами сейчас заедет на машине ответственный взрослый.
Друг ворочается в переноске: видимо, ему надоело сидеть неподвижно. Охранник подозрительно смотрит на ожившую сумку, но Федя поспешно поправляет её, вроде как она начала сползать с подоконника.
— С собакой этой надо что-то делать, — строго говорит охранник, — Многие жалуются.
Интересно, как эти «многие» поняли, что у нас в переноске — собака, а не кошка или, скажем, кролик? И почему они ябедничают охраннику, а не попросят нас уйти. Прикидываю, что вполне могу подождать деда на улице, с переноской на плече. Лишь бы Федю на мороз не выставили. К счастью, я не высказываю свои мысли вслух, иначе могла бы всё испортить.
— Моя мама этого так не оставит, — заверяет охранника Федя, — Больше на собаку жаловаться не будут. Вот увидите.
Охранник недоверчиво качает головой и уходит вглубь магазина. Ну конечно он имел в виду невоспитанную овчарку, которая порвала Федину куртку!
— Но для начала мама убьёт меня, — признаётся Федя, — Она сто раз говорила, что когда очень агрессивная собака бежит к твоей, нельзя становиться между ними. Вернее, можно, если ты взрослый и знаешь, что делать. Я не знаю. Но просто не мог же я бросить Друга!
Интересно, а отец бы бросил беззащитного пёсика? Уверена, что бросил бы. И на дерево залез — на аллее их много.
Минут через пятнадцать, как и обещал, дедушка подъезжает к магазину. Вижу в окно его машину, сигналящую всеми огнями.
— Я на месте, — отзванивается он, — Выходи. Или помочь что-то донести?
— Ничего нести не надо. Только включи печку на полную мощность! — говорю я.
В салоне не особенно жарко, хоть печка, по словам дедушки, «шпарит на всю Ивановскую». Но у него есть плед, в который иногда кутается бабушка. Этим пледом и укрывается Федя.
— Как же ты без тёплой одежды на улице оказался? — спрашивает у него дед, после того, как я представляю их друг другу, и Федя называет свой домашний адрес.
— Одежда тут, — Федя хлопает по моей сумке, — Просто она испортилась. Тут во дворах живёт ненормальная собака. И сегодня мы с ней неудачно встретились.
— Вика, ты-то как? — интересуется дед и выезжает на дорогу.
— Ну, так. Меня не тронули.
— Все уцелели. И люди, и маленькая собачка. — говорит Федя.
— Там ещё и собачка была? — удивляется дед.
— Она и сейчас здесь, — посмеивается Федя, — Друг, голос.
Переноска отвечает громким «Р-р-гав! Р-р-гав!» Федя хлопает себя по бокам, вспоминает, что карманы на куртке, а куртка — в сумке. Вытаскивает куртку, кладёт на сиденье и вынимает из кармана собачье лакомство.
— Всегда угощаю Друга, когда он выполняет команды, — поясняет он. — Слушай, я понял, почему овчарка на куртку так накинулась! Карманы на молнии, но запах собачьей вкусняшки она почуяла!
— Как она тебя вместе с курткой не сожрала! — говорит дед.
— У меня хорошая реакция, — с гордостью говорит Федя, — Когда она подбегала, я решил её отвлечь, потому что хозяйка была на подходе. Кинул переноску. Переноска была вкусной, но недолго. Тогда в ход пошла куртка. Её я зашвырнул подальше, рисковал. Собака могла броситься на меня, решив, что я на неё замахнулся. Но куртка ей понравилась. Она её грызла и таскала по всему газону — еду хотела выкусить! А потом хозяйка её догнала — хвать за ошейник, шарах поводком по спине и потащила к дому. Мне вообще слова не сказала. Короче, понятно, почему от такой собака убегает.
— Тебе от отца не попадёт за испорченную вещь? — волнуется дед, — Можешь у меня переночевать, пока всё уляжется.
— За испорченную вещь попадёт хозяйке собаки. — говорит Федя, — Я всё снимал на телефон и покажу маме. Так что скоро они обе — и хозяйка, и собака — будут гулять в железных намордниках на о-о-очень коротком поводке.
В салоне становится теплее. Федя уже не кутается в плед. И тут мы подъезжаем к его дому.
— Плед возьми с собой, в школе отдашь Вике, — говорит дед.
Федя выходит из машины. На плечах — сиреневый плед. В одной руке — переноска с Другом. В другой — куртка, которую он не стал утрамбовывать обратно в мою сумку. Выскакиваю, чтобы помочь ему нажать код на домофоне и не знаю, что сказать на прощание.
— Норм погуляли. Но движ как-то спокойнее, скажи? — находится Федя.
— И там только одна собака. — киваю я и распахиваю перед ним дверь подъезда.
Дед подвозит меня до дома, а потом втаскивает в квартиру новый телевизор с таким широким экраном, что можно установить танцевальное приложение и персонажи окажутся почти одного роста со мной.
— Будете сидеть как в кино, — говорит дед, — В моей молодости знаешь как говорили про последний ряд в кинотеатре? «Места для поцелуйчиков».
Он очень хочет выглядеть современным. Но пока не получается.
— Дедусь, а откуда у тебя деньги на такой шикарный телик? — интересуюсь я. — Это же должна быть половина твоей пенсии!
— Почти половина и вышла, — соглашается дед, — Могу себе позволить. У нас же теперь постоялец, я ему плату за проживание назначил.
Постоялец — это мой отец. Поселившись в доме дедушки и бабушки, он попытался ввести те же порядки, что и у нас. Велел старикам тихо сидеть, пока он смотрит кино, ходить на цыпочках. Если у него плохое настроение — улавливать это с порога и не попадаться на глаза.
Но дед сказал — «Чтооооо? В моём доме порядки устанавливаю я!»
И отец сдулся. Сразу куда-то пропало его плохое настроение. Он купил наушники, чтобы смотреть телевизор и не мешать бабушке, которая тоже смотрит телевизор, а от его фильмов вскрикивает и по ночам кошмары видит. Он моет посуду после ужина и разбирает стиральную машину. И за проживание в доме он платит сумму, установленную дедом.
— И как он терпит? — удивляюсь я.
— Сам не понимаю. Всё делаю, чтоб он от нас съехал, а он — ни в какую.
Дед пьёт на кухне кофе, ещё раз с гордостью осматривает со всех сторон новенький телевизор и уезжает, сказав на прощание:
— Надолго его с твоей бабушкой оставлять нельзя! Сразу садится на шею! А у меня не забалуешь!
Кажется, он всерьёз взялся за воспитание моего отца.
Пока я убираю со стола и мою посуду, приходит голосовое сообщение от Феди.
Его мама, конечно, огонь. Когда сын вернулся домой замотанный в чужое старое покрывало, с рваной курткой в руке, она не стала тратить время на воспитательные разговоры, а сразу погнала к дому, где живёт опасная собака. Опросила старушек на скамейках и школьников во дворе и нашла нужную квартиру. И не только ушла живой из логова чудовища, не только смогла получить денежную компенсацию за испорченную вещь, но ещё и записала невоспитанную собаку вместе с хозяйкой к собачьему психологу. Тому самому, к которому Федя водил Друга. Записала, и пообещала отслеживать её успехи через приложение.
Федина мама — начальник. Она умеет заставить людей делать то, что ей нужно, и постоянно проходит курсы повышения квалификации.
Моя мама совсем другая. Люди, даже не проходившие курсы повышения квалификации, могут влиять на неё, как хотят. Пока Федина мама восстанавливала справедливость, пока дедушка подключал нам новый телевизор, моя мама сидела на работе одна-одинёшенька и писала отчет. Чтобы завтра утром её начальнику не прилетело от его начальника. Чтобы их самый главный их начальник не лишился премии.
Поздно вечером мы с мамой сидим на кухне, пьём чай с печеньем, и она рассказывает мне об этом. Раньше мама говорила только по делу: «хватит сидеть в телефоне, делай уроки», «убралась бы в комнате, смотри, какой свинарник устроила», и так далее. С тех пор, как мы вдоль и поперёк обсудили тот случай в лесу, разговаривать с мамой стало интереснее.
— Знаешь — говорит она, — Нас учат, что надо сохранять верность другим людям. Но забывают сказать, что ради других нельзя изменять себе. За измену себе человека часто хвалят. «Вот молодец какая, преодолела себя, принесла людям пользу!» Привыкаешь преодолевать себя и забываешь о своих интересах. У меня появилось свободное время, но я не знаю, чем его занять. Я столько раз изменяла себе, что могу теперь делать что-то только для других. Вот ты думаешь, я люблю этот чай? Нет. Покупаю для тебя. Но кто мешает мне пить кофе, пока ты пьёшь чай? Только сейчас это поняла.
Мама подходит к кофеварке, нажимает на кнопки. Я молчу, жду.
— Делаешь для людей что-то, делаешь. — продолжает она, — А они привыкают и даже спасибо не говорят. Вот как с этим отчётом сегодня. «Выручи нас, посиди пару часов после работы. Спешить тебе некуда, дочка самостоятельная». Никто и не подумает заплатить мне за переработку!
— А если попросить? — интересуюсь я.
— У нас всё равно нет денег на сверхурочные. Поэтому никто и не рвался делать этот отчёт, а ведь на него был целый месяц! Но меня же попросили! Сказали «выручи». И я выручила. Меня так воспитали. Надо помогать людям и ничего от них не требовать взамен. Наверное, если бы каждого так воспитывали, было бы по-честному. Сегодня я помогаю и ничего не требую, завтра — ты. И каждый получает помощь тогда, когда она ему необходима. И помогает, когда у него есть на это силы.
— А мне, кстати, тоже не нравится печенье с чаем, я больше люблю вишнёвый сок. — говорю я.
— Вот, пожалуйста. Ты изменяешь себе, я изменяю себе, а это никому не нужно! Давай хотя бы в конце дня будем делать то, что нам нравится. И постепенно, может, начнем к себе прислушиваться.
С мамой теперь так легко разговаривать! Совсем как с Ли.
Вспомнив Ли, я тут же мрачнею. Надо объяснить ей, что я как дружила с ней, так и дружу, просто появился ещё Федя. И теперь они нужны мне оба, как витамин «C» и витамин «D». И как объяснить Феде, что он… Кто он мне? Мне бы кто объяснил!
— Не спеши и не взваливай всё на себя, — советует мама. — О том, что у тебя есть подруга, Феде известно. А Ли расскажи, вот как мне сейчас сказала. Не надо самой за них решать. Когда у моей лучшей подруги появился парень, мы часто гуляли втроём. Просто ходили по улицам, или в гости кому-то из знакомых. Я им не мешала. Но когда я познакомилась с твоим отцом, мои подруги сразу стали ему мешать. Он не хотел с ними общаться, называл их глупыми и говорил, что они меня недостойны. Но общаться не запрещал. Я сама себе запретила. Постепенно подруги перестали меня куда-то приглашать. Когда я спохватилась, мне пришлось потратить много сил, чтобы вернуть хотя бы некоторых. Мой тебе совет: не отказывайся от дружбы, общайся со всеми, с кем хочешь. А если кто-то будет против твоих друзей, он отвалится сам.
Легко ей говорить! Теперь, когда отец оказался жадным обманщиком, она знает, как ей следовало поступать в прошлом. А если бы какими-то не такими оказались как раз подруги, и он предостерегал её не зря?

Глава 28. Призвание Эльвиры
Перед началом уроков класс будоражит новость: Ксюша целовалась с Денисом. Вчера после движа. Наши супердевочки вышли из актового зала, завернули за угол подтянуть носки, а там, а там!
Ксюша вплывает в класс сразу после звонка, наслаждаясь популярностью. На перемене все хотят с ней дружить, а я, наконец, рассказываю Ли о вчерашней прогулке с Федей. По сравнению с Денисом и Ксюшей мы вообще не отличились.
— Мне не нравится, что ты опять летала в прошлое, — говорит Ли.— Ты ведь погладила собаку. Это должно было тебя излечить!
Она всё ещё верит, что от путешествий во времени можно излечиться. Как будто это насморк. Но мои полёты больше похожи на аллергию. Если раздражитель рядом и достаточно силён — реакция гарантирована.
Чтоб не пережевывать снова одно и то же, перевожу разговор на её курсы испанского. О, это было нечто! В группе собрались наши ровесники. «Понабрали школоты!» — проворчал старший брат Ли. А один из школьников ответил ему: «Завидуй молча, дядя. Кто виноват, что ты после уроков в танчики играл, а не языки учил?» Брат хотел оттуда вообще уйти, но потом пришла преподавательница, начала рассказывать про алфавит и все успокоились.
Перед уроком литературы в наш класс входит Федя и вручает мне бабушкин плед со словами:
— Я его в кондиционере выстирал.
Голос у него звучный, и фразу эту слышат многие. Ксюшина популярность под угрозой. Федя понимает, что публика ждёт подробностей, и жестоко всех обламывает:
— Моя мама просила передать твоей большое спасибо за то, что она одолжила ей этот плед на занятиях по йоге. А я ей сказал, что в следующий раз пусть сама стирает и относит. Правильно?
— Абсолютно! — с серьёзным видом отвечаю я. И мы выходим из класса — сначала Федя, потом Ли, и последней — я. И только в коридоре начинаем ржать.
— На занятиях по йоге, главное! Даже я поверила! — булькаю я.
— С моей мамой либо научишься убедительно врать, либо будешь после уроков сидеть под замком. — отвечает Федя.
И тут Ли интересуется, держат ли его под замком по выходным, или он может убедительно соврать и пойти с нами на интересную прогулку.
Про интересную прогулку я слышу впервые. Федя говорит, что по выходным он должен выполнять свою часть работы по дому, но сделать её можно в любое время, так что даже врать не придётся. Короче, он с нами. Потому что Денис объявил, что не придёт к нему играть в настолки ни в субботу, ни в воскресенье, и он его чисто по-человечески понимает. Но вообще мог бы и раньше предупредить, если у них с Ксюшей дело шло к поцелуям.
Движ мы дружно пропускаем опять. Федя — потому что они с мамой едут за новой курткой взамен порванной собакой. А мы с Ли — потому что идём к ней, обсуждать нашу жизнь и слушать музыку.
О завтрашней прогулке Ли ничего не рассказывает, это сюрприз. Надо будет проехать три или четыре остановки на автобусе, в зависимости от того, какой подойдёт. И там нас будет ждать её тётя Эльвира. У неё новое увлечение. Что-то, к чему она шла всю жизнь. Меня она просила обязательно там быть. И если кто-то из наших друзей присоединится — тоже будет здорово.
— Надеюсь, она не начала петь в караоке и не попросит нас подпевать? — спрашиваю я.
— Мы всегда можем уйти, — смеётся Ли, — Для этого и нужен Федя. Мы договоримся заранее, и в случае чего он как бы напомнит, что нам пора по делам. У него хорошо получается импровизировать.
— В смысле — врать, — говорю я, — Не люблю, когда врут. Мой отец ведь тоже врал. О том, что Генрих выбрал меня, потому что я притянула его своим страхом. А на самом деле у Генриха не было выбора!
— А ты рассказала Феде о полётах в Чёрную дыру? — спрашивает Ли.
— С ума сошла? Нет, конечно.
— Значит, когда ты исчезла вчера, а потом вернулась, тебе пришлось ему соврать?
— Не пришлось. Он сам решил, что я убежала и спряталась, а потом вернулась. А мои путешествия во времени — это и есть спрятаться в прошлое и потом вернуться, когда всё позади.
— Но ты его разубеждать не стала. И получается, что тоже немножко соврала. И все мы друг другу врём немножко. Ты вот не рассказала мне вчера, что идёшь гулять с Федей.
— Да, я плохая.
— Я не об этом. Понимаешь, мы иногда врём друг другу, чтобы не расстроить. Федя врёт маме, чтоб она не нервничала за него. Сегодня он обманул наших одноклассников, чтобы они не подумали про вас то, чего нет. Ты обманула Федю, чтоб не грузить серьёзными проблемами, с которыми он тебе не поможет. Никому от этих обманов не становится хуже. А твой отец обманул и тебя, и твою маму, и обманывал долго, а вы тихонько страдали. Вот это действительно ложь!
— Но ты-то, наверное, никого не обманываешь?
— И я обманываю. — признаётся Ли.
На следующее утром мы втроём — я, Ли и Федя — стоим перед бывшим трамвайным парком, переделанным в «творческое пространство». Тёти Эльвиры что-то не видно. И тут Ли признаётся в небольшом обмане.
— Вообще-то она ждёт нас внутри. Во-он в том кирпичном здании.
В «том кирпичном здании» раньше был трамвайный парк. А теперь… А сегодня в нём — выставка собак. Выставка воронок, засасывающих в чёрную дыру!
— Эммм… Я погуляю вон там, — бормочу я и указываю в сторону.
— Чёто я Друга зря не взял, — замечает Федя, — Его ведь можно выставлять!
— Сегодня здесь — очень маленькие собаки! — объясняет Ли, — Не крупнее корги.
— У корги только лапки короткие, а пасть как у больших, — говорю я. Говорю, а сама не чувствую привычных перегрузок, которые предваряют перемещение во времени. Мимо проходит женщина с двумя французскими бульдогами. Бульдожки в аккуратных намордниках и на поводках, вполне милые.
— Давай хотя бы зайдём, глянем. С Эльвирой поздороваемся, — упрашивает Ли.
— Я буду заслонять тебя слева, она — справа, — обещает Федя, — Если замечаем собаку крупнее корги или если какой-то дерзкий коржик разевает пасть — валим. А если тебе будет надо исчезнуть — ну, подождём.
Я соглашаюсь. Странно, но мне даже немножко хочется посмотреть на маленьких собачек.
— Они, наверняка, все в клетках, — говорит Ли, — Эльвира говорила. Они в среду весь вечер вольер устанавливали.
Через широкие двери, почти ворота — сквозь них раньше проезжали трамваи — мы заходим в просторное кирпичное здание. Внутри всё сильно переделали с трамвайных времён. Но клеток я не вижу. Хозяева прогуливаются с мопсами, корги, шпицами, чихуа-хуа и другими комнатными собачками. В разных углах проходят соревнования: там ходят «змейкой», здесь держат на носу вкусняшку и съедают только по команде. Это и не выставка никакая, а просто тусовка.
Нам троим тут же вручают скидки на товары для собак. Федя, как единственный собаковладелец, забирает флаеры и кладёт в карман — пригодятся.
Ли не выдерживает, кидается в гущу событий и начинает гладить всех без разбора. Кого-то ей разрешают угостить. Кого-то — взять на руки. Посетителей без собак немного, и в основном это родители с детьми. Родитель стоит на проходе, всем мешает и злится, а ребёнок играет с собаками.
Мы с Федей стоим, как два родителя.
Мимо проходит чёрный шпиц. Шерсть у него не торчит во все стороны, а как будто приглажена. Федя кидается к хозяйке и спрашивает каким шампунем она моет собаку, чтобы достичь такого эффекта. У собачки есть свой стилист-парикмахер, он и моет, — отвечает хозяйка.
Пока Федя рассуждает о том, как зажрались некоторые шпицы, рядом с нами останавливается компания с карликовыми пуделями. Пудели мне ничего плохого не сделали, особенно — карликовые, но я вспоминаю того, из цирка, и отступаю.
И в то же мгновение по левую руку от меня встаёт Федя, а по правую — Ли. Только что были увлечены собаками, а стоило мне даже не испугаться, а слегка встревожиться, — и они уже рядом.
— Всё ОК, — говорю я, — Где Эльвира-то?
— Где-то в углу у стенки, рядом с кафе, -отвечает Ли.
Мы идём искать. Находим кафе у стенки, находим стенку и угол, Эльвиры не видно. Ли набирает её номер, но та не отвечает.
Снова идём по кругу. На скамейке сидит малыш, мама хочет сфотографировать его с мопсом. Хозяин объясняет, что мопса можно гладить по спине, а по голове — не надо.
— Он укусит? — пугается мама и оттаскивает малыша в сторону.
— Кукусит! — передразнивает её хозяин, — Нет, просто ему не нравится, когда гладят по голове. Вам ведь тоже не понравится, если я вас поглажу?
Но мама с малышом уходят, так и не сфотографировавшись. Мопс получает вкусняшку из баночки и радостно похрюкивает.
— Можно с ним сфотографироваться? — неожиданно даже для самой себя спрашиваю я, — Обещаю не гладить!
— Давайте я вас всех втроём щёлкну! — предлагает хозяин мопса. Видно, что он страшно гордится своим жирненьким питомцем, и считает его неотразимым.
Мы садимся на скамейку. В центре — я и мопс. По левую руку — Федя, по правую — Ли.
Хозяин фотографирует нас по очереди на все три телефона. А я и не думаю улетать в Чёрную дыру. Видимо, благодаря Другу, мой автопилот научился отделять условно опасных собак от безусловно мимимишных.
Мы встаём со скамейки, разбираем телефоны, и Ли сразу замечает Эльвиру. Как мы в прошлый раз прошли мимо?
Ли подводит нас с Федей к чему-то, что издали казалось витриной. Нет, это не витрина. Это загоны из мелкой прочной сетки. В загонах собаки — не милые, не маленькие и вообще беспородные. И некоторые — довольно крупные. Вот тут моё «чувство чёрной дыры» напоминает о себе. «Внимание, опасность! Приготовиться к возможной переброске в прошлое!» И всё же, боковым зрением наблюдая за вольерами, я подхожу к Эльвире, чтобы поздороваться. Ли знакомит её с Федей.
— Привет-привет! — щебечет Эльвира, — Спасибо, что пришли! Как вам мои питомцы? — она обводит рукой вольеры.
— Они все ваши? — растерянно спрашиваю я.
— Можно так сказать. Это собаки из приюта. Я теперь работаю в приюте. И ещё волонтёрю там же. Когда не работаю, выгуливаю наших подопечных, глажу, хвалю. Им нужно много внимания!
По собакам, сидящим в клетках, этого не скажешь. Им не внимание нужно, а спрятаться в тёмный угол. Они сидят или лежат, не пытаясь очаровать всех вокруг, как корги, не вышагивают гордо, как шпицы и не подпрыгивают, как мопсы. Для других это праздник, а для них — что? Наказание? Тяжелая работа?
— Да, тут им некомфортно, — соглашается Эльвира, — Но люди должны знать, что существуют не только любимые домашние собачки, как вон те, но и брошенные, преданные бедняги.
— Я думаю, люди это прекрасно знают, — замечает Федя. — И незачем мучить собак. Если у них стресс, ради чего вы притащили их в толпу?
— Вы неправы! А вдруг именно здесь кто-то из них найдёт себе хозяина? — восклицает Эльвира.
Я замечаю, как Эльвира изменилась с нашей последней встречи. Раньше у неё плечи были опущены вниз, руки болтались, как сломанные ветки, если, конечно, она не размахивала своими психологическими открытками. А сейчас она и быстрее, и живее, и класснее. И знаете, кому спасибо? Не знаете? Мне! Я помогла человеку найти жизненное призвание и почувствовать себя нужной и любимой.
После нашего разговора о собаках Эльвира задумала взять щеночка. Стала просматривать объявления, ну и вышла на приют. Решила — возьму брошенного пса, которого, как и меня, никто не любит.
Но когда она приехала в приют и увидела все эти глаза и носы, лапы и уши, то просто не смогла выбрать кого-то одного. Ведь — вы только посмотрите!
Она открывает лежащую на столике папку. Внутри — заламинированные листы бумаги. Одна страница — одна собачья история. Написано просто и страшно. Почти каждый приютский пёс пострадал от человека. Их бросали осенью на дачах. Их сбивали машины. В них стреляли. Швыряли камни. А вот на этого безобидного пса с висячими ушами и клокастой бурой шерстью, как и на меня, натравили тренированную овчарку.
Сажусь на корточки перед клеткой.
— Бурый у нас умничка, очень смышлёный мальчик, — воркует Эльвира, — дай ему ладошку понюхать.
Осторожно подношу ладонь к сетке. Бурый вздрагивает и пятится. Я — человек. Человек — это опасность.
— Это Вика, она хорошая, — говорит Эльвира, — Давай, малыш, покажем, что ты умеешь.
Эльвира заходит к Бурому в вольер, и он бежит ей навстречу. Она гладит его, чешет за ухом. А потом достаёт из кармана жилетки свои психологические открытки. Выбирает две. На одной нарисован накрытый к обеду стол, на другом — улица в уютном старом городе.
— Гулять, — медленно произносит Эльвира и показывает ему открытку со старым городом, — Или кушать? — открытка с накрытым столом.
Бурый уверенно тыкается носом в «кушать».
И получает в награду два кусочка собачьего лакомства.
— Это только начало! — хвастливо говорит Эльвира и возвращается к нам.
Кто-то спрашивает, можно ли прямо сейчас забрать вон ту серую собаку с белым пузом. Эльвира отвечает, что сразу нельзя. Нужно заполнить анкету и пройти собеседование.
— И здесь бюрократия! Так вы собак из приюта не пристроите! — отвечают ей.
— Пристраиваем именно так. Тем, кто оценил все риски и свои возможности. А не тем, кто сегодня пожалел собачку, а завтра выбросит на улицу! — резко отвечает Эльвира. — Потому что для кого-то это бесплатная игрушка. А приют уже вложился в каждую собаку! Прививки, стерилизация, корм! А некоторых лечить пришлось. Вы хоть представляете, сколько всё это стоит?
— Всё я представляю, я же не с Луны. Давайте, где там ваша анкета.
— У меня дома уже трое, плюс домочадцы. Больше взять не могу. Вам можно как-то помочь деньгами? — подходит к вольерам дама в вязаном платье
— О, да, пожертвования очень нужны, всегда! — отвечает Эльвира. — Возьмите нашу визитку, тут все координаты.
— Прямо тоже как-то помочь захотелось! — говорит Федя. — Бедные пёсели!
— Можете тоже оформить пожертвование, разовое или постоянное, — предлагает Эльвира.
— Мы же пока не зарабатываем, — напоминает Федя.
— Можно отказаться от чего-то ненужного. Например, от ежедневной порции чипсов.
— Я не ем чипсы каждый день! — возмущается Ли.
— Отказаться от чего-то можно, но это же копейки. — говорит Федя, — Например, у меня есть две подписки — «Кино плюс музыка» и «Просто кино». «Просто кино» я давно хочу отменить. Но там двести рублей с мелочью в месяц. Вы на эти деньги даже нормальный корм не купите.
— Ты же не один, — напоминает Эльвира, — Если весь ваш класс, сколько вас там, человек тридцать? Оформит пожертвование на 200 рублей в месяц. Ну-ка, у кого с математикой отлично?
— Получится шесть тысяч в месяц, — говорю я.
— А если вся школа подключится? А если не одна школа? — продолжает Эльвира. — Когда мы точно знаем, что от тебя, от него, от неё, от них каждый месяц будет приходить маленькое пожертвование, мы сможем планировать траты на приют.
— Я могу пить меньше вишнёвого сока, — говорю я, — А сэкономленное переводить на Бурого. Я ведь могу именно Бурому помогать?
— Вполне. Но вам нужно поговорить с родителями. Все пожертвования — только через совершеннолетних.
— А я… а мне не придумать ничего — расстраивается Ли.
— Вы ещё можете приезжать в приют и помогать, как волонтёры. Я именно так начала. Убирать, гулять с собаками. С тем же Бурым. Он знаете, как любит гулять? Так бы и носился весь день по площадке!
— Вот нет, — говорю я и делаю шаг назад, — Мне нравится Бурый. И я готова ради него отказаться от сока и даже части конфет. Но собачьи площадки — не моя история.
— Конечно, я понимаю. — соглашается Эльвира, — Всё это — только по велению души. Когда не можешь не делать. Будешь себя заставлять, потому что надо творить добро — быстро это всё возненавидишь. Но вдруг эта история зайдёт кому-то из ваших одноклассников?
Она действительно нашла себя в этой работе! Когда мы уходим, Федя твёрдо решает отказаться от дополнительной подписки, я — перейти на чай с бабушкиным дачным вареньем вместо сока, а Ли — вдохновить на волонтёрство старшего брата и его девушку. Потому что им нужно делать что-то вместе, и при этом не по хозяйству и не кино по вечерам смотреть.
Мы идём к дому пешком, говорим все втроём, и никак не можем наговориться. Пахнет солнцем и оттаявшей землёй, под ногами грязная жижа и снежная каша, обувь у меня промокла, ну и что. Мне в этот момент кажется, что я всё могу — не только помочь этим бедным собакам, но вообще всё. Хочется бежать по крышам домов и автомобилей, как супергерой, разбрасывая вокруг конфетти в виде улыбающихся смайлов.
Мы проходим две остановки, не замечая ничего вокруг, и тут звонит Федина мама.
— Сорян, меня ждёт дружище пылесос, — говорит он. — Вон десятка идёт, подъедем?
Даже в салоне автобуса №10 ощущение всемогущества меня не покидает. Прощаемся с Федей до понедельника, он бежит пылесосить, а Ли провожает меня до дома и привычно зачищает местность. Хоть я и поумилялась на мопсов и шпицев, хот и познакомилась с Бурым, но собака соседки с седьмого этажа по-прежнему входит в мой личный список опасностей.
Дома я всё ещё супергероична. И тоже берусь за пылесос, чтоб быть как Федя.
И пока привожу в порядок ковёр в гостиной, вспоминаю его фразу, которой не придала значения в тот момент: «А если тебе будет надо исчезнуть — ну, подождём.»
Он как-то догадался о моих полётах в прошлое? Или что — Ли рассказала? Когда? Они встречались где-то без меня, вдвоём? И поэтому она позвала его с нами?
Я уже не супервсемогущая, а просто суперникакая. Сажусь на пол рядом с пылесосом. Глажу его не слишком чистый бок.
Надо позвонить кому-то из них и выяснить. Просто задать вопрос.
Но Федя умеет здорово врать. И Ли у него быстро научилась.
Глава 29 Время суперчелленджей

Воскресенье не помню — кажется, слушала музыку, лежала на диване. Обычное состояние. Знакомое. Всё плохо, а я — ещё хуже. Ощущение полёта, может, и приятнее, но выглядит подозрительно. А вдруг радость закончится и снова будет всё плохо? Ну вот, всё плохо опять. Можно не волноваться.
В понедельник утром я полна решимости. Надо узнать всё прямо сейчас. Нарочно долго стою перед зеркалом в школьном вестибюле, якобы, мне волосы никак не заколоть. Сама слежу за отражением входной двери. Вот и Федя. Он зевает, не выспался. Да я вообще не спала, и что?
Подхожу к нему, подталкиваю к нише в стене, чтоб нам не выяснять отношения на проходе и, не дав опомниться, задаю главный вопрос тысячелетия:
— Когда мы шли на выставку собак, ты сказал: «А если тебе будет надо исчезнуть — ну, подождём». Что ты имел в виду?
— Что мы… что я тебя подожду. Мне норм, если тебе надо побыть одной, можешь ничего не объяснять.
— Что — не объяснять?
— А-а-а, ёлки. Когда пытался поддержать, но что-то пошло не так, — Федя прижимает к щекам ладони, разевает рот, выпячивая вперёд нижнюю челюсть. Наверное, хочет изобразить того человечка с картины «Крик», но получается французский бульдог. Так мило. И всё-таки.
— И что же пошло не так? — не отступаю я.
— Не дави на меня, ОК? Ты боишься собак. И сваливаешь при малейшей опасности…
Федя задумывается, как бы ему продолжить эту опасную фразу и не огрести.
Очень хочется испепелить его на месте! Собак я боюсь, ага. А он прямо смелый такой. Но Федя попросил не давить, и я на него не давлю. Не давлю из последних сил! Кулаки сжала, воздуху в рот набрала — не девочка, а статуя «Полное спокойствие».
Федя перестаёт изображать бульдога, убирает руки от лица и находит подходящие слова:
— Хотел сказать ещё тогда. Если тебя напугает собака — ты исчезай, не парься. Можешь даже не предупреждать. Я подожду. Это ведь не потому, что я тебя бешу. Или бешу?
Он вглядывается мне в лицо, будто пытается прочесть в глазах ответ. Камон, Вика, тебя никто не называл трусихой. Тебе пытаются объяснить, что бояться — это вроде как нормально.
— Или я что-то неправильно понял? — спрашивает Федя и прячет подбородок в воротник своей новой куртки.
Я хочу ему верить. Хочу и буду! И плевать.
— Ты меня не бесишь. — говорю я и прячу руки в рукава кофты, как в муфту. Щиплю себя за локти. Ну, такой себе ответ. Я бы обиделась. Но Федя не обижается, не давит на меня, ждёт, что я скажу дальше.
Нужно что-то такое… не в лоб, но ясно и чётко. Например, так:
— Если я исчезну — жди меня всегда!
Я что, произнесла это вслух? Он смеяться сейчас будет!
Но Федя не смеётся.
— Договорились, — выдыхает он, — Дай пять.
А правда, чего смешного. Я высвобождаю из рукавов кисти рук.
«Хлоп!» — с ударом ладони о ладонь лопается кокон напряжения, в котором мы всё это время находились. Вокруг — обычный шум школьного вестибюля.
— Мне бы переодеться, — напоминает Федя.
Точно, он же по моей милости потеет в куртке рядом с батареей!
— На движ идёшь сегодня? — спрашиваю я.
— Обязательно! — отвечает он.
— See you later!
Федя наконец-то идёт в гардероб, а я несусь к лестнице. Я снова всесильная и суперклассная. Бегу на урок, перепрыгивая через две ступеньки. Федя всё понял правильно, даже не пришлось рассказывать ему о полётах в прошлое. Но теперь уж я обязательно расскажу. Теперь будет легче.
Сажусь за парту рядом с Ли. И не стыдно мне было её подозревать неизвестно в чём?
Нет, стыдно — это бабушкино слово. Зря я её подозревала — вот так правильно.
— Объявляю суперчеллендж, — говорю я ей на перемене, — Даю себе две недели на то, чтобы рассказать Феде о полётах в Чёрную дыру.
— Папа советует не устанавливать строгие временные рамки. Просто скажи себе: как только подвернётся удобный случай, я ему расскажу.
Ну конечно, её папа всех мудрей. Совет, впрочем, дельный.
— Я тоже объявляю суперчеллендж, — говорит Ли, — Сегодня иду на движ, не пропускаю ни одного клипа. Двигаюсь, как могу. Задача — ни разу не присесть.
— Опять преодоление себя? — с сомнением спрашиваю я. — Идти навстречу своим страхам и прочая туфта? Ты-то сама чего хочешь?
— Пойти на движ. Быть со всеми. Я ведь не боюсь двигаться. Просто не умею лучше всех. Но может мне лучше всех и не надо?
— На движе — точно! У нас там философия расслабона — повторяю я фразу, которую подслушала у девятиклассников с дурацкими музыкальными вкусами.
В актовый зал мы приходим пораньше, чтобы забить лучшие места в последнем ряду. Ли всё же немного стесняется. Подтягивается народ. С Ли здороваются, как будто она каждый день здесь бывает.
Приходят Денис и Ксюша, вдвоём, за ручку. Все одноклассники Дениса говорят «ооо!» и «ауч!» — завидуют, короче.
Светлана Владимировна запускает первый клип: это смешная нарезка из разных видео.
Прибегает Федя с переноской. Оставляет Друга у дальней стены и встаёт рядом со мной.
— Я не пропустил «Белила»? — спрашивает он.
— Его пока не было.
«Белила», он же — «Beliver!» — наш новый хит, клип, без которого уже недели две не обходится ни один движ.
— А теперь по многочисленным просьбам — «Белила»! — объявляет Светлана Владимировна. И мы орём вразнобой «Даааа!» «Давай!» «Белила лучший!» — и прочее в таком же духе. Орать перед началом любимой песни так же здорово, как двигаться под музыку.
В этот волшебный час, с четырёх до пяти, наш скучный актовый зал превращается в место, где можно не казаться лучше, чем ты есть, и никому ничего доказывать. Шаг левой ногой, взмах правой рукой. Какая же я всё-таки классная! Поворачиваюсь на пятке. И замечаю Голубоглазого.
Он стоит в дверях и неуверенно, как мне кажется, глядит на всех нас. А потом — делает несколько шагов и несмело, как мне опять же кажется, присоединяется к остальным.
Ой, ну вы посмотрите только! Бывший кумир пришел, чтобы быть одним из нас! А как же тренировки на площадке за школой? Неужели их отменили из-за того, что часть зрителей выбрала движ?
И тут в зал, один за другим, заходят ещё пятеро старшеклассников — тех самых, недоступных красавцев с площадки за школой. Не хватает только качка — вот уж кто ни на что не променяет свои подтягивания!
По актовому залу прокатывается волна — бывшие фанатки нервничают и начинают шагать не с той ноги. Они оступаются и меняются местами. Кому-то хочется быть рядом с полубогическими спортсменами. Кому-то — оказаться от них как можно дальше. В нашем последнем ряду становится тесновато, но я здесь для того, чтобы поддержать Ли. А у Ли — свой личный челлендж. И никто нам не помешает.
Красавцы-старшеклассники двигаются синхронно, шагают в ногу. Незаметно они перемещаются в первый ряд. Вижу, как наши парни пытаются поднажать. Но сравнение не в их пользу.
А потом в зал заходит девушка одного из спортсменов и робко просит поставить видео, которое она выбрала. Тот, кто пришел в первый раз, может предложить видео. Мы так решили в самом начале. Чтоб новеньких поддержать. Поддержали, чо уж тут.
На видео — совершенно чумовой и очень продвинутый танец.
Красавцы в первом ряду идеально двигаются, попадая в каждое движение. Мы же лажаем по страшному. И от сознания собственной убогости лажаем ещё сильнее. И снова чувствуем себя вторым сортом. Есть только сцена и зрительный зал. На сцене — они. А мы — сзади, мы — снова массовка.
Клип заканчивается и появляется следующая старшеклассница. И тоже предлагает видео.
На этот раз движения ещё сложнее, требуют ещё большей подготовленности. Вижу, как наши сливаются, отступают, садятся на сдвинутые к дальней стене стулья. Но Ксюша с Денисом ещё пытаются повторять всё, что могут. И мы с Федей не уходим — поддерживаем Ли.
После второго видео появляется третья старшеклассница. А за ней — четвёртая.
И вот уже сдались мы с Федей. Ксюша с Денисом, обнявшись, отошли к дальнему окну. Только Ли отрабатывает свой личный челлендж.
Последней появляется девушка Голубоглазого (также известная как «бесполезное тело»).
Чтобы добить нас окончательно, спортсмены и их подруги разбиваются на пары.
— Девочка, ты тоже отдохни, — взглянув на Ли через плечо, говорит «бесполезное тело», — Танцы — это вообще не твоё.
Ли не двигается с места.
— Это парный танец, чучелко, — не то с жалостью, не то с презрением поясняет Голубоглазый.
Мы все стоим или сидим, кто где, как загипнотизированные. И тут Денис словно разрывает колдовскую сеть, подходит к Ли и раскланивается, как в кино. Ли приседает перед ним в киношном реверансе.
— Всё, нас двое! — объявляет Денис, — Формальности соблюдены.
Звучит что-то латиноамериканское. Красивые пары мчатся по кругу. Денис и Ли оказываются в центре актового зала. Адового зала. Они почти не касаются друг друга и, конечно, не пытаются повторять сложные движения. Денис вообще откровенно паясничает и корчит рожи. Из-за этого прекрасный танец старшеклассников выглядит не настолько круто, как им хотелось бы.
Красавцы и красавицы злятся, пихают Дениса локтями, как бы случайно наступают ему на ноги, но он не сдаётся.
Ксюша стоит у окна, смотрит только на Дениса и держит два больших пальца вверх.
Я вскакиваю с места и ору: «Ли лучшая!» Не знаю, нужна ли моей подруге поддержка. Но лишней она не будет. И пусть эти выползни со спортплощадки не думают, будто кому-то тут понравилась их отрепетированная акробатика.
Танец заканчивается. Светлана Владимировна с облегчением выводит на экран простой челлендж из нашей группы, но перед ней вырастает Голубоглазый.
— Я ведь сегодня тоже новенький, правда? И могу предложить своё видео? — невинно спрашивает он. Само очарование! Такому просто невозможно отказать!
И снова — парный танец. Немного даже откровенный.
Первой не выдерживает Варя, за ней подхватывается её подруги. Они идут к выходу, лавируя между бесстыжими парами. Поднимаются со стульев одноклассники Дениса. Уходят мои одноклассницы — наша бывшая команда супердевочек.
Последними мы с Федей и Ксюшей силой выводим из зала Дениса и Ли.
— Это мой движ! Мой подарок любимой девушке! — голосит утаскиваемый Федей Денис.
— Ты был круче их всех! — говорит ему Ксюша, — А Ли вообще огнище.
Все наши стоят в коридоре рядом с актовым залом и не расходятся.
— Ты отлично придумала — импровизировать под музыку! В следующий раз надо тоже попробовать! — окружает Ли наша бывшая команда супердевочек.
Это напоминает операцию «Поддержка» — как тогда, в первом классе. Ли признаётся, что импровизировала потому, что не успевает повторить все движения.
— Теперь мы все будем импровизировать, — напоминает Варя, — Если эти будут приходить со своими номерами.
— А мы им больше не разрешим, — говорит Денис, — Сегодня они взломали систему. Делали всё по правилам. Новенькие же, типа. А в следующий раз пусть как все, предлагают клипы в группе. А мы их лайкать не будем.
— Трудно, что ли, новенького найти? — усмехается Варя, — Берёшь первоклассника, показываешь ему кулак или обещаешь пачку чипсов, вручаешь флешку, впихиваешь в зал. Всё, формально новенький пришел, видео предложил. А дальше — они танцуют, мы — любуемся.
— Запретим им приходить! — хорохорится Денис.
— Этого они и добиваются, — невесело усмехается Варя, — Чтоб всё повторилось. Как там, на площадке. Тебе — можно, тебе — нельзя. Не заметим, как нельзя будет нам с вами, а они будут отплясывать в самом центре.
Смолкает музыка. Из зала, обнимая друг друга за плечи и талии, выходят герои танцпола. Они легко скользят мимо, не обращая внимания на нас, унылых неудачников. Я провожаю их взглядом и замечаю то, что бросалось в глаза с самого начала.
— Насколько же они лучше нас? — тихо говорит кто-то у меня за спиной.
Резко оборачиваюсь и отвечаю — этому кому-то и всем разом:
— Они не лучше! Просто подготовились. Мы одеты удобно и просто, а они нарядились, накрасились, причёски сделали. Всё очень продуманно и даже в одной цветовой гамме. Поэтому они начали выделяться, едва вошли!
— Интересно, долго они репетировали?— говорит Ксюша, — Неужели ради того, чтобы мы сели и заплакали, они тратили время, где-то все вместе тренировались, потом — подбирали, а может и покупали одежду?
— И оно окупилось! — вздыхает Варя, — Мы тут обтекаем, а они захватили зал и хохочут над нами!
— Так пойдёмте обратно. Зал свободен! — восклицает Денис. И они с Ксюшей под руку, как король с королевой, первыми вплывают в открытую дверь.
Светлана Владимировна делает вид, что ничего особенного не случилось и выводит на экран самое залайканное видео недели.
— Всё забыли и продолжаем! — говорит она. Знакомая музыка наполняет помещение.
У нас осталось совсем немного времени, но двигаться не хочется. Только Ли продолжает свой челлендж — одна, в центре танцпола, и она сегодня — настоящая звезда!
Начинают подгребать люди с чуждыми нам музыкальными вкусами.
— Пришли и всё испортили своими танцами! Просто всё! — втолковывает им Варя.
— Как пришли — так и ушли, — говорит один из девятиклассников, — Вообще не вижу проблемы.
А я вот вижу. И остальные — тоже.
Мы так здорово, так по-честному всё придумали и сделали. Но теперь каждый день — или раз в неделю, или когда им захочется — короли спортплощадки смогут приходить на движ и показывать нам, чьё место на танцполе, а чьё — в зрительном зале. Мы никогда больше не будем лёгкими, волшебными и свободными, как раньше, ведь дверь в любую минуту может открыться, и появятся они.
Такое ожидание — сродни моему ожиданию встречи с собакой. Не каждый день это происходит, и далеко не каждую неделю. Но внутренне я всегда готова к полёту в прошлое.
— Ребята, — подаёт голос Светлана Владимировна, — Вижу, вы расстроены. Может быть тогда на сегодня…
— А почему, кстати, вы их не выгнали? — перебивает её Варя.
— Потому что они не нарушили правила. Зашли, как и все. Двигались, как и все. Ведь суть нашего движа как раз в том, что сюда может приходить каждый!
— А как же психологические приёмчики? — удивляется Денис, — Вы же психолог, должны это уметь. Взяли бы и применили!
— Психолог умеет понимать людей и помогает им в трудных жизненных ситуациях. Подчиняет своей воле — манипулятор, — отвечает Светлана Владимировна.
Наше время истекло. Люди с инопланетянскими музыкальными вкусами подходят со своими флешками к ноутбуку.
— Что тут у вас было — не знаю, — говорит Светлане Владимировне один девятиклассник, — Нам нравится, что вы делаете. Вы продолжайте, ни на кого не обращайте внимания.
Один за другим мы выходим из актового зала. Закрывается тяжелая дверь. Звучит «музыка со смыслом».
— Мы должны что-то придумать! — восклицает Денис. Он подавлен, как и все остальные, но не хочет, чтобы мы разошлись вот так, с ощущением проигрыша.
— А давайте тоже что-нибудь отрепетируем! — оживляется Варя, — Они придут со своим, мы — со своим. И неизвестно, кто лучше!
— Не, это тупо. Оно нам надо — с ними соревноваться? Я не собираюсь ничего разучивать, — слышатся голоса.
— Давайте просто добавим в правила, что с заранее отрепетированными номерами приходить нельзя, — предлагает Федя.
— А как ты докажешь, что они репетировали? Они придут и скажут, что просто умеют хорошо двигаться, а мы все — буратины на шарнирах, — грустно говорит Варя, — Вот если бы знать, где у них база и веб-камеру там поставить…
— Ты вообще за них или за нас? — возмущается Денис.
— Я за нас. Просто очень хорошо знаю этих…
— Тихо, они рядом! — шепчет кто-то.
Мимо, обдавая нас ароматами дорогой парфюмерии, проносятся красавцы и красавицы. Они не ушли сразу на площадку за школой, а, видимо, притаились за углом, в другом конце коридора, и собираются нанести ещё один удар. Двух красавиц заменили свежими: Голубоглазому и его бойз-бэнду нужны новенькие, чтоб предлагать клипы. Похоже, спортсменам не понадобится шантажировать первоклассников чипсами. Предложи любой фанатке из тех, что ещё не засветилась на движе, танец с её кумиром — вот и новенькая.
Дверь актового зала открывается, и вся школа слышит густой рэп на басовых тонах. Дверь закрывается, рэп гудит тише. Вскоре его сменяет гудение в другой тональности. И не заглядывая, можно догадаться, что там происходит.
— А прикиньте, — вдруг говорит Ли, — Они в следующий раз придут, а мы сразу выйдем.
— Мы выйдем, а им только того и надо, — прищуривается Денис. — Скажут: отлично, выгнали мелких, теперь зажигаем.
— Ничего не отлично! — горячится Ли, — Им это как раз не понравится. И на площадке, и сейчас, они всё делают ради внимания. Для зрителей. Не для себя. Им не нужен движ, они просто хотят всё нам испортить. Чтоб зрители вернулись на площадку! И вот представляете, они репетируют движения вместо того, чтоб заниматься своими делами. Тратят время. Приходят очаровывать зрителей, а зрители от них убегают.
— Но если мы убежим, то движ для нас закончится — замечает Варя. — Они всё испортят и выиграют.
— Им надоест выделываться без зрителей. Они уйдут — мы вернёмся и продолжим! — не сдаётся Ли. — Говорю же, без зрителей они — никто!
Дверь актового зала вновь распахивается. Весело переговариваясь, звёздные старшеклассники вышагивают в сторону лестницы. Они довольны произведённым эффектом и уходят. Вернутся — кто знает, когда? Завтра, через неделю. Но мы будем готовы. И предупредим остальных.
Всей толпой выходим из школы, обсуждая по дороге стратегию по спасению движа. Сворачиваем за угол, проходим мимо площадки. На турнике подтягивается качок, выполняя свою обычную программу. Его девушка поставила ногу на ступеньку шведской стенки и делает растяжку. И зрители им не нужны.
Через неделю короли и королевы танцпола возвращаются с новой программой. А за новенького у них знаете кто? Альбина, дочка Светланы Владимировны. Из нашей школы её перевели в гимназию, но магнитный пропуск не забрали, вот она и просочилась вместе со всеми. Наверное, гимназистами манипулировать не получилось, а у нас в старших классах ещё остались дурачки.
С невинной улыбкой Альбина подходит к ноутбуку и протягивает флэшку Светлане Владимировне со словами:
— Делаем, как мы запланировали?
Типа, она тут не при чём, всю эту историю с танцами замутила её мама.
— Альбина, котик, — усталым, но спокойным голосом говорит Светлана Владимировна, — Даже если я провожу много времени с другими детьми, я всё равно люблю тебя больше всех. Тут на диске три видео, какое ставить?
— Первое, — отвечает Альбина.
Старшеклассники разбиваются на пары. Альбина встаёт у стеночки, скрестив на груди руки. Включается запись. Но вместо музыки и танцев мы слышим и видим что-то размытое и странное.
Светлана Владимировна прерывает воспроизведение.
— Ошиблась, это был компромат, — ухмыляется Альбина, — Значит, второе. Или третье?
Спортсмены и их девушки, отталкивая друг друга и сминая отутюженные костюмы, бегут к ноутбуку. Да, второе. Точно второе. А первое и третье давайте сразу удалим.
Альбина довольна. Танцующие спортсмены плюнули на нас с высокой горки, а она нашла горку повыше и плюнула с неё на спортсменов. Сами виноваты, не надо было доверять такому фрику… Бабушка, кыш из моей головы! Бедные спортсменчики! Сейчас мы добавим им боли.
Начинается тщательно подготовленный и отрепетированный танец. Нам полагается забыть про все накладки, стоять в сторонке и восхищаться. Но вместо этого мы в ужасе удираем, зажимая носы (это Денис предложил). Даже Светлана Владимировна выходит вместе с нами, хотя она должна следить за школьным оборудованием и вверенными ей учениками. Короли спортплощадки зажигают в пустом актовом зале, нам слышно, что они ставят видео на повтор, снова и снова, в надежде хоть на одного, запоздавшего, зрителя. Но все опоздавшие в курсе, как надо действовать. Федя достаёт телефон и включает детсадовскую разминку про самолёт. И мы, прямо в коридоре, начинаем топать, хлопать и размахивать руками.
Гастроли спортсменов (без Альбины, с тремя новыми девушками) повторяются ещё через неделю. Но нам совсем не сложно покинуть актовый зал, чтобы им не мешать. Варя заранее принесла сильные колонки, мы втыкаем их в телефон, и «Beliver!» заглушает звуки танго, доносящиеся из актового зала.
Звёздные звёзды выкатываются в коридор, не скрывая недовольства. Нам их не жалко. Пусть приходят по-честному, без подготовки, или возвращаются на площадку за школой. Где ими смогут восхищаться случайные прохожие и самые верные фанатки.

Глава 30. Где наше племя?

Во время прогулок с Другом мы с Федей всегда меняемся телефонами. Если я улечу в Чёрную дыру — заодно и проверим, где она находится. Его мама получит уведомление, что сын (то есть, его аппарат) вышел за границы разрешенной зоны, и решит с этим разобраться. Домчится на попутках до Чёрной дыры. Защёлкнет на Генрихе железный намордник, стащит меня за руку с пня, и со словами «Кто тебе разрешил уходить так далеко от дома?», через пространство и время, телепортирует домой.
Но у Феди скоро день рождения. Это значит, что мама больше не сможет официально отслеживать через гугл-аккаунт его перемещения. Ничего. Мы придумаем другие способы изучить мои путешествия во времени. Так-то в Чёрную дыру я не спешу. И если она останется неисследованной — переживать не стану.
На день рождения я подарю Феде суперумную колонку. Заказала в том же интернет-магазине, что и Тардис. Но на этот раз попросила дедушку съездить со мной.
Дедушка откликнулся с большой охотой. С тех пор, как отец поселился в их квартире, дедушка всё чаще и чаще приезжает к нам — хоть на часок. Пьёт кофе из нашего космического автомата, привозит капсулы с новыми сортами.
И когда дедушка пьёт с нами кофе и ездит на машине — ничего другого он не пьёт.
Сегодня я пропускаю движ. С ним полный порядок, звёзды спортивной площадки больше нас не достают. Во время последнего набега они очень зря заменили дублёршей девушку Голубоглазого, которая ставила им все танцы. Подумали — прокатит. Решили — Голубоглазый потом сделает моську, пришлёт картинку с милым котиком, который держит в лапках плакат с надписью «Прости…» и всё будет как раньше. Но бывшая девушка Голубоглазого — её, кстати, Аня зовут, а не «бесполезное тело», «королева пружинки-осьминожки» или как-то ещё — рассердилась всерьёз. Теперь по вторникам и четвергам она ведёт в спортзале клуб спортивного танца. Для всех.
Ли зовёт меня сходить туда, попробовать, но у каждой из нас столько планов, что всё не успеть. Ли даже на движ не всегда находит время. Сегодня, например, у неё курсы испанского. В испанском она реально делает успехи, с английским не сравнить. Её родители даже подумывают сменить репетитора по английскому: вдруг с их дочкой надо разговаривать на интересные темы, как испанская маэстра, а не ругать её и запугивать, как инквизиторша? Кстати, старший брат Ли, который заварил всю эту языковую кашу, очень быстро слился. Ему теперь некогда: вместе с девушкой они выгуливают собак в приюте, где работает Эльвира.
Федя тоже не придёт сегодня на движ. Они с мамой принимают экзамен у хозяйки невоспитанной овчарки. Помните собаку, которая порвала Федину куртку? Так вот, она прошла первый этап обучения у собачьего психолога. Хозяйка считает, что на этом всё, хватит. Но без разрешения Фединой мамы занятия бросить боится.
Моя мама, конечно, до таких высот ещё не доросла. Но сегодня после окончания рабочего дня она идёт на выставку цветов фотографировать кактусы (чисто для души), а отчёт будет писать её начальник, которому за это деньги платят.
Под бодрую песню, несущуюся из магнитолы, мы с дедулей подъезжаем к знакомой проходной. Дедушка заходит в будку охранника и просит открыть шлагбаум. Въезжает на территорию, оставляет меня в машине и выходит. Собаки, отдыхающие у забора, по очереди поднимают головы. Дедушка усмиряет их одним взглядом. Но стоит двери пункта выдачи закрыться за ним — и стая, как одна большая собака, медленно потягиваясь, поднимается на ноги.
Я в домике — меня защищают стены из металла. И всё же я чувствую напряжение, когда собаки начинают окружать автомобиль. Что им от меня надо? Почему дедушки нет так долго? Может, позвонить ему? А если дедушка откроет дверь автомобиля, и кто-то из собак пролезет внутрь? Они что, так и будут стоять и смотреть?
А они стоят и смотрят. Не бросаются на стёкла, даже не лают. Просто стоят. Как будто следят, чтоб я не сделала им ничего плохого: мало ли, вдруг я сейчас включу двигатель, перелезу на место водителя, начну носиться по двору и всех давить?
Они боятся меня, что ли? Разве инстинкты им не подсказывают, что я сама в ужасе от встречи со стаей бездомных собак?
Да ничего я вам не сделаю, расходитесь. Хотя — стоп? Кое на что я всё же способна. Достаю телефон, через стекло фотографирую тех, кто подошел поближе. И вместе с геотэгом отправляю фото Эльвире (её телефон у меня сохранён, потому что мне пришлось с ней консультироваться, когда мы с мамой с первого раза не смогли оформить пожертвование).
Может быть, волонтёры приедут, найдут всем этим животным хозяев или хотя бы заберут их с собой? И людям вроде меня будет не страшно здесь ходить. И дворняги из стаи перестанут ждать подлости от посетителей интернет-магазина.
Конечно, я поступаю по-детски. Сама ни на что не способна и надеюсь, что придёт супергерой и решит все проблемы, а я только похлопаю в ладоши. Но какое же это счастье — знать, что супергерои (Эльвира и другие работники приюта) — есть! И они (теоретически) могут решить именно эти проблемы.
«Принято. Как только появится свободная машина — займёмся этой точкой» — приходит ответ от супергероя.
«Машина моего дедушки подойдёт? — спрашиваю я, — Она скоро освободится»
«Может и подойдёт. Скинь его контакты.»
Я копирую телефон деда и уже почти отправляю его Эльвире, но в последний момент отдёргиваю руку. Надо вообще-то спросить, захочет он возить собак или нет? Да где же ты, дед?
Наконец он выходит из интернет-магазина с колонкой в руках. Собаки почтительно перед ним расступаются. Он наклоняется и чешет за ухом самого смелого пса и что-то говорит ему, ласково улыбаясь.
— Всё проверил, сейчас съездим, поставим печать на гарантийный талон. — говорит мой классный дедуля, садясь в машину.
Оказалось, что в пункте выдачи не нашлось печати, что очень возмутило дедушку. «Ищите где хотите, я без гарантии не уеду!» И вот теперь придётся ехать в главный офис, чтобы там, в бухгалтерии, нам всё-таки шлёпнули эту печать.
— Потому что всё должно быть серьёзно, а не тяп-ляп! — поясняет дед и запускает двигатель.
Отвезти собак в приют он соглашается с удивительной лёгкостью.
— Всё дело, чем дома сидеть, штаны протирать. Может, одного барбоса себе заберу. Будем с ним гулять. А как потеплеет — уедем на дачу. Поставлю там печь, утеплю стены, а отец твой с бабкой пусть живут, как хотят.
Мне стыдно перед дедушкой: ведь из-за нас, из-за меня, отец вернулся к ним и пытается устанавливать свои порядки, а бабушка его поддерживает. Но дед отвечает, что ему самому теперь стыдно, что он не занимался воспитанием сына вообще никак. А раньше думал, что ловко устроился, переложив все заботы на бабушку. Вот она и воспитала сыночка — для себя.
Когда мы с подарком и печатью на гарантийном талоне подъезжаем к дому, заходящее солнце ярко светит в лобовое стекло и всё вокруг становится красно-оранжевым. Словно кто-то выбрал для этого вечера супер-романтический фильтр.
Дед паркуется там, где раньше стояла машина отца. Это место так никто и не решается занять, как будто соседи ждут, что хозяин вот-вот вернётся.
Дома дедушка заваривает себе кофе по особому рецепту.
— Ничего вам не надо починить? — спрашивает он. — Вспоминай. Инструмент у меня на всякий случай в багажнике.
У деда в багажнике найдётся всё. Кажется, скажи я ему — «Завтра нам в школу надо привести живого гиппопотама или хотя бы аллигатора», и он ответит — «У меня в багажнике сидят оба, выбирай любого».
— И почему отец не такой, как ты? Нам с ним было бы легче! — вырывается у меня.
— Ему со мной тоже было нелегко, поверь, — говорит дед, — В нашем роду детям вообще не везёт с отцами. Да и женам с мужьями — тоже. Твоя мама молодец, не стала терпеть эти выходки. Очень за неё рад.
— А если бы бабушка от тебя ушла, ты тоже был бы за неё рад?
— Ха, она бы ни за что не ушла. Стыдно перед людьми! Даже если бы я дрался и ломал мебель. Ведь моя мама не ушла, оправдывала отца до конца жизни. Жила и терпела, хоть я и звал её к себе. Будь я понастойчивее, увёз бы её, хоть силой. Может, тогда бы и приступы мои прекратились.
— Приступы лечит врач, — говорю я.
— С таким к врачу не пойдёшь. Сразу в дурдом упрячут. Представь, что ты взрослый человек, уважаемый специалист. Но как вспомнишь один случай из детства…
— Ты вспоминаешь случай из детства и снова туда возвращаешься?— тихо спрашиваю я.
— Только всё по-настоящему. Это не как альбом с фотографиями листать. Мне семь. Я сижу, скрючившись, в нижнем отделении буфета, тихо сижу. Мать меня там запирала, а ключ убирала под половицу, чтоб отец не нашел. Я должен был прятаться, пока отец не устанет или не заснёт. Тогда она меня потихоньку выпускала. И я сидел, слышал, как он кричит на мать, бьёт её, ищет меня, чтобы «выдрать, как Сидорову козу». И ничего не мог сделать, даже если бы захотел. Но в тот день я не выдержал, мальчишка же. Закричал: «Не трогай её!». И отец понял, где меня искать. Ключ мама ему не отдала, так он выломал дверцу буфета, налетел на меня, избил. С того дня в буфете мне было уже не спрятаться. Но отец больше меня не бил, так, чтобы по-настоящему. Шлёпал походя, отвешивал подзатыльники — да. Но стоило ему разъяриться, и я… понимаешь, я снова как будто перепрыгивал в тот день, когда закричал из буфета и он меня нашел. Отец считал меня трусом. Он думал, что я где-то прячусь. Мама хвалила меня, просила никому не открывать мой тайник, даже ей. Рассказывала, что отец искал меня по всему дому и во дворе, и благодаря этому ей меньше доставалось. Она не знала, что каждый раз я не прятался где-то специально, а против своей воли попадал в тот момент, когда отец выломал дверцу буфета.
— Проваливался в прошлое! — подсказываю я.
— Проваливался в прошлое, — повторяет дед. Пробует фразу на вкус. — Я называю это «приступы». Когда в моём присутствии кого-то бьют или самого меня только собираются избить, я — щёлк — и снова буфете. Сижу, скрючившись в три погибели. Темно, пахнет мукой и древесиной. И ничего при этом не болит — ни поясница, ни ноги, ни внутренности. Тело как будто молодое, ещё новое. И впереди — целая жизнь. И тут я слышу удары. Кричу: «Не трогай её!» И тогда отец выламывает дверцу. Каждый раз он избивает меня по-настоящему. Но вот приступ заканчивается, и на моём теле ни синяка, ни царапины. Оно снова больное и старое. И сердце сильно-сильно стучит.
Когда я подрос, захотел вернуть отцу всё, что получила от него мать, но не смог. Замахнулся раз — и я снова маленький. Приступ не позволил мне его ударить, так же, как не позволял ему бить меня.
Как это отрезвляет!
Только что ты был сильный молодой парень, готовый за справедливость бить мужика в возрасте, своего отца. И вот ты снова ребёнок. И этот мужик сам тебя избивает.
Помнишь, ты спрашивала, бил ли я сына? Теперь ты понимаешь — нет, не бил. Просто не успел бы. Чуть всерьёз замахнёшься — приступ. Я ведь не сразу поверил. Проверял на своём отце ещё раза три или четыре, прежде чем отступился.
Из-за этих проклятых приступов я ни разу не смог защитить мать. Позорище! Как у меня за спиной шептались кумушки! Да я вообще никого не мог защитить! Я не боялся отца, но эти приступы… Когда приступ заканчивался и я возвращался, отец чаще всего уже спал. «Ничего, — говорила мама, — Ничего, я потерплю. Привыкла».
Сколько раз в том буфете я пытался заткнуть себе рот — рукавом, коленом, кулаком — всё впустую. Язык себе откусить пытался, но челюсти словно немели. А потом, в один и тот же момент меня как будто что-то толкает, и я кричу. Снова и снова. И всё повторяется.
Не закричи я тогда — всё пошло бы по-иному. Я бы вырос и дал отцу сдачи. Я бы так крепко его отлупил, что он бы…
Дед ставит чашку на стол, прижимает руку к груди и начинает часто дышать.
— Всё, хватит вспоминать, а то сейчас туда улетишь! — говорю ему я.
— А ты…— глубокий вдох, — Откуда знаешь?
— У меня такие же приступы. Из-за собак. Если на меня бежит собака, я проваливаюсь в тот день, когда на меня натравили Генриха. А дальше как у тебя: пытаюсь что-то исправить, но всё двигается по одному и тому же сценарию. Максимум удаётся посмотреть по сторонам. Я ведь не вспомнила, что отец залез на дерево, а случайно это заметила, когда снова оказалась в прошлом.
— Только это нам и остаётся — смотреть по сторонам, — соглашается дед, — Мать всегда рассказывала, что отец напивался с получки и бил нас. Мол, это не он виноват, это всё окружение и алкоголь. Но я-то знаю, как пахнет алкоголь. И один раз, когда я снова вернулся в тот день, уже взрослым — принюхался. Отец был абсолютно трезвый. Он прекрасно осознавал, что бьёт беспомощного семилетнего ребёнка, а не чертей по комнате гоняет. Да, бывало, он и с пьяных глаз куролесил. Но причина — в нём самом. И в безнаказанности.
Дед резко отодвигает опустевшую чашку, встаёт и подходит к кофемашине, чтобы сделать себе ещё кофе.
— Главное, что я понял за эти годы. — продолжает он, нажимая на кнопки, — Это всё в голове и давно прошло. Приступы только выглядят реально, но вреда в них нет. Они заканчиваются, а ты продолжаешь жить.
— А когда ты возвращаешься из прошлого, то оказываешься там же, откуда улетел или немного в другом месте? — спрашиваю я, — Я потому что всегда приземляюсь чуть в стороне.
— Это самое непонятное, — говорит дед, — Может быть, во время приступа мы ничего не помним и пытаемся убежать от опасности? Перемещаемся бессознательно.
— А мне всё же кажется, что мы в этот момент полностью исчезаем из настоящего и оказываемся там, в прошлом. — говорю я, — Иначе твой отец хотя бы раз нашел тебя и догнал.
— Тоже верно. Но как же я намучился с этим! Приходилось придумывать, почему я исчез. Не всегда же я был один. Часто — с твоей бабушкой. Она не спускала с меня глаз с того момента, как решила, что я стану её мужем.
Один раз я не смог защитить её от агрессивной соседки по купе.
Я бы мог, но не смог — просто исчез. Словно в воздухе растворился — её слова.
Какой был позор! И как она радовалась, что это случилось в поезде, где нас никто не знает. Хотя ехали мы потом ещё сутки, и всё это время она людям в глаза смотреть стыдилась.
Мне пришлось выдумать историю с алкоголем, спрятанным в доме. Этим любое исчезновение можно объяснить. А потом я и правда стал припрятывать бутылку-другую. После приступа всегда очень хочется приложиться. Только не бери с меня пример. Пожалеешь, а уже не будет сил отказываться. Ни сил, ни желания. Выпивка как бы берёт взаймы всю твою радость, и без неё уже радости нет. А потом и с ней нет радости. И всё равно уже не остановиться. Так что придумай другую отговорку, почему ты исчезаешь.
— Мне и придумывать не надо. Я ведь исчезаю, когда вижу агрессивную собаку. И все думают, что я испугалась и спряталась. Но я ведь и правда пугаюсь. И прячусь так далеко в прошлое, где собака из настоящего меня точно не достанет.
— А помнишь, как я исчез, когда меня отправили с тобой гулять? — спрашивает дед.
— В рюмочной? Помню, — киваю я, — Так ты тогда в прошлое летал? И как тебя вообще со мной отпустили?
— Такая была ситуация. Твоим родителям надо было уехать, бабушка занималась по хозяйству, а нас с тобой отправила во двор, чтоб не мешались. Сначала всё было хорошо, я сидел на скамейке, ты каталась на качелях. А потом я решил пропустить рюмашку. От одной что будет? Я пообещал тебе мороженое, и мы пошли. Рюмашку там, стакан здесь. Потом оставил тебя за барной стойкой, отошел быстренько в туалет, но пока ждал своей очереди, рядом началась потасовка. Здоровенный бугай замахнулся на маленькую женщину. Они оба были куда пьянее меня. Сколько раз я так кидался на выручку, ничему меня жизнь не научила. Но чему тут учить? Бежишь на помощь или проходишь мимо, всё равно. Если при мне кого-то ударили или вот-вот ударят — приступ. В тот раз — то же самое. Когда вернулся, то даже забыл, что ты была со мной. Сходил в туалет и поплёлся к дому. Если бы ты знала, как мне было стыдно! И не объяснишь никому. Больше тебя со мной не оставляли. Может быть, если бы мы общались чаще, то догадались бы раньше, что это у нас семейное.
— Но мы всё равно догадались! — подбадриваю его я, — Теперь я всегда могу позвонить тебе и рассказать, что летала в прошлое. И ты поймёшь. А я пойму тебя. Можно даже ничего не рассказывать. Одно слово — «приступ». Или «полёт». И всё ясно.
— Прости за такую наследственность.
— Слушай, а если эта наследственность началась не с тебя? — вдруг осеняет меня, — Помнишь про изменчивость видов? Ты упомянул наследственность и я подумала… Что если эта особенность спасла жизнь кому-то из наших далёких первобытных предков? При встрече с саблезубым медведем он всякий раз улетал в прошлое, где такой же медведь не убил его совсем, а только ранил. И, вернувшись, он видел, что медведь ушел. А может, это было целое племя, которое ускользало от врагов в прошлое? Глядя на наших предков, люди сочинили сказку про шапку-невидимку. И про оборотней. Представь, ты человек из глубокого прошлого. Идёшь мимо леса и видишь — на опушке стоит твой сосед. И вдруг он исчезает! А на его месте — волк! Колдовство! Где было догадаться, что волк появился из леса, напугал нашего предка, и тот улетел в прошлое. Никакого колдовства, обычная мутация.
— Ты сама уже сказки сочиняешь! — смеётся дед.
— Это научная гипотеза! — возражаю я, — Полезные мутации ведь закрепляются. И передаются по наследству. У тех, кто с полезной мутацией, просто больше шансов выжить и оставить потомство. Заметь — и ты, и я, реагируем на опасность, а не на что-то хорошее. Просто сейчас, в нашем мире, опасностей меньше, чем в первобытные времена.
— А в этом что-то есть. — вдруг оживляется дед, — Однажды приступ спас мне жизнь. Я решил срезать дорогу через парк, ночью. Дорогу мне преградила компания. Я был один — за ними была сила. Когда главный на меня замахнулся — а в руке у него был выкидной нож — я исчез оттуда и превратился в ребёнка. Очухался на соседней аллее. Те ещё искали меня, но без азарта. Тогда я тихонечко вышел из парка и пошел домой улицей. Или вот ещё было…
Дед просит принести бумагу и ручку, чтобы ничего не упустить.
Он энергично выводит в чистой тетради строчку за строчкой, что-то перечёркивает, возвращается к написанному. А я потихоньку убираю со стола и начинаю мыть посуду. Когда неторопливо намыливаешь тарелку за тарелкой, в голову приходят неожиданные мысли.
А если нас больше двух? Вдруг в мире прямо сейчас живёт кто-то ещё с такой же мутацией? Из наших очень-очень дальних родственников, потомков того первобытного человека или племени?
Нашего племени. Им не с кем поговорить, никто вокруг их не понимает. Где оно, наше племя? Как его собрать?
Я знаю, что мы сделаем. Создадим группу, а может сразу и сайт. Клуб анонимных путешественников в прошлое. Я расскажу свою историю, просто скопирую из доксов «Дневник путешествий во времени». Деда попрошу перепечатать то, что он сейчас записывает. Мы подпишемся вымышленными именами, изменим узнаваемые реалии. Пусть со стороны это выглядит как фантастика или форумная ролёвка. Кто-то присоединиться, начнёт сочинять истории. А однажды на этот сайт или группу наткнётся человек из нашего племени. Удивится, что с кем-то тоже происходит подобное. И, может быть, расскажет свою историю. Ничего, что рядом с правдой будет много выдумки. Для маскировки это даже и хорошо. А уж мы отличим путешественников во времени от фантастов. Настоящие путешествия — никогда не в радость. Хотя рассказать о них можно много — вон, дедушка до сих пор записывает.
А ещё мы переведём свои истории на другие языки. На английский — с этим я как-нибудь справлюсь. И на испанский — поможет Ли, скоро она уже будет на уровне. А может среди тех, кто найдётся, будут ещё знатоки языков…
Наверное, раньше, в доисторические времена, когда всё племя жило рядом, каждый с рождения знал, что у него есть такая мутация. Может, в определённом возрасте детей племени даже нарочно подвергали опасности. Страшной, но не смертельной. А потом проверяли — кто умеет исчезать? Их-то и назначали охотниками и разведчиками. Ведь в случае чего они могли спастись, спрятаться в прошлое и не погибнуть. Открыть для племени новые угодья и вернуться невредимыми.
Надо подумать, какую пользу эта мутация способна принести в наши дни?
Например, мне. Если прошлое надёжно укроет меня от собачьих клыков, то я могу уцелеть в схватке с собакой-убийцей! А может и не только с собакой, но и любым диким животным. В детстве я всерьёз мечтала стать ветеринаром, но после того случая в лесу — какой уж из меня ветеринар. Но постойте — самый незаменимый! Я смогу лечить даже суперопасных собак, даже львов и тигров, а они ничего мне не сделают. Чуть клацнут зубами — и я уже лечу в прошлое. А потом возвращаюсь без единого укуса.
Получается, что у меня есть реальная суперспособность. Кто сказал, что супергероям от их способностей должно быть легко?
Дед откладывает ручку в сторону, покачивает головой, тянется к чашке с остывшим кофе.
— Возьмёшь меня с собой, когда повезёшь в приют тех собак? — спрашиваю я.

Голосования и комментарии

Все финалисты: Короткий список

Комментарии

  1. DariaPugina:

    Книга «Прочь из чёрной дыры» написана хорошим литературным языком, но я считаю, что сюжет слишком мрачный: девочку однажды укусила собака, и с тех пор каждый раз, когда она видит собак, она переносится обратно в этот день. Хуже всего то, что она не может там ничего изменить, и овчарка кусает её снова и снова. Конечно, после этого она опять возвращается в настоящее, но ужасно боится собак и пытается обходить их стороной, что не всегда получается. К тому же в семье её не понимают, а в школе у неё тоже не всё хорошо. От этого главной героине постоянно очень грустно и плохо, поэтому читать книгу не очень приятно. Ближе к концу ситуация в школе и в семье налаживается, а потом она уже даже может гладить некоторых собак и подходить к ним близко, но при виде опасной собаки всё равно перемещается в прошлое. По названию книги кажется, что в конце главная героиня сможет выбраться из этой «чёрной дыры» и не попадать в неё больше. Однако этого так и не происходит, и перемещения во времени остаются у неё на всю жизнь. Такой конец очень меня разочаровал. Конечно, в конце она находит и плюсы в таком перемещении, но всё-таки грустно думать, что каждый раз, когда она увидит опасное животное, она будет оказываться в своём детстве и её будет кусать овчарка.

     

     

//

Комментарии

Нужно войти, чтобы комментировать.