Мария Закрученко

Подходит читателям 12+ лет.

В РЕАЛЬНОЙ ЖИЗНИ ВСЁ ИНАЧЕ

повесть

Посвящается S.I.
Всегда – тебе

ПРОЛОГ
Потерпи, немного осталось.
Так шепчут маленьким, чтобы успокоились.
Сажусь на край, стараюсь глядеть не вниз, а на линию горизонта. Там, где раньше был страх, теперь пустота. Глупо бояться каких-то тридцати с лишним метров, если скоро взлетать выше в миллион раз. И потом, чего бояться? Всё страшное уже случилось.
Посижу здесь, подожду тебя. Ты придёшь за мной, верно? Конечно, придёшь. Ты никогда не подводила.
Телефон гудит. Сдерживаюсь, чтобы не посмотреть. Пофигу, если честно. Потом всем отправлю сообщения, мол, я в порядке, в безопасности, искать не надо. Когда и правда буду. Там, с тобой.
День пламенеет. Закат такой красивый, хочется его сфоткать, но не хочу разрушать мгновение взглядом через камеру. Я рада, что последним здесь вижу красивое. Чтобы позже вспоминать об этом мире хоть что-то хорошее. Если честно, сейчас вообще не хочу про него думать и вспоминать. Стоит закрыть глаза, как передо мной снова кружатся разорванные в клочья тетрадные листы. Там были: записи о тебе, о нас, кое-какие мысли, вопросы к викторине. Твоя фотография-открытка. Я помню её на ощупь. Твёрдая, нужно приложить немало сил, чтобы разорвать. Они так старались.
Что ещё за сопли? Что ты подумаешь, когда увидишь меня такой? Надо радоваться! Всё закончилось. Мне никогда не придётся терпеть этого. Отныне никогда не придётся терпеть. Всё будет по-другому. Только ты да я да мы с тобой. Ты придёшь, и заберёшь меня отсюда. Ты обещала, помнишь?
Небо из оранжевого становится алым, мазки облаков как языки огня. У меня болят глаза, но я всматриваюсь, стараюсь различить в облаках маленькую точку.
Что, если я ошиблась?
Алые краски неба расплываются, меняясь на фиолетовые. Теперь самое время. Я готова, слышишь? Как в песне: «Будем заново учиться ходить по небу»! Мы слушали её на качелях, склонившись голова к голове, и наши сердца и мысли соединял проводок наушников.
Пожалуйста, приходи, забери меня отсюда!
Все дороги слились в одну. Если ты не придёшь, значит… нет, слишком ужасно, чтобы быть правдой. Если тебя не будет, тогда не будет ничего. Пустота. Так или иначе – всё закончится здесь и сейчас. Я решила. Вся моя жизнь вела к этому. Я готова. Стою, бросая вызов линии горизонта. Только сделать шаг. Знаю, у меня получится. Жди меня. Я иду.

Первые тринадцать лет жизни я не помню. Не то, чтобы всё так плохо – помнить особенно нечего. Не жизнь, а тягомотный сон, из которого никак не можешь выбраться. А потом появилась ты. И разбудила меня.
День рождения Лильки. Её родители почему-то думали, что мы подруги, раз с первого класса соседствуем за партой (как будто соседа, как и вообще желание сидеть за партой, выбирают!), и позвали меня по привычке, вместе со всем восьмым «Б». Лилька скривилась, когда я протянула подарок – сборник русских народных сказок, застоявшийся на моей полке до желтизны страниц. За праздничным столом Мишка демонстративно отсел от меня подальше, и тарелка с кусочком торта обогнула мой угол по странной траектории. Лилька объявила дискач, и я единственная из девчонок осталась сидеть, разглаживая по коленкам пышную юбку. Остальные пришли как нормальные, в джинсах. Я могла и не прикидываться, что иду в туалет. Никто не заметил, как я завернула в Лилькину комнату. Там было пусто, а мне хотелось тишины. Я встала на пороге, не решаясь войти и до конца нарушить правила хорошего гостя. Смотрела, завидуя Лильке: стол, кровать и гардероб, и даже противные розовые обои, призваны служить ей одной. А потом краем глаза в углу комнаты я уловила движение, и тогда…
Я увидела тебя. Ты вынырнула из туманных очертаний моего настоящего и будущего. Проломила преграды, которыми я закрывалась от мира. Ты окликнула меня, заставила обернуться, сфокусировать взгляд. Похоже на пробуждение. Ты протянула мне руку, посмотрела прямо в глаза, и сказала, будто не важно услышит ли кто:
– Бежим!
И я побежала с тобой. Мы побежали. С тех пор бежим вместе. Так началась моя настоящая жизнь.

Тысячи причин, почему сериал «Огненная звезда» – это лучшее, что со мной случилось. Вот две главные. Во-первых, это про космос и будущее. Там есть корабли, преодолевающие пространства в километры световых лет как нефиг делать, по всей вселенной. Можно сесть на метро до Марса и оказаться в другом мире через полчаса. Можно уехать куда угодно! Во-вторых, это про тебя. Ты и есть Огненная Звезда.
Я знаю о тебе всё. Даже о чём не упомянуто в Википедии. У меня есть специальная тетрадь для записи подобных вещей (я называю её мысленной книжечкой). Например:
Один глаз у тебя карий, другой – фиолетовый.
Когда ты улыбаешься, губы немного сдвигаешь влево. Я научилась так делать, и теперь не смогу по-другому.
Тебе не нравится, когда до тебя дотрагиваются (как и мне), но по другой причине. Боишься случайно причинить вред.
Ты видишь во всём причину и связь, делаешь их понятными и объяснимыми, и сама наводишь мосты со вселенной миллиардами невидимых нитей.
Ты не сверхчеловек. Не умеешь летать, прожигать стены взглядом, твои суперсилы совсем иного рода. Это ум, интуиция… и кое-что ещё.
Ты одинока. Да, у тебя есть корабль-симбиот по имени Мэгги, но она – как бы часть тебя, а это другое. Твой мир был уничтожен взрывом вашего солнца, который привёл к рождению нашего, миллиарды лет назад, а вас с Мэгги отбросило в космос взрывом, где вы скитались, погружённые в анабиоз, пока вас не нашли, и не разбудили земляне…
Поправочка – ты была одинока. Но потом встретила меня.

Лист падает на стол. Не жёлтый с прожилками, на ощупь как старая бумага или крылья бабочки, нет, тетрадный лист в клеточку. Приземляется на учебник геометрии, и первое, что я вижу – линию красной жар-птицы-двойки. Зигзаг её шеи перетягивает мою узлом, в горле появляется ком, воздух не проходит. Я переворачиваю листок, и стараюсь не думать о том, как я приду домой, и она скажет… Вместо этого в голове возникает картина: моё «бомбоубежище» на полу, экран оранжевым отсвечивает на ковёр. Скоро я снова тебя увижу. От этой мысли ком растекается по горлу как лекарство, гадкое, но всё-таки можно проглотить.
– Не понимаю, как вы собираетесь заканчивать год, – говорит Анна Михайловна, поворачиваясь к классу. – До конца четверти месяц! Расформированных, и тех, кто в ПТУ пойдёт это не коснётся, но кто хочет сдать в следующем году ОГЭ…
По классу проходит шум, который могло бы издать привидение в кандалах. Наверное, по ночам эхо стонов поколений замученных детей аукает в школе, покрывая стены и без того мерзкого цвета соплей эктоплазмой страха. Казнь через ОГЭ светит нам только в следующем году. Но в нашей школе можно отсеяться ещё раньше. В конце года четыре восьмые класса переделают в три девятых (в одиннадцатом, шутят, останется только один). Я должна перейти в какой-то из них, иначе меня судьба продавщицы «Пятёрочки», как вангует она, а худшие её предсказания обычно сбываются.
Заставляю себя не думать о цифре на листке, и о том, что будет дальше. Анна Михайловна стучит по доске мелом, («каждый уважающий себя двоечник должен знать теорему Пифагора!»), но я ничего не вижу и не слышу. Скоро всё это закончится. Скоро я буду там, с тобой.

– Эй, змея очковая!
Сама виновата. Не успела убраться от школы подальше. Замечталась, представляя, как сейчас уйду с головой в твоё новое приключение. Вместо этого попадаю в очень скучное своё.
Этих всегда трое. Они никогда не делают ничего по-настоящему серьёзного. За что придётся отвечать. Не отнимают деньги. Бьют не слишком сильно. Не оставляют доказательств. Перекидывают слова как воланчик в бадминтоне, как двумя неделями раньше мой пенал. Когда надоело, затолкали его в раковину женского туалета (не мужского и не в унитаз – щедрость с их стороны). Они делают это до тех пор, пока не получат то, чего хотят. Мои слёзы. И я щедро раздаю им это. Им нужнее, чем мне. Тогда всё быстрее закончится. Было бы легче, если бы они учились не в одном классе со мной.
Говорят, если не обращать внимания – отстанут. Как не обращать внимания на хамство, неправду и несправедливость, когда внутри всё протестует, никто не объясняет. Это нужно что-то такое выключить у себя внутри. Я не умею. Замедляюсь, всего на секунду, но этого достаточно. Эти, как акулы, чуют в воде каплю крови за километр.
– Откед такая моднявая юбка? У бомжей на помойке отбила?
Хлоп-хлоп-хлопают, приземляясь в прыжке с лестницы. Виляют вокруг меня в танце хищные плавники, толкают, дёргают. Мне важно чувствовать всё, и слышать каждое слово. Я их коллекционирую. Представляю себе, как однажды вытащу их, вложу в какое-нибудь мощное оружие, и выстрелю в обратном направлении. Все накопленные слова врежутся в Этих, разорвут на части. Сильнее, чем тычки, которые сыплются на меня. Иногда я представляю это так ярко, аж страшно.
Интересно, думаю я, ты помогла бы мне, окажись здесь? Наверное, не было бы необходимости. С тобой меня бы не тронули. Ты умеешь за себя постоять, но не приходится. Твою уверенность видно издалека, как среди утренних бегунов видно профессионального спортсмена. Тебя невозможно задеть словами, потому что это всего лишь слова. Но ты сейчас не здесь. И я тоже. Это происходит не здесь, не сейчас, и не со мной. На самом деле я в другом месте. За сотни тысяч световых километров отсюда.
– Вали.
Эти гогочут мне, уносящей сумку, покрытую отпечатками их кроссовок.
Почему я всегда останавливаюсь, когда они требуют, и ухожу, когда отпускают? В одной серии ты приказываешь кораблю, своей Мэгги, ближе которой у тебя никого нет, лететь на таран огромного крейсера млоков. Проводишь её сквозь сердце железного монстра, разрушая его, не дав уничтожить наше Солнце. Впервые спасаешь наш ничего не подозревающий, неблагодарный мир. Но дело не в этом. Ты идёшь против несправедливости, против абсолютного зла, потому что больше некому. Один в поле воин. И я вот что думаю. Ни разу ведь не пыталась дать Этим сдачи. Заставить их ответить за базар. Играю по их правилам, как им удобно.
В следующий раз, думаю я. В следующий раз всё будет по-другому. Хотя не уверена в этом, как в том, что следующий раз будет.

Только не пойми неправильно, я не сумасшедшая, двинутая на сериале. Знаю, когда ты протянула мне руку с экрана, ту серию «Огненной звезды» смотрели ещё сотни людей. Я отдаю себе отчёт в том, что эта история когда-то пришла кому-то в голову. Её записали, превратив в сцены и диалоги. Наняли американскую актрису Кортни Лавэйл, она воплотила твой образ на экране. Я благодарна людям, открывшим миру тайну твоего существования. Иначе мы бы никогда не встретились. Настоящая ты можешь выглядеть иначе. И Мэгги, например, похожа не свой образ в сериале – капля, переливающаяся всеми оттенками от тёмно-синего до алого. Например, она совсем невидимая, или другой формы. Это не важно, мелочи. Реквизит.
Но в каждой истории есть доля истины, и в данном случае, я уверена, это ты. Не спрашивай откуда, я просто знаю. Как просто знаешь, хотя доказательств никаких нет, что что-то случилось на самом деле! Я допускаю, что во вселенной, кроме нас существуют другие расы (иначе совсем убого), так почему представителю одной из них не пытаться общаться с нами посредством истории, рассказанной по массовому телевидению?
Когда я была совсем маленькая, истории обступали меня со всех сторон, и все они были настоящие. Я ночевала под открытым небом с Бременскими музыкантами, обживала заброшенный дом вместе с Пеппи Длинныйчулок, ходила по пятам за Шерлоком Холмсом и доктором Ватсоном. На самом краешке сознания сохранилась память о том, как я разговаривала с ними, иногда они отвечали, иногда нет. Истории просто рассказывались в моей голове, хотя я точно их нигде не слышала и не видела – знаю, сравнивала текст. Откуда они брались? Она называла меня выдумщицей и фантазёркой, но это не так. Я ничего не придумывала. Это как будто поворачивался ключ, и я входила туда, где чудеса просто… были. Не помню, когда всё отрубило, как ножом. Почти уверена, в тот самый год, когда я пошла в школу. Тогда отрубило много чего хорошего.
И вот теперь эта дверь приоткрылась, и откуда-то из тех мест пришла ты. Я часто вижу тебя на улице, дома, в магазине. Ты в точности, как в сериале, хотя тебя не видит никто, кроме меня. Мы разговариваем, когда никого нет рядом, не так, как играют дети, отвечая за своих кукол. Это ты говоришь со мной, потому что мне самой в голову такие мысли прийти не могут.
Почему ты не постоишь за себя?
Они мне не по силам. Будет только хуже, если я начну махать кулаками.
Ты боишься боли, это нормально. Но кроме тебя никто не даст им отпор.
Если бы я была сильной, как ты… Зато, спорим, ты меня не догонишь?
Я не дохожу до подъезда каких-то несколько шагов, и бросаюсь влево, за угол дома, и дальше, наверх по улице. Там между высотками и дорогой лежит прогалина с полем ничейной земли, по которой тянется линия электровышек. Говорят, здесь гулять опасно, можно рак подцепить. Рак. Подцепить. Они хотя бы википедию открывали? Я играю там, потому что больше негде. Там есть место. Одну опору начали строить, слегка отклонившись от будущей линии электропередач, так и бросили недоделанную. Остова железок тянутся вверх, как пальцы великана. Потом здесь посадили кусты черёмухи, словно для того, чтобы скрыть ошибку. Если зайти туда с одной стороны, то за кустами не будет видно домов, стоящих почти вплотную, а железная опора закроет вид на дорогу. Если напрячься, можно представить, что вокруг, кроме этих ржавых руин вокруг больше нет ничего на километры.
Коричневое поле уже покрылось ростками весны. Пахнет сыростью, землёй и божьими коровками. Сапоги вязнут в грязи, но я не останавливаюсь, ты бежишь следом, мягко, как пёрышко, так эльфы касаются ногами земли. Догоняешь и салишь меня без труда, навылет сквозь куртку. Плетёмся до подножия вышки и садимся передохнуть на нижней опоре. Железяка холодная, но хотя бы об неё ещё никто не вытирал ноги. Черёмуха ещё не дала цвета, но скоро здесь будет не продохнуть. Провода гудят на соседних, исправных вышках тысячей мегаватт. Я невольно думаю о том, что стоит одному оторваться, упасть в сторону, и от меня останутся уголёчки. В момент, которого хватает на один удар моего сердца, я мечтаю, чтобы так и случилось, но быстро отпускаю эту мысль по ветру – ты можешь услышать.
Это всего лишь какие-то глупая земная контрольная, не переживай так.
«Всего лишь» может испортить мне жизнь.
Не думаю, что одна двойка сломает тебе судьбу.
Если бы одна…
Окей, тогда подумай, что ты будешь с этим делать. Какой у нас план?
План? План? Наш план – не даться на абордаж тяжёлому крейсеру млоков! Попробуй догони теперь!
Так нечестно!
Подошвы отрываются от земли, разбрызгивая грязь на юбку. Только сумка, кажется, привязывает меня к земле, чтобы я не взмыла воздушным шариком. Ты бросаешься за мной следом, догоняешь только у подъезда. Хватаешь за руку, словно ветер проходит сквозь ладонь. И сразу исчезает. Я счастлива.

В пустом коридоре моя радость гаснет, как перегоревшая лампочка. Но я прислушиваюсь, и понимаю… в квартире ни-ко-го!
Когда она дома, это слышно, как присутствие дракона в пещере. Тяжелое дыхание в маленькой комнате, клацанье компьютерной мышки, и тра-та-та по клавиатуре, словно расстреливают кого. Но стоит подойти ближе, и оказывается, что это я мешаю, а не наоборот. «Чего тебе? Я занята». Днём стараюсь затаиться. Делаю уроки, думаю о тебе, как-то доживаю до вечера.
Дни тишины никогда не предугадать, поэтому нужно пользоваться ими на всю катушку. Это всего лишь отсрочка от казни, но я давно уяснила, что мгновения счастья особенно прекрасны, когда их конец предвидишь заранее. Бросаю сумку в угол, и, не переодеваясь в домашнее, приступаю к операции «Одна дома».
Открываю ящик стола, пытаясь не шуметь, хотя никто не услышит. Карандаши на поверхности лежат, выровнены по линейке. Буквально. Сдвинешь один – потом воплей не оберёшься. Не задеть углов, не дотронуться до краёв ящика… Я Лара Крофт, расхитительница гробниц, пролезаю под смертельными и невидимыми лучами лазера! Вот как приходится выкручиваться, чтобы посмотреть на тебя! Мой старый телефон не тянет даже плохенькие ютьюбовские ролики, о пиратских стримингах молчу. Качать с торрентов нельзя. Если она узнает, на что я трачу интернет – вообще без него оставит. Трогать её рабочий комп мне в страшном сне в голову не придёт. Ноута достаточно. Устраиваюсь в комнате на полу, даже не переодевшись в домашнее. Вообще-то это не воровство. Ноут существует с условием, что мне будут давать его для рефератов и всего такого по школе. Но я не трачу время на это, только не на уроки. Весь смысл компьютера в том, чтобы он был персональным, для чего-то своего, так что один на двоих не подойдёт. Своего у меня до сих пор ничего не было. До тебя.
Что я могу: сохранять на телефон твои фотки и гифки из разных серий. Этого достаточно. А то, что приходится изворачиваться, чтобы видеть тебя каждый день, урывать кусочки историй… это того стоит, сближает нас. Так я разделяю твои приключения. А когда не получается… Тогда мы всегда можем просто поговорить.
Виртуальный мир кидается на меня с криками требуя купить чайник или термопасту, заказать еду или похудеть на 20 килограммов за три дня, или посмотреть на казнь в какой-то восточной стране. Раньше меня пугала вся эта мешанина. Я боялась сделать что-то не то, нажать не туда, и выпустить всё это наружу вместе с вирусом или типа того. В школе компьютер, как и всё остальное, не имеет отношения к реальности. На уроках информатики училка не разрешает трогать компы, чтобы ничего не сломали. Мы в тетрадках решаем примеры на языке Бейсик по учебникам из библиотеки. В конце есть подробные разборы задач с ответами, так что информатика – это единственные предмет, по которому все отличники, даже я.
Желание увидеть тебя сильнее страха. Я отметаю ссылки с казнями и похудениями, ввожу адрес сайта, который помню наизусть. Всегда пугаюсь грому рекламы в начале, хотя пора бы привыкнуть. Втыкаю наушники. Всё, я в «гнезде» на полу, обложенная подушками и пледом, защитой от лишних глаз. Твоя история только для меня. Погнали.
Главная арка третьего сезона – война между Звёздным Поясом и тираническим режимом на Земле. Ты одна способна остановить тройку диктаторов-близнецов, у тебя есть важная информация, которая поможет сопротивлению. Но в прошлой серии тебя предали и выкинули на пустынной планете, населённой подземными монстрами, лишив связи с кораблём. Ты знаешь, что Мэгги тебя не бросит, она просто затаилась где-то на орбите планеты, ждёт сигнала от тебя, и это придаёт тебе сил. Ты бежишь по пустыне, сражаясь с монстрами, сбивая в группу таких же, брошенных и чудом выживших там людей. В этой серии есть момент, который я больше всего люблю. Ночью в карауле у костра ты вспоминаешь, как вы с отцом, когда ты была маленькая, ходили на праздник в столице на родной планете. Ты грустишь, и прячешь слёзы от попутчиков. Твоя семья, как и вся планета, погибла, а тебя успели спасти, выпустив в твоём кораблике-скорлупке. Ты ужасно тоскуешь по своим родным. И никогда их больше не увидишь.
Я хочу сжать твою руку. Хочу, чтобы ты знала, как я понимаю твою боль, хочу разделить с тобой. Лишние люди, эти персонажи второго плана, исчезают. Мы лежим у костра, пламя освещает наши лица по очереди.

Не сразу понимаю, что случилось. Всё просто обрывается. Не могло же кончиться там, у бездны на краю? Вот ты смотришь вниз, и твои разноцветные глаза полны страдания от того, что ты не успела спасти город, даже повернув время вспять… я вижу по выражению, которое так хорошо изучила – ты по-настоящему размышляешь о том, чтобы броситься в эту пропасть. Мне необходимо знать, что было дальше. Но видео закольцовывается по кругу, и в следующей серии ты бежишь по коридору, и я знаю, видела это уже сто раз, это первая серия… Пытаюсь найти продолжение, гуглю изо всех сил (раньше я этого не делала, чтобы не наткнуться на спойлеры), пальцы никогда не прыгали по клавиатуре с такой скоростью! Бесполезно. Мои поиски заканчиваются на списке серий. Та, что у бездны на краю – последняя. Это как вообще?
Чтобы успокоиться, я встаю. Прохожусь по комнате, переодеваюсь в домашний халат, возвращаю плед и подушки на кровать. Удаляю историю поиска из браузера, закрываю ноутбук, прячу обратно в ящик.
Что дальше?
Ты не отвечаешь.
В прихожей гремит о дверь ключ.
Это конец.

– На осень хочешь остаться? Или сразу на второй год?
Какого она ждёт ответа? А мне кто объяснит, за что мне впаяли десятку строгого режима, и всё время грозят накинуть срок? По уголовному кодексу нашей страны (я проверяла) столько дают за убийство с отягчающими. Это значит не просто надо убить человека, а сделать это как-то ужасно, на что у меня фантазии и сейчас не хватит, не то, что в семь лет, когда меня приговорили к школе.
Но я молчу. Радуюсь, что ты этого не видишь. Когда я не хочу – ты не видишь.
– О чём ты думаешь вообще? Ты как с этой жизнью собираешься справляться, если с такой простой вещью как уроки не справляешься?
Простой! Математика и в началке для меня была непонятной тарабарщиной. С тех пор как она поделилась на алгебру и геометрию, я только и делаю, что рублю хвосты, но они головами гидр прирастают снова. Пытаются цапнуть, подбираясь к концу четверти.
– Говорила сто раз: учись хорошо, отвечай за себя, будь самостоятельной! Независимой! Умей заработать себе на корку хлеба!
Ну, понеслось… Только не спорить с ней, только не возражать…
– Или хочешь как я, всю жизнь телепаться с одной работы на другую? Чего лыбишься, как дурочка с переулочка?
Не сдержалась! Это всё слово «телепаться». Оно похоже на то, какая у тебя есть тайная суперсила. Телепатия.
– Вы можете орать где-нибудь подальше! Я занимаюсь!
Запятая косички мелькает в дверном проёме. Хлоп-хлоп. Если бы я так хлопала, мне бы этой дверью обратно прилетело. Но срабатывает. Она уже не кричит, а шипит:
– Учебник взяла! Марш на кухню. При мне теорему учить будешь.
Тоже мне, спасение откуда не ждали.
Я на цыпочках крадусь по собственной комнате вдоль собственной кровати к собственному столу. Что бы я ни сделала, какой бы незаметной не стараюсь быть, всё равно Аньке недостаточно тихо. Наверное, она хорошо помнит те счастливые четыре года жизни без меня, никак не смирится с тем, что их не вернуть обратно. Кошусь на неё взглядом, стараюсь подметить, когда начну «мешать» – пока ищу учебник в сумке, или пока крадусь с ним в коридор, будто с ворованным. Анька молчит, возлегая на кровати с ноутом и в наушниках. Между прочим, не занимается, а смотрит «Аббатство Даунтон» или очередную английскую драму. Ей можно. Она заслужила. Отличной учёбой, работой на каникулах. Это её «вклад», хотя она все деньги тратит на себя – на курсы. Со второго раза точно поступит. Конкурс на юрфаке десять человек на место! От меня требуется не тревожить наступление её блестящего будущего, не путаться под ногами.
– Чего тебе?
– Ничего.
– На что уставилась тогда?
– Ни на что.
Здесь для тебя нет места. Тут и для меня места нет.

– Повтори! Ты же только что прочитала! Как об стенку горох! Ты о чём думаешь?
О тебе. О том, что, будь ты здесь, ты бы это прекратила. Но есть вещи, которые даже супергероям с другой планеты не под силу.
– Ещё раз!
От кастрюльного пара не продохнуть, запотели окна. Вялая герань рвётся наружу, к свежему воздуху. Нож по доске молотком бум-бум-бум-сум-ма-ква-дра-тов-длин-ка-те-тов… И вдруг до меня доходит, что всё это можно перевернуть. С чего я взяла, что это вот: мой бубнёж про катето-гипотенузы, стук ножа, даже запах картошки – это всё настоящее? Может, это ловушка моего разума, кармашек в «матрице», а на самом деле, я сейчас в другом мире, бегу с тобой рядом, и совершенно свободна?
Мне вдруг становится очень-очень горячо, а потом холодно. Пространство кухни сужается, темнеет, а потом переворачивается, и возвращается на место, но уже в другой перспективе. Я только что открыла что-то очень и очень важное. Это не имеет пока названия. Но оно у меня. Вот тут. Никто не отнимет.
– Все за стол! Убери учебник. Помоги накрыть.
Я отклеиваюсь от табуретки, и делаю, как она приказывает. Выдвигаю стол от стены, ощупываю его квадратность. Раскладываю вилки под острыми углами, так, что, если провести от них линии к краю стола, они образуют равнобедренный треугольник. Она разрушает его, сдвигая вилки параллельно.
– Садись уже!
Три дымящие летающие тарелки приземляются по краям.
– Опять картошка!
– Ешь, что дают.
– Почему мне больше всех? – снова возмущается Анька.
– Тебе нужны силы, – объясняет она.
Аньке она всегда отвечает.
– У меня и так жопа больше головы.
– Съешь, сколько сможешь.
Жёлтый комок плюхается сверху на мой, не успеваю даже пикнуть.
– Задохлику надо больше сил. А у тебя почему мяса нет?
В её тарелке оказывается полкотлеты. У всех теперь поровну. Вот какой геометрией Анька владеет. И как это у неё получается – сделать всё как она хочет, и при этом не разругаться?
Под шум бессмысленного ток-шоу мы молчим каждая о своём. Анька, наверное, о будущих экзаменах. А вот о чём думает она, я никогда не могу угадать. О чужих счетах, чтобы не думать про наши. О том, что сделать, чтобы завтра на ужин не картошка. Не знаю, я же не телепат. Я вообще не здесь.
Мы бежим, наши стопы утопают в песке, нам жарко и тяжело, но мы смеёмся. Геометрия наших взглядов. Впереди, за этими барханами, нас ждёт приключение, одно на двоих, ещё не знаю, какое. Ты тоже не знаешь. Ты разрешаешь мне наполнять эту реальность, самой придумывать, что впереди. Как будто и не было той, последней серии, а значит, возможно всё. И я придумываю, что…
– Чего ты копаешься? Довести меня сегодня решила?
Гигантский червь вырастает за нашими спинами прямо из жёлтой земли. Застывшие барханы покрываются трещинами, распадаются на части, и мы с тобой падаем в эту бездну вместе. Продолжение следует.
Тарелки отмыты и сохнут над раковиной, стол задвинут на место, и я попадаю отсиженной задницей в те же впадины на стуле. Линии из учебника по геометрии округлились и расплылись, треугольники превратились в лужицы. Сумма квадратов катетов равна…
– Обезьяна бы уже поняла!
– Мам.
– Что «мам»? Ты посмотри на неё! Как будто пелена на глазах!
– Она устала просто.
– Устала она. Это у меня сил уже нет! С вами обеими. Что уставилась? Иди спать!
Я медленно встаю, иду в комнату. Бросаю учебник на стол. Разбираю постель: покрывало скатываю в ноги, вот так, аккуратно. Войско из плюшевых кошек выстраивается в прогалине между кроватью и стеной. И только когда чищу зубы, я могу не скрывать улыбку. Я улыбаюсь, потому что вспомнила. Заново открыла супер-способность, которая была с самого рождения.
В детстве, стоя в углу за то, что снова сделала что-то не то, а что – непонятно; сидя на холодной крышке унитаза полуодетая (копуша!), пока остальная группа детсада гуляла; размывая озёрами, хлынувшими из глаз, алый след своей первой двойки… я уже тогда всё знала. Позабыла от времени и забот, но ты помогла вспомнить.
Они не знают, что у меня в голове. Могу прокрутить с любого момента, поставить на паузу и пересмотреть. И не важно, что сериал кончился. Ты здесь всегда, когда мне захочется тебя увидеть. И только для меня, а не для всех. Отныне я не забуду своей суперсилы. Уходить туда, где есть ты. В любое время, когда угодно.
Свет падает на покрывало, тихое дыхание Аньки напоминает ветерок.
Мы выбираемся из жёлтой бездны, и теперь над нашими головами ночь. Три луны освещают дорогу в какой-то инопланетный город.
Путь длинен, мы с тобой идём бок о бок навстречу приключениям, которых никто ещё не видел. Мы равны друг другу, даже похожи, хотя ты старше на целую вечность, а я всего лишь маленькая толстая школьница. Не здесь. Здесь я шагаю рядом с тобой, и мои плечи так же загорелы и сильны. Мы молчим о многом, и лишь одна моя мысль прорезает тишину между нами.
Где ты была всё это время?
Я всегда была здесь. И ты тоже.
И дальше мы молчим. И мы идём. Идём. Идём. Приключение никак не начинается. На самом деле оно давно уже началось.

Однажды я читала про психологический эксперимент в школе (почему-то над детьми любят ставить всякие эксперименты, взять хотя бы ЕГЭ). Классу из тридцати человек дали попробовать воду, и нужно было сказать сладкая она или солёная. Двадцать учеников уже получили по стакану, и сказали, что сладкая, но следующему по очереди экспериментаторы подменили стакан: в нём вода была солёная. Ученик, которому достался стакан с солёной водой, сказал, что она сладкая. И даже, когда его переспросили – точно, ты уверен? – всё равно ответил: сладкая. Потому что так сказали все остальные.
Вот как я себе это представляю. Последний урок, все собрали тетрадки в портфели, считают минуты до звонка. И девочка на предпоследней парте тоже. Дома обед и любимый сериал по телеку. Она уже собралась выбежать с первой трелью, как вдруг дверь распахивается, входят люди в белых халатах, и училка говорит, что над ними будут ставить эксперимент. И это даже не прикольное что-то, а просто надо сказать какая вода на вкус! Какой идиот этого не сможет? И вот каждый выходит к доске, перед всем классом пьёт из отдельного стакана, и уже на пятом ученике всем ясно, что вода сладкая. Но этим, в белых халатах ни фига не ясно, им надо, чтобы попробовали все. Когда приходит её черёд, девочка выскакивает к доске, ведь она уже знает ответ, – давайте быстрее этот ваш стакан! – пьёт, и… не верит своим рецепторам, которые за всю её жизнь выучили, что сладкое – это молочный коктейль, а солёное – огуречный рассол. Девочка стоит у доски, и вода у неё в глазах на вкус такая же, как в стакане. Она смотрит на одноклассников, которые пробовали раньше, на своих подружек, на мальчика, который, она слышала, хочет носить её портфель. Прикидывает – не прикалываются ли над ней? Нет в их глазах жаркого предвкушения шутки, интересного зрелища? Нет, они тоже устали и хотят домой. Может, она чего-то не понимает? Может, это что-то, до чего она сама должна была догадаться? И девочка отвечает: «Сладкая». Она надеется, что всё закончилось, но изверги в белых халатах спрашивают уверена ли она, может, ей ещё нужно попробовать? И она пробует ещё, и убеждается, что вода солёная, но говорит: «Сладкая». Наконец, её отпускают, и она возвращается на место. Она прошла тест, не спалила свою «ненормальность». Ученики, которые пробуют воду после неё, тоже говорят, что вода сладкая, и она пытается определить по их лицам: кто ещё это почувствовал? Но под конец эксперимента она убеждает себя, что просто ошиблась. Что в этом виноват пирожок с капустой, съеденный на перемене или ожидание горячего рассольника дома, от которого принимается урчать живот. Что на самом деле вода была сладкая.
Но внутри девочка знает, что это ложь. Вода была солёная. И никто этого не знает, кроме неё и психологов-издевателей. Она решает, что не будет больше верить взрослым, но ещё вернее – она никогда больше не будет верить себе. И никому, никогда не скажет, что она на самом деле думает.
Эксперимент показывает, что девочка – конформистка. И это нормально, мы все такие, это инстинкт, спасавший человечество с первобытных времён, когда для выживания необходимо было оставаться частью большой группы. А я думаю, люди в белых халатах давно забыли, что быть ребёнком означает пытаться выжить в школе.
Когда звенит звонок с урока, нужно бежать со всех ног, словно тебе есть куда и за чем. Стоит замешкаться, и начнётся. Не важно, что я сделаю или не сделаю. Причину найдут всегда. Окружают, захватывают, растаскивают меня в стороны на слова, а если захотят, могут волшебного пенделя дать для ускорения. Другие только смотрят. Всегда есть кому посмотреть.
– Чё, очкастая, дверь не видишь?
– Толстуха в проходе застряла!
– Подвинься, овца!
Как это произошло? Когда моя фамилия перековеркалась в оскорбление? Как «очкастой» оказалась только я, хотя нас таких в классе четверо? Включая одну из Этих. Я не знала, что с этим делать, и сказала нашей классной, Ларисе Дмитриевне. Она же взрослая, может что-то дельное посоветовать. Она сказала, что поговорит с классом. Наверное, стены имела в виду. Потом от этих самых стен мячиком отскакивала моя вторая обувь. Я рассказала и про это, и Лариса Дмитриевна кивнула так, словно мы с ней в каком-то заговоре. Анька тогда уже была в выпускных классах, в школе мы почти не пересекались. Я испугалась, когда она специально нашла меня на перемене, отвела сторонку и строго сказала:
– Ты что, совсем дура?
Я уже выучила, что это риторический вопрос, то есть, утверждение, которое не требует ответа, потому что содержит ответ в себе.
– Ты совсем ничего не понимаешь? На всю жизнь огрести хочешь? Зачем ты ябедничаешь?
Не понимаю. Огрести? Ябедничаю? Нас же с детского сада учили говорить взрослым, если что-то случится нехорошее! Я же ничего Этим не сделала! Они первые! Я не успела сказать это Аньке. Она дёрнула меня за плечи, как будто хотела ударить по-настоящему, и сказала:
– Не выпендривайся! У мамы из-за тебя будут неприятности!
Тогда я начала догадываться. Мои проблемы из-за того, что я всегда говорю: вода солёная, если она на самом деле солёная. Не понимаю, как можно иначе. Но этого достаточно. Это означает, что я выпендриваюсь.
В тот же вечер дома Анька подозвала, вытянула ладонь, и такая:
– Бей.
– Чего?
– Бей, я сказала.
Я ударила. Комара убить не хватит.
– Сильнее!
– Я не умею.
– Учись. Бить надо сразу, понимаешь? Сразу, как только обозвали, как только толкнули или что ещё. Бить! Сразу! В ответ!
Попыталась снова.
– Представь себе чью-то рожу. Кто тебя больше всех достаёт.
Но это не лицо одной из Этих, а рука моей сестры.
– Сильнее! Тебе ещё несколько лет туда ходить каждый день! – Анькин голос дрожал. Она когда-то сама себе такое говорила.
Я старалась, но получалось плохо. Это же больно. Кулаком в лицо. Я знаю.
Анька почему-то не может прийти в класс, и сказать Этим:
– Вот моя сестра. Кто её пальцем тронет – покойник.
Как сделал брат Кольки Сахарова. И никто его не трогает, и даже Сахаром называют потому, что он позволяет. Но брат Кольки Сахарова сидел за наркоту, и откинулся с зоны, познав жизнь. Его все боятся, даже учителя, у которых он учился. Анька – девочка и гуманитарий. Девочки так не делают. Девочки не должны так говорить.
Тогда я решила, раз не могу сама, значит, буду делать вид, что ничего такого нет, не буду говорить об этом. И тогда, может быть, оно само как-нибудь закончится.
Перемены хуже всего. В классе оставаться нельзя: ощерились углами парты, позеленевшая вода для полива цветов так и ждёт случая пролиться мне в сумку, тряпка, которой стирают с доски – прилететь в волосы. Перепрыгиваю через подножки (смотреть только вперёд!), и спускаюсь под лестницу первого этажа, где свалены в кучу последствия ремонта: обрывки линолеума, вёдра краски, одеревеневшие от грязи половые тряпки и швабры. В здравом уме никто сюда не полезет. Встаю под аркой, слегка изогнувшись. Над головой по лестнице стучат ноги. Но мне плевать на неудобства. Пришло время для важных вещей.
Раньше я тебя не гуглила. Боялась, чего могу накопать. Какие-нибудь ненужные подробности, которые не смогу развидеть. Откровенные фото актрисы, игравшей тебя. Какая-нибудь вязкая ложь, которая заставит меня полезть за оправданиями, и увязнуть глубже. Интернет – залипательная помойка. Недаром его малышне запрещают. У тех, кто на перемене сидит над смартфонами, глаза бесцветные, словно их выключили от жизни и подключили к гаджету. Со мной этого не случится. Обещаю тебе.
Телефон у меня старый и дешёвый, он есть только потому, что так принято – чтобы дети были с телефоном. Переступив порог школы, я его сразу обеззвучиваю и прячу. Интернет она мне, конечно, не оплачивает, но все знают, что на первом этаже в кубышке охранников раздаётся wi-fi. Они, наверное, и сами этого не знают. Подключаюсь, и начинаю поиски. Каждая минута на счету. Оказывается, меньше минуты достаточно. Первая же ссылка ведёт на сообщество, посвящённое сериалу «Огненная звезда». Только вот оно вконтакте.
Конечно, я есть вконтакте. Это обязанность. Классуха создала группу, даже на аватарку заморочилась – колокольчик с надписью 8 «Б» – в пэйнте нарисовала. Здесь должны появляться новости о внутренней жизни класса, как если бы эта жизнь была. Группа давно заброшена. Зато есть другие. «Мемы про жиробасину», например. Иной раз иду по коридору, спотыкаясь о невидимые смешки. Все уставились в телефоны, переводят взгляды с экранов на меня. Значит, новый мем опубликовали. Кто-нибудь обязательно в личку скинет потом, когда вдоволь отсмеются. Моё лицо, приклеенное к туше носорога, например. Предел их знаний фотошопа. Хотя, может, им уже надоело, не знаю, я ведь сто лет туда не выходила. Ненавижу вконтакт.
Только ради тебя.
На страничке группы, посвящённой тебе, обложка из заставки. Оранжевая звезда. Огненная звезда. И написано «Eterne Luciaty». На твоём языке это значит «Сиять вечно». Да будет так. Делаю шаг в неизвестное.
«Здравствуй, друг!» В счётчике этой фанатской группы целых шесть тысяч пятьдесят восемьдесят шесть человек! Все они думают о тебе, говорят о тебе. До сих пор мне казалось нереальным, что о тебе знает ещё кто-то. О сериале – поправляю сама себя. Есть разница. Я… ревную, что ли… Испытываю что-то, похожее на стыд, словно меня застали за чем-то очень личным. За пением в душе, слушанием музыки, за разговором с тобой. Я быстро узнаю, что хотела. Та серия и правда была последняя! Новый сезон в процессе съёмок, но покажут его только осенью. Это сколько ещё ждать! Ноги подкашиваются, боюсь упасть прямо на свёрток линолеума. Что же делать?
Пробегаю глазами по дискуссиям странички. Факты о тебе, оказывается, переполнили моё сознание настолько, что пару раз я чуть не проболталась Аньке. А здесь люди говорят об этом напрямую. Чтобы оставлять комментарии приходится создать новую страницу в соцсети. На странице много дополнительных материалов со съёмок, но мне не интересны интервью с Кортни Лавэйл. В фотоальбоме есть подборка смешных мемов из сериала. Вот гифка из серии про планету поющих кактусов, сохраняю в галерею. Плюсую комментарий человека, которому не нравится Джош – парень, который приклеился к тебе в помощники в конце первого сезона. Он был тупой, не ровня тебе, но нам с комментатором одинаково было жаль, когда робот-мутант его всё-таки прихлопнул, ты теперь боишься одним своим присутствием причинить человеку боль, что из-за тебя кто-то пострадает. Приятно, что эту мысль высказал кто-то с ником JJ. Судя по странице, это парень, а пацаны обычно на стороне мужских персонажей.
«Клёвая идея!» – говорит внезапно открывшееся окошко внизу справа. Мои мысли скачут по нескольким направлениям, так что не сразу понимаю, что этот кто-то имеет в виду мой последний комментарий в дискуссии про вселенную «Огненной звезды». Я не ожидала, что кто-то ответит немедленно, не готова к дискуссии! Но ник моего собеседника, Сирил, светится зелёным – онлайн. И диалоговое окошко сотрясают троеточия пишущегося текста.
«Го в личку, а то админ возбухнёт, что в ветке флудим».
У Сирил аватарка в виде какого-то анимешного персонажа. Большинство людей в группе вместо своего лица используют твоё, даже те, что по всем признакам парни. Это мне странно и неприятно, как если бы со мной мысленно заговорила не ты.
Сирил – девушка. И она не такая, как все, кого я знаю. Бегло просматриваю её комментарии, и замечаю, что мы с ней думаем об одном и том же, беспокоимся о по-настоящему важных вещах. О тебе. О том, что с тобой случилось. А именно это мне и нужно знать! И я решаю идти с козырей. Спрашиваю про серию в конце третьего сезона. Когда ты стояла там, у бездны. Хочу понять, правильно ли я поняла.
«ДААААААА!!!!!!!!!» – кричит Сирил в личку буквами. – «Как можно бросить на таком клиффхэнгере! Они издеваются! До осени мучиться теперь!»
Я хватаю телефон обеими руками, словно пытаюсь из него вытрясти, что такое клиффхэнгер.
Не спрашиваю. Во-первых, вдруг стыдно такое не знать? Потом погуглю. Во-вторых, не знаю, насколько можно ей доверять. Не знаю кто она и откуда. Это вообще она? Всякое, знаете ли, случается в интернете. Судя по профилю, в группе она три года, почти с самого основания, и крепко фанатеет по сериалу. Любимая книга – «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери. Что-то знакомое. Переписываю название в мысленную книжечку. Интересно, что ещё роится в головах у людей, которым ты нравишься почти так же сильно, как мне?
Целиком в изучение новой знакомой я погрузиться не успеваю. Постоянно всплывает диалоговое окно, где Сирил бомбардирует вопросами. Давно подсела? Какой сезон и серия любимые? Правда, классно, когда Мэгги вырастает из кокона? Видела ролик на ютьюбе, где корабельные крылья рисуют на компьютере? Допрос с пристрастием проходит так… интересно. Но я проваливаю его, почти на всё отвечаю «не знаю» и «нет».
Времени почти не осталось – большая перемена заканчивается. И я пишу, что мне нужно уходить. Это грустно, мне хочется остаться здесь, в этом грязном полуподвале, с ней, Сирил. Ещё поговорить о тебе.
В личку прилетает ссылка. Приглашение на сходку. В это воскресенье. Так, минуточку. Я же не в Москве какой-нибудь живу, не дышу одним воздухом с теми, кто дышит тобой. Но в приглашении отмечена геолокация – «Голден Глоб», торговый центр в моём городе. Таких совпадений не бывает. Хочу спросить Сирил, откуда она знает, но вижу, что в моём профиле на странице город проживания отметился автоматически. Проверяю у Сирил. Она тоже местная. Это не может быть совпадением. То есть, фандом «Огненной звезды», лучшего сериала в мире, каждое воскресенье собирается в двух трамвайных остановках от моего дома, а я узнаю об этом только сейчас?
«Голден Глоб, четвёртый этаже фудкорта, час дня. Опаздывать можно! Ну что, придёшь?»
Серьёзно?
«Да!»
«Буду очень ждать!» – светится мне в ответ. Металлический звон разрывает мысли пополам. Звонок висит напротив лестницы, в моём убежище эхо отдаётся прямо в голову. Алгебра началась, пора бежать.
«Тебя как звать-то?»
Я замираю. Вот оно. Озарение. Здесь, в сети, я могу быть кем угодно. Это редкая удача. Зачастую родаки заведут себе страничку ещё до того, как ты начинаешь соображать, понавыкладывают твоих фоток годовалым младенцем на горшке и всего подобного, не думая, что их чаду потом с этим как-то жить. От этого позора она меня избавила, удалив весь семейный архив. Мне даже нравится такая суперспособность прошлого. Бах – и нет его. Можно начинать сначала. Придумать себя заново.
Позже будут подробности – как мне выглядеть в этой новой реальности, и всё такое. Сейчас время решить главное. Стираю ник из рандомных букв и цифр, и пишу своё имя. Настоящее имя. Имя, которое выбрала я сама, а не выбрали за меня, как всё остальное в моей жизни. Моё. Имя. Арабелла.

Что-то визжит тропической птицей. Лязгает цепь. Мы в подземелье? В тюрьме, куда тебя бросили в конце первого сезона? Открываю глаза, утыкаюсь взглядом в ползущие на чёрном экране строчки. Кого я обманывала, когда хотела посмотреть всего одну серию! Сжимаю уголок пледа в кулаке. Тебя рядом нет. Кровать в беспорядке, на мне и на одежде одинаковые складки. Неразобранная сумка виноватит меня ярким пятном из угла. Убираю последствия тайной жизни в Анькин стол.
Как раз успеваю оправить кровать от своего лежания, когда входит она. Это только в кино подростку будут стучаться в дверь и ждать приглашения войти. В американском кино. В реальной жизни такого не бывает.
– Аня не дома?
Привет, как дела? Зачем?
– Сегодня четверг. Она на курсах.
– Да кончились они, время-то сколько. Опять с подружками своими… Ладно. Придёт, мне с вами обеими поговорить надо.
Ой-ой. С нами обеими. Как можно так начать и не продолжить? Я что, не имею права знать?
– Что случилось?
В коридоре темно и глухо, наши тени в зеркале неразличимы, и от этого мне вдруг становится страшно, как в детстве, когда кажется, что путь до туалета весь в засаде монстров.
– Что случилось?
Она вздыхает, и это такой нехороший вздох.
– Мне нужен твой телефон. И Анин.
Бах. Бах. Ба-бах. Опять дети под балконом петардами балуются так, что слышно у нас на пятом. Когда-то я тоже устраивала новый год в неположенное время. Теперь знаю, что это тупо. И больно к тому же. Бах. Бах. Бах. В голову. Это не наказание за двойку по контрольной. Это как в тот раз, когда у неё два месяца не было заказов, и мы ели картошку с приправой из ничего. Она забрала наши телефоны. И микроволновку. И золотые цепочки, которые нам носить не разрешалось. Всё своё к тому времени она уже продала.
– Так плохо?
Слова выходят сами собой. Я не хотела.
– Ты сыта? Одета? Чего тебе ещё? Я что, так много…
Осекается на полуслове и вдруг снисходит до объяснения:
– Мне нужно оформить один документ супер-срочно. Это только за деньги. У тёти Иры я занимала уже в этом месяце.
Жалею, что заикнулась. Знаю, она делает всё, что может. Берёт фриланс, пытается устроиться в офис. Вот сейчас, например, точно с собеседования: губы накрашены, строгая юбка, волосы забраны в хвост. Она не виновата, что её никуда не берут. Это из-за нас с Анькой у неё пробел в рабочем стаже больше пяти лет.
Протягиваю телефон. Когда любая вещь может исчезнуть, не привязываешься. Не я его выбирала, он достался мне уже не новый. Она просто однажды дала, типа, это тебе. Там номера: её, Аньки, классухи и нескольких наших, рекорд в «змейке», не бог весть какой. Она спрашивает, есть ли тут информация, которую мне нужно сохранить, и я удаляю две твои фотки из галереи. И чищу корзину. Туда же улетают все мои несостоявшиеся планы на апгрейд страницы вконтакте, будущие разговоры с Сирил. Все вопросы, которые я хотела ей задать сразу после того, как посмотрю на тебя ещё немного. Всё улетает в трубу.
– Пока мою старую нокию возьмёшь.
Ага, только этого позора в школе не хватало.
– Аньке нужнее.
– А ты…
– Мне не надо. Я буду с городского звонить, если что.
И тут она делает что-то странное. Она наклоняется и целует меня в лоб.
– Это ненадолго. Скоро всё изменится.
Лицо горит от того, что я хочу ей сказать, но не скажу. Просто перестань врать.
Однажды в школе я была неосторожна. Кто-то разбросал мои тетрадки, я собирала их по коридору, когда звонок уже прозвенел, и попалась на глаза какой-то не нашей училке. Представляю со стороны: рожа красная, хлюпающий нос… На той же неделе на родительском собрании ей сказали, что со мной должен поговорить специалист. Она пересказала это так, словно худшим позором стало бы только публично попасться на воровстве. Я проплакала всю ночь, вспоминая, что слышала про такие штуки. Когда к детям приходили «просто поговорить», а заканчивалось их переселением в места, хуже которых только тюрьма, а иногда это предшествующий этап.
Расслабилась, когда увидела – «специалист» оказалась девушкой на пару лет старше Аньки. Ходит по школьным коридорам с лыбой и блокнотом, заглядывает на классный час напомнить, что мы можем обращаться к ней по любым вопросам. Конечно, никто не обращается. Кому хочется прослыть психом? Мне совсем не улыбалось добавлять это к перечислению школьных кличек.
Мы пришли вместе (ей пришлось отпроситься работы, вот какая жертва с её стороны), но психологиня позвала сначала меня. Поспрашивала как учёба, всё ли мне нравится. Я, как всегда, когда спрашивают вот такую ниочёмную фигню, пожала плечами, сказала, что норм. Порисовала какие-то кружочки, заполнила дурацкий тест.
– Хорошо, давай честно… – девушка вздохнула, словно это ей предстояло сказать что-то честное. – Тебя буллят в классе?
Я уставилась на неё, типа: «женщина, вы серьёзно?» Это слово существует для удобства окружающих, как название болезни на латыни. Если дать имя, то можно с ней как-то договориться. Но это слово не вмещает того, что со мной происходит каждый день. Меня не буллят. Обзывают. Пинают мои вещи. Бьют. Каждое из этих действий – отдельное. Я не буду описывать это удобным словом. Анька права. Будет только хуже. Бей сильно, бей сразу. Кроме меня никто мне не поможет. И я ответила, как учили ещё в детстве, надо отвечать незнакомым:
– Нет.
Она вроде как выдохнула, и много говорила дальше. Я особо не вникала, хотя побаивалась, вдруг спросит ещё что-то заковыристое. Мне казалось, психологи должны слушать, а не говорить. Время от времени я просто кивала.
– Хорошо, что мы друг друга поняли.
Кабинет психолога в школе – вещь не самая нужная, ему выделили закуток между музыкальным классом и туалетом. Гипсокартонные стены хорошо проводили звук в коридор, где я считала тёмные полоски на линолеуме.
– …некоторые дети требуют больше внимания… Проблемы с учёбой и в поведении… социализация… проблемы в семье.
– У нас в семье нет проблем, – её голос как сталь разрезал воздух.
Таким голосом она велит сделать что-то сейчас же, что означает: сию секунду, немедленно. Психологиня что-то пробубнила, и это критическая ошибка, потому что она терпеть не может, когда говорят так, что слов не разобрать.
– … бубубу… неполная…
Опять это слово. Оно её бесит. Меня тоже.
– У нас нормальная семья. У меня нормальный ребёнок. Да, не гений. Не звезда. Слава богу.
– … бубубу… отец…
– У неё нет отца!
А вот это неправда, я даже подпрыгнула, наступив на запретную чёрточку на полу.
– … в личном деле написано…
– К дочери моей есть претензии? Ко мне, и моим методам воспитания?
– Не в этом дело, но…
– Тогда разговор закончен.
И правда закончен. Ей на работу надо. А не языком трепать. И кто только придумал этих психологов! Да какое право имеет эта… сучка малолетняя лезть в нашу жизнь, словно что-то там понимает! В деле написано! Пусть подотрётся этим делом!
И где было вставить вопрос: почему она сказала неправду? Я старалась поймать её взгляд, надеясь, что она поймёт по моим глазам, по той злости, которую я в них носила. Наорала бы на меня за это. Ударила бы. Она даже не посмотрела на меня, когда уходила к остановке – через весь город на ту работу, которая у неё ещё была. Ложь разрасталась между нами, покрывалась тайной. Ещё одна вещь, про которую нужно самой догадаться.
Вот бы на поведение взрослых приходили смс-уведомления, как на оценки в электронный дневник: не исполняет обещания, врёт, уходит среди ночи и не возвращается… И чтобы тоже было какое-то наказание за это. Иначе нечестно. Но мир несправедлив. Не то, что твой.
Теперь мне можно официально не делать уроки, лежать одетой в кровати. Это моя маленькая месть. Через час стены ходят ходуном от возмущённых возгласов Аньки. Ей-то что, у неё остался ноут, на который она сама заработала, а мне его теперь не видать, как своих ушей. Анька с собой носить будет. Зато у меня есть ты. Этого никто не отнимет. Я лежу, и думаю об этом. Снова и снова.

Голден Глоб это уродливая полусфера на окраине, то есть ровно в двух остановках между моим домом и школой. Сто лет там не была. Она говорит, что все эти тэцэ – ловушка, загон для хомячков, специально спроектированный и построенный так, чтобы они тратили там больше денег на ненужные вещи. За новой одеждой и всяким таким мы ездим через мост, на рынок, где, стоя на картонках за занавесками, примеряем кофточки и джинсы, которые потом надо отстирывать от запаха китайской пластмассы. Приезжаем домой голодные, потому что перекусывать на рынке нельзя ни в коем случае (этот пирожок лаял или мяукал? глупые вопросы задавал), сметаем всё, что найдём в холодильнике, и весь оставшийся день тупим кто во что горазд. Она могла бы и не врать, что не хочет переплачивать за бренд, и всё такое. Я знаю, что одеваться в Голден Глобе нам не по карману. Но сегодня мне туда.
Пройдя сквозь стеклянную вертушку, оказываюсь во дворце, каким его представляют маленькие девочки: фонтан посреди огромного коридора со стеклянными стенами магазинов, музыка попсовых хитов, единороги прыгают из-за угла. Беру у единорога листовку (вторая пицца в подарок!), и в стеклянном лифте плавно взмываю над головами других людей. Вот так поднимала бы нас на орбиту Мэгги… На втором этаже в лифт входит семья – мама, папа и девочки-близняшки в одинаковых джинсовых комбинезонах с симметрично развешанными розовыми заколками в волосах. Шуршат пакетами, смеются, обнимаются. Хором уламывают родителей на пиццу, и те строго говорят, что это вредно, но быстро сдаются, ладно, в этот раз, но только немного, только по кусочку, ну, хорошо, остальное завернём с собой. И да, молочный коктейль, конечно, это же традиция! Вот что покупают в торговых центрах. Возможность ходить, куда хочется, стоять ровно, тыкать пальцем в то, что тебе нравится, и тебе это принесут, а не рыться в баке с тряпками, склонившись в три погибели. Возможность положить свои новые вещи в чистую бумагу и большой красивый пакет, а после отправиться в фудкорт, и съесть огромную пиццу, не думая о том, сколько ты переплачиваешь. Потому что это такой отдых. Она никогда не поймёт.
Все выходят на четвёртом этаже, меня выносит из лифта, словно мёртвую рыбину. Стенка лифта, единственная призрачная опора, исчезает, я теперь у всех на виду. Всем видно, какие старые на мне толстовка и джинсы. Ноги несут меня туда же, в сторону фудкорта, на запах запретных вкусностей, крики детей, взрывы смеха.
Я вижу их сразу. Как не заметить? В самом центре фудкорта сдвинуты вместе два столика, за которым собралась компания подростков в необычной одежде. Все на вид примерно мои ровесники. На чьей-то сумке эмблема с логотипом «Огненной звезды». От других эту компанию отделяет невидимое силовое поле, притягивает меня… Застываю в нескольких метрах. Меня словно холодной водой окатывает. Что я здесь забыла? Кто меня ждал? Зачем всё это? Я отворачиваюсь… Передо мной стоишь ты.
Иди к ним. Никто не должен быть один.
Я не одна. У меня есть ты.
Это не одно и то же.
Я смотрю на тебя. Ты понимаешь. Киваю, оборачиваюсь, подхожу. Они прекращают разговор, разглядывают меня с любопытством. Один парень, три девушки. Ты стоишь немного позади. Страхуешь.
– Этерне лусиати! – произношу я немного хрипло.
Несколько секунд молчания рвут шум фудкорта в клочья.
– Арабелла? – наконец спрашивает девушка в центре. Кругленькая, с розовыми ямочками на щеках, в очках с толстыми стёклами, которые делают её лицо ещё круглее.
Моих сил хватает на резкий кивок.
– Как здорово, что ты пришла! – лицо девушки вспыхивает розовым. – Народ, это Арабелла, она недавно в группе! Ну-ка, подвиньтесь! Иди сюда!
Пододвигают свободный стул, и теперь я оказываюсь в центре.
– Сирил? – догадываюсь я.
– Она самая! Чуваки, знакомьтесь! Арабелла, это Кайла, Этти и Джей Джей.
Мне поочерёдно кивают девочка с разноцветными волосами, которая оторвалась от плетения фенечки, чтобы поздороваться, очень красивая девушка с правильными чертами лица и длинными волосами, и притулившийся на краешке стола парень, чьи острые коленки торчат из прорезов узких джинсов, а чёлка выглядывает из-под капюшона худи. Он тасует на столе какие-то карточки. В мою сторону поворачивается сверкающая пасть пакетика чипсов, я качаю головой, а другие выцапывают пальцами и заталкивают в рот хрустящие пластинки. Замечаю, что перед каждым на столе лежит телефон, но все девайсы перевёрнуты экранами вниз.
Я не успеваю испугаться своей неподготовленности. Что на этих сходках можно, а что нельзя? Почему я не выяснила заранее! Но Кайла спрашивает, какая у меня любимая серия, и вот мы уже обсуждаем твои приключения в лесу шагающих деревьев, и здоровский конец второго сезона. Второй – мой любимый. Ты училась в военной академии Земли, нашла там друзей и врагов, но в конце была вынуждена уйти, потому что твои учителя на самом деле готовили войну, и ты должна была стать их тайным оружием… а ещё тебя выкинули в космос в конце сезона. Джей Джей согласен со всем, что я говорю, и вдруг до меня доходит: JJ – Джей Джей! Это его комменты я чаще всего плюсовала в группе! Не отрываясь от фенечки, Кайла пересказывает, как её до мурашек проняло, когда ты стояла на вершине горы, перед сражением в конце третьего, последнего на данный момент, сезона, и сняла кулон, чтобы отпустить Мэгги.
– Очень трагичная сцена, – киваю я.
– Трагичная? – переспрашивает Этти. – По-моему, очень красиво.
– И красиво тоже, но… Эта сцена про одиночество. Она там совсем одна против людей, которые сами не знают, что их запрограммировали. Знает, что никто не придёт на помощь, знает, что ей уже не верит. Она отпустила Мэгги, чтобы та не пострадала, когда она сама погибнет.
Я хорошо помню, как смотрела эту серию в первый раз. Помню синеву, которой осветилась белая простыня, тепло намокшей под моей щекой подушки.
– Она готовилась к смерти, – произношу я вслух, и смотрю на тебя, мысленно спрашивая: «Ничего, что я о тебе так?»
Ты киваешь – всё нормально, и отворачиваешься. Не обиженно, просто тебе больно об этом вспоминать. Ты-то уже знаешь, что было дальше. А я ещё не видела.
Хотелось бы мне быть тогда рядом. Но мы ещё не обсуждали всё, что произошло.
Сирил приобнимает меня за плечо.
– С ума сойти! Я об этом так не думала!
Мы обсуждаем эту сцену, и ещё одну, и ещё, а потом Этти толкает Джей Джея в плечо.
– Давай, колись чего у тебя новенького.
Парень вздыхает, и карточки, которые он всё время тасовал под столом, как игральные карты в покере, оказываются на виду, но «рубашкой» вверх. На секунду за нашим столом снова всё замирает, а потом Этти вскидывает ладошки, и кричит шёпотом:
– Чур, я первая!
– Может, подождём Лиз? – робко спрашивает Кайла.
– У неё стаффа навалом!
Глаза Этти ненасытны, руки распростёртые над карточками, словно выделывают магические пассы.
– Эй, без читерства! – вклинивается Сирил. – Ты в прошлый раз была первая.
– А в позапрошлый вы без меня!
– Арабелла, может, ты?
И пока я хлопаю глазами, соображая, что от меня требуется, все, даже Этти (хотя с недовольством), говорят:
– Бери-бери!
Я тыкаю в одну из карточек наугад, переворачиваю… На картинке ты. Стоишь по стойке «смирно», руки скрещены на груди, длинные волосы собраны в хвост. В форме космической академии. Ты мне нравишься в этой форме – такая гордая, несокрушимая. Настоящая.
Я собираюсь спросить, что это значит, но за столом начинается шум и гомон. Даже Кайла бросает своё плетение, и вытаскивает из сумки пачку карточек. Те, что на столе, идут в обмен, карточки летают по всему столу, из рук в руки. Всё свершается в какие-то секунды, и вот, каждый уже сидит со своей стопкой карточек, перелистывая своё сокровище.
– Везуха! – вздыхает Этти мне через плечо. – Второй сезон – редкость.
В последний раз смотрю на тебя, и кладу так же, как взяла, рубашкой вверх.
– Не-не, эту ты забирай. Твоя, – Этти подталкивает мне карточку, не сводя с неё жадного взгляда.
– Как? Насовсем?
– Ну да. Накопишь – поменяешься, – кивает Джей Джей.
– Не обращай внимания на этих психов! – хохочет Сирил, будто сама только что не возилась по всему столу, крича, чтобы не трогали корабли Этенсианского флота. – Это традиция. Первая карточка наугад идёт новичку, или тому, чья очередь. Остальные меняем. Ты и эту поменяй, если хочешь.
– Хочешь меняться? – восклицает Этти.
Убираю карточку в карман толстовки. Как можно обменять такое сокровище?
– Где вы их берёте?
– Сорок два, – отвечает Джей Джей.
– Что это?
Что тут начинается! Надо её (меня) сводить в «Сорок два», это же здесь, на втором этаже, там же столько клёвого трушного стаффа, пойдёмте сейчас! И мы уже почти срываемся с места в едином порыве, как вдруг…
– Так.
Голова против воли вжимается в плечи.
– Вы. Начали. Без меня.
Голос плывёт над нашими с Сирил головами. Нахожу в себе силы обернуться, посмотреть вверх, и… вниз. Меня отпускает. Это просто девочка. Такая же, как мы. Длинные кучерявые волосы, твоя фотография на майке, да не просто облупившаяся переводная картинка, а вкраплённое в ткань, цельное изображение. Как они сказали? Трушный стафф.
– Клёвая футболка, – говорю я, уже поняв, чем раньше сломаешь лёд, тем проще будет дальше.
– Ты кто? – спрашивает девочка, и я снова слышу позвякивающие в голосе железные ноты.
Пространство между нами расползается, все отодвигаются разом, чтобы пропустить её, но она остаётся стоять.
– Лиз, это Арабелла! – выручает меня Сирил. – Она сегодня первый раз. Арабелла, это Лиз, она…
– Я орг, – перебивает Лиз. – Говорила же без меня не начинать.
– Мы и не начинали, – буркает Джей Джей, и хочет сказать что-то ещё, но сбивается.
– Ты записалась? – вопрос буравит меня.
– Нет…
– Надо записываться. Всем надо записываться. Народ, серьёзно. Я что, должна за всех думать?
Лиз плюхается между мной и Сирил, как человек, который несёт на себе слишком большой груз, и даже сейчас, получив небольшую передышку, помнит о том, что нужно будет нести его дальше. Она быстро-быстро прыгает пальцами по экрану чёрного смартфона, который не выпускает из рук. Вот почему взгляд Лиз показался мне странным – она смотрит не то, чтобы прямо, а сквозь того, к кому обращается, обратно, в свой девайс. Никто не выдерживает её взгляда дольше, чем он.
– Джей Джей, мне не пришла ссылка на саундтрек.
Парень бурчит что-то.
– Ты его вообще сделал?
– Ну, типа, как бы почти.
– Последний шанс в понедельник, или отдам твою проходку тому, кто реально может! Этти, девочки ждут тебя на примерку костюма в следующее воскресенье. Просят не опаздывать.
– Ладно, – отвечает девушка, глядя на свои ногти.
– Так, что ещё?
Лиз пялится в смартфон, и всё вокруг неё тоже замирает. Я впервые вижу, чтобы мой ровесник вёл себя так по-взрослому. Не подражает, нет, она словно на самом деле старше всех остальных. И, честно, это крипово. Есть такие девочки, в которых сразу различаешь черты будущих старух, из тех, что сидят на лавочках и охают на «нынешнюю молодёжь». Словно вся юность дана им на то, чтобы в этом практиковаться. Вот какая эта Лиз. До её прихода было уютно, все общались нормально, а теперь заговорили на каком-то непонятном мне языке, и у каждого появилось «партийное задание».
– Для стенда нужно много бумаги. Газеты и всё такое. Соберёте сами, хранить будем у Кайлы.
– А чё сразу я? – девочка с разноцветными волосами снова отрывается от феньки. – Спасибо, что спросила!
– Ты ближе всех живёшь к Экспе! – повышает голос Лиз. – Трудно что ли?
Кайла шумно вздыхает, пожимает плечами, и возвращается к плетению. Мне кажется, что в полном народа торговом центре над нашими сдвинутыми столами повис кокон тяжёлой тишины. Такой же умеет создавать вокруг себя Мэгги. Но там приятно находиться, а здесь – нет.
– Блин, народ, вы издеваетесь? – взрывает тишину Лиз. – До конвента всего два месяца, а у нас конь не валялся. Просто давайте сделаем всё, как договаривались! Я что так много прошу? Вот ты, кстати, что будешь делать?
Я? Да-да, я, новенькая. Так вот бывает, когда все смотрят на тебя в классе, где ты впервые слышишь про домашнее задание, которое все остальные сделали. Что за конвент? Я должна была что-то сделать? Уши горят алым пламенем, и почему-то стыдно. Бормочу извинения и что-то про «тайную комнату», выбираясь из-за стола, и изо всех сил пытаюсь не бежать!
Углубление коридора фудкорта ведёт в туалет. Я сворачиваю, чувствуя, как взгляды впиваются мне в спины, захожу в самую дальнюю кабинку, закрываюсь внутри. Интересно, сколько они там будут ещё сидеть? Получится незаметно пробежать мимо?
Ну, как?
Ты стоишь, прислонившись к двери кабинки, с невозмутимым видом. На тебе форма академии, как на той фотке. Ты меня напугала. Я хочу тебе соврать, но не могу, ты ведь читаешь мысли. Чувствуешь мою обиду, моё разочарование.
Они говорили о чём-то своём, как будто меня нет больше!
И решила убежать, когда начали говорить с тобой, потому что…
А смысл?
Смысл в том, чтобы общаться. Спрашивать, если что-то не понятно. Делиться опытом. Это называется социализация.
Не помню, чтобы ты этим занималась!
Я смотрю на тебя дерзко, с вызовом, как могу только с тобой, и вдруг слышу, как кто-то громко произносит вслух моё новое имя.
– Арабелла, ты здесь?
Не пали! – молю я. Знаю, на тебя можно положиться… обычно. Но я тебя поддела, раззадорила и разозлила немного. Ты хочешь поквитаться, я это чувствую. И ты остороооожно, легооооонечко толкаешь дверь моей кабинки. Она тонкая, как картонка, и со стуком ударяется. Как если бы ветерок дунул в полную силу. Словно привидение рванулось сквозь дверь. И вот, тебя уже нет рядом.
Где все эти подружки с их звонким смехом, перекрывающим музыку торгового центра? Где мамаши с вопящими детьми? Вой автоматических сушилок где? Шаги. Стучат, приближаются, встают рядом с моей дверью так близко, что видно носы ботинок… В кино я бы забралась на унитаз с ногами, а потом потянулась наверх, отодвинула решётку вентиляции, и влезла бы туда. Но я не в кино.
– Арабелла… Прости за Лиз… – голос Сирил из-за перегородки звучит печально. – Она нормальная вообще-то. Просто… она так разговаривает. Со всеми. Лиз каждый год организует наш стенд на конвент. Фабрик Кон. Она немного повёрнута на этом… Мы обсуждали, что будем делать в этом году, в группе. И я прислала тебе ссылку… ну, на орг собрание…
Может быть, я бы успела узнать об этом, если бы вылезла ещё раз уточнить, проверить, но телефона у меня уже не было… И что тогда? Не пришла бы? Наверное.
– Возвращайся. Мы будем ждать. Я буду.
Тупоносые ботинки исчезают, гулко топают обратно. А потом как будто снова включили звук. Хлопки двери, разговоры по телефону, шипение воды и сушилок, смех.
Вот и всё, думаю. Я одна. Ещё больше одна, чем раньше, когда узнала и увидела тех, кто знает, о чём я думаю целыми днями. Поговорить о том, как ты стояла на вершине горы и отпускала Мэгги, с людьми, которые понимают! Совсем не то же, что мысленно общаться с тобой. Когда я с тобой рядом, нам не нужны слова. Это сложно объяснить, как одно на двоих чувство! Но, чтобы разделить это… сама не подозревала, как мне не хватало собеседников! Неужели, найдя, я тут же их оттолкну? Только потому, что испугалась? Как поступила бы на моём месте ты? Знаю, знаю. Ты бы не оказалась в такой ситуации, потому что не стала бы прятаться.

В детстве мне представлялось, что, если захочу, всегда могу начать сначала. Закрыть глаза, обнулить свои фэйлы, и другие про них забудут. В английском языке есть такое слово «undo», оно означает отмену уже совершённого действия. Как бы мне хотелось иметь такую кнопку в реальной жизни! Чтобы бац – и можно попробовать заново! Теперь я знаю, что у меня всего один шанс на первое впечатление. Я оставляю страх и стыд там, в туалетной кабинке, и молюсь, чтобы мой побег не расценили как окончательный, чтобы я не оказалась «странной» и для этой компании…
– Что такое конвент? Что такое Фабрик Кон?
Я прерываю Лиз, которая говорила что-то очень серьёзным тоном, но мне необходимо понять всё сразу, с самого начала, и я обезоруживаю себя, сдаюсь. Глаза Сирил округляются, как её очки. Джей Джей таращится на меня, неестественно выпрямившись. Кайла бросает свои феньки. Этти застывает с открытым ртом, не донеся до него чипсы.
– Как? Ты никогда… Никогда не была на Фабрик Коне?
– Ни разу. Понятия не имею, что это такое.
Мне страшно признаваться. Ты стоишь неподалёку, и киваешь мне – всё так, молодец. Я тебе улыбаюсь. Они думают, что им.
– Это самая крутая вещь на свете! – выпаливает Лиз, из сурового взрослого превращаясь вдруг в ребёнка, и это преображение так ей идёт!
Народ снова раздвигается, пропуская меня в центр. Они наперебой объясняют про сборище фанатов фантастических миров, которое в нашем зачуханном городе проходит, оказывается, уже пять лет! Они не высмеивают моё незнание, они хотят, чтобы я поняла, потому что знают, что мне это должно понравиться так же, как им самим. Так объясняют, когда горят тем, что больше скрывать не в силах. Так я сегодня говорила о тебе.
– На Фабрик Коне каждая вселенная показывает себя! – Сирил загибает пальцы: – Властелин колец, Майнкрафт, Игра престолов…
– У Игры престолов в прошлом году был крутой трон! – Джей Джей показывает с телефона фотку, где он, в точно таком же прикиде, как сейчас, только волосы фиолетовые, сидит на сооружении из мечей, как будто настоящих. Я не сдерживаю восхищённый вздох.
– Всё равно мы были лучше! – напоминает Лиз. – Просто среди судей были сплошь фанаты «Игры»! Это было нечестно!
– В этот раз утрём нос этим Ланистерам. Построим Мэгги! – почти кричит Сирил.
– Да! – кричат все, и одновременно дают пять друг другу. И мне тоже!
За соседними столиками на нас оборачиваются. Узнаю семью с девочками-близняшками из лифта. На лицах недовольство и волнение, им помешали есть пиццу. Но охрана не может нас выгнать, потому что Джей Джей купил в Мак Дональдсе картошки на всех, и мы уже не нарушители спокойствия, мы – клиенты.
– Поможешь со стендом? – спрашивает меня Лиз, и это уже не приказ, не угроза, не ультиматум, а предложение.
– Арабелла так клёво серии анализирует! – вдруг заявляет Сирил. – Может, викторину проведёшь? Придумаешь вопросы?
Тёплая рука Сирил на моём плече. Меня сто лет уже никто не трогал так по-приятельски, даже нежно. Это неловко и приятно одновременно, хотя моё плечо твёрдое, как камень. Я киваю на предложение, мол, конечно, придумаю викторину. Неужели мои знания, всё то, что я записываю в своей мысленной книжечке, теперь пригодятся не только мне? До смерти хочется быть с ними на этом Фабрик Коне, частью чего-то большого!
Я сую в рот горсть жёлтых палочек, скроллю на чьём-то телефоне фотки прошлогоднего стенда, и мне хочется быть с ними тогда, как жаль, что это невозможно! Лиз показывает эскизы нового стенда, распределяет наши роли, и мне находится место. А ещё я буду строить Мэгги вместе со всеми. Сегодня прекрасный день.
Когда, спустя несколько часов, мы расстаёмся, я обнимаю каждого, даже Лиз.
– Народ, правда, в следующий раз регайтесь во встрече вконтакте! – бурчит она. – Я должна знать, на кого рассчитывать со стендом!
Я киваю. Они же простят меня в следующий раз, если… когда я не зарегаюсь? Мои друзья (как это непривычно!) разбегаются и сразу теряются в толпе. Как это было здорово – не только думать о тебе, но говорить о тебе, с теми, кто понимает! Не хочется, чтобы это чувство проходило, и я решаю продлить его в «Сорок два». Карта торгового центра показывает магазин комиксов на втором этаже. Робот C3PO, всегда напоминавший мне Буратино, приветствует с плаката. Внутри полно народу, и все такие, словно им не приходится, как и мне, жить в этом городе, адрес которого никогда не появится в списках Хогвартса, над которым никогда не зависнет летающая тарелка. Девочка, у которой одна половина волос выкрашена в зелёный цвет, а вторая в алый, присматривается к фигуркам аниме. Группа малявок-школьников, белый-верх-чёрный-низ, но рюкзаки утыканы значками с каким-то мультфильмом, восторженным ворохом роятся у полок с «Гарри Поттером». За прилавком бородач в футболке с Хоббитом – точной копией его самого – листает комиксы Marvel, похмыкивая. Ты возвышаешься над ними всеми, как Дороти среди маленького народца страны Оз, хотя тебя и спрятали куда-то в угол, за полку с комиксами. Приближаюсь к тебе, раскинувшей руки на плакате, приветствующей меня – заблудшую душу… Я даже рада, что тебя сразу не найти. Ты не мейнстрим, не для каждого, а только для тех, кто понимает! Сколько же тут всего про тебя и твой мир! Плакаты, как тот, что наверху, но ещё с Мэгги, и снова ты, и ты с другими персонажами сериала… пятьсот рублей. Дороговато за кусок бумажки, который она всё равно не разрешит повесить в комнате (обои испортишь! Анька и та с боем вырвала право на Юнион Джек над кроватью). Футболка с эмблемой сериала. Полторы тысячи?! А вот и конверты с открытками. Запечатаны: сначала купи – потом любуйся на здоровье. Двести пятьдесят рублей за упаковку! У меня портится настроение. Любить тебя можно бесплатно. Фанатство требует расходов. Карточки надо будет покупать для обмена, иначе мои новые друзья решат, что жадничаю. А если в следующий раз я должна буду угостить всех чипсами?
Лучше бы я сюда не ходила. Ещё неделю лучилась бы счастьем. А теперь… Путь в фандом мне заказан. Лучше продолжать общаться с тобой, как мы всегда делали, чем случайно унизиться перед людьми, которым я показалась немного интересной. Собираясь покинуть эту юдоль скорби, сталкиваюсь с Сирил лицом к лицу. Удивление и радость у неё – настоящие, и моё сердце сильнее сжимается от тоски, которая ещё предстоит.
– Клёво, что мы не успели разбежаться! Я не записала твой номер! Ты до сих пор не проверила личку?
Наверное, у меня и правда всё всегда написано на лице.
– Наказали? Надолго? – участливо спрашивает Сирил.
– До скончания времён.
– За что?
– За учёбу, конечно.
– И карманных, стопудово, лишили?
Я киваю. Щёки наливаются теплом. У меня в жизни «карманных» не было.
– Отстой!
Сирил замолкает, отводя взгляд. Самое время попрощаться, и свалить, пока ещё чего-нибудь не выдала про себя.
– Хорошо, не домашний арест, а то бы не встретились!
Я киваю. Вот-вот начну поглядывать на часы, как бы намекая. Но Сирил вдруг так улыбается…
– Идея! Наверное, я смогу тебе помочь. Только нужно будет зайти ко мне, тут недалеко.

Считаю про себя чудеса. Фандом существует, есть с кем про тебя поговорить – раз. Меня в него приняли – два. Я понравилась такому человеку как Сирил – три. Она живёт в соседнем квартале на границе с моим. Четыре, пять, шесть. Как ты говорила в той серии? Однажды – удача, дважды – совпадение, трижды – закономерность. Я иду в гости к Сирил, но на самом деле это к тебе ведёт меня тонкая ниточка закономерностей.
Да, я пошла в гости к девочке, с которой познакомилась в интернете, и которую вижу первый раз в жизни. Не ходи никуда с незнакомым – первое правило, которое тебе вдалбливают в этой жизни. Никогда раньше не нарушала правила. Как бы ни было противно, скучно, обидно, я всегда делала так, как она скажет. Доедала ненавистный рассольник с обрубленными щупальцами огурцов. Долбила гаммы до мозолей на пальцах. После школы без напоминания садилась за уроки, начиная с неподдающейся математики. «Сначала – самое трудное!» Верила, она хочет, как мне лучше, даже когда орёт на меня, даже когда заставляет. Но как она может знать, что мне на самом деле нужно, если не знает меня? За столько лет, что мы живём вместе, а это, между прочим, вся моя жизнь, у меня так и не получилось ей хотя бы понравиться. Когда в началке у меня ещё были друзья, и все ходили на дни рожденья друг к другу, она смотрела, как я играю с другими детьми, и в её взгляде не скрывалось разочарование: «Почему я не мать одного из них?» Я старалась хотя бы стать похожей на них, я правда старалась. Долбила гаммы, жрала её гадские супы… А ты помогла мне освободиться. Тебе я нравлюсь, какая есть: полноватой троечницей, так и не сыгравшей на пианино «Лунную сонату». Она никогда не поймёт то, что понимаешь ты. То, что с первого взгляда поняла Сирил.
Мы, может быть, проходили мимо друг друга, не зная, что судьба уже связала нас. К счастью, не в школе. Сирил, оказывается, учится в гимназии на другом конце города. Мне сложно заставить себя доковылять до школы через дорогу, а она каждое утро, в любую погоду, ездит в центр города на автобусе! Я рада, что мы не учимся вместе. Моя новая знакомая не видела меня слабой и осмеянной, с вывернутой наизнанку сумкой, или тупящей у доски. Для неё я Арабелла, а не та, чью фамилию и имя, и личность я отбрасываю за пределами школы.
Подъеденные временем обои в коридоре, обитая дерматином дверь, и странный запах – вроде как лекарств и переваренного лукового супа. Если эта семья богаче нашей (любая богаче нашей), то ненамного. Родители Сирил на глаза не попадаются, и я не спрашиваю. Представляю, что они уехали в гости к друзьям или в театр, или в ресторан. Так бы я делала по выходным, будь я взрослой. Она никогда не ходит в гости, друзей у неё нет, не считая тёти Иры с третьего этажа, которая иногда даёт в долг, но это другое. Не могу представить её в кино или в театре, в любом таком месте, где с её лица сошло бы выражение напряжённой готовности к худшему.
Сирил знакомит меня с бабушкой. Милая старушка, как из рекламы молока, в фартуке поверх домашнего халата и в круглых очках, похожих на внучкины, на моё рассеянное «здрасьте» вручает мне тарелку печенья. Я узнаю, что Сирил в реале зовут Леной. Я смотрю на неё через призму настоящего имени, оно ей идёт так же, как ник. Не то, что моё. Поэтому, когда бабушка Лены спрашивает, я называю имя, которое по праву считаю своим настоящим.
– Надо же! Арабелла! – восхищается она. – Как в кино!
Она возвращается к поющим на плите кастрюлькам, напевая «Мария-Мирабелла», но я не понимаю к чему это. Сирил смотрит на меня с таким же недоумением. Мы прыскаем от смеха и ныряем в её комнату.
Это рай, а не комната. Собственные стол, кровать и компьютер. Неужели, я вечно буду испытывать стыдную зависть к единственным детям в семье? Не могу удержаться от сравнения: Сирил могла делить пространство с бабушкой за неимением сестры или брата, но взрослые поступились своим местом ради неё. На стене постер из тех, что продаются в «Сорок два». Мэгги. Чёрная на фоне голубой стены она сразу бросается в глаза, явно никто не запрещает Сирил «портить обои». На вешалке за дверью висит бордовая гимнастическая форма, как из кино про частные школы. Из окна комнаты видно двор, заставленный машинами, а если присмотреться в прогалы между домами, будет виден краешек моего. Надо будет не забыть сказать. Представляю, как по вечерам мы перемигиваемся светом, и от этой мысли у меня теплеет в животе.
Не сговариваясь, мы двигаем экран компьютера к бортику кровати, а сами ложимся на животы, тарелка печенья между нами, и через минуту забываем обо всём. Сирил, словно угадав мои мысли, запускает последнюю серию третьего сезона, где ты, стоя на вершине горы, отпускаешь Мэгги на волю. Всё вроде бы знакомое, но не совсем. Не врубаюсь, что непривычно, пока по экрану не побегает строка текста.
– Ты всегда смотришь с субтитрами?
– Нет нормального дубляжа, – вздыхает Сирил.
Не знала, что есть неправильные способы смотреть любимый сериал. Что голос, которым ты говоришь со мной – это голос актрисы дубляжа. Субтитры мне вообще не нужны, потому что я и так всё помню. Когда я смотрю на ноуте, не до выбора качества: у пиратских стримов дрожит картинка, в звуке самое главное – чтобы он был. Ты появлялась на экране, и я не обращала внимания, что от твоего лица расходится аура пикселей, забывала, что ты говоришь не по-русски.
– Вот! – толкает меня в плечо Сирил.
На экране Мэгги расправляет крылья, выходя в космос, словно гигантская птица с длинной шеей и без головы. Внизу расстилается земной город, на вершине холма стоишь ты. Волосы распущены, развиваются, захваченные порывом ветра от крыльев улетающей подруги. Это момент, который я прокручиваю в голове снова и снова. Не удерживаюсь и сейчас, даже зная, чем всё закончится. Я представляю, что можно всё переиграть.
Представь. Мэгги разворачивается в стратосфере Земли, летит обратно, несмотря на приказ, сбивает крыльями людей, готовых разорвать тебя на части. Вот она обхватывает тебя, и навсегда уносит с этой планеты, а внизу армия тройки диктаторов, против которой ты стояла в одиночку, бежит уничтожать граждан собственной планеты. Но зато ты спасена. Никто тебя не обидит. Ты, конечно, против такого спасения, не можешь бросить этих неблагодарных людей, поэтому я прошу Мэгги спуститься вниз и взорвать тот резервуар, с помощью которого разум людей контролировали невидимые силы. В той серии ты узнала об этом стратегическом объекте слишком поздно. Взрыв освобождает людей-марионеток, и они идут сами свергать несправедливое правительство, и тебе не надо жертвовать собой! Ты… мы… летим на все стороны вселенной на поиски новых приключений!
В мечтах я всегда прилетаю за тобой на Мэгги, я просто уже в ней, по умолчанию, потому что должна быть. Мне там самое место, разве это непонятно? Прямо, как сегодня, когда я возвращалась на сходку, ощущение какой-то неизбежной правильности происходящего. Свобода. Но в сериале всё происходит в точности, как я помню: Мэгги улетает, и ты стоишь одна на вершине горы, готовясь встретить смерть.
– Как же это круто! – выдыхает Сирил, и только тогда я вспоминаю, что не одна.
– Нет, – не удерживаюсь я. – Было бы круто по-другому.
Поддавшись порыву, вдруг пересказываю Сирил альтернативную концовку, которую только что представила. Не упоминая своего личного участия, разумеется, будто вернуться за тобой Мэгги решила самостоятельно.
В глазах Сирил пляшут огоньки восторга, когда я пересказываю, как взрывается резервуар, и «огненные брызги спасения» (так и сказала!) распыляются в атмосферу, возвращая людям силу воли, и они видят истинное положение вещей. Тираны на троне, разруха в мире, и всё такое… Но ты пролетаешь над ними, салютуя спасённой Земле, и улетаешь в космос навстречу приключениям.
– Суперская концовка! – шепчет Сирил.
Я тоже выдыхаю, потому что никогда ещё не рассказывала ничего так долго и подробно, да ещё и сочиняя на ходу.
– Где ты прочла этот фанфик? Ссылку кинешь?
Фанфик? Сирил даже не ждёт, что я спрошу, сразу открывает готовую вкладку, и показывает сайт.
– Я вот здесь читаю. Мне больше всего нравятся альтернативки второго сезона, типа как дополнительные серии. Ты читала? Твоя история оттуда?
Нет, не читала. Одного взгляда хватает, чтобы почувствовать лёгкое разочарование. Впрочем, что я о себе возомнила, что я одна-единственная мечтаю о тебе? Тысячи людей, оказывается, пишут про тебя истории. Я ревную…
– Нет, это… Это я придумала. Сама.
– Серьёзно? Ты фанфикерша?
– Я никогда не публиковалась.
– Напиши им обязательно! Вот, в конце есть адрес!
– Нет! – выпаливаю я слишком резко. – Может, позже. Я пока не готова.
Это надо обдумать. До сих пор я не писала ничего больше заметок в своей мысленной книжечке. Может быть, мне стоит… Но сперва надо прочитать других, что они там пишут. Врага надо знать в лицо.
Серия остановлена там, где Мэгги расправляет крылья. Сирил интересуют всякие эффекты и закадровые штуки. Как и что сделано, а не почему. Слушаю из вежливости, мне вот совсем не интересны подробности того, как на съёмочной площадке строили твой волшебный мир. От этого он теряет свою волшебность. Сирил открывает какую-то программу, отчего компьютер загудел, показывает 3D-модель Мэгги, которую она построила сама. Кораблик здесь совсем как в кино – вытянутая чёрная капля с хвостом рыбки. Если мы его построим, приз за стенд точно будет наш!
– Какая же ты умная, – говорю я, не скрывая зависти.
– Да ладно, – лицо моей подруги пунцовеет. – Там есть ошибки. Видишь, тут и тут. Летать она никогда не сможет. В реале. Вообще, препод по информатике считает, что я трачу время на ерунду, проектируя это.
– Никто не понимает! – я даже не скрываю злость. – Подумать только, у людей столько возможностей, а они таращатся в смартфоны на смешных кошек, срутся друг с другом в интернете! В то время как будущее… простаивает!
– Думаешь, у нас будут летать такие корабли?
– Не вижу смысла жить по другой причине.
Сирил вдруг обнимает меня. Так крепко, как никто никогда раньше. Я так скучала по этой нужности кому-то, что физически чувствую пустоту, когда подруга отнимает руки. Минуту мы просто сидим и смотрим друг на друга. Я краснею, но не от смущения, а оттого, что нам даже не нужно говорить: как классно, что ты меня понимаешь. Глядя на экран с застывшей картинкой, спрашиваю, как она успевает читать субтитры (я не успевала), но оказывается, сабы ей не нужны, потому что по-английски она говорит свободно. Не выпендривается знаниями, они у неё просто есть, как у меня есть две руки и две ноги. Я стыжусь своей дремучести, но не как в детстве, когда она сводила меня с теми детьми, у которых я должна была перенимать хорошее, а подхватывала только простуду или вши. Оттого, что мы с Сирил похожи во всём остальном, интересуемся одним и тем же, мне в голову прокрадывается странная новая мысль: а что, если и я так могу? Что, если для этого не нужно быть суперумной, и приносить одни пятёрки, как Анька? Надо будет расспросить подругу, как начать учить язык, не как в школе, а по-настоящему. Достаточно ли смотреть сериал на языке оригинала? Мне не очень зашло, но я готова ещё попробовать! (Почему-то это кажется важным, я должна научиться понимать тебя на английском. Твой родной, инопланетный, конечно, мне не по силам, но английский уместнее русского).
Мы ещё болтаем про наши школы, интересных преподов и предметы. То есть, Сирил говорит, а я слушаю и ем печенье. Оно тает во рту. Мы стряхиваем крошки с кровати, на которой сидим в уличной одежде, говорим с набитыми ртами. Экран компьютера с очередной серией, которую мы не смотрим, в паре сантиметров от наших голов. Как всё это не похоже на то, как было бы у меня! Она бы уже сто раз зашла, и сделала сто замечаний.
Запахи из кухни становятся невыносимыми, отзываются призывным бульканьем в животе, и бабушка Сирил не желает ничего слышать о моём уходе без ужина. Тёплое картофельное пюре пахнет молоком, куриная котлета – праздник во рту. Я уже и забыла, что еда может быть на вкус не как картон. Мне ужасно стыдно, но от добавки не отказываюсь. Сирил возит в тарелке вилкой, как человек, привыкший к магии, что творится у него под носом. Сама она целиком поглощена чем-то в телефоне. С каждой её улыбкой невидимому собеседнику у меня такое чувство, что я упускаю что-то важное. Что меня не должно здесь быть.
– Лена, что я говорила! За столом никаких этих телефонов!
– Прости, бабуль!
– Перед Арабеллой извиняйся. И пример с неё бери! Она как-то может пережить без того, чтобы тыкать в экран каждую секунду!
– Ой, прости! – краснеет Сирил. – Джей Джей фотки со сходки выложил.
Мы помогаем вымыть и вытереть посуду, и подруга показывает фотки. Вот и я, почти по центру, даже получилась ничего.
– Жаль, отметку не поставить… – проговариваюсь я.
Отметки – вершина айсберга. Сейчас я уйду, и пропаду на неделю, а они будут переписываться, разговаривать про стенд, спорить, ругаться и мириться, и обсуждать сериал. А я даже не узнаю об этом! Всё это опять отражается на моём лице.
– Ой, я же про самое главное забыла! – говорит Сирил, внезапно посерьёзнев. – Подожди минуту!
Она возвращается через целых пять, когда мне уже кажется, про меня забыли, как забывают полить растение. У неё в руках маленькая чёрная коробочка, которую она быстро суёт мне в руку.
– Мой старый смартфон. Он пустой, можешь юзать. Там старая симка с интернетом, номер не помню, но должен быть рабочий.
Моя ладонь в недоверии сжимает чёрную коробочку, которую Сирил немного согрела руками.
– Нет, я… не могу. Это очень дорогой подарок!
– А это не подарок, – подмигивает Сирил. – Это на время, пока твой не вернётся.
– Я не знаю, когда. И мои… если узнают…
– Просто не пались. Бери. Ты нам нужна на связи. Ты мне нужна!
Я хочу ещё возразить, скорее для порядка, но тут бабушка Сирил выглядывает с каким-то вопросом (или проверить что мы делаем в коридоре), и мои руки сами прячут телефон в карман.
– Мне пора, – говорю я с сожалением, глядя на часы в прихожке. Почти девять доходит. Родители Сирил ещё не вернулись. Наверное, так и бывает в нормальных семьях. Где нормальные родители ходят на нормальную работу, а по выходным – в гости и гулять просто так.
– Ещё приходи! И будь на связи!
На улице хлопаю рукой по карманам, убеждаясь, что ничего не привиделось. Чёрный смартфон раскаляет мой карман. Мне отрастить в себе ещё одну тревожную кнопку. Но оно того стоит. Я кому-то нужна.

Взрослые любят мучить детей вопросом: «Кем ты станешь, когда вырастешь?» Чтобы на него ответить, нужно себя в этом будущем представлять. Для меня оно – размытое пятно на горизонте, так далеко, как окончание школы или смерть. Просто не верится, что однажды вот это всё, что я знаю, закончится, и наступит что-то совершенно другое. Вырастают как-то автоматически, думала я, с определённым количеством лет зелёный свет загорается там, где до этого горел красный, и становится можно всё, что раньше было под строгим запретом. Знания, необходимые для взрослой жизни подгружаются в голову и тело, как данные в компьютер, вместе с задуванием восемнадцатой свечи на праздничном пироге. Вот какой я была до встречи с тобой, с фандомом, с Сирил. Я не представляла себе будущее.
А сейчас, отправляя толстовку в шкаф, я замираю на мгновение, рассматривая себя в зеркало на внутренней дверце, и впервые думаю, что вот эта девочка, с непропорционально большим телом для такой маленькой головы, забитой всякими странными вещами, с удивлённо-придурковатым выражением лица и волосами-паклями, ещё может вырасти в серьёзного, даже нужного и полезного цельного человека.
С чего ты взяла, что ты сейчас не человек?
Твоё отражение за моей спиной. Вихрь счастья поднимается во мне из самого низа живота, что я боюсь не удержаться на месте, взлететь как воздушный шарик. Меня оглушают свалившиеся перспективы. Я могу учить языки, придумывать разные истории про тебя, могу… да хоть в космос полететь! А что? Если такие, как Сирил будут проектировать космические корабли, может, такие, как я, смогут на них летать? Вдруг, когда я вырасту, космонавтом будет стать уже не так трудно? Так я могу стать к тебе ближе!
«Так хватит вертеться и мечтать, займись делом!» – говорю себе я, Арабелла.
Я раскладываю на столе учебники и тетради. Теперь всё серьёзно. Нужно определиться с приоритетами. Русский и литературу можно отложить, с ними у меня норм, и историю туда же, подальше – меня интересует будущее, а не прошлое. Подтянуть оценки по английскому (трудно), по географии и биологии (ничего невозможного), алгебре и геометрии (особенно тяжело). В мысленной книжечке, где я храню твою открытку-фотографию, начинаю составлять список предметов и своих последних оценок по ним. Нехорошо, совсем нехорошо. По всему выходит, что в важных для жизни естественных науках я выхожу троечницей, а математика вообще за гранью двойки, стремится к нулю! «Ничего, – говорю я себе, подавляя панику, – можно всё исправить!» Попрошу Анну Михайловну дать мне шанс ещё разок переписать контрольную. С виду она грозная, но справедливая, она заметит, что я стараюсь! Всё выучу, и завтра же буду отвечать. Сама подниму руку. Ещё, если хочу стать лучше, то стоит и спортом заняться! Что мешает бегать во дворе каждый день и лазить вон по той новой спортивной площадке? Решено! Завтра утром встаю ровно в шесть утра, каждое утро теперь начинаю с пробежки. Но сначала…
Чёрный экран становится синим, потом снова чёрным, и вдруг спрашивает пароль. Об этом Сирил не предупреждала! Вспышка озарения и… «Этерне лусиати», фраза – талисман пробуждает девайс от долгого сна. Папки, файлы, приложения: сколько же здесь всего! Позже разберусь. В настройках, как учила подруга, включаю значок с обрезанным с краю прямоугольником. Ура, интернет работает! Пальцы скользят, отыскивая знакомую комбинацию букв. Найти нужную страницу не составляет труда. Логинюсь вконтакте, и сразу же поверх всех окон всплывает личное сообщение:
«Привет! Ну как, получилось?»
«Привет! – пишу я. – Да!!! Работает!!! Спасибо пребольшущее!»
«Зачем ещё нужны друзья!»
Друзья, перечитываю я. У меня теперь есть друзья. Я смотрю фотки со сходки, и отмечаю себя, теперь надо мной взмывает белая надпись «Арабелла». Подписываюсь на треды, и отвечаю на приглашение на следующую сходку. А ещё открываю вкладку страницы с фанфиками. Столько ещё предстоит узнать о твоём мире, о тебе! Дрожь пробегает по спине, как от холодка. Ты подмигиваешь мне из угла, прикладываешь к губам палец.
– Есть кто дома?
Моих друзей надо прятать. Выключаю звук, и убираю смартфон в самое безопасное место – в школьную сумку. Она в коридоре с огромной хозяйственной сумкой на колёсиках, с какими бабульки ходят по магазинам. Помогаю перетащить в холодильник коробки с молоком, соки в неприглядных коробках, странные контейнеры с котлетами и гречкой.
– Это что?
– Наш ужин, – отвечает она.
– Ты его что, где-то в другом месте готовила?
– Много будешь знать – плохо будешь спать.
– Где ты была?
Она смотрит на меня, как будто только что узнала об очередной проваленной контрольной. Сначала мне правда интересно, что она ответит. Когда я уходила днём на сходку, она ещё была дома. Анька по субботам торчит в своей будущей альма матер с утра до вечера, а она… я не знаю, что она делает в то время, когда другие родители отдыхают, ходят в гости или возятся со своими детьми. Она ненавидит такие вопросы. Ну, кто меня за язык тянул!
– Ты уроки сделала?
Было время, я бы рассказала ей про Сирил (назвав её Леной, конечно) и про «Огненную звезду». Мы бы, возможно, обсудили сюжет. Теперь всё начинается (и заканчивается) вопросом про уроки. Универсальный убийца разговоров.
Я отступаю от неё. Если бы могла – отпрыгнула бы кошкой. Мне хочется держаться подальше от неё и её тайн.
– Позову, когда сядем ужинать.
Я не говорю, что уже поужинала, просто ухожу. До уроков тем вечером так и не доходит. Сначала отвечаю Сирил, потом Лиз, а потом перехожу по ссылке с мемами из сериала, и минут пять трясусь в корчах смеха, а ещё… Ты качаешь головой, показывая на открытые тетради и учебники. И ты, конечно, права. Я должна стать лучше. Но сегодня суббота, божечки. Я буду лучше. Обещаю. Завтра.

Крик в лицо будит меня электрическим сиянием, и с перепугу я сразу нахожу кнопку отбоя. Минуту глаза привыкают к полной тьме, дыхание восстанавливается. Сегодня воскресенье, я точно помню! Какого чёрта? Ах, да, сама же поставила вчера будильник! Время начать новую жизнь. Анька, всхрапнув, переворачивается на другой бок, и продолжает спать, как ни в чём ни бывало. Под её кроватью лежит конспект. Она учится с утра до ночи, как героиня её детства Гермиона Грейнджер. Посылаю виноватый взгляд собственным учебникам. Сегодня я всё сделаю. Но сначала…
Беру пакет с подготовленной на физру школьной формой, переодеваюсь в ванной, и осторожно выскальзываю из квартиры. Окна дома как бы отплывают от меня, пока я иду в сторону парка, противоположную от школы. Бежать в темноте сначала страшно. О чём я только думала? Зловещая тишина, ветер пробирает холодом, и я одна в парке, куда не пробиваются первые лучи солнца. Что угодно может случиться. Но раз я уже здесь, что потеряю, если попробую? Включаю в телефоне плеер, и музыка заполняет не голову, а всю улицу целиком. Первые полупрыжки-полушаги на холодном асфальте. Чувствую себя коровой на льду.
Побежали?
Твоё появление, как всегда внезапное, заставляет мир вокруг нас сиять, и я уже не обращаю внимания на собачьи «подарки», бомбочками разложенные на дорожках, и то, что фонари мерцают, как в триллере. Я представляю, что на мне не штаны и толстовка, а тоже спортивная форма звёздной академии. До чего легко бежать с тобой. Бок о бок. Через пару кругов перестаю задыхаться.
Шевелись, салага!
Ты кричишь, не переставая улыбаться, ускоряешься, и я бросаюсь вдогонку. Казалось, шла на последних остатках сил, но прибавляю скорости. Как ты и обещала, открывается второе дыхание, тело становится горячим. После третьего круга в парк выходят первые собачники. Мужчина в куртке поверх футболки и треников с продавленными коленями с огромной овчаркой на поводке. Пёс бежит впереди, а хозяин плетётся на привязи, пытается прикурить на ходу, слепо щурясь на огонь зажигалки. Кто кого выгуливает. Это Рекс из третьего подъезда, он меня не обидит. Лает мне вслед, не злобно. Мужчина кивает мне, дёргая за поводок, мол, не бойтесь, не укусит. Улыбаюсь – собаке. Хозяина не знаю.
На обратном пути задерживаюсь на минуту на спортивной площадке. Вечерами тут мужики собираются бухать, но сейчас можно попробовать поделать то, для чего тут всё предназначено. Несколько штуковин привлекают моё внимание, давно хотела их попробовать, но ты показываешь на горизонтальную лесенку. Я приноравливаюсь, прыгаю вверх, и повисаю на первой перекладине. Не думала, что это будет так сложно. Перекинуть руку ещё труднее. Тащу на себе всю себя. Следующая перекладина кажется недосягаемой. Вспоминаю нас с тобой над пропастью в пустыне. В воображении всё просто: вскочил – и перемахнул пропасть! Здесь, в реальном мире, всё иначе. Нужно бороться, чтобы выжить. Ты говоришь мне что-то, подбадривая, но мой собственный внутренний голос перебивает: «Ну же, давай. Если бы от этого зависела твоя жизнь?» Отрываю руку от перекладины, хватаюсь за следующую, и… срываюсь. Не дошла даже до середины…
Ты подбадриваешь, пока мы тащимся домой.
Это дело привычки. Тренировки. Дисциплины. У тебя получится.
Знаю, что ты права, но вместе с тем, не могу не чувствовать, что каким-то образом подвела тебя. Жаль, нельзя сразу стать сильной.

Дома опять удивительно тихо. Анька будет дрыхнуть до обеда, воскресенье – день её законного отдыха. Она опять куда-то ушла, как всегда, ничего не объясняя, даже записки не оставив. Так что я возвращаю в холодильник остатки ужина, которые должны были стать завтраком, и делаю настоящий. Только для себя. После пробежки ужасно хочется есть! В кои-то веки яичница не растекается по сковородке мерзкой бледно-жёлтой лужицей, а сияет идеальным солнышком в белом облаке. Я протыкаю его сухарём. Как вкусно! Обычно мой завтрак называется: «Ешь, что дают» или «Не собираюсь готовить персонально каждому!» или «Вчерашнее разогрей. Не выбрасывать же».
Когда у меня будет семья, у нас всегда будет вкусный завтрак. Каждый будет есть что хочет. Себе приготовлю что-нибудь из яиц. Болтунью или скрэмбл или омлет – я всё это умею. Мои дети – девочка и мальчик, – будут хлопья с молоком, или вафли, или что там любят дети. А мой муж… мой муж… тут воображение ломается. Не могу представить себе никого на этом месте. Появившийся образ наполовину закрыт огромной газетой, только ноги торчат. Он лишний в этом пространстве моей будущей идеальной жизни. А дети? Они плод моего воображения или порождение рекламы хлопьев (которые по вкусу похожи на сладкие чипсы, буэээ)? И вообще, я тут поняла, что не хочу готовить ни для кого, кроме себя. Трясу головой, стираю эту пастораль из своего воображения, и представляю то, что правда хочу. Ты забегаешь в гости, и я угощаю тебя завтраком. Мы смеёмся и обсуждаем, куда ты полетишь дальше. Это больше похоже на правду, на что-то настоящее. В это я могу поверить.
Окончание утра всегда хочется отдалить. Мне не сложно проснуться раньше, чтобы дольше побыть одной. Когда в третьей серии второго сезона в военной академии ты призналась, мол, невыносимо вставать по утрам, я обрадовалась. Есть в мире хоть одна вещь, которая мне удаётся лучше, чем тебе. Это утро хочется задержать особенно.
Прикрываю кухонную дверь плотно – когда Анька встанет, услышу, и успею сныкаться – и решаюсь проверить. Голубое сияние озаряет экран, я выключаю звук, и правильно делаю, потому что через секунду после коннекта, меня заваливает входящими сообщениями. Меня пригласили во все фанатские группы, даже закрытые. Сообщение от Лиз про викторину решаю оставить без внимания, даже не открываю, чтобы не светилось прочитанным. А вот аватарка Сирил в зелёном ореоле, значит, она в сети. Посылаю ей привет в виде пляшущего на волнах дельфина (она обмолвилась, что любит дельфинов), и мы переписываемся про вчера и делимся мыслями, которые у нас появились. Я пью обжигающий чай и стараюсь жевать свою еду, а не заглатывать.
«Идея! – пишет Сирил. – Скажи мне, что ты слушаешь, и я скажу, кто ты! Как насчёт обменяться плейлистами?»
Я не отвечаю так долго, что экран гаснет, и потом всё-таки пишу правду:
«У меня нет плейлиста»
«А музыка? Любимая музыка у тебя есть? Группы там, треки?»
Я не любила отдельные группы или певцов. Не понимаю, как мои одноклассницы отличают одних от других. Не нравятся мне и песни без смысла, какие крутят на дискотеках, чтобы жопами трясти. Не могу сказать, что я в восторге и от классической музыки. Когда мы с Анькой были маленькие, она включала нам «Времена года» Вивальди на ночь, так что теперь от звуков скрипки, какими бы красивыми они ни были, засыпаю мгновенно, такой рефлекс.
Но всё-таки… что-то знакомое такое звенит на краешке сознания как подъезжающий трамвай…
«Сейчас вспомнить не могу. Напишу позже»
«Буду ждать!»
Что же… что такое было… где-то очень далеко, в глубине, крутится мелодия… Решаю посмотреть на плейлисты других ребят из фандома. Вдруг это подскажет правильный ответ? Сначала на странице Сирил – все саундтреки к «Огненной звезде» добавляю себе. Это мне наверняка понравится! У остальных не так всё просто. У Этти много русской попсы, кошмар. Образ элегантной девушки с ногами от ушей не вяжется у меня с тунц-тунц и «камон, бэйби». У Лиз вперемешку классики от Баха и Вивальди до Битлз, и ещё какие-то лекции по философии. Всё разложено по отдельным альбомам. Анька нашла бы с ней общий язык. Не дохожу до странички Джей Джея, потому что… он пишет мне!
«Привет как дела»
Я собираюсь ответить, но в коридоре раздаётся шум. Едва успеваю спрятать телефон в рукав, Анька вплывает в кухню, позёвывая.
– Чайник горячий?
Говорю «ага», хотя мой собственный чай не просто остыл, а ещё и коричневой плёнкой покрылся. Осторожно выскальзываю из-за стола.
– Эй, а кто посуду за тобой мыть будет?
– Щас!
Успеваю спрятать телефон под подушку. Правильно я сделала, что обеззвучила его. Придётся Джей Джею подождать…
Хочу вернуться к нему после посуды и стирки формы (чтобы высохла до физры во вторник), но взгляд отвлекается на стопку учебников и тетрадей. Уроки! Неизбежность понедельника висит над воскресеньем проклятием, а тут ещё ты скупой улыбкой напоминаешь о том, что я обещала тебе и себе.
Чем быстрее сделаешь, тем больше времени освободишь для всего остального.
И хотя ты говоришь прямо как она, сегодня мне не обидно. Я же правда решила начать новую жизнь. С русским расправлюсь позже, с закрытыми глазами. Чтение параграфов по истории и по литературе оставляю на самый конец подготовки, на очереди страшное. Геометрия. Перечитываю тему ещё раз с самого начала, но всё время отвлекаюсь на мысли о Джей Джее, не обиделся ли он… Заставляю себя доделать первое упражнение и, хотя ответ не сходится, разрешаю отвлечься ненадолго. На этот раз я буду осторожна! Ставлю Анькин стул к двери так, что, если она зайдёт внезапно, дверь стукнется об него, и у меня будет время спрятать телефон. Пока я прячу мою прелесть в складках между страницами учебника.
«Привет! – пишу я. – Нормально. А у тебя?»
«Отстой. С уроками завис»
«Я тоже» Грустный смайлик.
«Какую ты музыку любишь?»
«Нечестно! Это мой вопрос!»
«Ха, тогда лови!»
И мне в личку со всей скоростью, на которую способен интернет, летят треки.
– Ань, я погулять!
– Мусор захвати!
Не различаю ступеней под ногами, пружинящей земли… Приземляюсь на первых попавшихся качелях, потому что музыку можно слушать только так – на лету. Двигаюсь, чтобы ты уместилась рядом. Взлетаем. Со всех сторон прёт в голову стук барабанов, превращаясь в чеканные слова. Не теряю времени, вбиваю название в гугл, и получаю текст, даже с переводом. «Добро пожаловать в новую эру! Я радиоактивен!»
Толкаю качели в такт песни, вдыхая запах тающего снега и нашего радиоактивного солнца. Заряжаюсь от него. Вижу тебя в космосе: ты ведёшь Мэгги сквозь туманность Лошадиная голова, и вокруг тебя золотым потоком струится эта песня. Через вселенную нас соединяет золотая нитка этой песни. Когда песня заканчивается, я не расстраиваюсь, потому что могу прокручивать этот клип снова и снова, когда мне захочется, да здравствует Сирил и её безлимитный интернет! Прыгаю по другим трекам, и удивляюсь, находя знакомые, некоторые Анька слушает в ванной. Я в музыкальных трендах не рулю, но иногда узнаю мелодию и слова в ней, как будто знала всегда, как я узнала тебя тогда, с первой встречи!
Тут меня как громом прошибает. Я так резко торможу качелями, что едва не вылетаю из них. Останавливаю звучащую песню и набираю в поиске, быстрее, чтобы не забыть. Вот она. И я уже бегу, на самом деле, быстро иду, под слова, которые помню с того момента, как услышала впервые. С горячих губ срываются строки:
И кривятся губы, и кофе противен
И новое утро, и новое нет тебя! –
Я – мы выскальзываем из качелей, бежим вдоль поля электропередач и через дорогу к остановке. Делаем вид, что пытаемся успеть на подъезжающий трамвай. На самом деле он нам не нужен. Нужно, чтобы он звенел рядом, нужно идти по обочине между рельсами, где цвета и запахи пробивающейся травы смешиваются с въевшимися в землю чёрными линиями масла. Выкручиваю громкость на максимум. Песня звенит, как проезжающий трамвай. Может быть, он звонит нам, не знаю. Я – мы на пятачке безопасности, бежим по неровной корочке просохшей земли. Парочка, идущая навстречу, шарахается от нас в сторону. Нам всё равно. Мы берёмся за руки, и кружимся-кружимся-кружимся под слова припева. Твои руки обнимают меня почти до локтей. «Ближе, чем были уже невозможно».
Песня проигрывается три раза подряд, за это время мы успеваем оббежать половину квартала, и в изнеможении падаем на лавочку в соседнем дворе. Я специально обхожу стороной квартал, где живёт Сирил. Мне сейчас надо побыть наедине с тобой. «Асфальт» – первая песня про нас, которую я вспоминаю. Повторяю слова, чтобы не заплакать. Песня – это то, чем заменяют крик. Так, чтобы слышали все, но при этом поняли только те, кому это адресовано.
В космос запускают столько всякой фигни: лозунги идеологий уже не существующих режимов, схематические изображения людей с фресок эпохи Возрождения, прах знаменитостей. Где-то там в космосе по направлению к нашей планете уже целую вечность летишь ты. И будешь лететь ещё двести лет. Это единственная погрешность во всей истории. У тебя будет много приключений, но, когда ты доберёшься до нашей планеты, ты не изменишься. А я уже умру. Если бы я только знала, где точно во вселенной ты сейчас находишься, послала бы туда направленный сигнал – те песни, которыми я бы с тобой поговорила.
Но я сейчас здесь. Поговорим сейчас.
Я кладу голову тебе на колени. Тепло. Ты гладишь меня по щеке, и пуговица кителя задевает нос, щекочет. Когда в последний раз меня вот так трогали? Не помню. Хочу завернуться в твою ладонь, и в то же время – обнять тебя вот так же. Вернуть тебе немного тепла.
Помнишь, в той серии в пустыне, ты рассказывала, как ходила на праздник, и твой папа нёс тебя на руках, когда ты устала?
Ага.
Я тоже кое-что вспомнила.
Расскажи.
Я покажу.
Нахожу в плей-листе ту самую песню, и нажимаю play, пока не передумала. Слова распускаются в моей голове фейерверками, и вокруг них обрастает реальностью прошлое. Я-маленькая, сижу на чьих-то коленях, а передо мной потрескивает, приплясывает огонь. Не красный, как на плакатах, не синий, как дома на плите – самых разных оттенков от зелёного до фиолетового. Ночь вокруг иссине-чёрная, светит только решето звёзд над головой, как будто в небе хаотично развесили новогоднюю гирлянду. И холодно, несмотря на лето. Точно лето. Согревает живое пламя впереди, и вот эти колени, и грудь человека, который держит меня на руках, закрывая от холода мира. А ещё голос. Высокий голос, живой, как огонь. Поёт о карете, летящей в небесах, и другие голоса вторят ему, сливаясь с гитарным перебором. Волшебный порошок слов, собранных в самом верном порядке, щиплет мне нос и глаза. Я смотрю в небо, куда улетает звёздная пыль костра, и, кажется, вижу – одна звёздочка подмигивает мне зелёным светом. Мне до боли хочется обнять человека, который обнимает меня, но я боюсь разрушить хрупкость нашего единства холодом, и не оборачиваюсь. Я не сделала этого тогда, и теперь, в памяти не могу повторить. Чёрная дыра «никогда» засасывает вспышку из прошлого с последним аккордом песни.
«Лишь зелёная карета…»
Ты гладишь меня по голове, как… тот человек, тогда. Боюсь лишним движением разрушить воспоминание о песне и о том, кто и как её пел. Больше у меня ничего не осталось. Она и фотографии удалила или изодрала в клочки, даже те, где мы с Анькой маленькие. По-моему, это ужасно несправедливо, что у неё и у Аньки сохранились воспоминания об отце, а у меня нет. Им это не нужно так, как мне. У них было больше времени. Если бы я знала тогда, сто лет назад, когда меня обнимали, что это в последний раз, я бы обернулась, и обняла в ответ. Может, тогда всё было бы по-другому.
Я помню… это чёрное. В нашей кухне. Стол не на том месте, где стоит сейчас, а немного ближе к окну, а в углу холодильник. Он сломался год назад, ей пришлось взять кредит, чтобы купить новый. До сих пор выплачиваем. Короче. Мы с Анькой (ей лет шесть, значит, мне около трёх) выглядываем из двери. Анька в белой пижаме со слониками, длинные волосы растрёпаны, ревёт. Я приоткрываю дверь, Анька качает головой, мол, нельзя, но я всё равно выхожу… Всё, что я видела дальше, мне показало зеркало в коридоре. Она стояла над ним – волосы распущены и растрёпаны, глаза и губы красные, чёрная юбка и блузка. Размахивает руками и… шипит. Вот это было самое страшное. Она была как злая мачеха из сказки. Заколдовывала-заговаривала его. Он был в плаще, таком чёрном, как ночь, и отвечал ей негромко, спокойно.
«Это моё решение. Я так решил» (Или что-то такое)
«Тогда убирайссссся, – просвистела она. – Убирайссссся!»
Он кивнул, повернулся к двери. У него была такая сумка через плечо, если положить её на бок, она походила на собачку, я любила играть с её «хвостиком» – ремешком. Хотела схватиться за этот ремешок, но меня что-то больно хлестнуло по лицу. А в следующее мгновение хлопнула большая железная дверь. Он, когда возвращался, всегда стучал ключом два раза, чтобы мы знали, что это он пришёл, и мы с Анькой выпрыгивали в коридор, и скакали от радости. Я до сих пор жду этого двойного стука железа о железо. Она ненавидит, когда хлопают. Следующее, что я помню – её лицо надо мной. Такое большое и белое в красных пятнах в обрамлении чёрных волос, так иногда изображают медузу Горгону. На губах у неё было такое же выражение. Нависает надо мной… И всё. Больше ничего не помню. И его я больше не помню, словно она заставила мою память окаменеть. До сего дня, пока я не услышала песню.
Тебе не обязательно отвечать. Ты и так понимаешь. Прощальные колыбельные своего папы ты слушала, уже зная, что никогда его не увидишь.
– Эй, ты чего развалилась?
Мы не заметили, к нам приближается старушка в цветном платочке и бардовом пальто, несмотря на жалкий весенний день. Старые всегда мёрзнут.
– Пьяная что ли? – ворчит она.
Почему сразу пьяная? Может, мне плохо? Но бабки на лавках для того и созданы – ворчать. А мы с тобой созданы для бега, для полёта, для прогула школы, для валяния на первой весенней траве. Мы вскакиваем с лавочки, как будто не было внезапного приступа воспоминаний. Голова звенит, прочистилась.
Спорим, я первая до нашего места?
Размечталась, салага!
Мы бросаем себя вперёд, в жизнь.
– Наркоманы! Психи! – кидает в нас старушка, но не долетает.
Нас не догонят! И знаешь, песня об этом тоже есть!
Я не отправляю эти треки ни Сирил, ни Джей Джею. Это слишком личное.

Домой возвращаюсь, когда телефон окончательно разряжается. На часах в прихожей уже три часа. Летнее веселье внутри подёргивается ледяной корочкой страха. Я опять всё перепутала! Это сейчас я должна была бежать на улицу, болтать с народом, слушать новую музыку и вспоминать старую! А вместо этого придётся потратить лучшее время выходного на… уроки… Что ж, сама виновата. Надо было сначала сделать дело, а потом гулять смело.
– Наконец-то! – кричит из кухни Анька. – Я уж подумала, ты себя вместе с мусором вынесла. Обедать?
– Давай.
– Давай сама. Я не знала ждать тебя или нет. Синий контейнер.
В кухне пахнет как в школьной столовке. Мясная подлива с макаронами. Коричневое варево, даже не хочется думать, на что это похоже.
– У нас что, в холодосе открылся портал, который отрыгивает это?
– Не хочешь – не ешь вообще! Мама старается ради нас, между прочим!
Аргумент. Отправляю остатки макарон в микроволновку. Если добавить побольше соли, можно будет перебить вязкость мясной подливы.
– Где она, кстати?
– На работе.
– Но сегодня воскресенье!
– Пришлось на её смену.
– Бухгалтер работает посменно?
Сестра глядит на меня, как она, когда я говорю «что-то не то», а что – мне не объяснят. В такие моменты они очень похожи. Сестра на неё много чем похожа: угловатыми плечами, высоким ростом, складками на животе, и даже тем, как закручивает длинные волосы в пучок. И как в нас двоих мало общего… из-за этого мне её очень жаль.
– Ты хоть замечаешь вообще, что дома происходит? – выдаёт, наконец, Анька.
– А мне хоть кто-нибудь рассказывает, что дома происходит?
Она встаёт, моет за собой тарелку, ненужно гремя, и уходит в комнату с чаем, даже не взглянув в мою сторону. Вот так у нас всегда. В детстве мы дрались хотя бы было понятно за что и почему, а теперь на меня могут обидеться безо всяких причин – угадай сама. Я ем слипшиеся макароны и мясо цвета детской неожиданности, в котором иногда попадаются куски варёной моркови. Соль не спасает. На вкус это так же отвратительно, как вчера. Как будет ещё долго.
Я тоже беру чай с собой в комнату. Надеюсь, он перебьёт жирный привкус во рту. Сажусь за уроки, как хорошая девочка. Первая же задача повергает меня в отчаяние. Забыла всё объяснение темы, приходится перечитывать заново, но не доходит. Хочу отвлечься, просто глянуть одним глазком на ленту вконтакта, но вспоминаю, что телефон разрядился. Сестра в комнате, поставить на зарядку незаметно не получится… Оглядываюсь. Анька за столом, что-то строчит в ноутбуке, сверяясь с распечатками, лежащими перед ней. Ясное дело, переводит «Гарри Поттера». Сказать, что Анька обожает восьмикнижье Роулинг – это ничего не сказать. Она его боготворит. Раньше плакат с троицей друзей из Хогвартса висел на том месте, где сейчас у Аньки британский флаг. Поменяла лет пять назад, когда стала «слишком взрослой», чтобы тащиться по книгам и фильмам. По-моему, глупость какая-то, ведь любить ГП она не перестала. А вот что Анька ненавидит – так это перевод книг на русский язык. Любой. Когда сестра дорвалась до оригиналов, и начала читать, то и дело за ужином зачитывала из книги, и объясняла, где в переводе похерили смысл, а где имена исковеркали. В итоге она не выдержала, сказала Аньке:
– Знаешь что! Не нравится – сделай сама!
С тех пор Анька переводит «Гарри Поттера». Единственно правильный вариант. Кажется, уже заканчивает первую книгу.
– И хочется тебе работать по выхам… – скулю я, как ребёнок, который просится в туалет.
– Прикинь, хочется, – отвечает Анька, не поворачиваясь ко мне. – Единственное время, чтобы жить по-настоящему.
– Если по-настоящему, зачем ты тогда в юристы идёшь, а не в переводчики?
Теперь я удостаиваюсь взгляда поверх рабочих очков. Снова глядит как на умственно отсталую, как на ученика, не выучившего урок (им я сейчас и являюсь).
– Глупостей не говори. Кем я буду с этим дипломом филфака, даже иностранного? Училкой английского в школе?
– А после юрфака ты кем будешь?
– Да кем угодно! Юристом, адвокатом, судьёй, гражданским представителем. А главное, знаешь, что у нас будет? Деньги. Юрист – это профессия. Профессия, которая поможет нам выбраться из долгов, начать жить нормально! Зарплаты переводчиков ты видела? А школьного учителя?
Нам. Она сказала «нам». Анька изучила вопрос, узнала альтернативы – она ничего не делает без скрупулёзной подготовки. А потом отринула все свои возможности, принесла себя в жертву, ради того, чтобы мы были в безопасности.
– Планировать надо будущее! Жить надо в реальном мире!
Она знает каков этот реальный мир на самом деле. В прошлом году она не провалилась на вступительных. Наоборот, у неё, как всегда, все были пятёрки. Но когда села отвечать перед комиссией на собеседовании, случайно увидела список, в котором галочкой были отмечены фамилии поступивших. Она вышла первая, а результаты уже были. И её фамилия галочкой отмечена не была. Позже, когда она рыдала в холле над этим списком, кто-то из той же группы поступающих сказал ей, что у тех, кто не ходил на платные подготовительные курсы в универ, шансов никаких. Десять человек на место. Я думала, Анька попробует защищаться, подаст апелляцию, докажет, как это было нечестно! Но вместо этого она устроилась на работу и весь год ходит туда, на платные курсы. В этом году поступит сто пудов.
У меня лицо опять горит, как тогда, когда она сказала: «Это ненадолго. Скоро всё закончится». Это она должна была позаботиться о нас. Чтобы я не боялась прийти в фандом без открыток, чтобы Анька могла переводить «Гарри Поттера»! Это её обязанность, она взрослая.
– Разве не для того идут в институты, получают образование, чтобы делать потом, что хочется? Жить так, как хочется?
– Вот что вам в школе рассказывают, значит?
– Нет, нам говорят, что мы будем лузерами со справками, если не поступим в институт.
– Мда, ничего не изменилось…
– Я не понимаю только зачем?
– Что зачем?
– Зачем учиться тому, что не интересно? В школе у нас как бы выбора нет, но потом выбирать можно! И передумать, и выбрать снова. Научиться чему-нибудь другому. Это как… приключение.
– Какая же ты…
В детстве вот с этих слов начинались наши серьёзные ссоры, до драк. Сейчас она меня назовёт как-то, и я сорвусь. Всегда срываюсь. Это инстинкт.
– Маленькая ещё.
Это не обидно, но странно, что Анька даже не попыталась спорить, сразу перешла на личности, ведь я правда хочу знать её мнение, она ведь такая умная, уже разобралась в этой… реальной жизни. Я не хочу, чтобы она на меня обижалась, только не сегодня, и поэтому спрашиваю первое, что в голову пришло:
– Ань, ты помнишь, как мы маленькие ездили на природу? У костра песни пели?
– Ты не можешь этого помнить, – уверенно говорит сестра. – Невозможно. Ты была совсем кульком.
– Значит, ездили?
– Было время. Какие-то бардовские фестивали, походы. Через реку, на холмы. Я мало что помню с того времени. Помню, в костёр однажды наступила.
Шрам на пятке, конечно! Вогнутая лунка. Часто вижу его утром, когда собираюсь в школу, и Анькины ноги торчат из-под одеяла. Так привыкла к нему, никогда бы не подумала, что когда-то у Аньки его не было.
– Я помню, – продолжает, задумавшись. – Ты всегда была такая молчаливая и серьёзная. В туалет ходила как по расписанию! Я всё время была недовольна – идти устала, по телеку соскучилась… А ты норм. Прямо как ещё один рюкзак, только иногда издающий звуки. Никаких проблем родителям!
– Папа был с нами?
Я думала, спросить это сейчас можно, ведь Анька сама упомянула «родителей», множественное число. Но сестра меняется в лице … Неужели, она правда хочет быть на неё похожей?
– Нет. Не был. Хватит об этом. Делай уроки.
Вот так. Мы снова просто не будем об этом говорить, как будто ничего не случилось. В этой квартире только я знаю, что вода на самом деле солёная. Но мне нельзя произносить это вслух. Когда Анька отлучается в туалет, я в один прыжок вытаскиваю телефон, и ставлю на зарядку. Потом она возвращается к своим крестражам, а я утыкаюсь головой в учебник, но в голову лезут слова и музыка, которую я слушала весь день, и тема урока пролетает мимо моей головы.

Понедельник наступает, неизбежный, как смерть.
На тренировке я опять срываюсь с перекладины ровно в том же месте, где в прошлый раз. Но зато мы вдоволь набегались. Под музыку я бежала бы ещё и ещё, но будильник сигналит к возвращению. Дома обвожу в календаре в кружочек второй день тренировок, пока не знаю зачем. Будет типа «до» и «после», хотя я и не знаю, что будет в «после». Может, стану такой сильной, что смогу Этим навалять. Люблю считать по календарю. Например, сколько ещё дней до конца школы. Сначала всегда кажется так много, что хочется плакать от бессилия. Но теперь, когда я могу дотянуться до тебя мыслями, когда думаю, что всё скоро закончится, и я пойду слушать музыку и гулять с тобой – это помогает переживать день, делает его не напрасным.
Гляжу на свою парту со знакомыми трещинками краски и «наскальной живописью» (кое-где и мои отпечатки), на одноклассников, на сегодняшнее число на доске, и всё какое-то знакомое, да не совсем. Дежавю. Как попасть в параллельный мир, где всё такое же, как всегда, но что-то не так. Может, я и правда угодила в параллельную реальность? Вышла не в те двери Голден Глоба? Нет, дело в том, что эта я – совсем другой человек. Не та, что садилась за ту же самую парту в прошлую пятницу. Та, предыдущая, не имеет ко мне отношения. Я Арабелла. Музыка в моей голове. Никогда не буду отзываться на старое. Даже, когда оно звучит так громко.
– Те, чьи фамилии я сейчас назвала, имеют все шансы остаться на осень.
По классу прокатывается робкий шёпот ужаса, перерастающий в стон. Холод прожигает мне внутренности. Если сейчас спросят, мне конец. В тетради после «Домашняя работа» остался след всего одной неправильно решённой задачи.
– Тихо! Контрольная работа на следующей неделе – ваш последний шанс! Да, это тебя касается!
Я резко отворачиваюсь, потому что поднимала глаза посмотреть, откуда идёт звук, ответа не ожидала.
– Не трогайте её, АнМихална. Она и так страдает! – заявляет одна из Этих.
– Влюбилась! – громко шепчет вторая, словно какое-нибудь проклятье.
– Точно втюрилась! – орёт третья. – Гляньте, как покраснела!
– А твой принц сам к тебе из канализации выползает или ты лезешь к нему?
– Он сам! Она же в люке застрянет!
Было бы классно, если бы Эти были страшными и тупыми, как я про себя их называю – Тварь, Сучка, Уродина. У меня тогда было бы какое-то преимущество. Но сволочное обличье обманчиво. Тварь – рыба мечты, выступает за школу по плаванию. Её бросают в воду, а она оттуда с золотом выплывает. И на суше как рыба в воде. Руку скрутит так, что не вырвешься. Сучка все олимпиады по математике щёлкает, как семки за школой. Мне её с первого класса ставят в пример. Учись! Будь как она. Будь сучкой. Но я не умею. Говорить с людьми с такой математической точностью, чтобы они в слезах убегали. Уродина не блещет интеллектом, но ей-то никто не посмеет сказать, что она толстая или очкастая. С тех пор, как к ней на перемене подошёл и что-то тихо сказал старшеклассник, а она точным ударом ладони сломала ему нос. Больше ей ничего такого делать не приходится. Она только показывает пальцем. Так однажды указала на меня.
Ржут своей сложносочинённой шутке, им гоготом вторит весь класс. Ловушка смыкается, но вот что странно: меня там нет. Они говорят про кого-то другого. Я Арабелла, меня это не касается. Они смеются сами над собой. Эта мысль такая тёплая и приятная, что я расплываюсь в улыбке. Так нельзя. Я не тонкокожая, я Арабелла. Моё тело подчиняется моему духу, а не наоборот. Не успеваю додумать эту мысль.
– А ну замолчали!
Анна Михайловна, в отличие от других учителей, редко поднимает голос, но, если это происходит, лучше слиться цветом с партой или доской, и ждать окончания грозы.
– Что-то не вижу повода смеяться! Новую тему пора начинать, а вы старую не усвоили! Меркулова, к доске. Посмотрим, как тебе будет весело со следующей задачей.

Потом у нас МХК (мировая художественная культура. У нас много бесполезных предметов с дурацкими сокращениями: ОБЖ, МХК, ОПД, ОПК). Училка задвигает шторы – будет показывать слайды. Дано: третий урок первой смены, выключенный свет, кино на проекторе. Итого получаем: двадцать пять спящих восьмиклассников. Двадцать четыре. Мне-то есть чем заняться на бесполезных занятиях. Сначала ожидание зудит во всех местах, но время проходит не зря, если занять мозг чем-то. Пока эмхэкатичка вещает про какие-то руины, я набрасываю в мысленной книжечке первые вопросы к викторине.
Какого цвета глаза у сайлурианцев?
Для лечения какой болезни используются грибы доминикуса?
Какая раса была полностью уничтожена взрывом собственного солнца?
Я заменю этот вопрос потом, честно, обещаю. Но, пока писала его, я вдруг поняла, почему ты так стремишься к Земле. Почему ты так заинтересована в нашей истории, в том, чтобы у нас всё было благополучно. Мы так напоминаем тебе своих, да? Тех, с кем никогда больше не встретишься. Какими они были? В сериале ты ничего об этом не рассказываешь. Будь это в моих силах, я бы обменяла твою планету на свою. Кажется, там всё было не как здесь. В мире эмпатов, где уважают чувства других, не могло быть Этих. Самопожертвование твоего народа ради нашего кажется мне не самым мудрым решением.
Вот чего я никак не пойму. Зачем ты вообще летишь Землю? Почему пытаешься её спасти, даже ценой собственной жизни в последнем сезоне? Что ты забыла на планете, которой даже нормального имени не придумали? Здесь так скучно, всё интересное происходит только в одном месте. В том городе и той стране, где вырастают и падают стеклянные башни. Где родители стучатся в комнаты детей. Где у детей есть свои комнаты. Где самая развитая «индустрия продажи творчества», как Анька ворчит. Там, куда мне в жизни никогда не добраться, потому что в моём случае перелёт через океан это всё равно, что полёт в космос. Не случайно твой кораблик-скорлупку Мэгги притянуло туда. Через двести лет ещё существует такая страна – Россия? Приземлись ты у нас в самый первый раз, что бы с тобой было? Ты стала бы здесь лишней, всем мешала своим «чувством повышенной справедливости». Ты тоже не из тех, кто врёт, что вода сладкая.
Я иногда думаю так: если бы этот мир и правда создал кто-то, изначально обладающий разумом, то он забросил эту планету, как Анька бросила прокачивать своих персов в игре «Цивилизация». Надоело, и всё. Будь у меня Мэгги, то есть возможность сбежать в любое место во вселенной, только бы меня и видели. Я часто мечтаю, что приедут мои настоящие родители, и заберут отсюда. Знаю, знаю, никто меня не похищал в младенчестве и не удочерял подкидышем из детдома. Нет у меня никаких «настоящих» родителей там, в космосе или даже в другом городе. Есть настоящая мать, которая не считает меня человеком, и отец, который не совсем настоящий. Отец Шрёдингера. Но помечтать-то можно!
А потом появилась ты. Такая реальная. Несмотря на то, что взялась из сериала, и когда я вижу тебя, никто другой не видит. Просто мне не хватает чего-то подобного… в реальном мире… Мне не нужен этот скучный город, который с трудом найдёшь на карте.
Ты возражаешь, защищаешь людей. Мы, типа, многое сделали: письменность там, промышленная революция, Великий Китайский Путь…
– Ой, да ладно! – шепчу я вслух. Ты сидишь рядом со мной за партой, шикаешь на меня.
Продолжу мысленно. Вот и наша училка по МХК повторяет попугаем: «культурный человек обязан знать». Вот прямо обязан! Бесит. Никто не объясняет почему! Что мне проку в этих… фотках готических соборов из стран, в которых я никогда не побываю? Чем меня должна впечатлить статуя Давида? Пацаны из началки гоняли на переменах за девчонками в фартуке с изображением причинного места этой статуи (чьи-то родители из тура по Италии привезли)! Вот как современный культурный человек использует знание!
Я считаю, что наша цивилизация в целом зафакапилась. Примеры? Пожалуйста. Древний мир и его достижения. Закончились сожжением единственной библиотеки, в которой можно было найти свидетельства её мыслителей. Компьютер. Изобретение мужика, которого так достали тем, каким он должен быть, что он убил себя, съев отравленное яблоко! Литература, живопись, музыка. Все только притворяются, что знают, что там «чувствовал», «хотел показать» художник, поэт, итэдэ. Делают вид, что в этом есть смысл, потому что страшно, что его нет на самом деле!
Ладони гудят от желания задать один из таких вопросов, хотя бы здесь, на МХК. Поднять руку, и громко спросить, вот прямо сейчас:
– Лариса Дмитриевна, а вот это всё нам вообще зачем?
И не позволить отбалтываться «культурным человеком». Бескультурный человек может погуглить и сразу станет типа культурным. А у нас здесь 56 академических часов – время моей жизни, которое мне никто никогда не вернёт! Которое я могла провести, занимаясь делом!
Ты качаешь головой, мол, я пока не врубаюсь. Хорошо, я постараюсь понять. Ведь, если ты здесь, это не просто так.
Видишь, как я прокачалась с твоей помощью, пока составляла викторину! Ты делаешь мою жизнь в реальности интереснее, чем всякие там мировые культуры. Ты заставляешь меня искать корень информации. Сомневаться. Когда я узнаю какой-то факт от тебя, это значимее, чем если про это расскажут на уроках. Как будто это правда можно приладить к жизни, просто я ещё не знаю как. Но я разберусь. Я тебе обещаю.

Песня затихает у меня в голове, выбрасывает обратно в мир. Я и не надеялась, что это будет так же сильно, как раньше! Вытаскиваю наушники – так же в сериале про скорую помощь люди снимают кислородные маски, когда дыхание восстанавливается. Как же хорошо! Можно жить! Я иду домой, и, если там никого нет, пообедаю с тобой вместе.
Чувствую за спиной какое-то движение, то ли вскрик, то ли всхлип. Оборачиваюсь. Я отошла от школы на приличное расстояние, давно миновала забор и тот закуток, в котором Эти подловили меня в прошлый раз. Они и сейчас там, таращатся с обалделым видом. Я прошла мимо, и не обратила на них внимания. Не остановилась. Мне хочется сделать что-то большее, быть активной в своём протесте, и я складываю руки в жесте, понятном в любом месте на этой планете, на любом языке. Ты ржёшь. Мы ржём. Как сумасшедшие. А потом разворачиваемся, и бежим домой, и не слышу (правда не слышу!) что мне там орут вслед на три голоса.

Она сегодня дома. Лежит на диване в зале, щёлкая каналами. Стараюсь дышать потише, пока не доберусь до комнаты, а там я свободна. Телефон я сегодня мужественно не вынимала из сумки, чтобы поработать над викториной, ни на что не отрываясь. Извелась – что пропустила в фандоме?
Обсуждение стенда на главной. Сообщение от Джей Джея в личке:
«Заценишь наш трек для фабриккона?»
«Конечно!»
Сразу присылает трек, время звучания – полторы минуты. Рок-обработка заставки из сериала. Я не очень разбираюсь в электронной музыке, и боюсь сказать что-нибудь не то. Роковое звучание добавило резкости в знакомую мелодию, гитарные переливы. Мне нравится.
«Ты это сам сыграл?»
«Не это программа»
«Мне правда очень нравится» Хотя я немного разочарована.
«Круто Оч важно твоё мнение»
Через минуту аудиозапись появляется на стене сообщества, и я ставлю лайк.
Выскакивает иконка инстаграма, который я вообще почти не открываю. У меня профиль пустой. Клёвые фотки взять неоткуда, а Арабелла выглядит… не так, как я сейчас. Она подтянутая и стройная, и может пройти всю перекладину. Не знаю, когда я начну соответствовать себе в реальности. Тогда и сделаю какое-нибудь селфи. Но здесь, в интернете, я уже могу быть лучшей версией себя! Инста – для публикаций других ребят из фандома. Открываю ленту. И воздух выходит из меня, как из лопнувшей шины. В моей ленте, словно из параллельного мира, появляется картинка: Лиз и… ты. Ты и Лиз? Вы вместе. Обнимаетесь, как лучшие подружки. Лиз улыбается, как неживая, не может поверить. И я не могу. Как такое возможно? «Всего год прошёл, а это до сих пор лучший день моей жизни!» Надпись под постом. Ты советуешь направить палец на ссылку первоначального поста.
Перехожу на основную публикацию, и всё становится немного понятнее. Лиз сделала репост старого поста с официальной странички Кортни Лавэйл. Снова могу дышать. Это аккаунт звезды, и она явно не сама ведёт его. Много фотографий издалека, со стороны, со спины. Вот Кортни красной ковровой дорожке в золотом облегающем платье. Почти откровенная чёрно-белая фотка (все части тела, за которые бы забанили, прикрыты нарисованными цветочками), фото ступней на весах, под ним в посте описание «диеты от Кортни». Не обязательно знать инглиш, чтобы это понимать. Сразу видно, она – не ты. Всё это не по-настоящему. Ты думаешь важных вещах, а не о том, сколько калорий в день сожгла и употребила. Закрываю инсту почти с отвращением. Как будто подсмотрела за личной жизнью твоей сестры-близнеца, и чуть не перепутала вас… А что если? И правда, буду делать вид, что это твоя сестра-близнец, которая прельстилась земной жизнью, забыла свои супер-способности, и решила наслаждаться и потреблять в лучшей стране, которая подходит для этого – в Америке. Интересная мысль. Запишу её в мысленную книжечку.
– Как дела в школе?
Захлопываю телефон в книжечку, стараюсь не дрожать. Она стоит на пороге, как бы не решаясь войти, осматривается по сторонам.
– Да норм, – отвечаю я.
– Уроки делаешь?
– Собиралась.
Это правда. Отвлеклась ненадолго. Всего чуть-чуть.
– Поехали в субботу на рынок? Тебе новая ветровка нужна.
Просится вопрос откуда деньги, но его благоразумно перебивает главное.
– Я не могу в субботу, – выпаливаю слишком быстро. – У меня дела.
– Дела?
Я ведь выключила звук на телефоне? Книжечка нагревается под моей потной рукой.
– Личные.
Её рот открывается, наверное, чтобы задать вопрос – какие у меня могут быть личные дела? – но произносит:
– Могла бы предупредить о своих планах.
– Так я и предупреждаю.
– Давно хотела с тобой поговорить…
Ну вот, начинается. Сейчас мне будет очень больно, но я потерплю. Ради тебя, ради фандома, ради возможности уходить отсюда по важной причине. Она ещё не открыла рот, а я уже думаю о Мэгги, о том, как мы будем её строить по чертежам Сирил, как она летит в небесах, всё выше и выше, в космос… и мы с тобой на борту. Но невысказанное перебивает вопль из коридора:
– Я дома!
– Пойдём обедать, – говорит она с обречённостью.

Я стараюсь быстрее вычерпывать красную жидкость, именуемую борщом. Капуста и свекла в нём почти не проварились, а мясо встречается меленькими волокнами, гораздо реже, чем белые прожилки, которые я раскладываю по краю тарелки. Выглядит отвратительно. Я вспоминаю ужин у Сирил: картошку со сливочным привкусом, котлеты, тающие на языке… Нет, о нормальной еде лучше не думать.
– Так что насчёт субботы? – спрашивает Анька, перебивая рекламу по телеку.
– У твоей сестры какие-то дела.
– Да камон, какие у тебя ещё дела?
Я почти вижу в воздухе эти кавычки над словом. Дела без кавычек – это покупка одежды, учёба, работы – могут быть только у них!
– Такие, – бурчу я, и заставляю себя орудовать ложкой быстрее.
– Наверное, не хочет пропустить свой сериал.
Говорят, перед несчастным случаем время как будто замедляется, и человек видит в ускоренной перемотке всю свою жизнь. Время и правда замерло в промежутке между двумя ударами сердца. Дыхание остановилось. Но я вижу не прошлое, а возможное будущее. Яркие картины. Я бросаю тарелку на пол, и прыгаю по ней до тех пор, пока фиолетовые брызги не покроют всю кухню, как кровь. Сила щекочет кончики пальцев. Заставляю её течь в моём направлении.
– Какой сериал? – спрашиваю я, и слышу свой голос со стороны – весьма убедительно.
– А на что ты там на ноутбуке смотришь? Розовая, жёлтая… как её там, звезда.
«Огненная» – поправляю я мысленно. Откуда она знает? Я же чистила историю поиска! Анька сдала? Она подглядела? Молчи. Я не здесь. Я у Кайлы. Я на сходке фандома. Мы строим Мэгги. Улетаем на ней. Далеко-далеко.
– «Огненная звезда», – будь проклята Анькина память. – Ты подсела что ли?
Подсела? Неужели это так очевидно? Дура я дурацкая. Как могла быть такой беспечной! Это же как любовь, скрывать невозможно, когда хочется кричать! Я была уверена, что никто вокруг ничего не знает, упивалась своей тайной… которая написана у меня на лбу. Наверное, я проболталась раз или два. Или три. Но что именно я говорила?
– По инглишу задали посмотреть несколько серий. Сравнить английское и американское произношение.
Я давно приготовила эту ложь. Единственное, что мы делаем на английском – зубрим топики без перевода. И так каждый раз, а в конце урока отвечаем. Даже понимать не обязательно. Зачитаешь «Лондон из зэ кэпитал оф грейт британ», как бы криво не звучало, и четвёрка в кармане. Плевать нашей училке на произношение. Лишь бы мы на уроке молчали и глядели в книжки, и не мешали ей переписываться с женихом в вотсапе.
– Про что там? В сериале.
Это ловушка. Я в своей голове как под колпаком. Мысли в панике разбегаются и бьются о стенки черепа. Боммммм. Что делать? Что они ещё знают? А телефон Сирил? Я сейчас в борще захлебнусь. Или в обморок грохнусь.
Ничего не бойся. Я с тобой.
Ты смотришь на меня из коридора. Ты в форме военной академии, как на фотокарточке, на которую я ещё не смотрела сегодня. В первый раз вижу тебя дома вот так ясно. Прикладываешь палец к губам.
Всё будет хорошо.
Я киваю в тарелку, как будто нашла там что-то интересное. Они не видят тебя. Ты только для меня. А я под твоей защитой.
– Это про инопланетянку из будущего, – говорит Анька. – Она путешествует в космическом корабле, похожем на сигару-переросток. У неё всякие приключения в космосе, а ещё она пытается спасти Землю будущего.
– Я не тебя просила рассказать.
– Это просто сериал, – отвечаю я, пожимаю плечами, как нефиг делать. – Как Анька сказала.
Она всё ещё смотрит на меня, как через прицел, и я заставляю себя посмотреть в ответ. Ты же смотрела в глаза опасности. Чудовищам, которые хотели тебя сожрать. Я буду смелой. Сейчас. На секунду представлю, что от этого зависит моя жизнь. Так и есть, кстати. И это работает! Она не выдерживает первой – отводит взгляд в кружку чая!
– Не самый плохой сериал! – говорит Анька.
Ворочаю свекольно-капустный салат в тарелке, стараясь не делать лишних движений.
– Наконец ваша англичанка что-то оригинальное придумала. А мы со своей смотрели «Доктора Кто». Сначала ньюскул, потом классику, чтобы послушать разницу языка. В сериях шестидесятых годов такой, знаешь, инглиш-инглиш. А за тем, что Дэвид Теннант говорит и ракета не успеет!
Смеюсь вместе с Анькой. Мы с Сирил смотрели пару серий «Доктора». Она ещё удивлялась моему невежеству – я не знала, что главный герой меняет внешность, что, теоретически, делает сериал бесконечным.
– Так что, Этерне Лусиати! – произносит сестра. – Можешь ещё брать мой комп, посмотреть свою «Звезду» ещё, если хочешь. Не обязательно ждать субботу.
– Она не «моя». Не надо. Спасибо.
Твоё приветствие в чужих устах коробит меня. Не должна Анька этого говорить. Никто, кроме фандома, не имеет права. Это фраза, по которой мы опознаём своих. Анька не своя. В детстве мы с ней постоянно срались из-за своих мелочёвских тайн – сложно прятать что-то друг от друга на одном квадратном метре, – но давно научились соблюдать границы. Будь у Аньки секреты, они мне не интересны. Как ей не интересна моя жизнь. Но сейчас до меня вдруг доходит: если кто угодно, узнает про тебя… я просто умру.
– Может, им все школьные уроки в телевизор перенести? – вздыхает она. – Лучше бы вы там классику читали и слушали…
– Как там Гарри поживает? – спрашиваю Аньку, чтобы не слушать продолжение.
– Застряла на последней главе. Там не то, чтобы сложно, просто… не хочется прощаться.
– Мне никогда не нравился Гарри Поттер, – вдруг заявляет она. – Из-за него Рон и Гермиона всё время попадают в беду. Геройствует он, а страдают другие.
– Но в этом и смысл дружбы, мам! Ты не отпустишь друга одного на встречу опасности!
– Самый адекватный из всей этой братии – профессор Снейп. А Гарри Поттер такой же эгоист, как его папаша.
Я хмыкаю в остатки борща. Даже не сомневалась, что Снейп ей нравится больше остальных. Они прям созданы друг для друга. Анька разражается тирадой в защиту Гарри, и я на секундочку – всего на секундочку – представляю себе, как мы вот так же втроём сидим и обсуждаем концовку третьего сезона «Огненной звезды». Как будто это так же нормально, как спорить про Гарри Поттера. Но это не нормально, потому что этот сериал люблю только я. «Гарри Поттера» не очень. Сложно любить то, что так обожает твоя сестра. А если бы я сейчас призналась, что да, фанатею по «Огненной звезде», что это не про уроки, что бы она сказала тогда? Вот за столом со мной сидят, вроде бы, самые близкие на свете люди. И я не могу рассказать им главное. И в этот момент я принимаю решение. Я буду тихой и молчаливой, не буду подходить к телевизору и ноуту – отныне просмотр серий только с телефона Сирил! – и буду терпеть и ждать. Чего ждать? Не знаю.
– Спасибо. Чай не буду.
Я мою за собой посуду, медленно и аккуратно, вопреки желанию немедленно бросить всё и бежать. И только плотно прикрыв за собой дверь, бросаюсь к мысленной книжечке, и записываю: «Я хочу уйти отсюда!»
Хожу по комнате, как по клетке. Я так зла, что даже о тебе думать не могу. Хватаю с вешалки джинсовую сумку, сделанную из перешитых штанов сто лет назад в приступе рукоделия. И набиваю её: парой трусов и носок, двумя футболками, запихиваю любимый летний сарафан. А джинсы всё равно будут на мне, когда… когда я уйду навсегда. Но куда пойду? На что буду жить и где? Откуда возьму еду? Где работать? Как буду защищаться от опасностей? А вдруг меня изнасилуют или убьют? Стоп, успокаиваю себя. Это не сейчас. Это подготовка. Первый этап большого плана. Сумка греет мне руки, успокаивает.
Заканчиваю сборы ровно в тот момент, когда приходит Анька.
– Так что, на рынок в субботу едем?
– Езжайте вдвоём. У меня дела. В субботу. Не дома.
– Эх, Этерне Лусиати… Что же делать с тобой?
Ничего. Я сама всё сделаю.

Залезаю на этот сайт только потому, что обещала Сирил. Я уже прочла несколько фанфиков, и всё это какой-то кошмар. Рассказы как близнецы. Ты спасаешь Землю, а тебя спасает второстепенный персонаж, и ты в него влюбляешься. Не нужно особо много воображения, чтобы понять – в этих рассказах авторы выводили себя. Я сама хотела написать о наших, только наших приключениях… Но зафиксировать это на бумаге – всё равно, что растрепать секрет. Нет, я бы хотела читать просто о твоих приключениях. Самых разных. А в этих… фанфиках… приключения скучнее, чем всё, что я сама могу вообразить.
«Ну так и напиши сама!» – отвечает Сирил, когда я решаю ей признаться.
«А может, и напишу!» – и посылаю стикер со смеющейся рожицей.
Сирил отвечает дельфином, пускающим фонтан.
Может, правда написать? Начать с придуманной альтернативной концовки сезона, где тебя забирает Мэгги, прямо как я рассказывала Сирил, а потом… Всё, что угодно. История может быть любой. Как твои приключения – никогда не знаешь, что дальше. Есть много других тем. Как ты жила раньше на своей планете, со своей семьёй, до катастрофы? Какую еду любила, куда тебя водили родители, что вы делали? Вся твоя предыдущая, идеальная жизнь, в месте, где тебя любили. Это время для тебя навсегда прошло, но в фанфике я могу растянуть его, продолжить твою жизнь там, в настоящем доме, с настоящими родителями. Вот что я сделаю для тебя. Придумаю тебе память. Чтобы не оставались только всполохи огня, да песня, звучащая в ночи, как у меня. Покрываю идеями несколько листков своей мысленной книжечки, отделив их чертой от вопросов к викторине. Ты улыбаешься мне с фотографии, значит, одобряешь.

Я осторожна, никогда не трогаю смартфон на уроках. Только на перемене, в своём тайном месте, подпирая лестницу головой.
«А какого цвета у них глаза?» – спрашивает Лиз. – «Я не помню».
«ТЫ ЧЕ БАЛДА САПФИРОВОГО!!! – кричит Джей Джей в нашем общем чате. – ДАЖЕ Я ЗНАЮ! клевые вопросы Арабелла», – это уже мне.
Я отправляю ему смущённый смайлик.
«Сладкая парочка, топайте в личный чат!» – пишет Этти. Она сегодня опять злая.
«Мне пора», – и отключаюсь.
Звенит звонок, но оглушена я не им. Джей Джей со мной… заигрывает? Да нет, не может быть! Но кого я обманываю, уже начала фантазировать. Надеюсь, за этими моими мыслями ты не подсматриваешь? Ты улыбаешься и пытаешься это скрыть. Мне почему-то стыдно.

– Ок, сейчас пообещай не ржать.
– Когда это я ржала?
Хотя мы только что еле отошли от нашего совместного просмотра одной из серий второго сезона, когда мы не столько смотрели, сколько угорали над шутками друг друга.
На перемене прочла от Сирил: «У меня историю отменили, скоро буду дома. Приходи в гости!» И я выскочила из класса ещё звонок не успел отзвенеть.
Она встречает меня вся бордовая – не успела переодеться после гимназии. Показывает мне свои 3D модели, а я киваю, делая умный вид. Во-первых, это красиво, и интересно, пока подруга не разрушает магию, объясняя, как всё сделано. (Ничего не понимаю в объяснениях. Мучительная для меня геометрия для неё – детский сад, давно пройденный этап, и мне неловко от своей дремучести.) Во-вторых, кроме меня Сирил никто не будет слушать. Я слишком хорошо знаю, каково держать рот на замке, не петь музыку, под ритм которой стучит твоё сердце, чтобы затыкать кого-то другого.
Потом мы включаем серию, и ржём как безумные, и в конце я решаю признаться. Человек, с которым так хорошо смеяться, не будет смеяться над тобой.
– Я написала фанфик.
– Вау! Круто! Дай почитать!
Реакция, на которую я рассчитывала. Но дать почитать я не могу. Записано в моей мысленной книжечке, а там, кроме фанфика, много всего ещё…
– Можно я прочту вслух? Он небольшой.
Сирил устраивается на подушках, и толкает одну мне, но, чтобы читать, я встаю. Спиной к экрану, лицом к Сирил. Важно видеть её реакцию. Но как только я открываю рот и произношу первое предложение, всё это неважно. Я чувствую запах костра, слышу шёпот истории… а потом вижу хрустальные небеса твоего мира, и летающие корабли, похожие на Мэгги, но разные по цвету и размеру, так, что небо кажется полным капель разноцветного дождя. И тебя, маленькую, в разноцветных одеждах, со смешной косичкой. Ты бежишь навстречу человеку, которого видишь так редко, по которому так скучаешь… Будешь скучать. Всё это будет потом. А пока вы гуляете на празднике, ты жуёшь хлеб с прослойкой, похожей на мёд тут у нас, на Земле, а потом ты случайно теряешься, и уходишь с толпой в другую часть города, где темно и страшно, но сама находишь путь домой по звёздам и с помощью Мэгги, которая пока не выросла в настоящий космический корабль, и висит у тебя на шее кулоном. Ты в первый раз активируешь её. И вот в ночи находишь свой дом, над которым горит огонёк, чтобы ты нашла дорогу. Приходишь домой, а там пусто и темно (все ушли тебя искать), и ты отдаёшься на волю чувств, и плачешь, и тут входит твой отец за какой-нибудь твоей вещью, чтобы по ней могли тебя найти, и видит тебя, и обнимает, и вы плачете вместе, и так встречаете голубой рассвет.
Я замолкаю, и история дрожит у меня внутри. Забываются все огрехи и вымаранные слова, или наоборот, во время чтения подставляю те, что подходят к предложению как кирпичики лего. Забываю, как сегодня на русиче усердно скребла в мысленной книжечке, чтобы успеть, и пропустила весь урок мимо ушей. Это было единственное правильное провождение времени, момент, когда я по-настоящему жива, как будто я переместилась в твой мир, и мы бежим вместе!
– Всё!
Падаю головой в подушку. Теперь правда всё, можно хоть убивать меня. Но ничего не происходит. Вообще. Тихо и темно, как будто у меня внутри пробки выбило. Открываю глаза – нет, вижу. Прислушиваюсь. Всхлип. Ещё всхлип.
– Сирил, ты чего!
Я ждала чего угодно: насмешки, вымученного вранья или честного признания, что моё творение никуда не годится. Что меня вышвырнут из квартиры, друзей и фандома, в конце концов! Но Сирил… плачет! Лицо одного цвета с формой.
– Прости! – выдавливает она из себя. – Я вспомнила ту серию… Когда она говорила про себя маленькую это было… Как ей больно.
Это ровно то, что чувствовала я, пока писала. Я не плакала, но внутренности будто стискивал пресс. Сама история сочинилась и выплеснулась мгновенно, как будто уже была на свете. И вот я передала её, и Сирил тоже это почувствовала. И я сделала это… просто из слов…
– А ещё всё это как будто немного про меня.
– Что? – удивляюсь я.
Весь мой рассказ был проникнут чувством потери, утраты, а Сирил поняла. Она же не… у неё нормальная семья! Она часто говорит: «мои папа, мама, ба». Но разве это значит «счастливая»?
Сирил звучно сморкается в бумажную салфетку, и поднимает на меня глаза. Кажется, ей уже лучше.
– Просто, так похоже. Я тоже не помню мир, из которого я родом. Я даже не уверена, помню ли я что-то оттуда на самом деле или выдумала. Понимаешь… я ведь родилась и до четырёх лет жила в Англии. В Лондоне.
Кажется, у меня отваливается челюсть, я её ловлю, и продолжаю слушать.
– Поэтому мне с английским так просто. Я билингва. Это читерство.
Я хочу засыпать её тысячей вопросов, неприлично личными: что она помнит о Лондоне? Как она там жила? И главное, зачем, ради всего святого, они вернулись??? Но она сама объясняет: её папа работал в Англии по контракту, и когда работа закончилась, закончилась и виза.
– Для папы это было временно. Он хотел заниматься собственным проектом, здесь, в России. Зато мама… она вела блог о Лондоне, писала в журналы про эмиграцию и всё такое.
Сирил водит пальцем по рисунку на пододеяльнике, и я перевожу взгляд на монитор, поймав себя на том, что слишком пристально рассматриваю её покрасневшее лицо. На экране замерли люди и инопланетяне, бегущие по коридору космической станции, где всё взрывается. Тишина такая, что слышно жужжание процессора.
– Мама всё время обещает, что мы вернёмся, ищет в Англии вакансии, мне – школу. Показывает на картах места, в которых мы гуляли, где мы жили… Она считает, что папа испортил мне будущее. А он говорит, что мне и тут хорошо, я же отлично учусь, и бабушка меня видит не по скайпу, и всё такое.
Я киваю, и жду подходящего момента, когда можно будет подтвердить Сирил, что её папа – идиот, вот не подфартило. Но вместо этого спрашиваю:
– А ты сама? Хочешь вернуться?
Подруга возвращает мне удивлённый взгляд, и теперь моё лицо заливается краской.
– Вот моего мнения никто и не спрашивал. Я не знаю. Я думаю… Думаю, им лучше развестись. Они всё время ссорятся. Каждый день. Нельзя чаю себе налить без того, чтобы мама не сказала: «А вот в Лондоне мы бы…», и папа сразу взрывается. А если мне просто чаю хочется? Я поэтому к бабушке переехала. Надоело.
Так вот почему я не видела родителей Сирил. Они тут не живут. Не знаю, что на это ответить. И вдруг, словно пружина срывается во рту. Выпаливаю скороговоркой:
– А я понятия не имею, развелись мои родители или нет. И были ли вообще женаты. Папа ушёл, когда я была совсем маленькая. Моя… она даже не врёт. Она просто ничего не рассказывает. Иногда я думаю… было бы лучше, если бы это она ушла, а он остался.
Щекам мокро и горячо. Сначала мне кажется, от слёз, но это Сирил прижимается ко мне своей щекой. Она пододвигает подушку, чтобы я уронила в неё голову, утопила слёзы, и гладит меня по голове. Давно так здорово не плакалось. Когда я отрываю голову от подушки, лицо Сирил плывёт в красных кругах. Она нажимает кнопку на пульте, и на экране все оживают и бегут, и снова нет ничего страшнее происходящего в кино.
Мы досматриваем серию, едим печенье, смеёмся. Я дрожу изнутри от любви – к тебе, к Сирил, к фандому. И пока всё это есть, пусть реальный мир пропадает пропадом.
Перед уходом показываю Сирил кое-что. Открываю во вкладках страницу в соцсети. Я это сразу сделала, когда перестала бояться, что у меня найдут и отберут телефон. Сколько на свете, в этом городе, людей с такой фамилией, как у меня? Я точно знаю, что у меня его фамилия. И у Аньки. Мы официально записаны на него, ведь тогда мы были семьёй. На фото профиля мужчина. Увидела, и сразу вспомнила. Похожая фотография спрятана Анькой в недрах стола, я нашла, когда там копалась. Случайно спасённая после великого уничтожения семейных архивов.
– Это точно он.
Его страница закрыта, но если нажать на «подробная информация о», то появляются ещё несколько строчек, и одна из них: «женат на Елена Хованская». На профиль жены тоже можно посмотреть, но я этого так и не сделала. Не могу.
– Что ты будешь делать?
– Я не знаю.
– Завтра в гости придёшь?
Я думаю о домашке, которую не сделала ни вчера, ни сегодня. Думаю о том, как она будет допрашивать, где я была. Думаю, что успею, пока иду до подъезда, послушать несколько любимых песен.
– Да, – говорю. – Конечно, приду.

В эту субботу фандом слегка волнуясь, я зачитываю первые вопросы к викторине. Заменила некоторые очевидные, типа цвета глаз силурианцев, добавила кое-что из истории твоей цивилизации, и парочку с подвохом. Сначала народ пытается отвечать по одному, выкрикивая ответы с места. Неправильно. Потом они совещаются, думают, чешут репы, пока я громогласно считаю оставшееся время. За две секунды до звонка секундомера Джей Джей выдаёт:
– Пицца «Фраерс»?
– Да! – ору.
Мы все кричим, как будто только что выиграли слона, не меньше! К нам приближается охранник, и фандом тут же рассаживается по местам, выталкивая перед собой еду, накупленную в фудкорте. Мы беззвучно аплодируем друг другу, как на концерте в филармонии. Охранник отступает, удостоив нас презрительным взглядом.
– Ну, такое, – говорит Лиз, пока я важно киваю, продлевая свои пятнадцать минут славы. – Ничего, только… слишком заумно.
– В смысле?
Я хмурюсь, измазывая картофельный чипс в кетчупе.
– Должно быть загадано что-то такое, что знают все, кто смотрел сериал хотя бы раз. Чтобы ответ на вопрос угадать было реально. Только тру фаны знают, что Кортни сказала: ради пиццерии «Фраерс» на углу эту планету и стоит спасать. Звучит как реклама.
У Лиз редкий дар обламывать любой кайф. И сказала это не Кортни, а ты.
– Ты говоришь так, потому что сама не угадала, – заявляет Джей Джей. – Классные вопросы, Арабелла! Заставляют шевелить мозгами, вспоминать сериал!
Я благодарно улыбаюсь ему. Никто не заметил, что я не принесла открытку в общий котёл, да нам и не до них. Сегодня всё серьёзно, по-деловому. Сирил распечатала на специальном принтере в формате А3 чертежи Мэгги, разложила их по столам, и пытается объяснить, как воплотить идею в жизнь. Сначала она била по рукам тех, кто ел картошку, но всё равно через пять минут на чертежах проявляются следы жира и пролитой колы. Сирил с боем отстаивает каждую деталь проекта, мы бы реально передрались, если бы я не предложила отвлечься на викторину. Одна хорошая новость – добрые родители Кайлы отдали на разграбление свой гараж, в котором найдётся прилично «запчастей» для Мэгги: деревяшки, ткани, краски и инструменты ждут наших рук.
– Хватит откладывать, – решает Лиз. – Надо строить. Следующая сходка в гараже у Кайлы.
Все мы серьёзно киваем, решается наша судьба – судьба стенда на Фабрик Коне.
– Эй, а как же я? – возмущается Этти.
– Чёрт, конечно! Надо что-то думать с косплеем. Не ожидала такой подставы.
– Да уж! – фыркает Этти, откидываясь на стуле, и складывает длинные руки под выдающейся грудью.
Вчера чат разорвало возмущением от того, что костюмерши сотворили с косплеем Этти. На Фабрик Коне она должна была играть тебя из первого сезона, серии на планете Ййорг. Тамошние обитатели одевались как что-то среднее между леди Гагой и принцессой Падме из четвёртой части «Звёздных войн»: всё красное, сложные косметические образы и вундерфафли в голове. Хотя ты мелькнула на экране в таком облачении всего разок, фандом до сих пор сотрясает от восторга. Повторить этот образ – вершина крутизны. Этот косплей и копия Мэгги – и считай победа на конкурсе стендов у нас в кармане. На первой примерке набросали образ, посмотрели эскизы, и всё было ок, но потом костюмерши напутали что-то, и наворочали фигню, примерив которую, наша красавица Этти стала похожа на редиску-переросток. Фотки такие ужасные, что Этти удалила их из общего чата и заставила нас поклясться, что с личных телефонов мы их тоже удалим. И почистим «удалённые». Этти так рыдала в голосовых сообщениях… пусть она и высокомерная гордячка, мне её ужасно жаль. С костюмершами Лиз разругалась. Ей казалось, что они это сделали нарочно, свой-то анимешный косплей они не запороли! В теорию заговора я не верю, но меня тоже бесят люди, которые обещают, и не делают. Переделывать костюм самостоятельно нет времени. Всё идёт к тому, что придётся нам косплеить каких-нибудь подростков 23 века, которые (сюрприз!) носят то же, что и все подростки на свете – футболки и джинсы. Меня устраивает, потому что ничего другого у меня и нет, а вот Этти жаль.
– А что если… – мечтательно проговариваю я. – Надеть одинаковые костюмы, пришить звёзды на плечи… ну, типа мы все из Звёздной Академии из второго сезона?
Я сказала это просто, чтобы предложить хоть что-то взамен. Но Сирил и Джей Джей вдруг наперебой бросились восхищаться моей находчивостью.
– Банально, – отмахивается Лиз.
– Ага, щас! – возмущается Этти. – Если бы хотела напялить на себя школьную форму в выходной день, косплеила бы на стенде Стар Трека!
– Тебе и не придётся, – говорю я, сдерживая обиду. – Это мы оденемся одинаково, как курсанты. А ты будешь как… она… из любой другой серии. На нашем фоне.
Через пять минут мы бегаем по H&M в поисках одинаковых тёмно-синих костюмных пиджаков, какие нагуглила Этти. Мы с ней как-то отделились от остальных. Я прохожу между рядами одежды, которую всё равно покупать не собираюсь, и зыркаю в угол, откуда ты наблюдаешь за нами, как тайный агент. Тебе смешно смотреть на школьников, которые из обломков своего мира пытаются соорудить твой. Поэтому нет, ты ничуть не обидишься, если Этти будет тебя изображать.
– Арабелла, как тебе?
Этти выходит из примерочной, делает несколько шагов, словно модель ток-шоу «Подиум». На ней джинсы и топик, если это можно так назвать – верёвочки, перевязанные особым узлом, чтобы плоский животик и пупок было видно, а грудь чтобы видно не очень. Все парни из мужского отдела, справа от примерочной, уставились на неё.
– Этерне Лусиати, – произносит Этти с ударением на «е» в последнем слоге, вытягивает руку вперёд.
Ты корчишься от смеха, держишься за вешалку с джинсами так, что та раскачивается. Этти не похожа на тех, кто смотрит научную фантастику, на члена фандома, она похожа сейчас… на одну их Этих. Этти – Эти. Меня аж передёрнуло.
– Прикольно! – осторожно говорю я. – Но… Может, что-нибудь попроще? Не обязательно покупать новое. У тебя дома есть такой, ну, знаешь, обычный прикид?
Глаза Этти подозрительно сужаются, она хочет что-то ответить, но возвращается в примерочную, и через минуту резко, почти пулей вылетает из магазина. Приходится бежать за ней. Конечно, Этти с её модельной внешностью и походкой, так же далека от тебя настоящей, как и я. Насмотревшись на примеры косплея в интернете, я понимаю, что Этти – ещё не худший вариант. От неё требуется только выглядеть, как ты. Быть тобой она всё равно не сможет. Мы стоим вдвоём у фонтана, где с договорились встретиться нашими, и я спрашиваю, чтобы нарушить молчание:
– Почему ты занимаешься косплеем?
– Я актриса! – говорит Этти так, словно должно быть и так понятно. – Быть похожей на Кортни – такое же мастерство. Я бы не хуже справилась на съёмочной площадке.
Сомневаюсь в этом, но Этти, конечно, не говорю.
– А ты? – спрашивает она вдруг. – Хочешь косплеить?
– Нет! – говорю я так, словно ответ нужно было дать на скорость.
Я ни за что не признаюсь, даже Сирил, но мне не по душе идея косплея. Когда не только одеваешься, но и ведёшь себя как персонаж. Отыгрываешь сценки. Изображаешь его/её чувства. Герой уже создан однажды, не тобой, это не ты. Я не хочу играть в тебя. Не хочу быть тобой. Я хочу быть с тобой. Это разные вещи.
– Слушай, а что у тебя с Джей Джеем?
– У меня? С Джей Джеем? – мне даже не приходится изображать удивление. И страх. Ведь это не первый такой вопрос…
– Он же к тебе клеится. А ты что?
– А что я?
– Ох, блин… Короче, смотри, не втюхайся, он на всех вешается.
– Не мои проблемы.
Передёргиваю плечами, и отвожу глаза, но не опускаю. Руки в карманах, типа расслаблена. Типа крутая. Почему-то меня задели её слова.
– А ты случайно не это… ну…
Я не только не случайно, я точно не «это», хочется ответить мне, но жду продолжения.
– Девушек предпочитаешь?
С минуту я пялюсь, пока она сама не отводит взгляд.
– Это совершенно нормально.
По-моему, если люди считают что-то «совершенно нормальным», они не делают на этом отдельный акцент. Если бы она сказала, что солнце светит, и это совершенно нормально, я бы спросила, не припекло ли ей голову.
– С чего ты взяла, что я лесбиянка?
– Тебе же нравится Кортни? Так смотришь на неё…
Тут-то я и расхохоталась.
Вообще-то думала об этом. Несложно принять за симптом первые позывные. До сих пор мальчишки не вызывали во мне ничего, кроме отвращения, а вот к тебе сразу потянуло. Не только душой. Мне хочется обнять тебя, когда тебе больно, хочется коснуться твоей руки так, чтобы и ты это почувствовала… Я пыталась вообразить, значит ли это, что теперь я буду всегда испытывать к девушкам то, что вроде как нужно ощущать в сторону противоположного пола? Влияет ли на это то, что я меня, как амазонку, воспитывали женщины? Наверное, то, что я испытываю к тебе похоже на любовь.
Но Кортни? Кортни, позирующая для «мужских» календарей? Кортни, которая носит парик, когда играет тебя? Кортни-селфи-уточкой? Нет, Кортни мне не нравится. Она не настоящая. И Этти, которая старается быть похожей на Кортни, которая старается быть похожей на тебя. Это смешно.
– Тебе стоит разок попробовать косплей, – говорит Этти, и я чувствую в её тоне обиду. Надо же, я задела её. – Может, одеваться научишься.
Этти вкладывает мне в руку что-то мягкое. Топик с завязками, который она примеряла в H&M. Я не успеваю даже удивиться, как Этти запихивает его мне в карман толстовки. Такой маленький, помещается целиком. Я замираю столбом, от продолжения этого сюра меня спасают крики:
– Вы где пропадаете? – возмущается Кайла. – Мы всё шмотьё обыскали!
– Нашли что-нибудь? – спрашивает Лиз. Стёкла очков сверкают.
– Всё фигня, – отмахивается Этти. – Закажем на сайте, после Фабрик кона вернём, типа не подошло.
Чертыхаемся, что поздно пришла в голову такая идея, и расходимся до следующей недели, у Кайлы дома. Этти подмигивает мне, когда мы выходим из Голден Глоба. Когда мы расходимся, захожу в первый попавшийся двор, быстрым движением кидаю в мусор краденый топик.

После встречи с фандомом одиночество скручивает сильнее прежнего. Я как деталь, выпавшая из механизма, без которого её существование не имеет смысла. К Сирил пойти нельзя – сегодня она с родителями. Семейный психотерапевт (они ходят к психотерапевту и Сирил так спокойно об этом говорит!) посоветовал им попробовать раз в неделю что-нибудь делать всем вместе. Что-то такое, что они делали раньше, и им всем нравилось. И вот они едут в парк аттракционов 4D.
«Это как смотреть кино в тридэ очках, а под тобой ещё кресло трясётся и водой поливает иногда,» – поясняет Сирил в ответ на мой знак вопроса.
«Хорошо провести время!»
«Буду скучать»
Я тоже… Звоночек другого сообщения.
«Классно потусили. Уже скучаю». Джей Джей. Присылает мемы из сериала, правда смешные.
«Что это значит?» – пересылаю Сирил с исходным сообщением Джей Джея. Подруга отвечает немедленно.
«ЛОЛ. А он тебе нравится?»
Не знаю, что на это ответить. Нравится? – думаю, подчёркивая волной. Что значит «нравится»? Конечно, Джей Джей мне нравится! Так же, как Кайла и, чуть в меньшей степени, – Этти и Лиз. Он же из фандома! Напиши мне такое сообщение любой пацан из школы, я бы точно знала, что это подкол, причём дебильный. Потому что со мной никто никогда не захочет гулять, и мне такое никогда не придёт в голову!
Девчонки в школе помешаны на так называемой любви. С пятого класса ходят онлайн-анкеты «Кто тебе нравится из класса», «Кто самый сексуальный актёр», и всё такое, что принято обсуждать группками в коридорах, с прихихикиваниями и косыми взглядами в сторону мальчишек. Выглядит ужасно глупо. Если бы меня спросили, кто из одноклассников мне нравится, я бы честно ответила: никто! С ними даже поговорить не о чем. На переменах пацаны если не зависают в телефонах в GTA, то прыгают, как обезьяны, и изводят себе подобных. Если бы я нравилась одному из таких, мою сумку просто чаще бы пинками гоняли по коридорам.
Но Джей Джей… он другой, он из фандома. Я ему правда нравлюсь? Интересно, какой он в своей школе? Такой же, как наши пацаны, или одиночка, как я? Единственный человек, к которому я правда что-то испытываю – это ты. Считается, если ты… ну, не существуешь в реальности? Но мои-то чувства реальны! И что это обо мне говорит? Права ли Этти? Значит, я лесбиянка? Или это игра, которую я веду сама с собой? Мне страшно узнать твоё мнение, всё это время я не смотрю на тебя, но по телепатической связи получаю не то, чтобы ответ, но какое-то встречное тепло. Как всё сложно, хоть статус вконтакте выставляй.
Чтобы отвлечься, листаю страницы наугад. И тут… не могу быть полностью уверена, что сделала это случайно. Может, палец и соскользнул во вкладки, но закрывать страницу не стала. Позволила себе рассмотреть вблизи всё, от чего раньше держалась в стороне. «Елена Хованская»… И вот у неё профиль открыт, и там – всё, что мне нужно. Да ещё и в картинках с датами. Нет, серьёзно, эта женщина фоткает и постит тупо всё. Теперь могу запросто пролистать его жизнь, посмотреть этот промежуток в годы. Вот он в красивом костюме с этой женщиной на руках. На свадьбах все смотрят на невест, но я ищу только на мужчину в ослепительно чёрном костюме. Он без очков, улыбается. А вот он в плавках и маске, и солнце светит в объектив, но всё равно, я его узнаю. На следующей он в ресторане, красный, как лобстер, клешнёй которого машет в камеру. Дальше мотаю быстрее, стараюсь перелистнуть те фотки, где он не один, но таких всё меньше. Чаще мужчина держит на руках маленьких комочек, который затем превращается в черноголового младенца. Вокруг бардак, памперсы, раскиданные игрушки, стаканы, прочая фигня, но оба – и мужчина, и младенец – как-то похоже, заговорщически, улыбаются в камеру. Вот он сажает ребёнка на карусельную лошадку. Вот их лица перепачканы мороженым. Вот он снова в парадном костюме. А у неё – бантики больше головы, и белый верх – чёрный низ. Её ручка в его руке.
Я надавливаю на память как на тюбик зубной пасты, заставляю выдавить из себя хоть одно похожее воспоминание. Нет. Ничего подобного. Я могу только напридумывать что-то похожее. Но я не хочу. Всё-таки, любовь переоценивают. Если бы этот человек любил меня, он бы не ушёл, не оставил с ней, не заменил бы меня кем-то другим. Правильно она порвала все его фотки, правильно Анька не хочет его знать. Но, если… «Убирайссссссся!»… Что, если, она не дала ему видеться с нами? Настроила Аньку против него? Я была слишком маленькая, чтобы понять и помнить. Как он держит эту маленькую ручку! Вдруг он бы так же держал мою? Ты бы хотела мне помочь, но как?… Мне ужасно тебя не хватает, вот ты была более… настоящей. И плевать, как называется такая любовь. Мне не хватает твоих объятий, рукопожатий, похлопываний по плечу. Что ты можешь? Ты печально улыбаешься.
Петляю между десятиэтажек, музыка в случайном порядке. Одна песня прошивает меня насквозь. Это то, что носишь в себе всю жизнь, помнишь сердцем, прежде чем узнаешь, но, когда узнаёшь, не можешь представить, что когда-то был отдельно от этого. Даже мой хромой английский не мешает. Я просто знаю о чём она. Понимание распускается в голове и в сердце одновременно, как цветок, и красота его такая же, как у цветка. Только лучше. Это любовь с умом. После завершающих мажорных аккордов ставлю на повтор песню, которую знаю всю жизнь. Иду through her sunken dream, не замечая, где я. Как живой человек смог выразить такое словами? Гугл подсказывает, что уже не живой… Это не удивительно, но так грустно.
Песня заканчивается, и я снова оказываюсь в лифте «Голден Глоба», где мне на секундочку видится полёт внутри Мэгги. Песня помогла мне ненадолго сделать это настоящим. Такой клип в голове, только для меня. Лифт открывается, и я выплываю, не чувствуя пола. Прямиком в «Сорок два». Не знаю зачем, денег с прошлого раза не прибавилось. Просто чувствую, мне сейчас туда.
С3РО снова машет мне рукой на входе, и я украдкой машу ему. Сразу иду к тебе – насмотреться на недели вперёд. Проверить, что ты на месте. Вот лицензионные диски с сериалом. Все три сезона. На английском или с профессиональными субтитрами – выбирай, что хочешь, дополнительные материалы, режиссёрские комментарии, неудачные дубли, если любишь такое. Радуюсь, что мне это не нужно. Не только из-за цены. С фиговым качеством воображение работает лучше. Когда, например, перевод пропадает. Поворачиваюсь уходить, но потом вижу тебя – в смысле тебя! – у полки с книгами. Ты разглядываешь там что-то, очень внимательно. Мы как подружки, вместе гуляющие по магазину. Что там?
Кажется, не только я обхожу книги стороной. До них ещё надо добраться, лавируя между коробками с прочим стаффом. С трудом нахожу какой-то уголок. Ну, что тут у тебя? Ты указываешь, и я сразу вижу, вытаскиваю книгу с полки. Ну, конечно! Как я могла забыть!
Спасибо, что напомнила!
Не за что.
Недавно я спрашивала Сирил, знает ли она, почему магазин стаффа называется «Сорок два», и она написала:
«Смысл жизни вселенной и всего остального».
«???»
«Это из книги. Дуглас Адамс – Автостопом по галактике. Ты не читала?»
«Нет…»
«Как я тебе завидую! Ещё есть аудиоспектакль, очень старый, на английском. Хочешь, дам послушать?»
Аудиоспектакль на английском, ага, конечно. Тогда я как-то отболталась, мол, не до этого сейчас. Но я устала не понимать некоторые шутки народа, когда у них есть что-то общее без меня. Сирил добрая, она не смеётся надо мной. Но если моё невежество однажды вскроется? Я потому и фанфик никому больше не давала читать. Вдруг высмеют? Пора заняться самообразованием. Жизнь не исчерпывается одними сериалами.
И вот я держу в руках книгу, на обложке которой смайлик в виде поднятого вверх большого пальца и надпись «Don’t Panic!» Поняла бы, что это значит, даже если бы не знала заранее. Открываю книгу и стараюсь начать читать, но глаза так и прыгают по строчкам. Не могу сосредоточиться. Ценник на книжке приличный, как и на всём тут. И тогда меня осеняет: блин, да зачем покупать, если можно скачать! Читать, конечно, придётся с телефона украдкой, как всегда, но я что-нибудь придумаю. Тогда не стоит ограничиваться одной книгой. У меня впереди много работы! Так много нужно прочитать, чтобы догнать фандом!
Авторы расставлены по алфавиту, и я достаю книги по одной, вспоминая, что о могла слышать о каждой из них. На краешке сознания отзываются имена: Азимов, Дилэни, Кларк, Ле Гуин. На обложке каждой книги этих авторов написано, что они «классики научной фантастики», и мне заранее страшно от того, как много я не знаю. Но ты рядом, ты подсказываешь, что всё знать невозможно, но когда-то надо ведь начинать. Сначала записываю в заметках имена и названия, а потом бросаю это дело и начинаю фоткать обложки. Так быстрее. Погуглю дома.
– Эй, ты чего там делаешь!
Голос переполнен злобой, и настолько точно обращается ко мне… Руки обжигает воспоминание – украденный топик. Вдруг кто-то проследил, как я его выкинула, и сейчас меня потащат в полицию… она меня убьёт! Пока я прокручиваю в голове картину ужасов, продавец выбрался из-за прилавка, пробрался к книжному шкафу, загородив мне выход.
– Нашла что скачать?
Чувствую, что щёки горят. Мне правда очень-очень стыдно. Смотрю на живот продавца, на рисунок хоббита, который был там и в прошлый раз. Пахнет мужчина как, наверное, пахнет тот, кто живёт в норе. Он ведь тут весь день сидит, продаёт людям клёвые вещи, чтобы они были счастливы, а я пытаюсь пробраться как бы без билета. У меня же нет денег. Хочу ему объяснить, но внезапно говорю совсем другое:
– Вам нужен помощник?
– Вали отсюда, – произносит он заготовленную фразу, но удивлённо, словно передумал, и на середине решил сказать что-то другое.
Я ставлю книгу на полку, и перешагиваю через ящик с журналами, чуть не наступив в него.
– Осторожно!
Подхватывает меня и на удивление бережно переносит над корзинкой с наклейками, ставит на пол рядом с выходом.
– Знаете, я могла бы разобрать всё это. Или таскать ящики. Я сильная, правда.
Вот это я даю! Я давно решила, что не буду ждать, пока «нормально выучусь». Не собираюсь занимать у соседей, выдумывать и выкручиваться. У меня всегда будут свои деньги. Каждое лето прореживаю объявления в поисках работы, но малолетки никому не нужны. Жду не дождусь, чтобы пересечь черту в несчастные шестнадцать, и смогу, как Анька, пойти работать кем угодно: посудомойкой, грузчицей, официанткой. Но в первый раз я так резво беру жизнь в свои руки!
– Мне не нужен никто!
Плетусь к выходу, и уже рядом с С3РО слышу:
– Эй ты. Тебе сколько лет-то?
– Пятнадцать!
Будет через полгода. Но паспорт уже есть.
– Иди давай.
Ухожу, но почему-то улыбаюсь про себя. Ты шагаешь рядом, показываешь мне большой палец. Спросить всё равно стоило.

Вставляю в уши музыку. Я завела привычку идти домой каждый раз новым извилистым путём, через дворы, заходить в которые вовсе не обязательно, а добираясь до своего подъезда, стою рядом, поворачиваюсь, и ухожу. Отсчитываю – вот закончится песня, и всё, домой. Но начинается другая, которая напоминает одну серию, и мне хочется ещё раз это пережить, и обсудить с тобой. И мы идём и говорим, говорим, говорим, качаемся на качелях в чужом дворе. Провод наушника – наш соединительный канал, артерия одна на двоих.
Раскачиваюсь на скрипучих качелях, представляя нас с тобой в Мэгги, и придумываю приключение только для нас, в которое мы прыгаем с качелей. Домой пора, когда качели уже не теплеют от соприкосновения с джинсами, и никого не остаётся на детской площадке, в домах зажигаются огоньки, и урчание в желудке становится больше похоже на рёв. Самое грустное время дня.
– Где ты сегодня была?
– Гуляла.
– Это и есть твои личные дела? Лучше бы с нами поехала.
Не её дело, поэтому я не отвечаю.
– Что это?
– Рыба на пару и овощной гарнир.
– Как в больнице.
– Не нравится – не ешь.
И, знаешь что? Мне не нравится. Я встаю и ухожу. Прямо так, оставив всё на тарелке. Часть меня замирает, потому что знает, что так нельзя. За это наказывают. Той-мне страшно. Но другой мне, настоящей мне, Арабелле, наплевать. Она ничего не может мне сделать. Никто не может. И вот скрипит табуретка, и я уже предвижу будущее, слышу ещё не сказанное ею: «А ну села на место!» И мне не страшно.
– Оставь её, – говорит Анька. – Переходный возраст.
– Сил моих больше нет.
Анька права. Это переходный возраст. Я перехожу их всех.

Зарываюсь в одеяло с головой, хотя до того, как ложиться спать ещё много времени. Тем более, сегодня суббота, можно не спать долго. Не знаю, почему мне так грустно, может, из-за песни, но внутри-то я понимаю – мне не хватает рядом. Тебя.
Но я здесь.
Не совсем…
Вздыхаю, ты понимаешь, о чём я, и осторожно гладишь по щеке. Знаешь, с тех пор как ты появилась, всё остальное кажется мне… не настоящим. Даже фандом. Это близко, но не совсем. Косплей, стенд… Я подыгрываю всем, даже Сирил, ведь только с этими людьми я могу поговорить! Но не могу найти в себе сил задать самый важный вопрос: вы ведь верите, что это на самом деле? Потому что боюсь услышать ответ.
Я ведь не просто пялюсь в ящик, глотаю серии, не задумываясь, как делают те, кому жизнь не мила. Я думаю (уверена!), что это и есть вариант возможного будущего. Верят же некоторые конспирологи, что мы живём в матрице! А я верю, что твой вариант лучше. Если это будущее можно приблизить, значит, я должна как-то помочь! Понимаешь, в мире столько всего неправильного, с чем я ничего не могу поделать! Животных убивают забавы ради, океаны забиты пластиком, люди дерутся за клочок земли… Мы с тобой не можем решить эти проблемы, но мы можем обсудить как сделать всё лучше в будущем. Когда мы вместе, я представляю нас у того костра, или в каком-нибудь космическом баре, или в библиотеке с полками, уходящими в небеса, и задаю тебе вопросы. Ты рассказываешь про технологии вашего мира, про телепатию и эмпатию. Упрощаешь, но всё лучше, чем «не твоё дело». Вот что реально. Всё остальное надо просто пережить, перерасти.
В чатах все притихли, новостей нет, даже в инсте никто не постит. Под руку случайно попадаются вкладки с фотографиями, сделанными сегодня в «Сорок два», и я вспоминаю, что хотела ещё сделать. Быстро, почти наугад, скачиваю несколько книжек. «Автостопом по галактике» немного разочаровывает. Дочитываю до «42», но в шутку с числом так и не въезжаю, бросаю книгу. Нужно быстрее решить, что читать дальше, пока не передумала, решаю пойти тупо по алфавиту, открываю Азимова. Вот это уже лучше. Во-первых, это рассказы, во-вторых, они про роботов и будущее. Кажется, по ним даже фильм есть. «Я, робот», точно, надо будет посмотреть. Мне сразу нравится робопсихолог Сьюзен Келвин. Сначала потому, что её имя немного похоже на твоё. Но на тебя она совсем не похожа. И вообще ни на кого. Она учёный до мозга костей, всегда пытается докопаться до сути, и ничего, кроме роботов, ей не интересно. И это написал мужчина, поверить не могу. Я как раз читаю как робот-ребёнок случайно отбросил человека в сторону, несмотря на три закона роботехники, когда мне на спину приземляется что-то тяжёлое. Дёргаюсь, как будто швырнули меня. Вырубаю телефон, прячу под бок, и под одеялом сразу становится душно и темно.
– Спишь? – Анька.
Высовываю голову.
– Что случилось?
Вместо ответа Анька скатывает по одеялу прямо к моему лицу какую-то коробку. Вытаскиваю из-под укрытия половину себя, всё это время умудряясь придерживать смартфон под боком. Тру переносицу. От света экрана прямо в лицо, в глазах до сих пор светится белый прямоугольник.
– Что это?
– А ты как думаешь?
Открываю коробку. Это новый смартфон. Не такой крутой, как дала мне Сирил, но всё равно. По спине ползёт противный холод. Мне хочется бросить коробку на пол, и забыть, что я её видела.
– Мама хотела, чтобы ты сама себе выбрала. Но ты с нами не поехала. А на этот было выгодное предложение, вот мы сразу и купили.
– Спасибо, – а про себя: «И что мне делать с ним теперь?»
– Маме скажи спасибо. Она хотела сделать тебе сюрприз. Но ты так себя ведёшь в последнее время…
Я не хочу задавать уточняющие вопросы, не хочу никаких сюрпризов, за которые не благодарна на самом деле, и просто отворачиваюсь от Аньки к своим мыслям. Получается, мне теперь возвращать Сирил её временный подарок? А вдруг и этот новый опять заберут? Ныряю под одеяло к изученному прямоугольнику света с моими секретами, пометками и закладками. Никакого другого мне не надо.

Утром, завязывая шнурок, прислонившись к двери, я не сразу замечаю силуэт в коридоре. Нарядилась, как в будний день.
– Ты бегать стала по утрам? – спрашивает она неожиданно спокойно.
– А что?
Кто-то рассказал? Наверное, тётя Ира. И почему всем есть дело не до своих дел? Представляю, как чёртова курица с третьего этажа, возомнившая себя Шерлоком Холмсом, каждое утро садится у окна с тетрадью и блокнотом, отмечая мои появления.
– Ничего. Просто… молодец.
Я боюсь, что она заставит меня ждать, чтобы мы вышли вместе, но не произнося ни слова, уходит в кухню, и я пользуюсь этим, чтобы сбежать. Ты ждёшь меня снаружи, как всегда, готовая подбадривать, не подтрунивая над моей неуклюжестью. И раз, и два, и три! Срываюсь за две перекладины до конца! Щупаю большим пальцем коросту на ладони. В следующий раз пройду всю лесенку! Подходя к своему подъезду, киваю дядь Ване с Рексом, пёс обнюхивает мои штаны, а я чувствую приятное гудение в ногах. Светает всё быстрее. Скоро лето, можно будет тусить с фандомом все выхи напролёт, ходить с ними на речку… И бегать с тобой!
В кухне на столе йогурт, яблоко и горсть орехов. Она специально вынула, чтобы до моего прихода йогурт стал комнатной температуры. Я поражена и голодна, так что не сразу вспоминаю.
Не сказала ей спасибо за смартфон.

Скрепя сердце признаюсь Сирил, что не смогла осилить «Автостопом по галактике», и она предсказуемо огорчилась стикером с заплаканным дельфином, но сразу же обрадовалась посту про рассказы Азимова. Это была первая запись на моей стене вконтакте. Так буду показывать миру кто я есть, а не через дурацкие статусы.
В комментах Сирил спрашивает, что я буду читать дальше, отвечаю, что, наверное, продолжу Азимова.
«НЕ ВЗДУМАЙ ЧИТАТЬ «АКАДЕМИЮ»!!!!!!» – кричит подруга в личку. – «ЭТО НЕПРАВИЛЬНЫЙ ПЕРЕВОД! «ОСНОВАНИЕ» FOUNDATION!!!!!»
«Ок, только не ори на меня капсом ))) Где скачать это Основание?»
«Зачем скачивать? Приходи, я тебе в бумаге дам!»
Настоящая книга пахнет лесом и чем-то старым. Обложка с кораблём в чернильной тьме. Космических приключений там не так много, как мне хотелось бы, но идея того, что можно простроить историю развития человечества как план и последовательно приводить его в действие, будоражит. Что, если так можно на самом деле? Азимов же был учёный, а учёные ничего не придумывают. Вдруг мы уже живём по психоистории Азимова? Чтобы это понять, нужно быть гениальным математиком, а мне этого не светит…
Три дня за общением с Сирил, набегами к ней в гости, за лентами новостей жизни фандома, пробежками с тобой, я совсем забылась, улетела. А в среду шмякнулась обратно.
– Убрали учебники, приготовили двойные листочки.
Первый урок двойных алгебры-геометрии подходил к концу, и я собиралась запостить отзыв о первом «Основании». Даже выписала в мысленную книжечку заранее несколько цитат.
– На следующем уроке контрольная.
Звонок ураганом выдирает каждого ученика с места. Плетусь следом за всеми, учебник геометрии в руке, как будто это меня спасёт. Не готовилась больше недели, не помню вообще ничего! Когда я думаю о геометрии, перед мысленным взором появляется кирпичная стена цвета учебника. А потом натыкаюсь на настоящую стену.
– Опа-опа, что это у нас тут?
– Жиробас на выпасе!
Они окружают меня плотно, не успеваю отвернуться и убежать. Мы выглядим как любая другая группа школоты в коридоре – мини-толпа девочек-подружек.
– Ты чего, шмара, совсем забылась? Факами размахалась! Клешни поотрывать?
Разумеется, они не забыли и не простили мне выходку у забора. До сих пор везло избегать встречи с Этими, но сегодня они выследили меня, как охотники мамонта, заняли свои боевые позиции. И сейчас одним мамонтом станет меньше. Подталкиваемая лёгкими тычками, иду с ними по коридору. Тут много свидетелей, и учителя могут пройти, значит, ничего они не сделают. Будут только говорить. А это вынести можно.
Меня здесь нет. Я представляю, как утром бегу с тобой, и прохожу всю лесенку до последней перекладины, ставлю свой личный рекорд! Ты хлопаешь в ладоши…
Но конец коридора приближается, а Эти не останавливаются. Две по бокам и одна замыкающая ведут меня, как тебя вели к шлюзу в конце второго сезона в этой дурацкой академии. Сначала я не понимаю, что они задумали – об стену меня приложить, что ли? Но потом вижу приоткрытую дверь, которую никто обычно не видит, потому что её покрасили в один цвет со стеной. Я даже не успеваю ничего сделать, как оказываюсь выброшенной в черноту, так тебя пытались выкинуть в открытый космос. Только за тобой прилетела Мэгги, дала тебе кислород, а у меня дыхание перехватывает от боли в щиколотке, когда натыкаюсь на что-то, и какие-то палки падают на голову, и пахнет пылью и мочой. И моими слезами.
По щёлке света нахожу дверь, стучу в неё, как стучала бы по Этим, если бы хватило храбрости.
– Она ещё и ломится!
– Давай на ключ.
– Ага.
Поворот винта. Я нажимаю на дверь изо всех сил, но её подпирают трое. И ещё эти смешки. Противные, как у демонов из злой сказки.
– Вот так.
– Будешь знать, жиробасина.
– Только попадись ещё раз.
– Поссышь в ведро.
– И выпьешь!
Смешки затихают, а потом затихает всё. Это всё. Сумка осталась в классе, я без телефона, в руках только бесполезный учебник геометрии! Я подавляю в себе желание сесть на пол и расплакаться. Сейчас это будет бесполезно. Какая спокойная и ясная мысль, удивляюсь сама себе. Из моих обстоятельств надо вынести пользу, вот как я думаю теперь.
Я Арабелла, у меня тоже есть сила. Я не телепат, как ты, но я… могу двигать вещи силой мысли! Телекинез, вот как это называется! Однажды я смотрела фильм про девочку, которую тоже ненавидели всей школой, и она их всех убила, убила телекинезом. И подожгла. Вот это справедливость, вот бы… Иногда я представляю, как бью по мордам Этих, но дальше этого воображение не идёт, не могу представить их в крови, со сломанными носами… Бррр… нет, увечить я не хочу, и уж тем более – убивать. Не чувствую в себе силы на что-то такое, да и не стоят они этого.
Ты отвлекаешься, думаешь не в ту сторону! Быстрее, времени мало!
Ты права!
Направляю всю силу в руки.
Почувствуй, как Энергия проходит сквозь тебя!
Да, я это чувствую! Живое шевеление под кожей, как будто я слышу бурление собственной крови. Ровное дыхание: раз-два. На счёт три! Она выходит из кончиков пальцев – холодная и спокойная, оттенка первого морозца на окнах. Тяжесть уходит из моих плеч. Я всё так же ничего не вижу, но чувствую тебя рядом. Мы, стоя плечом к плечу, и ты помогаешь мне загнать энергию в замочную скважину.
У меня весь лоб в поту, на что я сейчас похожа, даже представлять не хочу. Да и нет у меня на это времени.
Звонок на урок. Снаружи топот и гомон. Анна Михайловна, наверное, уже раздала задания, распределила варианты.
Через пару часов меня откроет уборщица, но я могу выбраться раньше. Вместе с силой надежда пускает во мне росток.
Высокие голоса детей из началки, опаздывающих на урок, вопят: «это нечестно!», «давай!», и просто «аааа!», отчего окна звенят в коридоре. Я продолжаю мысленно давить на замочную скважину. Ты помогаешь мне, направляя энергию из своего кулона, а значит Мэгги где-то в космосе тоже делает своё дело.
– Не ты в тюрьме, это тюрьма в тебе, – сказала ты в третьей серии.
Я сосредоточенно целюсь в дверь… и тут… одновременно происходят следующие вещи:
Первое. Дверь трещит, как будто в неё ударил снаряд, и кто-то орёт рядом с кладовкой: «Нещитово! Толкаться нещитово!»
Второе. Что-то со звоном скользит вдоль двери, и падает. И в этом звоне я слышу своё спасение.
Дальше всё происходит мгновенно, словно я знала заранее, была готова к этому. Раскрываю учебник геометрии, просовываю обложку в проём, и подталкиваю к себе маленькую тень, что слегка затемняет щёлку у двери. Одна, вторая попытка… на третьей железная головка пролезает под дверь, и я вытаскиваю ключ. Сажусь прямо на пол, огорошенная тем, что моя сила сработала ТАК. Наверное, Эти забыли (или оставили) ключ в двери, какой-то первоклашка налетел на её, вот он и выпал… Ох, заткнись, голос разума! Почему бы тебе не признать это простое чудо! Нет, не чудо, это сделала я сама! Я, Арабелла!
– Тюрьма в моей голове! – произношу я вслух пустым коридорам, в которые выхожу из открытой настежь двери кладовки.
Я никогда ни перед кем больше не буду оправдываться. Я всегда была свободна. Ключ всегда в двери, стоит мне только захотеть.
Анна Михайловна смотрит на меня сначала сурово, а потом с каким-то… страхом что ли. Застыла на начале фразы (она не пускает на уроки с опозданием больше десяти минут), но почему-то не договаривает. Не выгоняет меня. Как будто увидела… силу. Класс перешёптывается, когда я нарочито спокойно прохожу на своё место на первой парте середины ряда, и сажусь. Выпускаю учебник из рук, и он плашмя падает рядом с сумкой. И мне снова не делают замечание. На моём двойном листочке лежит распечатка с заданием контрольной. Треугольник со сторонами A, B и вопросом на C привлекает моё внимание. Любопытно. Сама мысль о том, что это любопытно – любопытна.
Склоняюсь над листочком, переписывая в столбик значения из задачи. Важно всё упорядочить. Но за пределами этого действия лежит страх. Дальше начинается область знания. А я ничего не знаю. Не учила.
Гляжу на свои руки: левая придерживает листочек, правая водит ручкой, словно сама по себе. Ногти на обеих руках обкусаны. Через белый рукав блузки серой полосой тянется след грязи, на тетрадный листок, прямо на мою фамилию соскальзывает капля пота. Я представляю, как выгляжу со стороны. Чучело, выбравшееся из каморки. Вот только зачем, если я ничего не могу сделать?
Представляю, как она трясёт передо мной двойным листочком с двойкой и орёт: «Выбирай, что хочешь делать всю жизнь! На кассе в Макдаке стоять? Горшки выносить за слабоумными? Цветами торговать? Улицы мести? У тебя большой выбор!» На что я рассчитываю? Что меня спасёт суперсила? Она не поможет мне решить задачу. Я не смогу. Всё кончено. Даже треугольник глядит на меня с укором.
Так, спокойно. Соберись.
Ты стоишь прямо за дверью класса и передаёшь мне эту мысль.
Как я соберусь? Я ничего не знаю!
Да всё ты знаешь. Ты читала учебник сто раз. Тебе нужно просто сосредоточиться.
Я сосредотачиваюсь. Представляю себя дома, в комнате. Открываю учебник, смотрю на страницу с заданием, и вижу этот чёртов треугольник! Или его близнеца, не важно.
Молодец. Что ты делаешь дальше?
Дальше я лезу в телефон, чтобы ответить Сирил или Джей Джею. Кстати, сходка в субботу. Всё ли готово? А вдруг мне кто-то написал срочный вопрос?
Не отвлекайся!
Уже поздно! Я отвлеклась тогда – а значит теперь не смогу вспомнить что было в задаче!
Это неважно. Давай как будто ты помнишь. Давай как будто тогда ты всё сделала.
Но я не сделала! Я не смогу!
Спокойно. Сейчас важно только спокойствие и сосредоточенность. У тебя мало времени. Давай как будто мы закрыты в герметичном отсеке без скафандров, и у тебя есть всего двадцать минут на то, чтобы решить эту загадку и выбраться, иначе нас выбросит в открытый космос. Если ты будешь думать только о том, что скоро умрёшь, ты реально скоро умрёшь. Так что сосредоточься на задаче. Вместо того, чего у тебя нет, подумай о том, что у тебя есть.
Это, наверное, самая длинная речь, которую ты произнесла за всё время нашего мысленного общения. В каком-то смысле безжалостная, но я и не хотела жалости, я хотела помощи. Итак. Что бы ты сделала на моём месте?
Я представляю себя плавающей в невесомости в железной клетке, двери которой откроются не от пинка, но сработают на правильную команду, её нужно только подобрать… И ты права, осталось всего двадцать минут… до конца урока… до конца. Я делаю большой вдох, словно берегу кислород. Слёзы на лице высохли, застыли двумя неровными дорожками. Глаза болят от силы, с которой я всматриваюсь в условия задачи… И вдруг меня озаряет. В мультиках такие моменты изображают лампочкой, которая внезапно загорается над головой персонажа. Вот такая лампочка загорается как бы изнутри моей головы, и на секунду освещает стену пещеры, покрытой письменами. Этого мгновения мне хватает. Я хватаю ручку, пишу под условием: Доказательство. И продолжаю писать и чертить. Один раз размышления заводят меня не туда, я теряю нить. Но проматываю мысли назад, откатываясь к той вспышке, зачёркиваю неверный путь, и продолжаю дальше. Я почти уже закончила, почти нашла С, как вдруг…
– Сдаём листочки. Быстро. Да, это всех касается. Занятие окончено.
Староста почти вырывает у меня из рук листок с заданием и двойной листок с каракулями. Я успела написать значение С или нет? Не помню. Я вообще ничего не помню. Выхожу на крыльцо как будто присасываюсь к баллону с кислородом. Мне кажется, я сделала что-то невыразимо правильное, типа, спасла жизнь. Просто обычно если я не могу решить пример, сижу и плачу от бессилия, а в этот раз… забыла. И постаралась просто сделать всё, что могу. Так ты всегда поступаешь, да?
Контрольная по геометрии – это ерунда, в жизни есть проблемы посерьёзнее.
Ты права. Ты всегда права.
Арабелла. Не надо меня слушать. Надо слушать себя.
У меня есть суперсила.
Мы идём домой, вдыхая запахи весны как обещание свободы. Я даже музыку забываю включить.

Наш космический корабль на бетонном полу гаража Кайлиных родителей представляет собой горстку обломков. Нет, кучу мусора. Обломки деревянной мебели, картон, стойки, на которых в магазинах ставят грузы. Инструменты в гараже были, но большую часть принесла с собой Сирил. Впервые взглянув на кучу, я прихожу в ужас: как это может превратиться в Мэгги? Мы как дети, которые строят домик на дереве, представляя, что это настоящий дом. По лицам народа понимаю, что не одна усомнилась в успехе нашего предприятия. Но Сирил разворачивает чертёж, и, раздвинув нас локтями, бросается ворошить кучу, мы присоединяемся. Даже Этти, полутра ворчавшая, что не может портить свежий маникюр. Даже Лиз, до поры до времени стоявшая в стороне, давая ценные указания. Когда извлечённый фрагмент подходит тютелька-в-тютельку, мы победно вскрикиваем, но чаще – материмся. К полудню все помирают от усталости в каменном чреве гаража, но запчасти нашей Мэгги собраны, оставалось только, как выразилась Сирил, допилить.
Мы приваливаемся к стене гаража остыть немного, Джей Джей ныряет в рюкзак, и достаёт пару бутылок Кока-Колы. Кружек, разумеется, нет, бутылка идёт по рукам, и никто не морщится, когда другие прикладываются к горлышку «своими бактериями». Мы пьём молча, тяжело дыша, не разговариваем. Пахнет бензином, деревом и нашим потом, а из приоткрытых дверей гаража – весной. Крошки бетонной пыли вертятся в столбе света, впущенном снаружи, и я вдруг представляю, что вот так же твой кораблик крутился во тьме космоса, и одно только чудо прибило его к нашей планете. То же чудо свело меня с этими людьми, с которыми мы творим какую-то магию – ни больше, ни меньше. Горло и глаза приятно защекотало. Наверное, газировка. И ещё кое-что. Новое чувство. Я никогда не была такой свободной.
– Вот бы… улететь на Мэгги в космос на самом деле…
Не замечаю, что произношу это вслух.
– Ага, сорваться посреди Фабрик Кона! – подхватывает Сирил, даёт мне пять.
– Из нас получится классная команда, – продолжаю мечтать.
Примеряю Лиз на место капитана, из Джей Джея вышел бы навигатор, Сирил – техник, без вопросов, Кайла – врач, наверное, нужен же врач. Сложнее с Этти. Кем может быть на корабле, вроде нашего, этакая супермодель? Наверное, посол, представительница земной цивилизации. А я тогда кто? Что я умею? Только придумывать вот это всё.
– Мне и тут полный космос, – вздыхает Лиз.
– Ты никогда не мечтала, ну, как…
– Как в сериале?
– Да, как в сериале, – киваю я. Если ей так проще.
Лиз смеётся неожиданно резко.
– Как в сериале! Скажешь тоже, Арабелла!
– А я хочу… – Кайла, зевая, растягивает «у». – Свалить от ОГЭ, от родаков на неделю куда-нить.
Бросаю Сирил взгляд, надеясь, что она распознает мольбу о поддержке. Сейчас она скажет, что в будущем все летают на космических кораблях, как на маршрутках. Но она почему-то подхватывает тему ОГЭ. ОГЭ, блин! И все наперебой обсуждают, как достали сочинения и тесты. Неожиданно спасает Джей Джей:
– Народ, плиз, давайте хоть сейчас не об этом!
– Что вы хотите от Фабрик Кона? – выпаливаю я ещё до того, как додумала вопрос.
В гараже воцаряется тишина, слышно даже шипение газировки. Я пугаюсь, что все подумали сейчас о том же, о чём и я: что мы здесь делаем и зачем?
– Было бы круто, – наконец, произносит Лиз. – Если бы на российский конвент приехала Кортни!
– Мы бы пофоткались! – подхватывает Этти. – Я похожа на неё, как сестра близнец!
– Размечталась! – фыркает Кайла.
– Все мои фолловеры подтвердят! У меня даже лайк есть с официального аккаунта Кортни!
– Но не от самой Кортни!
– Лиз! Ты же с ней встречалась! Подтверди!
– Да, Лиз, расскажи! Какая она?
Лиз зажмурилась от удовольствия, и произнесла медленно и тихо, чтобы все слышали:
– Кортни самая классная.
Когда я увидела ту фотку в аккаунте Лиз, прочитала на её страничке отчёт годовой давности о её главном достижении в фандоме. Поездка в Америку, в Сан-Франциско, на международный конвент фандомов Comic Con! И о встрече с Кортни Лавэйл. Пусть она мне и не очень нравится, но Лиз всё равно приблизилась к тебе в каком-то смысле, просто с другой стороны… Если это и зависть, только к тому, что она видела другой мир.
– Короче, прикиньте. Конец дня. Я уставшая, как сволочь. Захожу в лифт, еду в номер. Думаю только как добраться до кровати и не сдохнуть нафиг. Как вдруг… на третьем лифт останавливается, и входит… она.
Глаза Лиз закрыты, она снова переживает тот момент.
– Я боюсь, как не обделаться от страха, и думаю: сейчас или никогда! Она совсем одна была, без охраны даже. Как так ваще? И я такая, на адреналине, наверное, говорю ей: вы самая классная, можно с вами сфотаться? И она такая, типа, да, конечно! И мы прямо в лифте сфоткались с ней! У меня, конечно, лук там поганый, и косметика вся стёрлась. На следующий день конвента я уже официально за автографом подошла. И знаете что? Она меня узнала! Она такая простая! Такая классная!
Я вспоминаю ту фотку. Вот бы тоже поехать однажды на Comic Con! Не ради встречи с Кортни. Кого бы я на самом деле хотела увидеть – так это создателей сериала о твоих приключениях. Я бы спросила их, как такое пришло к ним в голову? Или, может быть, кто-то рассказал им эту историю? А ещё я бы хотела посмотреть на Сан-Франциско. Ведь этот город ты посетила на Земле… Но поехать в Сан-Франциско для меня всё равно что полететь в космос на Мэгги из обломков стульев и простыней, прямо из этого гаража.
– Ладно, перекур окончен, – объявляет Сирил. – Давайте, народ, ещё основу сколачивать.
Мы встаём, покачиваясь, и берёмся за молотки и гвозди по указке нашего конструктора. Но закончить в тот день всё равно не успеваем.
«На следующей неделе достраиваем!» – грозно пишет в чате Лиз.
«Есть, кэп!» – отвечает Кайла, плюсуем мы с Сирил.
«Чё, ещё и в воскресенье??????» – возмущается Этти.
«Так. Я всё сказала».
Это мы ещё отвоевали у неё сходки по субботам. Значит, теперь все выходные у меня заняты фандомом. С одной стороны – круто, с другой – приближается Фабрик Кон, и Лиз становится дёрганой, как будто на этот конвент уже приезжает Кортни Лавэйл, и только она, Лиз, может сделать всё идеально. Никто не должен допускать ошибок. И, хотя Сирил с самого начала говорила, что Лиз такая, мне часто не хочется находиться рядом с ней. Надеюсь, когда конвент пройдёт, мы будем просто снова обсуждать «Огненную звезду» и ждать четвёртого сезона…

Утром воскресенья я впервые за всё время пропускаю тренировку. Каждая часть моего тела помнит, где вчера стукнулась о балку, куда в неё случайно угодили чем-то твёрдым. На мне, по ходу, живого места нет. Объявляю выходной. Даже из дома сегодня не выйду, что там из дома – из постели! Так и буду валяться, трепаться в чате или книжку читать. Звучит как план. Но не тут-то было.
– Продрала глаза?
– Ань, чего тебе?
– У тебя сегодня есть какие-нибудь дела?
Опять кавычки.
– Выходной у меня. Отстань.
Но сестра сдирает с меня одеяло, как фокусник – скатерть с накрытого стола, и я еле успеваю спрятать телефон Сирил!
– Ты чего?!
– Одевайся, завтракай, поехали.
– Куда?
– Ты жалуешься, что тебе ничего не рассказывают! Вот и поедем, посмотришь своими глазами.
– Куда?
Но Анька уже вышла из комнаты.
Заставить себя поесть не могу. Как вообще можно думать о чём-то, кроме обещанного секрета? Так дети не могут успокоиться, узнав, где спрятан подарок на день рождения. Или, когда родители вот-вот придут с собрания в школе… Я где-то посреди этих двух состояний, когда мы с Анькой садимся в трамвай и едем в центр. Наш город очень длинный, и три основные дороги идут параллельно. На одном трамвае можно проехать весь город насквозь. Раньше, когда я была маленькой, мы ездили так к бабушке на край географии, который почему-то называется «центр». Но бабушки у нас больше нет. Поразительно, чего можно лишиться ещё до того, как поймёшь, что это была потеря.
Мне хочется подумать о тебе, но почему-то не думается. Музыку с телефона тоже не врубишь при Аньке. Тогда я включаю в голове песню «Life on Mars?» Она хорошо ложится под дребезг трамвая, и на этот раз героиня клипа – моя сестра. Она сегодня в лёгком красном плаще и шарфике, сумочка на коленях. Я редко вижу её такой – собранной, красивой. У неё, в отличие от меня, есть стиль. Проезжаем остановку рядом с университетом, где Анька должна учиться. Я про себя его так и называю «Анькин универ». Она молчит и даже не смотрит в ту сторону. Сегодня воскресенье, и народу на остановке почти нет, но я всё равно представляю, как она вваливается в трамвай после занятий, вместе с пёстрой толпой, и едет в кафе с подружками или с парнем. Или сидит переводит Гарри Поттера в библиотеке, похожей на Хогвартс…
Мы проехали несколько остановок, а песня так и крутится в голове, когда Анька сообщает, что мы выходим. На улице так тепло, что я расстёгиваю толстовку. Впереди, за несколькими извилинами холмов, видна чёрная лента реки, по которой до сих пор иногда тащатся льдины. Скоро лето. Стоит об этом подумать, настроение улучшается. Но недостаточно, чтобы полностью сгладить неприятное предчувствие. Мы сворачиваем с главной дороги в какие-то курмыши, и долго идём вдоль бетонного забора с колючей проволокой. Понятия не имела, что прямо посреди центра города, недалеко от театра, цирка и библиотеки, есть что-то настолько уродливое, спрятанное в жилых кварталах. Хочется спросить Аньку куда мы, долго ли ещё, и что это за место, но знаю, что она не ответит. У больших ворот, которыми заканчивается забор, в будке сидит человек в военной форме. Он нас не пустит, и мне от этого радостно. Анька ему что-то говорит, показывает на телефоне, и военный даёт ей карточку, которую она прикладывает к турникету.
– Чего стоишь? – обращается она ко мне, впервые с утра. – Проходи!
– Эй, а… – говорит охранник, приподнимаясь на своём месте.
– Со мной, – отвечает Анька на очевидный вопрос.
Сторож плюхается обратно, и закрывает лицо сканвордом, а мы идём дальше. Странно, но внутри, за уродливым забором, красиво. Много деревьев, почти как в парке, ажурные лавочки. И трёх-пятиэтажные домики были бы приятными, если бы не уродливые надписи по бокам: КОРПУС 1, КОРПУС 2. И постоянно ходят люди в медицинских масках и белых халатах, реже – в военной форме.
– Не знала, что здесь больница, – говорю.
– Она военная, – отвечает Анька. – Сюда просто так на скорой помощи не привезут. Нам сюда.
Мы сворачиваем к корпусу номер пять, и я снова чувствую странный холод в животе, мерзкое предчувствие неизвестности. Ненавижу больницы: тягучие, как ириска, дни, подделка нормальной жизни. Я трижды лежала в больницах с подозрением на аппендицит, а он всё ещё при мне! В последний раз это случилось два года назад, зимой. Я пришла из школы, и почувствовала странную тяжесть внизу живота. Потом тяжесть превратилась в рыбу-меч, которая стала тыкаться в мои внутренности, пытаясь выбраться наружу. Я сидела за столом, роняла слёзы в учебник, и от спазмов не могла вдохнуть. Она вызвала скорую, а потом принялась орать на меня: «Чего разнылась?! Соберись! Не реви!» Наверное, она хотела орать не на меня, а на мою боль. Так, ей казалось, она делает что-то полезное. Через пару дней в больнице я проснулась, а простыни в крови, и поняла, что это значит. Медсестра дала мне прокладки. Но от знания легче не стало. Наоборот. Она говорила, что однажды это случится, но почему никогда не объясняла КАК? Почему я должна была вытерпеть это в одиночку? Позже она передала мне в больницу записку: «Горжусь тобой, моя маленькая женщина». Я её порвала.
Предчувствие взрывается в моей груди ледяной бомбой. Что Анька хочет мне показать? Что за закрытая больница такая? Что здесь делают? Точнее, что здесь делают с ней? Ведь не просто так сюда потащила, она хочет показать что-то, о чём дома при мне нельзя говорить. Что она, подалась на какие-то правительственные эксперименты? А что, если… с ней что-то серьёзное? Понимает, что от Аньки такое не скрыть, но с неё взяла обещание мне не рассказывать, и сестра пытается мне объяснить по-другому? Вспоминаю её ухоженный внешний вид, как всегда, когда она идёт куда-то «в люди», частые исчезновения… Что, если она проходит какие-нибудь процедуры, а я не замечаю… Что нам делать, если… Не отнимут ли меня у Аньки? Я не попаду в детдом? А Анька как? Пойдёт учиться, если ей нужно будет содержать семью?
Так, стоп, обрываю я себя. Что за бред? Всё-таки я слишком много смотрю телевизор и читаю фанфики. Но ледышку в груди это не растапливает. Вот сейчас я всё и узнаю…
У пятого корпуса Анька идёт не ко входу в подъезд с дверью нараспашку, а сворачивает с тротуара на ровный коврик весенней травы, в котором уже намечается небольшая дорожка. Нос регистрирует запах гречневой каши и варёного мяса. Рот против воли заполняется слюной, хотя мне и не до еды сейчас. Анька встаёт почти под окнами, берёт меня за руку, как маленькую, показывая, куда встать.
– Что мы тут делаем?
– Молчи и смотри.
И показывает в окно первого этажа. Сначала я не могу ничего разглядеть за парами кипятка и снующими туда-сюда из темноты белыми пятнами. Но зрение быстро приноравливается, и я начинаю различать людей в высоких белых халатах и колпаках, как в советских фильмах, где показаны столовки и рестораны. И слышу. Гремит посуда, шумит вода, из-за этого женщины не разговаривают, а кричат друг другу. Только так я понимаю, что все эти люди в халатах и колпаках женщины.
– Девчонки, в третью палату генерала привезли! – кричит, смеясь. – Кто себе возьмёт?
– У меня уже три полковника в десятой, – отвечает, судя по голосу, полная дама. – Это как полтора генерала.
– Женька, это твой, Свиридов! Ждёт не дождётся!
– А чо сразу я? – возмущается голос, скучающий по сигарете. – У меня вон в пятой мальчики лежачие, я с ними и так полдня возиться буду.
– Генерал расстроится! Просил, чтобы к нему та самая девушка приходила, что в прошлый раз.
– Перебьётся. Я все его анекдоты похабные уже слышала.
– Отдай мне генерала, Жень! Я ему новых расскажу!
Я чуть не захлёбываюсь вдохом, когда слышу этот голос. Не помню, когда в последний раз слышала в нём звенящие весёлые нотки, и слышала ли вообще. Этот голос больше подходит женщине (скорее девушке), память о которой сохраняют фотографии у нас дома. Она опирается на подоконник обеими руками, тело в халате сияет навстречу свету, а голова повернута назад, к женщинам, словно она не решила до конца, где хочет быть. Повернётся до конца – увидит нас. Я хочу спрятаться, но застываю на месте.
– Да забирай! – отвечает прокуренный голос.
Женщины смеются все вместе, и я, наконец, вижу её лицо таким, какое оно должно быть на самом деле. Смотрю, и не могу отвернуться. Даже если она заметит меня сейчас, и потом не простит. Я знаю, что должна это запомнить, навсегда вбить в копилку памяти. Этот миг длится недолго. Что-то пиликает странно, она уходит от окна, и чуть позже слышу крик, вроде как из другого конца кухни:
– Дочка пришла! Я сейчас ей вынесу и вернусь!
– Ага, давай!
– Мы на входе в корпус, – не сразу понимаю, что это Анька говорит рядом со мной. По телефону. А потом кладёт трубку и уже мне: – Пошли.
Мы вылезаем из кустов к подъезду корпуса. В просторном холле стоит уродливый стол, на который Анька ставит красивую сумочку, и достаёт из неё пластиковый «Пятёрочный» пакет. Стол, пакет, коридор, пропахший корвалолом. Всё это какой-то сюр. Знать уже ничего не хочу. Поздно. Она выходит, дверь за ней хлопает. Думаю, почему не слышу цоканья, а потом вижу, что она в белых мягких тапочках без каблука. На секунду, не больше, замедляется. Наверное, не ожидала меня увидеть. Я не поднимаю глаза. В следующий миг подходит, и ставит на стол свою ношу. В пластиковых контейнерах ещё тёплая гречка, что-то, похожее на мясо, и две упаковки молока.
– Ну вот и всё, – говорит. – Вечером, может, ещё йогурт будет.
– Вечером помочь?
– Да нет, сама справлюсь. Спасибо, что сейчас подъехали. Коробки тяжёлые.
– Тогда до вечера.
– Ага, пока.
Вот и весь разговор.
Я готова под землю провалиться. Хочу, чтобы магма планеты пожрала меня целиком. Хочу, чтобы ты никогда не узнала об этом. Но ты уже знаешь. Телепатия. И ты обнимаешь меня, поглаживаешь невидимой ладонью по голове.
Всё хорошо.
Всё ни разу не хорошо.
Анька коротко прощается с охранником, задержавшим нас на входе на территорию больницы, и тот даже не посмотрел на сумки. Кивает, когда она возвращает разовый пропуск.
Свежесть речного ветра, солнце на моих щеках – всё это меня больше не радует. Я хочу забыть этот день как страшный сон.
– Это мамина работа, – говорит Анька, как будто я спрашивала. – Молоко за вредность дают, а остальное… остаётся.
– Объедки.
Даже не знаю, лучше ли это воровства.
– Знаешь что!? – взрывается Анька. Как они похожи, просто жуть. – Когда я посуду мыла в ресторане, точно так же приносила еду домой, и тогда ты хавала, не морщилась! Тогда это были не объедки!
– Почему она здесь? Кто она тут? Что вообще происходит? Почему она ничего не говорит?
– Мама помощник повара. У неё теперь регулярная зарплата, страховка и всё такое! Просто, есть вещи, о которых не расскажешь. Не потому, что мама нас не любит. Ей… трудно пришлось.
Трудно ей пришлось! Всю жизнь она попрекала меня будущим уборщицы, рабочего персонала, которым каждый может помыкать. Высшее образование даст мне все возможности, какие я только захочу, если я буду стараться! У неё два высших образования. И за какое из них (или за совокупность дипломов?) её взяли на работу… помощницей повара?
– Я хотела, чтобы ты сама увидела. Так что не выступай. Хуже будет.
В этом Анька права. Я точно знаю, что будет хуже. Даже, когда кажется, что хуже уже некуда. Отбираю у сестры пакет с едой почти насильно – ни к селу, ни к городу ей это, – и несу до остановки. И всю дорогу до дома я придумываю следующую историю про тебя.

Больше никаких отговорок. Пробежка каждое утро. Я даже чувствую что-то вроде стыда за то, что вчера пропустила. Когда ты училась в космической академии Земли, относилась к этому серьёзно, хотя твои знания превосходили всё, что там преподавали. Ты знала, что Земле не избежать войны. Чтобы помочь, пришлось подстраиваться под окружающих, скрывать свою реальную силу. Оставаться собой было труднее всего. Как мне сейчас. Я не про лесенку (никак не пройду последнюю перекладину!), а про что-то внутри меня. Сила прячется под слабой оболочкой, если её выпустить, начнёт крушить всё, как Халк. Или сделает что-то другое. Не знаю. Внутренние органы натянулись в струны. Вот я бегу, и помогает. Или если качать ногой быстро-быстро, когда сижу. Или ходить просто так под музыку. До нашего тайного места.
Пока я бегаю или быстро хожу думается лучше всего. Самая стрёмная часть – это когда я выхожу из душа после пробежки, и вот этот миг между тем, как я сажусь за стол, открываю мысленную книжечку, и беру в руки карандаш. В этот момент может произойти всё, что угодно. Вообще всё. Но происходит следующее: я пишу. Я пишу всё, что помню, перечитываю, исправляю. Магия остаётся. Тут, на страницах мысленной книжечки.
В тот вечер я решаюсь. Переписываю свой фанфик в заметки на телефон (ужасно неудобно двумя пальцами!), перечитываю, немного исправляю… и даже не прочитав, бросаю на стену нашей группы. Будь, что будет. Сирил тут же ставит лайк. Но она моя лучшая подруга. А что остальные? Кайла, Джей Джей? Другие? Представляю себе скептическую ухмылку Этти, покерфейс Лиз… Что я натворила! Но файл скачан уже пять раз, а это всё равно, как если бы уже разошёлся по сети.
Я не могу спокойно сидеть на месте, и так часто бегаю в туалет проверить пост, что Анька спрашивает, как я себя чувствую, не болит ли живот, не отравилась ли, но я только отмахиваюсь. Лайков и комментариев под публикацией набирается больше. Какой-то ADminn88 пишет про «интересный сюжет, вот бы глянуть такую серию», _НеЖнАя_ФеЕчКа_ с аватаркой – воином в матроске накатала целый абзац о том, как ей понравилось, что заставило её почувствовать (с кучей восклицательных знаков и грамматических ошибок). Кто-то написал просто: «Норм». Удивительно, – ни одного негативного комментария. Но это всё не то. Не от тех. Никто из фандома, настоящего фандома – людей, с которыми я срослась душой, которых вижу каждые выходные, не написал ни строчки, не отправил сердечка. Ещё через два часа ожидания я вижу, что ник Джей Джея окружён зелёным сиянием, и, чтобы не успеть передумать, быстро кидаю ему в личку свой рассказ. Нет времени объяснять. И выхожу из сети.
Пытаюсь читать учебники, хаотично переходя от одного предмета к другому, но даже в упражнениях по русскому допускаю такие дебильные ошибки, что приходится вырвать из тетради листок. Внутри у меня всё дрожит и прыгает от напряжения. Нет, не выдержу! Снова прячусь, на этот раз в ванну, включаю воду – типа принимаю душ. Возвращаюсь на страницу… Моей публикации в группе нет. Вместо неё – сообщение: «Нарушение правил сообщества №8. Публиковать фанфики можно только в специальном треде. На стене сообщества этого делать нельзя!» И она его просто снесла. Лиз. Админ группы. Зато в нашем чате для сходок последнее сообщение от неё: «в воскресенье у Кайлы в гараже всем быть обязательно! Нужно закончить Мэгги!!!» И всё. Скроллю на переписку с Джей Джеем. Моё сообщение – передача файла – засчитано прочитанным. Но не отвеченным.
Говорят: внутри что-то оборвалось. И вот теперь знаю как это. Я представляла, как расстроюсь, если никому не понравится фанфик. Или… вокруг меня прыгает от радости Кайла, дарит одну из своих фенечек, Этти распахивает свои огромные глаза: «Ни фига себе, Арабелла! Ты крута!» И Лиз, сверкая круглыми стёклами очков: «Отличная работа!» – протягивает мне руку для рукопожатия. Как воздушно мне будет от похвалы. Их похвалы. Но они не сказали вообще ничего. Словно это ничего не значит. Словно я ничего не значу.
– Ты утонула что ли там?
Выбираюсь из ванной, и по пути в комнату решаю больше не ковыряться дальше, до завтрашнего будильника не проверять телефон (только если не будет личных сообщений!), но думать себе запретить не могу. И между своими мыслями, как между страницами скучной книги, слышу твой голос.
Тебе грустно.
Я думала, они поймут. Никто не понял.
Сирил поняла! И потом. Ты не знаешь точно, что случилось и почему.
Не хочу говорить об этом.
Наше молчание не напряжённое, оно как моё дыхание, от которого пододеяльник над моей головой трепещет, как небесный парус Мэгги.
Полетели куда-нибудь?
Выбери любую точку во вселенной.
Я представляю себе карту галактик, разбегающихся во все стороны, как на заставке «Огненной звезды». Нет настроения выбирать точку. Я хочу погрузиться в черноту космоса, как в одеяло. И ты понимаешь. Мэгги обнимает меня, нас обеих, и укачивает в своём брюхе, словно добрый кит. Летит безо всяких ориентиров, и мы внутри, две маленькие рыбки, в безопасности. Я знаю, что утром всё будет как всегда: снова школа, еда из контейнеров, строгие сообщения от Лиз, когда ждёшь смайлик от Сирил… Но сейчас… сейчас у меня всё равно есть ты, а у тебя – я. Здесь, в моей голове, разница в световые годы и ещё в двести земных лет, стирается. Мы нашли друг друга в этой вселенной. Разве это не чудо? И если я буду помнить об этом, то всё выдержу.

Раньше по школе я ходила, как по минному полю, но после истории с кладовкой Эти меня вроде как сторонятся. А я о них вообще не думаю, что для меня тоже в новинку, ведь самая захватывающая часть школьного выживания заключалась как раз в том, чтобы избежать встречи с ними. Нет времени даже подумать, какую гадость они опять придумают. В нашем фанатском чате продолжается обычная жизнь с обсуждением постройки Мэгги, косплея, и всего остального. И я не знаю, как себя вести. Тоже, как будто ничего не было? Как будто я не выкладывала фанфик, который Лиз убрала. И тогда я думаю: а как бы ты поступила на моём месте? Ты бы не стала молчать о том, что для тебя важно.
Значит, надо будет… поговорить с Лиз. У меня ладони потеют, когда я понимаю, что приняла решение. Я должна разобраться с ней, по нормальному разобраться, иначе нашему общению в фандоме, на конвенте, нашей дружбе (а вдруг!) будут мешать такие вот недоговорённости. Я представляю как после сходки в субботу, или в воскресенье, когда мы потные вылезем из-под Мэгги, я позову Лиз в сторону, и скажу: «Можно с тобой поговорить?» И тогда…
– Что могу вам сказать, вы меня опять разочаровали.
Шлепок бумаг по столу, как пощёчина, возвращает меня в реальный мир. За парту. На которую староста уже бросает листочек с моей контрольной. Я забыла про неё. Напрочь. Контрошка по геометрии казалась несовместимой со всем тем, что я пережила за прошлую неделю: миг пробуждения силы, щипание газировки в носу (или слёзы счастья?) в гараже Кайлы, тело в белом халате и стук контейнеров с синими крышками друг о друга… И всё это превращается в ничто, сужается до цифры на обрывке страницы. Я такой оценки никогда раньше не видела.
Под моим решением задачи красной ручкой написано «2+». Рядом всхлипывает моя соседка по парте – хорошистка Женька Дергачёва. На её листке цифра «2».
– Это какой-то кошмар! – продолжает Анна Михайловна, глядя на притихший класс.
Двадцать пять человек боятся вдохнуть.
– Только один ученик начал решать задачу правильно! Только у одного человека – под конец урока – заработала голова!
Анна Михайловна произносит имя, и меня оглушает им, и двадцать четыре пары глаз протыкают меня насквозь. Хорошо, сижу на первой парте. Хотя бы не вижу их. Я решаюсь поднять глаза на Анну Михайловну. Она что, шутит? Решила посмеяться вместе со всеми надо мной? Почему у меня тогда двойка?
Она и так понимает, что я это хочу спросить, поэтому говорит:
– Но только начал. Бросить на полпути – это всё равно не результат.
И снова классу:
– Допустить ошибку сейчас можно! От этого не зависит ничья жизнь. Вот когда-нибудь полетите в космических кораблях рассекать пространство, там и будет нужна точность. А пока смотрите и учитесь. Будем разбирать контрольную.
Я смотрю на доску, как все, пытаясь выводить в тетради треугольники и прямые. Но в голове звучит какая-то бравурная музыка, из тех, что прилипают, едва услышишь. Анна Михайловна не просто так сейчас сказала про будущее, космические корабли. Как будто она что-то знает. И если это она, взрослая, сказала, значит, мои фантазии не такие уж безумные. А ещё… Мне просто не хватило времени… У меня лучшая оценка в классе. По геометрии.
По дороге домой я думаю не о том, что собиралась сказать Лиз, не про Фабрик Кон, а… про оценки. Однажды от сдачи теста будет зависеть, типа вся моя жизнь. Но отражает ли оценка то, что я есть на самом деле? Вот я несу в сумке «2+», и это лучшая оценка моих способностей, которую я получала за всю жизнь. Вновь переслушиваю в голове, как Анна Михайловна это сказала… Хватит, задавака, нашла, чем гордиться, – прерываю сама себя. Интересно, ты сдавала тесты? Наверняка сдавала, и они были покруче какого-то там ЕГЭ, который даже некоторые профессора нормально написать не могут. Ты прошла все испытания, потому что ты очень умная, не только по нашим земным меркам, по крутым параметрам вашей великой цивилизации.
Не забывай, что наша великая цивилизация уничтожена.
Ты всё время принижаешь свою значимость.
Потому что ты её преувеличиваешь. Пойми ты, дело не в количестве IQ или как там у вас это измеряется. Дело в том, как ты применяешь знания. И воображение. И не бояться рисковать! Вот что важно!
Но для этого нужно, как это… систематически заниматься. Тренировка. Дисциплина. Это как бег! Рано или поздно я пройду последнюю перекладину. Но это будет, потому что я не сдавалась, тренировалась занималась всё время… С мозгами то же самое…
Мне даже стыдно до чего банально всё это, почему не приходило в голову раньше. Домашние задания всегда казались мне чем-то вроде кандалов для узника – носить обязательно, не снимая, с первого по одиннадцатый класс – и я всегда старалась отделаться от них поскорее, чтобы от этих бесполезных суток жизни остались какие-то часы на себя… Может, поэтому я никогда хорошо не училась, может, только думала, что стараюсь, обманывая саму себя. Но теперь я чувствую в себе какой-то странный огонёк. Мне… интересно. Я хочу попробовать.
А ещё… сила. Я чувствую её, как тогда, в кладовке – маленькие комочки синего пламени изнутри меня. И они освещают… пещеру? Склад? Мой ум изнутри, в котором я ношу всё самое нужное мне в жизни. И всегда могу это достать.
Дома я не даю себе малейшей передышки, запрещаю даже думать о постороннем. Еда – это награда, значит, будет потом. Раскрываю учебник по геометрии первым, и возвращаюсь к подзабытым теоремам. Привычно лезет мысль, чтобы это поскорее кончилось, сталкивает с нужной траектории. Телефон вибрирует вспышками сообщений и уведомлений с форума. А вдруг там что-то срочное? Проверяю. Кайла запостила фотки Мэгги. Первый вариант. Собранный нами корпус похож на рыбу-переростка, белая простыня свисает, как брюхо перед потрошением. Но всё же лайкаю фотку, и собираюсь отправить Сирил дельфина с сердечком…
– Так, стоп! – говорю я сама себе.
Если я сейчас что-то сделаю, завяжется разговор, и время снова пролетит в пустую! Кладу телефон в стол, под тетрадки, экраном вниз. Но искушение слишком велико, и тогда я его вообще выключаю. И убираю в сумку для побега, спрятанную в шкафу. Нет, думаю, если у меня хватило сил – и умственных, и физических, выбраться из той ловушки, в которую меня запихнули Эти, то и на своих баранах-параллелограммах смогу сосредоточиться. Ничто меня больше не отвлечёт. Поехали! Открываю учебник на выдохе, и читаю, читаю, читаю в упор. Но между мной и теоремой как будто вырастает кирпичная стена. Дело не в том, что я не понимаю, а в том, что я не хочу понимать! И тогда я изнутри проталкиваю эту стену… осторожно и упорно – кирпичик за кирпичиком. Комочки силы пульсируют в моих пальцах, помогают мне направить сопротивление… Один кирпич выпадает. Я поднимаю его, и вижу его насквозь! Все четыре измерения! Вот же она, нарисована сумма квадратов катетов. Божечки, как это просто! Почему ты сразу не сказала, что это так просто? Пространственное мышление! Это как… космос открывается передо мной во всей красоте, совершенный.
Я вижу решение задачи, просто прочитав её, и собираюсь записать всё подробно в тетради по геометрии, и смеюсь, замечая, что эту задачу из учебника нам не задавали. Всё равно напишу.
Но вдруг.
Всё стирается.
Четырёхмерное пространство исчезает.
Кирпичная стена исчезает.
Остаётся только чёрная бесконечность.
– Ах ты дрянь!
Звук приходит откуда-то издалека, словно я в скафандре. Мысли, звеня, разбегаются испуганными рыбками. Она разворачивает меня, заставляя смотреть, трясёт перед лицом экраном смартфона с электронным дневником. Я смотрю, только без звука. Так происходит, я слышала, если чего-то становится слишком много, и мозг не готов это воспринимать, он это просто выключает. Мой мозг выключил сирену, фонтан слов, окативший меня вместе с брызгами слюны. Всё равно знаю наизусть. Я бесполезная, тупая, ничего не учу, только делаю вид, выйду из школы со справкой. Так чувствуют себя рыбки в аквариуме. Им некуда бежать. Изнутри аквариума слышу, как мой голос произносит слова. О том, что все написали контрольную плохо. Хочу сказать самое важное – что меня похвалили. Что я написала лучше всех… Но даже изнутри слышу, что я мямлю, оправдываюсь, а она этого терпеть не может.
– Да плевать на остальных! У остальных это единственная двойка в четверти! А у тебя четвёртая подряд! Ты специально жизнь себе ломаешь? Из принципа, чтобы всем было плохо? Плохо будет только тебе!
Она почти красивая, когда у неё вот так искажается лицо. Как на тех фотографиях, где меня ещё нет. И Аньки нет. И отца ещё не было в её жизни. Некоторым людям просто лучше одним. Ей точно было бы лучше, но она уже связалась с нами, и ей из этого никак не выпутаться.
– Господи, за что мне это всё.
Она садится на пол, как есть, в верхней одежде, и смотрит куда-то мимо меня. Я возвышаюсь над ней, и почему-то это очень страшно, хотя, наверняка означает, что всё почти кончилось.
– Я стараюсь. Правда, стараюсь… Будь умнее, тогда ещё взяла бы вас в охапку, и рванула в Москву со всех ног. Пешком бы пошла, побиралась бы по дороге! Но нет, сидела, жалела себя. Дура.
Это она уже себе. Я сто раз слышала эту историю. Что бы ей стоило сделать тогда. После того, как отец ушёл (она его выгнала!), ей нужно было уехать навсегда. Иногда я представляла себе какой была бы другая жизнь в другом городе, но всё равно воображение скатывается к нашей квартире, к свету окон соседних домов, где точно знают, как жить правильно, а мы до сих пор – нет. Жизнь никогда не станет другой ни в каком месте, пока ты, как чемодан, таскаешь с собой себя. Не надо обманывать.
– Где твой телефон?
У меня на спине встают дыбом все до последней маленькие волосинки. Как она узнала? Что я буду делать, когда она его отберёт? Как объясню Сирил? Как свяжусь с Сирил?! Всё это пролетает в моём мозгу за секунду, пока она встаёт и подходит к моему столу. Берёт коробку, которую я так и не открыла.
– Почему ты им не пользуешься?
Я вздыхаю, стараясь не показать своё облегчение. Не тот телефон.
– Он мне не очень нужен.
– Теперь будет нужен.
Она вытаскивает телефон из коробки, и швыряет на мою кровать. Вспоминаю серию, в которой воинственный млок бросил гранату, и только твой амулет чудом спас тебя и твоих друзей от неминуемой смерти, отразив взрывную волну. Чёрная штуковина в полуметре от меня – не граната, конечно, но я беру её, будто она может взорваться.
– Пишешь мне каждый раз, когда приходишь из школы домой. Никаких больше гулянок – сразу домой, и сразу за уроки. Поняла меня?
– Да.
– Что «да»?
– Поняла!
Когда не можешь сказать то, что хочешь сказать на самом деле, всё что остаётся – вложить всю силу сопротивления в голос. Хотя бы так выразить своё отношение к несправедливости, но выразить! Я это делаю бессознательно, это несломленная часть меня пытается доказать: можешь взять моё тело и сделать с ним, что угодно, но всё остальное тебе не принадлежит. У этого голоса есть имя. Арабелла.
Наши взгляды на одном уровне встречаются, и я вижу, она собирается высказать мне ещё и за тон, но почему-то замирает на полуслове. Мне кажется, она понимает, когда-нибудь я буду смотреть на неё снизу вверх, и вот так же спрашивать поняла ли она. Вот бы она меня избила, хоть раз. Удар, оплеуха, или чего похуже, но она ни меня ни Аньку в жизни пальцем не тронула. То, что она делает… иное.
– Опять у тебя в глазах эта… пелена. Когда ты очнёшься? Когда жить будешь в реальном мире? Всё бы тебе сериальчики смотреть, звезду эту грёбаную. Чем, по-твоему, тебе это поможет? Всё о каких-то космосах мечтаешь. Жизнь она здесь!
Меня здесь нет. Я в космосе. В индигово-чёрном его уголке, куда не долетает свет ни одной звезды. Я без скафандра. Маленькие комочки силы вытекают из меня шариками, словно капельки крови в невесомости. В космосе не сразу умирают. Я читала, видела. Минуты четыре ты глотаешь вакуум, пытаясь добраться до кислорода, которого там нет. А потом лёгкие корчатся изнутри, и глаза превращаются в хрупкие стекляшки. Маленькие новогодние шары, а внутри – Магелланово облако…
– За уроки. Из-за стола не выйдешь, пока все теоремы не вызубришь.
Она даже не заметила, что я и так сижу за учебником. Я молчу. Я труп. Она даже не видит, что учебник открыт, и я занималась именно этим. Неплохо продвинулась вообще-то, пока она не пришла выносить мне на мозги. Потому что я решила так сама.
Выходя из комнаты, она снимает ветровку, разглаживает на плечиках, стряхивая невидимые пылинки.
– Обедала уже? Нет? Через полчаса.
Это особый талант нашей семьи: после катастрофы делать вид, что ничего не случилось.
– Да, вот ещё что. По выходным будешь ходить к репетитору по алгебре и геометрии. Анна Михайловна порекомендовала одного. Здесь недалеко, в соседнем дворе.
– Во сколько? – не выдерживаю я.
Вспышками молний-мыслей: «Фандом! Мэгги! Разговор с Лиз!»
– Во сколько надо, во столько и пойдёшь! Хоть на весь день!
И уходит стучать кастрюлями на кухню. Я поворачиваюсь к столу, к открытому учебнику, но треугольники превращаются в окружности, а строки задания в размытые линии. Тяжело сделать вдох, как будто я пробую дышать сквозь рыдание. Вдруг мне не хватит воздуха, и я умру на самом деле? Одновременно со страхом приходит радость, что не придётся больше терпеть. Через минуту я вдыхаю воздуха ровно на то, чтобы хватило не умереть, но не надышаться. Я всё ещё в космосе без скафандра. Тело решает за меня. Я плыву в невесомости комнаты к шкафу, и нахожу в его недрах давно собранную сумку, и считаю. Два комплекта нижнего белья, пара носков, пара футболок, платье, выключенный телефон Сирил. Дотронуться до этих вещей, прижать к себе, прошептать им: «Скоро!» И вдруг решаю точно когда. Двадцать четвёртое мая. День итоговой контрольной. В этот день я уйду из дома. Это будоражит. Я представляю себе автотрассу и себя с поднятым вверх большим пальцем, вот останавливается машина – колёса размером с меня, и я кричу вверх ответом на вопрос: «В Москву!» А куда ещё? Но это видение пугает близостью осуществления. И тогда я открываю мысленную книжечку, и смотрю на твою фотографию. И успокаиваюсь. Она может отнять у меня всё. Но тебя не отнимет.
Дверь в комнату закрывать нельзя. Её бесят закрытые двери так же, как меня – открытые. Через минуту она приходит посмотреть, как я склоняюсь над учебником. Но меня там нет. Это оболочка. Пустой скафандр. Между мной и этим миром – кирпичная стена.
Придумала, куда летим?
Давай на Тау Кита!
Почему туда?
Клёвое название.
Ты берёшь меня за руку, мы идём к Мэгги. Твоя ладонь тёплая и сильная. Нас ничто не остановит, мы парим среди звёзд.

Утром я путаюсь в кошмарах, ища кнопку выключения будильника. Надо сменить мелодию на ту, из сериала, и тогда я буду просыпаться вместе с тобой. В голове разворачивается «краткое содержание предыдущей серии»: наш полёт в черноте к яркой звезде Тау Кита под музыку, а потом… потом… Хочу обратно в кошмар. Там нет её, нет школы и репетитора. Нет тюрьмы, в которой трепыхается моё тело.
В уголках глаз выступают слёзы, но я подавляю жалось к себе, когда в углу кровати вижу твой размытый силуэт. Ты уже в курсе про мой домашний арест, про репетитора вместо сходок, про телефон, который вместо свободы, станет новой версией тюрьмы… Ты знаешь, хотя я скрывала это от тебя весь вечер, пока фантазировала наши приключения. Знаешь, но ни словом, ни жестом не упрекнёшь.
Разве это что-то меняет, солдат?
Ты швыряешь в меня пакетом со спортивной формой. Отбрасываю одеяло, встаю на пол. Россыпь мурашек пробегает до самой макушки. Выбегая из подъезда к покачивающимся в парке деревьям, я понимаю – ты права. Это ничего не меняет.
Прости, что повторяюсь, но как же классно бегать с тобой. Представлять себя кадетом Звёздной Академии, словно у меня есть будущее за пределами этого тупого городка, этой бесполезной планеты. Не надо так на меня смотреть. Ты знаешь, всё, что говорят о безграничных возможностях нашего поколения – враньё. Посмотри на Аньку. Если кто и заслужил идти по своей дороге, то она хотя бы знает куда! Но ей придётся содержать нас, и ради нас она забивает на себя. Разве это справедливо? А что, если… если ты встретишь человека, которому предстоит совершить жертву ради своего народа? Не такую, типа оттащить цветок к вулкану, и погибнуть от жара и пламени, а… провести жизнь в безвестности, нужде и страданиях, но знать, что его жертвой спасутся другие. И даже никакой мученической смерти. Просто – пуфф – и нет его, и никто не узнает… Я так задумываюсь об этом человеке, что уже почти вижу его, он почти затмевает всё, что я намечтала о Звёздной Академии. Пространство воображения сузилось до маленькой картинки: ты и этот человек, сидящие у костра… Я прихожу в себя только над своим столом, когда первые слова истории записаны в мысленную книжечку. От меня пахнет потом и улицей. Я одна в комнате. Анька плещется в душе, она звенит чашками и кастрюлями на кухне, через весь коридор орёт, чтобы шли на завтрак. В голове гудит. Из форточки пахнет весной. Мне отчего-то сладко и больно, я только что сделала что-то бесповоротно важное. Замираю над книжечкой, чтобы сохранить это. Хочу написать Сирил, но передумываю. Это что-то – только для меня.

«Я в школе», – бросаю на её номер, и сразу получаю в ответ:
«Ок».
– У помоечницы телефон появился.
Переступаю через подножку Твари, стараясь не бежать в туалет. Только там, в кабинке со сломанным бачком – шум бессмысленно растраченной воды перекрывает моё шебуршание – вытаскиваю другой телефон, настоящий. Чем скорее это сделаю, тем лучше. Сначала пишу Сирил лично. От того, что я больше не увижу её по вечерам будней, горло захлёстывает солёной волной.
«Арабелла, какой ужас!» – отвечает она сразу же. – «Когда мы теперь увидимся?»
«Не знаю. До новой контрошки по геометрии точно нет. Прости. Не знаю, когда смогу вернуть тебе телефон. Прости».
«Забей. Тебе нужнее. Мы должны быть на связи, особенно сейчас».
Обнимаю телефон вместо подруги. Чем я её заслужила?
Потом, пока не передумала, пишу Джей Джею, уверенная, что не ответит:
«Ну что, прочитал?»
Но в окошке прыгают три точки набираемого сообщения.
«Фанфики не моё» – история трёх минут ожидания.
«А что твоё?»
«Ты мне просто нравишься»
«А мне просто нравится «Огненная звезда»!»
На это он не отвечает, а мне больше нечего сказать. И тогда я строчу сообщение в наш общий чат сходок. Правду о том, почему не смогу прийти. Мне так стыдно это писать, что я даже не перечитываю сообщение – просто пуляю. Время прочитать ответ обрывает звонок. Я даже на секунду радуюсь, что не увижу (хотя бы не сразу), что мне скажет на это Лиз. Но она отвечает сразу. Как будто этого ждала:
«Ну отпад. Так вовремя. Молодец»
Вот я и убедилась. Сколько пассивной агрессии. Ну и что с того? Двое минус, но двое до сих пор плюс. Сирил и ты, конечно. На остальных плевать.

«Я дома»
«Ок»
Так я теперь живу. После школы сразу домой. Может, она дома, а может – на смене, но никогда не знаешь до скольки. Поэтому не рискую читить. Из дома ни ногой, как бы ни хотелось побродить с тобой по двору под музыку, как бы ни хотелось забежать к Сирил после уроков. Пусть она думает, что я полностью подчинилась. За приоткрытой дверью муравьём в янтаре – только моё тело. Склонилось над тетрадкой, как в молитве. На самом деле прячу телефон в мысленной книжечке, рядом с твоей фотографией, и позволяю себе заглянуть, когда становится невыносимо. Хорошо, что я всё-таки снова рискнула посмотреть переписку. Фандом прислал в общий чат кучу сочувственных комментариев. Когда я устаю от изучения тем сообщества, потому что старые ветки выучила наизусть вместе с комментариями, то сёрфлю интернет. Прочитала несколько статей про тебя на английском, и поняла, что наша страничка в википедии – не просто грубая копипаста, но ещё и с ошибками! К счастью, оказалось, статьи вики может править кто угодно, даже я.
Домашку, ту, в которую врубаться не надо, я делаю прилежно. Забавно получить пятёрку-четвёрку на русише или истории, или ещё по чему-то подобному, и знать про себя, что это не стоило ни грамма усилий, даже не «включался мозг», всё по накатанной, а значит, не по-настоящему. Я не могу учиться, даже когда пытаюсь себя заставить. Геометрия всегда открывается на той странице, которая порвалась с краю, когда она схватила меня, и развернула к себе тогда, чтобы ударить словами. Я больше ни о чём думать не могу, даже о том, что это может повториться. Передо мной и домашним заданием снова вырастает эта мысленная стена, и что толку выбивать кирпичи, если можно просто идти вдоль неё до бесконечности. Или до тех пор, пока я не перенесусь в мыслях к тебе, а там уже никакие законы физики-геометрии не нужны.
Так что субботнего репетитора я боялась сильнее, чем похода к зубному. Она выдала мне бумажку с адресом и временем: тринадцать ноль-ноль. У меня внутри всё перекручивается от мысли о том, что пока мои друзья будут есть вредную еду, обсуждать сериал и конвент, меня будут пытать геометрией на расстоянии буквально в одну автобусную остановку!
«Держись, Арабелла!» – писала Сирил в чат.
«Мы с тобой! В душЕ» – Кайла.
«Ага» – Этти.
«Оч будет тебя ни хватать на сходке» – Джей Джей.
«СПС народ» – я. Но легче не становится.
– Александр Александрович, – репетитор оказался не старше Аньки, пожимает руку, и добавляет: – Можно просто Александр. Никаких Сан Санычей.
Симпатичный настолько, что, будь я не Арабеллой, а любой девчонкой из школы, у меня на уме была бы вовсе не математика. Интересно, она сама его в глаза видела? Прежде, чем послать меня в дом к незнакомому человеку? Ну, технически незнакомому – наша математичка ей своего бывшего ученика порекомендовала. Но всё равно.
Александр проводит меня в большую комнату, обставленную как в советском кино: старый диван, накрытый пледом с болтающимися кончиками, торшер с бумажной «головой». Мы садимся за круглый стол с клеенчатой скатертью, с прозрачной вазочкой, где вместо конфет – ручки, карандаши и ластики. Пахнет лекарствами и стариками. Стул подо мной скрипит при каждом движении.
– Ну-с, где же у нас проблемы?
В этом вопросе бесит всё. От противного «ну-с», до того, что проблемы не у «нас», а у меня. Я молча раскрываю учебник на той самой странице, и готовлюсь провалиться в другую реальность, где переносить всё это будет легче. Думала, этот Александр пробубнит слова из учебника, а я в это время немного подумаю о тебе, хоть такая альтернатива пытке, но не тут-то было. Он не объясняет, а задаёт вопросы, которых мне никто ещё не задавал, типа: как я представляю себе задачу? Представляю? Конечно, я хочу заорать, что ничего я не представляю, и в первую очередь, – за что мне это всё… но вдруг вспоминаю кирпич, выпавший из стены. Это был такой момент, когда задание перестало быть заданием, и стало частью мира, который почему-то был важен, но я не уверена, что хочу делить этот мир с каким-то репетитором. Но Александр так просто от меня не отстанет, и мне приходится отдать ему этот кирпич на откуп. Он просит меня нарисовать его, прямо здесь, в тетради, что я и делаю, всё так же с недоверием изучая препода, пока он изучает рисунок. Кончики его ушей порозовели. Всего пару лет назад он ходил в ту же школу, что и я, может, сидел за той же партой.
– Совсем другое дело! – восклицает он, тыча пальцем в кирпич. – Отличный пример пространственного мышления! Как у тебя могут быть проблемы с геометрией?
Эта странная похвала почему-то меня обрадовала, и я даже немного потеряла счёт времени, так неожиданно Александр сказал, что урок окончен. Самым неловким оказалось передать ему конверт. Я пропихнула его вперёд по скатерти, и отвернулась, когда препод, кажется, так же смущаясь, положил его в вазочку, не пересчитав что там внутри. Я и сама не знаю сколько. Она передала мне его с таким видом, словно приносила себя в жертву. Словно я её об этом просила.
Еле дожидаюсь, пока скрипучий лифт вывезет меня из подъезда, а потом бегу, не чуя под собой земли, к торговому центру. Ещё успею забежать на сходку, мы же обычно надолго зависаем, а потом сразу домой! Но в фудкорте пусто, и я напрасно нарезаю круги вокруг нашего стола, занятого какими-то другими людьми… И в «Сорок два» тоже никого, и только хлопает постер с твоим изображением. Стою рядом с книжной полкой в растерянности переводя пальцами с корешка на корешок. Как будто это была другая жизнь, в которой я читала Азимова…
– Ты опять? – спрашивает продавец.
Сегодня на нём футболка с Йодой. Я поднимаю руки вверх, типа, ничего не фоткаю.
– Что искала-то?
– Азимова, «Основание», – говорю без запинки, потому что на здешних полках этой книги нет.
Удивление на его лице выглядит приятно.
– Отцов-основателей читаешь? В твоём возрасте больше по Поттеру и «Сумеркам» упарываются.
Я изображаю, что меня рвёт. Кажется, продавцу моя пантомима нравится.
– А что ещё?
Тут мне ответить нечего, потому что про художественные книги мне придётся забыть надолго. Только сейчас понимаю, как мне хочется читать. Всё это разом. Засунуть в голову одновременно, чтобы переходить от одной истории к другой, перелистывать страницы вместе с тобой, как мы слушали музыку, проваливаясь в другие миры и другие жизни. Теперь и эта ниточка отрезана… Я задумываюсь о том, что у меня отнимают в школе. Время. Часть моей жизни, саму возможность думать и мечтать. Они претендуют на каждую частицу меня, но хватаясь за другие миры, и за тебя, я ещё могу спастись. Никогда не забуду. Глажу по корешку белую книгу с названием «Пасынки вселенной», красного дракона на обложке какого-то цикла. На цены даже не смотрю. Они невозможные. Но я сюда ещё вернусь.
– Сколько тебе лет? – спрашивает вдруг продавец, хотя в прошлый раз уже спрашивал.
– Четырнадцать, – говорю я на этот раз правду.
– Поздновато несколько, но если Азимов тебе зашёл… Я бы на твоём месте взялся за Брэдбери. «Марсианские хроники» нужно прочесть как можно быстрее, и рассказы фантастические тебе нужны были ещё год назад. Потом и до «Фаренгейта» дойдёшь, но не торопись. Сначала рассказы.
Он вкладывает мне в руку книгу с нижней полки, старую, как из библиотеки. Она зелёная, на обложке криво изображён то ли обломок дуба, то ли глаз одеревеневшего чудовища. Название: «О скитаниях вечных и о Земле». Рэй Брэдбери. Меня пронзает странное ощущение знакомства, о котором я забыла, а теперь вспомнила. Брэдбери, Брэдбери… Пролистываю названия в книге, и каждое цепляет: «Чудесный костюм цвета сливочного мороженого», «Смерть и дева», «451 градус по Фаренгейту». Я закрываю книгу почти с болью, и отдаю продавцу. Не могу отвлечься на неё сейчас, как бы она ни звала меня.
– Спасибо. Может, потом.
– В интернете найдёшь, – усмехается продавец.
Из складки его футболки выпрыгивает бейджик с надписью: «Стас». Смотрю на него другими глазами. Какой же он Стас, когда вылитый Стив? Может, потому что я такое в кино видела… В американском кино, разумеется.
– Зачем вы мне это показываете? – не добавляю: «Я же вам не нравлюсь».
– Ты единственная подходишь к шкафу с книгами.
Чувство такое же, как после слов Александра, что у меня особенное пространственное мышление. Стыдно. Ведь на самом деле я не такая. Я не умная, и не читаю ничего, кроме ленты вконтакта. Но надежда уже зацепилась хлипкими лапками за то, что сказал Стас, и я примеряю себя к магазину «Сорок два», к футболкам, полкам с журналами, фигурками и прочим стаффом… Можно будет жить в подсобке «Голден Глоба», мыться в туалете, как девушка в каком-то фильме – мы с Анькой однажды смотрели…
– Вам нужны сотрудники?
– Нет, детка. Мне нужны покупатели.
Если б всё было так просто.
– Я вернусь! – обещаю я. Не знаю кому.
У фонтана ТЦ, где мы с фандомом обычно встречаемся, если потерялись, я не выдерживаю, и пишу в чат: «Вы где?», сдерживая восклицательные знаки. Ответа нет. Вы не онлайн. Никто не онлайн. И когда мой другой – тюремный телефон – разражается злобной эсэмэской «Ты где?», мне приходится тащиться домой, оглядываясь. Поводок натянули, свобода кончилась.
Вы все скопом появляетесь в чате вечером, как раз, когда мне так труднее всего достать телефон! Анька в комнате, она… везде. Приходится затеять внезапную и долгую ручную стирку спортивной формы. До завтра не успеет высохнуть, ну и плевать, побегу в летних шортах. Водопад в тазу ненадолго прикроет моё ожесточённое строчение.
«Где вы были? Что случилось?»
«Ходили в кино на… ну, эту фигню… новый блокбастер. Не парься, Арабелла, ничего не пропустила».
Фигня, цитатами из которой вы теперь переписываетесь. Продолжаете разговоры, начатые без меня. В сторис Этти в инстаграме появляется ваша общая фотка с Халком из «Сорок два». Мы разминулись с вами минут на двадцать. Вам так жаль! Ну… вы же не знали… Я же говорила, что не приду. Сторис отмечены зелёным кружочком – видно только лучшим друзьям. Я пока вхожу в их число. Но меня нет с вами на фото, а это словно не было вовсе. Зато есть какие-то новые люди, которых я раньше не видела. Фандом живёт без меня.
– Чего тебе?
Клик-клик. Клик-клик. Она меня, наверное, даже не видит. Интересно, о чём она думает за своим пасьянсом? О работе? Обо мне? Об Аньке? Я никогда не узнаю, и не уверена, что хочу. Но сейчас, когда она так задумалась, лучше что-то просить.
– Можно завтра отлучусь на пару часов?
– Куда?
В памяти болит то, как она сказала про «грёбаную звезду». Как представлю, сколько всего придётся объяснять: про Фабрик Кон, про строительство Мэгги, про то, что такое Мэгги, про своих друзей… Она никогда не должна узнать. Тогда как мне это сделать?
– … мне просто… надо.
– Тебе надо, чтобы в итоговой четверти вышла тройка. Завтра ты занимаешься.
– Но…
– Пока не исправишь геометрию – никуда не выйдешь. Я всё сказала.
Я тоже сказала всё, не буду теперь даже пытаться. Не удивлена, но всё равно в глазах наливаются алые круги, а в носу хлюпает. От этого одно верное средство. Забираюсь в шкаф с головой. Если бы Аньки не было в комнате, я бы спряталась прямо в него, как в детстве, но теперь я слишком для него большая, могу сломать. Платья и кофты шлёпают по щекам, это успокаивает. Проверяю сумку, нащупываю твою фотографию, вложенную в мысленную книжечку. Всё хорошо. Всё будет хорошо. Нет, не будет.

Любимый цвет?
Перилловый.
Любимое животное?
Океанский бокуглаз.
Нет… всё не то… я задаю не те вопросы. Девочковая анкета какая-то. Понимаешь, это не конкурс про тебя, а про сериал. Нужно что-то… как Лиз говорила. Такое, что каждый может угадать, посмотрев всего пару серий.
Зачем спрашивать, если можно просто открыть википедию?
Но это же просто… викторина.
Такое необязательное, что легко можно убрать, как мой фанфик со страницы сообщества. Всего неделю назад я лежала на пушистом ковре у Сирил. Мы дурачились, ели сырное печенье, я зачитывала вопросы из викторины, она угадывала, а в чате мы с Лиз на серьёзных щах спорили какие лучше. Сегодня Кайла запостила в инсте фотки строительства Мэгги. Перепачканные краской, они прикладывают ладони к простыне, оставляя автографы на своём творении. Мэгги всё ещё похожа на рыбу-переростка, но краска вдохнула в неё жизнь. Моей ладони там нет. И никогда не будет. Это как обратный отсчёт: сколько осталось до тех пор, когда меня забудут, словно не было?
Следующая сторис Этти. Пришли заказанные одинаковые синие кардиганы. И Джей Джею эта «форма» тоже идёт. Они с Этти стоят рядом, обнявшись. Я лайкаю фотку, и комментирую: «Надеюсь, вы не весь магаз грабанули? Мне оставили?» Только так я теперь могу напомнить о своём существовании.
Никто не лайкнул мой коммент. Пока. Я поворачиваюсь, ты лежишь на кровати рядом со мной. Только руку протяни. Но я не протягиваю. Если бы можно было вот так просто. Ты бы пришла за мной, и всё.
Не всё так просто.
Когда я буду готова? Когда пробегу десять километров? Когда по алгебре и геометрии пятёрки за год получу? Когда пойму серию без субтитров целиком? Насколько лучше я должна стать для тебя?
Не «лучше». Это не объяснить.
Хорошо, опишу, как я это понимаю. Я должна быть готовой к твоему прибытию. Это ведь не просто так. Наша связь должна однажды прийти к единственному варианту – нашей личной встрече. Что нужно сделать, чтобы ты пришла не только в мыслях?
Дорожки слёз на моих щеках мешают разглядеть тебя, но я чувствую твоё присутствие. Твоё молчание. А потом…
Ты сама поймёшь.
Киваю, размазывая слёзы по щекам. Ты никогда не говорила со мной так прямо, и я хватаюсь за эту возможность.
Понимаю. Сначала всё должно закончиться. Меня ничего не должно связывать.
Ты не понимаешь, как это… Навсегда.
Когда всё кончится, ты придёшь?
Я всегда была здесь.
Этого достаточно. Надежда зародилась. Это не то же самое, как уйти из дома. Тогда мне нужно будет придумывать как обходить препятствия этого мира. Но, если меня заберёшь ты… знаю, это сумасшествие, но, секундочку, давай представим, что нет. Тогда препятствий не будет. Это будет другой уровень существования, где возможно всё! И ты больше не будешь одна! Ты исчезаешь подумать там, где наши мысли не встретятся. Твой силуэт принимает контур подушки и одеяла, и я обнимаю их вместо тебя. Случайно задеваю пальцем экран, и под фотографией высвечивается мой комментарий. По-прежнему ни одного лайка.

Вообще этот Александр ничего для репетитора. Он единственный врубается, что не все вещи другим людям, отличным от него, должны быть понятны по умолчанию. Разговаривает со мной так, словно я хожу к нему заниматься по собственной воле, как будто мне интересно, и каждый раз удивляет меня. В его присутствии я не могу подумать даже о тебе, так часто он переспрашивает. Будь я героиней подросткового ситкома, наверное, уже втюрилась бы в краснеющие уши и тонкие пальцы. А если полнометражная комедия, свела бы с ним Аньку. У репетитора и правда со мной что-то странное происходит, напоминающее о пресловутых «бабочках в животе». Я испытываю какой-то щенячий восторг, когда вывожу в тетрадке доказательство, и ещё не заглянув в конец учебника, уже знаю – правильно. Ответ всегда в самой задаче. Как только видишь принцип, по которому всё сделано, развидеть уже невозможно. Иногда после занятий мне кажется, я могу решить ещё сто таких задач, но всё равно не делаю больше, чем задано. Вдруг испорчу.
– Ты самая странная моя ученица, – признаётся Александр, держа в руках тетрадку. – Другие на самом деле не понимают. Для тебя математика – что вода для рыбы. Естественная среда.
– Издеваетесь?
Это я сказала? Ой, нет, это на моём лице, как всегда, всё написано. В реальном мире я сказала:
– Но у меня не математические мозги…
– Кто тебе наплёл эту чушь?
– Не знаю. Все, наверное.
– Значит, все ошибаются. Знаешь, в чём у тебя реально проблемы? Ты не можешь сосредоточиться. Вечно на нервах. Я же вижу, как ты на свой рюкзак глядишь. Что у тебя там? Ядерная бомба?
Почти. Телефон с кучей неотвеченных сообщений. Неотвеченных мне. Только Сирил пишет, спрашивает, как я, но что я ей отвечу, кроме: «Подыхаю»?
– Если ты сосредоточишься, по-настоящему сосредоточишься, ты всё можешь решить у себя в голове.
Может быть, в этом и проблема, думаю я, пиная по улице пустую бутылку, изо всех сил удлиняя путь домой. Может, в моей голове столько всего, что я просто не могу сосредоточиться на важном? Расставить приоритеты. Раньше мысль о том, что я смогу жить просто так, как мне хочется, была подобна несбыточной сказке. Я уходила в эту жизнь к тебе. Но если немного повернуть угол зрения, как поворачиваю треугольник в голове, чтобы увидеть все его стороны… Тогда переводная контрольная – просто пшик. И Эти – пшик, и даже её запреты, крики, угрозы постучать моей головой о батарею – пшик. Что тогда важно?
Ты когда-то сказала (и повторяешь теперь): «На нашем пути нет преград…»
«… кроме тех, что возводим мы сами». Я помню. Подожди. Подожди. Мне надо это обдумать…
Я останавливаюсь посреди улицы. Предположим. Дано. Вот пластиковая бутылка, которую я пинаю. Пластик разлагается в земле более ста лет. У него больше шансов дождаться твоего прилёта, чем у меня. Однажды я тоже лягу в эту землю. Нет, дай мне закончить мысль, это совсем не страшно, я нащупала кое-что важное. Там, в земле, корни трав и деревьев, дальше глина, ещё много самых разных слоёв, и сердцевина – магма. Однажды, несмотря на оценки по контрольной, даже если из троечницы я превращусь в отличницу, а потом студентку, учёного, и тэдэ, в конце я стану частью всего этого. А потом, когда Земля сморщится и усохнет, когда наши потомки высосут её всю досуха, она станет пылью. И я вместе с ней. И тогда я смешаюсь со звёздами. И только тогда… Мы с тобой – две параллельные линии, которые не могут пересечься! Или могут?
Конечно, могут! Математика – вещь абстрактная, но геометрия предельно конкретна. Параллельные линии не пересекаются, но вселенная искривляется сама, нарушая законы пространства и времени!
Улица качается, меняя угол наклона, минуты и секунды бегут, обтекая меня. Но ты стоишь рядом со мной, и держишь меня за руку, и это работает лучше земного притяжения. Я только что совершила великое открытие, посмотрела на планету под другим углом, и, возможно, повлияла на её вращение. Время расставлять приоритеты, и делать то, что на самом деле важно. Единственное, что важно – быть с тобой. И, кажется, я знаю способ. Но сперва. Надо всё закончить.

В субботу я набираюсь смелости, и прохожу мимо двора своего репетитора. Чуть медлю, едва не сворачивая к дому, но обхожу стороной, сделав дурацкий крюк. Он был мне необходим, чтобы доказать себе самой – я могу это сделать. В Голден Глобе поднимаюсь сначала на третий этаж, верчу в руках два конверта с открытками в «Сорок два». Стас-Стив удивляется, пробивая мне открытки, даже спрашивает:
– Всё нормально?
Не удостаиваю его ответом, протягивая деньги из конверта за геометрию. Даже не пытаюсь просмотреть на свет что там за фотки, пытаясь угадать, будут пареные или нет, как мы всегда делаем. И только после этого поднимаюсь на самый верхний этаж, в фудкорт, стараясь не бежать. Я расставила приоритеты, и больше не пропущу ничего важного!
– Всем привет! Как дела?
Я представляла, как глаза Этти расширяются от удивления. Как обнимет меня Сирил, и, может, Джей Джей. Как Лиз, стараясь не потерять властный вид, произнесёт, что меня не хватало, спросит, закончила ли я викторину (я закончила). Кайла подарит фенечку, сплетённую специально для меня… Кажется, слишком замечталась. Подступаю к нашему столу, выкрикиваю приветствие, и оно звучит тонко и протяжно, как у новичков, словно я целую вечность не говорила по-человечески. Они поворачиваются, и словно впервые меня видят. Сирил встаёт, обнимает меня, и мне уже почти тепло, ну и пусть другие только едва кивают. Сейчас я всё исправлю. Не успев опуститься в своё кресло, я разрываю конверты, и выкладываю карточки вперёд.
– Сегодня я угощаю!
Они смотрят без интереса, не выхватывают открытки, как в тот первый, счастливый день моего появления. Моих друзей, что, подменили? Я читала и комментила все новости в группе. Неужели, что-то важное пропустила?
– Можем дарить их как призы за правильные ответы в викторине! – подсказываю я.
– Ах, да, викторина… может быть, если останется время…
– Лиз. Проходки на конвент! – перебивает Кайла. – Ты обещала сегодня.
Так вот чего они такие дёрганые. На наш столик опускается колпак тишины. Все смотрят на Лиз, от неё зависит судьба каждого. Сегодня она тыкается в смартфон чаще, чем обычно.
– Отправила каждому на почту, – наконец, сообщает она. – Потом проверите.
Конечно, нет никакого «потом». Мы все лезем в свои телефоны. Я проверяю личку вконтакте. Групповой чат. Второй групповой чат. Почту. Ещё одну почту, на которую падает только спам. Все папки со спамом.
– Уииии! С доступом в гримёрку! – радуется Этти.
– Мне пришло, – спокойна Кайла.
Джей Джей кивает, по-прежнему не смотрит на меня.
– У меня нет, – говорю я.
– Может, в спаме? – Сирил заглядывает мне через плечо.
– Нет в спаме, я проверила.
– Ошибка какая-то. Лиз, вышли Арабелле ещё раз!
Но я уже поняла.
– Лиз, ты сделала мне пропуск на Фабрик Кон?
Вопрос замерзает в горле. Я боюсь услышать то, что услышу, но именно сейчас правда мне необходима.
– Вы хоть представляете, как я выбивала эти проходки? – взрывается Лиз. – Орги наш фандом всерьёз не воспринимают, мы же не какие-нибудь «Звёздные войны» или «Доктор Кто», или «Игра престолов»! Я поймала проходки только тем, кто строил Мэгги!
– Арабелла тоже строила вместе со всеми! – возражение Сирил звучит, как если бы лучик света осветил бездну, в которую я падаю.
– Я что, виновата? Она заявилась в последний момент!
– Но она же…
– Проходок больше нет.
– Да ладно, Сирил, – говорю. – Не унижайся.
Собираю карточки со стола. Не вижу их, и лиц вокруг тоже не вижу. Пусть подавятся своими проходками. Не нужен мне их фальшивый конвент.
Сирил что-то кричит – мне или Лиз, не разобрать. Но фудкорт уже скрывается за поворотом, и вот я уже выхожу из Голден Глоба, и ненадолго вдыхаю в себя весну. Путь сужается передо мной, как в фильмах проход через гиперпространство: узкий тоннель, где звёзды-точки растягиваются в линии. В моём мире это серые черты асфальта, изломы лестниц, прямые улиц, по которым можно плыть до самого горизонта, они не кончатся. Я Майор Том, узнавший что там на самом деле, когда попрощался с женой и пропала связь с Землёй. Одинокая точка в пространстве. Хорошо бы так и лететь вперёд безо всякой цели, подольше не чувствовать своё тело. Красные карлики трамваев прорезают пространство с весёлым дребезгом. «Ближе, чем были, уже невозможно». Нет! Я маленький кораблик, скорлупка в космическом пространстве. Лавирую мимо хищно ощерившихся пастей автомобилей – выстроенных в боевом порядке истребителей. Они высыпали из уродливых бетонок, одинаковых, как военный флот какой-нибудь воинственной расы, из широко раскрывших пастей окон высоток стекла и металла. Мелькают осколками астероидов деревянные развалюхи, доживающие свой век. Там, внутри, несмотря ни на что, маленькими огоньками теплится жизнь. Живут там какие-то существа, напоминающие людей, ходят на работу каждый день, проживают свои ненужные жизни.
Когда-то мне нравились эти маленькие деревянные домики с резными окошками, так непохожие друг на друга, легко верилось, что это домовые, принявшие облик бывших хозяев. Но теперь я гляжу на них без сострадания. За этими ветхими призраками, почти в центре города, устремились вверх элитные многоэтажки. Как боевые корабли первого класса посреди обломков старой рухляди, которые не дают этим красавцам взмыть к небесам. Здесь прошлое хватает будущее за корни. Я злюсь на людей, которые по лени или глупости держатся за свои хибары с «удобствами» во дворе, не позволяя их снести. Злюсь, что в самом центре города так показательно наше невежество, неверие в прогресс. Весь этот мир тянет меня назад, не даёт вырваться в стратосферу!
Но темнота сгущается, и с ней приходят холод и страх. Я бы прошагала так ещё долго, до самого конца города, и за его пределы, и вышла бы на трассу, и подняла большой палец вверх… Но я оставила сумку со всеми приготовлениями дома. Да ещё тело устало и хочет есть, а у меня почти не осталось денег. Я не могу продолжать идти вперёд. Я ещё не готова.
Залезаю в карман наковырять мелочи на маршрутку, но натыкаюсь на горячий телефон Сирил. От неё несколько сообщений и даже пропущенный звонок, но отвечать не хочется. По привычке смотрю обновления в ленте. Всё, как в реальной жизни. Фандом постит фотки со сходки. «Увидимся на Фабрик Коне!» Меня там словно и не было. Минус одна причина.
Открываю вконтакт на странице, которую засмотрела до дыр. Иногда выбираешь вкладку, и забываешь напрочь, чего хотел у своего девайса спросить. Реже телефон сам подсказывает, чего ты хочешь. Ты сомневаешься:
Думаешь, это хорошая идея?
Не знаю. Всё зашло слишком далеко.
Вот именно. Ещё можно повернуть назад.
Но я уже прошла полгорода. И оказалась совсем рядом! Тебе не кажется, что это… знак что ли?
Не всякий знак ведёт, куда следует.
С тобой свёл. Я ничего не потеряю, если просто… посмотрю… Я, может, его даже и не увижу! Но попробовать стоит.
Ты киваешь – сама поступила бы так на моём месте. Но напоминаешь мне (несколько назидательно):
Это может привести к чему-то… совершенно другому. Там… я не смогу тебя защитить.
Ты рядом. Этого достаточно.

Эта женщина реально постит всё. Будь я сталкером-маньяком, выследить и убить её было бы даже как-то не спортивно. Прогоняю эту мысль, я же ничего плохого не задумала. Я просто посмотрю. И, может быть, спрошу. Подхожу к тому самому дому, адрес которого так точно высвечивается на последней фотографии с дитятком. Только взглянуть одним глазком.
Широкий двор элитной многоэтажки без столпотворения машин (при строительстве домов заранее подумали о том, куда денутся два автомобиля на семью), зато посреди – детская площадка с лазалками, качелями и тоннелями, какие видишь только в игровых зонах супермаркетов. Игрушки, коляски и даже трёхколёсные велики стоят здесь же, на улице, как в комнате расшалившегося ребёнка. Никто не украдёт. Такие как я, дети обычных дворов, сами обходят эти стороной. Случись что – сразу будешь крайним. Вон чёрные глаза камер по углам расскажут, каких подозрительных личностей они видели. Сегодня мне плевать, на что эти глаза вылупились. Сажусь на качели, как мы делаем всегда, включаю песню Боуи про Марс. Первый куплет всегда скручивает мне сердце, а сейчас ещё и нечем дышать. Поднимаю глаза к небу, чтобы космос дал мне немного сил. Только вот кислорода он дать не может.
На восьмом этаже в окне горит свет. В точности как на той фотографии со страницы вконтакте: большое окно, на подоконнике фикус и плюшевый медведь. Я раскачиваю качели. Вниз-вверх. Назад-вперёд. Прошлое-будущее. Прошлое: край чёрного плаща в прорези двери. Будущее: я перепрыгиваю через ступеньку (консьержке не угнаться), добираюсь до цифры 8 на этаже, и барабаню в дверь… Прошлое шипит: «Убирайсссссся!» Будущее умоляет: «забери меня, папа». Дверь открыта настежь, из прорехи выглядывает сонная чёрная голова, глаза, узкие спросонья, расширяются, пытаясь вместить мой образ. Наши взгляд отражается друг в друге, потому что глаза одинаково чёрные. Как космос.
«Кто там?» – спрашивает из коридора женский голос. Чужой голос.
И второй – тонкий, детский, режущий меня без ножа:
«Кто это, папочка?»
Его глаза сужаются, закрываются для меня навсегда.
«Никто».
Закрывается дверь. А я так и не произнесла ни слова.
Хлоп!
Спрыгиваю с качелей. Конечно, не заходила я ни в какой подъезд. Код же на домофоне! Не только поэтому. Я не пойду. Минус вторая причина.
Почему?
Ты знаешь почему.
Боишься, что он тебя прогонит.
Боюсь, он спросит, кто я такая вообще. Боюсь, что Анька права. Просто так из одной семьи в другую не уходят. Да, это она велела ему убираться, но ушёл он!
Но он же твой папа!
Хватит. Мы не в сериале.
Я жалею об этой мысли сразу, но поздно.
Вернись! Прости, пожалуйста! Прости! Вернись! У меня никого больше не осталось!
Но мои мысли разбиваются о стенки элитного многоэтажного колодца так же, как мог бы разбиться крик.

Когда синие цифры будильника загораются, я давно лежу без сна. Наблюдаю, как рассвет наполняет улицу синевой и свежестью, слышу птиц, кричащих о весне, предчувствую яркий и солнечный день, значит, можно идти совсем по-летнему. На спинке стула со вчерашнего дня подготовлены белая блузка, чёрный кардиган и чёрные же брюки. Юбки я ненавижу чуть меньше, чем белые капроновые колготки, которые на мне рвутся ещё в процессе в них облачения. Я поднимаюсь с постели, и одеваюсь неспешно, потому что хочу, чтобы этот день с самого начала был особенным. Быстрый взгляд на зеркало в шкафу. Я так давно не всматривалась в отражение, просто не могла себя видеть, и не заметила изменений. Зеркало заканчивается не макушкой, как раньше, а где-то на уровне носа, приходится слегка пригнуться, чтобы увидеть себя целиком. Черты заострились, волосы, собранные в высокий хвост, придают лицу строгое выражение. Уголки кардигана наконец-то правильно улеглись на груди, брюки прочерчивают какую-никакую талию. Как будто я в военной форме. Как ты. Я встаю ровно, и снова теряю лицо в отражении. Чернота «формы» затопляет зеркало.
Последнее. Забрасываю тетрадку по геометрии в уходную сумку. Проверяю, хотя знаю наизусть. Двое трусиков, две пары носков, пара футболок, платье, джинсы добавились в последний момент. А ещё мысленная книжечка, старый пенал с ручками и карандашами, термос с погнутой крышкой, спасённый от выброса (вчера поменяла воду). Все деньги, около пятисот рублей, смех просто, вшиты в подкладку. Сегодня. Я готова.
Останавливаюсь посреди комнаты, и поражаясь её крошечности, словно Алиса, выпившая увеличивающего зелья. Пытаюсь осознать, что никогда не увижу вот этого стола с календарём под стеклом, никогда не буду выводить пятиугольные узоры на покрывале, никогда не буду ржать над тем, как Анька под линейку выстраивает на своём столе карандаши… Я больше никогда не увижу Аньку. Она слиняла рано, попрощаться мы не успели, а значит, наши последние слова были произнесены вчера, когда она за ужином велела мне выпрямиться, а я буркнула: «Отвали». Ещё одна вещь, которой не исправить. Быстрее, пока не одумалась, хватаю из Анькиной карандашницы ручку с брелоком-снитчем, (ей привезла из Англии подруга), запихиваю в сумку. Со своей кровати не думая, хватаю оранжевую кошку – подарок на день рождения от неё, сто лет назад. Тюремный телефон, выключенный, лежит под подушкой, где раньше прятался телефон Сирил. Вот теперь всё. Я готова.
Меня немного тошнит, обойдусь без завтрака. Но мимо кухни всё равно не пройти.
– Привет! Ты куда это так рано?
Только не это. Только не сегодня. Нет. Я так привыкла к тому, что утро принадлежит мне, что её «Привет!» ударяет меня с силой пощёчины.
– В школу.
Язык еле ворочается, хотя я не вру. Конечно, в школу – сегодня же контрольная!
– В такую рань? Думала, ты бегаешь.
– А сегодня не хочу.
– Завтрак?
– Нет.
Я не хочу отвечать ей так грубо. В идеале мы не должны были пересечься. С ней-то как раз всё закончилось правильно вчера. Как дела в школе – нормально – завтра контрольная – угу – спокойной ночи – спокойной. Нельзя было оставить это так? Комок в животе делает опасное сальто.
– Вчера разговаривала с этим твоим репетитором… как его… Александр.
А, всё ясно. Милый парень с прозрачными ушами сдал меня. Просто решил вчера уточнить, опаздываю я или вовсе не приду. Представляю, как она хмурится, хотя собеседник не видит, и с ноткой удивления как бы строго выговаривает ему за неимением меня: «Как это «где она»? Я отправила её полчаса назад с полным конвертом денег, которые, между прочим, на дороге не валяются». Свежий ветер врывается в кухню, пулей пробив занавеску. Вдруг понимаю, что вся ясность этого утра – маскировка в ожидании бури, думаю, наверное, надо взять зонт, но это такое далёкое и размытое будущее, что я о нём мгновенно забываю.
– Говорит, ты молодец. Способная. Умная.
Я молчу, потому что, ну что тут скажешь. Детям не позволено иметь мнения по поводу своих успехов. Трудно даётся учёба – ленишься, а если наоборот, отличник и хорошист, нельзя считать себя умным, зазнаешься. Родителям нравится, когда их детей хвалит кто-то другой, не они сами. Меня не особо хвалили с тех пор, как я вышла из возраста, в котором умиляются вообще всему, что ты делаешь. Взрослым нравится смотреть на то, как дети подражают им. В таком подражании нет притворства, одно усердие. Чем старше ты становишься, тем натуральнее должно получаться. Если ты не сломаешь всё случайно, задумавшись: «А зачем я это делаю?» Вот тогда мир рушится, и ты становишься взрослым, который тоже не понимает, что делает.
– Может, тебе на домашнее обучение перейти? – произносит она этим своим обычным голосом с лёгким надрывом, в котором я должна осознать всю её жертвенность. – Может, тебе так лучше?
Представляю, как здорово вместо того, чтобы париться в гробу школы, каждый день сидеть за круглым столом, решая задачи по геометрии, когда никто не пялится на меня у доски, как на дуру стоеросовую, а спрашивают, что я представляю, и никаких больше Этих, вообще больше никого, кроме меня! Не позволяю себе провалиться в эту фантазию. Теперь это не имеет смысла. Я всё равно больше никогда… Никогда.
– Если бы я только знала, чего ты хочешь. Если бы ты хоть раз сказала мне.
Больше всего сейчас я хочу уйти. Прощание затягивается. Но в то же время что-то такое важное должно разрешиться сейчас между мной и ею. Мы стоим друг напротив друга, и всё это утро держится на тонкой ниточке, которая может оборваться, если слишком резко вздохнуть.
Чего хочу? Хочу гулять сколько угодно и с кем хочу. Ходить в школу и домой, не оглядываясь. Хочу не думать откуда берётся еда и одежда, об Анькином поступлении, о том, как скоро искать работу придётся мне. Ой, нет, это уже то, чего я не хочу. Ответ внезапно приходит из песни, как это часто бывает с прозрениями. Я хочу… быть с тобой. С этой строчкой песни всё расцветает у меня изнутри. Я хочу быть с тобой.
– Так улыбаешься… Ты иногда как будто не здесь.
– Ты не понимаешь.
Дыши. Считаю про себя до десяти предметов на кухне, фотографирую внутренним взглядом то, что вижу в последний раз. Анькина любимая огромная кружка с иероглифами с не отмывающимися следами кофе, сковородка для яичницы, сковородка для мяса, доска для резки хлеба, хлеб, нож… рассада моркови и помидоров на окне, лук в банке. Магнитики из мест, где побывали наши знакомые, и ни разу – мы. И вдруг вижу то, чего на самом деле не вижу. Во всей квартире нет её вещей. Любимых штучек, маленьких приятных мелочей. Захочет она уйти вот так, как я, ей бы нечего было взять.
– Наверное, не понимаю. Слушай, я тут подумала. Если нужно, забирай себе компьютер. Ноут, как Ане, я тебе пока купить не могу, но… печатать удобнее, чем от руки писать в тетрадке. И сериал свой можешь смотреть там. На каникулах, конечно.
Отступаю на шаг, как от удара. Лучше бы это был удар. Каждый раз, когда она говорит про «сериал», это, как если бы мою мечту обращали в мусор. Не хочу, чтобы она говорила о тебе, никогда!
– Саша, ты чего?
Меня зовут Арабелла.
– Ты ничего не понимаешь, – повторяю. – И никогда не поймёшь.
На её взгляд набегает тень, как первое облако, заслонившее солнце, предвещает грозу. Руки в боки. Похожа на огромную птицу, заслонившую от меня мир. Мешки под глазами такие огромные, что кажутся вторыми, закрытыми глазами, сквозь которые она всегда наблюдала за мной. В этих спрятанных глазах все мои поступки, всё, что казалось мне тайным, для меня одной, отразится, как в кривом зеркале, и будет использовано против меня. Вот сейчас. Сейчас. Но вместо «Так!», она произносит грустно:
– Тебе будет очень тяжело в реальной жизни.
– Я разберусь.
Дрожу, от злости. Она уже второй раз пытается украсть у меня ту часть, которая никогда не будет ей принадлежать. Залезть мне в мысли! Но у неё ничего не получится, ты научила меня защищаться. Я смотрю сквозь неё, и вижу в окне своё отражение. Очень чётко и ясно. Как я буду жить в реальном мире? Я не буду.
– Поговорим вечером. Ни пуха.
В коридоре я медленно, как во сне, напяливаю ботинки. Практичнее было бы в кроссовках, но я выбираю под костюм – чёрные, лаковые. Как на парад. Как на смерть. Разворачиваюсь, и ухожу, потому что вот так это было просто.

Запах весны сегодня острее обычного, но ветер, забираясь под кардиган в блузку, напоминает о холоде, который несёт с собой. А ещё эта мысль вымораживает. Я ушла из дома. И куда направляюсь? В школу! На итоговую контрольную по геометрии, от которой зависит моя оценка в четверти. Часть меня задаёт резонный вопрос: какого чёрта? Другой своей частью я знаю, что мне нужно кое-что закончить. Прямо сейчас. В этом и соль – я не обязана туда идти, я это выбираю! Это причина номер три.
Единственное, о чём жалею, бредя по дороге к школе (сумка опять стучит по ногам) – пропущенная пробежка. Я привыкла к ранним подъёмам, к тому, как тело наливается силой, когда в конце проходишь перекладину… Если становилось особенно трудно, если хотела бросить, представляла, как проходит пять лет, и десять, а я всё так же живу там, где живу, хожу каждый день мимо той же школы, вижу один и тот же двор, и одной этой мысли оказывалось достаточно, чтобы бежать, бежать без оглядки. Какое там второе дыхание – третье открывается! Без этой утренней подготовки я чувствую себя как без дополнительного супергеройского щита, который могла выставить перед миром. А ещё… там мы были вместе.
В животе переворачивается тяжёлый комок страха. После вчерашнего ты больше не появлялась, не заговаривала со мной в мыслях. Не знаю, как попросить у тебя прощения.
Перед школой застываю ненадолго – проверить, что я чувствую, и ничего не нахожу, кроме заготовленной скуки и лёгкой тревоги. Это такой параллельный мир, в который проваливается всё доброе и хорошее, и выходит с другой стороны… не злым, хуже. Бесцветным. Никаким.
Интересно, думаю, как было бы в моей собственной параллельной вселенной? Вместо неё у меня отец, я отличница и все меня любят. Даже Эти. В любом мире есть свои Эти… А мы с тобой там знакомы? Если я там такая, как мне кажется, я была бы, то нет, не знакомы. Потому что тогда я бы не спряталась в той комнате, и не увидела бы тебя, или обратила бы внимание на что-то другое, или… Мы могли встретиться сотней других способов, но. Я хочу сказать, если бы я была другой, в других обстоятельствах, у нас не было бы предпосылок для встречи. Это как закон сохранения энергии. Мы бы разошлись в разные стороны, наверное, так и не узнав о существовании друг друга… Бррр, даже думать об этом не хочется. Не хочу знать такой мир, в котором я не знаю тебя.
Погода окончательно решила испортить сегодняшний день, стены школы неотличимы от цвета неба. Первые капли серого дождя холодом бьют по макушке, словно наказывая за забывчивость (зонт так и остался дома). Я восхожу на крыльцо с обречённостью рыцаря, ступающего под сень замка, в подвалах которого, наверняка кого-то пытают, и чью участь вскоре придётся разделить, но ничего не поделать – долг чести. Поднимаюсь на второй этаж, дёргаю за ручку по привычке (класс наверняка закрыт)… но дверь поддаётся, и я вхожу, и сажусь за свою парту. Одна.
Когда я думаю о контрольной, не испытываю страха, как пару дней назад – одно слово «контрольная» звенело в ушах громом. Это всё не здесь, не сейчас, не про меня. Кладу на край парты учебник и тетрадь, хотя и велят убрать позже. Все события утра накатываются на меня разом, сейчас важно задержаться на чём-то существенном, значительном. Контрольная – самое то, но мысли о ней, даже волнение, не идёт в голову. Поэтому я разрешаю себе исключение. Достаю свою мысленную книжечку – посмотреть на тебя.
Тетрадь сразу раскрывается на открытке. Я успела полюбить эту твою фотографию больше всех остальных, наверное, потому что знаю, что на ней ты всегда со мной. И смотришь на меня так, словно и вправду рядом. Помню каждую черту наизусть, но всё равно всматриваюсь, словно только твоё изображение и может удержать меня от падения со стула в бездну.
Пожалуйста, прости меня. Я не то имела в виду…
Мне хочется ныть, как в детстве: болит, болит, не понимаю где. И тогда она обнимала меня, мяла мой животик пальцами, и одного её сосредоточенного взгляда было довольно, чтобы я успокоилась, зная – когда боль придёт, рядом будет кто-то, кто знает, что делать. В том, что боль придёт я не сомневалась. Я уже тогда знала: жизнь – это ожидание боли в самых неожиданных местах. Было бы здорово, если бы просто живот болел. Но отголоски боли доносятся откуда-то глубже кишок, больше всего похоже на то, когда тошнит, но никак не вырвет.
И тогда я смотрю на тебя, и думаю о космонавтах на центрифуге, о перегрузках, о смерти твоей планеты, родных, и обо всём таком, что ты пережила, но вот, стоишь, улыбаешься левым краешком губ, и смотришь на меня, как бы говоря:
Ты выдержишь.
Я выдержу.
Вдруг открытка взмывает в воздух, и на мгновение мне кажется – сейчас весь мир вокруг сожмётся, подобно скомканному бумажному листу, и развернётся в другой плоскости, откуда ты шагнёшь мне навстречу… Опять замечталась! Вот дура! Забыла где нахожусь! Забыла главную заповедь: отрасти себе глаза на затылке!
– Что это тут у нас?
– Отдай!
О том, что вырывать мои вещи, попавшими в руки Этих, бесполезно, я тоже забыла. Только не тебя, только не ты! Я вскакиваю, и тут же от толчка в грудь падаю назад, и Уродина придерживает меня на стуле острым локтем.
– Зацени, по кому Жиробас сохнет! – визжит Тварь фальцетом.
– Она лесба, я всегда знала! Ещё бы, пацаны к ней на пушечный выстрел не подойдут!
– Дай позырить!
Сучка услужливо придерживает меня, навалившись всем телом, пока Уродина вертит фотографию.
– Так это ж это… как его… сериал… мой брателло по нему задротит…
Она коверкает название, которое во рту Уродины и так превращается в дерьмо.
– Жиробасина – задрот!
– Сфотай её так, да, вот с таким ракурсом, новый мем запилим!
Я трепыхаюсь под телом Сучки, бессильно сопя, и чувствую, как из-под рук – ужас! – уезжает моя мысленная книжечка! Мои вопросы к викторине! Мои мысли о тебе!
– Нет! – вырывается у меня.
– Это что, признания в любви?
– По ходу дневник!
– Сфотай!
– Не, лучше видео!
Уродина и Сучка жонглируют мысленной книжечкой, зачитывают вопросы к викторине на камеру Твари, ржут, делая вид, что целуют тебя на открытке, а ты так и улыбаешься краешком губ, и совсем не меняешься, хотя должна была исчезнуть от одного прикосновения, одного взгляда кого-то из Этих. Взрыв смеха оглушает меня, а потом всё снова размывается в глазах, на миг пропадает в яркой красной вспышке. Я обмякаю на стуле под телом Сучки. Это конец.
«Будь сильной, Арабелла!» Твой голос тянется ко мне словно из глубины колодца, над пропастью, на краешке которой я держусь кончиком одного пальца. В яркой красной вспышке разрастается сила, которую я не могу больше удерживать. И я встаю так резко, что с меня падает не только Сучка. Парта и стул разлетаются в стороны. Эти отпрыгивают от меня, как дети от подорванной ими же петарды, и замирают, не зная, чего им ждать. И я тоже не знаю! Я удивлена и напугана, ведь я выше Этих – каждой из них! – чего раньше не замечала, потому что как бы всегда немного прижималась перед ними, подстраивалась под их уровень, откуда им удобнее было меня бить. Никакая я не жиробасина. Я большая. Больше их всех. А зачем-то пыталась быть маленькой.
Я тяжело дышу, не зная, что делать с осознанием новообретённой силы. Потом вижу краешек фотографии в руках Твари, и делаю шаг. Всего один, но огромный. Кажется, перешагнула полкласса! Лицо Твари на секунду становится круглым, вся она превращается в «О». А затем по её рыбьему лицу проходит судорога. Сначала, кажется, она вот-вот заплачет, но нет. Это улыбка такая. Как в кривом зеркале.
– Оп-па!
И под это «оп-па» в руках Твари с треском распадается на части твоё лицо.
– Нет! – кричу я, нет, реву, и толкаю Эту со всей силы.
Она врезается в учительский стол, и тетрадки по контрольным, которые мы, заходя в класс, должны по очереди брать со стола, распадаются в затейливом пасьянсе. Тварь наступает на них, поскальзывается, и выдыхает своё «О» на полу, как сдувающийся воздушный шарик. Я прыгаю вперёд, пытаясь выхватить открытку. В ответ мне в лицо летят клочки, кружась медленно, словно звёзды. Одна из них – твоя улыбка. На меня обрушивается самый настоящий звездопад из бумаги. Мои мысли и мечты, разорванные в клочья. Уродина и Сучка прыгают вокруг меня, визжа, перекрывая вопли Твари:
– Она меня ударила! Видели? Видели?
Я нелепо размахиваю руками, пытаясь отодвинуть звездопад своих навсегда потерянных мыслей. Я хочу только добраться до них, схватить, и рвать руками, рвать так же, как они порвали мои мечты. Эти скачут вокруг меня, их смех напоминает скрипение качелей, их лица – оскалы монстров, я пытаюсь дотянуться, сорвать с них маски, но не могу… не могу…
– Что здесь происходит?
Раскат грома прокатывается по улице и классу одновременно. Занавески поднимаются в реверансе навстречу нашей математичке.
– Что вы устроили?
В глазах Этих животный восторг сменяется страхом забитого стада. Они жмутся друг к другу, и блеют что-то в своё оправдание, тыча в меня накрашенными копытами. Но только когда Анна Михайловна поворачивается ко мне, ещё ничего не сказав, я решаю, что с меня хватит. Меня подбрасывает в воздух невидимая сила, взмывая порванные кусочки тетради, и я выбегаю из класса, краем сознания замечая мелькающие стены и ступеньки, выскакиваю из школы, и бегу. Бегу. Бегу.

Как-то раз приснился мне сон. Сижу я за партой. Контрольная по математике. Типичный кошмар. Как обычно, не могу ничего решить, не понимаю даже, что в задании написано. Начинаю представлять, как схлопочу двояк, она будет орать, и всё такое. Реву над этим прямо во сне. А потом вдруг думаю: «И чего я тогда здесь сижу? Что они мне сделают? Уж трояк-то в четверти нарисуют». И, такая, просто откладываю листочек, встаю и выхожу из класса. И всё. Помню, проснулась с такой приятной лёгкостью во всём теле, как будто выспалась. Долго потом не отпускало. А что, так можно было? Что, если и правда так сделать? Просто встать и уйти? Но никогда не сделала. Потому что сон заканчивался тем, что я выходила, и всё. В реальной жизни всё иначе. Нужно представлять себе последствия. Что ждёт за дверью, в которую выходишь, чтобы никогда не вернуться. Правда в том, что никто на самом деле не знает. Когда я была маленькая, верила, что знают взрослые. Все входы и выходы у них просчитаны, и поэтому они могут показывать путь остальным. Но теперь-то я знаю – взрослые тоже притворяются, что вода солёная, когда она сладкая. Но я этого делать не собираюсь. И не буду.
До сих пор у меня не было другого выхода. Бежать было некуда. А теперь я знаю. Вся жизнь подобна пущенной стреле, и я превращаю своё тело в стрелу, несусь к последней на этой Земле цели. И мне даже легко и весело отбросить всё, что так долго держало. Бежать, лететь. Я была рождена для этого.

Красная дорожка похожа на камень, ничто не указывает на то, что вечером после грозы она снова превратится в чавкающую жижу. Но меня здесь уже не будет. Первое, что поражает меня – скелет недостроенной вышки утопает в зелёном и белом. Черёмуха расцвела за время моего заточения. Живое и мёртвое тянутся вверх, к источнику света, и выше, в космос. Задираю голову, пытаясь настроить мысли на правильную волну, но запах… Однажды, мне было не больше десяти, я увязалась в компании соседских детей на заброшенную стройку, посмотреть на новорождённых щенков. Тоже была весна, и мы ходили, окружённые её буйством, разыскивали собак. Не знаю, чего меня потянуло к ржавой трубе, валяющейся на земле чуть дальше кучи мусора, но я приподняла её, и сладкий запах черёмухи заполнил мне ноздри и рот быстрее, чем я уронила трубу обратно. Щенки были там, наверное, уже неделю, но были похожи не на щенков, а на невнятную кашицу. Я смотрю наверх, стараясь тянуться к тебе мыслями, но меня перебивает этот мясистый запах. Ничего не выйдет, не здесь, так близко к земле. Не должно быть препятствий между небом и мной. Я отворачиваюсь от места, где ещё пару недель назад чувствовала себя в безопасности.
Сумка хлопает по ногам, земля набухает в предчувствии дождя, прилипает к подошвам. Раскат грома перекрывает звонок трамвая вдалеке, и всё это вместе перекрывает гул из сумки. Зов из другого мира. Перебираю вещи в поисках телефона, но звонок обрывается прежде, чем успею до него добраться. Номер неизвестный – ошиблись, или спам, и к лучшему, что я не успела. Последнее, что мне нужно сейчас – услышать чей-то голос. Мужественно удерживаюсь, чтобы не нажать на синий значок Вконтакта, ну и пусть там горит красная цифра неотвеченных сообщений. Мне всё равно, даже если фандом вместе с Лиз во главе, умоляет меня вернуться. Не позволю их голосам затащить меня назад, к запаху черёмухи. Там, куда я уезжаю, мобильная связь не ловит.
Загадываю. Если дверь подъезда открыта, я поднимусь. Красная пасть домофона требует код. Можно, конечно, позвонить в любую квартиру, наврать, что газеты разношу. Но если я так сделаю, сломается весь судьбоносный механизм. Толкаю дверь – закрыто, а когда тяну на себя – поддаётся, домофон даже не пикнул. Подниматься легко, первые этажей пять я не чувствую под ногами. Ближе к концу дышать труднее, но я не сбавляю темп, пока не забираюсь на верхний этаж. Последнее препятствие – железная клетка, нависающая над лестничным пролётом. Не удерживаюсь от того, чтобы посмотреть с неё вниз. Так, наверное, чувствуют себя космонавты, поднимающиеся в ракету по этой странной железной конструкции. Ещё можно повернуть назад. Но космонавты так не делают.
Дверь на чердак должна быть на замке. Но его нет. Таких совпадений не бывает. Значит, судьба. И вот я рывком открываю дверь, выбираюсь на крышу. Маленький шаг для человека.
Я ждала… не знаю, что всё зальёт какой-то яркий свет, из которого ты выйдешь мне навстречу. Или как-то так. На деле здесь всё как внизу, только дождь ещё сильнее. Прячусь под козырёк чердачного каблучка, но ветер насквозь прорезает тело под блузкой. Надо было одеться не так парадно, просто джинсы и футболку… надо бы записать это – на следующий раз. Ах да, следующего раза не будет.
Сажусь на маленький кусочек сухой земли под козырьком. Смотрю на небо в сторону гор, за речку, на пейзаж, в который я упиралась взглядом в конце каждого дня. И начинаю ждать, когда он изменится.
Мне сейчас очень нужна музыка. Несколько любимых песен, которые я особенно хотела послушать с тобой – лично! Иногда представляла себе, как пою их в каком-нибудь полупустом баре на краю вселенной. Как будто мы с тобой ещё не знакомы. Ты поворачиваешься от стойки, и меняешься в лице, приподнимаешь правую бровь (удивление, радость с примесью страха), и понимаешь, что всё это о тебе. Я пою о тебе.
Я переписала несколько песен в мысленную книжечку, и теперь они, конечно, пропали. Не до конца. Напеваю Life on Mars? про себя, но быстро «выключаюсь» и начинаю просто гудеть её мелодию. Потому что нельзя её петь никому, кроме Боуи, у меня это даже не половина того, что хочу передать. Чувствую, как песня ускользает, теряет смысл, становится очередным бессмысленным хитом, который крутят в торговых центрах. Здесь, наверху, всё ясно, clear. Песни просто забивали мне голову, пока я бродила по улицам и мечтала, позволяли мне не думать – в этом был их смысл.
Открытие немного пугает. Что ещё в моей жизни было не настоящего? Память перелистывается, распадается на страницы, которые в свою очередь рвутся на части, как мысленная книжечка в руках Этих… Дождь кончился, словно небо вдруг передумало. Заалело. Самое время вылезти из своего укрытия, но я боюсь пошевелиться. Передёргивает даже от слабого ветерка там, где одежда немного намокла. У меня не было времени подумать о том, как решить проблему с туалетом, когда мне захочется, так что я стараюсь об этом не думать, обманывать своё тело, пока могу.
Пытаюсь вытащить какое-нибудь приятное воспоминание. Напоследок мне хочется помнить об этом месте что-то хорошее. Но в голове проносится только ретроспектива сегодняшнего дня. Пролетает четвертинка твоего лица. Обрывок открытки падает, как в немом кино, и ещё раз, и ещё раз… Как гифка с постоянным возобновлением. Умом я понимаю, что можно сделать ещё штук сто таких фотографий, купить в «Сорок два», обменять. Но я всё равно чувствую вину за то, что не сохранила твою фотографию. Здесь, на краю мироздания, нет ничего такого, что я не хотела бы вернуть так сильно. Давай смотреть на вещи реально – мне здесь делать нечего, не за что держаться. Приходи уже. Я заждалась и замёрзла.
Приходи, ты обещала.
Приходи, или тоже навсегда останешься одна!
Приходи, потому что, если ты не придёшь, я не знаю, что будет со мной.
Хотя нет.
Знаю.
Становится жарко, на месте не усидеть. Я шагаю по крыше, хрустя гравием, подхожу к краю, и осторожно заглядываю за него. Очень высоко. Представляю, как моё тело стремительно летит, и приземляется вниз со стуком спелого арбуза. И раскрывается так же, краснотой наружу. А что, если при этом ещё и выжить? Меня немного мутит, почти отпрыгиваю от карниза назад. Горизонт качается и плывёт, словно я лечу или плыву. Это в глазах всё плывёт. Только не думать снова! Только не… но я уже.
Что, если тебя… не существует? Если я всё выдумала? Сошла с ума? Что если я поверила, хотя всё было понарошку, как косплей Этти и картонная Молли в Кайлином гараже! Я дышу очень быстро, и снова хожу туда-сюда, чтобы просто слушать как шуршит гравий. Окей, допустим, сначала был сериал. Допустим, тебя не было. Но потом… разве моя вера, моя любовь, не сделала твою вселенную реальной? Разве любая вера, любая любовь не даёт жизни? Я не терплю полумер. Фандом пусть играет себе в игры, а мне нужно знать точно! Мне нужно знать, что ты придёшь! Что ты есть на самом деле! Пожалуйста, будь! Без тебя мне это не выдержать!
– Ты мыслишь правильно. Только совсем не в том направлении.
Я вздрагиваю и поворачиваюсь. Ты стоишь у самого края. На тебе униформа, как на той фотографии. Как на мне. Ты пришла. Первое, что мне хочется сделать – броситься вперёд, обнять тебя, как я давно мечтала, но за твоей спиной пустота, и я боюсь промахнуться. Телепатия. Закрываю глаза руками, и вдавливаю их легонько в череп, чтобы на чёрном проступили красные всполохи. Посылаю тебе самые искренние мысли. Ты пришла! Как тогда, в первый раз! Когда сидела со мной на качелях, и в твоём ухе был провод одного моего наушника, а другого – в моём! Ты пришла за мной. Ты пришла за мной?
– Поговорим?
Мы присаживаемся рядом на краю крыши. Мне уже не жалко – блузка посерела от пыли и дождя, на брюках ржавые полосы. Ты, в своей новой форме, выглядишь как будто целый взвод стилистов трудился над образом. Красивые люди никогда не замечают, как двигаются, потому что всё у них получается красиво. Ты словно не чувствуешь пустоты за спиной, притяжения земли с другой стороны. Из-под края твоих брюк видно чёрные носки, прямо как я ношу под ботинки, и меня радует эта простая деталь, такое доказательство настоящего, которое на экране постарались бы скрыть.
– Если уйти сейчас, обратного пути не будет.
– Знаю.
Это первые слова, которые я произнесла не-мысленно, поэтому они звучат так глухо и скрипят на зубах как песок. Я говорю правду. Тебе – только правду. Я думала о том, как буду скучать по Аньке, и даже по ней, несмотря на всё. О Сирил, единственной подруге. Видела мысленно, как они обзванивают полицию, больницы, морги, и никогда меня не найдут, и всю жизнь мучатся, что со мной случилось, кто меня увёл и что со мной сделал, на какой свалке лежат мои кости… Я готова бросить свою семью на растерзание этим мыслям.
– Хорошо, допустим, сейчас всё закончится. И что потом?
Ты серьёзно? Я раскрываю тебе свой разум. Всю свою фантазию, все мечты, все задумки будущих фанфиков. Это будет бесконечное приключение. Как в детстве – одна игра заканчивается, начинается другая, и так далее. Так и наша история. Я убеждаю тебя, что я не вырасту и не изменюсь, не влюблюсь ни в кого, кроме космоса – этой бездны возможностей, до которой мне иначе не достать. И даже если через час мне суждена смерть в вакууме, всё равно, я согласна на этот риск. Я никогда тебя не брошу. И тут я запинаюсь. Я ведь не спрашивала твоего мнения, предположила, что тебе самой захочется иметь меня под рукой, как мне хочется быть рядом с тобой.
– Да. Не спрашивала.
– Ну так я спрашиваю сейчас! – кричу я шёпотом. – Ты хочешь улететь со мной?
– Дело не в том, чего хочу я. Кто кого спрашивает?
Я чувствую нагретые моим собственным телом листы железа, так что от резкого поворота, расползается холод.
– Но ты меня позвала! Ты протянула мне руку!
– Как ты и говорила. Это просто сериал. Кадр из сериала.
От твоей невозмутимости ещё холоднее. Я никогда не смотрела с такой перспективы, потому что… Тогда, получается, что я сама придумала всё с самого начала. Кашляю, давлюсь словами, застревающими в горле.
– Допустим, я всё намечтала.
Ну вот, я это сказала, и невидимые слёзы заполняют горло по капле.
– Но то, что я чувствую к тебе – правда.
– Но как ты думаешь, кто отвечает тебе сейчас? Кто разговаривал с тобой всё это время?
– Прекрати!
Невыносимо.
– Я… сошла с ума?
– Сейчас ты максимально в своём уме. Просто на нервах.
– Притворяясь, что говорю с персонажем сериала, и даже отвечаю её голосом? Это мои слова – что я должна потерять всё? Теперь уже не важно, потому что, знаешь что? Я всё потеряла!
Мой крик гремит, отскакивая от железных портиков карниза. А может, это гроза.
– На самом деле нет. Нет ничего не обратимого. Единственное, что ты должна отпустить… ты знаешь.
Ещё один удар грома, и дождь тычет в меня холодными плевками.
– Так нечестно!
– Это реальность.
– Не нужна мне реальность, если в ней нет тебя!
– Арабелла, ты должна спросить себя сама. Ты правда думаешь, что-то изменится, если за тобой сейчас прилетит живой космический корабль и увезёт в дальние миры к приключениям?
Ты злишься по-настоящему, как можешь не быть настоящей? Но ты права. В глубине души я не верила. Я просто хотела убежать. Единственным доступным мне способом. О возможностях приятно порассуждать, когда у тебя они реально есть. Куда я денусь от нашей бедности? Как именно я должна начать мыслить иначе? Сколько всего выучить, чтобы проложить себе дорогу туда, куда я хочу на самом деле? В космос. Будь я семь пядей во лбу, никогда не увижу звёзд так близко, как видела их ты. Вот чего я хочу больше всего на свете. Моё место не на Земле. Рядом с тобой, ни в какой не в симуляции. Моё будущее простроено до этого момента. Дальше – пустота, всё остальное менее реально, чем твои выдуманные приключения.
– В этом и загвоздка. Ты упёрлась в концепцию единственно возможного будущего. Отпусти себя. Представь все свои возможности сразу!
– У меня не получится.
– Я помогу.
Ты протягиваешь мне обе руки. Для такого сильного телепатического воздействия контакт необходим. Я накрываю твои ладони своими, и чувствую встречное тепло. Радость не успевает затопить меня, потому что я лечу в бездну.
Окей, теперь держись.
За что?
За себя.
Я брежу, сошла с ума и бьюсь в припадке на крыше дома, где меня никто не найдёт и не поможет. Я падаю с крыши, и через секунду превращусь в кашу, через пару недель стану пахнуть черёмухой. Я лечу вниз, но Мэгги подхватит меня в последний момент, и унесёт в космос…
Уже можно. Открой глаза. Смотри.
Я не хочу, боюсь узнать, что там, но слушаюсь твоего голоса.
И вижу… Вот я стою на автостраде, поднимая большой палец вверх, сажусь в машину к семье, и прощаюсь с ними у большой сталинской высотки. Вот я пою в переходе, гуляю по Арбату с гитарой на плече, вот сажусь в поезд и снова еду – куда?
Отвлекаюсь всего на секунду, и меня переносит в другую картину. Я в каком-то учреждении, напротив списка, и наверху в этом списке – моя фамилия. Мне вручают корочки красного цвета, а вот я уже в каком-то месте, похожем на лабораторию, на компьютере черчу какую-то штуку, напоминающую космический корабль…
Я плыву, как в космосе, в голубой воде, и разрезаю маленьким ножиком пластиковую ловушку на шее морской черепахи…
А вот я узнаю свою спину, я сижу за столом, но передо мной не домашняя работа по геометрии, а экран компьютера, и я вбиваю туда слова… Мне почему-то очень хочется знать, что именно там написано, я заглядываю самой себе через плечо, но вижу только имя автора: «Александра. Арабелла». Рассказ, который я начала придумывать на пробежке, начало, записанное в мысленной книжечке, вдруг вспоминается до последней буквы, до последней искорки костра из этой истории. Я могу вытянуть его!
Меня выбрасывает обратно как из водоворота.
– Что это было? Похожее на коридор…
Ты улыбаешься.
– Карта твоих дорог.
Вытираю лицо ладонью, но становится ещё мокрее, и когда я опираюсь о карниз, рука скользит по листу железа, улетает с края. Я теряю равновесие. Мелькают мусором калейдоскопа пыльные палки деревьев, чёрные муравьи-человечки внизу, фиолетовое небо вращается каруселью. Успеваю подумать – неужели всё закончится вот так тупо? Но ты вовремя хватаешь меня под локоть, и тянешь назад, помогая удержаться.
– Ты в порядке?
Твои глаза раскрыты от страха так же, как мои. Как ты после этого можешь говорить, что не существуешь! Ты только что спасла мне жизнь! Придерживаясь за листы жести, как слепые, мы медленно сползаем с обитого железом края на чёрный, пахнущий смолой, гравий, подбитый дождём. Не хочу думать, как выгляжу я. Шершавость ткани рукава твоего кителя, теплота твоей руки, капельки пота на твоём лбу. Никаким гримом этого не добиться. Слишком много подробностей для воображаемого друга.
– Не уходи, – шепчу я. – Только не уходи.
– Я уйду только когда ты сама захочешь. Я не могу сделать то, чего не можешь сделать ты.
– Но я ничего не могу!
– Это не так.
Ты прикладываешь указательный палец к моему виску. Я чувствую тепло, и обнимаю твою руку. Это самый реальный миг моей жизни.
– Если все будут заказывать себе скоростной лифт в космос, там не останется неизведанных планет, правда?
Ты смеёшься моей шутке.
– А я хочу увидеть всё сама.
– У тебя получится.
– Что мне нужно делать?
– Я не знаю.
– Мне страшно.
– Мне тоже.
Мы соприкасаемся лбами. Я стараюсь запомнить этот миг, навсегда впечатать его в память… Но это не нужно. Ты и так в глубине моей души.
– Раз, – произношу я.
Мы закрываем глаза. Страх с холодом расползаются паутинкой от переплетения наших рук.
– Два…
Ветер обдаёт ворохом капель. Я уже почти не чувствую ничего, кроме холода.
– Три.
Я открываю глаза. Я одна на крыше, немного плывущей под ногами. Подхожу к железной двери на чердак, дёргаю на себя. Я не оглядываюсь. Один маленький шаг для человека. Не назад, а вперёд.
– Ну, поехали.
Как будто по экрану бегут титры и светится надпись: «Продолжение следует». Это расстраивает, но и обнадёживает одновременно. Не знаешь, что дальше, и начинаешь себе это представлять.
Вот и я не знаю, но чувствую, как оно материализуется, как все возможные дороги разворачиваются с края, и распускаются во все стороны. Начинается самое большое приключение. Моя жизнь.

Выхожу из подъезда, и закатное солнце обнимает меня, лаская светом. От грозы и дождя, исполосовавшего мне щёки, остались чёрные следы на асфальте, и те скоро канут в небытие. Я представляю возвращение домой, шаг за шагом. Все знакомые вещи в нашей с Анькой комнате. Моя осенняя куртка на вешалке. Скрип дверцы шкафа. Зеркало, не вмещающее моё отражение. Умиляюсь на каждое воспоминание. И вдруг солнце исчезает. Его закрывает чёрный силуэт.
– Где ты была?
На миг я замираю, и снова ужас наполняет мою душу – ужас неотвратимости объяснения. Я думала, успею проговорить это по пути домой. Или дома до вечера, если повезёт. Реальная жизнь не даёт отсрочки. Я уже собираюсь вытолкнуть из себя что-нибудь наобум, но она говорит:
– Мы чуть с ума не сошли!
И обнимает меня, неловко и неудобно, сильно.
– Ты в порядке, Арабел… Саша? – слышу я голос, и не верю.
Слева, тоже засвеченная солнцем, проступает фигура, похожая на… нет, это и есть Сирил!
– Ты не ответила на звонок в пятый раз, я подумала, что-то случилось, – продолжила моя… подруга? – А потом твоя сестра написала мне вконтакте, и выяснилось, что семья тебя тоже потеряла.
– А Аня где? – спросила я, не придумав ничего лучшего.
– В школе, – она, наконец выпускает меня. – На всякий случай осталась там, если ты бы вдруг вернулась. Анна Михайловна сказала… ты просто убежала.
– Аня написала мне с твоего аккаунта, и мы стали искать. Хорошо, ты взяла… эээ… мой телефон! Отследили по геолокации.
– Это всё Лена, без неё мы бы тебя не нашли. Саша, что случилось?
– Да ничего, – я с трудом проталкиваю слова. – Ничего не случилось. Просто… спасибо.
Я утыкаюсь в подставленное для меня плечо, в ложбинку под ключицей, пахнущую домом и молоком. Надо же, до сих пор туда помещаюсь. Кто-то рядом хнычет, с удивлением понимаю, что это не я.
– Арабелла, я не знала! Правда, не знала, что Лиз… такая… Я отказалась от своей проходки! Без тебя не пойду!
Мне так стыдно. Неужели, я на самом деле парилась из-за таких мелочей? И, главное, вела себя не лучше, чем фандом. Поставила свою единственную подругу в игнор, как будто сама не знаю, как это ужасно. Я вырываюсь из нежных объятий, и, словно рядом никого нет, хватаю Сирил за руки, как ты тогда поймала меня, смотрю в её заплаканные глаза.
– Сирил, послушай! Это всё не важно!
– И никто ей не перечил! Но ты строила с нами! Так… нечестно!
Обнимаю.
– Забей. Просто забей. Я тут поняла… не знаю пока, что. Но, когда пойму, тебе расскажу первой.
Мы с Сирил снова обнимаемся. Крепко-крепко. А потом она вдруг краснеет, и глядит в сторону. Она отошла, чтобы нам не мешать, но ждёт, когда мы закончим.
– Ладно, я… Пиши, Арабелла! Расскажешь потом. Если захочешь, – и ей: – До свидания!
– Рада была познакомиться, Лена, – отвечает она. – Спасибо за всё. Ну что, пошли?
Это уже мне.
Время ускорилось, так в кино с помощью монтажа пропускают обыденность, и я прихожу в себя, когда дверь нашей квартиры со стуком закрывается. Я по привычке втягиваю голову в плечи. Обычно с закрытием двери за спиной, я привожу себя в готовность: сейчас начнётся. Она скажет «так», и начнёт припоминать все мои проступки с комментариями. Но теперь случилось что-то непоправимое, я боюсь не замечаний, не ругани. Боюсь неосторожным жестом сломать то хрупкое, что протянулось от момента, когда она обняла меня там. Место, где был страх, пусто.
Мы проходим на кухню, где лежит на доске оставшийся недорезанным хлеб. Я сажусь за стол, как обычно во время завтрака. И она, как обычно, моет руки, включает чайник, и возвращается к прерванному действию. Но нет в этом ничего обычного. Обыденность трещит, как яичная скорлупа.
– Ты сегодня не на работе?
– Меня подменят.
Слишком просто. И вдруг… знакомая мелодия. Я что, правда сплю?
– Спят… спят мышата, спят ежата…
Слова маслом ложатся на кусочки порезанного хлеба.
– Медвежата… Медвежата и ребята.
Передо мной опускается тарелка с парой бутербродов, а с другой стороны – чашка, из которой идёт пар.
– Все, все уснули до рассвета… Лишь зелёная карета…
Я привыкла, что этот голос раздаёт команды и делает замечания, а не пропевает слова, знакомые только мне и… мне. Откуда она знает? Как может помнить то, чего не видела? У меня странное чувство. Как когда ты читала мои мысли, точнее, я делилась ими с тобой телепатически, точнее, я думала, что делюсь, потому что на самом деле ничего такого не было, потому что тебя…
Чтобы не слышать себя дальше, начинаю подпевать, точнее гудеть знакомую мелодию.
«Лишь, зелёная карета мчится, мчится в вышине, в серебристой тишине».
И когда она замолкает, я не успеваю остановиться, и ловлю на себе её взгляд, как будто она вдруг протёрла глаза, и увидела меня в первый раз, не своей непутёвой дочерью, а каким-то другим, незнакомым человеком.
– Надо же, ты помнишь…
– Папа мне пел, – говорю я, чувствуя, как заноза правды наконец-то выходит из меня. – Ночью, у костра. Летом. Давно. Он держал меня на руках и пел эту песню.
– Но твой… отец… – тяжело далось ей это слово. – Никогда не ездил с нами в походы. Только мы втроём: я, Анька и ты.
– Нет, я же…
Мне хочется закричать, что это неправда, что я помню! Но я теперь вообще не понимаю, что правда, а что нет. Напрягаю память, и снова вижу мотыльки оранжевого света, улетающие вверх, чтобы превратиться в звёзды, сладкий запах дыма и жареной на огне колбасы, тепло огня, и тепло того, кто держит меня на руках, и тепло голоса, отдающегося во мне, когда поются эти слова… В своём воспоминании я опускаю взгляд, и вижу руку, обхватившую мой живот в детском комбинезончике. Рука с обручальным кольцом на пальце. Обхватывает меня, чтобы не упала. Но рука не мужская – женская. И голос… Её голос. Мамин. Теперь я помню. Точнее, нет, не помню до конца, но верю. Сама я могла придумать себе и костёр, и гитару, как придумала… всё остальное. И даже, если это было на самом деле, что изменится? Ничего. Я замолкаю, оглушённая.
Она встаёт, хватает запотевший чайник, и садится рядом со мной, подливает в чашки горячей воды. Хватаю свою, чтобы обжечься. Пусть будет больно.
– Что случилось сегодня? Где ты была?
– На крыше.
– Ты… расстроилась… из-за того, что случилось в школе?
– При чём тут школа? У меня что, других проблем не может быть?! Я что, не человек?
Выпалила, выпуская непоправимое. Боль звенит натянутой струной, не выдерживает, и лопается. А в голове бьётся: больно, больно, больно! И чашка жжёт не так сильно, как надо. Сильнее жжётся в глазах.
Передо мной появляется стакан воды.
– Прости. Пей, – говорит она хрипло, и сама залпом выпивает что-то похожее.
Маслянистая плёнка на воде пахнет лекарством. Корвалол. Выпиваю в два глотка.
– Я тоже однажды. Хотела.
Я с трудом поднимаю голову, заставляю себя смотреть ей в лицо. С виду спокойное, оно покрылось красными пятнами, глаза сверкают, ищут мои, чтобы передать свою мысль. И я пытаюсь протянуть ниточку, как я это делала раньше с тобой.
– Вы тогда совсем маленькие были. Оставила вас с соседкой, сама – в магазин. В магазине только и могла расслабиться на минутку… потом… смутно. Помню, нажала на кнопку лифта на последний этаж случайно. А может, не случайно. Только стою я уже на крыше, пакет с покупками рядом валяется: там яйца, помидоры, молоко для вас, творожок. У Аньки аллергия была, ей можно было только из козьего молока, стоит как самолёт. И вот, стою я там, и думаю: вот сейчас-сейчас, и всё. И не будет уже так…
Спустя минуту я не выдержала:
– Как?
– Так. – Она помолчала ещё немного. – Потом вспомнила вас, стало очень страшно. Спустилась вниз, к тёть Ире. Вы обе спали у неё на диване. Анька тебя обнимает, как игрушку. А тёть Ира меня увидела и запричитала: смотри что в мире творится! Телек включила. Я ей, мол, детей разбудишь, а она говорит: гляди. Я сначала подумала, боевик какой-то. Оказалось – новости. В Америке самолёты в небоскрёбы врезались. И люди падали. Шагали оттуда в окна, пытаясь спастись от пожара. Понимаешь?
Конец сезона. Ты шагаешь в бездну, зная, что тебя никто не подхватит. Понимаю.
– Тогда я решила – никогда, никогда больше. И вот… Бегала, вертелась, на мелочи какие-то отвлекалась. Как же я за тобой не углядела? Как до этого дошло?
Мне захотелось сейчас, немедленно, обнять её, разлиться, подобно вязкой субстанции, и застыть в коконе вокруг, чтобы не дать ей продолжить. Я уже превращалась в субстанцию. В мокрую.
– Почему ты мне ничего не рассказываешь?
– Да нечего рассказывать.
– Друзья у тебя какие-то новые, телефоны тебе дарят.
– Это не подарок. Сирил… Лена мне его одолжила. Я отдам.
– Я ничего о тебе не знаю.
– Но ты мне тоже ничего не рассказываешь! Почему ты его выгнала?
– Что?
– Я помню. Видела. Он сидел вот тут, где я сижу сейчас, только стол здесь стоял по-другому. Ты сказала, чтобы он убирался. И он ушёл.
– Боже мой. Боже мой.
Она закрывает лицо ладонями, и случайно локтем задевает нож, лежащий на краю. Тот падает, крутится на полу, и замирает, острием указывая в мою сторону. Она хватает его, и, не постучав по полу три раза, как обычно делает по примете, чтобы никто не припёрся, швыряет в раскрытую пасть раковины. Кухня оглушена звоном.
– Всё было не так. Он пришёл объявить своё решение. Сказал, что уходит к своей… настоящей семье. Вот я и сказала ему, чтобы проваливал.
– Ты сказала: «убирайся».
– Да, я так и сказала. У тебя цепкая память.
– И он просто так взял и ушёл? Он хотел потом видеться со мной и Аней?
– Саш…
– Скажи правду!
– Нет. Он не хотел вас видеть. Предлагал деньги. Чтобы я не рассказала его… жене. Я не взяла. Думала, сама вас вытяну. Дура.
Стыд обжигает меня изнутри.
– Почему ты раньше этого не говорила?
– Нужно было, наверно. Стыдно.
– Тебе стыдно? За что?
– Не удержала мужика. Работу нормальную так и не нашла. Вас не вытягиваю!
– Кто тебе сказал такую глупость?
Пожимает плечами, такой простой и беспомощный жест, как у меня, когда я пытаюсь объяснить что-то, чего сама не понимаю. «Просто так получилось».
– Наверное, все.
– Да плевать на всех! – взрываюсь я. – Кто эти все? Нам самим должно быть дело до нашей жизни! Тебе же нравится твоя работа!
– Так, я хочу, чтобы ты понимала. – Отвечая, она старательно отводила глаза, совсем не как меня учила. – Это временно. До тех пор, пока не найду нормальную работу.
– Но ты же там счастлива! Я же видела!
Она задумалась, придумывая, что возразить.
– Там хорошие люди. Даже начальство. Но, Сашка, эта работа… это же не работа. Я просто еду людям раздаю. Посуду мою. Когда у меня будет нормальная работа…
– Знаешь, что я поняла недавно? – перебиваю я. – То, что не нравится, всё равно не получится, как ты не бейся.
– Как геометрия?
– Нет, тут другое. Геометрия мне… нравится, – сказала я, и вдруг поняла, что тоже произношу эту правду вслух. – Просто раньше я думала не про геометрию, а про оценки. Если что делала, то ради них, и всё получалось как-то так. Но чаще не получалось вообще. Ты же несчастная была, когда за своими отчётами-балансами сидела. И что, много денег заработала?
Теперь она смотрит на меня, глаза широко раскрыты, помешивает ложечкой остывший чай. Наверное, за последний год это самое длинное, что я ей сказала, почти речь.
– Ты не думай о деньгах, их хватает. Анька на бюджет поступит, сто пудов, а мне… мне много не надо. Тебе же нравится работа, и ты же людям помогаешь.
– Это вам я должна помогать. А не чужим людям за деньги.
– Мам! – я не сразу узнала свой тон, и вдруг поняла, что слышала его у тебя. – Глупости какие. Ты же сама говорила – думайте своей головой, будьте самостоятельны! Ну, вот у нас с Анькой руки-ноги-головы на месте, мы самостоятельные давно. А то, что денег мало, так все в долгах, мы не одни такие. И что теперь?
– Я думала, вы будете меня презирать.
– Что?!
Я не замечаю, как вскакиваю. Когда я нервничаю, пытаюсь делать какие-то движения, пусть хотя бы ходить из стороны в сторону. Мы с мамой подумали об одном и том же по-разному. И в этот момент, словно шаровая молния взорвалась в моей голове. Так вот как обычно и бывает. Люди думают о разном и по-разному, потому что они разные. Вообще все. И если бы мы раньше просто поговорили об этом, вот как сейчас говорим, мы бы не…
Мама, думаю я. Мамочка.
– Мам, давай просто… рассказывать друг другу то, что думаем, предполагаем. Иногда, ладно? Иначе, как друг друга понять? Мы же не телепаты.
– Тогда давай, твоя очередь.
– Хорошо. Про что ты хочешь узнать?
– Самое главное. Расскажи мне про этот твой… Про «Огненную звезду».
Я задохнулась воздухом, который только что набрала в лёгкие. Разве это главное? А вдруг ей будет неинтересно? А если не понравится? Но я посмотрела маме в лицо, и медленно начала:
– Когда-то в дальнем космосе жила одна удивительная раса, внешне похожая на людей…

Мама разрешила не ходить в школу до конца недели. То есть, четверти. Я лежу на кровати, как оглушённая рыба, слышу разговор по телефону из коридора.
– Нет, не придёт. Да, болеет. Ничего серьёзного, но в школу не пойдёт. Мы разберёмся. Да что вы говорите! Представьте себе, здоровье дочери важнее. До свидания.
Потом мама приходит ко мне, и гладит по голове так нежно, что хочется потянуть время, и дальше делать вид, что сплю. Но я открываю глаза, и слушаю то, что и так уже знаю. Меня оставили на осень по геометрии. Где-то внутри меня что-то завопило сиреной: «Осталась на осень! Позорная двоечница!» Но голос мамы затыкает этот, чужой, говорит, что ничего страшного не случилось, но потом мне нужно будет прийти в школу на занятия, с этим ничего не поделаешь. Не сейчас, не сейчас. Отдохни, не думай об этом. И я не думаю. На этот раз я засыпаю по-настоящему.
И просыпаюсь вечером, когда возвращается Анька. Она грохает ящиками, отдавая вещам всё то напряжение, что сдерживала весь день: сначала на работе, а потом на курсах.
– Ну ты, блин, даёшь! Знаешь, как мы перепугались?
Я виновато улыбаюсь. Анька садится на мою кровать, и достаёт из сумки что-то прямоугольное. Твою фотографию, ту самую, что порвали. Нет, совсем новую, не похожую на открытку, какие продают в «Сорок два».
– На работе распечатала. Фотобумага. Круто получилось, правда? Совсем как новая!
– Спасибо, – я проталкиваю слова сквозь ком в горле, получается хрипло. Мне нравится, что Анька не пытается ничего выспрашивать, ведёт себя как обычно. Плюхается на кровать, на ходу снимая кофту.
– Короче, так. С этими вашими, – как их там, за забором тусуются? – я провела воспитательную беседу.
Я замираю, привстав на локте. Анька переодевается в домашнее, закручивает волосы в пучок, и продолжает:
– Ты почему не сказала про группу с… мемами? Там материала на целую статью – уголовную!
Оказывается, пока я торчала на крыше, а мама и Сирил искали меня, Анька провела настоящее расследование. Нашла в классе порванные фотографию и мысленную книжечку. Разыскала Этих, вытащила к директрисе, а там пригрозила школе судом… и заставила Этих удалить группу и видео, которое они сняли в классе.
– Жаль, ты не видела, как они извивались ужами на сковородке! «Это не я, это она, не моя идея!» – спародировала голос Сучки так, что я не выдержала, рассмеялась. – Уговаривали директрису родителям не звонить! Только что контрольную на пятёрки написали… отличницы херовы.
Я давно не видела Аньку такой. Когда она в своей правоте уверена – стены сносит. И сейчас вот смакует момент, упивается властью.
– А директриса что?
– Она вертелась не меньше. Потом, когда мелких отправила. Просила в полицию не заявлять. Я сказала, что мы это ещё подумаем. Ты в курсе, они там все решили, что я уже адвокат или типа того! Нагнала, короче, страху.
– Зачем?
Анька внезапно посерьёзнела.
– Потому что давно надо было. Надо было отмудохать их, чтобы мало не показалось! Чтобы на всю жизнь запомнили!
– Но ты же говорила, надо уметь самой постоять за себя.
– Это по-разному можно. Я вот так могу. И ты научишься. Сань… если бы я знала… то есть, реально, знала, что происходит, ты думаешь, я бы тебе не помогла? Я-то, дура, считала, у вас там так, догонялки-обзывалки. Детский сад. Я когда эту группу вконтакте увидела… думала, урою их прямо там. А хочешь передумаем? Хочешь, прямо сейчас пойдём накатаем жалобу с копией в прокуратуру? Скриншоты есть. Мы всё докажем! Они у нас попляшут ещё!
В глазах Аньки блестело адское пламя. Она хотела возмездия, причинить им боль, словно этим могла отменить боль, причинённую мне. Но какой в этом смысл сейчас? Так что я не стала говорить, что Этих я больше не увижу. Наш класс расформируют, и в девятый пойдут не все мои одноклассники. Эти не пойдут. Даже не знаю пойду ли я…
– Не надо, Ань. Спасибо, но не надо. Не стоят они того. Никто не стоит.
– Ты уверена? Это сойдёт им с рук!
– Не сойдёт. Они же не знают, что мы решили. Вот и будут мучаться всё лето.
Анька открыла рот, чтобы возразить, но вдруг рассмеялась.
– Магией за пределами школы пользоваться нельзя, но маглам знать об этом не обязательно!
– Точно! – говорю я. – Моя сестра волшебница. Будете себя плохо вести – заточит в Азкабан.
Когда Анька уходит, я ещё недолго лежу, уставившись в потолок, осторожно прижимая к груди фотографию, принесённую сестрой. Она заморочилась – нашла фотку в интернете, распечатала. Моя любовь такая сильная, кажется, я могу дотронуться ею до сестры, плещущейся в ванной.
На моём столе лежат обрывки мысленной книжечки. Всё это можно восстановить, склеить, исправить… но зачем? Я помню главное наизусть. Мелькнуло всполохом словосочетание «медовый закат», и я увидела двух странников у костра. Один рассказывает другому. Я гляжу на это откуда-то изнутри своей головы, но в то же время как бы снаружи. История встаёт передо мной, похожая на очередное забытое воспоминание. Нет! Так, читая книгу, представляешь себе происходящее. Так описанный лес гладит тебя по голове листьями дубов и клёнов, так нос щекочет запах костра. Так фигурки движутся по задуманной траектории, принимая очертания, становясь людьми. Ты это просто… видишь…
– Мам, мне нужен комп ненадолго! – кричу я в сторону кухни.
Не дождавшись ответа, пробуждаю компьютер от сна, открываю ворд – нужный шрифт и размер строки одинарный – скорее, скорее – и записываю всё, что вижу.
Я не знаю, сколько времени прошло, когда застаю себя за перечитыванием написанных десяти страниц. Несколько слов убираю, меняю кое-что местами, немного переписываю. Всегда находится, что ещё исправить. Но она уже существует. Моя история. Самое удивительное – она не про тебя, вообще с тобой не соприкасается. Но ты могла бы услышать её, прочитать где-нибудь… А вдруг?

В коридоре тихо и пусто. Когда я впервые пришла на дополнительные занятия для «осенников», безмолвие напугало меня. Но потом зашла в класс, и свет кабинета математики обнял меня, и Анна Михайловна сказала, раз я во второй обуви, то, конечно, могу войти и занять своё место. И я села за первую парту. Как всегда. Остаться «на осень» оказалось не так страшно, как я думала, и совсем не позорно. Нас было пятнадцать человек из всех восьмых классов, некоторых я знала по параллели, мы встречались в школе, никогда бы не подумала, что у них тоже проблемы с алгеброй и геометрией. Страх ушёл, когда Анна Михайловна написала на доске формулы, и снова начала рассказывать то, что когда-то проходили. Язык формул и теорем показался мне каким-то даже родным, понятным, и кроме него не нужно было отвлекаться на то, чего ждать на перемене, учительница говорила как будто только со мной одной. Мне хватило двух занятий, после которых я переписала контрольную, и вышла из класса самая первая. Позже мама показала скан моей работы со всего одной пометкой красной ручкой – «пятёркой» под описанием решения задачи.
Но этого оказалось мало. Про собеседование я узнала так же, как мама – по смс-ке. Вот почему мы с ней сейчас в пустой школе, где звук наших шагов обгоняет нас. Это похоже на сдачу экзамена с комиссией, которой всех пугают. Три человека: директриса, завуч и почему-то учительница информатики, будут решать мою судьбу. Я сижу перед ними, а мама чуть поодаль за первой партой, и мне немного стыдно за то, что она должна принимать в этом участие.
– Здравствуй, Александра! – произносит директриса, красивая женщина в нежно-голубом костюме, на фоне которого её рыжие волосы словно горят. – Ты закончила восьмой класс, поздравляю.
Не похоже это на поздравление, но я всё равно говорю «спасибо».
– Но ты же понимаешь, что этого недостаточно, чтобы перейти в девятый?
До сих пор было достаточно. Это в следующем году будут всякие засады и экзамены, но пока жить можно, ведь я сдала долги.
– Девятые классы будут переформированы. Вместо четырёх параллелей будут два специальных класса: экономический, гуманитарный, и один… ну, обычный.
То есть для дебилов. Теперь понятно, что такое «переформирование». До сих пор я училась в «Б». Но «А» и «Б» теперь – экономический и гуманитарный, классы для умных. Все остальные, кого туда не взяли, пойдут в «В». Откуда нет шансов попасть в «приличное место» типа университета. Об этом предупреждали в начале года. Где же я снова была! Почему не подумала заранее? Теперь уже поздно… В носу остро и щекотно, я опускаю глаза, чтобы незаметно было, что они покраснели. А ещё, чтобы посмотреть на стол – не лежит ли перед комиссией список, в котором уже проставлены галочки…
– От тебя зависит пойдёшь ли ты в специализированный класс. Не расстраивайся. Мы посовещались, и готовы дать тебе шанс, взять тебя, так сказать, на поруки. Но тебе придётся приложить много усилий, заниматься дополнительно. Ты отстаёшь по математике. Ты должна пообещать…
– Минуточку.
Директриса и две другие вытягивают шеи в сторону, откуда раздалось это звонкое возражение. Я не заметила, как мама встала рядом со мной, возвышаясь над комиссией, над всем классом.
– Мне кажется, вы забыли спросить главное, – она поворачивается ко мне. – Саша, ты хочешь учиться в специализированном классе? В любом из них?
Ко мне она обратилась другим голосом. Я вспомнила свой сон, где я просто встаю и выхожу из класса во время контрольной. Мне становится легко и даже весело.
– Нет. Не хочу.
– Ну вот всё и решилось. – Она смотрит прямо на директрису и улыбается. – Значит, теперь Саша будет учиться в «В» классе.
– Но…
– Для перехода в девятый класс не нужны особые условия.
Мама не спрашивает, утверждает, подчёркивая «особые условия».
– Да, но…
– Доброго дня и хороших каникул. Пошли, Саш.
Я встаю рядом с ней, как она встала рядом со мной.
– До свидания, – говорю я вежливо и спокойно.
Мы с мамой выходим на улицу, и я замечаю, что иду с ней в ногу, и что мы с ней одного роста, если я, наконец, перестану горбиться. Плавно выпрямляюсь. Мама щёлкает замочком сумочки, не пытаясь что-то оттуда достать, и вдруг заявляет:
– Чёрт, как курить хочется!
– Ты же бросила!
Это правда, бросила однажды, когда взлетели цены на сигареты. Для неё семейная экономика оказалась аргументом посерьёзнее спасения здоровья.
– Бросила. Но хочется время от времени.
– И что ты тогда делаешь? Когда сильно хочется?
– Думаю о чём-нибудь другом. Саш, знаешь что? Никогда не позволяй никому с тобой так разговаривать. Хорошо?
– Хорошо, – эхом откликаюсь я.
Мама выдыхает резко, как после затяжки, как будто сбросила с себя что-то тяжёлое и ненужное.
– Пошли домой, – говорит она. – Отметим окончание года. Торт в холодильнике.
И мы идём домой, нога в ногу.

Каникулы – странная штука. Ждёшь их всю жизнь, запланируешь кучу всего, а когда они наступают, первую неделю бесишься, не спишь ночами, в интернете залипаешь, а всё оставшееся время тупо пялишься в потолок от безделья, считаешь дни до конца лета, не зная, как их добить.
Сирил целую неделю честно ждала, когда меня выпустят на свободу с пятёркой в кармане. И вот, вместо того чтобы гулять в парке, кататься на великах или хотя бы шить «форму» к Фабрик Кону, мы валяемся на полу у неё дома, глядя, как на большом экране взрываются космические корабли. И пытаемся решить мою финальную проблему.
На то, чтобы раздобыть денег на билет на Фабрик Кон оставалась ровно две недели. Тысяча шестьсот рублей. Не представляю, откуда взять столько бабок.
Я умоляю Сирил воспользоваться проходкой, но подруга и слышать об этом не желает.
– Пойду с тобой вместе или не пойду вообще!
«Вместе» решило всё.
Просить у своих тоже не вариант. С тех пор, как я вернула одолженный телефон Сирил, мама и так оплачивает интернет на моём новом телефоне. Анька с июня уволилась отовсюду, кроме учёбы. Я не могу позволить семье спускать последние деньги на мои интересы. Это моя зона ответственности.
«Что-нибудь придумаю!» – пишу я Сирил, в ответ она шлёт дельфинчика, пожимающего плечами.
– Занялась бы ты каким-нибудь делом, – говорит мама, когда я в десятый раз прохожу по коридору, тупо глядя на дату в телефоне.
– Ты же не хочешь, чтобы я работала!
В самом начале каникул я умоляла её взять меня к себе в помощницы или типа того, но она и слышать об этом не желала. К тому же, на её работе нужна санитарная книжка, которую до шестнадцати лет не получить. Мне всё ещё слишком мало лет…
– Успеешь ещё наработаться.
– А потом выяснится, что у меня опыта мало! Где логика?
– Нет логики. Это жизнь.
– Вы можете не орать! – раздаётся ор из коридора. – Я занимаюсь!
Мы с мамой синхронно вздыхаем. Я осторожно закрываю дверь на кухню, и мы переходим совсем на шёпот, хотя и раньше говорили не громко. Вот ещё одна причина быть где-нибудь не здесь. У Аньки вступительные экзамены, и по квартире ходишь как по минному полю.
– Чтобы занять себя не обязательно работать, – продолжает мама. – Найди дело себе по душе. Самообразовывайся! Хочешь поработать, на вот, выброси мусор.
Бурчу себе под нос, что образованием меня и так загрузят через пару месяцев, и, захватив чёрный мешок, ухожу из дома. Решаю погулять по другой траектории, и ноги приводят меня к Голден Глобу. Я долго старательно обходила место встреч фандома, но теперь решила зайти, сдёрнуть пластырь с раны. Наше место в фудкорте не занято, но весь торговый центр какой-то пустой, и от этого пусто и у меня на душе – ни разочарования, ни сожаления. В магазине «Сорок два» картонного робота из «Звёздных войн» загородил вентилятор. Продавец в чёрной майке, на этот раз с белой надписью O.P.A., буква А похожа на знак «Анархия», пялится в экран монитора, делая вид, что не замечает меня, хотя я единственный посетитель. Протискиваюсь между горой неразобранных журналов и фигурок к полке с сериалами, и натыкаюсь на твоё лицо.
– Привет, – шепчу прежде, чем успеваю подумать. – Я в порядке.
Хочется спросить, а ты как, но ты не ответишь. За плакатом с твоим изображением я замечаю что-то кричаще неправильное. Присматриваюсь – так и есть. Сезоны перепутаны местами. Как так можно, их всего три! Расставляю по порядку. Потом выравниваю полку с новеллизациями по «Доктору Кто». Видимо, тут давно не убирались.
– Что ты делаешь?
Продавец подходит ко мне во всём дартвейдеровском раздражении – того и гляди удушит взглядом. Стас, вспоминаю я, хотя мне по-прежнему хочется назвать его Стивом.
– О, это ты. Привет.
Ищу глазами как бы развернуться, но весь пол завален горами неразобранного товара.
– Тебе нужен помощник! – заявляю я неожиданно громко.
– Мне нужны покупатели…
– Да кто сюда пролезет? Вход завален! Вон какой бардак!
– Умная такая, значит?
– А то.
– Ладно. Двести рублей.
– В час?
– Охренела? В день!
– Пятьсот.
– Вали отсюда.
– Ладно, четыреста.
– Триста.
– Ок.
– Ок. Показывай, какая ты хозяюшка!
Фыркаю на этот сексизм. Тоже мне, удивил. Стив показывает на пол, на коробку с «Миром фантастики». Помню, что журналы обычно расставлены на штендере у входа, и начинаю их туда раскладывать. Я делаю это просто так, не задумываясь, как убиралась бы дома, и не парюсь заплатят ли мне. Наконец, придумала, чем себя занять. Поглядываю на Стива краем глаза. Уставился в компьютер, и выглядит ужасно занятым, но я-то видела, когда выбиралась из-за коробок, что он играет в какой-то шутер.
До полок с книгами я добираюсь не сразу. Разгрести доступ к ним для меня – дело чести. И когда я разношу коробки, дотрагиваюсь до первой попавшейся книги, как до священного Грааля. Брэдбери. Перелистываю содержание, и открываю на рассказе «Всё лето в один день».
Бьётся о стенки чулана, в попытке дотянуться до солнечного света… Мне хочется помочь Марго, ведь я точно знаю, как она себя чувствует! Я была на её месте! Давай же, ещё!
– Эй, что с тобой? Ты не поранилась?
Слова прилетают ко мне из другого мира. Я захлопываю книгу, а Марго остаётся там, в чулане. Как написано.
– Ты чего ревёшь?
– Не реву. В глаз попало что-то.
– Смотри мне.
Стив оглядывается вокруг.
– Молодца. Приходи два раза в неделю – по вторникам и четвергам. Опоздаешь – выгоню! Ясно?
– Так точно, капитан!
– Бабки на столе.
– Сколько стоит эта книга?
– Добралась до Брэдбери! – ухмыляется Стив. – Триста пятьдесят. Но сотрудникам, так и быть, скидка.
Мы вместе подходим к кассе, и я сжимаю книгу как продолжение своей руки. И вдруг я вижу на стеклянной витрине объявление: «Здесь официально продаются билеты на Фабрик Кон!»
– Мне нужен билет!
Это я вслух сказала?
– Не вопрос. Тыща шестьсот.
– Ой, нет, то есть… У меня нет столько денег.
Даже если я откажусь сейчас от книги, за несколько смен в магазине я успею скопить только на половину билета… Но можно занять у Сирил… Занять? У подруги? Мама говорит, нет лучше способа рассориться с друзьями, чем взять в долг или начать совместный бизнес. А вдруг Стив передумает, перестанет мне платить, с чего я тогда отдавать буду? Луч надежды, блеснув, снова исчез во мраке…
– Книгу ты покупаешь или нет?
– Покупаю! – вздыхаю я, резко протягивая обратно по стеклу заработанные три сотни. Слишком поздно догадываюсь, что вообще-то могу просто приходить на работу и читать книгу тут! Но нет, думаю, она должна стоять на моём столе, я хочу всегда иметь возможность дотронуться до неё. А билет? Билет… Что-нибудь придумаю. Что-нибудь ещё.
– Эй ты! – зовёт меня Стив на полпути от кассы.
– Я Саша, если что.
– Учту. Слушай, короче… Можешь взять билет, ну, это… в рассрочку. Отработаешь.
Не веря своим ушам, возвращаюсь. Стив протягивает мне из коробки пластиковую карточку с зелёным монстром-слизнем из «Футурамы». Номер, дата, пробивочный код. Билет на Фабрик Кон. Стив сам толкает его ко мне.
– Ну, бери, чего ты.
– Спасибо? Но… почему?
– По качану. Берёшь или нет? Я редко такой добрый.
Прячу билет между страницами книги, зажимаю крепко-крепко.
– Отработаю. Честно-честно!
– Ещё бы. Я знаю где ваша братия тусуется. Жду в четверг. Этерне Лусиати.
– Этерне Лусиати!
Стив отмахивается от меня, возвращаясь к экрану со своей игрушкой, поставленной на паузу. В итоге мы с ним остались при своём. Нет, кажется, мы оба получили больше друг от друга, трудно понять что. Не терпится написать Сирил, рассказать маме – у меня теперь есть работа! А потом… потом я буду читать.

В день, когда Анька сдавала вступительные, мама сбежала на работу раньше обычного, а я притворялась спящей до тех пор, пока сестра не выскочила за дверь, хлопнув ею напоследок. Неделю до объявления результатов мы ходили на цыпочках, считая часы. Анька то и дело психовала и отказывалась от еды, так что вопрос её поступления стал вопросом выживания.
В пятницу мама купила торт. Я помогла накрыть на стол – мы поставили тарелки, которыми пользуемся только на новый год. Достали деньрожденные свечи. Что бы ни случилось, мы будем с ней. Когда Анька скрипнула ключом в двери, у меня внутри всё съёжилось. Мама шумно сглотнула. Сестра вошла, скинула туфли, и обернулась в нашу сторону. Мы боялись пошевелиться, как актёры, играющие последнюю сцену «Ревизора». Анькино лицо скривилось в мучительной гримасе, так что на мгновение я увидела её такой, какой не видела никогда – красным хнычущим младенцем. Она всхлипнула, и бросилась по коридору в нашу комнату. Не помню, как оказалась там же. Анька лежала на не заправленной кровати прямо в платье с улицы. В любой другой раз мама бы сделала замечание. Сейчас она стояла позади, приоткрыв дверь. Я подошла к Аньке. Та закрывала голову рукой, как от удара. Ей ведь тоже некуда деться, думаю.
– Ну, не поступила, ну и ничего, что-нибудь придумаем… – говорю я обычную отговорку. Боль этих слов выплеснется на меня, но пусть лучше на меня.
– Посту… поступииииила, – ревёт Анька. – Я поступиииила!
– Блин, Ань! Ань, ты чего! Это ж круто, нет? Мам! – кричу я, не скрываясь. – Она поступила!
Дверь осторожно приоткрывается целиком, мама входит с объятиями наготове. Анька оглядывает нас взглядом василиска из Тайной комнаты.
– На юрфак и на филфак! На оба факультета!
– Поздравляю? – не уверена мама.
– Круто! Что выберешь?
Очередной рыдательный всхлип, голова Аньки вот-вот скроется под волной одеяла.
– Ань, ты чего? – умоляет мама.
– Боится она.
Хватаю одеяло на полпути.
– Кончай. Ты нас напугала.
– Вся моя жизнь! – вскипает Анька, в глазах слёзы боли.
– Вот именно! Не хочешь быть юристом? Ну и не надо! Кто тебя заставляет!
– Да кем я буду…
– Да кем угодно!
Вскакиваю с кровати и хожу по комнате кругами, как заведённая.
– Ты выбираешь один раз на всю жизнь? Ты же умная! Не понравится на филфаке – переведёшься. Или вообще бросишь универ! Сама говорила – в наше время можно образование получать тысячей разных способов!
Делаю паузу, чтобы отдышаться. Анька притихла в своём уголке, навостряет уши.
– А главное, – голос поднимается в груди волной. – Ты решение уже приняла! Просто боишься его признать. Вот и устраиваешь концерт, а то до сих пор нам мало было! Хватит! Успокоишься – выходи есть торт!
И выхожу, почти выпрыгиваю из комнаты, чуть не сбивая с ног маму, которая как-то по-новому смотрит на меня. Возвращаемся на кухню, я разрезаю Анькин торт. Ужасно хочется сладкого. Мы пьём чай молча, я жалею, не сказала Аньке о том, что её кумир со шрамом-молнией тоже выбрал свой факультет. Сама вспомнит, если не уже. Она входит на кухню как ни в чём ни бывало (супер-способность нашей семьи), наливает чай, и берёт кусок торта с цветком из марципана. В хрустальном гроте нашего молчания кристаллизуются кусочки любви.
– Романо-германское направление, – заявляет вдруг Анька. – Диплом будет красный!
Как будто кто-то сомневается.

– Скорее!
– Да не парься, не опаздываем! Как я выгляжу?
Я оглядываюсь на Сирил, вздыхаю. Офигенно она выглядит. Знаки различия мичмана на перешитом под китель кэжуал жакете смотрятся как настоящие – золотая и красная плашка, ни за что не догадаешься, что это были остатки праздничной обёртки и фольга. Под «кителем» шёлковая блузка, брюки – обычные. Сомневаюсь, что в 23 веке будут носить что-то подобное, но откуда мы знаем. На мне самой джинсовые шорты, белая футболка и рубашка в красную клетку поверх всего. И кеды. Трушные «чак тэйлоры», кроваво-красные, как я мечтала. Подарок мамы. Я косплею обычного человека. И поэтому тороплюсь, в отличие от Сирил, которая идёт медленно, стараясь уловить каждое дуновение слабого ветерка. Середина июня, тридцать градусов жары. Нормальные люди идут купаться на речку. Но мы – не «нормальные».
Вдоль стены спортивного комплекса выстроилась человеческая многоножка. Но, если вглядеться, нет там ничего человеческого: ниндзя из Мортал Комбата, мультяшные принцессы, ещё больше зомби – мультяшных принцесс, несколько джокеров и обязательные солдаты из «Звёздных войн» в белых пластиковых костюмах. Бедняги, им-то каково! Мы обходим толпу – очередь не для нас, билеты-бейджики прикреплены к груди.
Мы проходим ворота-пищалку, на запястье прикрепляют одноразовый оранжевый браслет, и вот, начинается… конвент. На входе нас с Сирил разделяет группа наглых зомби, ломанувшихся вне очереди. Я хочу было возмутиться, но такое поведение – часть их образа, и я просто отхожу в сторону, выискивая подругу взглядом.
Разглядывая фотки с других конвентов, Сирил и других фандомовцев, позирующих с косплеерами в фантастических нарядах или на фоне самодельных космических кораблей, я думала: «Клёво, хочу так же!» Не знаю, чего я ждала. Что меня, как Алису в страну чудес, утащит какое-нибудь волшебство. Чуточку расстроена, когда волшебства не случается, а потом вспоминаю – в реальном мире его не бывает. Есть огромный спорткомплекс, пропитанный естественным для него запахом бетона и пыли. Оглушённая попсовой музыкой и чьей-то весёлой болтовнёй, я чувствую себя чужой на чьём-то празднике. Сквозь какофонию звуков и цветов, слышу своё имя, и вижу – ко мне тянется рука! На мгновение, всего на одну милисекундочку, мне кажется, что это ты, и всё остальное вокруг исчезает, становится неважным. Сморгнув слёзы, я вижу Сирил:
– Побежали?
И мы бежим.
Мимо игровой зоны, где с одной стороны толпились над картами и фигурками, а с другой – целились в экран компьютера из бластеров. Мимо роскошного трона из мечей, на котором восседал белобрысый мальчик в короне, изо всех сил делающий надменный вид. Мимо платформы с костюмом Железного Человека. Он так сверкает, что мне хочется задержаться и постучать, проверить, железный он на самом деле или пластиковый. Наш бег прекращается, когда мы добираемся до центра зала.
– Вот что надо увидеть в первую очередь!
Мой выдох «вау» отдаётся эхом в стенки зала, множится встающими рядом с нами людьми. В центре висит (?) левитирует (?) парит (?) белая колонна с шестиугольной «юбкой» по центру с закреплёнными на ней ручками и рычажками. Она похожа на гриб-переросток, светящийся изнутри, на арт-проект абстракциониста. Но звук, издаваемый колонной, «уииииииу-уииииииу, пау-пау-пау», – выдаёт наружность, то есть, наоборот, внутренность, объекта.
– Тардис! – кричит кто-то за моей спиной, избавив меня от этой очевидной реплики.
Корабль Доктора Кто, как из серий шестидесятых годов, царствует над всем пространством спорткомплекса. Больше изнутри, чем снаружи, вспоминаю я.
– Круто, да? – говорит Лена.
– Больше, чем круто!
Одно дело – сколотить из деревянных палок будку и покрасить её в синий цвет, думаю я. Другое – вобрать в себя целый мир.
– Можно? – спрашиваю я у парня в синем костюме и таких же красных кедах, как у меня.
– Валяй! – говорит он, «стреляя» в меня жужжанием звуковой отвёртки.
И, пока зрители кидаются фотографироваться с косплеером Десятого Доктора, я подхожу к колонне, трогаю и поворачиваю рычажки.
– Как здоровски провода упрятали! – восхищается рядом Сирил. – Ой, а это что, пластик? Нет, оргстекло. Как они его так разрезали, швов не видно? Надо будет спросить. А вот динамик опасно стоит. Могут наступить.
– Блин, хватит! – не выдерживаю я. – Какая разница? Мы же в Тардис!
– Да, – говорит подруга и улыбается. – Мы в Тардис!
– Настоящая? – спрашивает рядом тонкий голосок.
Я смотрю вниз, на мальчишку чёрной школьной форме с нарисованным коричневым карандашом шрамом в виде молнии, и говорю ему, глядя прямо в глаза:
– Конечно, настоящая!
И тут
До меня
Доходит
Космос – огромный. В нём хватит место для каждой истории. Каждый из этих миров возможен. Каждая вселенная реальна. В далёкой-далёкой галактике джедаи сражаются с армией клонов. Над современной Землёй время от времени зависает синяя полицейская будка. В прошлом, о котором не осталось памяти, кроме мифов и легенд, несколько отважных хоббитов несут кольцо к огненной горе… Это значит, что в будущем, не обязательно ровно через двести лет, может быть позже или раньше в зависимости от кучи факторов: если нас не уничтожит глобальное потепление, или метеорит, или очередная война… короче, в будущем, в своём кораблике летишь ты.
Всё это – одновременно – правда. Правда, которую, может быть, и не мы придумали, но мы приближаем к реальности. Мы не притворяемся здесь, но создаём мир другим – не лучше или хуже – просто все его возможные и невозможные комбинации. Вне того слоя, который называется рутиной: нехваткой денег, враньём политиков, проблемами с экологией. Мы поднялись над этим всем, чтобы решить задачи о том, как будут летать космические корабли, как колонизировать другие планеты, как изменится наш язык и наше мышление. Заглянуть в будущее из сегодня. Потому что, если не вперёд, то куда? И если пищу для этого дают нам телесериалы и книги, то что с того? Вы ещё увидите, что сотворит наша фантазия!
И да, я говорю «мы». Я не умею в 3D и языки не очень знаю, но зато я могу стать картографом нового мира. Он держится на моих плечах. Вот как я могу встретиться с тобой, даже если тебя нет. Вот как мы всегда сможем быть вместе. Я протянусь к тебе своими историями. И если однажды твоё настоящее станет моим будущим, я буду его частью. Свет заливает меня изнутри, я могу осветить весь дом, район, город. Так вот оно какое. Счастье.
– Что с тобой? – спрашивает Лена, и я понимаю, что минуты три уже стою, закрыв глаза, и почти не дышу.
– Так, задумалась.
– Пошли теперь в «Звёздным вратам»! Воооооон, видишь, они? – Сирил показывает на арку, которую я принимала за конструкцию спорткомплекса.
– Давай сначала к нашим.
– Уверена?
Я киваю, и сама веду по тропинке между стендами, в угол, где только что мелькнула ткань цвета морской волны.
Наш стенд запихнули куда-то в угол, как и ругалась Лиз, но получилось хорошо, ведь Мэгги, наша прекрасная Мэгги, притягивает к себе всё внимание. Её покрасили чёрной, синей и аквамариновой красками, она испускает из себя цвет далёких вселенных, каким их видишь на фотках космоса телескопа Хаббл. Ткань на каркасе больше не висит как дряблая старая кожа. Внутри, похоже, работает вентилятор, раздувает нашу малышку, и она летит. Сирил бросается к кораблику, воркуя с ней, словно с котёнком, осматривает, одобрительно кивает. Я осторожно хожу вокруг, и вспоминаю жаркий день в гараже Кайлы. Стук молотков и смех, музыка из заставки, одна бутылка Кока-Колы на всех, пылинки в солнечном луче… Помню, как расстроилась, глядя на груду хлама, в котором не угадывались даже частички будущего. И вот из чертежей Сирил, из наших сил и времени, родилась она. В космос её, конечно, не запустишь, но чем она хуже модели советского спутника? Такое же воплощение мечты.
– Арабелла!
Я вздрагиваю, хотя только что, казалось, была готова встретить друзей из фандома… возможно, бывших друзей. С того самого дня, когда всё закончилось и началось, я не выходила на связь вконтакте. Не смогла заставить себя заглянуть в переписку группы, в личные сообщения, а Сирил милосердно обходила эту тему стороной. Она и так ради меня бросила фандом. Никто такого для меня не делал. Никогда. Я всегда была в своём одиночестве, а теперь в нём есть кто-то другой, кто сам решил выбрать разделить его со мной. Я боялась и боюсь потерять Сирил. Боюсь, что она однажды очнётся и поймёт, что дружба со мной – странная ошибка… Стоп. Я отпускаю паранойю. Сирил не слишком волнует, насколько я умна и всё такое. Она принимает меня за то же, за что я принимаю её. У нас одна любовь на двоих. Вот что такое фандом, пусть из двух человек. Но неизбежность встречи с Лиз и другими маячила впереди и пугала. Теперь отступать некуда, но я и не собираюсь.
Так что, когда Джей Джей и Кайла подходят к нам, я встречаю их любопытные взгляды улыбкой, хотя ладони вспотели.
– Арабелла, как круто, что ты пришла!
Кайла заключает меня в объятия, и все мои теории заговоров рассыпаются в звёздную пыль.
– Сирил! – Кайла только что заметила Лену. Девчонки бросаются обниматься, пища от восторга, оббегают Мэгги, рассматривая её.
– Арабелла, – кивает Джей Джей, как настоящий джентльмен из старого кино, так что я чуть не хрюкаю от смеха.
– Джей Джей, – говорю, подражая его тону.
– Ты пришла.
– Очевидно.
– Ты останешься? Больше не уйдёшь?
Я не знаю, что на это ответить, немного хочется обнять его, так же как Кайлу.
– А, явились. Наконец-то.
Стёкла очков, блеснув, окатили меня солнечным зайчиком – отражением софитов. Лиз стоит перед нами – руки в боки, на животе портрет Кортни. Ну чисто древнегреческая амфора. Сирил и Кайла отступают от корабля, и подруга встаёт рядом со мной. Не знаю, что сейчас будет, но рядом с ней я готова ко всему. Но Лиз больше ничего не говорит. Она оглядывает свою свиту, и как сваю вгоняет любимое словечко:
– Так! Гуд ньюз эвриван! У оргов накладка, так что дефиле будет не через полчаса, а сейчас.
Со всех сторон загудело:
– Как сейчас?
– Мы ещё выкладку не закончили!
– А Этти в курсе?
– Этти за сценой, – отвечает Лиз. Она снова разглядывает нас всех учительским взглядом поверх очков, от которого всем неловко. – Кто-то должен присмотреть за стендом.
– Я останусь, – вызывается Джей Джей. – Чё я там не видел.
– Ок. Тогда закончишь выкладку.
Лиз кивает на стол, покрытый одноразовой скатертью, разрисованной под цвета Мэгги. Там сложены кучей журналы, карточки и прочий трушный стафф, который мне самой не терпится пощупать. Джей Джей встаёт напротив, скрестив руки, мол, сам решит, чем заняться. Остальные понемногу утекают со стенда в сторону полукруга Звёздных врат, которые, оказывается, врата на сцену из-за кулис! Я иду следом за всеми. Сирил и Кайла бегут впереди, подпрыгивая, как дети. Сирил, наверное, скучала по ней… Я не вижу Лиз впереди, и поэтому чуть не дёргаюсь, когда слышу знакомые командные нотки рядом со мной.
– У нас слот в три часа дня. Перекроили всё расписание! Раздолбаи. В точности как в прошлом году. Короче. Проведёшь викторину в это время?
Я заставляю себя посмотреть Лиз прямо в глаза, и понимаю – это извинение.
– Вообще-то я хочу посмотреть на все вселенные, – стараюсь звучать медленно и надменно, невольно подражая тону. – Но могу прийти и провести конкурс, мне не сложно.
– Договорились, – кивает Лиз. И вдруг: – Хорошо, что ты вернулась.
Мы не произносим больше ни слова, пока идём к сцене, возвышающейся над зрителями. Кайла и Сирил заняли места, вчетвером мы ложимся на сцену локтями. Свист микрофона нам миг закладывает всем уши, но потом кто-то произносит:
– Раз-два-три!
И из звёздных врат на сцену выбегают парень и девушка в белых халатах с планшетами. Они похожи на фармацевтов, сбежавших из аптеки, но из шуток, которыми они перебрасываются, становится понятно, что эти ребята – работники секретной лаборатории Тони Старка. Я совсем не знаю вселенную «Марвел», но шутки смешные, и продолжается стендап недолго. Ведущие знают зачем мы здесь. На сцену выбегают персонажи. Несколько Докторов Кто и девочка в синем платье (Тардис-вид-снаружи), разыгрывают смешную сценку, а в конце спасаются бегством от робота-далека. Даже отсюда видно, что чёрная башенка на колёсиках радиоуправляемая. Затем выходят Джокер и его подружка Харли Квин – они изображают на сцене элегантное мочилово, больше похожее на танец, и уходят под аплодисменты и смех зала. А потом… из Звёздных врат выходит что-то огромное, сцена содрогается от шагов… робота. Закруглённые углы, сварочные швы и кольца, шлем, похожий на древний костюм аквалангиста, с решёткой поверх лица. Одна рука оканчивается острым буром, вторая хватательная. Железно-ржавый монстр приближается прямо к нам. У меня язык прилипает к нёбу, уши закладывает, внутри холод. Этой махине ничего не стоит подхватить меня когтем, и отбросить на другой край зала. Вопль прорезается мне прямо в ухо.
– Папочка! Это же Большой Папочка! – вопит Сирил.
Она быстро-быстро объясняет мне, что это персонаж компьютерной игры, я почти не слушаю. Подмышки неприятно потеплели, лицо наверняка пунцовое. Я испугалась его как настоящего. Железяка (внутри которой, разумеется, сидит человек!) с трудом поворачивается и уходит под неистовые аплодисменты толпы, и мои ладони тоже изо всех сил бьются друг о друга.
Музыкальная тема меняется, и мы с друзьями одновременно вскидываем головы, задерживаем дыхание. На белом экране появляется заставка – наша заставка! – и на пустую сцену выходит… Этти. Она в чёрном платье, как в одной из серий, глаза подведены так густо, что видно даже из зала. Я боюсь вздохнуть, так похожа на тебя, твоим струящимся шагом выбегает на середину сцены, проводит руками, словно ищет кого-то. Я знаю, что сейчас будет, но всё равно так сжимаю губы, что прокусываю верхнюю до крови. Музыка ускоряется, и точно на крещендо Этти резко выбрасывает руки вперёд, из скрытых отверстий в рукавах платья вылетают огненные рукава. Они горят на самом деле, прямо как в серии, так и жду, что сейчас Мэгги вылетит из-за её спины! Зрители отпрянули от сцены, и я краем глаза замечаю, что ведущие, спрятавшиеся по краям, держат огнетушители наготове. Этти пляшет сложный танец, одновременно гася огонь. Вся окутанная дымом, она останавливается только когда заканчиваются последние нежные ноты мелодии заставки.
У меня под ухом орёт Сирил (если я оглохну сегодня, то не от музыки из динамиков), Кайла стучит ладонями по сцене, и даже Джей Джей, непонятно откуда взявшийся, трясёт хаером, как на рок-концерте. Мы с Лиз обнимаемся и кричим какой-то боевой вопль друг другу – лицо у неё красное, и в отражениях стёкол её очков я вижу, что ничем не отличаюсь. Мы протискиваемся сквозь столпившихся за нами зрителей, наступаем на ноги и рюкзаки, извиняемся, но пробиваемся дальше, к кромке сцены, откуда должны выходить участники. И когда Этти на невозможных своих каблуках спускается со сцены, мы все прыгаем на неё, наперебой щебеча – какая она классная!
– Вы видели? Видели! Огонь получился ведь, да? Получился? Ровно было? Блин, я так боялась затушить не вовремя!
А поджариться она не боялась!
– Всё было офигенно!
– Ты лучше всех! Ты должна получить первое место!
– Платье сама шила?
Мой вопрос как-то прорезается, выделяется среди воплей восторга, и Этти, прищуриваясь, смотрит на меня, а затем вдруг шагает ко мне и обнимает.
– Арабелла! Ты всё-таки пришла!
От неё пахнет гарью, и я трачу все силы на то, чтобы не разрешить себе представить твои объятия.
– Платье – огонь. Сама шила? – повторяю я.
– Ну а кто же! – будто смутившись бурного проявления чувств, Этти снова переходит к возвышенному тону. – Стырила у сестры платье, в котором она на чью-то свадьбу ходила, она же его не напялит больше ни разу! Пришила алую подкладку, а огонь… Кайла научила! Весь фокус в том, чтобы…
– Не надо! – перебиваю я. – Пусть будет секретом! Ты была там прямо как, как…
– Как Кортни?
– Лучше. Прямо как она.
Мы подходим к стенду, и я только сейчас замечаю, что у него есть номер – висит над Мэгги, а рядом с ним на манер флага колышется твоя фотография. Мне кажется? Или в самом деле Мэгги взмахнула хвостом, точно кит, вынырнувший, и снова приготовившийся прыгнуть в бездну космоса? Я моргаю, и вижу снова: флаг, и тряпочный хвост, раздуваемый изнутри вентилятором. Но это не важно. Совсем не важно. Меня зовёт кто-то из друзей, и видение исчезает.
К концу дня у меня от ора болит горло. То, что было на дефиле – ещё цветочки. В три часа дня, когда я проводила викторину, пришлось перекрикивать музыку, оставленную самотёком на опустевшей сцене, а потом повторить ещё два раза, потому что собралось много желающих принять участие. Джей Джей трижды сгонял за колой, соседи по стенду – раскрашенные монстры из ужастиков Тима Бёртона – угостили нас гнилыми глазами (виноград), отрубленными пальцами (печенье) и мозгами (тыквенное желе), а под конец дня Лиз и Сирил заказали пиццу, которую мы разорвали и сжевали ещё до того, как до стенда донесли! У меня в глазах иногда темнело от жары, язык заплетался, горло пересохло от шуток, ноги устали так, что я не понимала, как они вообще меня ещё носят, но, если бы мне сказали, что сейчас всё начнётся сначала, я бы снова ринулась на второй виток Фабрик Кона! Во мне кипела какая-то энергия похлеще ядерной, если бы я сорвалась на нашей Мэгги в стратосферу, пробивая потолок, это было бы логичное завершение вечера.
Я написала маме, чтобы дома меня сегодня не ждали рано. Она ответила «Ок» и прислала номер карточки если что оплатить такси. Какое такси, мы с Сирил пешком дочапаем, но отвечать так я не стала.
Только палёная Этти ничего не ела, не радовалась, сидела в углу, скроллила в инсте фотки с Фабрик Кона. Радостное возбуждение после конкурса к вечеру начисто развеялось, она вернулась в прежнее раздражённо-снобское состояние. Никто её не трогал, и я тоже, Анька совсем недавно была такой.
В девять часов у сцены опять собрался народ, намного меньше, чем днём, потому что «пролы» свалили в реальный мир, остались, в основном, участники конвента. Те же лаборанты Старка выпорхнули на сцену и без лишней драматизации пригласили к себе официальных участников конкурса косплея. Этти в подпалённом платье с расплывшимся от жары, макияжем, стояла прямо, как стрела, ничем не выдавая волнения. И когда кубок оказался в её руках, и над нашими головами разыгралась музыка нашей вселенной, я увидела на мгновение, как рот Этти легко исказился и опасно блеснули глаза, но в следующую секунду она снова была статной красавицей, которую пламя не смогло пожрать. Голос в полной силе вернулся ко мне и моим друзьям. А когда восторг затих, один из ведущих проорал в микрофон:
– А сейчас… за лучший стенд вселенной… награждается…
Руки барабанной дробью застучали по сцене.
– «Биошок»!
– Второе место: «Огненная звезда»!
– Третье место… «Муми Тролли»!
Я не заметила, как костюмы расступились, пропуская на сцену другие. Из центрального входа вылез огромный робот, поддерживаемый под руки девочками в синих платьях с белыми передниками, с нашей стороны на сцену выскочила, словно перенесённая с книжной иллюстрации, малышка Мю с огромными картонными ножницами. Этти уже была на сцене, поднимались и остальные наши, но я замерла перед лесенкой, когда Лиз протянула мне руку:
– Давай, чего стоишь!
Я ухватилась за неё. Мы стояли на сцене, а вокруг шумели аплодисменты, неслась бравурная музыка, и я думала… я думаю… это происходит здесь и сейчас.
Летняя жара впиталась в асфальт и повисала дымкой на выходе из спорткомплекса. Как странно выходить в темноту, ведь, кажется, пять минут назад было горячее утро, и мы с Сирил вошли под эту вывеску с зелёными и белыми шарами. А теперь всё кончилось.
– Биошок в этом году были крутые, – говорит Джей Джей, зевая.
– Да, на это я не рассчитывала, – серьёзно произносит Лиз. – Но в следующем году им не взять уровень выше! А мы… усовершенствуем Мэгги! Этти сделает новый косплей. А может, нам сделать командный? Арабелла, идеи есть?
– Лиз, у меня полной идей. Прям вот уйма. Только вот сейчас, пожалуйста, притормози секундочку. Просто… насладись этим.
– Вторым местом?
– Она хочет сказать, – подаёт голос Кайла. – Не парься сейчас ни о чём. Ведь нам же было классно.
– Было классно! – протягивает Джей Джей.
– Офигеть просто, – чуть не плачет Этти.
– Классно, – хмыкает Лиз. – Но в следующий раз… Ладно, ладно, шучу! Пойдём на стоянку. Мои парентсы обещали всех по домам развести. Этти, замотай свои шмотки в ещё один пакет, а то весь салон провоняешь!
– Ты как? – спрашивает меня Сирил. Мы немного отстаём от весёлой компании.
– Лучше всех.
– Я тоже.

Эпилог
Я открываю тетрадь – толстую, нелинованную, с камешком в кожаном переплёте, похожим на драконий глаз. Глаз «тигровый», как мне сказала женщина, у которой я купила тетрадь на Фабрик Коне.
Мама сказала, настоящий писатель должен работать каждый день. Она посоветовала брать пример с Мартина Идена. Сначала я подумала, это писатель такой, а оказалось, роман про писателя. Я прочла его. Но, мама, кажется, не помнит, или не знает, чем история Мартина Идена кончилась! Своё мнение я изложила подробно на страничке, которая понемногу превращается в книжный блог. «Что у вас нового, Арабелла?» – спрашивает вконтакт. До фига всего. Например, сейчас я читаю «Полые холмы» Мэри Стюарт, заканчиваю первый том пятикнижья. Как раньше мимо меня прошёл этот замечательный мир? Стоит его открыть, и провалишься вместе с Мерлином, как в хрустальную пещеру. Пока я там, даже не вспоминаю о том, что звёздное небо, в котором волшебник видит комету-предвестник рождения Артура, короля былого и грядущего – это космос, и там тоже есть жизнь!
Вчера в группе появился тизер четвёртого сезона. Темно, звучит глубокий, протяжный гудок, словно рог, зовущий на битву, а потом…
– Waiting for me?
От твоего голоса у меня дыхание перехватывает. Поглядываю на Сирил – у неё тоже. Взрыв! Ты бежишь, за тобой бегут, мелькают кадры, которые мы разберём позже по пикселям! И в конце надпись: «Coming soon in September». В группе сразу же появляется ветка-дискуссия с разбором ролика, но мы с Сирил почти сразу же закрываем ноут.
– Так что скажешь? Только честно!
– Мне очень понравилось! Прочитаешь на сходке?
– Сначала кину в ветку с фанфиками. Там – если захотят.
– У тебя всё круче получается. Нет, правда. Когда ты согласишься принять участие в фандомной битве?
Фандомная битва – это такое соревнование на креативность, где совсем разные фандомы выполняют задания и выкладывают их онлайн. Самое распространённое – написать фанфик на заданную тему. Но я не люблю такое, мне больше нравится придумывать что-то совсем новое, моё.
– Не охота, – говорю я. – Но из этого… – киваю на ноутбук с замершим внутри его, просмотренным роликом. – Может, ещё что-нибудь родится…
Может, я была права? Может, Мэгги за тобой всё же вернулась в конце сезона? А может, ты как-то иначе выбралась из той пропасти? А что, если… Ладно, будет время придумать свою версию.
Обычно в моих историях всё начинается с того, как ты попадаешь в какое-нибудь приключение. Иногда я не сдерживаюсь, добавляю в рассказ себя. И мы куда-то летим, кого-то спасаем, проговариваем между собой длинные диалоги. Ты спрашиваешь, как у меня дела, я рассказываю про Аньку, про то, как ходили с мамой на праздник цветов в сквер и там нас из водного пистолета обрызгал клоун на ходулях, а мы так смеялись! Это похоже на разговор с постоянно задерживающимся сигналом. С каждой такой историей я как бы приближаюсь к тебе на мгновение – обнять, а потом… отпустить. Эти рассказы никому не показываю. Всё остальное читает фандом. Больше всего фанфики нравятся Кайле – она так ржёт в нужных местах, даже неловко. Лиз оказалась неожиданно хорошим критиком – подмечает детали, которые я залажала, или предлагает дельные улучшения. И Джей Джей как-то высказал мнение, хотя фанфики по-прежнему «не его тема». Мне бы хотелось, конечно, чтобы все хвалили.
Иногда в толпе на остановке, я случайно узнаю фигуру в тёмной одежде, и почти бегу за ней, но она оборачивается, и это не ты, и я вспоминаю, что это невозможно. Иногда я пересматриваю какую-нибудь серию, чтобы просто вспомнить ощущение тебя рядом. Мне хочется поговорить с тобой не о чём-то глобальном, а просто так, как мы болтаем с Сирил. Что ты читаешь, например? Какую музыку слушаешь? Я не могу придумать этот ответ за тебя, он будет мой. Немного грустно от невозможности нашей встречи. Когда становится совсем невыносимо, я думаю, как бы ты поступила на моём месте, и в моей голове картой разворачиваются миллионы дорог.
Я вот что думаю. Теперь, когда всё обернулось словами, это так просто. Просто говори слова. У меня есть теория, что на каждую жизненную ситуацию существует песня… и книга. А если нет, надо написать самой.
Наша учительница по алгебре и геометрии Анна Михайловна говорит: если вы не знаете, с чего начать, начните с того, что вы знаете. Я знаю, что я совсем ничего не знаю. Мне ещё учиться, тусить с фандомом, строить новые миры, и всё такое. Так что я начну с самого начала. Мне очень страшно, но я всё-таки начну. Однажды, если мне очень-очень повезёт, меня уже не будет, а эти слова останутся. И тогда, возможно, мы всё-таки встретимся, и я расскажу тебе как всё было в реальной жизни.

КОНЕЦ