Ева Немеш

Подходит читателям 10+ лет.

Ева Немеш

ВЫКЛЮЧИТЕ ОРФОГРАФИЮ

 

Жара, Жора!

1

Где они? Так не бывает. На день рождения родители должны быть дома. На любой, на каждый детский день рождения, даже если дети уже взрослые. Дети-баба всегда приходят к маме, хотя ей тридцать восемь. И дедушка Боря никогда про папу не забывает. Ни разу не пропустил. Третьего марта первый звонок всегда от него, потому что он – батя, а папа – сына. Он никогда не желает счастья и здоровья, но всегда говорит: «Сына, помни, мы вместе! Я далеко, но рядом».

Он рядом, а эти?! Куда пропали? Где они? Гдеее?! Это шутка? Они пошутили? Да? Тогда почему так страшно? Уже темно. Давно темно. Да, день рождения не у меня, а у брата. Если бы мой, то я… Я не знаю, что бы я делал. Даже представить не могу, что они вдруг и на мой пропадут. Наверное, от ужаса тоже исчезну. Как они: пшик и всё!

– Тарс, давай дети-бабе позвоним. Ну Тарс!

Тарс не слышит. Я знаю, что из-за меня он никогда не снимет наушники, но всё равно ору, машу руками, хлопаю. Папа бы давно разобрался: сосчитал бы до пяти и выдернул. Но сейчас папы нет. Может, спрятался? Пап, выходи! Пап, зайди в комнату. Пап, Тарс меня не слушает. Пап, я не ябедничаю. Это по делу. Я знаю, когда дело, а когда так-не-годится. Я помню всё, что ты говорил. Каждое слово.

– Тарс, ты что не видишь? Я здесь! Прямо перед тобой! Я боюсь, мне страшно. Посмотри на меня!

Нет, он никого не видит и не слышит. Закрыл глаза и улыбается, не знаю кому, наверное, своей музыке, а может, притворяется, чтобы на меня не смотреть. Ему хорошо: он весело качает левым или правым кроссовком – никогда не угадываю как правильно. Мама, давай я вспомню все считалки и подсказки. Я всё знаю, я выучил: «Левая – ленивая, правая – привет!» Мам, вот левая – она не умеет писать, потому что она ленивая, лееевая. А вот правая – она и пишет, и ложку держит и пррриветы передает.

Мам, я у окна, в комнате Тарса. Посмотри! Видишь я тебе машу пррравой и кричу «Пррривет!»? Мам, я молодец? Всё правильно? Скорее появись и скажи, что я молодец и умница. Если не появишься, я больше не буду стараться, не буду думать, не буду ничего учить и читать не буду. Вообще. Понятно?

– Тарс! Если ты сейчас не поговоришь со мной, то я всё про тебя расскажу. Слышишь? Всё-превсё! Я столько про тебя знаю, что… Стоп! Есть наказание получше: теперь ты опять Тарас. Тарса придумал я, так что забираю его обратно. Понял?!

Да, это должно сработать, потому что Тарс ненавидит своё настоящее имя. Когда на его стуле появилась царапка ТАРС – я всегда пишу с ошибками, он вместо того, чтобы наорать, сказал, что теперь его зовут только так и попросил по-другому не называть. Я согласился, его друзья тоже. Мама и папа – нет, им новое имя не понравилось, поэтому для них всё осталось как раньше, но Тарс не обиделся – он на взрослых вообще внимания не обращает, ему всё равно как они его называют, только сильно морщится, когда дедушка Боря его Тараской зовёт. Но с ним Тарс не ругается, потому что Тарасом дедушкиного младшего брата звали, он умер, когда маленький был.

– Эй! Ты правда не слышишь? Тарс, ты уже не Тарс!

Нет, это бесполезно. Ему хорошо, он в своей норе и с ним три главные вещи: кровать, телефон, чай – родители говорят, что ему в жизни больше ничего не нужно. Чай, между прочим, прошлогодний, с вчерашнего завтрака.

С этой грязной кружки всё и началось: когда в неё опустился чайный пакетик, Тарс объявил, что Новый год будет праздновать не с нами, а с друзьями. Стало тихо как будто кто-то выключил звук. До этого родители болтали без остановки: спорили во сколько лучше садиться за стол – в десять или в одиннадцать, потом немного пошумели про утиный соус: кислый или сладкий? Ещё мама всё время смотрела на часы и напоминала про то, что надо успеть поздравить деда Мишу и бабушку Асю – у них в три часа такси в аэропорт. То есть они говорили-говорили, и вдруг раз – и тихо! Папа даже нож отложил: ну кто будет намазывать паштет особый, когда такие новости?

Звук включился, когда Тарс попросил деньги – ну, которые ему должны были подарить на Новый год и день рождения. Когда он сказал, что не видит принципиальной разницы, во сколько дарить подарки – сейчас или ночью, папа сразу пришёл в себя и предложил потерпеть ещё денёк, а первого января, то есть когда Тарсу исполнится восемнадцать, он разрешает делать, всё что захочется, в том числе зарабатывать деньги – и утром, и днём, и вечером. В конце папа сказал: «У меня всё» и начал делать новый бутерброд, хотя рядом с ним лежал недонамазанный старый.

До утра Тарс терпеть не захотел. Он с грохотом встал со стула, взял печенье, горячую кружку и пошёл в свою комнату. Конечно, хлопнул дверью – она и так еле держится, но он всё хлопает и хлопает. Как будто не понимает, что ему же будет хуже, когда она отвалится – тогда все увидят, чем он занимается. Хотя ничего особенного он не делает, просто лежит с телефоном. Все это знают, но он всё равно прячется, как будто охраняет суперважный секрет – даже стул на проходе ставит, а иногда загораживается стеллажом.

Прячется, но почему-то дверь не жалеет. Вот я наоборот, всё берегу, охраняю, у меня всё куда-нибудь спрятано – в коробку, ящик, карман. Я люблю вещи: старые, новые, большие, маленькие – любые, и сильно расстраиваюсь, если что-то пропадет или сломается – за это Тарс называет меня трешеприёмником. Я не обижаюсь…

– Тарс, надо что-то делать. Тарс! Смотри, я сейчас заберу твою чашку! Слышишь? Заберу и унесу к себе. Навсегда. И ты никогда не сможешь пить свой любимый чай. Ясно? Никогда! Смотри, я взял.

Так… А почему груша? На вчерашнем завтраке был пакетик с синими ягодами– я помню. А, точно! Он же вышел. Я ещё удивился – зачем? Обычно, если он разозлится, то из комнаты не выходит – на каникулах может и два дня просто так лежать. Понятно. Получатся, за новым чаем пошёл. Лучше бы не выходил – всё равно опять поругался. Я всё из своей комнаты слышал.

Мамин голос зачем-то притворился медленным и ласковым – такой у логопеда Марины Владимировны, когда мы карточки разбираем. Не мама, а какая-то лиса пропела: «Тарас, хорошо. Да, ты уже взрослый. Мы тебе доверяем. Мы и отпустим, и подарки раньше подарим, только напиши адрес квартиры и список друзей, чтобы всем было спокойно». Но Тарс сказал, что ничего писать не будет и снова ушёл к себе. А потом хлопнула дверь, но только не его, а входная.

Его начали искать сразу: ещё был слышен бег по лестнице, а поиски уже начались. Мама Ильи ничего не знала: «…Понятия не имею… Илюша дома, и нет, никуда не собирается. Он отдыхает, ему надо выспаться, он будет катать гостей на снегоходе. Представляете, всю новогоднюю ночь!» На этом месте громкая связь замолчала, поэтому конец разговора мы с папой не услышали. Наверное, нас пригласили в гости, потому что мама сказала: «Нет, спасибо, мы как-нибудь по Тихоньке», а когда телефон выключился, она пробурчала: «Экстремалы ненормальные».

Вообще-то она никогда не обзывается, но когда слышит слово «Илья», почти всегда становится сердитой. Скорее всего это из-за зорба. Это такой огромный прозрачный шар для катания: залезаешь внутрь и куда-нибудь катишься – примерно, как хомяк в колесе, только он на месте крутится, а зоб вперёд едет. Наверное, внутри интересно, особенно тем, кто кувыркаться любит. Но мне бы, скорее всего, не понравилось: меня даже в лифте укачивает, а там трясёт так, что даже представить не могу, каким бы я из него вылез.

Но может, это он зрителям страшным кажется, а внутри всё наоборот – все кто из него вылезали, говорили: «Супер!». Хотя, я так тоже сказал, когда из Летящего Дракона вышел, просто на «Пап, слушай, я испугался ужасно. Там щёки чуть не оторвало. Не будем на нём больше кататься. Пойдём лучше как обычно на автодром» не было сил.

Но вдруг там и правда – супер? Пока сам не попробуешь, не поймёшь как на самом деле, а я не катался – зорб разрешили только старшим, остальным воздушных змеев раздали. Но ветра тогда вообще не было, мы их потаскали за собой как машинки на верёвке и бросили.

Это было осенью, на дне рождения Ильи. Вот там мама в первый раз ругаться начала. Всех гостей посадили в маленький автобус и повезли куда-то далеко-далеко – на природу, потому что в городе зорб точно сразу где-нибудь застрянет. Для него самое лучшее место – большая поляна с горкой, на ровном месте он будет качаться туда-сюда и никуда не покатится. Только горка должна быть не очень высокая – наша гора Волчиха не подойдёт. Средняя – тоже, потому что получится как тогда: зорб будет прыгать как бешеный, закатится в лес, и все сначала испугаются, а потом поругаются…

Так… А что было после ненормальных экстремалов? А, мама продолжила звонить дальше. Она спросила: «Саш, как у меня Вику зовут? Напомни, я забыла. Как её фамилия? В контактах почему-то нет, но я точно помню, что сохраняла».

Я сказал, что Вику в её телефоне зовут 12 Марта.

Мама сначала не поверила, наверное, забыла, что случилось в тот день. Но я помню: тогда Тарс пропал – в школе был, у репетитора тоже, а домой не вернулся. Его ждали-ругали-ждали-ругали, а он всё не возвращался и только ночью, когда папа уже собрался в полицию, Тарс вдруг позвонил с чужого телефона и сказал, что ночует в гостях. Потом выяснилось, что это был номер Вики, но больше с него никто никогда не звонил, поэтому в маминых контактах он так и остался двенадцатым мартом – ничего другого мама тогда не придумала. Тарс же ей тогда не сказал: «Мам, я звонил с телефона Вики. Мы дружим. Сохрани его, пожалуйста и, если что, звони ей».

На 12 Марта мама нажала очень осторожно, как будто чего-то боялась, но ничего ужасного не случилось. Сонная Вика ответила «Без понятия», Настя тоже ничего не знала, Никита не отвечал. Мама расстроилась ещё больше и уже решила звонить классной, но вдруг передумала. Она легла на диван, завернулась в плед и отвернулась. «Вот что теперь делать? Что делать?», – спрашивала она подушку.

«Заняться уткой!» – придумал папа. По дороге на кухню он сказал: «Имей в виду, домой я его не пущу. Достало это всё. Пусть катится, куда хочет». Скорее всего мама это не слышала, потому что она бы сразу встала и крикнула, что все проблемы из-за того, что он перегибает. Обычно она так говорит.

Пока папа натирал утку порошком из разноцветных перцев – делал это он сильно-сильно, так дедушка Боря носки стирает – я представил, как он со всей силы ударил по огромному голубому зорбу. Папин удар такой сильный, что шар взлетает и долго не возвращается обратно. Наконец он шлёпается на землю, но не катится по тропинке, а снова летит в небо. Потом он приземляется, но никак не может успокоиться: всё прыгает вверх-вниз, как будто наверху огромная невидимая рука играет им в баскетбол.

Зорб не пустой, внутри – Тарс. Он машет руками, кувыркается, кричит, отмахивается – то ли от птиц, то ли от облаков. Вдруг одно облако превращается в белый зорб – в нём Вика. Ей совсем не страшно, она не пищит и не плачет, молча смотрит через плёнку. Викин шар летит навстречу Тарсовому, они сейчас врежутся, но она почему-то ужасно спокойная: когда зорбы столкнулись, она даже не моргнула! После аварии шары разлетаются в разные стороны: белый исчезает в небе, а голубой ныряет в мутное горячее озеро. Шлёп! Шшшш! Ааааа!

Вообще-то это упала утка. Папа хотел опустить её медленно, но не удержал. Вода в кастрюле уже кипела, поэтому получился маленький взрыв и на меня полетели жирные горячие капли. Папа заорал «О чём ты думаешь? Не видишь ничего, что ли? Отойди!»

Я признался, что думал о зорбе. Папа сказал, что никакого зорба давно нет: зоб и остальные потроха дядя Женя вытащил ещё на охоте. «Птица внутри чистая, но перед запеканием её следует подварить и натереть специями. Это нужно, чтобы избавиться от запаха рыбы, так всегда с дичью поступают», – объяснил папа. Я сказал «ясно», хотя мне было не очень понятно, как из этой маленькой худой утки можно вытащить огромный зорб, но потом я догадался, что у уток свои зорбы, наверное, они лопают и сдуваются, когда в них попадет пуля.

Потом я хотел рассмотреть прозрачный пакет, в который была завёрнута утка – вдруг это то, о чём я думал, но на кухню зашла мама и сказала, что пора идти в гости и отправила всех одеваться. Папа сказал, что никуда не пойдёт, потому что ему и так тошно и вообще он уткой занят. Мама сказала: «Это займёт полчаса. Поздравим и уйдём. Всем некогда, им тем более. Нет, как хочешь, можешь и не идти, но они могут обидеться». Папа ответил: «Не думаю».

Он был прав, ничего интересного у них не было. Ни ёлки, ни угощения. Но это – ладно. Обидней всего было то, что они не подарили подарки. Мы им подарили, а они нам – нет. Они нас вообще не замечали, как будто мы были невидимками. Дети-баба разговаривали только друг с другом и то только про какие-то лекарства, которые утром точно были в чемодане, а потом куда-то пропали.

Сначала мама искала таблетки вместе с ними, но потом она решила, что лучше их купить заново и побежала в аптеку на остановке. А я сел в кресло и стал смотреть выключенный телевизор. Это такая игра. Иногда я в неё играю. Там нужно смотреть на чёрный экран так, чтобы в глаза не попадала маленькая красная лампочка. Если правильно прищурится, то она застревает в ресницах.

Когда мы шли обратно, я спросил про подарки. Мама сказала, что не будет отвечать на вопрос, пока я не перестану называть дедушку Мишу и бабушку Асю «дети-баба» – я же уже не маленький! Я пообещал, что больше не буду, но всё равно несколько раз получалось как обычно, потому что дети-баба намного удобней. Тогда мы договорились, что я хотя бы буду стараться говорить ДЕД И БАБА.

Когда я чётко проговорил все Д и Б, мама объяснила, что мы остались без подарков из-за того, что до Нового года ещё несколько часов, но как только он наступит, то все подарки найдут своих хозяев. Но я в это не сильно поверил, потому что было понятно, что скорее всего потерялись не таблетки, а подарки. Просто дети-бабе было стыдно в этом признаться и тогда они придумали историю про лекарства и специально притворялись, что ищут их, а на самом деле они не могли вспомнить, куда положили подарки.

Новый год был ужасно скучным. Телевизор гудел, родители молчали, я изучал подарки: папа подарил шпионский набор, мама – сундук фокусника. Когда стало понятно, что ничего интересного не будет, я решил, что пора спать. Мама давно говорила ложиться, но я не уходил, потому что не мог поверить, что встречать Новый год – это значит есть невкусную утку и слушать глупые песни.

Только я встал, как в коридоре что-то загремело. Я подумал, что это заказной Дед Мороз и немного испугался, потому что новые стихотворения про зиму я не учил, а старые рассказывать не хотел, но в комнату вошёл не артист с мешком, а Тарс. Он был промокший и какой-то вонючий. Но может, запах был и не его, а камышами, карасями и усами дяди Жени пахла утка. Не знаю – я сонный был, только помню, что папа посмотрел на часы и грустно сказал: «Ну, с днём рождения!» …

– Тарс! Что нам делать? Таааарс!

Не может быть! Он зашевелился! Тарс вынимает наушники и наконец-то поворачивается ко мне. Но радоваться нечему: сейчас я услышу тоже самое, что слышал, днём и вечером: в городе пробки, телефоны сели, а я – дебил, если это не понимаю. Или нет, он скажет, что я тупой, потому что прожил девять лет и до сих пор не заметил, что в новогодние праздники всегда и везде очереди и любому дураку ясно, что родители сейчас в какой-то из них. Тарс, я не тупой, мне всё понятно, но только зачем родителям магазин? Твой торт мы купили вчера, еды – полный холодильник. Что им ещё нужно? Если сейчас они в очереди, то это самая длинная очередь на свете.

А, кажется, я её знаю! Это же башня из энциклопедии! Страница шестнадцать, тема «Сколько нас?» Там про то, что если все люди возьмутся за руки, то хоровод будет таким длинным, что обмотает Землю несколько раз. Но чтобы не толкаться и не наматываться, лучше залезть друг на друга – в небе же потолка нет, в космосе места навалом. Если все так сделают, то башня дотянется почти до Солнца! Конечно, тем, кто наверху эта придумка не сильно понравится, потому что там жарит так, что долго не постоишь. Захочешь спрыгнуть, а некуда – на тебе же ещё кто-то стоит. Если мама и папа до сих пор не вернулись, то они как раз там, где самое пекло, где жарит щёки, обжигает нос, а в глаза летит горячий пепел. Я знаю: однажды зачем-то в потухший костёр дунул. Папа крикнул: «Ты куда в самое пекло лезешь?»

За папу я не беспокоюсь, ему жара не страшна – он же из Анапы, а там солнце везде: дома, на пляже, в море, на улице, в небе. И на всех плакатах написано: «Анапа – самое яркое солнце России». Я эти огромные буквы навсегда запомнил и везде их узнаю. В прошлом году дедушка Боря не разрешал идти дальше, пока их не прочитаю. Он перестал кричать только когда какая-то тётенька достала телефон и начала снимать – тогда деда сам всё прочитал, и мы домой быстро пошли. Но может она и не нас снимала, а плакат – вдруг он ей понравился?

Всю дорогу дедушка ругался и называл меня нерусским. Я подумал, что это из-за того, что я не узнал слово Россия, но он сказал, что Россия тут совершенно не причём, нечего её трогать и если бы в Германии кто-нибудь в восемь лет не умел читать, то ему тоже обязательно бы сказали, что он – ненемец. Только вместо ненемца у дедушки получился неменец, он попробовал исправиться, но слово всё равно не выговаривалось. У меня так всегда с коворой: никогда сразу корова не получается. Только когда карточку разберём. Но у дедушки Бори не было карточки ненемца, поэтому слово осталось без отработки. Он махнул рукой и сказал: «Всё! Закрыли!», это значило, что разговаривать он больше не хочет и всем рядом лучше замолчать…

Ого! Тарс не сказал ни слова ни про пробки, ни про очереди. Просто попросил не орать. Ладно. Больше не буду. Только найди маму и папу. Я всё сделаю, проси, что хочешь, но найди их. Видишь, я больше не кричу? Всё. Замолчал.

Тарс сначала показывает кулак, но потом из него вылезает большой палец и кулак превращается в лайк – Тарсу понравилось, что я наконец-то замолчал. Он говорит, что в холодильнике торт, он разрешает его съесть. «А, нет, я тоже буду», – ура, он встал с кровати, и мы вместе идём на кухню. Я без него всё равно бы не стал. Я люблю есть, когда кто-то рядом, даже, если это Тарс.

Режем торт, но есть не хочется. Это странно, потому что когда мы его покупали, я его очень хотел, а сейчас даже смотреть противно. Это странно, потому что последний раз я ел на Новый год, значит должен быть голодным – пропустил завтрак, обед и ужин, но может их вообще не было. Да, точно не было – в раковине вся посуда с праздника, другой нет. Но почему они ничего не ели? Куда они так спешили? Когда они ушли? Почему мы ничего не заметили? Мама, что с тобой случилось? На кухне куча грязной посуды. Так же нельзя! Мы не в свинарнике! Возвращайся!

Когда я проснулся, было тихо-тихо. Чтобы не испугать тишину я решил не умываться и сразу включил приставку. Без звука, конечно – чтобы поиграть подольше. Я прошел аж три уровня, но мама так и не зашла. Обычно она конец первого чувствует, я даже иногда доиграть не успеваю, как она вдруг заходит и говорит, что мои сто минут закончились. А сегодня пожалуйста – никто ничего не замечает, играй, сколько хочешь!

Я сразу почувствовал, что случилось что-то плохое. Это плохое крутилось в животе и кололо в бок – играть было совершенно невозможно, поэтому я решил, что лучше про это рассказать маме, но жаловаться было некому, потому что в спальне никого не оказалось. Из-за открытого окна в комнате было неприятно холодно. Мама холод не любит, она всё время мёрзнет, даже летом спит в тёплых носках. Тогда кто открыл окно? Я выглянул вниз. Следов на снегу нет, значит, из окна никто не прыгал. Да мама бы и не стала. Папа, может быть и спрыгнул, Тарс – без вопросов, он уже перелезал через балкон, когда его заперли, а мама – нет, никогда. Она бы и с первого этажа не прыгнула, а мы на втором.

Я закрыл окно, открыл шкаф – пусто, заглянул за занавески, поднял коврик – никого. Мне стало ужасно страшно, я вдруг задрожал: быстро-быстро, как заводной заяц. Когда трясучка закончилась, я пошёл к Тарсу. Он спал – как обычно в наушниках. Я не стал его будить. Просто сел рядом и начал ждать. Ничего не менялось, Тарс не просыпался, я сходил за телефоном. Папа не отвечал, мамы вообще в сети не было. Когда за окном стало фиолетово, я вспомнил про волшебную палочку.

Я придумал кучу заклинаний – склáдных и несклáдных, но они не помогли. Никто не появился. В сундуке фокусника кроме палочки было несколько верёвок, складывающийся стакан, какая-то прозрачная сумка с красной рыбой и блестящая чёрная шляпа – я попробовал махать палочкой в ней, но и она не помогла: родители не вернулись. Я стал листать инструкцию, чтобы найти фокус, который возвращает людей обратно, но на картинках были платки, коробки, кольца. Больше всего было рисунков про сумку с рыбой: оказалось, что неё незаметно помещается три футбольных мяча! А так и не скажешь – на вид просто пакет какой-то. Остальные фокусы были описаны словами, может, секрет возвращения прятался там, но буквы были очень мелкими и складывались совсем непонятно, я тогда впервые пожалел, что плохо читаю.

Но всё-таки кое-что я наколдовал: Тарс проснулся. Сначала ему было всё равно, он на самом деле ничему не удивился, как будто мама и папа пропадают каждый день. Но когда я начал кричать и плакать, он лишь бы я замолчал, придумал историю про пробки. Это сейчас он нормальный – спокойно выковыривает из торта фрукты, не обзывается, а тогда даже ногой отпихнул.

Торт почему-то низкий, бледный и какой-то грустный. В магазине он был толстым и высоким. Тарс говорит, что это из-за крутящейся подставки и особенного света, которые специально придуманы, чтобы приманивать лохов. У него все дураки, дебилы и ещё лохи. Лох – это такой маленький человек, как гном. Да, они очень похожи, только гномы богатые, а лохи бедные. Ещё они дёргают головой, всё время спотыкаются и у них лохматые уши – маленькие, с жёлтой шерстью. Я это точно знаю, не помню откуда, но лохов я ни с кем не обсуждаю, потому что мама сказала, что это плохое слово и попросила его никогда не говорить.

Торт не тот не из-за подставки. Просто вчера был отличный день, а сегодня ужасный. Если бы торт достали вчера, то он был бы другим, а сегодня всё плохое, значит, и он тоже. Хотя, если подумать, то вчера тоже ничего хорошего не было: Тарс ушёл, родители обиделись, дети-баба подарки не подарили, таблетки пропали, утка не получилась. Но всё равно вчера лучше, чем сегодня. Вчера все на месте были.

Тарс берёт свою чашку, меняет засохший пакетик на новый – фу, она же грязная! Чайник кипит. Нет! Тарс, стоп! Подожди, не наливай воду в эту ужасную чашку. Она грязная и несчастливая. Сейчас у тебя будет новая. Как же я забыл про подарок?! Если бы ты вёл себя нормально, то давным-давно бы его получил. А может, уже поздно дарить? Вдруг уже наступило второе января и твой день рождения закончился?

Нет, не поздно. Тарс говорит, что сейчас десять часов и он готов принимать подарки ещё целых два часа, но я могу не волноваться – и завтра, и послезавтра тоже можно. Подожди, я сейчас.

– С днём рождения!

Тарс крутит коробку, но ничего не понимает – на ней ничего не написано, только чёрный фон и жёлтые вспышки. Тарс спрашивает, долго ли я копил. Молчу. Не говорить же ему, что я ничего не покупал, а просто взял в своём любимом месте – на ступеньках возле двери дворника, туда часто приносят то, что жалко выбросить. У меня оттуда много хороших вещей.

Когда я увидел, что внутри, то сразу понял, что подарю это Тарсу. Лучше подарка не придумать: Тарс любит чай, а своей чашки у него нет, пьёт из разных. Коробок было несколько, я проверил каждую: две оказались пустыми. Чашки были двух цветов: на белых было написано ТыМойБрат и нарисовано красное сердце с золотой цепью, а на синих – большая кошачья голова и надпись ТыМойКот. Брата я взял сразу. Кота сначала тоже, но он не помещался в рюкзак, поэтому я запихнул его без коробки – на всякий случай, вдруг пригодится. Вообще коты мне не сильно нравятся, вот собаку взял бы не думая, поместится или не поместится, нужно или нужно.

Тарс открывает коробку, достаёт подарок, рассматривает, улыбается и говорит: «Смело». Я не понимаю почему. Что такого смелого в том, чтобы подарить брату чашку? Может, ему сердце не понравилось? Мне оно тоже не очень. Но всё остальное нормально – он же правда мой брат, а я его!

– Растёшь. Борзеешь. Я в твоём возрасте скромнее был. Ладно, проехали. Будешь?, – Тарс показывает на торт, но я его совсем не хочу. Маму и папу хочу, а торт – нет. Тарс ищет длинный нож, но его нигде нет. Есть короткий, но им неудобно резать.

Нашли. Нож в раковине, только ужасно грязный – в нитках мяса и жирном желе. Ну да, им же вчера утку резали. Тарс морщится, оттирает нож салфеткой и спрашивает, во сколько я обнаружил, что родителей нет.

Если я скажу, что не понимаю время, он разозлится и перестанет разговаривать. Что же ему сказать? Конечно, я знаю, что есть длинная стрелка, и есть короткая, одна отвечает за часы, другая за минуты, но всё время путаю, где какая. Но я могу нарисовать их на круге, потому что помню, где какая была.

Тарс подвигает торт ко мне – ну да, он круглый как часы, и фрукты все съедены, сверху только крем – и говорит: «Пока не разрезали давай прямо здесь. Можно пальцем». Так… Ладно, попробую. Пальцем я много чего могу: цветок, снег, гусеницу, даже цыплёнка, но это всё на бумаге – на креме не рисовал никогда.

Получилось!

Тарс думает. «Короче, в их комнате ты был в тринадцать двадцать пять или в семнадцать ноль пять. Давай, ещё что-нибудь вспоминай. Включай мозги!» – говорит он.

Облизываю палец, думаю.

Крем вкусный.

Облизываю. Думаю.

Есть! В голове звенит звонок. Да, точно! Когда я закрывал окно, загудел овощной. Тарс говорит, что этого не может быть, потому что он открывается в семь утра – в это время мы обычно выходим из подъезда, а если я правильно запомнил часы, то в спальне я был после обеда или ближе к вечеру.

Да, он прав. Овощной звенит только утром. Папа ещё всегда кричит «Санжар! Всё нормально? Финики на пульте?» Ну, или не финики, а петрушка, виноград, картошка или помидоры – он каждый день слово меняет. Санжар в ответ смеётся «Напульти, Алик, напульти!» и сразу выключает сигнализацию. Папа вообще-то Олег, но Санжар его всегда Аликом называет – ему так больше нравится.

Тарс крутит торт и спрашивает, может, я на стрелки верх ногами смотрел? «Вот так? Ну вспомни! Вот так было? Тогда всё правильно – это без пяти семь». У Тарса всё складывается, но я поворачиваю торт обратно.

– Нет, было вот так.

Тарс злится, говорит, что такого не может быть. Санжар никогда не открывается ни в час, ни в пять, а только в семь. Ровно в семь. Каждое утро. По-другому не бывает. Тарс кричит, что моя перевёрнутая башка что-то путает. А если не путает, то она запомнила часы верх ногами или их отражение в зеркале. Мы идём в спальню, смотрим в зеркало, крутим его и так, и так – с него аж блестящие шишки свалились, но часы в него никак не помещаются. Тарс поднимает упавшую гирлянду и вешает её на угол зеркала.

– Идиот!

Делаю вид, что не слышу. Мне так плохо, что никакие обзывалки не работают. Ой, кажется, это не мне. Тарс берётся за голову: «Какой же я идиот! Да, он открылся после обеда. Первого января в семь утра не будет ни одного покупателя. Все спят. Так что Санжар пришёл или в час, или в пять. А это значит, что после обеда дома их уже не было».

Я ничего не понимаю. Мне плохо, меня тошнит, хотя я всего лишь облизнул крем. Я хочу спать, но заснуть не получается. В голове сложные вопросы. Куда пропали мама и папа? Почему дарить чашку смело? Как нам жить теперь? Что делать?

2

Ого! Почему я здесь? Я спал на кровати Тарса?! Он разрешил?! Что?! Раньше он меня сюда никогда не пускал. Мне же дальше стеллажа нельзя. Здесь я только один раз сидел – когда мы сюда переехали. В старой квартире у нас общая комната была, но я тогда маленький был, поэтому как мы там жили не помню. А эту квартиру я с первого дня помню. Тогда здесь ничего не было, только какое-то странное радио на стене и эта кровать. Наверное, на ней спали дети старых хозяев – у взрослых двухэтажных кроватей не бывает. Папа хотел её разобрать и выбросить вместе с радио, но Тарс не разрешил: сказал, что всю жизнь о такой мечтал и в восторге от наклеек. Он соврал, а папа поверил. Кровать ему понравилась не из-за наклеек с бабочками. Просто он сразу понял, что на втором этаже поместятся все его коробки с кроссовками, у него их, наверное, штук десять. Сейчас посчитаю.

Восемь. Почти угадал.

Теперь понятно, почему мне снилось, что я строю стенку из огромных кирпичей: на самом деле это были эти дурацкие коробки. Наверное, я их так сильно пинал, что они обиделись и решили присниться. Всю ночь я ставил их друг на друга, но стенка никак не получалась – кирпичи всё время падали, а я их поднимал и пытался поставить обратно. Но может, обувные коробки здесь совсем ни при чём. Вдруг не Тарс меня сюда засунул, а я сам забрался? Надо его будить и спрашивать, потому что я вообще ничего не помню.

А, да! Торт! Стрелки! Я нарисовал стрелки, а Тарс посчитал, во сколько пропали… Всё, теперь вспомнил, что мамы и папы вчера не было. Целый день прошёл без них. Но может это тоже сон – как про стенку из кирпичей-коробок, только намного страшнее. Вот сейчас я перевернусь, и он закончится. Я закрою глаза, а когда их открою, то увижу маму. Она, конечно, скажет: «Саш, а что ты тут делаешь? У тебя своя комната есть. Ну-ка слезай! Здесь всё в пыли. И как ты спал без одеяла? Давай, быстро! На складе не спят». Если она так скажет, то я сразу спрыгну, не буду притворяться, как будто ничего не слышу. Когда я спущусь Тарс, скорее всего, начнёт пересчитывать свои коробки. Но мне они сто лет не нужны – у меня своих хороших вещей полно.

Но может, мама меня не заметит, а сразу начнёт ругать Тарса: «Тарас, отнеси постель в стирку, на одеяло страшно смотреть. Такое впечатление, что ты разводил на нём костёр. А под подушкой что? Ты коллекционируешь грязные носки? Интересное хобби». Или нет. Пусть мама пока спит, а папе можно кричать из коридора: «Балбесы, где мои тапки?»

Но нет. Никто не заходит. Никто не кричит.

Звонок? Ура! Это они! Тарс! Просыпайся – ты что? Не слышишь? Тарсик, быстрее! Твой телефон звонит. Ну? Ну! Молодец!

Нет, это не мама, и не папа, а Илья или Никита. Пока не понял.

«– – – Ага. Типа того – – – Да в общем нормально. Считай, что отпраздновал – – – Не, всё нормально, просто сонный – – – Ага. Прикинь, мелкий мне кружку «Ты мой раб» подарил – – – Да, блин, раб! – – – Согласен. Пока это самое смешное. Остальное не очень – – – Ну, такое… – – – Причём здесь это? Нет. С ней всё. Ты же знаешь – – – Не, мимо. Не угадал – – – Тоже нет. Короче, мои пропали – – – Кто, кто? Родители. Вчера проснулись, а их нет. Походу после обеда ушли – – – Ну да, может и уехали. Вопрос куда – – – Без понятия – – – Да, Новый год вместе. Поели и спать. Я же в одиннадцать от тебя уехал. Ты что не помнишь? – – – Чтооо?! – – – Илюха, да ладно! – – – И рука, и нога?! – – – Не, не видел. Сейчас посмотрю – – – А куда ты выложил? Не, лучше посмотрим вместе. К тебе же пускают?»

Да, это Илья. Слезаю. Попадаю ногой Тарсу в ухо. То, которое не занято телефоном. Но он ничего не замечает: продолжает болтать. Тарс волнуется, удивляется, смеётся. Он совсем забыл про родителей, теперь главный Илья. Но я и сам ему могу про всё рассказать. Зачем терять время на разговоры, если можно посмотреть его видео? Я их всегда сморю, поэтому всё знаю. Илья не прячется как Тарс, у него всё открыто и столько новостей, что иногда он несколько штук за день выкладывает. Вот вчера со снегоходом было аж три.

Не знаю, почему мама Ильи сказала, что он спит. Может, не заметила, как он ушёл? Сначала Илья катал Настю. Потом приехал Тарс и они стали кататься по очереди. Тарс был в лесу и в поле, потом он куда-то пропал и осталась только Настя. Она снимала то спину Ильи, то свою шапку – всё ужасно дёргалось, а когда снегоход вылетел на пруд, на экране её открытый рот орал: «Соточку, сооооточкууу давай!» Потом ничего. Конец.

– Я скоро. Жди.

Так. Понятно, Илья в больнице и Тарс собрался к нему. Он обещает скоро вернуться и просит, чтобы я не орал как сумасшедший. Мне просто надо тихо сидеть дома и никуда не уходить, чтобы не прозевать родителей. Если они появятся, нужно обязательно позвонить или отправить сообщение из двух букв: ОК. Больше ничего писать не надо, потому что мой бред никто разбирать не будет.

ОК – это нормально, всё хорошо, да или договорились, но сейчас кажется, что О – это Олег, а К – Кира. Мама и папа… Тарс ты с ума сошёл? Я тебя никуда не отпущу. Ты пропадёшь как только закроется дверь. Где тебя искать? Где?! Значит так: или я иду с тобой, или мы ждём родителей вместе.

Тарс не слушает. Выбирает коробку. Открыл одну, вторую. Ну и человек! Тут такое, а он думает, во что нарядиться.

– Тарс! Не уходи!

Как будто не слышит. Хорошо. Я знаю, что делать. Просто спрячу ключ от двери. Вот так. Посмотрим, что теперь скажешь. Тарс застёгивается. Тарс, а шапка? Вообще-то давно зима! Уходишь без шапки? Ну что ж… Твоё дело. Да, Тарс. Дверь закрыта. Да, я – придурок, но ключ не отдам. Да! Я – чучело. Всё равно не отдам. Кто ещё? Паранормальный? Не знаю, кто это. Это я?! Хорошо! Я буду кем хочешь. И что теперь? Что ты со мной сделаешь? Что? Пнешь ногой как вчера? Ну, давай. Только тогда где ключ ты точно никогда не узнаешь.

У Тарса страшные глаза. Он сжался – прямо как кот, может, даже сейчас прыгнет. У котов самое опасное – когти. Прыгнет – останешься без глаз, поэтому лучше зажмуриться. Кричать не надо, коты крика не боятся, они и сами хорошо орут. Тарс, делай, что хочешь, но я тебя никуда не отпущу. Один я не останусь. Я больше никогда не останусь один. Слышишь? Никогда.

Тарс, ты дурак? Тебе смешно? Я не сказал ничего смешного. Тарс продолжает хохотать. Он идёт на кухню, возвращается с новой чашкой, стучит пальцем по цепи: «Да, ты выиграл. Я твой раб. Сдаюсь, только выпусти меня. Эй, хозяин, приказывай! Сделаю, что скажешь».

Ой. На чашке Раб, а не Брат, но когда я её выбирал, то это не заметил. Не знаю, почему так получается. Просто тогда буквы по-другому сложились. Папа называет это дуболексия, а меня дуболексиком. Не всегда, только когда делаю уроки. Когда он так обзывается, мама расстраивается и говорит как Марина Владимировна: «Дислексия не приговор, а особенность, просто надо много заниматься». Я много занимаюсь, очень много, мне кажется, я родился и сразу начал заниматься, но всё равно иногда получается вот такая ерунда.

Если бы я прочитал правильно, то никогда бы эту чашку не взял. Я не хочу, чтобы Тарс был моим рабом. Ни моим, ни чьим. Я знаю, кто такие рабы. Это древние уральские рабочие. Их покупали, продавали, меняли, били, обманывали, плохо кормили, ещё им не всегда платили деньги. А некоторых, которые решили не быть рабами, даже убили. Как уток – из ружья. В Ревде все про это знают. У нас про них памятник есть. И улица Возмутителей.

Тарс, выброси эту чашку! Ты не раб. Ты человек. Прости, я не хотел. Вот ключ. Только не уходи.

Тарс берёт ключ и снимает с вешалки две куртки. Ура! Мы пойдём вместе. Тарсик, спасибо. Подожди, я быстро – пижаму переодену и пойдём. Но Тарс говорит, что на это времени нет, сразу после завтрака у Ильи перевязка, потом к нему придут родители, поэтому нам надо успеть до десяти. Ладно. Пойду в пижаме. Ну хоть носки можно? Хорошо, я понял. Не кричи.

Спрашиваю, а вдруг они вернутся, а нас нет? Наверное, нужно написать записку про то, что мы в больнице. Нет, про больницу не надо. Ещё подумают, что с нами что-то случилось и испугаются. Лучше, написать, что мы гуляем. Но Тарс говорит, что ничего писать не будет. До больницы две остановки, значит вернёмся быстро. Спрашивает, есть ли у меня деньги.

Да, мелочь в старом пенале. Тарс бьёт ногой по тумбочке. Ну да, понятно, у него вообще ничего – папа поздравил с днём рождения словами, без подарка. Наверное, решил, что деньги подарит утром, когда вернётся хорошее настроение. Он же не знал, что так получится. Если бы знал, то сразу бы деньги подарил и тогда сейчас никто бы не злился.

Ищем конверт с цифрой 18 и лохматым волком в красной машине – я его у мамы вчера видел, но его нигде нет – наверное, забрали с собой. Тарс психует, говорит: «Значит, пойдём пешком. Быстро одевайся!» и кидает мне старые резиновые сапоги – вот странный, они вообще-то для дождя. Без носков быстро не получается, нога застревает посередине, почему-то не помещается – в прошлом году вроде всё нормально было.

– Тарс, подожди!

– Та…

Хлопнул дверью…

Хорошо, что больница рядом. Лучше, конечно, не бежать, а ехать на автобусе, но он всё равно никогда сразу не приезжает. Но мне и бегом нравится, только немножко стыдно. У Тарса пижама нормальная: штаны как от спортивной формы – никто не догадается, что он в них спит, а у меня по лягушкам сразу всё понятно. Ещё сапоги эти. Красные, с утёнком. Ладно. Мне всё равно. Главное, что мы вместе. Даже и хорошо, что не в автобусе – сейчас бы там на нас как на дураков смотрели. На меня бы точно.

Уже не холодно. Я помню: надо успеть до десяти. Наверное, не успеваем, потому что Тарс свернул с дороги и теперь мы бежим не по асфальту, а по жидкому снегу. В сапогах неудобно. Они скользят и иногда застревают – чуть не потерял прррравый. Тарс вообще весь в грязи – как у него так получается? Как будто специально в белых кроссовках пошёл. Ни о чём не думает. Но сейчас главное – короткий путь, а не чистая обувь.

Всё! Вот она. Мы сюда с мамой ходили – навещали Тарса, когда он отравился. Но он в больницу летом попал, а сейчас зима. Тогда всё было деревьями закрыто, а сейчас медвежонка в окне сразу видно. Так и сидит на подоконнике, никто его к себе не забрал. А может, кто-нибудь и захотел его домой взять, но родители не разрешили, потому что он больницей пахнет, и микробов внутри полно.

Не понял. Какая-то лестница. Мы с мамой в другую дверь заходили – там были зебры с градусниками и крокодил с перевязанным хвостом, а здесь темно и везде пустые коробки. Тарс снимает куртку и показывает, чтобы я сделал тоже самое, набирает Илью, но успевает сказать: «Ты где?» Ответа нет – экран чёрный. Тарс ругается, пинает пустую коробку и говорит: «Давай свой!»

– Ммм…

Кажется, нам придётся искать Илью наугад, потому что я свой телефон оставил дома. Да, Тарс, я дурак. Но и ты тоже. Надо не дебильные аниме сутками смотреть, а за зарядкой следить. Целая ночь была – неужели трудно шнур воткнуть? Надоело. До тебя ж никогда не дозвониться. То отключился, то разрядился. Сколько можно? Мы с матерью… Так! Папа, срочно вылези из моей головы! Как ты там оказался? Я хочу тебя живого, а не мысленного.

Ходим по этажам и коридорам, заглядываем в каждую палату, но нас никто не останавливает. Вот тётеньку только что сильно поругали и дальше не пустили, потому что до пяти часов в больницу нельзя. Да, мы с мамой всегда вечером приходили, утром никогда.

Нет, всё-таки что-то кричат. Тарс, это нам? Или не нам? Да, нам. Всё. Конец. Сейчас выгонят. Нет. Нас не прогоняют. Бабушка с тележкой орёт, чтобы мы шли к себе, потому что сейчас будет завтрак. Тарс поднимает руки, показывает ей два лайка и толкает меня в открытую дверь: «Отсюда никуда не уходи. Я быстро. Жди здесь и ешь здесь, а я у Илюхи что-нибудь перехвачу».

В палате четыре кровати и один мальчик. Он какой-то жёлтый и раздутый. На воздушный шарик похож. К его животу приклеена прозрачная трубка. Дедушка Боря сказал бы, что она держится на соплях – он так всегда про неаккуратные провода говорит. Ого! Он встаёт. Кажется, что с такой трубкой даже рукой пошевелить не получится, а он спокойно наклоняется и достаёт из тумбочки пачку шоколадных подушек.

В сапогах жарко. Почему я на них согласился? Всё-таки Тарс правильно делает, что думает в чём на улицу идти. А мне что кинули, в то и влез. Мог бы на минуту задержаться и переодеться в ботинки. Фу, из сапог воняет. Ой, с них грязь капает. Вот что делать? Надо спросить, про эти тапочки.

– Привет! Ты не знаешь, эти шлёпки можно взять? Мне ненадолго.

Шарик молчит. Жуёт. Чужое брать нельзя, но я же не забираю. Если зайдёт хозяин, сразу верну. Интересно, чья это кровать? Наверное, он старше меня: шлёпки огромные – нога проваливается вперёд. Они холодные и совсем не гнутся, но в них всё равно лучше, чем в горячих сапогах. Ноги красные, помятые, в каких-то полосках – никогда не носил сапоги без носков и больше не буду.

Почему Шарик молчит? Надо поговорить. Только о чём? Обычно тему придумывать не надо, как-то само получается. Я могу долго говорить, без остановки, меня всегда останавливают, почти никто не хочет слушать до конца. А сейчас слова пропали. Может, начать с самого главного: «У меня родители пропали. А у тебя?» Нет, что-то не то. Да и не похоже, что он что-то ответит. Вдруг ему из-за трубки запрещено разговаривать? Или он слишком правильный и когда ест молчит? Подожду, пока закончится пачка – уже скоро. Я бы тоже сейчас что-нибудь пожевал. В животе пусто. Когда мы ели? Вообще не помню.

О! Еда приехала! В дверях тележка. Сверху кусочки сыра, чайник и поднос с маслом и хлебом, внизу огромная кастрюля, на крышке – большие красные буквы ДБ. Если бы я так некрасиво написал, то Марина Владимировна сказала бы их переписать. Кастрюльному художнику повезло, что его кривули никто не проверил.

Бабушка, которая привезла эту тележку, кричит, чтобы готовили посуду. Шарик её как будто не слышит: спокойно смотрит в окно и хрустит – прямо как Трс в наушниках. Шоколадные подушки заканчиваются, но у него ещё пиратский ящик – там конфеты-монеты и браслет из леденцов-шипучек. У нас с Тарсом тоже такие ящики есть: заводским всем давали. У меня половина осталась, а Тарс свой сразу съел. Он вообще его в последний раз в жизни получил. Больше не будет. На заводе правило: подарки – от года до семнадцати включительно.

Если у нас с Шариком одинаковые ящики, то его родители с нашими работают. Надо спросить, в каком месте – медеплавильный большой. Нет, сначала пусть расскажет про посуду. Где её брать? Может, здесь шкаф какой-то специальный?

Бабушка сильно ругается, спрашивает неужели мне трудно оторвать зад и достать из тумбочки тарелку, ложку и чашку. Нет. Совсем не трудно. Отрываю. Достаю. Вот, держите. На тарелку шлёпается пупырчатая каша, она быстро ползёт по тарелке – я боюсь, что сейчас перельётся, но нет, прямо у края она останавливается. Оп! На тумбочку прыгнул бутерброд, а в стакан налился чай.

– Спасибо!

Какая вкуснятина! Ммм. Кашка, хлебушек, сыырррр! Как же давно я не ел. Последняя была утка? Нет, наверное, что-то ещё. Кажется, я что-то жевал, когда в приставку играл, а что не помню. А, крем облизывал. Да, крем. И всё. Ммм. Вкуснятина. Эх, попить чай не получится: в палату заходят врачи. Шарик захлопывает рот, пустую пачку бросает под кровать, а пиратский ящик успевает засунуть под подушку. Ну и скорость! Он что, тренировался?

Врачи ничего не заметили, потому что немножко застряли в дверях: не могут разобраться, кто будет входить первый. Ура, распутались: тётенька с тетрадкой пропустила высокого дяденьку вперёд. Он быстро подходит ко мне и командует ложиться. Хорошо. Пока я устраиваюсь, врач спрашивает, почему в палате такая духота. Тётенька кладёт свою тетрадку на мою тумбочку и идёт открывать форточку.

Вроде бы стало свежее, кашей больше нет пахнет, но врач всё равно злой. Он показывает на пустые кровати и спрашивает, где остальные и добавляет, что на его старом месте такого бардака не было. Тётенька обиженно отвечает, что она первый день после отпуска, сейчас всё выяснит, скорее всего, пациенты ещё не вернулись с праздников. Врач говорит, что нужно срочно возвращать: новый год уже вторые сутки, или через час все здесь, или пусть пишут отказ. Он задирает мою пижамную майку, сильно нажимает на живот, потом залезает под ребро – кажется, до самой спины. Ай! Больно!

Врач убирает руку и говорит: «Отлично, после обеда выписываем». Тётенька зевает, кивает и что-то записывает. Врач говорит, что прямо сейчас я могу позвонить маме и сказать, что я здоров. Тётенька что-то записывает, а он быстро уходит. Звонить?! Кому?! Маме?! Вы что не знаете, что её нет уже два дня? И папы тоже нет. Никого нет. Кому мне звонить? Эй, не уходите! Куда вы пошли? Отвечайте! Ааааааа! Ррррррр! Ааааааа!

Врач на мои мысленные вопли не обращает никакого внимания, он подходит к кровати Шарика, сдвигает брови, морщится, стряхивает шоколадные крошки, потом наклоняется над трубкой, рассматривает её с разных сторон. Я всё вижу, но ничего не слышу, хотя понятно, что сейчас он ругается. Конечно, он злой из-за конфет – здесь и без звука всё понятно. Наверное, он сильно кричит, потому что Шарик почти сдулся, но я не слышу ни слова – прямо как в старой ушанке, которая самая тёплая, для сильного мороза. А зачем сейчас ушанка? Из-за этого колючего снега? Да, из-за него, он больно кусает, забивает глаза, но быстро тает. Я сейчас захлебнусь этой грязной сладкой водой. Мама, откуда здесь снег?

Всё, ушанку сняли. Больше не глухой и никакого сладкого снега нет. Это чай и слёзы. Тётенька держит меня за руку и гладит по дёргающейся спине: «Пей, пей. Чего это ты так разрыдался? Не можешь позвонить маме? Телефон что ли потерял? Ничего, вон Гоша свой даст. В любом случае я бы сама ей позвонила, только позже, когда документы оформлю. Её номер в карточке есть, не волнуйся. Пей, пей. И вообще, может ты его не потерял, а просто оставил где-нибудь – в процедурной или в туалете. Вы ж без них не засыпаете, вечно с собой таскаете. А если потерял, то Дед Мороз тебе новый подарит. На Новый год не успел, значит, на Рождество принесёт. Не убивайся так».

Хорошо. Сейчас я допью чай, успокоюсь и всё вам расскажу. Вы должны нам помочь, вы хорошие. Главное – опять не зареветь. Хотя, нет. Они хорошие, но у них нет времени, чтобы нам помогать. Им надо идти дальше. Здесь много палат и везде больные дети, которые ждут этих врачей: высокого-серьёзного и добрую-сонную.

Ой! Тарс! Ура! Ты вернулся! Подожди, сейчас врачи уйдут, я встану с кровати, как-нибудь натяну сапоги, и мы побежим домой – там, наверное, папа и мама давно.

Вид у Тарса так себе. Он как будто только что из зорба вылез – какой-то испуганный и удивлённый. Врачи никак не уходят. Ну конечно, дверь загородила бабушка с тележкой. А, нет. Тележки уже нет. Бабушка одна, уже без еды. Она хватает Тарса за плечо и орёт: «Герман Владимирович, вот этот бес во все палаты заходит. Даже в реанимацию пробрался. Что-то ищет. Ничего не говорит. Люди жалуются. И грязь разносит. Затоптал мне всё. Смотрите, даже тут насвинячить успел. А на мне сейчас два отделения. Гадёныш».

Да, на полу грязная вода и шоколадные крошки, но Тарс тут совсем не при чём. Лужа моя, крошки – Шарика. Но врач не хочет разбираться, кто виноват. Он говорит: «Так. Разуваемся. Да. Да. Грязную обувь снимаем. Да. Прямо сейчас. Побыстрее. Молодец. А теперь – на уборку этажа. Надежда Васильевна, проконтролируйте».

Тележка кивает, снимает с моей подушки наволочку, переворачивает её как мешок и кричит: «Копыта свои поганые – сюда! Я сказала: быстро! У меня ещё пищеблок и кварцевание». Тарс послушно кидает кроссовки в наволочку, Тележка завязывает узел и уходит. Тарс, твои кроссовки унесли! Ты совсем что ли? Как мы домой пойдём?

Странно. Что с ним Илья сделал? Не может же быть такого, чтобы в больнице были зорбы и снегоходы. Здесь кататься и сходить с ума негде. А зачем он бегал по всей больнице? С ним точно что-то случилось. Нормальный Тарс никогда бы не стал слушаться какую-то бабушку. Никогда. С ним что-то случилось: он садится на пол, прикрывает уши и начинает раскачиваться.

Врач садится на корточки, щёлкает пальцами над его головой, потом сильно раздвигает глаз и спрашивает тётеньку: «Это его хлопушкой оглушило?» Тётенька отвечает: «Нет, того ночью в областную увезли, а этот, наверное, из новых. Утром троих оформили. Два тяжёлых».

Врач встаёт. Долго смотрит в окно, потом говорит: «Катя, Новый год – зло. Запомни! Это травмы, истерики, обжорство. Больше ничего. Ни-че-го. Пусто». Он вдруг подходит к Шарику и отнимает у него пиратский ящик. Шарик странный какой-то, совсем терпения нет. Не мог подождать, пока все уйдут?

Ящик летит в форточку. Оп! Три очка. Папе бы понравилось. Он бы сейчас радостно подпрыгнул и что-нибудь закричал. Я бы тоже. Мы всегда на матчах нашего «Темпа» прыгаем и орём. Папа меня даже на игру в Челябинск хотел взять, но мама не разрешила. Да, на баскетболе весело.

Врач, конечно, очень высокий, но не баскетболист – после суперброска он не кричит «Даааааа!», никого не обнимает, не скачет, а спокойно говорит: «Екатерина Викторовна, значит так. Здесь – контроль диеты. Жёсткий контроль. Там – матери сама позвони, пусть забирают. А этого друга – после обеда накатэ». Тётенька говорит, что ей всё понятно.

Накатэ звучит страшно, как будто с Тарсом будут делать что-то плохое. Это как двести пятнадцатая серия его любимого аниме. Тёмная школа, фонарики, глаза с пузырьками, капельки крови и лохматое чудовище с тремя руками. Да, кажется, его звали Накатэ. Или Макатэ? Не помню.

Врачи уходят. Шарик выглядывает в окно – ищет ящик. Тарс ещё раскачивается. Уже не сильно, но всё равно видно. Кошмар! Мама и папа давно вернулись и не понимают, где дети, а мы тут качаемся и на чужих кроватях лежим. Но теперь просто так отсюда не уйдёшь. Без чистых полов Тележка не выпустит. Значит, надо найти ведро, тряпку и швабру.

– Тарс, никуда не уходи. Я сейчас. Вот чай. Можешь допить.

В больнице как в школе: все вещи для уборки в туалете. О! На ведре опять красные Д и Б. Да, Тарсу тут нечего делать, потому что пол мокрый, а он без обуви. Не будет же он в носках по туалету ходить. Так что всё правильно. Я ведро наберу, а он полы вымоет. Потом сразу домой.

Ого! Какое оно тяжёлое! Только бы не поскользнуться и не упасть. Шлёпки огромные – почти лыжи. Когда на кровати сидишь, то вроде ничего, а ходить вообще не получается. А по воде так вообще ужас. Придумал! Это водные лыжи. Катер-ведро тянет меня вперёд, я сильно наклоняюсь, но пока держусь. Вообще-то я должен кричать «Йаааааа!» или «Йохуууууу!» как лыжники в Анапе – их слышно даже на берегу, но я на работе, а не на отдыхе, поэтому качусь молча.

Всё! Добрался. Тарс уже нормальный. Чай допил. Уговаривает Шарика дать ему телефон, чтобы позвонить Илье, тот не соглашается. Тарс кричит, Шарик прячется под одеяло. Ещё немного и Тарс сделает что-то плохое и тогда мы отсюда никогда не выберемся, даже если вымоем все коридоры, лестницы и даже крышу. Вот что ему сказать? Тарс, зачем ты пугаешь Шарика? А, он же не Шарик, а Гоша. Для чего тебе Илья, если ты у него был только что был? Мы уже скоро дома будем. Дома зарядишься и позвонишь.

Что?! Тарс, это правда? Ты не нашёл Илью? Ты столько ходил, но так и не встретился? Я успел снять сапоги, показать живот, поплакать, съесть кашу, хлеб, сыр и масло, набрать ведро… А ты? Где ты был? Что ты делал? В голове опять папин голос. Это не я, это папа кричит: «Где, я спрашиваю, ты был? И что ты – нам всем интересно – там делал?»

Обычно Тарс на эти вопросы не отвечает, но я – не папа, со мной он немножко дружит, поэтому признаётся, что обошёл всю больницу, но Илью не нашёл. Поэтому пока он будет мыть полы, я должен… «Короче, что хочешь делай, но зарядку найди».

Но где её искать? Понятно, что надо спрашивать. Но это же не как у себя дома ходить по комнатам и ныть «кто-нибудь мою зарядку видел?» Здесь так не получится. Ладно. Попробую, всё равно делать нечего.

Коридор длинный. Дверей много. Все закрытые. Так. Сюда не пойду. Следующая. Ой, там врач разговаривает. Иду дальше. Всё. Надо открывать. Ого! Это же палата с медвежонком. А он больше, чем я думал. С улицы совсем маленьким кажется. Кроме мишки в палате никого нет. Сильно трещит голубая лампа.

Мишка, давай будем вместе. Ты – в микробах, а я – в мокрых шлёпках. Вместе веселее. Какой ты холодный! Не надо у щели сидеть, оттуда дует. Когда же тебя заберут отсюда? Внутри мишки что-то твёрдое. Как будто батончик целиком проглотил. Понятно, на спине карман, а в кармане… Телефон. Кнопочный. У деда Бори такой – он нормальные телефоны не любит. Мишка, Мишечка, Мишуточка, спасибо. Я сейчас всех твоих микробов обниму и домой тебя заберу. Пойдём скорее отсюда.

Незаметно не получилось. Тележка кричит, чтобы я отошёл от двери: в палату можно зайти через полчаса, сейчас нельзя, потому что там какой-то Карц. Не знаю про кого она, не было там никого. Только мишка. Или его так зовут? Странно. Такое имя больше вороне подходит, а не медведю. Но я никогда не видел игрушечных ворон.

Ладно. Какая разница – всё равно мне эта палата больше не нужна. Вот сейчас позвоним и уйдём отсюда. Только потом надо телефон той доброй тётеньке отдать, а она вернёт тому, кто его потерял. А может, его и не теряли, а специально в мишку спрятали, чтобы пошутить или отомстить. Такое бывает.

– Карц, идём! Я тебя с братом познакомлю.

Тарс закончил. Отдыхает. Его носки на батарее, теперь мы оба с голыми ногами. Гоша нахохлился, больше не жуёт. Тарс заметил мишку и скривился: типа он совсем не это просил. Эй, не злись. Я всё сделал. Держи! Задание выполнено. Только сначала маме или папе позвоним, Илье потом.

Тарс вскакивает. Обнимает. Он пахнет тряпкой, но мне приятно. Он никогда в жизни меня не обнимал. Тарс включает большую кнопку сбоку. Экран просыпается. Тарс сияет: «Блин, живой! Ну да, это ж неубивайка – заряд, наверное, неделю держит. Аааа. Кнопки!» Он набирает плюс и оставливается: «Слушай, я их телефоны не знаю, зачем запоминать, если они в контактах…»

Диктую. Мамин номер молчит. Папин тоже. Но Тарс расстраивается не из-за этого, а из-за номера Ильи – он его тоже не знает. Ладно. Нажимай. Девять восемь два три четыре восемь один три два семь. Да, это точно Илья. Не волнуйся. Это я читаю плохо, а цифры запоминаю хорошо.

«– – – Ты где? Я тебя два часа ищу – – – Где, где? Здесь, в больнице – – – А я о чём? В больнице – – – На какого Кошевого? Там взрослая. Детская на Энгельса – – – Что?! Ааааааа… Блииин… Я дебил – – – Да, тогда завтра. Я из дома позвоню»

Понятно. Мы пришли не в ту больницу. Нам взрослая нужна, потому что с восемнадцати лет про пиратские ящики и про больницу с зебрами надо забыть. А Тарс никак не привыкнет, что он и его друзья уже взрослые. Да, это трудно. Раз и всё: вчера можно было с мишкой с подоконника разговаривать, а сегодня – всё, закрыто, сюда нельзя! Накатэ!

Тарс достаёт из тумбочки несколько носков. Я выбираю синие, он чёрные. Идём искать Тележку, чтобы она нас выпустила. Пол ещё не высох – блестит. Тарс молодец, хорошо поработал. Навстречу Тележка с тележкой. Что? Уже обед? Тарс, давай пообедаем! Здесь вкусно. Тележка останавливается, смотрит на носки Тарса и говорит, чтобы мы шли обратно. Да, говорит. Раньше она всегда кричала.

Ждём.

Ура! Мешок у Тарса, он развязывает узел и… У него такое лицо, как будто Тележка что-то перепутала. Да, я бы тоже удивился. Потому что кроссовки были ужасно грязными, а сейчас белее, чем были.

Тарс, ты умеешь стесняться? Не волнуйся, я никому не скажу.

3

– Тарс, ты тоже не спишь?

Тарс молчит. Почему-то не хочет признаться. Но он точно не спит: вздыхает, крутится, включает-выключает телефон. Я тоже верчусь кручусь – сегодня удобно. Тарс убрал все свои коробки, поэтому места полно, но всё равно почему-то не спится. Как так получается: когда повернуться некуда даже сны снятся, а сейчас и подушка моя, и одеяло, и Карц, и Тарс рядом, но заснуть никак не получается.

– Тарс, давай разговаривать. Ну Тарс. Тарс, у меня уже глаза не болят. Ты меня вылечил. Слышишь?

С глазами правда лучше. Немножко чешутся, но не так как вначале. Может, я из-за них спать не могу? А Тарс тогда из-за чего? У него зрение в порядке. Он себе ничего не испортил.

Глаза заболели вечером, во время уборки. После возвращения из больницы Тарс прошёлся по квартире и сказал, что надо навести порядок. Я удивился, потому что он никогда сам не будет убирать: сначала мама сто раз напомнит, потом папа наорёт и тогда он начнёт шевелиться. Я вообще-то тоже такой, но иногда меня заставлять не надо, сам понимаю, когда в комнате не очень.

Тарс долго не уговаривал, я сразу согласился, просто представил: мама с папой заходят, а у нас на столе кислые салаты и засохшая утка – точно бы рассердились. Но мы молодцы – и порядок навели, и ни разу не поругались. Каждый своё дело сделал, и чистота как-то сама получилась. Тарс унёс еду и посуду, а я снял скатерть со снеговиками и подмёл пол. Стол складывали вместе – с ним одному не справиться, а когда мы понесли его в кладовку откуда-то появился яркий белый свет – он светил так сильно, что я даже споткнулся и чуть не завалил ёлку. Сначала я испугался, но потом вспомнил как обманывал лампочку из телевизора и хорошенько прищурился. Это помогло: прожектор выключился, но зато полились слёзы. Тарс решил, что я плачу из-за родителей, но вместо истории про очереди и пробки, он положил мне руку на плечо и сказал: «Перестань. Всё нормально будет». Я и сам сначала про маму и папу подумал, вспомнил, как в больнице ни с того, ни с сего заревел, но потом понял, что нет, это не из-за них. Когда плачут из-за чего-то грустного или неприятного, глаза не чешутся так, что их хочется вырвать.

Умывание не помогло, от воды ещё хуже стало. Тарс решил, что надо почитать интернет. Он отвёл меня в свою комнату, помог забраться на верхнее место и строго сказал, что глаза открывать нельзя. С закрытыми глазами было немножко страшно, я даже чуть-чуть подвывал, но Тарс – не я, он читает быстро. Интернет подсказал, что прожектор в глазах мог появиться из-за аллергии, отравления, компьютера или ожога.

Аллергия не подходила, потому что она не у меня, а у Тарса. Это он всегда чихает, кашляет и задыхается то от кота, то от черёмухи и ещё от кучи неизвестно чего. Даже врачи не могут понять, что с ним. Нас раньше в Екатеринбург вместе возили: его к одному доктору, меня – к другому. Но со мной разобрались, а про него так ничего и не поняли.

Отравление – тоже мимо, потому что я никакой яд не ел и ничего ядовитое не нюхал: у Тележки еда вкусная, пахла съедобно. Виноградника и сада как у дедушки Бори у нас нет, нам химигады не нужны. Но сначала я не про отравленную кашу и вредных гусениц подумал, а про мишку с подоконника, но Тарс сказал, что от него максимум глисты. Сейчас даже стыдно – как мне такое в голову могло прийти!

Оставался компьютер и ожог. Я уже дал себе слово больше никогда в жизни не играть и хотел вытащить батарейки из джойстика, но тут Тарс заорал: «А ты в больнице кварц случайно не словил? Как раз шесть часов прошло. Здесь пишут, что через пять-семь часов проявляется». Я признался, что это слово слышал – его Тележка кричала, когда от двери отгоняла. Значит, это не медвежонка так зовут, а того, кто меня ослепил.

Настоящим Карцем оказалась кварцевая лампа со специальным голубым светом, который не только убивает микробов, но и портит зрение. Но моё испортилось не сильно, потому что в той палате я был недолго, Тарс даже посчитал сколько. Я несколько раз подходил к окну, гладил мишкино ухо, щупал его спину, находил телефон, радовался, целовался, а потом быстро шёл к двери. Всё было как тогда, только кнопочный телефон я придумал заменить рацией из шпионского набора. Тарс сказал, что в среднем получается три минуты и если это так и если всё это время я не пялился на лампу, то всё нормально, завтра пройдёт, только нужны компрессы, тёмные очки и покой.

Компрессы мы сделали из ластиков – сначала их вымыли, а потом немного подержали в морозилке. С очками опять помог шпионский набор: папа, спасибо, твой Суперагент – правда супер! Уже два раза пригодился. Мама, чемодан фокусника мне тоже нравится, но там волшебная палочка пока не работает, а остальное ещё не проверял – некогда, свободного времени вообще нет.

Пока я охлаждался – казалось, что на глазах лежали не ластики, а шары для снеговика – Тарс болтал с Ильёй. Сначала они обсуждали, сильно ли сломался снегоход и как его чинить, потом смеялись над соседом по палате – каким-то Алексеичем из Первоуральска, который делал такие глупости, что Тарс от смеха стал по кровати кататься. Когда истории Ильи закончились, Тарс рассказал свои: про Тележку, кроссовки, мытьё полов и лампу. А потом он вдруг серьёзным голосом сказал, что родители до сих пор не вернулись. Илья ответил что-то нехорошее, потому что Тарс назвал его дебилом и отключился. Я снял ластики, чтобы посмотреть, что случилось.

Тарс стоял у окна. Он был похож на мальчика из «Дороги Хонто»: длинная чёлка, одна бровь и маленький сжатый рот. Всё было одинаковое, только одежда другая – Тарс гольфы не носит и собаки у нас нет, но смотрел точно также – грустно и страшно. В огромных глазах мальчика отражался город, который засыпали огромные камни – всё ломалось, горело, взрывалось. Если бы пёс Хонто утром не сбежал в горы и анимешный мальчик не отправился его искать, то он бы погиб вместе со своим стареньким дедушкой – их маленький дом завалило самым первым.

Глаза Тарса были далеко, что они показывали было не видно, я решил, что лучше спросить прямо: «Тарс, что случилось? Почему ты грустный?» Он не ответил, только сказал сделать ещё один компресс и вытолкнул из комнаты. Я сделал вид, что отношу ластики в холодильник, но на самом деле встал у двери. Место было хорошее, слышно хорошо.

«Короче, я согласен. Да, надо проверить. Только дичь не неси. Понял? – – – Всё! Закрыли! Пиши: Кира, Олег – – – Да, фамилия как у меня – – – Тридцать восемь и сорок – – – Светлые, короткие – – – Да обычная – – – Нет, этого нет – – – Не знаю, напиши очки – – – Нет, она кольца и всё такое не носит»

В этом месте разговор прекратился. Я заглянул в щель: Тарс плакал. По-взрослому. Тихо, без рёва. Я так не умею. Я уже хотел потихоньку идти на кухню, потому что Тарс мог проверить, охладил ли я ластики, но вдруг запел телефон. Тарс сразу не ответил. Подождал, когда он ещё пять раз позвонит – он как раз за это время успокоился.

« – – – Да с сетью какая-то фигня. Не знаю, может, перегруз – – – Ладно, проехали. Давай, пиши – – – У него как у меня – – – Ну да, коричневые – – – Не, не лысый – – – Блин, откуда я знаю, какой у него рост?! – – – Нет, я выше – – – Говорю: не знаю. Даже примерно – – – Короче, он всегда около моего носа орёт. Как это посчитать? – – – Мой? Тоже не знаю – – – А зачем мне знать свой рост? В двери вроде прохожу – – – Да, в военкомате мерили. Блин, откуда я помню, что они там насчитали? – – – О! Точно! Да, ты ниже. Походу ты как батя – – – Ок, пусть будет сто восемьдесят – – – Нет, примет точно нет – – – Да, никаких – – – Шрамы? – – – Блин, ты достал… Это ты весь переломанный и зашитый… – – – Хорошо. Слушай, это… Короче, там долго или сразу скажут? – – – А тебя точно пустят? – – – Это да. Ты даже туда прорвёшься…»

Когда я вернулся в комнату, Тарс сидел в кресле, его ноги мелко тряслись – просто так, без музыки. Он ещё немного подрожал, а потом вскочил и стал ходить по комнате туда-сюда. После каждого прохода он вынимал телефон из кармана и проверял не пропустил ли он звонок, но телефон молчал. Тарс пялился на экран как на что-то и чудесное, и страшное. Мне стало его ужасно жалко, и я подумал, что могу сделать ему приятное, если позвоню ему сам. Я сказал, что полежу с компрессами в своей комнате, но Тарс, кажется, ничего не услышал – он продолжал ходить туда-сюда.

Мой телефон был на месте – под подушкой, но звонить Тарсу я передумал, потому что заметил пропущенный вызов. Второе января, двенадцать ноль пять. Вызов был не от мамы и не от папы, а от кого-то незнакомого. Я сразу побежал к Тарсу, потому что когда звонят с незнакомого номера, во-первых отвечать нельзя, а во-вторых про это надо сказать взрослым. Тарс взял телефон и задумался. Он посмотрел на часы и сказал, что звонили, когда мы были в больнице. Да, правильно, я же телефон дома оставил, поэтому не ответил. Тарс сказал: «Давай перезвоним» и нажал на значок трубки, я подвинулся поближе к его уху, чтобы ничего не пропустить. Я загадал, чтобы в телефоне появилась тётя Ира и своим простуженным голосом сказала, чтобы мы не дёргались, родители у неё – мама несколько раз обещала к ней приехать.

Тётя Ира долго не отвечала, мы ждали, ждали, ждали и вдруг у Тарса засветился карман – ему наконец-то звонили. Он тут же вернул мне мой телефон, а сам быстро вытащил свой. Это был ужасный момент, потому что я вдруг понял, что никакой тёти Иры не будет, а вместо неё заговорит кто-то другой. Может быть даже тот, кто украл маму и папу и разговаривать с ним совсем не хотелось. Тарс тоже не спешил отвечать, хотя его телефон разрывался. Он выпученными глазами смотрел на экран, на котором светилось ИЛ, но ничего не делал. Зачем тогда ждал до трясучки? Или ему был нужен не Илья?

Только я хотел его пихнуть, чтобы он проснулся, но в моём ухе кто-то строго сказал: «Шаповалов слушает». Я испугался и нажал красную кнопку. Шаповалов пропал. Потом я подумал и решил, что это скорее всего врач из больницы – у него голос такой же злой. Наверное, он звонил, чтобы сказать, чтобы мы срочно вернули носки и помыли тарелку – каша скорее всего засохла и не отмывается. Или наоборот, он не поругать хотел, а похвалить за то, что я нашёл телефон – может, кто-то мне спасибо сказать хочет.

Пока я думал, из-за чего ещё мог позвонить строгий доктор Шаповалов, Тарс наконец-то ответил. Только в комнате он разговаривать не стал – закрылся в ванной. Наверное, чтобы я ничего не слышал. Но зря. От меня не спрячешься, тем более, что он орал как ненормальный.

«– – –Точно? Ты уверен? Ты сам ходил? – – – Какая Нина? – – – А она нормально проверила? – – – Да?! – – – И в нашем? И в Екате? И в области? – – – Блииин, Илюха, спасибо! – – – Я приду сегодня. Теперь куда надо приду. Что принести? – – – В смысле? – – – А, ну да уже поздно – – – Дальше? Пока не знаю. Надо подумать – – – Да. На стоянке нет, во дворе тоже. Так что не пешком ушли – – – Корола – – – Блин, ну да, та синяя. Да, старая. Да, на которой катались – – – Нет, она не моя, родителей – – – Ну и что что говорил! Всё! Закрыли! – – – Номер? Ээ… Чёт забыл – – – Ага, сейчас сброшу – – – Ладно. Давай, выздоравливай. Спасибо тебе! И Нине этой тоже»

Тарс замолчал, щёлкнул замок и дверь приоткрылась. Он умывался и улыбался. «Сашок, всё норм. Все живые. Слышишь? Жи-вы-е! И скорее всего здоровые», – закричал Тарс и мокрыми руками схватил меня в охапку, раньше меня так только папа поднимал и потом долго крутил как на качели-вертушке. Но ванна маленькая, если крутиться, то можно задеть раковину или сушилку, поэтому я быстро приземлился на коврик. Тарс был весёлый и странный, когда я спросил, откуда Шаповалов знает мой номер – я же в больнице не лежал, он с дурацкой улыбкой сказал: «Забей!» и позвал на кухню.

На ужин мы сварили макароны. Тарс добавил в них тёртый сыр и утиный соус, из-за которого столько спорили, но на новогодний стол поставить забыли – так и простоял в духовке. Надо не забыть маме сказать, что он получился и не кислый, и не сладкий, а какой-то перцовый – только зря ругались. Теперь в холодильнике пусто: пакет молока, три морковки и капуста. Всё старое мы выбросили: и сдувшийся торт, и салаты, и засохшую утку, а новое родители ещё не принесли. В шкафу только овсянка, рис, сахар, изюм и банка с солёными кабачками – дедушка Борис их ещё летом передал, вместе с ящиком персиков – их сразу съели, а банку оставили на потом.

За чаем Тарс попросил вспомнить, что случилось, когда он ушёл: кто звонил, кто приходил, о чём говорили, всё-всё. Я закрыл глаза и сильно надавил на уши – всегда так делаю, чтобы вернуться назад. Сначала в голове пусто и тихо, затем немного гудит, а потом как кино начинается. Ну не кино, а какое-то радио.

Лучше всего вспоминается то, что услышал сбоку или за спиной. Как это получается – не знаю. В школе я бухгалтера за стенкой лучше слышу, чем Ирину Сергеевну. Меня уже сто раз пересаживали, но в голову спонсоры и коммуналка залезают, а словарные слова – нет. Вроде всегда на доску смотрю, но уши ничего не запоминают. Папа говорит, что в этом нет ничего удивительного, потому что в классе не нормальная стена, а тощая гипсокартонка. Но я и через кирпичи могу: услышал же, о чём он с мамой говорил перед тем как сказать: «Сань, ты где? Заснул что ли? А ну за стол! Новый год проспишь!»

Конечно, мой рассказ Тарсу не очень понравился, но он всё равно слушал – и про то, как мама сначала звонила его друзьям, а потом разговаривала с подушкой, и про то, как папа сказал, что обратно его не пустит. Самым нехорошим был последний разговор, но я ничего не вычеркнул, всё рассказал – сначала что папа говорил, потом мама.

«…Кир, да не убивайся ты так. Пора успокоиться. Хватит. Ну хотя бы сегодня. Давай, переключайся на праздник. Всё! Ёлка, утка, подарки. А вообще, главный подарок – это то, что он через три часа совершеннолетний. Слышишь? Ему уже восемнадцать! Всё, забудь. Я в десятом классе утюги и вентиляторы соседям чинил, дурак, что бесплатно, а он жизнь прожигает. Да, не получилось. Да, вот такое выросло. Он же всегда таким был, вспомни. Ему же ничего не интересно. Кроме гулянок и уродских кроссовок, разумеется. А если чем-то и заинтересуется, то на полпути бросает. Да, способный. И что теперь? Куда эти способности делись? Испарились? Искурились? … Да, и я курил. Но я отцу слово сказать боялся. Согласен, может, это и не лучший вариант. Да, перебор. Но какие-то правила должны быть. Когда там ЕГЭ заканчивается? В июле? Отлично! Полгода и всё! Но их ещё прожить надо, на чеку быть, чтобы не вляпался куда-нибудь. Ничего, как-нибудь протянем. Вот до августа кормлю, а потом сам. Слышишь, сам! Всё! Точка. На учёбу – ни копейки! Лучше машину летом поменяем. На корыте ездим, всё на сыночка откладываем. На бюджет с общежитием поступит – молодец. Буду гордиться и аплодировать. Нет – вперёд: работа или армия. Две простые, но широкие дороги… Нет, меня после школы никто из дома не выгонял. Я сам ушёл…»

Когда я закончил вспоминать папу, Тарс спросил: «Это всё?» Я ответил, что папиного больше нет, остальное – мамино. Тарс кивнул: «Давай!»

«…Иногда Борис Гордеевич такое вытворяет, что от него не уходить, а бежать без оглядки надо. Ты вот сбежал, а сам его копия. Такой же категоричный и властный. Тарас сложный не потому что плохой. Просто что-то случилось, а мы не заметили. Он же маленький хороший был. Помнишь, как всё было хорошо? Мы гуляли, мультики про Лунтика вместе смотрели, он его так любил. Как это вернуть?.. Я устала от всех этих репетиторов, врачей, логопедов. Больше не могу. И дальше что – непонятно… Ребёнок пропадает на глазах, а мы только давим. Давай думать, как исправлять. На улицу выставить не выход. Сейчас на бюджет и отличники не поступают, а ты условия ставишь… Неправда, время всегда одинаковое… Да, буду следить и рыться в вещах, чтобы хоть немного быть в курсе того что с ним. А ты что предлагаешь? Отвернуться? Плюнуть вслед? Продолжаешь семейную традицию? Ты когда с отцом помирился? Когда Нина Савельевна умерла? А вы не думали о том, что возможно, она бы не умерла так рано, если бы вы не ссорились? Нет, это не ерунда и я никуда не лезу. Да, прости. Что-то сорвалась. Вот где он сейчас? С кем? Даже друзья не знают. Но это мы думаем, что они друзья, а вдруг это не так. Мы ж не знаем ничего. Единственное, что успокаивает, что он не с этим Ильёй ненормальным. Там вся семья отмороженная. Машина мне не нужна. Лучше сына верни. Придумай что-нибудь…»

После «придумай» моё радио замолчало, как я ни затыкал уши, больше ничего не вспоминалось. Тарс сказал, что и так нормально: всё понятно, ничего нового, он и сам знал, что всех достал, на семейные тайны ему плевать, а вот с машиной тема интересная – вдруг её всё-таки решили продать и пропажа как-то связана с приключениями на авторынке? Я не успел спросить, что это за приключения, потому что он вдруг встал из-за стола и отправился в свою комнату.

Я думал, он как обычно завалится на кровать, но вместо этого, он начал копаться в своих коробках. Тарс был похож на сыщика, я ему даже шпионскую лупу хотел принести: он обнюхивал подошвы, внимательно проверял стельки, шнурки и липучки и сильно ругался, если что-то было затоптано или оторвано. После проверки он отложил две коробки и сначала сфотографировал их, а потом кроссовки, которые в них лежали. Я спросил, зачем он это делает, он ответил: «Буду продавать. Завтра еда закончится. Ты же есть хочешь?»

Я не успел подумать, что это значит, а он сказал: «Если с глазами нормально, убери со стола, там пара тарелок, можно наощупь. Если как раньше, то компресс и спать. Нет, с компрессами хватит. Давай, теперь очки. Понял? А я пока товар выложу и авторынки прошерстю». Я сначала испугался, что он сейчас из дома уйдёт, но потом до меня дошло, что он всё это в интернете будет делать и от радости, что он никуда не уходит, даже посуду вымыл, только кастрюля с соусом никак не отмывалась, поэтому я её на балкон отнёс, чтобы она никого не расстраивала.

Нашей машины нигде не было: её никто не продавал и не покупал, но Тарс сказал, что это лучший вариант. С кроссовками было хуже. За одни Тарс хотел получить четыре тысячи, а за вторые – шесть. Может, это было дорого, а может просто мало времени прошло. Покупателей было немного. Один раз позвонили и сказали, что кроссовки понравились и сейчас их заберут, только нужно продиктовать номер карты и пароль, Тарс сказал, что его пароль нелох и выключился. Потом пришли три сообщения: «давай всё за 5000», «я в новомосковском работаю», «привози туда». Тарс стал ругаться и написал, что он и так почти до нуля скинул, а ему ещё куда-то ехать надо. На это ответили «и?» и рядом вставили обезьянку.

Тарс пнул коробки и сказал, что даже если он согласится на это унижение, то всё равно денег на дорогу нет. Я предложил сходить пешком, но Тарс сказал, что пока снег от голода не ест, чтобы в Екат своим ходом добираться. Потом он долго злился и ругался, а когда успокоился, стал узнавать, сколько стоят два билета до Екатеринбурга. На автобус получалось 238, на поезд – 1400. Я принёс свой старый пенал и вытряхнул из него 36 рублей. Дома денег больше не было. Тарс завыл как волк, а я подумал, что если с кроссовками получилось, то и с чем-нибудь другим тоже получится. Я спросил у Тарса, что для людей главное, без чего они не могут прожить, что они сразу покупают. Тарс ответил, что еду. В кухонном шкафу неоткрытыми были только пачка изюма и банка дедушкиных кабачков. Я попросил их сфотографировать, но Тарс сказал, что я больной, если думаю, что это кто-то купит.

Я сказал, что если он не хочет продавать в интернете, то я пойду к Санжару – у него как раз овощи и фрукты, он же их где-то покупает перед тем как в свой магазин везти. Тарс засмеялся и сказал, что я могу рискнуть, но только без него и предупредил, что Санжар закроется через десять минут. Пока я застёгивал куртку, Тарс сказал, чтобы я ничего не боялся – он будет следить за мной из окна. Я почему-то сразу вспомнил слова дедушки Бори: «Я далеко, но рядом». Дядя Санжар вообще не злой и не опасный, но мне было приятно.

В рюкзаке лежал изюм и кабачки, я немного подумал добавил пульт от телевизора – папа же всегда с Санжаром про какой-то пульт говорит, вдруг ему запасной нужен, мы всё равно телек не смотрим. Перед тем как влететь в овощной, я оглянулся: да, в окне Тарс и Карц – я под охраной.

Санжар спросил, почему я бегу как Напажар – не надо бежать, всё успеем. Я ответил, что Напажара не знаю. Дядя Санжар покачал головой и объяснил, что это значит бежать быстро-быстро, как будто тебе сказали, что твой дом горит. Он ещё стал смешно размахивать руками и что-то кричать на своём языке, а когда успокоился, рассказал, что перед праздником плохие люди ему фруктовые ящики подожгли – чуть пожар не случился.

Я понял, что Напажар – это не его сын и не брат, как я сразу подумал, а какая-то пословица. Мне почему-то захотелось рассказать ему про Тихоньку – волшебного человечка, которого злые колдуны превратили в коврик, поэтому по нему нужно ходить медленно и очень осторожно, чтобы бедному Тихоньке не было больно. Но болтать было некогда: я открыл рюкзак и достал товары.

Дядя Санжар пощупал пачку изюма, цокнул языком, сказал, что это не его: он такой мелкий не продаёт, поставил передо мной коробку своего – золотого и длинного – и заставил попробовать. Я проглотил два изюма и сказал, что другого у меня сейчас нет и подвинул к нему банку. Санжар посмотрел её на свет, потом резко перевернул – вода булькнула, а кусочки кабачков разбежались как испуганные рыбки. Санжар вернул банку обратно и спросил, сколько я хочу. Я сказал, что всё вместе стоит 200 рублей.

«Я тоже маленький такой был: продавал орехи туда-сюда. Маленький Санжар – маленький бизнес», – засмеялся Санжар и дал мне 100 рублей. Я сказал спасибо и чуть не заплакал, потому что получалось, что Тарс поедет один – на мой билет не хватало. Тут я вспомнил про пульт. Когда я положил его рядом с банкой, Санжар сдвинул брови и замахал руками. Я сначала не понял: это он меня так выгоняет или просто пульт не хочет покупать.

Оказалось, что он подумал, что я продаю домашний телевизор – ну да, его же не понесёшь в рюкзаке. Но когда я объяснил, что это запасной пульт для его сигнализации, Санжар засмеялся, ущипнул меня за щёку и стал долго рассказывать, что настоящая охрана с пультами-мультами стоит дорого, но зачем платить деньги, если есть сигнализация со старой машины? Там гудит – здесь гудит. Согласен?

Я кивнул. Санжар засвистел, взял фломастер, написал на банке дедушкиных кабачков 300= и поставил её на полку с кетчупами. Мой изюм он высыпал в свою коробку и перемешал лопаткой. Я уже хотел уходить, но Санжар окликнул и дал мне ещё 100 рублей. Кажется, я даже не попрощался: я был так счастлив, что рванул домой как на пожар. Тарса в окне не было, и я немножко расстроился, потому что он не увидел, что у меня в руках деньги. Тарс встретил меня у подъезда. Сначала он строго спросил, почему так долго, но когда увидел 200 рублей, то от удивления открыл рот – всё получилось!

Мы посмотрели расписание и решили, что поедем на девятичасовом – позавтракаем и сразу на автостанцию. Тарс спросил, видел ли я, как варят овсянку, я признался, что нет. Тарс сказал, ладно, утром на коробке прочитаем и сказал принести свою подушку и одеяло и ложиться спать…

– Тарс, ты спишь? Тарс? Какое сейчас число?

Тарс включает телефон, говорит, что уже третье января, 00:16 и мне давно пора спать. Я спрашиваю, когда закончатся две недели? Мама говорила, что дети-баба вернутся через две недели. Что мы им скажем? Может, они все вместе в санаторий поехали? Мама же жаловалась, что устала и хочет отдыхать. А вдруг они у дедушки Бориса? Ну и что, что зима, в Анапе всё равно теплее, чем у нас. Туда зимой тоже ездят. Там солнце всегда.

Тарс говорит, что звонить будем завтра, потому что уже ночь. Я прошу прямо сейчас. Тарс повторяет, что в такое время никто не звонит. Если мы сейчас позвоним, то дети-баба сразу поймут, что что-то случилось. Но вдруг он замолкает, что-то проверяет в телефоне и говорит, что в Пятигорске сейчас всего лишь 22:17, потому что там другое время. Это поздно, но не сильно, так что можно попробовать позвонить. Ура! Перелезаю к нему.

«Ба, привет! С новым годом – – – Спасибо – – – Да, отпраздновали – – – Да вроде нормально. А деда где? – – – В кино? Супер! А ты почему не пошла? Это далеко? – – – Прямо там? Удобно. Понятно – – – Нет, ни с кем не ругался. Просто так звоню. Сам решил. Просто поздравить – – – Да нет, вроде ничего. Нет, они про вас не забыли. Просто дел разных много – – – Да они уже спать легли. Устали, наверное – – – От чего? Не знаю. Ну, на пруду были – – – Не, без рыбалки. Папа хотел, но с лункой не стали возиться. Холодно – – – Ого! Плюс семь? Везёт вам! – – – Да, обязательно скажу, чтобы позвонила. Только мы завтра в Мегу собрались. Наверное, на целый день, потому что ещё на рынок Новомосковский заедем – – – Не, не знаю. Родителям что-то там надо – – – Да, готовлюсь. Ага, к репетитору хожу. Не, не пропускаю. Да, помню. Ага, стараюсь. Да, надо работать. Ба, что-то слышно не очень – – – Саня привет тебе передаёт – – – Ага. Спокойной ночи»

Получается, мама и папа не в Пятигорске. Что ж, осталось проверить Анапу. Тарс говорит, чтобы деду Борису звонил я, потому что он вообще не понимает, как с ним разговаривать. Не знаю, мне кажется, с ним легко говорить.

Дедушка сначала долго не отвечает, потом долго не понимает, кто ему звонит. Я пять раз говорю, что это сашаизревды, но потом вспоминаю, что он называет меня не Сашей, а Александром. Тарса – всегда Тараской, а меня только так.

Дедушка не слушает поздравления, сразу спрашивает: чем отец занимается? Придумываю, что он машину чинит и рыбачит, не говорить же, что его два дня дома нет. Дедушка говорит, чтобы папа не валял дурака, выныривал из проруби и пока выходные не закончились, приезжал к нему на нормальную рыбалку – пошла ставрида. Жирная и ленивая, сама в руки идёт. Нас тоже приглашает – будет кому рыбу чистить…

Так. Раз в Пятигорске и Анапе нет, значит, надо искать рядом – в Екатеринбурге, но он огромный. Хорошо, что кроссовки туда повезём – надо написать много объявлений и завтра их наклеить везде.

– Тарс, принеси ручку и листочки. Мне страшно в свою комнату идти. Я буду объявления про маму и папу писать. Как про пропала собака.

Тарс говорит, что я могу делать всё, что мне хочется, а он собирается спать. И вообще, никакая ручка не нужна, потому что листовки не пишут, а печатают, поэтому придуманный текст я могу отправить Тарсу, а утром он распечатает: «Не миллион, конечно, но несколько штук точно сделаем. Только если в Заметках будешь печатать, не забудь сохранить».

Печатать вроде бы проще, чем писать, но в телефоне буквы маленькие и всё время то куда-то пропадают, то появляются там, где не надо. Кажется, скоро утро, а у меня на экране только это:

МАМАКИРА ЛЮБЕТ СЫР И ПИЧИНЕ

ПУХАВИГ И КЛАСА ЗЛЙОНЫ

Ещё нужно рассказать про её чёрные сапоги с пушистым мехом и колокольчиками. Нет, не с колокольчиками, а с колокольчиком – второй оторвался, когда мы по ледовому городку бегали, мы его потом искали, искали, но так и не нашли. Мама сказала, что туда надо весной вернуться, когда снег растает. И про печенье надо дописать, что мама любит не любое, например, шоколадное она терпеть не может. И глаза у неё зелёные не всегда, а только летом, а из пуховика перья вылезают, пора новый покупать.

Про маму не закончил, а про папу даже не начинал – красные волнушки мешают. Кажется, где-то рядом спряталась Ирина Сергеевна: только напечатаю слово, как её ручка сразу его исправляет. Жалуюсь Тарсу на то, что у меня всё красное. Он сначала сильно пугается, думает, что опять что-то с глазами, но когда понимает в чём дело, берёт мой телефон и что-то там нажимает. Ура! Все буквы черные! Красный пропал! Как будто лист вырвали и переписали без ошибок.

– Что ты сделал, Тарс? Спасибо!

Тарс зевает, натягивает на голову одеяло: «Просто выключил орфографию. Всё, спи!».

4

Тадах. Тудух. Тадах. Тудух…

Поезд качается, подпрыгивает, гремит, свистит, пшикает – мне нравится, я люблю поезда, уже два раза ездил. Жаль, что рядом не Тарс, а корзины с котами. Да, было бы отлично, если бы он лежал внизу или напротив, но мы договорились, что каждый будет делать своё дело: он искать родителей, а я ему не мешать.

Если бы не история с туалетом, то скорее всего, он бы разрешил остаться, но уже ничего не вернёшь, поэтому я здесь, а Тарс – там. Я еду к дедушке Борису, а он… Интересно, где он сейчас? Наверное, с Викой – вроде бы они помирились. А может, и нет и она сейчас домой на том же самом такси едет, на котором на вокзал приехала, а Тарс давно дома. Но дома есть нечего, а он голодный – за весь день один хот-дог, половина лепёшки и маленькая пицца. А, дома же овсянка есть! Мы её так и не сварили, потому что проспали и еле успели на автобус.

Но Тарс так устал, что точно не будет её готовить, а сухая овсянка невкусная. Тогда пусть Вика поможет, она скорее всего умеет. Быстро приготовит и домой! Но можно и у нас ночевать остаться – места сейчас полно. Всё равно её искать не будут, потому что её семья уехала на турбазу, в горы. Это очень далеко и телефоны там плохо работают, никто не узнает, что она Тарсу кашу варит.

С Викой нам повезло: только она смогла найти и привезти очень важную вещь, без которой я бы никуда не поехал. Эта штука была ещё у двух знакомых, но они сказали: нет Тарс, без вариантов, родители точно не разрешат. А Вике спрашивать было не у кого, поэтому она сразу нашла и быстро приехала.

Тарс не хотел ей звонить – они давно поругались, он откладывал звонок до последнего, до самого вокзала. Даже на вокзале он думал, что всё как-то само собой получится и всё чего-то ждал, но когда я случайно уронил чемодан и на землю вывалились все мои вещи, он, вместо того, чтобы помочь мне их собрать, набрал Вику. Тарс рассказал ей всю нашу историю и попросил привезти свидетельство о рождении её младшего брата – это и была та самая суперважная штука, без которой меня бы не пустили в поезд. Моё свидетельство не подходило, потому что оказалось, что одному, без взрослых можно только с десяти лет – не хватало всего четыре месяца.

Про это правило мы узнали ещё днём. Тарс думал, что избавиться от меня будет намного легче, поэтому когда понял, что просто посадить на поезд и отправить к дедушке не получится, сильно расстроился. Да, я его сильно разозлил тогда, он прямо взбесился, но я же не специально в туалет захотел. До рынка ничего не чувствовал, а там сразу понял, что надо. Утром на автостанции не хотел, в автобусе тоже – потому что спал, когда приехали в Екатеринбург и потом пешком шли – точно нет, а вот на рынке захотел. Очень.

Тарс стал кричать, что когда десять минут назад мы проходили Мегу с бесплатными туалетами, я почему-то молчал, но там, где надо отстегнуть 25 рублей, сразу, блин, захотел. На самом деле, когда автобус остановился и водитель крикнул «Мега, следующая – Северный автовокзал» и все стали ужасно толкаться, чтобы побыстрее попасть в магазины, я подумал не про туалеты, а про каток, бассейн с шариками, паровозик и всякие вкуснятины: крылышки, нагетсы, бургеры, пончики и клубничный коктейль.

Тарс, между прочим, тоже тогда только про еду думал: пообещал, что если продадим товар, то пообедаем на фудкорте. Я ещё спросил, а что будет, если не продадим. Тарс ответил, что тогда съедим кроссовки – кетчуп и горчица в Икее бесплатные. Я представил, как он нажимает на рычаг автомата и на непроданный кроссовок льётся жёлтая струйка горчицы. Тарс ждёт, пока она закрасит стельку, потом сильно открывает рот, откусывает, жуёт, откусывает, жуёт, потом выплёвывает шнурки и вытирается салфеткой… Вот про это я тогда думал, а не про туалет.

Тарс кричал на весь рынок про то, что и так проблем по горло, его всё достало, денег нет, еды нет, он не знает, как жить дальше плюс я постоянно что-то подкидываю: то глаза выжгу, то в штаны наложу. Он уже протянул мне деньги – у нас осталась сдача с автобуса, потому что детский билет стоил дешевле – но туалетный продавец сказал, что мне можно бесплатно. Наверное, бешеный Тарс его немножко напугал.

Когда я вышел, Тарс стоял у стены, меня вообще не заметил – уткнулся в свой телефон. В ногах Тарса лежали его коробки, на каждой – стаканчик с чем-то горячим. Наверное, Тарс на землю не захотел стаканы ставить, поэтому коробки из пакета достал. Я сразу понял, что мой с киселём – я его всегда в автомате выбираю, а его – с чаем. Тарс попросил не трогать его пять минут, потому что он выясняет, сколько стоит билет до Анапы.

Я подумал, что это даже хорошо, что я поеду к дедушке Боре. Я расскажу ему про маму и папу и он поможет их найти. Мы будем купаться, нет, сейчас не будем, хорошо – будем просто гулять и смотреть на море, ещё можно валяться в песке – в куртке даже удобней. Еды много не надо: пусть будет солёная рыба и виноград. Виноград точно будет, у Санжара он всегда продаётся, значит и в Анапе он не замёрз. Я так сильно размечтался, что аж задрожал, когда представил, что Тарс сказал про Анапу просто так. Но он совсем не шутил, а правда собрался отправить меня к дедушке Боре, потому что по экрану его телефона бегали игрушечные поезд и самолёт и моргали слова ОТКУДА и КУДА.

Я спросил, на чём я поеду, Тарс ответил, что пока ни на чём. Пока мне нужно допить кисель, а потом молча ждать. Когда он нажал на кнопку «Детский билет» и выбрал мой возраст, вместо цены выскочила куча красных букв. Я сразу понял, что они скажут что-то плохое – с красным по-другому не бывает. Да, так и было: Тарс выключил телефон и грустно сказал, что мы попали, потому что мне девять, а если пассажиру меньше десяти, то без взрослого его в поезд не пустят.

Я предложил выключить орфографию, но Тарс сказал, что здесь это не работает и единственный выход – найти какого-то десятилетку, даже не его самого, а его свидетельство о рождении. Он рассказал, что свидетельство – это как паспорт, только без фотографии. Там написано как тебя зовут, когда и где ты родился, кто твои родители – в общем, всё-всё, только фотки нет, поэтому никто не поймёт, кто на самом деле едет: я или кто-то другой. Я ничего не понял и предупредил Тарса, что дедушке Боре это не понравится, он чужих детей не любит, но Тарс не стал ничего объяснять, только сказал: «Всё. Закрыли. Сначала надо узнать, сколько билет стоит, а потом будем с этой дичью разбираться».

Билет до дедушки стоил 5678 рублей. Получалось, что если Тарс продаст свои кроссовки как договаривался – за 5000, то никто никуда не поедет. План рушился. Тарс и так был в плохом настроении, а когда заметил на крышке капельку киселя, вообще с ума сошёл: заорал, что теперь у нас вообще никто ничего не купит. Я начал спорить: какая разница какая коробка, не её же покупают, а обувь, но Тарс обозвал меня придурком и начал вытирать кисель рукавом.

Тут около нас остановился кто-то в зелёной шапке с двумя помпонами – лица за большими очками вообще не было видно. Он наклонился к открытой коробке, достал из неё кроссовок, повертел его в разные стороны, посмотрел размер и спросил: «Сколько?» Тарс вместо того, чтобы назвать цену, ещё сильнее стал тереть крышку. Я не знал сколько стоит одна коробка, только помнил, что две – пять и это мало, поэтому на всякий случай сказал десять – что-то же надо было говорить. Шапка противно засмеялся и сказал, что он на распродаже новые за семь купит. Тут Тарс проснулся и обиженно сказал, что его кроссовки и так новые. Почти.

Шапка угукнул и наклонился ко второй коробке. Когда он её открыл, Тарсу позвонили. Из его телефона кто-то кричал, что уже скоро двенадцать и больше он ждать не будет. Тарс ответил, что у него сейчас клиент, он занят. Шапка понял, что кроссовки понравились не только ему. Он достал кошелёк и сказал, что за всё даст шесть. Когда Тарс кивнул, Шапка вытащил кроссовки из коробок, запихнул их в свой огромный рюкзак и ушёл так быстро, как будто сильно опаздывал.

Я хотел сказать: «Видишь, я же говорил, что эти картонки никому не нужны!», но не успел, потому что Тарс схватил меня за руку и куда-то потащил. Мы прошли кучу магазинов, но так нигде и не остановились. Я спрашивал, куда мы идём, но Тарс не отвечал. Потом я понял, что он сам точно не знает куда, а просто боится, что Шапка передумает и вернётся, поэтому от коробок лучше уйти подальше. Пока мы ходили по рынку, Тарсу несколько раз звонили те, кто хотели купить за пять. Сначала Тарс сбрасывал, а потом отправил им обезьянку. Больше от них звонков не было.

Когда стало понятно, что Шапка нас точно не найдёт, Тарс остановился и сказал, что пора обедать. Он посчитал, что если сложить поезд в Анапу и обратный автобус домой, то на еду у нас 100 рублей, не больше, поэтому в Мегу мы не пойдём, а купим что-нибудь на рынке. Я совсем не обиделся: ну и что, что не поем крылышки и не попью колу, зато к дедушке поеду, если, конечно, Тарс найдёт это дурацкое свидетельство.

Я подумал, что в моём классе многим десять лет, но мне никто никогда ничего не даст, потому что я тяну класс назад и отвлекаю Ирину Сергеевну – я знаю, так все родители говорят. В школе у меня нет друзей, только во дворе – Дима с четвёртого этажа. Но ему только семь, мне его свидетельство не нужно.

Тарс пошёл за хот-догами, а я решил посмотреть, что рядом. Магазины были одинаковые, на витринах лежали запчасти: разные рули, кнопки, фонарики, выключатели и всякие автомобильные штуки. Но один магазин был не такой, как все. Сначала я удивился вывеске – я её так прочитал, что подумал, что там коз, которых Зорьками зовут продают. Но внутри вместо коз с козлятами продавались крылья для маленьких самолётов, ну таких, которые сам делаешь, а потом на шкаф ставишь. Но потом я внимательно посмотрел и понял, что это никакие не крылья, а специальные штуки, которые водитель и передний пассажир опускают, чтобы им солнце в глаза не светило. Козырьки называются.

Покупателей в магазине не было, только продавец с ноутбуком. Когда он меня заметил, очень серьёзно спросил: «Какая марка, год?» Я сразу понял, что это всё не по-настоящему – он так со мной играет, но ответил: «Корола, год не знаю». Он сказал: «Давайте считать». Я рассказал, что машина у нас давно, даже фото есть, когда маленький Тарс руль крутит. Продавец спросил, а сколько ему сейчас, я сказал восемнадцать. Тогда он махнул на стенку в коридоре: «Пожилые тойоты – там. Если совсем древняя, то под заказ можно попробовать».

Наш козырёк я узнал сразу, но совсем не обрадовался, а наоборот испугался, что он на чьей-то стене висит. Меня даже немножко затошнило, когда я представил, что в каждом магазине по кусочку нашей машины продаётся. Хорошо, что тогда хот-дога в животе ещё не было. Я подождал, пока станет лучше: надо было точно проверить, козырёк наш или чужой. Только я мог в этом разобраться, больше козырьковый секрет никто не знал. Если он наш, то в кармашке рядом с зеркалом должна лежать записка – маленький розовый листок с японскими буквами. Когда я её нашёл и показал папе, он сказал, что это привет от старого хозяина, можно выбросить. Записку я не выбросил – как можно выбросить вещь, которая пахнет конфетами, а отнёс Тарсу и попросил прочитать, что там написано – он же аниме смотрит, должен хоть что-то понимать, но он меня даже слушать не стал. Сначала я хранил её в своей коробке с самыми ценными вещами, а потом решил вернуть на место. Каждый раз, когда машина ломалась, я вспоминал про записку и думал, что все секреты там: нам всё написали, а мы никак по-японски читать не научимся.

Я спросил, можно посмотреть. Продавец ответил: «Конечно» и снял козырёк со стенки. В кармане было пусто. Я сказал или спасибо, или ура и побежал к тому месту, где нужно было ждать Тарса. Он уже вернулся. Я подумал, что сейчас получу за то, что ушёл без спросу, но мне повезло: Тарс разговаривал по телефону. Когда я пошёл, он замахнулся на меня пакетом с хот-догами – всё-таки я получил, но не сильно и продолжил говорить:

«Илюх, ещё раз: номер, цвет – всё совпало? – – – Не битая? Точно? – – – Блин, я даже не знаю, рад или нет. Как их туда занесло? – – – Я? Сейчас на рынке – – – Не, не на нашем. Как раз в Екате – – – Да так, по делам. С Саней – – – Ты олень? Саня – брат. А, слушай, совсем забыл! Можешь узнать, у кого из наших десятилетние братья? Мне свидетельство о рождении нужно, чтобы мелкого к деду отправить. На поезде только с десяти, а ему девять – – – Да, достал немного – – – Спасибо – – – Ага, скинь. Я карту посмотрю…»

Из пакета пахло сосиской, горячей булочкой, кетчупом и салфетками. Если бы Тарс разговаривал ещё минуту, я бы превратился в голодную собаку и прогрыз бы дыру, но хвост у меня не вырос – сразу после того, как пришло какое-то сообщение, Тарс выдал мне и себе по хот-догу. Когда я его откусил, он сказал, что наша машина нашлась. Я спросил: «Вместе с мамой и папой?», Тарс ответил, что сейчас поедем и посмотрим. Он отметил точку, нажал кнопку «Маршрут», выбрал значок автобуса. На карте появилась синяя линия, которая вела к перевёрнутой красной капле – месту, где знакомые Ильи нашли нашу машину. Тарс сказал, что если никто не будет ныть, то через полтора часа будем там.

От рынка нужно было пойти на остановку и там сесть на автобус 27 – он пришёл быстро. Когда мы уселись, Тарс надел наушники и попросил не спрашивать, когда выходим, потому что нам до конца. Люди заходили и выходили. Одни были весёлые – они громко рассказывали друг другу, как отмечали Новый год, другие сердитые – наверное, у них не было родных или друзей и поэтому они злились из-за того, что остались без подарков. Ещё была маленькая девочка. Она лизала окно, бросала игрушку на пол и противно кричала. Её мама ей всё время говорила, что если она будет себя так плохо вести, то она оставит её в автобусе, а сама уйдёт гулять. Но девочка продолжала капризничать – просто она не знала, что такое, когда мама ушла и ты без неё едешь неизвестно куда.

Тарс всё время следил за маршрутом: синяя линия до отмеченной точки становилась всё короче и короче. Время тоже уменьшалось. Когда мы вышли из автобуса, телефон подсказал, что осталось пятнадцать минут пешком. Улица, по которой мы шли была большая и шумная, у нас в Ревде таких нет, в Анапе тоже. Мы прошли кучу домов, автомойку, большой магазин, парикмахерскую и даже полицию. Около полиции была выставка фотографий. Тарс объяснил, что это или преступники, или пропавшие люди. Я попросил остановиться, чтобы посмотреть на родителей. Тарс сказал, что их там нет, потому что мы не подавали заявление. Я изучил все картинки – да, мамы и папы там не было. Я спросил, почему мы не сходили в полицию, Тарс ответил, потому что пропавших людей обычно ищут через три дня. Если наши пропали первого числа, значит в полицию надо идти четвёртого, но он не пойдёт, потому что они и так скоро найдутся – может, сейчас в машине сидят и нас ждут.

Я хотел договориться, что если мы их сейчас не найдём, то вернёмся в эту полицию и всё расскажем, но Тарс сказал, что нет, не получится, потому что, во-первых, заявление надо писать там, где живёшь, а во-вторых, он пообещал Илье пока никуда не ходить. В полиции его обязательно спросят, где он был перед тем, как исчезли родители и тогда придётся рассказывать про Илью и если полиция придёт к нему в больницу и хоть что-то узнает про аварию, будет полный треш, потому что его родители всем говорят, что он с дерева упал, когда гирлянду вешал.

Всю дорогу Тарс доказывал, что Илья полезный и крутой: это же он сказал, где сейчас наша машина и в городской больнице он знакомых нашёл, чтобы узнать нет ли там родителей. Так что лучше его не подводить, он нам ещё пригодится. Я спросил, а как же Настя? Она же тоже врезалась. Вдруг она уже всем всё рассказала и нам можно спокойно идти в полицию? Тарс удивился откуда я знаю, что она была с Ильёй. Я пересказал видео про соточку. Тарс немножко помолчал, а потом сказал, что Насте купили хороший телефон, поэтому голову она разбила на катке, ни на каких снегоходах она ни с кем не каталась.

После большой улицы мы свернули на маленькую и там сразу увидели нашу машину. Я не помню, кто добежал первым. Помню, как Тарс расчистил номер от снега, подёргал ручки, проверил колёса и полез в рюкзак за ключами. У него свой комплект – папа ему после экзаменов на курсах водителей подарил, но предупредил, что машиной можно пользоваться только в восемнадцать, когда получит права. Но Тарс всё равно ездил. Я знаю. Илья несколько раз выкладывал видео из нашей машины. Так что ключи у него с собой всегда.

Внутри мы нашли мамины перчатки, бутылку воды, лепёшку – мы такие у Санжара иногда покупаем, ещё там был разряженный папин телефон и его кошелёк с правами, банковской карточкой, пропуском на работу и 500 рублями – Тарс их сразу себе в карман переложил. В карман двери была вставлена обёртка от шоколадки, наверное, мама по дороге ела. Она с орехами любит, а папа нет. Говорит, что зубов нет, хотя они у него конечно есть. Тарс посмотрел все карманы, заглянул под коврики и сказал, что если я хочу, то могу остаться в машине, а он пока посмотрит, что вокруг. Но я, конечно, не остался, а пошёл вместе с ним.

На стороне, где стояла машина, было всего два дома. Первый – маленький, невысокий, с обычными квартирами – мы поднялись до третьего этажа, но там ничего интересного не нашли, только за одной дверью какая-то женщина сильно плакала. Я подумал, что никогда не слышал, как плачет мама и спросил у Тарса: может это она, но он сказал, что конечно нет, это просто кто-то кино громко включил.

Во второй дом мы не попали, потому что он был закрыт. На подъезде висело объявление про то, что все вернутся десятого января. Оно было приклеено прямо на рекламы с картинками кофе, компьютеров, посылок и новогодних костюмов. Тарс сказал, что это офисы, они сейчас не работают. Рядом с домом никого не было, только большая ворона клевала красную ленту с треугольным узором.

Вдоль другой стороны никаких домов не было, только длинный забор, за ним – парк. Мы прошли через калитку и оказалось, что за деревьями прячется большая школа. На школе висел большой плакат с весёлыми яркими буквами. Тарс проорал: «Хочу всё знать!», поднял руки и упал в снег, как будто его убили. Я попробовал его поднять, но у меня ничего не получилось. Тарс лежал и кричал: «Да, да, я хочу всё знать! Я хочу знать где они!». Потом ему это надоело, он встал и мы пошли обратно. Ни одной подсказки про маму и папу мы так и не нашли.

Машина завелась не сразу. Сначала она молчала, потом три раза дёрнулась и затарахтела. Тарс посмотрел на стрелку и сказал: «Бензина до дома хватит. За час – полтора доедем». На видео Ильи он всегда закидывал ногу на окно, крутил руль одной рукой, часто сигналил и сильно смеялся. Но домой мы ехали по Тихоньке, никого не обгоняли и не обзывали. Когда Екатеринбург закончился, Тарс подмигнул мне через зеркало. Мне это очень нравилось, и я придумал как сделать, чтобы он подмигнул ещё раз: оторвал ему кусочек лепёшки. Так мы и ехали: Тарс мигал, а я отщипывал хлеб. Было весело и я совсем не боялся: папа же сказал, что в восемнадцать можно, значит мы ничего плохого не делали, просто старший брат вёз младшего домой.

В Ревду мы вернулись, когда уже темнело. Тарс остановился у кафе и предложил на папины деньги купить две маленькие пиццы. Я выбрал с цыплёнком, а он – с ветчиной. В пиццерии мы не остались, решили, что если на напитки не хватает, лучше поесть дома, с чаем. Когда мы поднимались по лестнице, я загадал, что сейчас открываем дверь, а там удивлённая мама спрашивает: «Где это вы так долго гуляли?» А мы в ответ хором: «Пиццу заказывали?!»

Но дома никого не было. Только мы сели за стол, как я вспомнил про папин телефон. Тарс сказал, что его зарядку видел в спальне. Я пошёл заряжаться, а Тарс сказал, что позвонит Илье – спросит, нашёл ли он свидетельство, времени всё меньше, поезд ночью, в полдвенадцатого. Пицца была так себе, но очень быстро закончилась.

Все, кого нашёл Илья помогать отказались, но Тарс сказал, чтобы я всё равно собирал вещи – на вокзал поедем в любом случае. Он строго предупредил, чтобы я брал только самое необходимое, потому что поеду с маленьким чемоданом. Я выложил на пол одежду, пасту, зубную щётку, чашку ТыМойКот, а рядом вытряхнул всё, что лежало в наборах фокусника и шпиона – коробки бы в чемодан не поместились. Тарс сказал, что половину надо оставить дома, но поспорить мы не успели, потому что папин телефон наконец-то зарядился и можно было посмотреть на звонки и сообщения.

Больше всего было новогодних открыток – Тарс скопировал самую моргающую и отправил её дети-бабе. Ответ из Пятигорска пришёл через секунду: много гор, золотой орёл, обед в столовой, тумбочка с бутылками минералки. Тарс написал «Молодцы!» и открыл переписку мамы и папы, которая началась 01.01 в 11:03.

Мама: Дозвонилась. Сегодня работают!

Папа: Не удивительно. Жатва. Последние колоски.

Мама: Наше есть ☺

Папа: Значит сейчас поедем. Я скоро.

Больше сообщений не было, только входящий от мамы в 11:05. Я спросил у Тарса, что такое жатва. Тарс объяснил, что это время, когда убирают хлеб, но не тот, который едим, а пшеницу с поля. Я вспомнил про лепёшку, которую мы нашли в машине и спросил, может они её обсуждали? Он сказал, что нет, скорее всего лепёшку купили утром: папа пошёл к Санжару за хлебом, а мама вдруг узнала, что какой-то магазин, в котором они отложили товар, работает и сразу про это написала. Завтракать они не стали, лепёшку взяли с собой – значит, спешили. Тарс задумался, а потом спросил сам себя: «Вот только что может работать первого января? Там, где они оставили машину никаких магазинов нет: жилой дом, закрытые офисы и школа на каникулах. Бред».

Тарс ужасно расстроился, но ещё больше его расстроили сообщения Марины Владимировны, моего логопеда. Их было два и они были одинаковые.

Логомар: Олег, у вас всё в порядке? Кира не отвечает ни на звонки, ни на сообщения. У нас занятие с Сашей не отработано, можно встретиться 2.01. Потом я уезжаю, поэтому с 3.01 только зум.

Логомар: Олег, у вас всё в порядке? Кира не отвечает ни на звонки, ни на сообщения. У нас занятие с Сашей не отработано, можно встретиться 2.01. Потом я уезжаю, поэтому с 3.01 только зум.

Тарс решил не отвечать, но потом понял, что когда Марина Владимировна увидит, что её сообщение просмотрено, очень удивится, что папа ничего не написал. Тарс думал-думал и вместо слов отправил такую же открытку, какую отправил дети-бабе. Ответ пришёл очень быстро.

Логомар: Спасибо, взаимно. Зум ставим? Свободное окно только 4.01 после 18:00. С 5.01 и до конца каникул отдыхаю. Я Киру предупреждала.

Тарс немного занервничал – здесь открыткой не отделаешься. Я вспомнил, что чаще всего говорит папа Марине Владимировне и посоветовал ему написать «Вам виднее». Это сработало.

Логомар: Если вам интересно моё мнение, то думаю, что занятия лучше не пропускать. В последнее время у Саши хорошая динамика. Итак, встречаемся онлайн, время согласуем позже.

Тарс выдохнул. Больше ничего интересного не было. Нет, на самом деле было! Как же я забыл?! Он вдруг залез под кровать, достал оттуда свой джойстик и сказал: «Давай?!». Мы никогда раньше не играли вместе – вообще никогда, ни разу – обычно ко мне Никита приходит, я к нему – редко, потому что у него приставка старая, там не все игры есть. Как теперь с ним играть даже не знаю, с Тарсом оказалось в миллион раз интереснее. Если бы Тарс не посмотрел на часы и не заорал: «Так, всё! Закидывай всё в чемодан! Уже десять, пора ехать», то мы бы играли всю ночь и меня бы в поезде сейчас не было.

На вокзале было совсем пусто. Тарс подошёл к кассе и сказал, что свидетельство брата забыл дома, но ему очень надо поехать, потому что в Анапе его ждёт больной дедушка, которому очень нужна помощь. Я зря сделал самое жалобное на свете лицо, потому что кассир на меня даже не посмотрела. Она наклонилась и прокричала в микрофон: «Молодой человек, продам хоть к дедушке, хоть к бабушке, но в поезд дитё без документа не пустят. Звоните домой – пусть везут. Билеты есть, до отправления больше часа, поезд в 23:45 отходит».

Мы отошли в сторону, Тарс сказал: «Придётся рискнуть. Купим билет и попробуем прорваться без документов – поезд ночной, вдруг получится». Я спросил, а что будет, если не получится – мы поедем домой? Вот в тот момент мой чемодан и упал. Тарс посмотрел на разбросанные вещи и решил не рисковать, а позвонить Вике.

Когда она приехала, то сразу начала размахивать руками и кричать, что если разобраться, то Тарс – преступник дважды. В первый раз, когда ехал без прав из Екатеринбурга и подвергал и меня, и себя опасности, а второе нарушение закона – путешествие по подложным документам. Может, Вика насчитала бы что-нибудь ещё, но Тарс натянул ей шапку на нос и сказал: «Ага, мы ещё кабачками торгуем без лицензии. Так ты поможешь или нет? Зачем тогда приехала? Здесь не олимпиада по обществознанию. Разве не заметно?»

Вика вернула шапку на лоб, открыла сумку и показала Тарсу какую-то папку. Тарс кивнул и пошёл в кассу. Вика сказала, чтобы я следил за чемоданом и никуда не уходил, а сама пошла к киоску и купила еду в дорогу: кажется, несколько маленьких соков, большую пачку печенья, конфеты и суп в пакете. Через некоторое время вернулся Тарс. Он взял чемодан и мы пошли к поезду.

Около поезда он сел на корточки – прямо напротив меня и уставился так, как будто хотел заколдовать. Тарс сказал, что в поезде меня будут звать Юра Капарин и попросил особо ни с кем не разговаривать, а лежать на своей полке и до посинения играть в телефон, розетки в вагоне есть. Он десять раз сказал, что утром шестого января проводник высадит меня на станции Тоннельная, там меня кто-нибудь встретит и отвезёт в Анапу – завтра утром он напишет кто. Я подумал, что, наверное, это будет сосед дедушки, дядя Андрей – он на своей машине для джиппинга нас в прошлом году встречал, дети-бабу в доме отдыха высадил, а меня к Боре повёз.

Тарс предупредил, что всего будет три ночи, постель поможет заправить проводник. Если логопед не забудет про урок, то пятого числа на станции Красный узел будет почти часовая стоянка, поезд остановится в 20:14, значит в 20:20 – красивое время зума Тарс написал на автобусном билете и положил в карман рюкзака – можно подключить зум. Чтобы Марина Владимировна не поняла, что я в поезде мне нужно заранее найти нормальный фон – она конечно, поймёт, что я не дома, но это не страшно, просто нужно сказать, что я у друга. Если с фоном ничего не получится, то просто выключить камеру и сидеть на уроке без изображения, в крайнем случае отключить интернет, чтобы она подумала про проблемы с сетью.

Потом Тарс вытряхнул из кармана мелочь и сказал, что это на чай. Ещё попросил всегда быть на связи и сразу звонить, если что-то не так. В конце он пообещал найти маму и папу, потом сильно обнял и раскрутил так, что чуть не сбили Вику – она аж присела. Мы бы так и кружились, но проводница строго сказала: «Заходим!» Она взяла билет и… и больше ничего не попросила. Тарс спросил: «Всё?». Проводница посмотрела на меня, потом на мой чемодан и сказала: «Да, быстро заходим и спать!»

Моя полка была наверху, но дяденька снизу разрешил мне сесть рядом, чтобы я посмотрел в окно. Поезд качнулся и как огромный слон медленно пошёл вперёд. В окне Тарс махал Викиной шапкой, а Вика – папкой. Потом я перелез на своё место и уже собрался поиграть, как вдруг пришла проводница и сказала, что нашла мне место получше. Она отвела меня в купе, где на полках вместо людей были какие-то корзины и сказала, что я поеду с котами. Нет, она сказала не с котами, а с котиками.

Тадах. Тудух. Тадах. Тудух… Ччччччч… Пшшшшшшшшшш…

О! Остановились. Ого, какие часы!

00:29.

Дру-жи-ни-но.

Коты, не орите, пожалуйста. Вам печенье можно?

5

Тарс говорил про три ночёвки. Сейчас вторая – значит, ещё завтра и всё, приехал! Скорей бы, а то надоело. Днём ещё нормально, а ночью так себе. Вчера из-за котов почти не спал – орали как бешеные. И так в первый раз одному ехать не очень, а тут вдруг посредине ночи из верхних корзин кошачья музыка заиграла. Я полаял как собака – не помогло, засунул им в окошки печенье – тоже. Наверное, они возмущались из-за того, что их наверх засунули и коробками закидали, а их брата внизу оставили. Нижний вообще самый нормальный, вообще не кричал, только шуршал сильно. Я с ним даже подружился и Серым назвал. Но может верхние и не от обиды орали, а из-за того, что им кошмары снились: как мне, когда я на коробках с кроссовками спал. Успокоились они только когда пришёл их хозяин, дядя Лёня. Вообще-то это он должен с ними ехать, но он попросил тётю Марину, проводницу, со мной поменяться, поэтому вчера она сказала идти на новое место.

Пока дядя Лёня разбирался со своими питомцами, я сидел у тёти Марины – ел конфеты и рассматривал цирковой плакат, на котором усатый фокусник собирал женщину из кубиков. Фокусник притворялся глупым: делал вид, что не может понять, как собрать правильно, хотя там было всё понятно – вот кубик с ногой, вот шея, вот рука, вот кусочки платья, вот испуганная голова – женщина так удивилась тому, что распалась на части, что выпучила глаза и открыла рот. Но может просто делала вид – она же артистка. На стене был ещё календарь с танцующими конями, но я до него не добрался, потому что открылась дверь, и тётя Марина сказала, что котики заснули и я могу возвращаться.

В коридоре меня ждал дядя Лёня. Он подарил жвачку, пожал руку и сказал, что ему со мной очень повезло, потому что никакой взрослый не согласился бы поменяться и он очень рад, что так получилось. Он объяснил, что ему очень нужно, чтобы за время дороги коты потихоньку от него отвыкли. Оказалось, что у этих орущих котов какая-то особенная порода – они так сильно скучают, что от грусти могут погибнуть, а если они умрут, то дяде Лёне придётся вернуть деньги, которые за них заплатят новые хозяева в Ростове, а если у него заберут деньги, то его старенькая мама останется голодной.

Когда он это рассказал, мне даже стыдно стало: какие-то кошки не могут жить без хозяина, а я без родителей остался и спокойно еду себе куда-то, с людьми разговариваю, в телефон играю, чужие конфеты ем, сок из трубочки пью. Ещё я подумал про старушку, которой нечего есть и чтобы купить хотдог, она стоит на рынке и продаёт свои… Я не придумал, что может продать голодная бабушка: очки? тапочки?, потому что сразу заснул. Сколько я спал не знаю, наверное, мало, потому проснулся ужасно уставшим. Если бы дядя Лёня меня не разбудил, то я бы ещё долго спал, но он сказал, что уже утро, поэтому мне нужно быстро вставать и идти на завтрак в соседнее купе, а он пока покормит котов и почистит их корзины.

В купе уже завтракали. На столике качались булочки, сыр, колбаса, пакет кефира, пряники, жёлтые яблоки и половинка курицы. Кто-то крикнул: «Юрец, заходи, не стесняйся!», я сначала даже не понял, что это меня приглашают. Только когда Дмитрич – он самый старший – сказал: «Юр, Я – Алексей Дмитрич, это – Руслан, а с Котофеичем ты и так уже познакомился. Лёня же у тебя сейчас?», до меня дошло, что, наверное, тётя Марина им рассказала, что меня зовут как написано в билете – Юра. На верхней полке лежал ещё один пассажир, но он знакомиться не захотел, весь завтрак он в стенку смотрел и не шевелился. Я его Кашлем назвал, потому что он всё время кашлял.

Меня усадили у окна – прямо на то место, откуда я махал рукой Тарсу. Дмитрич спросил, где я выхожу, я ответил, что в Тоннельной. Он обрадовался и рассказал, что сейчас он занимается мёдом, а до пасеки у него в Тоннельной был участок, но он его продал из-за туманов, которые мешали расти его абрикосам и персикам. Потом он долго рассказывал, что Тоннельная – это маленькая станция в горах, место красивое, но для фрукты гиблое. Он так много раз говорил странное слово фрукта, что яблоко, с которого я решил начать завтрак – не курицу же в гостях хватать! – как будто стало надуваться, и чтобы оно не лопнуло, я быстро откусил большой кусок.

Дмитрич подождал, пока я прожую и спросил, к кому и на какую улицу я еду, я признался, что в Тоннельной не живу, просто меня оттуда дедушка к себе в Анапу заберёт. Тогда Дмитрич постучал по полке Кашля и сказал: «Этот товарищ, кстати, тоже туда. На лечение». Потом Дмитрич посчитал, что до самого конца в купе только он, остальные выйдут раньше: сначала в Казани выйдет Руслан, потом в Ростове дядя Лёня, третьими – я и Кашель.

Руслан был самый молодой и весёлый, он всегда что-то смешное говорил. Когда он сказал: «Хватит языками чесать, пора зубами жевать» я сразу перестал стесняться: взял булочку и положил на неё сыр. Было хорошо. Поезд весело качался, в радио включилась какая-то весёлая музыка, жаль, что Кашель её сразу выключил.

Дядя Лёня пришёл, когда бутерброды закончились, но он не обиделся, сказал, если что, то на кошачьем корме протянет, ему не привыкать. Все громко засмеялись, а Руслан сказал, что он своему Марсу такой корм покупает, что если посчитать, то дороже вырезки получается, но он без претензий, потому что дорогой животине – дорогой уход, в собаку деньги вкладывать не жалко. Дядя Лёня спросил: «Фото есть?», Руслан сказал: «А как же!» и быстро достал телефон.

Ничего особенного на картинке не было: обычный большой пёс, никаких сумок или карманов для денег, куда их укладывать – непонятно. Может, они были на других фотках, но мы не успели ничего посмотреть, потому что телефон вдруг шлёпнулся на пол и разбился. Руслан совсем не расстроился: у него был такой вид, как будто это не телефон, а карандаш какой-то упал. Он сказал, что привык, это уже третий за месяц. Из-за того, что он проткнул руку шампуром, его рука иногда дёргается и не удерживает предметы, чтобы это исправить, надо делать операцию, но времени у него нет, болеть нельзя, потому что как только он заболеет, какие-то конкуренты отгрызут ему вторую руку.

Я поднял телефон – ничего страшного, только стекло поменять и будет как новенький, но Руслан махнул рукой и сказал, что у него всегда с собой запасной, а разбитый я могу забрать себе, только попросил вытащить симку. Дмитрич удивился, зачем же такие огромные телефоны покупать, если они в руку не помещаются, тем более, что рука больная. Дядя Руслан ответил, что ему по статусу положено. Дмитрич ничего не сказал, наверное, он просто не знает, что такое статус или как все взрослые не может его придумать, поэтому оставляет незаполненным. Вот у Тарса статус СПЛЮ, у Ильи – АПСТЕНКУ, мой – %@ПРИВЕТИК.

Оп! Какой ещё приветик? Надо поменять на ВПОИСКЕ!!!

Весь завтрак дядя Лёня ходил туда-сюда: его коты то пить хотели, то есть, то причёсываться. Руслан не выдержал и спросил, почему он не повёз их самолётом – и дешевле, и мороки меньше. Дядя Лёня сказал, что пояснит за чаем и не обманул: когда тётя Марина принесла четыре стакана в специальных железных чехлах, он стал рассказывать страшные истории про ужасных грузчиков, которые швыряют кошачьи переноски на землю, тушат об них сигареты и даже из вредности отвозят в не тот самолёт. А ещё про то, что в багажном отсеке такой холод, что после перелёта он получит не котов, а сосульки с усами. В конце он поднял куриную косточку и сказал: «А трупики, как понимаешь, никто не купит, так что только котокупе!»

Руслан сказал, что всё понимает и уважает, но это не бизнес, а головная боль и точно на слове «боль» вдруг уронил вилку прямо себе на ногу, наверное, опять рука подвела. Он громко ойкнул и сморщился. Стало понятно, что завтрак закончился. Да, тогда как раз зашла тётя Марина и забрала пустые стаканы. Дядя Лёня ушёл к котам, а Дмитрич стал наводить порядок на столике.

Руслан попросил меня встать, чтобы достать чемодан с запасным телефоном. Телефон ему был нужен срочно-срочно, для какого-то важного звонка. Он откинул полку и задумался: чемоданов было четыре, в какой он положил телефон не помнил. Митрич предложил ему свой, но важный номер Руслан наизусть не знал, он засмеялся и пошутил, что из цифр помнит только остаток на счёте и код от сейфа, с остальными не дружит. Я придумал переставить симку из разбитого телефона в другой – тогда контакты появятся, но это тоже не подошло. Руслан сказал: «Спасибо, но привык к своему, да и на вокзале без телефона никак, поэтому будем искать». Он поднял первый чемодан, покрутил колёсико с кодом, но замок не открывался. «Странно. Вроде всё правильно», – удивился Руслан. Дмитрич покачал головой, дал ему нож, а мне пакет с мусором. Дядя Лёня посмотрел на чемоданы, потом на часы и сказал: «До Казани полчаса».

Я выбросил мусор и пошёл к себе. Пока я завтракал пришло сообщение от Марины Владимировны. Она спрашивала, во сколько начнём. Я помнил, что время урока – это наша квартира два раза 20:20, но всё равно достал билет, который дал Тарс и проверил. Марина Владимировна сразу ответила «ок» и отправила ссылку, но потом она немного подумала и написала:

Марвла: Саша, ошибка! Ты написал: Я КОТОВ. Но правильно: Я ГОТОВ. Ты же не котик?

После вопросительного знака улыбался хитрый кот-эмодзи. Я решил, что в ответ надо отправить фотку настоящего кота и уже собрался открыть какую-нибудь корзину, но потом вспомнил, что в рюкзаке чашка с кошкой – лучше сфоткать её, Марине Владимировне такое нравится.

Чашки сверху не было, поэтому пришлось вытряхнуть все вещи. Вместе с чашкой, тетрадкой, зубной щёткой – о! я сегодня зубы так и не почистил – и разными штуками фокусника и шпиона вывалился помятый творожок – я про него вообще не знал, думал, что Вика купила мне только сок, печенье и суп. Творожок надо было или срочно есть – а я только что позавтракал, или выкинуть. Я немного подумал и решил отдать его Серому, он его сразу слопал – даже не скажешь, что только что завтракал.

Кота с чашки я так и не сфотографировал, потому что нашёл занятие поинтереснее – стал изучать набор шпиона. Самым суперским оказался прибор подслушивания. В обычной жизни такая штука мне, наверное, не нужна – у меня и без него отлично получается, но поезд так гудит и тарахтит, подслушивать не получается, так что здесь этот прибор пригодится.

Сначала я не мог понять, что с чем соединять, но потом догадался, что тарелку на присоске надо прикрепить к стене или двери, а потом подключить к ней наушник. То, что слышал наушник, записывала рация, жалко, что треки получались короткими – после пятнадцати секунд запись заканчивалась и надо было начинать заново.

Я начал с Дмитрича, потому что он прямо за моей стенкой, но он, наверное, спал или читал, так что записался только грохот и скрип. После Дмитрича я забрался к Кашлю. Ну там понятно, вообще ничего интересного: кхе-кхе, кха-кха, кхе-кхе. Тётя Марина тоже молчала. Я даже подумал, что подслушка не работает, но перед тем, как написать про это папе, решил проверить её на двери. И вот там… Там меня аж оглушило. Только теперь в ушах стучали не колёса поезда, а чьи-то голоса, только они были какие-то ненастоящие, как будто за дверью говорили не люди, а монстры или мультяшные человечки.

Наверное, это было сделано специально, чтобы шпион тренировался узнавать разные голоса, а может, просто для развлечения. Или всё вместе: и тренировка, и развлечение – игрушки должны быть полезными и весёлыми. Как мяч из диктанта, в котором я кучу ошибок сделал. Ирина Сергеевна тогда очень обиделась: «Надо же! В пятнадцати словах шестнадцать ошибок! Это надо постараться! Это надо уметь! Это гениально! Захочешь – не получится! Прямо талант! Выложился на все сто! Поработал так поработал!» Она так кричала, что я до сих пор помню каждое её слово. Диктант тоже никогда не забуду, я его потом сто раз переписывал и ошибки зелёной ручкой подчёркивал: «У Лиды мяч. Она играет. Мяч прыгает. Лиде весело. Хороший мяч. Полезный. Ай да Лида!»

У двери я успел записать три трека. Первый – самый смешной. Там кто-то страшным-страшным голосом зомби или привидения заказывал чай. «Маринааа! Маринааа! Мариночка, милая, чайку бы в восьмое. Маринааа! Три чая. С лимоном. В восьмое. Мариночка!»

Во второй записи мышонок или какой-то маленький добрый зверёк быстрым и писклявым голосом хвалил путешествия на поезде. «А мне нравится. Хоть здесь никуда спешить не надо. Лёг и поехал. Спи, читай, думай. Слушай, ну разве не так? Нет, скажи, что я не прав? Ну хорошо же?! Может, туда перейдём? Здесь дует».

Третья – самая странная и страшная. И из-за гномьего голоса, и из-за того, что он говорил. «Слушай, упустить такого жирного лоха? Нет, это не про меня. Упакован по полной. Прямо руки чешутся. Риску ноль. Ясно? Слушай, не возникай, а то на кусочки порежу».

Потом гном и тот, с кем он говорил захохотали, хотя ничего смешного в их разговоре не было. Если бы мне такое сказали, я бы сразу убежал, а если бежать было бы некуда, то я бы куда-нибудь спрятался, ну или если совсем плохо, стал бы кричать. Я знаю: опасно – беги, ори, прячься. Смеяться точно нельзя. Бесполезно.

Быстро посмотреть кто эти злодеи не получилось: пока отлепил тарелку, пока провода распутал – у гномов была куча времени, чтобы сбежать. А ещё чемоданы дверь подпирали, потому что дядя Руслан выставил их в коридор и по очереди забирал на проверку – он до сих пор искал телефон. Когда я выглянул, то конечно, ничего необычного уже не было – обычные люди, никаких мышат и монстров. В одном конце дядя Лёня говорил пардон и перешагивал через мешок, в который тётя Марина бросала грязное бельё, а в другой стороне Дмитрич махал рукой, а Кашель кивал.

Если кто и был плохой или злой, то только высокая девочка и её младший брат: они зачем-то пинали чемоданы. Но как-то совсем не верилось, что это они разговаривали про лохов и резку на кусочки. Когда до них добрался дядя Лёня, он взял мальчика за ухо и сказал, что портить чужие вещи – это плохо. Мальчик укусил его за руку и убежал в своё купе. А его сестра плюнула на свитер и тоже убежала.

Дядя Лёня так разозлился, что забыл про то, что портить чужие вещи плохо и сам ударил ногой по чемодану. Потом он пошёл к купе, в котором прятались девочка и мальчик и стал громко стучать кулаком по двери и сильно дёргать ручку. Конечно, ему никто не открыл. Я подумал, что может, они как я – сами, без родителей куда-то едут, а если и с родителями, то эти родители такие же невоспитанные как и их дети. Но потом вспомнил папу, который говорил про Тарса «…И как у нас могло такое вырасти? Ничего же не предвещало…» и решил, что лучше про родителей и детей не думать.

Дядя Лёня ещё немного постучал и вернулся к своему купе. Настроение у него было не очень, он резко открыл дверь и строго спросил: «Долго ещё? Нашёл? Давай, сворачивайся. Надоело по тамбурам шататься и дебилов воспитывать. Казань вон уже видно». Руслан высунул голову и сказал, что дядя Лёня прав и лучше бы он ничего не открывал, только зря два чемодана распотрошил, теперь это всё обратно надо засовывать и опять удивился, что коды не работают, как будто их кто-то поменял.

Дядя Лёня закричал: «Велено пускать». Дмитрич и Кашель оглянулись, Дядя Лёня помахал рукой: «Заходим, заходим». Через открытую дверь было видно, что по всему купе были разбросаны вещи. Дядя Лёня спросил: «Всё, что на полу можно себе забрать? Или только то, что без пуговиц?» Все засмеялись. Что было потом я не знаю – дверь захлопнулась.

Но на разбросанные вещи я ещё насмотрелся. Искать гномов было бесполезно, поэтому я вернулся к себе и только включил телефон, чтобы поиграть, как запищали сообщения – все от Тарса. Я сначала обрадовался, подумал, что нашлись родители, поэтому новостей так много, но он писал совсем про другое.

Тарс: короче

Тарс: пока мне не пиши

Тарс: и не звони

Тарс: я сам тебе напишу

Тарс: сегодня был дома

Тарс: там вот что

Больше слов не было, дальше – фотки, все из нашей квартиры. То, что она наша я только по холодильнику понял – на нём три магнита Анапа и записка с рецептом соуса для утки. Когда я посмотрел последнюю фотку, я вспомнил видео, которое Илья выложил после вечеринки в конце лета. Илья ходил по своему дому, всё время говорил: «Как-то так» и снимал перевёрнутый стол, ковёр с тортом, диван с разлитой колой, оборванную занавеску, разбитые горшки с цветами и клетку, в которой вместо хомячка лежала смятая коробка от суши. Хомячок был в следующем, его отрывок назывался #неплохопотусил, там он вылез из разорванной подушки и сильно задрожал.

У нас вместо хомяка был медвежонок – его прижал завалившийся стул. Карц жалобно вытянул лапы вперёд, как будто перед ударом хотел убежать, но не успел. Кровать Тарса была без матрасов, ковёр перевёрнут на изнанку, кроссовки разбросаны по полу, гладильная доска лежала на боку, мой шкаф был пустой – даже коробка с одеждой, которую мы с Тарсом носили, когда были маленькими куда-то пропала или упала. И железная, то есть деревянная дорога рассыпалась – мы в неё давно не играем, но и отдавать никому не хотим, поэтому мама её тоже наверх убрала.

Конечно, когда я это увидел, мне захотелось и звонить, и писать, но раз Тарс сказал нет, значит, нет. Про Вику он ничего не сказал, значит, можно поговорить с ней. Я решил, что звонить не буду, лучше отправлю ей какой-то знак, например, какое-нибудь умное животное, чтобы они поняли, что я всё понял. Только я никак не мог решить, кто самый умный – слон, пчела, собака? – поэтому отправил лошадь. Просто вспомнил, что у Вики на спине куртки большой чёрный конь. Лошадь сработала. Вика сразу ответила:

Вка: Саша, не волнуйся. Тебя встретит дядя Андрей. Если что, пиши сюда.

В конце была бабочка. Что-то я сразу не подумал, что может, это и не Вика написала, а Тарс. Да, он не называет меня Сашей и бабочку никогда не вставит, но вдруг это маскировка такая, ну как ненастоящие голоса у шпионской подслушки. Так… Стоп! Вот я дурак! Как же я не догадался? Да, это точно Тарс писал, потому что только я знаю, что у него на кровати наклейки с бабочками. А что это значит? Предупреждение? Сигнал? Столько загадок сегодня… Гномы, кража, полиция, запутанные слова, а тут ещё эти бабочки…

За весь день самое непонятное – это, конечно, ограбление. Про него все узнали на обеде: только дядя Лёня наломал хлеб, а я размешал сухой суп, как открылась дверь и в купе вошёл полицейский. Он поздоровался и сказал, чтобы все достали билеты и документы. Дмитрич спросил, зачем, а полицейский сказал, что расследуется преступление и ему нужно произвести сбор информации.

Дядя Лёня вздохнул: «Надо так надо» и первым показал всё, что просили. Полицейский посмотрел его билет и сказал, чтобы он шёл в своё купе, потому что опрос производится в соответствии с посадочным местом. Дядя Лёня спросил: «А всё-таки в чём дело?», полицейский вздохнул и сказал, что поступила информация об ограблении пассажира, сумма крупная, вещи ценные и ещё раз сказал, чтобы все разошлись по своим местам.

Дмитрич нахмурился: «А кого ограбили?» За полицейского ответил дядя Лёня: «Да понятно кого. Красавца нашего, конечно. Кого ж ещё? Чемоданов не досчитался, телефон не нашёл и прямо из Казани заявление голубем отправил. Командир, он ещё тот фрукт был. У него же в руках ничего не держалось. Вы пробейте эту информацию, свидетелей куча. Он тут всё своими шмотками завалил, нас в коридор выгнал, то терял что-то, то искал. Душный какой-то».

Полицейский сказал: «Разберёмся», открыл дверь и показал рукой, чтобы он вышел. Дядя Лёня быстро вышел в коридор. Я ужасно испугался, потому что у меня не было ни билета, ни свидетельства. Полицейский долго заполнял какие-то документы, разговаривал с Дмитричем и Кашлем. У Кашля оказался ужасно страшный голос – он почти не разговаривал, а хрипел почти как тот ужасный гном. Когда полицейский закончил, он спросил: «Ребёнок с кем?», Дмитрич сказал, что парень хороший, из соседнего купе, едет сам, до Тоннельной, здесь в гостях и под присмотром. Полицейский сказал, что детскую преступность никто не отменял, наклонился ко мне – близко-близко – и спросил, где мои вещи.

Тут я понял, что точно знаю только то, что я Юра, мне десять лет и мою старшую сестру зовут Вика. Когда я про неё подумал, то сразу вспомнил, как она нас с Тарсом преступниками назвала. Больше я не знал ничего – ни адреса, ни имён родителей, ни в какой школе учусь, во что играю и на кого подписан. От этого мне стало так страшно, что я понял, что не могу разговаривать, язык как будто приклеился. Дмитрич сказал, что нечего пугать ребёнка, надо позвать проводницу, все документы должны быть у неё.

Полицейский взял меня за руку и вывел в коридор. Там как раз была тётя Марина, она крепко-крепко держала Серого, который почему-то ужасно злился и хотел вырваться. Полицейский её попросил принести мой билет, она сказала: «Минуту!», передала Серого мне и пошла к себе.

Серый ужасно царапался, я его не удержал и он рванул в сторону туалета, но тётя Марина мне вообще ничего не сказала, ей было не до меня – она объясняла полицейскому, что ребёнок едет не на своём месте, потому что пассажиры поменялись местами, такое бывает. Полицейский сказал, что он всё зафиксирует и открыл дверь в кошачье купе.

Внутри было что-то ужасное. Коты орали в тысячу раз сильнее, чем вчера ночью – взлохмаченный дядя Лёня вообще ничего не мог сделать, только укачивал по очереди корзинки и обещал, что через минуту все успокоятся. Но кошачьи песни ещё ладно, а вот лужи на полу и запах… Он был такой гадкий, что у меня с языка клей исчез – только вдохнул и сразу всё прошло. У полицейского от этой вонищи заблестели слёзы, он замахал своей папкой и сказал, что в хлеву работать не собирается и сказал всем выйти.

Потом он куда-то позвонил и спросил, как оформлять котов – ему нужно было поговорить с каждым пассажиром, а если на котов куплены билеты, то получалось, что они тоже пассажиры. Дядя Лёня смеялся и говорил, что Пылинка и Корнелия подпишут что угодно, а вот Кардинал и Вавилон вряд ли. Но котам разрешили не расписываться, полицейский переписал номер моего билета и пошёл в купе, где жила высокая девочка и её невоспитанный брат.

Когда он ушёл, тётя Марина и дядя Лёня закрылись и очень долго не открывали, наверное, тётя Марина помогала успокаивать котов. Вышла она красная, сердитая и строго сказала, что мне нужно вернуться на своё правильное место – то, которое в билете, потому что если придёт комиссия, то её накажут. Она сказала это с таким серьёзным видом, как будто это я её просил ехать с котами, а не она меня.

Но я не стал обижаться и сразу отнёс свой рюкзак в купе Дмитрича. А вот дядя Лёня ужасно расстроился, было видно, что возвращаться к котам он совсем не хочет. Ну понятно: до Ростова ещё целый день, а он так и не научил кошек жить отдельно, даже ещё хуже стало, они совсем перестали слушаться. И как он их продавать будет? – таких орущих и вонючих точно никто не купит.

Вечером место Руслана занял дядя Жора. Он зашёл на какой-то короткой станции – куртка в ледяной корке, брови и борода снежинками облеплены. Снег на его ботинках быстро растаял и превратился в лужу – я сразу вспомнил больницу, тапочки он ни у кого не просил – переоделся в свои.

Ужинали мы его пирогом с грибами и луком. Пирог был огромный – на всю спортивную сумку, поэтому Дмитрич сказал, чтобы я сходил за дядей Лёней и пригласил его поесть. За ужином Дмитрич и дядя Лёня рассказывали про Руслана: про его руку, телефон, собаку, чемоданы и про то, что его кто-то обокрал – наверное, инопланетяне. Было весело, но мне бы не очень понравилось, если бы мои друзья так надо мной смеялись.

После Руслана они стали обсуждать разные ограбления. Дмитрич вспомнил, что сорок лет назад когда он возвращался из армии, у него украли сапоги и он с вокзала босиком домой пришёл, перед невестой было стыдно. Дядя Лёня признался, что тоже однажды попался – ему сумку в поезде подменили: когда он её открыл, то там вместо одежды мятые газеты лежали. Дядя Жора про себя рассказывать было нечего, поэтому он напугал бандитами, которые грабят поезда и мешки денег выбрасывают прямо на дорогу. Дмитрич сказал, что быть такого не может, это он с каким-то кино перепутал.

Дядя Жора поднял палец вверх и сказал: «Жизнь веселее кино. Вон, слышали, в Екатеринбурге банда Хмелей два банка взяла. Там главарь и его жена – или жена главарь, а мужик у неё на подхвате, не помню, надо уточнить – в костюмах Снегурочки и Деда мороза спокойно проходили через охрану – ёлочка-иголочка, лесенка-песенка, внученька-Жученька, все дела – и прямиком в кассу. Там пистолет ко лбу, миллион – в мешок. Долларов, между прочим. Или полмиллиона. В принципе, особой разницы нет – жить можно».

Дмитрич сказал, что не знает как остальные, но он в Екатеринбурге у брата почти месяц жил, но ничего такого не слышал. Тогда дядя Жора нашёл эту новость в телефоне и начал читать: «…Так… это пропускаем… Ага, вот… При попытке задержания тяжело ранены два сотрудника полиции, преступникам удалось скрыться с крупной суммой… Так тут ориентировку дают… Тридцать восемь и сорок… ей тридцать восемь, ему сорок… молодые, в общем… так… фото – не дай бог, морды ещё те… так, телефоны доверия… ага, прямо сейчас позвоню… А, вот, нашёл… Преступники вооружены и очень опасны, легко входят в доверие, имеют отличные навыки маскировки… Ну да. Развели охрану как детей… И в конце… Управление… так… понятно какой области просит быть бдительными и не стесняться спрашивать документы даже у любимых праздничных персонажей… Вот так. А ты говоришь: кино, кино!»

Дмитрич взялся за голову и сказал: «До чего докатились! Дед Мороз – это ж святое!» Дядя Жора сказал, что Хмель – известная птица и тот ещё артист и начал рассказывать новую историю, но я её не послушал, потому что поезд подходил к Красному Узлу, значит, надо было готовиться к зуму. Если бы я остался в нашем купе, то Марина Владимировна сразу бы поняла, что я непонятно где, поэтому я пошёл искать нормальный фон.

Коридор не подходил – там всё время кто-то ходит, в тамбуре темно, туалет на стоянке закрывают. Я уже хотел на пару часиков полностью выключиться, а потом сделать вид, что не было связи, но заметил, что купе проводника открыто. Я вспомнил про плакат и понял, что это самый лучший фон на свете. Поезд пшикнул, остановился, вокзальный ведущий сделал непонятное объявление, тётя Марина никак не приходила – спрашивать, можно ли остаться, было не у кого. Вокзальные часы показывали 20:19, значит через минуту я должен включиться.

«Cаша?.. Саша? Саша ты меня видишь? Слышишь? Отлично! Связь хорошая. Можно начинать. Добрый вечер! А где ты сейчас? Что-то не узнаю твою комнату… Саша?»

Марина Владимировна сразу поняла, что я не дома, потому что за мной всегда полка с лего-самолётом, а не странный фокусник в шляпе. Тарс, конечно, умный – он знал, что она это заметит. Я быстро, как будто рассказывал стихотворение, сказал, что у нас дома сломался интернет, поэтому я сейчас у друга, а мама и папа пошли к дети-бабе полить цветы, а то они завянут, пока они в Пятигорске отдыхают. Марина Владимировна вроде бы поверила, но скорее всего ей времени было жалко. Вот потом она точно всё выяснит. Ну это они пусть с мамой разбираются, почему так получилось.

Урок был обычным: разминка, разбор карточек, чтение, потом игра – мы всегда в конце в слова играем. Сегодня забирали одну букву и меняли её на другую, чтобы получилось новое слово: кошка – мошка, репка – кепка. Марина Владимировна показывала картинки, а я в тетрадке писал слова и обводил буквы – и ту, которая пропала, и ту, которая появилась. Дома нужно было придумать свои примеры, но я в чате сразу написал: корова-корола, жора-жара. Марина Владимировна очень обрадовалась, только посоветовала имена не брать и в ответ напечатала: жара – тара, корова – корона.

В конце она сказала, что задания не будет, потому что я очень хорошо работал, но на каникулах можно скачать приложение, которое помогает видеть, как в одном слове прячется другое. Приложение будет или само давать задания, а потом очки считать, или у него можно спрашивать, как можно изменить какое-нибудь слово. Марина Владимировна сказала, что игра мне очень понравится, я буду много смеяться и удивляться тому, что не замечал, что некоторые слова – настоящие сюрпризы.

Потом она сказала: «Вот за тобой очень интересная афиша. Давай её прочитаем?» Я обернулся. Да, там было много букв, как я их раньше не заметил? Время заканчивалось, поэтому Марина Владимировна попросила поднести камеру поближе и прочитала сама:

«Великий и несравненная. Ален плюс Римма Де… де… Саша, не вижу окончание… Спасибо, теперь чётко… Делоньи… Да, Ален и Римма Делоньи – скорее всего они французы, но возможно, что это – звучный цирковой псевдоним. Что ж, неплохой пример, хотя мы договорились имена не брать. Итак, что вижу я? Всё просто: в Римме прячется слово мир и город Рим. Саш, принцип понятен? Отлично! Я сейчас тебе поинтереснее задачку отправлю. Попробуй разглядеть в смешном серьёзное. Получится – пиши! Спасибо, увидимся после каникул и ещё раз с Новым годом! Только мама пусть мне позвонит! Никак не свяжемся. Покааа!»

Когда я нажал «Выйти из конференции» зашла тётя Марина и строго спросила, что я у неё делаю. Я соврал, что нужен кипяток. Она сказала, чтобы я мигом возвращался в своё купе и ложился спать. Я вернулся и лёг. Только спать не могу – никак не распутаю загадку.

Бюлюл тичать.

Вот что это?

6

Если бы дядя Андрей не заорал «Урал, алё, сюда!», я бы его ни за что не узнал. Мы же только летом встречались, когда он в одних шортах – никаких брюк и куртки тогда не было. Вообще на себя не похож: незагорелый какой-то, я вообще-то думал, что он всегда коричневый. Да, совсем другой, только голос не изменился и машина та же самая, с наклейками: на одной стороне ДЖИППИНГ В ГОРАХ, на другой – телефон, только по нему не позвонишь – последняя цифра оторвалась, но он на это не обращает внимание, говорит, что и так народу валом. Но это летом, конечно, а сейчас, утром 6 января, я у него один.

Зеваю. Машина подпрыгивает, холодно, дождь несильный, но противный, хочется, чтобы была настоящая крыша, а не плёнка, но ладно, всё равно дедушка скоро. Я помню: виноградники, виноградники, камыши, камыши, а потом сразу Анапа. Дядя Андрей спрашивает, почему я как сонная муха? Как так: полстраны проехал и не выспался? Я зеваю, молчу, тогда он сам себе отвечает: «Понятно. Значит, в карты всю ночь играл». Сам сказал, сам засмеялся. Нет, дядя Андрей, в карты я играть не умею. Я в слова играл. Играл и доигрался.

Всё началось с кроссворда. Примерно в обед Дмитрич спросил почему я всё время пялюсь в телефон – это вредно и для глаз, и для ума, и чтобы меня подлечить, вырвал детскую страничку из своего журнала с кроссвордами. Картинки были какими-то малышовскими, задания длинными, всё было ужасно скучное и неинтересное. Но чтобы Дмитрич не обижался, я достал ручку и в каждой клетке написал по букве – получилось красиво, все квадратики закрылись. Дмитрич сначала обрадовался, стал хвалить за то, что быстро справился, но когда надел очки, сильно вздохнул и начал ругать. Только не меня, а ЕГЭ, потому что он превращает людей в бездушных и безмозглых роботов.

Дядя Жора пожал плечами и сказал, что поколение зомби на то и поколение зомби, потому что у него вместо мозгов… Что у зомби вместо мозгов, он забыл и просто попросил Дмитрича не кипятиться, потому что это бесполезно. Дмитрич не согласился и сказал, что всё можно исправить, просто надо писать, требовать и проводить разъяснительную работу. Он стал размахивать своими кроссвордами и кричать, что Пушкин и без идиотского ЕГЭ случился.

Дядя Жора открыл чипсы и сказал, что если раскинуть мозгами, то не всё так однозначно. Например, как быть, с тем, что куча бездушных упырей, например, как сорокалетний Хмель ЕГЭ не сдавали – значит, дело в чём-то другом. Дмитрич не согласился: «Если бы твоего Хмеля дрессировали крестиками-ноликами, то он ни за что бы не придумал притворяться Дедом Морозом, потому что ЕГЭ убивает творческое начало». Потом он замахал руками, как будто чего-то испугался, плюнул и сказал, что мы его запутали, попросил больше не морочить ему голову и открыл свою кроссвордную книжку, в которой оставался только одно неразгаданное слово: самая умная кошка, шесть букв.

Это слово нужно было обязательно отгадать – тогда бы Дмитрич отправил секретное слово и получил бесплатный журнал. Слово никак не вспоминалась, дядя Жора десять раз сказал, что самая умная кошка – это собака. Дмитричу это надоело и он попросил меня сходить за дядей Лёней, потому что лучший совет – это консультация профессионала. Идти совсем не хотелось, и я предложил поискать кота в интернете.

Дмитрич нахмурился и спросил, а что ж я буду делать, если интернета не будет? Я сказал, что поищу беспарольную точку доступа или попрошу родителей, чтобы деньги на телефон положили. Дмитрич отложил журнал, снял очки, взял меня за руку и как-то странно зашептал: «Нет, а вот представь нет его вообще. Нет вашего интернета. Налетела Земля на небесную ось, и он исчез». От его непонятных слов у меня такое лицо стало, что дядя Жора дал мне оставшиеся чипсы и объяснил, что Дмитрич просто хочет, чтобы я представил, как будто все компьютеры вдруг сломались, а телефоны потерялись – где тогда кота искать?

Так было понятно. Я подумал и ответил, что оставил бы всё как есть. Одна ошибка – не страшно. Что плохого в том, что осталось всего одно слово? Мне кажется, ничего. Дмитрич закричал: «Ну вот. Полюбуйтесь. Ни слова про книги! А все знания там!» Потом он спросил, сколько мне лет – я вообще-то это говорил, когда мы знакомились, но он, наверное, забыл. Я забыл, что надо говорить десять и ответил по-честному. Дмитрич кивнул и сказал, что если бы ему, девятилетнему Алёше, задали вопрос: «Что ты любишь?», он бы ответил, что больше всего на свете любит читать.

«Юр, понимаешь? Читать! А не играть, не спать, не гулять!», – кричал Дмитрич Потом он долго рассказывал, как хулиганы хотели отнять у него значок ЛЮБЛЮ ЧИТАТЬ и из-за этого ему пришлось подраться.

Когда он замолчал, я понял, что загадка БОЛЮЛ ТИЧАТЬ разгадана и очень обрадовался. Я хотел сказать Дмитричу большое спасибо, но не стал, потому что тогда пришлось бы долго рассказывать про логопеда и зум. Я решил, что лучше сходить за дядей Лёней и попросить его помочь с кроссвордным котом. Пока я спускался с полки, я думал о том, что больше всего люблю. Конечно, маму и папу. Ну и Тарса немножко. А из-за вещей драться не надо. Вообще ни из-за чего драться не надо. Это опасно. Надо было отдать этот значок и убежать, а потом купить себе новый. А если он редкий, то его можно в интернете найти и заказать.

Я так задумался, что забыл постучать и сильно дёрнул дверь купе. Дядя Лёня совсем этого не ожидал и от удивления так подпрыгнул, что чуть не уронил корзину, которая стояла на его коленях. Корзину он удержал, а маленький пульт нет – он выскочил из его ладони и приземлился прямо мне под ноги. Как только он стукнулся об пол, сразу завопили коты – точно так же как тогда, когда приходил полицейский. Дядя Лёня быстро наклонился, нажал на жёлтую кнопку и ор сразу прекратился. Раз и тишина!

Я сказал: «Супер!» Дядя Лёня согласился, что вещь отличная, потом поманил к себе и стал шептать на ухо – как будто по секрету – что это новейшее устройство на основе ультразвука, помогает в самых тяжёлых случаях. Я ему хотел рассказать, что у дети-баба тоже есть ультразвуковой супер отпугиватель тараканов, но он почему-то не работает, только красиво светится в темноте, но не успел, потому что дядя Лёня открыл дверь и сказал, что ему сейчас некогда. Про кроссворд я вообще не успел спросить. На самом деле у меня к нему было дело поважнее всяких котов и тараканов, но раз он меня выставил за дверь, я решил, что поговорю с ним позже, когда он будет свободен.

Я должен был его спросить, не терял ли он деньги. На новом месте я никак не мог уснуть из-за того, что что-то щекотало спину. Я долго крутился и переворачивался, но потом мне это надоело, я залез под простыню и вытащил жёсткую бумажку. Я хотел её выбросить, но случайно блеснул свет и стало понятно, что это не хрустящая бумажка, а настоящие пять тысяч. Я положил деньги в рюкзак и решил, что когда проснусь, узнаю у дяди Лёни не он ли их потерял – он же до меня на этом месте спал.

Когда я вернулся в наше купе, кота уже отгадали, настроение у Дмитрича было хорошее, сообщение с секретным словом он уже отправил. Я забрался к себе и написал Вике: «еду». Вика – а может Тарс? – ответила: «Саш, ты голодный?»

Я сначала очень удивился, а потом до меня дошло, что они поняли моё ЕДУ так, как будто я просил поесть, а не рассказывал про то, что сейчас еду в поезде. Мне эта путаница понравилась, я вспомнил, как Марина Владимировна говорила, что нас окружают слова-сюрпризы и решил скачать приложение, в которое она сказала играть на каникулах, а Тарсу с Викой отправил гифку с толстым утёнком, чтобы было понятно, что еды у меня навалом.

Приложение оказалось суперским. Самым смешным был кабан, который сначала бегал и громко хрюкал – Дмитрич даже попросил звук выключить – а потом стукнулся об дерево и из его маленьких глаз вылетели зелёные звёздочки. Звёздочек становилось всё больше и больше, и вдруг раз – и они превратились в огурцы, которые запрыгнули в большую банку. Этот мульт назывался КАБАН-БАНКА. Ещё мне понравился КОРШУН-ШНУРОК – там большой орёл летал-летал, потом решил съесть какого-то коричневого суслика, но как только он приземлился и ухватился за шкурку, суслик перестал быть сусликом, а превратился в огромный старый ботинок. Коршун от удивления начал скручиваться и растягиваться, пока не стал толстым шнурком, который быстро завязался на бантик.

Дальше был мультик про ракету и карету, потом появились короткие задания и первый уровень закончился, чтобы идти дальше, нужно было придумывать свои примеры. Я посмотрел вокруг. Рядом лежал пакет от чипсов. В больших красных буквах я сразу увидел ПСЫ и ЧИП, больше ничего. Два очка было мало, и я отправился на поиски остальных. Больше всего слов я нашёл рядом с купе проводника – там на стене висел плакат с расписанием поезда 335Е.

Линия маршрута была похожа на горку, с которой скатывались красные кружки. Некоторые стояли близко друг к другу и как будто толкались, другие были далеко и никому не мешали. Возле каждого кружка был написан город. На самом верху был Екатеринбург – его я прочитал нормально, вообще ничего не почувствовал, а когда увидел кружок Ревда, то почему-то чуть не заплакал, внутри как будто шарик лопнул – даже немножко больно стало. Чтобы отвлечься, я попробовал поискать спрятанные слова, но нашёл только ДА и немного расстроился, потому что я точно знал, что в Ревде должна быть куча всего.

В приложении был раздел Помощь, там мне сразу подсказали, что мой город – это вера, едва, дева, еда, дар. После Ревды поезд останавливался в Дружинино: оно стало джуниором, а Красноуфимск оказался фокусником! Превращение слов и правда было похоже на фокусы, каждая станция открывала свой секрет, но самым-самым оказался Новохопёрск: в нём прятались совёнок и поросёнок!

Вообще животных было много. Конечно, самыми лёгкими были Зайцевка, Лиски и Боброво – в них всё видно, вообще думать не надо. Но были и сложные: ворон из Поворино, олень из Тоннельной, аист из Тимашевска, ещё волк с вокзала. В общем, целый зоопарк набрался. Ну и без зверей тоже было интересно: в расписании выла сирена, из вагона высовывалась нога, а из тамбура торчала труба.

Жаль, конечно, что всё это увидел не я, а помощник из приложения, но после такой тренировки я стал видеть слова целиком, а не как раньше – по кусочкам. Я это понял, когда поезд дёрнулся и дверь проводника резко открылась и на меня смотрел не фокусник в шляпе, а буквы. То есть, конечно я видел и фокусника, и разрезанную на квадратики женщину, но теперь слова стали ярче, чем картинка.

Это было так непривычно, что я почувствовал себя тем кабаном, который стукнулся об дуб. Зелёные звёздочки не посыпались, зато я вдруг прочитал сам, то что читала Марина Владимировна: АЛЕН + РИММА ДЕЛОНЬИ, потом в голове что-то щёлкнуло, и я увидел ЕЛЬ МАРИНА + ДИОММЛЕН. Это было здорово – всё-таки расколдовались аж два слова, но почему-то стало не весело, а наоборот неприятно, даже что-то сбоку заболело и заурчало.

Поезд набрал скорость, дверь захлопнулась. Я немного подождал – живот не прошёл. У туалета стояли два человека, они пропустили меня без очереди, может, из-за того, что им было интересно разговаривать про машины. Кто-то поставил канистру с розовым стеклоочистителем – у папы похожий есть, только зелёный – прямо на мусорный бак и один водитель объяснял другому, что такой нельзя брать даже даром, потому что в салоне будет дико вонять котами, лучше купить подороже, но нормальный.

Уже была куча подсказок, но я ничего не замечал. Это сейчас кажется – вот дурак, всё же понятно, но тогда ничего не соединялось: ни секретный ультразвук, ни ограбленный Руслан, ни кошачий очиститель, ни ель с Мариной… Хорошо, что вечером наконец-то дошло, а то неизвестно чем бы это всё закончилось. Тарс правильно говорит, что я – тормоз.

Дядя Жора разрешил мне сидеть внизу сколько захочу – спать он не собирался, потому что в час ночи выходил в Новочеркасске. Он сказал, что мы ему так понравились, что он хочет устроить небольшой прощальный ужин. «Тогда и Котофеича зови, веселее будет, он же до Ростова, а это через час после тебя. Земляк как никак», – сказал Дмитрич. Дядя Жоре эта идея понравилась, и он отправил меня за гостем, а сам пошёл покупать всякие вкуснятины.

Про то, что я так и не спросил про пять тысяч, я вспомнил только когда открыл дверь, но говорить про это было некому – внутри никого не было. Зато совсем рядом – в купе проводника разговаривали гномы, только голоса были не придуманные, а самые настоящие и очень знакомые. Первый гном, то есть гномиха сильно ругалась:

– Имей в виду, осталось четыре часа. Давай, без приключений. Наберись терпения. Слышишь? Хватит! Мы договаривались, что спектакль окончен. Мне кажется, там достаточно. На десять жизней хватит. А ты зачем-то шляешься по вагонам и пощипываешь. Неужели тебе мало? Чуть не провалились из-за каких-то копеек. Мне не звони. На вокзале берёшь такси, едешь куда договаривались и там ждёшь меня. Никуда – слышишь, никуда не выходишь. Ясно? Ты меня понял?

Гном ответил:

– Ух! Как страшно! А если не понял, то что? На кусочки порежешь? А вот и не получится. Это только я умею. Алле оп!

Это было настоящее волшебное заклинание, потому что после него я опять как будто стукнулся об дерево, в голове завертелись разные цирковые картинки – танцующие лошади, спотыкающиеся клоуны, летающие гимнасты, голуби, кролики, платки, обручи. Буквы с афиши вертелись, переворачивались, пока не сложились в МАРИНА ЛЕОНИД + МЕЛЬ.

Я прошептал: «Марина, Леонид, плюс, мель…». «…Плюс мель»

Потом раздался хлопок, как будто кого-то или стукнули, или толкнули. Дальше — ужасный смех, даже не смех, а какое-то хрюканье. У меня застучало за ушами, сердце сначала упало вниз, а потом подскочило к шее, и чтобы оно не выпрыгнуло, я даже рот руками закрыл. Нет, сердце было ни при чём, это я просто заорать боялся. С ногами тоже была проблема – я как будто вдруг в лыжных ботинках оказался, причём с лыжами, потому что ни повернуться, ни сдвинуться вообще не мог. «Кричи, беги» не получилось. Значит, оставалось «прячься».

Я завалился внутрь кошачьего купе и быстро закрылся на замок. Сердце стучало как бешеное, от этого становилось ещё страшнее и тут я вспомнил бабу Нину с первого этажа. Когда её ругают за то, что она расставила тарелки с кормом по всему подъезду, она кричит, что кошки ей сердце лечат и без них она давно бы умерла. Я решил, что самое лучшее сейчас – это погладить Серого, он точно поможет, но его в купе не было: от Серого осталась только пустая перевёрнутая корзина.

С другими котами я знаком не был, но решил: какая разница, кого гладить и полез наверх. Верхний кот оказался колючим и твёрдым. Я заглянул внутрь: никакой это был не кот, а пакет, обёрнутый куском лохматого меха. В пакете были пачки непонятных денег, я такие раньше никогда не видел, но рассмотреть их не получилось, потому что в дверь стали колотить так, что если бы я её не открыл, то она бы точно вывалилась.

Когда я за секунду закрыл крышку, спрыгнул вниз и открыл дверь, я вспомнил, как удивился тому, как Гоша Шарик одновременно кинул под кровать пачку подушечек и засунул под подушку конфетный ящик. Теперь стало понятно, что это в общем-то не трудно и когда нужно, получается само собой.

Дверь с грохотом отъехала и я увидел… Как я раньше не замечал, что они и правда ужасные? Злые, лохматые с кривыми ртами. Передо мной стояли не проводница Мариночка и не пассажир Котофеич, а опасные преступники Марина и Леонид Хмель. Тайна плюса была разгадана: никакой это был не плюс, а повёрнутая буква Х.

Хмелиха спросила, что я здесь делаю, я ответил, что пришёл позвать дядю Лёню на праздничный ужин, но когда я открыл дверь, по коридору несли очень большую коробку. Дяденька с коробкой попросил освободить дорогу и на минутку зайти в купе, я зашёл, но коробка зацепила дверь и она случайно закрылась. Про коробку всё было правдой, только это было не со мной, а с сестрой мальчика из соседнего купе, той, которая плевалась. Хмелиха нахмурилась и строго сказала: «Понятно», потом она повернулась к Хмелю и прошипела: «Напоминаю: не проспите Ростов! Думаю, вам лучше никуда не ходить». Когда она ушла, Хмель спросил, кто зовёт и зачем зовёт. Я объяснил. Он сказал: «Конечно буду. Пусть накрывают».

Вечеринка получилась очень шумная, даже не думал, что взрослые люди могут так кричать – честно, хуже первоклассников. Они совсем не слушали друг друга, каждый что-то орал, хотя там слушать было особо нечего, какая-то ерунда, а не разговор. Я тогда как будто в глубокую яму провалился, вообще ничего не видел и не слышал, прямо как сейчас: вроде бы машина гудит, дядя Андрей что-то говорит, но это где-то далеко-далеко.

В яме было темно и глубоко, я думал, что теперь делать и кого звать на помощь. Дмитрича и Кашля – нельзя, они с Хмелём в Екатеринбурге сели, вдруг они тоже из банды? Дядя Жора зашёл позже, он точно не бандит, потому что он сам историю про Хмеля рассказал, но он был самый ненормальный и точно не стал бы меня слушать. Звонить Тарсу? Вике? Дети-бабе? Они все далеко.

Потом я вспомнил про Илью – Тарс же говорил, что он любую проблему решает, но подумать о том, звонить ему или нет не получалось – кто-то орал прямо в ухо. Я открыл глаза. Дмитрич махал мне рукой и радостно кричал: «Юра, не спи! Все фокусы проспишь! Видел, как часы пропали?» Я ничего не понял, кроме того, что у двери стоял фокусник Делоньи – тот самый, с плаката, только не в блестящем костюме, а в свитере и шляпе из моего набора – наверное вывалилась из рюкзака. Шляпу было совсем не жалко – пусть носит, мне она всё равно не нужна. Если бы она волшебная была, ещё ладно, но я знал, что она просто для красоты, поэтому совсем не расстроился, тем более, что в голову пришла отличная идея.

Я залез на свою полку, открыл рюкзак и вынул все вещи из набора фокусника: коробку-матрёшку, два кольца, леску и волшебный мешок. Мешок я сразу положил в карман, а остальное отдал Хмелю. Он засмеялся и сказал, что это – не реквизит, а комплект начинающего карманника, но ничего не вернул и не отложил в сторону, наоборот, стал всё внимательно рассматривать, особенно леску. Я настроил самый жалобный голос и пропищал:

– Дядя Лёня, у меня ещё палочка волшебная была, только я не знаю, как она работает, наверное, я что-то не то делаю. Дядь Лёнь, помогите разобраться. Пожааалуйста. Дядя Лёня, только она не здесь, я её у вас оставил, когда вместе с котиками ехал. Просто я хотел научиться показывать фокусы, но ничего не получалось, я расстроился и бросил палочку вниз. Можно, я пойду поищу? Дядь Лёнь, я быстро. Она, наверное, за нижнюю полку закатилась. Синяя такая. Блестящая.

Хмель, не отрываясь от дёрганья лески, сказал: «Нормальному иллюзионисту никакая волшебная палочка не нужна, у него и вилкой всё получится». Я подумал, что всё пропало, но неожиданно помог дядя Жора: он наколол целую котлету и стал размахивать вилкой как флажком. А ещё он весело закричал: «Лёня, давай с палочкой. Пусть будет красиво!». Хмель сделал вид, что ничего не слышит, но когда Дмитрич и Кашель громко захлопали и засвистели, он объявил: «Желание публики – закон!», потом повернулся ко мне: «Иди, только быстро».

Больше всего я боялся найти пистолет – хорошо, что это не случилось. В других корзинах прятались костюм Деда Мороза, плащ супергероя, пульт для мяуканья, золотые часы, много рублей, перевязанных резинкой, два паспорта, разные кошельки и несколько телефонов – один был в коробке, наверное, тот, который искал Руслан.

Пульт и костюмы я оставил на месте, а всё остальное переложил в волшебный мешок. Мешок оказался тяжёлым – примерно таким же как школьный рюкзак в четверг, когда в него ещё запихнута физкультурная форма. Мешок и правда был волшебным: если не поднимать, то на вид большая прозрачная сумка с красной рыбкой – с такими на пляж ходят. Да, туда точно бы полотенце поместилось, а ещё коврик, маска и ласты и ещё бутылка с водой.

Я проверил, чтобы всё стояло на своих местах и уже собрался уходить, как вдруг понял, что как только Хмель поднимет корзину, то сразу поймёт, что с ней что-то не то. Нужно было срочно найти чем заменить большой пакет с деньгами. Ничего тяжёлого вокруг не было, но я вспомнил про розовую канистру и прикинул, что она бы подошла. Времени рассуждать идти или не идти не было, я осторожно открыл дверь – никого. Я вытащил волшебный мешок, поставил его у двери своего купе и пошёл к мусорке. Канистра была на месте. Когда я взял её за ручку, придумал, что если кто-то встретится по пути, то я скажу, что из неё ужасно пахнет и я несу её к тёте Марине, но эта придумка не пригодилась – в двенадцать ночи по вагонам никто не ходит.

Канистра влезла отлично, меха на обёртывание хватило. Корзина опять стала тяжёлой: дело сделано, можно возвращаться обратно. Я думал, что надо будет опять настраивать жалобный голос и пищать, что я нашёл только свою сумку для моря, а палочки нигде нет, но когда я открыл дверь, мне никто ничего не сказал, как будто вместо меня в купе зашло привидение или зомби. А, нет, зомби бы точно заметили, их видно.

Все как будто договорились cделать вид, что никакой волшебной палочки никогда не было и никто не просил её приносить. Все уже лежали и было совершенно невозможно поверить, что совсем недавно они кричали, хлопали и размахивали котлетами. Хмель забрался на мою полку и оттуда рассказывал Кашлю что-то смешное. Кашель отмахивался и всё время говорил: «Хорош, хорош», потому что когда он начинал смеяться, то кашлял ещё сильнее. Дмитрич храпел. Дядя Жора вообще укрылся одеялом, хотя сам говорил, что спать больше не будет. Я случайно сел на его ногу, он дёрнулся, посмотрел на часы, вскочил, быстро оделся и до самого Новочеркасска зачем-то сильно тёр уши. На прощание он пожал всем руки – мне тоже – и пригласил в гости. Дмитрич его обнял и подарил свою визитку «Горный мёд без обмана» – он её всем давал.

Потом Дмитрич навёл порядок и сказал мне собрать вещи, чтобы утром не тратить время на сборы. Хмель, не отрываясь от разговора с Кашлем, передал мой рюкзак, и я поставил его рядом с волшебным мешком. Надо было что-то придумать, чтобы Хмель остался у нас ещё на час, его нужно было удерживать до самого Ростова, потому что если бы он вернулся в своё купе он мог проверить корзины и тогда бы… Да, я опять подумал про пистолет.

Вроде бы Хмель никуда и не собирался – продолжал болтать с Кашлем, но Дмитрич всё испортил: попросил его слезть с моей полки, потому что мне пора спать. Хмель сказал: «Да без проблем» и спустился вниз, на место дяди Жоры. Я подумал, что оттуда разговаривать с Кашлем ему будет неудобно, поэтому просидит он там недолго и скоро пойдёт к себе. Надо было что-то придумывать. Я опустил голову и спросил: «Дядь Лёнь, а как фокусники ящик с человеком разрезают? Вы не знаете секрет?»

Никакой секрет он не раскрыл, но говорил очень долго, только, конечно, не час, поэтому потом я спросил, не знает ли он, как научить лошадь танцевать. Он сказал, что методов много, но в основном с помощью волшебной палочки. Дмитрич строго сказал, что давно пора спать, но Ростов всё никак не появлялся и чтобы Хмель не ушёл к своим корзинам, я спросил, кто из котов серого цвета: Кардинал или Вавилон? Хмель ответил, что все любимые. Я вспоминал, что ещё можно спросить про цирк, но в голове были только клоуны, а про них мне было всё понятно. Поезд ехал и ехал, останавливаться не собирался, я зажмурился и задал главный вопрос: знает ли он Алена и Римму Делоньи?

Хмель немножко помолчал, а потом спросил, откуда мне про них известно. Я сказал, что у нас был классный час про великих магов и фокусников. Он спросил, про кого ещё там рассказывали. Ответить было нечего, поэтому я решил, что придётся храпеть, но тут открылась дверь, и бешеная Хмелиха страшным голосом проорала: «Ростов!» – так, наверное, «Пожар!» кричат. «Ваши вещи уже в тамбуре, мне нужно убрать купе. Не спим, выходим!» Хмель вздохнул и медленно поднялся.

Когда он ушёл, я спросил у Дмитрича, когда будет следующая станция. Он ответил, что примерно через полтора часа Тимашёвка и строго предупредил, что если я не закрою глаза, он позвонит моим родителям, потому что в моём возрасте в полвторого ночи все дети спят. Я подумал, что мама и папа сейчас бы мне очень помогли, потому что ещё немного и Хмель приедет туда, куда ему сказала Хмелиха, откроет корзины и поймёт, что его главный фокус провалился.

Некоторое время ничего не происходило, ну кроме того, что я трясся от страха и ждал, что сейчас откроется дверь и… Но ничего особенного не происходило, только Кашель начал сильно кашлять. Сначала он перестал дышать, а потом страшно захрипел – прямо до тех пор, пока не пшикнул лекарство. Мы с Дмитричем испугались, но Кашель сказал, что с ним всё в порядке, просто на станции надо выйти подышать.

В Тимашевске Дмитрич сначала отругал меня за то, что я не сплю, а потом сказал, чтобы я шёл дышать вместе с Кашлем – мало ли что с человеком без присмотра может случится. Кашель стал спорить, но Дмитрич дал мне свою меховую шапку и колючий шарф и сказал: «Юра, если что – бегом обратно! Понял? Хорошо. А я пока травы уральские от этой хвори заварю, мне брат щедро отсыпал».

Только мы спустились со ступенек, как Кашель сказал, чтобы я никуда не уходил, а он для разминки лёгких походит туда-сюда и вернётся. Сначала я постоял на месте, а потом решил, что лучше сесть на тележку с чемоданами – она стояла прямо напротив нашего купе и с неё было удобно наблюдать за коридором вагона. Сначала наша дверь открылась и из неё вышел Дмитрич: понятно, за кипятком для чая пошёл. Дальше началось самое интересное: из купе проводника выбежала Хмелиха и чтобы её пропустить, Дмитрич аж впечатался в окно. Хмелиха забежала в наше купе и что-то прокричала. Потом она наклонилась и пропала, но начался салют из телефона, тетрадки, тарелки-подслушки, зубной щётки: понятно, Хмель позвонил и рассказал, что только я мог взять деньги и она искала их в моём рюкзаке. Из волшебного мешка ничего не полетело – как и все, она видела пустую прозрачную сумку.

Когда Хмелиха начала заглядывать в каждую дверь, стало ясно, что она ищет меня и я на всякий случай спрятался под багажную тележку. С земли не было видно ничего, только слышен крик Дмитрича: «Юра, Юра, Юрааа!». Тут прямо перед моим носом появились ноги в тёплых носках и в шлёпках, хозяин этих ног крикнул: «Проводник сказал эти вещи вынести. Куда ставить?» Ему откуда-то издалека ответили: «Ничё не знаю. Не оплачено, значит, не ко мне. Неопознанное на вокзал неси, там для этого полиция есть». Ноги ответили: «Ага, щас» и побежали к вагону. Тут поезд пшикнул, чихнул и поехал.

Я вылез из-под тележки. Около колеса стоял мой мешок, рядом с ним – открытый рюкзак. Половины вещей не было, а то, что осталось, было или сломано, или испачкано: у чашки откололась ручка, тетрадка была помята, зубная щётка грязная. Главное – не было телефона. Когда я складывал вещи обратно в рюкзак, кто-то похлопал меня по спине. Я замер и зажмурился. Когда похлопали ещё раз, я обернулся, но увидел не Хмелиху, и не Хмеля, а Кашля, который сказал: «Пойдём, а то без нас уедут» и потянул меня к поезду, который стоял с другой стороны перрона.

Когда стало понятно, что у этого поезда ни одной включённой лампочки, он сел на тележку и схватился за голову. «Слушай, пацан, извини. Меня прихватило крепко, может, на мороз реакция. В медпункте очнулся – вообще ничего не помню. Думал десять минут там полежал, но выходит, что больше. Ты меня что ли ждал? Надо ж было в паровоз запрыгивать. Теперь нам с тобой выбираться как-то отсюда надо. Тебе ж вроде тоже до Тоннельной? Потом в Анапу, так?» Я кивнул. Он посмотрел на вокзальные часы: «Почти четыре. Дурдом. Так. Пойдём искать таксёров».

Я надел рюкзак и взялся за ручку волшебного мешка. Тут к нам подбежал хозяин тележки, он на бегу развернул её как гоночную машину, обернулся и крикнул, что полиция находится в пристройке. Кашель спросил, зачем полиция? Я показал на прозрачный мешок и сказал, что его надо отнести туда, проводник просил. Кашель ничего не понял, но взял мешок и мы пошли на вокзал.

Когда он увидел табличку, на которой была нарисована стрелка и написано «Полиция», он сказал, что туда без документов лучше не идти и предложил оставить сумку у колонны: когда её заметят, то сразу позовут полицейского. Я не мог ему сказать, что такую сумку без охраны оставлять нельзя и решил всё сделать сам, но ничего не получилось – дверь была закрыта. Рядом спала белая собака – порода как у Хонто. Я достал тетрадку, вырвал листок, написал записку и засунул поглубже. Когда я подтянул мешок к собаке, она сразу проснулась и зарычала, но лаять не стала. Она постояла, посмотрела, понюхала, легла прямо на мешок заснула.

Я вернулся к Кашлю, он с кем-то разговаривал. Тот, с кем он говорил, размахивал руками и смеялся. Кашель подошёл ко мне и сказал, что кажется мы крепко застряли, потому что столько, сколько просят таксисты, у него нет – с собой совсем немного, кошелёк с картой – в сумке, а сумка – в поезде. Поэтому нам придётся что-то придумывать с электричками и автобусами, но это утром, а сейчас надо позвонить Дмитричу – хорошо, что визитка про мёд есть – чтобы он проследил, чтобы наши вещи не пропали. Ещё он спросил, нужно ли мне кому-то позвонить и дал свой телефон. Я набрал маму, потом папу – их телефоны были выключены. Тарсу звонить нельзя, Вике не стал.

Мы уже устроились на сиденьях и собрались спать, как вдруг я вспомнил, что в кармане рюкзака лежат пять тысяч Хмеля. Кашель сначала не поверил – подумал, что деньги ненастоящие, из магазина масок и воздушных шариков, но когда посмотрел бумагу на свет, то схватил меня за рукав и мы побежали к таксисту. Таксист важно спросил, во сколько надо быть на вокзале, Кашель ответил, что наш поезд прибывает в 9:33, стоянка пятнадцать минут. Таксист почесал шею, подумал и сказал, что на перевале третий день снег, но попробовать можно.

В Тоннельную мы приехали даже на час раньше, только попасть на вокзал не получилось. У забора стояли аж четыре машины с мигающими мигалками, а на входе двое полицейских внимательно проверяли документы, один был с собакой. Кашель ничего не понимал и очень злился, он думал, что как только поезд остановится, он быстро зайдёт в наш вагон, возьмёт свои вещи и сядет в автобус, который приехал за ним из санатория. А теперь всё запуталось – к поезду просто так не подойти. Он решил позвонить Дмитричу, чтобы тот помог вынести вещи, но он не отвечал. Кашель стал ругаться, потом он пропал, а я сел на скамейку и начал ждать дядю Андрея…

– А? Нет, не сплю.

О, кажется, приехали. Да, точно дедушкины ворота. Дядя Андрей пикнул два раза, но никто не открывает. Сигналит громче: «Би, би!» Биииии!», – как будто, балуется. О, наконец-то деда идёт! И гуся какого-то дохлого несёт.

– Гордеич, алё! Принимай родню, а то себе оставлю, под сезон зверинец открою – сурком будет работать. Спал всю дорогу. Ни бэ, ни мэ.

Дедушка Боря машет, чтобы мы сами снимали крючок, потому что у него руки заняты.

– На, с Рождеством своих поздравишь. Тёплый, ночью ещё бегал, – он передаёт гуся Андрею, стряхивает с фартука перья и, не глядя на меня, говорит:

– Ну, заходи, Александр.

7

– Всем известно, что Рождество – время самых-самых невероятных чудес и истории, которые произошли в канун этого светлого праздника, доказывают это как нельзя лучше. Напомню, что в утреннем выпуске мы рассказали о…

– У нас тут и так чудес по горло, – папа берёт пульт, но нажать на кнопку не успевает.

– Не переключай, оставь, – строго говорит дедушка Боря. Бабушка Ася с ним согласна – ей эта ведущая очень нравится. И дом ей этот нравится, она никак не может вспомнить, почему в прошлом году они не зашли в гости, ведь их дом отдыха прямо через дорогу. Дедушка Миша подсказывает: в путёвке каждая минута расписана, просто некогда было. Он начинает рассказывать про Пятигорск, но деда Боря морщится, делает звук ещё громче и объясняет:

– Утром мужика показывали, который стариков интернатских спас. Какой-то фотограф птичий. Время сейчас жирное, как послушаешь чем люди занимаются, диву даёшься. Это ж надо: за портреты воробьёв кто-то деньги платит! Так вот. Заприметил этот товарищ своего щегла или кого он там караулил, не знаю, да и не важно это, там на территории тихо, птиц полно, какую хочешь встретишь, пугать некому. Забор, сетка, клетка – понятное дело, ни души. Никого не видать, ничего не слыхать. А что? Вон соседа так сдали. Штаны, ботинки и челюсть в коробку сложили и отвезли: отдыхай, папочка, радуйся тишине и свежему воздуху…

– Бать, хватит! – просит папа.

Деда отмахивается:

– Всё, закрыли! Как говорится, что вырастил, то выросло. Так вот. Забрался этот натуралист на дерево, а вместо щегла дым коромыслом, кипятильник что ли загорелся, а может, утюг – не помню. Так он прямо с ветки в окно прыгнул и сам всё ликвидировал. Двадцать душ спас. Вот так. Повезло старикам – поживут ещё. Хотя такая жизнь… Ладно, закрыли! Посмотрим, кого сейчас покажут. После каждых новостей обещали что-то новенькое.

Мама говорит: «Конечно, посмотрим. Очень интересно». Все кивают. Даже Тарс. Мы обедаем. На праздник обычно достают одинаковые красивые тарелки, но сегодня у всех разные, потому что у деда столько гостей никогда не было. Я даже свою чашку предложил, но бабушка её выбросила: сказала, что битая посуда приносит несчастье. Не знаю. Мне этот тымойкот только счастье принёс. Может, это он собрал всех вместе.

В Анапе большого стола нет, поэтому мы соединили два. Один – уличный, с веранды, он шершавый, краски почти не видно, но вообще-то он когда-то синий был. За ним я, Тарс, папа и деда Боря, а за тёмно-коричневым, блестящим, с длинной царапиной – мама и дети-баба. Но еды столько, что где какой стол вообще не видно, всё тарелками и мисками заставлено. Около меня – жареная рыба и солёные помидоры, надо будет деду сказать, что кабачки по триста рублей спокойно покупают. Около Тарса – гусь, наверное, брат того, которого дяде Андрею подарили. Скорее всего старший, потому что намного толще, чем тот, но может, он просто ел хорошо, а вчерашний капризничал и поэтому не вырос.

Того ощипанного помню отлично – длинный, худой, лысый, с чёрными штрихами на крыльях. После него – перья на фартуке, скрип калитки и дальше пусто. Не помню ни как раздевался, ни как спать лёг. Гусь и сразу щёлк: «Сашечка, Сашечка…» и большое мокрое мамино лицо. Мама сжимает мои щёки, плачет и улыбается, за ней – папа и Тарс. Если бы не Тарс, я бы подумал, что сплю, потому что только он был на себя похож, а родители за неделю какими-то другими стали.

Конечно, я хотел узнать, где они были целую неделю, но дедушка Боря выключил свет и сказал: «Нечего слёзы лить, отбой! Мужики – завтра утром на рыбалку. Подъём в пять. Ладно, в полшестого. Тараска, прыгай к Александру. Постой, тебе ж укрыться нечем. Пойдём, родной, поищем». Тарс сначала отказывался, а потом решил, что одеяло не помешает и пошёл за дедом. Я его ждал-ждал, но так и не дождался, но ночью Тарс передал мне привет: толкнул ногой в ухо, потому что лёг верх ногами. С пятками я разговаривать не стал, решил, что обсудим всё утром, на рыбалке.

В лодку нас не взяли – оставили на берегу. Может, ветер какой-то не такой был или удочек на всех не хватило. Но скорее всего папа это специально подстроил, чтобы мы с Тарсом спокойно поговорили. Когда лодка превратилась в маленькую белую точку, Тарс набрал в ладонь холодный песок и тихо сказал: «Наши…» Струйка песка засыпала сначала одну, потом вторую ракушку «Короче, они всё это время в полиции были. Сейчас всё расскажу».

Пока он говорил, он то загребал, то высыпал песок обратно – и всё на одном месте, прямо как какой-то сломанный экскаватор. Зимний пляж – не летний, к концу истории я сильно дрожал, а Тарсу хоть бы что – даже не застегнулся. Когда он сказал: «Походу всё», вдруг откуда-то появился папа с полным ведром шевелящейся рыбы. Он накинул на Тарса капюшон и засмеялся: «Быстро в дом греться, а мы пока лодкой займёмся. Только маму не будите. А лучше идите на автовокзал и встречайте Пятигорскую делегацию. Они через Краснодар добираются. С расписанием разберётесь». Потом он внимательно посмотрел на меня, как будто по глазам хотел понять, рассказал мне Тарс или нет. Наверное, мои глаза всё сказали, потому что он поставил ведро и притянул к себе. Да, я знал всё. По дням и по часам. Все кусочки сложились.

Всё началось с разговора про Тарса. Начало – про то, какой он плохой, я слышал, а конец пропустил, потому что спал. Родители продолжили говорить ночью, когда Новый год закончился и все пошли спать. Тарс вернулся, поэтому они успокоились, перестали злиться и решили, что всем надо мириться и лучше это сделать в день рождения. Они придумали, что Тарса поздравят Лунтик и две гусеницы. Гусеницы – папа и мама – будут держать воздушные шарики с единицей и восьмёркой, а Лунтик – то есть я, торт. По плану родителей после этого Тарс должен был расколдоваться и опять стать хорошим.

Шарики и торт дома были, масок, конечно, нет. Мама обыскала весь интернет, но там, где они продавались, доставку назначали на второе января, а это совсем не подходило: у Тарса же день рождения первого. Но утром ей повезло: из одной карнавальной мастерской ответили, что такие герои у них есть, но только это будут не маски, а настоящие куклы, которые остались с какого-то праздника, их можно взять напрокат, но они очень пыльные и немного потёртые, потому что Лунтика давно никто не заказывает.

Папа в этот момент покупал хлеб у Санжара. Мама так обрадовалась, что сразу отправила то сообщение, да я всё помню:

Мама: Дозвонилась. Сегодня работают!

Папа: Не удивительно. Жатва. Последние колоски.

Мама: Наше есть ☺

Папа: Значит сейчас поедем. Я скоро.

Тарс сказал, что теперь ему понятно, при чём здесь колоски. Он объяснил, что после новогодних каникул костюмы никому не нужны, поэтому некоторые магазины не закрываются в праздники, чтобы побольше заработать: «Как фермеры, которым надо убрать хлеб, пока зима не наступила. Понял?»

Когда папа вернулся из овощного, они быстро собрались и поехали в Екатеринбург. Мастерская была как раз напротив того места, где мы нашли нашу машину. Мимо неё мы ходили сто раз и даже объявление про костюмы видели, но откуда мы знали, что это то, что нам надо? Да и дверь там была закрыта и никакой записки про то, что для больших кукол сбоку есть специальные ворота не было.

До этой мастерской история была хорошей, а потом стала страшной. Нет, перед страшным было немножко весёлого. Тарс рассказал, как папа захотел пошутить и решил, что до машины он пойдёт в голове гусеницы. Маме это понравилось, и она захотела сделать тоже самое, но не успела, потому что в это время со всех сторон выбежали полицейские и кто-то из них громко крикнул: «Всем оставаться на своих местах!»

Представляю, как себя чувствовал папа: у меня такое было, когда мы физкультурные мешки на головы натянули и начали прыгать и орать, но сумка так громко шуршала, что я пропустил момент, когда в раздевалку вошла завуч. Я как дурак скакал до тех пор, пока не услышал «Стоять!»

Тарс сказал, что потом их забрали в полицию. Это всё случилось потому, что родители совпали с ориентировкой. Я спросил, что это такое, он объяснил, что ориентировка – это приметы преступника. Приметы были такие: подозрительные мужчина и женщина около сорока лет в карнавальных костюмах. Папа потом вспомнил, что когда они примеряли эти головы, мама просила его не проболтаться раньше времени и советовалась как незаметно пробраться в квартиру, поэтому скорее всего продавец сообщил про это в полицию.

Я вообще ничего не понимал: что плохого в том, что двое взрослых гуляют по улице в головах гусениц? Тарс объяснил: «Короче, тридцать первого утром какие-то дебилы в костюмах Деда Мороза и Снегурочки ограбили банк. До этого была история с Белоснежкой и Человеком-пауком в супермаркете. Там крепко всё завязалось, эти уроды ранили несколько человек, кто-то чуть не умер. Жесть, короче. Эти клоуны, кстати, раньше в цирке работали, там какая-то мутная история: кассу взяли, шапито подожгли или наоборот… Короче, всех аниматоров взяли на прицел. Кроме наших ещё пятеро под замес попали».

Я еле сдержался, чтобы не заорать: «Что?! Маму и папу приняли за этих мерзких Хмелей? Нееет!», но вместо этого сказал: «Получается, тряпка с красными треугольниками, которую клевала ворона – это бандана Пупсеня». В этот момент Тарс перестал загребать песок, сжал кулак и прошипел: «Эээ! Ты чё? Пупсень в кепке, бандана – у Вупсеня!» Я согласился, а то если бы начал спорить, он бы точно больше ничего не рассказал.

Дальше было про телефоны. С папиным понятно: он остался в машине, а маминому не повезло – его сразу забрали. На следующий день ей разрешили позвонить с другого, но мы тогда были в больнице и ответить не смогли из-за того, что телефон Тарса разрядился, а мой остался дома. Теперь стало понятно, что Шаповалов не в больнице работает, а в полиции. Тарс пожал плечами – он такую фамилию не помнил.

Потом он долго жаловался на то, что пока я отдыхал в поезде, ему пришлось решать кучу проблем. Например, продать ещё одни кроссовки – хорошо, что ездить никуда не пришлось, их кто-то из его одноклассников купил. Ещё он обижался на то, что аж три дня жил с выключенным телефоном. Телефон он отключил сам, на всякий случай, потому что не понимал, из-за чего разворошили нашу квартиру. Тарс листал фотки с разбросанными вещами и возмущался: «Ты ж видел, да? Ну да, я тебе оправлял. Это сейчас ясно, что деньги искали. Только кто это был: полиция? Банк? Бандиты? Прикинь, что со мной тогда было! Плюс уборка потом. Вика, конечно помогла, но блин…»

Вика – добрая, хорошо, что они помирились. А вот на Илью Тарс злился, потому что после того, как Насте стало хуже и её отвезли в больницу, он куда-то залёг. Я сначала не понял, что это такое, а потом вспомнил как сам лежал на животе под тележкой с чемоданами. Вот так и Илья где-то сейчас прячется.

История заканчивалась в квартире Вики. Сначала кто-то долго звонил в звонок, а потом сильно колотил в дверь. Тарс и Вика замерли как мыши, но потом подкрались к глазку и когда увидели папу, сразу открыли. После того, как нашлись настоящие преступники, родителей сразу отпустили и теперь не мы, а они нас везде искали. Папа бегал по друзьям Тарса, а мама пошла к Диме с четвёртого этажа, больше в моём списке никого не было. Когда Тарс рассказал, что я поехал к дедушке, они купили билеты на самолёт и после обеда улетели. Ещё они позвонили Асе и Мише и пригласили вместе отметить Рождество у моря. В Пятигорске как раз два дня шёл дождь, дети-баба начали скучать, поэтому путешествию они ужасно обрадовались.

Вот так все и встретились…

– Тарас! Куда ты пошёл? Больше десяти минут с семьёй не можешь посидеть?

– Борис Гордеевич, не кричите так. Вообще ничего ж не слышно. Сами же пригласили смотреть.

– Да просто на полную громкость включите!

– Ой, зачем так громко? Оглохнуть же можно!

– Всё! Закрыли! Дай послушать!

В телевизоре большая карта, у какого-то города моргает маленький огонёк. Он вдруг начинает расти и вдруг превращается в звезду на ёлке. Перед этой ёлкой стоит весёлый дяденька в жёлтой куртке, рядом – полицейский. Дяденьке весело, но холодно, он подпрыгивает и радостно говорит:

– Наш следующий сюжет из небольшого кубанского городка Тимашевска, именно там получила развязку нашумевшая история ограбления банка «Самоцвет». Похищенные миллионы найдены, опасные преступники арестованы, ошибочно задержанные отпущены и это всё – благодаря одному маленькому герою. Подробности этого невероятного рождественского чуда нам, так сказать, доложит старший лейтенант линейного отдела транспортной полиции Андрей Иванович Горохов, именно он первым открыл мешок с, пожалуй, самым большим новогодним подарком. Андрей, расскажите, с чего всё началось?

Все, кроме Тарса на месте. Папа откашливает рыбную косточку, мама собирает грязные тарелки, остальные внимательно смотрят. Что делать? Уйти по Тихоньке? Кинуть гуся в телевизор? Кажется, поздно. Полицейский чешет нос:

– Как обычно, утром вышли на дежурство. В восемь. Как-то так. Начали готовиться к работе…

– А что, пост не круглосуточный? Насколько мне известно, знаменитый мешок появился намного раньше, не в восемь.

– Конечно, на месте всегда кто-то есть. Но на мешке собака спала, поэтому сразу не заметили. О бесхозе первой уборщица сообщила.

– Так. И что было дальше?

– Дальше? Открываем, а там начинка – будьте нате. Поначалу в шоке, растерялись немного. Так что записку сначала и не заметили. Она только во время оформления обнаружилась. Конечно, сразу в край оперативно сообщили и…

– И началась операция захвата? Которая, насколько я понимаю, разыграна как по нотам.

– Ну смотрите, В Крымске остановка в 8:59 – там бы не успели всё организовать, времени маловато, далее, в 9:33 Тоннельная – вот там и выставили оцепление и…

– И там была захвачена главарь банды, Марина Хмель?

– Так точно. Даже расписание не сломали. Всё ровно.

– Отлично. Напарника, как я понимаю, поймали позже.

– Да, она его сразу сдала. Он её ждал в Рос…

– А всё-таки, записка… Можно подробности? Без неё, как я понимаю, всего этого не случилось бы.

Полицейский смеётся:

– Записка серьёзная. Наши лучшие криминалисты над расшифровкой работали, тяжело им пришлось, но справились. Подбирали, так сказать, ключи.

Теперь вместо полицейского показывают мой листок. Дедушка Миша даже очки надел.

ВСЕ ДИНГЕ КРАЛИ ХМЕЛИ 335Е ОНА ПРАВНИЦА

Голос телевизора объясняет, что этот суперсекретный шифр означает, что в мешке находятся ценности, украденные опасными преступниками Мариной и Леонидом Хмель. Главаря банды, следует искать среди проводниц поезда номер 335 Е, следующего из Екатеринбурга в…

Мама и папа испуганно переглядываются – ну да, они про Хмелей должны знать, а остальным сейчас, наверное, расскажут. Да, точно. Афишу с фокусником и кубиками показывают. Очень хочется, чтобы Марина Владимировна уехала отдыхать на ту же базу в горах, в которой были родители Вики – там ни телефонов, ни телевизоров, только природа. Пусть на лыжах катается и чай полезный пьёт, а не глупые передачи смотрит. А если она не в горы поехала? И сейчас тоже эту ерунду смотрит и думает: «Где же я этот плакат видела? А, мы же его с Сашей изучали!» Ладно, что будет, то будет.

А вот и пожар в цирке, про который рассказывал Тарс. Опять фокусы. Хмель молодой, совсем на себя не похож. Хмелиху без формы вообще не узнать. Блестящая сильно. Кому это интересно? Скоро закончится? О, опять дяденька у ёлки.

– Наверное, вам не терпится узнать, кто же автор этого важного сообщения? К сожалению, на момент выхода этого новостного выпуска, полной информацией мы не обладаем. По нашим данным, это десятилетний Юра из небольшого…

Тарс, спасибо! Только у тебя двери хлопают так громко. Да, про то, что Юра из небольшого уральского городка Ревды никто не услышал. Наверное, Дмирич в полиции рассказал, что я в Ревде появился.

– Итак, если вы что-то знаете об этом маленьком храбреце, обязательно сообщите.

Показывают номер телефона.

– Он достоин не только славы, но и обещанного вознаграждения. Напоминаю, что за содействие в раскрытии преступления пострадавший банк пообещал подарить автомобиль! А напоследок самое интересное: запись камер видеонаблюдения. Всего доброго, с Рождеством. Добра, тепла и мира!

Ой. Это я?! Всё черно-белое, нечёткое, как на мониторе у нашего охранника в школе. Да, повезло. Скорее всего, никто ничего не поймёт. Какой-то маленький пацан в меховой шапке тянет мешок. Если бы я в своей был, то тогда меня точно бы узнали, а у Дмитрича шапка такая лохматая, что вообще не понять, кто там внутри. Стоп! А где она? Ой, наверное, в такси оставил. И шарф тоже – в машине жарко было.

Все улыбаются: ну надо же почти малыш и такой мешок тащит. Где ж он его нашёл? Как же он бандитов обманул? А вдруг он тоже из банды? Нет, не может быть – такой милый. Ой, смотрите: записку пишет – старается, кладёт поглубже в мешок, дверь проверяет. Закрыто. А говорят, что круглосуточно на посту. Ну хитрец! Придумал, чтобы собака сторожила. Ну голова! Слушайте, на кого-то он похож…

Сердце стучит, но успокоиться нечем – рядом ни одного кота. Серый, ты где? Кто тебя сейчас гладит и кормит творожком? Сейчас всё раскроется. Фух, кажется пронесло. Бабушка Ася разводит руками и говорит: «Так это же Филипок!» Все соглашаются: «Ой, а ведь точно! Ну надо же как похож!»

Передача закончилась. Мама говорит, что пора пить чай. Спрашиваю, кто такой Филипок. Деда Боря как-то специально кашляет, качает головой и по Тихоньке идёт к шкафу. Дверца застряла. Никак не открывается. Оп! Дождь из книжек. Хорошо, что тонкие, если бы обычные, то без головы бы остался. Все старые, потрёпанные, немножко жёлтые. На обложке той, которую передаёт дедушка, малыш в длинном пальто и в огромной шапке – ну да, немножко похож, только у меня куртка. Рядом с мальчиком – большая собака. А, теперь, понятно. Открываю.

Что?! Зелёным карандашом крупно и неровно написано: ТАРС. Вообще-то я Тарсу имя только в прошлом году придумал. Тогда кто это написал? Кто-то маленький, взрослые так не пишут. Карандаш почти стёрся, значит это давно было.

– Был мальчик. Звали его Филипп…

Деда Боря гладит по голове:

– Читай, Саша, читай.