Александра Зайцева, Ксения Комарова

Подходит читателям 14+ лет.

 

Здесь был Тём 

 

Вчера нужны, чтобы наступали завтра. 

 

Артёму понравилась эта мысль, и он подумал её ещё немного. Помешала стрекоза. Она села и принялась щекотать коленку. Тёрла лапки, как будто стирала вручную. А может, просто похихикивала в духе злодея из глупого фильма. Глаза у стрекозы были выразительные, грустные, с лица она немного напоминала математичку Нину Николаевну. Фамилию Артём забыл. Кого в наше время Нинами зовут? Это имя уже мхом поросло. Попрыгунья-стрекоза-Нина-без-фамилии. 

Волна лизнула кроссовок и намочила развязанные шнурки. Родители считают, что дети называют их шнурками. Или предками. 

— А почему ты меня предком не называешь? — спросил как-то папа, спрятавшись за стаканом переслащенного чая. 

Артём поморщился. 

— Пап, ну ты предок разве? Предки — это питекантропы. Или австралопитеки какие-нибудь. Ты вроде не такой. 

Папа удивлённо булькнул, подняв повыше волосатые брови. И Артём подумал, что тот марсианский язык, на котором, по мнению папы, он должен говорить, давно мертвее латыни. 

 

Вчера нужны, потому что нужны. 

 

Артём уже час сидел на берегу, на гнилой фанерке. В щели просочилась тёплая вода, шорты намокли. Стрекоза нахихикалась досыта и полетела по своим хищным делам, зато в камыше зарокотали лягушки. До чего хорошо на этом острове! Ни пыли, ни грязи, тишина, как в школьном туалете летом. Только одинокая швабра торчит из подсобки, словно уборщица второпях покинула помещение, побросав вещи. Но это в туалете швабра, а не на острове. Здесь торчит обломок скалы слева и неизученное Артёмом дерево справа. И пахнет гораздо лучше, не хлоркой, а ветром, и почему-то немножко клубничной жвачкой. 

А ведь жарко. Артём уж было совсем надумал искупаться, когда о нос его кроссовки тюкнулась бутылка. Зелёная, как полагается. С плотной пробкой, залитой сургучом. 

“Вот же люди, — подумал Артём, — даже здесь намусорили”. 

Кто именно намусорил он не подумал, но вспомнил статью из интернета. В ней писали про волонтёров, которые вывезли тонны пластика с какого-то индийского пляжа и теперь ждут возвращения черепах. Артёму черепахи нравились — они тихие. Уж точно не станут надоедать всяким гудением, жужжанием, глупыми вопросами и беседами на тему “Ты уже достаточно взрослый, чтобы…” 

Артём достал бутылку из воды и повертел в руках, она насмешливо блеснула зелёным боком. Совсем не видать что внутри, и лёгкая, будто пустая. Но зачем тогда пробка? Да ещё замазана коричневым. Интересно. Если поковырять замазку ногтем, а потом прихватить пробку зубами и сильно потянуть, она сделает “чпок!” чтобы тайное стало явным. 

— Чпок! — покладисто сказала пробка. 

— Фу, — сказал Артём и выплюнул замазку. Почти такая же мыльная дрянь, как мамина декоративная свеча с золотыми розочками: Артём куснул её, потому что пахла многообещающе вкусно. «Ароматизированная, вот и пахнет», — обиженно сказала мама. «Снова обман», — обиженно промолчал Артём. 

Но это давно, а сейчас вечное лето и бутылка. Смотришь на неё, и ничего не видишь. Даже когда пялишься внимательным глазом в узкое горлышко. А потрясёшь — шелестит внутри. А перевернёшь… 

На мокрый песок выскользнула белая трубочка, перевязанная шнурком. Не грязным шнурком вроде тех, что болтались на кроссовках Артёма, а торжественно-красным. 

— Ничего себе! — сказал Артём кроссовкам и подобрал послание. 

Трубочка расправилась в лист писчей бумаги. Буквы были папиными, поэтому письмо прочиталось папиным голосом и даже негромко цокнуло языком в конце: 

“Дорогой сын! Твои питекантропы после работы заедут к древнему австралопитеку, который залил соседей (опять). А в магазин не успеют. Поэтому пока мы будем уговаривать деда (опять) переехать к нам, раздобудь пару свежих антилоп. Не забудь хлеб, майонез и пельмени. А чипсы забудь. Деньги знаешь где”. 

— Ну нет! — возмутился Артём. — Я на острове! 

“P.S. Никаких отговорок. Ты — наша последняя надежда!” 

 

Вчера всегда заканчиваются темнотой. Темнотой и сладким чаем. 

 

Артём уныло брёл по берегу, легонько пиная зелёную бутылку. Он так и не искупался. Свежий ветерок прилег ему на шею вроде удава на выставке экзотических животных. С удавом надо было сфотографироваться. Больше всего Артёма удивило, что змей был прохладный и не липкий — на ощупь он напоминал зимнюю кожаную перчатку, беспечно упавшую из шкафа. Девица, сторожившая рептилий, пристально смотрела на Артёма: как бы он не сделал удаву больно. 

— Чем кормите? — поинтересовался Артём. — Наверняка попугаями: 38 штук и одно нечётное крылышко. 

— Мышами, — с прохладцей ответила девица. — Недавно перелинял, плохо ест. 

Артём тоже бы отказался от мышей. То ли дело попугаи. И перья красивые, и разговаривать умеют. Гораздо интереснее. Вот дед, например, всё время твердит, что ему просто необходима пернатая зверюга, которая будет орать всякие ругательства. Какаду или вроде того. А папа говорит, что дед раздружился с умом по причине старости. А мама, что за ним нужен присмотр — забрать к себе, а квартиру продать. Интересно, что первее, человек или продать? 

Этот вопрос показался Артёму настолько сложным, что он остановился. Ответ крутился в голове, почти в левом ухе, и Артём обязательно достал бы его, окажись под рукой ватная палочка. “Попрыгаю и вытряхну, как воду после купания”, — подумал Артём, но осуществить задуманное не успел — за шиворот упал бумажный самолётик. Развернув его, Артём прочитал: 

“Здравствуй, дорогой анонимный мальчик с выставки! Как твои человеческие дела? У меня удавий склероз и ломота в хвосте. Всё больше лежу. Впрочем, стоять я никогда не умел. Хочу вернуться на родину, в жаркое Конго. Дорогой мальчик, увези меня туда. Я всё выяснил. Удавов перевозят в кошачьих клетках, за небольшие деньги. Я немного накопил с выставочных билетов и готов посильно вложиться. Искренне твой, Васисуалий Питонов”. 

Шум стих, даже ветер угомонился, непойманная мысль выпрыгнула через правую ноздрю и растворилась в воздухе. Артём скомкал письмо от удава — всё равно просрочено. Дата прошлогодняя. Наверняка удав написал кому-нибудь ещё и давно отправился в Конго. Там тихо и никого нет. Ни человечка. Змеиная свобода. 

И у Артёма на острове никого, только вот письма эти… Может, если не отвечать, они закончатся? Никто ведь не любит писать в пустоту. Да, главное — не отвечать. 

Артём повеселел. Правильно говорит математичка-классуха-Нина-Николаевна, Артём неплохо соображает, очень даже неплохо! 

 

А кто-то другой говорил, что раньше слово “вчера” писалось через букву Ы. Вы-че-ра. Вы были вчера. Всё было вчера. И печали, и радости. 

 

Слово “радости” напомнило о газировке, которую Артём припрятал у кромки воды. Самое время освежиться. Солнце уже пробурило дыру в макушке, и чтобы оно не пролилось внутрь, надо вытолкнуть его сладкой пызырчатой жидкостью. Закон Архимеда, между прочим: Тело, впёрнутое в воду, выпирает на свободу… Газировки нигде не было. Зато мимо Артёма проплыла дощечка, на которой ясным старательным почерком было написано: 

 

“Тётя Настя съедает три банана в день, а тётя Таня двадцать восемь. Кто из них быстрее похудеет, если известно, что у тёти Насти аллергия на семечки, а у тёти Тани — джек-рассел-терьер?” 

 

Озадаченный, Артём почесал в затылке и выронил дощечку. Её мгновенно смыло волной. Но тут же приплыли новые: 

 

“Дано, что тётя Настя купила с рук сервиз на 12 персон за 650 рублей. Племянник Семён расколотил 5 чашек, а тётя Таня и её джек-рассел-терьер — 8 тарелок и супницу. Сколько слёз прольет тётя Настя, если известно, что она не собиралась есть из этого сервиза и вообще живет одна?” 

 

“У тёти Насти было три мужа, а у тёти Тани — чучело крокодила и норковая шапка. Сколько лет племяннику Семёну, если чучело крокодила набито собачьей шерстью?” 

 

“Тётя Таня дала племяннику Семёну три чупа-чупса, а отец Семёна дал ему леща. Сколько чупа-чупсов пропадёт зря, если Семён полюбит рыбу?” 

 

Свалив дощечки на берег, Артём задумался, что с ними сделать. Можно попробовать решить задачи, но лучше просушить и запалить костёр. А к костру нужна картошка. Сколько картофелин есть на острове, если известно, что Артём их с собой не брал? 

Тьфу! Привязалось. 

Задачи-уховёртки. 

Бывают такие песни. Треплются в голове, пока не пропоёшь до конца. Или рекламные слоганы: как припиявится какое-нибудь “йогурты с вишней – шоколад не лишний!”, хоть плачь. Или мамины подружки, которые приходят в гости, чтобы пить водорослевый зелёный чай и жаловаться на судьбу. Тётя Настя всё время кричит и ржёт как боевой конь, а тётя Таня зудит голодной комарихой. И нигде от их голосов не спрятаться, даже в самой дальней комнате, даже под двумя подушками и одним пуховым одеялом. Стоп! Это же они в задачках! Вот въедливые, и сюда пролезли! 

Артём больше не сомневался, что дощечки надо сжечь. Срочно. Он пошарил в карманах шортов, но достал только фантик от конфеты “Каракум”. Подумал, что остров — это конечно хорошо, но пустыня надёжнее. В пустыню чёрти что не приплывает, потому что вокруг только песок и ящерицы. И костёр там не проблема: подставил лупу под солнечный луч и пожалуйста. Но и лупы у Артёма не было. И вообще ничего подходящего. 

Спички принесла чайка. Нервная косоглазая чайка прихромала пешком со стороны обломка скалы, выплюнула коробок в паре шагов от Артёма и понуро поплелась назад, оставляя на песке тайнопись птичьих лап. 

— Эй! – крикнул Артём. 

— Чего? – обернулась чайка. 

— А картошки у тебя случайно нет? Понимаешь, в костре обязательно нужно запечь картошку. Ну, в углях. 

— Ты дурачок? – прищурилась чайка. 

— Нет вроде. А что? 

— Я – чайка. Ты когда-нибудь видел чайку с картошкой? 

— Ну мало ли. Это же мой остров, как захочу, так и будет. 

— Точно дурачок. 

— Да иди ты, — обиделся Артём. 

Чайка презрительно хмыкнула и заковыляла к скале. 

— Погоди! – снова позвал Артём. – Я всё-таки не понял. Почему я дурачок? 

— Потому что никогда не бывает так, как хочется, — не оборачиваясь ответила чайка. 

— Почему? 

— Вот заладил… Потому что ты сам не знаешь, чего хочешь. 

— Знаю. 

— Нет. 

Артём догнал чайку и зашагал рядом. 

— Ладно, допустим ты права. И как тогда жить? 

— Как получится. 

— Но ведь если мечты не сбываются, то и стараться не надо. 

— А ты и так не стараешься. Сидишь тут вместо того, чтобы… 

— Ну началось! – ещё больше обиделся Артём. 

— Продолжилось. 

Какое-то время они шли молча. Артём сжимал в кулаке спичечный коробок и пытался справиться с обидой. Глупо же злиться на всего лишь чайку. Но он злился. 

— А ты не летаешь! – заявил Артём. 

— Ты тоже. 

— Но ты – птица. А если птица не летает, то она пингвин или страус, но уж точно не чайка. 

— Если птица не летает как все, надо найти способ летать иначе. 

— На самолёте? 

— Отстань от меня, дурацкий мальчик, — сказала чайка и остановилась. 

Пляж упёрся в обломок скалы. Высокий и острый камень нависал над волнами словно пятиметровый трамплин в бассейне. Артём задрал голову и присвистнул. Чайка нервно мигнула, растопырила крылья и полезла на скалу. Она цеплялась за выступы перепончатыми ногами, хватала клювом пучки жёсткой травы и подтягивала себя всё выше. Медленно, но уверенно. 

— Ты что делаешь?! 

— Отвяжись. 

Ну и ладно, подумаешь, чайка-альпинист. Изображает тут горную козу, даже не смешно. Артём разжал пальцы и посмотрел на коробок. Хоть спички принесла, и на том спасибо. Но с благодарностью он поторопился. Спичек в коробке не оказалось, зато там лежал листок из маминого ежедневника, неряшливо оборванный и сложенный во много раз. Мелкие буквы спешили и кренились над жирными полосками строк: 

1. Ламинирование бровей в среду. 

1. Взять у Тани рецепт кулебяки из пареной репы. 

1. Плоскогубцы. 

1. Заказать в бухгалтерии сметы провальных мероприятий. 

1. Записать деда к невропатологу. 

 

Ниже: 

Как же надоело! Хочу на необитаемый остров!! Или в Тайланд!!! 

 

Ещё ниже: 

Позвонить в банк по поводу кредита, и в турфирму. Обсудить, но не брать. Обсудить с Настей и Таней. Показать буклеты. Пусть завидуют. 

 

И совсем внизу: 

Артём! (у мамы если «Артём», то всегда с восклицательным знаком), можешь молчать пока не лопнешь, мне всё равно! Я тоже не хочу с тобой разговаривать после вчерашнего! Но задачи реши и отправь математичке! Нина Николаевна два раза звонила, сказала, что это срочно! Понял?! 

 

От этого «Понял?!» Артём даже вздрогнул. И даже развернулся, чтобы бежать к брошенным на берегу дощечкам и выполнять задания в лучшем виде. Стоп! Это мама вечно ноет, что устала, мечтает уехать подальше и от всех спрятаться. А Артём уже спрятался. Он уже на острове. 

Вообще-то Артём хотел спрятаться у деда. Вчера. Так и сказал родителям, мол, переезжаю. Потому что дед не пристаёт и с ним весело. Ну да, иногда случаются маленькие пожары на кухне и потопы в ванной, но это не смертельно. А родители сказали, что у деда старческое слабоумие, а у Артёма – кризис подросткового возраста (который не слишком отличается от слабоумия), и если они станут жить вместе, то доиграются до вселенской катастрофы. И что они – родители – не собираются всю жизнь вкалывать на оплату штрафов и компенсаций. И вообще, два дебила – это не сила, это жестоко и негуманно по отношению к общественности. Короче, много разного вчера наговорили. Ну и ладно, плевать на них. 

— Эй, дурацкий мальчик! 

Артём вскинул голову. Чайка стояла на вершине скалы и гаденько ухмылялась. 

— Не летаю, говоришь? 

Она раззявила клюв и побежала к краю, прихрамывая на обе ноги.  

— Йо-о-оху-у-у! – заорала чайка, оттолкнулась от скалы и отправилась в затяжное падение. Артём хотел крикнуть, что это опасно, но только икнул. Вероятно, это его сердце подпрыгнуло до самой гортани и там застряло. Не умея вернуть его на место, Артём стоял как замороженный и смотрел на грязно-белый комок, падающий в воду. И когда до пенистых волн осталось совсем немного, какие-то сантиметры, из комка выскочили крылья и он превратился в чайку. В обычную чайку, радостно набирающую высоту. 

— Значит, вот как оно работает! – понял Артём и тоже полез на скалу. 

 

Скала была не крутая, но скользкая, мох слезал с неё клочками, а сырой камень под ним крошился, как пенопласт. Забравшись на вершину, Артём огляделся. Остров протягивался далеко вниз, по течению реки, его хвост терялся в густом тумане. Узкие полоски песка окаймляли разросшийся ивняк, полный птиц и ветра. Лететь со скалы расхотелось. Спартанских мальчиков сбрасывали насильно, только никто из них так и не полетел. А чайка… очень надо равняться на ненормальную. 

Артём уселся поудобнее, свесил ноги над бездной и принялся думать. Это было его любимое занятие, не считая шутеров. Если запастись как следует едой и запереться в комнате, можно думать хоть неделю — о жизни и вообще. Почему нет такой профессии — думатель? Очень полезная. Он был бы лучшим думателем, изобрёл бы новые виды мыслей, может, написал бы справочник “Как обдумать всю жизнь за пятнадцать минут”. Очень необходимый людям между прочим. 

Но мама не согласна и говорит примерно так: 

— Артём! Немедленно прекрати считать ворон (зачеркнуто) чаек, спустись со своего седьмого облака и почисть картошку. Картофельный нож вымой холодной водой. И вынеси мусор. 

Или так: 

— Артём! Ты опять опоздал к репетитору по математике на 21 минуту и 48 секунд. Немедленно прекрати опаздывать. Возьмись за ум. Труд сделал из папы питекантропа, а из меня — начальницу аниматоров третьей категории с собственным столом и платьем в горошек. И позвони деду. Он уже третий день ловит акулу в ванной. 

Дед и правда по акулам большой спец. А однажды пришёл из магазина с огромным замороженным минтаем подмышкой. Сказал: “Сейчас мы возьмём его на абордаж”, — и положил размораживаться в тазик. Минтай таял, дед наблюдал. Ходики с кукушкой монотонно бубнили что-то своё. Прошло полчаса или несколько раз по полчаса, Артём решил, что дед задремал, и вдруг услышал разговор шёпотом: 

— Ты сильная рыба, но я сильнее. 

— Серьёзно? 

— Я тебя поймал и не отпущу. Мы будем бороться. 

— А может, не стоит? Я предпочитаю интеллектуальные поединки. Шахматы, шашки… ну, домино. 

— Видишь, как море разбушевалось. Нам далеко плыть. На берегу я вспорю тебе брюхо. 

— Боюсь тебя расстроить, но это уже сделали со мной на рыбоферме. А потом меня заморозили. 

Дед с досадой покачал головой. 

— Нет, не то, не то… Сейчас твои бока обгложет хитрая мелюзга, и я привезу в порт огромный скелет. Но я всё-таки одолею тебя, рыба! 

— Ты победитель по жизни, — уныло согласился минтай. — Впрочем, я ожидал именно такого покупателя. Может, сделаешь из меня пирог? Ещё я вкусен в запечённом виде, под корочкой из овощей. 

В тот день дед угостил Артёма невероятно вкусным ужином. Голова минтая улыбалась. А потом опять влезла мама: 

— Артём! Звонила тетя Таня. Отнеси ей ключи и не разбей сервиз. И вытри ноги о коврик. И перестань грызть ногти, это вредно для зубов. И не шаркай. И не трогай уличных кошек — у них кошачий грипп, глисты, блохи, бычий цепень, клещи и стоматит. Не забудь деньги, они на тумбочке, тумбочка в зайце, заяц в утке, утка в сундуке на дубе, а иглы Кощея не существует, как и самого Кощея, хватит бояться всякой ерунды! 

 

Да! Хватит бояться! И пусть Артём будет хоть сто миллионов раз дурачком, он не позволит какой-то плешивой чайке быть отважнее. К тому же давно пора искупаться. Главное, не затягивать, а сразу сигануть ногами вперёд, то есть вниз, то есть солдатиком. 

“Бомбочкой!” — скомандовал в голове голос деда. 

Артём сделал вид, что согласен, но бомбочка не удалась. 

— А-а-а-а-а-а! — визжал из Артёма незнакомый девчачий голос. 

— А-а-ахр… — подавился он же тёплой водой. 

Самое мерзкое ощущение в мире, это когда вода заливается в нос. Будто в мозг вонзилась вязальная спица. Артём не знал наверняка, как именно чувствуется спица, но воображение твердило именно о ней. И если это ощущение не было Артёму в новинку — он миллион раз давился морской водой, речной водой, озёрной водой, газировкой, молоком и чаем — то тяжесть в руках и ногах его озадачила. Артём оттолкнулся от дна и открыл глаза. Сквозь зеленовато-жёлтую муть со всех сторон призрачно колыхалось длинное и тонкое. Подводная трава, наверное. Это она оплела Артёма и мешала подняться на поверхность. 

“Не хватало погибнуть на собственном острове», — расстроился Артём и рванулся из ловушки. Ловушка не пускала. 

“А это вообще возможно? Ну, погибнуть? Или смерть придумали взрослые, чтобы писать про неё книжки и снимать кино?” 

Почему бы не проверить прямо сейчас? 

Артём перестал трепыхаться и скоро из вертикального солдатика стал горизонтальным бревном. Бревно пускало ртом маленькие пузыри и медленно всплывало, а вокруг трепетали длинные подводные стебли. Сила притяжения наоборот — не вниз, а вверх. Почти невесомость. Кайф. 

Подводное течение нежно выплюнуло Артёма на поверхность и теперь он лежал на спине, смотрел в чистое фиолетовое небо, покачивался на волнах и был совершенно умиротворён. Мысли сонно позёвывали и невнятно бормотали: 

“приятно” 

“только под коленкой колет” 

“значит не утонул” 

“откуда знаешь?” 

“ниоткуда… просто” 

“всё дело в острове” 

“вот чайка упала, и её вытолкнуло в небо” 

“течение” 

“течение ветра” 

“где она сейчас” 

“а я где сейчас?” 

Рядом кто-то негромко засмеялся и всё испортил. Артём огляделся. Чуть поодаль из воды торчала голова незнакомой тётеньки, а ещё шея и белые плечи. 

— Ой! — Артём потерял невесомость и хлебнул воды. 

— Встань на ноги, — дружелюбно посоветовала тётенька. 

— Как?! Я же… 

— Здесь мелко. 

Тётенька не обманула. Артём чуть провалился кроссовками в донный ил, но вполне твёрдо стоял, а волны легонько шевелились у него под подбородком. 

— Вы кто? — спросил Артём. 

— Сирена. По-вашему певица. Популярная. 

Она и правда походила на певицу блестящими белыми волосами, ярко накрашенными глазами и малиновым ртом, но ещё больше напоминала фотографию из папиного тайного журнала. Журнал этот обитал в нижнем ящике письменного стола под домовой книгой и сборником сканвордов “Крепкие орешки”. Артём заглядывал в него пару раз — в журнал — но не дальше первой страницы, потому что от чужой тайны сильно потели ладони, а по спине скакали огромные дикие мурашки. Наверняка их топот слышали даже соседи через стенку. Они и сейчас появились, эти неуправляемые мурашки, промчались между лопаток и с гиканьем поплюхались в воду. 

— На улице жарко, вот и купаются, — неловко оправдался Артём, а тётенька снова засмеялась. 

От её смеха стало только хуже. Как-то душно. И немного щекотно в животе. И неудобно, то есть — неловко. Артём вдруг заинтересовался пейзажем, а потом опустил глаза и увидел, что вокруг его рук плавает всё та же подводная трава. 

— У меня тут… мне надо снять… прицепилось… — бормотал Артём, осторожно шагая к берегу. 

— Это сети, ты сам в них залез, — сказала тётенька, через смех. 

И чего она постоянно лыбится, как некоторые выпендрёжницы-одноклассницы. Многозначительно так, будто ей всё про Артёма известно. Например, что он иногда ковыряет в носу. Интересно, а девчонки это делают? 

— А как же, — ухмыльнулась тётенька. 

— Что? 

— Что? 

Артём стоял уже по пояс в воде и во все стороны от него расходилась самая настоящая рыбацкая сеть с мелкими ячейками. Она лежала на волнах и поблескивала краснопёрыми рыбёшками, которые слегка шевелились, надеясь освободиться. Артём протянул руку и осторожно взял ближнюю рыбку. 

— Кто меня не ценит, тот потом заплачет, но я уже уйду, я не смогу иначе! — выдала рыбка и скользнула из руки в глубину. 

— Не понял, — удивился Артём и потянулся за второй. 

— Бро, дай лайк на аву! — потребовала вторая. 

— Это же… — начал догадываться Артём. 

— Не выходи из комнаты, не совершай ошибку! 

“Да я и не собирался”, — хотел сказать Артём, но рыбёшки заорали все разом: 

— Девчонка предаст, а друзья — никогда! 

— Енот Олег поедает жёлтый снег! 

— Любовь придёт в моё сердечко и догорит оно как свечка! 

— А ну тихо! — рявкнул Артём. Он не рассчитывал на успех, просто уже не мог терпеть, но гвалт оборвался, словно кто-то выдернул штепсель из розетки. 

— Оставайся, мальчик, с нами. Будешь нашим королём, — промурлыкала тётенька-сирена. 

— Нет спасибо. Я не могу. Видите ли, я… 

Артём мямлил, выпутывался из сети и напряжённо соображал, где слышал эти слова. Давно. Там ещё песня была, хорошая песня… 

— Я знаю эту песню, — улыбнулась тётенька. 

Но концерт не состоялся. Небо наполнилось низким гулом, нарастающим с каждой секундой. Когда он превратился в невыносимый рёв, вода пошла рябью, Артём схватился за уши, а тётенька-сирена сердито взмахнула белыми руками и скрылась в реке. Маленький самолёт с прямоугольными крыльями кувыркнулся по небу, оставляя за собой чёрные клубы дыма, выпустил белое облачко парашюта и бабахнул где-то в отдалении. 

 

Вчера — это завтра из-под корня квадратного. Возведённое в степень сегодня даёт три в периоде, а всё после запятой не считается. 

 

Рыбы неразборчиво пели тонкими голосами, река успокоилась, и на её глади изящно скользили водомерки. Артём стоял на мелководье и разрывался между желанием лечь позагорать и пойти искать упавший самолёт. Там ведь парашют был, а значит, и пилот, которому теперь нужна помощь. Но вдруг он плохой? Мама каждый день предупреждает насчёт опасных незнакомцев. Она, конечно права, но не очень. Глупо думать, что знакомство отменяет опасность. 

“Здравствуйте, я — Артём”. 

“Здравствуй, Артём, я — маньяк”. 

“Очень рад познакомиться”. 

“Я тоже, я теперь буду маньяком для других, а для тебя — доброй феей”. 

Какая чушь! Но Артём сомневался. Во-первых, он всего лишь ребёнок, чем он поможет? Во-вторых, пилот наверняка приспокойненько спасся, разве не для этого у него парашют. А в-третьих, зачем лезть в неприятности, если можно скинуть мокрую одежду и хлюпающие кроссовки, растянуться на песке и подумать в своё удовольствие. Да, так и надо! Позагорать! До полной черноты, чтобы стать настоящим негр… афроостровитянином! 

Вот только солнце вело себя странно. Оно то пыталось сесть в редкие облака, и тогда остров затягивало густой пеленой вечера, то вновь летело в зенит, ярко высвечивая Артёма. Он словно стоял в луче прожектора, как неудачливый комик из голливудской драмы. После его реплик никто не смеялся. 

— Смеются только дураки, — мрачно сказало солнце. — Я бы запретило смех законодательно. 

— А давай я тебе прикол расскажу! — предложил Артем. — Катился Колобок по дорожке… 

— Ну нормально! — возмутилось солнце. – Я ещё детских анекдотов не слушало! Колобок! Ты хоть в курсе, двоечник, что Колобок — древнейший солярный символ славян, реликтовая космогоническая структура. 

Артём ничего не понял, но виду не подал. Ему хотелось чем-то задобрить хмурое солнце. 

— Может, ты голодное? Бутерброд с колбасой хочешь? 

Солнце задумалось. 

— А варенье есть? 

— Я тебе сварю из огурцов. 

— Фи! Огурцы. Я люблю малиновое и царское, из крыжовника с грецким орехом. И пенку от клубничного или кабачково-ананасовый смузи. 

Артём вывернул карманы и обнаружил за подкладкой ирис кис-кис. Он подкинул его высоко в небо, конфета пропала. Стало чуточку холоднее: солнце отвлеклось от прогревания территории и настойчиво жевало. 

— Знаешь, солнце, — вздохнул Артем, укладываясь на спину, — меня никто не понимает. 

— Знаю, — сказало солнце. — Та же проблема. И Коперник пытался, и Галилей, и Ньютон. Теперь вот меня целыми лабораториями не понимают. 

Артём заложил руки за голову и закрыл глаза. 

— Ты сложное, а я простой. 

Солнце призадумалось. 

— Заведи собаку! — сказало оно. — Очень полезное в хозяйстве существо. 

— Мама против. От собаки шерсть и запах. А папа говорит, что надо сначала стать ответственным, тогда купит. Разве так бывает? Наоборот же всё. Сначала собака, потом ответственность. Ответственность не случается раньше собаки. 

— Вот что я тебе скажу, — насупилось солнце. — Какой бы путь ни выбрал мудрец, рыба вперед хвоста не поплывёт. Не бойтесь изменений — хуже не будет. Все ценности человека спрятаны у него в кармане. Завтра твой шанс начать начало. 

— В смысле? 

— Да не обращай внимания. Читаю статусы твоих одноклассников. Такую ерунду пишут, оторопь берёт. 

— Как читаешь? Я же выбрался из сети, и она уплыла. 

— Это иллюзия, глупыш. 

— Обзываешься? Я думал, ты доброе. 

— Мне всё надоело, — грустно сказало солнце. — Одно и то же каждый день. Вверх-вниз, вверх-вниз. У меня головокружение от успеха. Я устало, я ухожу. 

 

И вдруг Солнце погасло. Артём очутился в полной темноте. Сначала он испугался почти до обморока, но потом стал понемногу различать предметы: вот скала, с которой он прыгнул, вот лёгкая волна лижет песок и перекатывает полые раковины беззубок. Там кочка, а тут ямка. Оказалось, что и без Солнца можно справиться. Незаменимых светил нет. Или у Артема открылся третий глаз, кошачий, видящий во тьме. Он даже ощупал лоб, но тот по-прежнему был гладкий. 

А когда из мрака медленно поднялась огромная пятнистая луна, Артём совсем повеселел. Он уселся на пригорок и обнял колени. Красота какая! На тёмно-синем небе вспучивались крупные южные звёзды, занимали привычные места и подслеповато помаргивали, словно только проснулись. В кустах деликатно застрекотали цикады, а на реке, где-то у истока бликующей лунной дорожки, тихо плеснуло. 

“Тётенька-сирена прогуливается”, — подумал Артём. 

Плеск повторился. И ещё. И снова. Подозрительно размеренный плеск, будто шлёпались о воду вёсла деда, когда тот пытался оседлать байдарку в своей ванной. Так и есть! Кто-то спешил к Артёму на резиновой лодке, нос которой глубоко проседал от тяжести. 

— Артё-о-о-ом! – вопль безжалостно вспорол великолепие ночи. 

— Ом-м-м! – отзывалось эхо. 

— Спасайся, дурацкий мальчик! — посоветовала чайка и со всех ног бросилась в кусты. 

В лодке стояли вцепившись друг в друга математичка Нина Николеевна и русичка Ирина Михайловна. Обе они были в пухлых оранжевых жилетах,  с рюкзаками за спиной, вооруженные указками и мелом. Лодка плыла сама, вёсла крыльями били по воде, поднимая тучи брызг. 

Артём метался по берегу, не в силах предотвратить вторжение. Что делать? Быстро построить стену из речного камня? Или попросить тётеньку-сирену погнать волну от берега? 

Училки надвигались, как неизбежное, как годовая контрольная, как комиссия РОНО. 

— Ты решил задачи? Решил?! — кричала Нина Николаевна. 

— А список на лето?! — вторила ей Ирина Михайловна. — Если у тебя на острове лето, надо срочно читать по списку! 

Она выбросила мел и достала из рюкзака бумагу, свёрнутую рулоном. 

“Может, я и правда не знаю чего хочу, но зато точно знаю чего не хочу! Попробую договориться с лодкой”, — решил Артем. 

— Утони, пожалуйста! — попросил он её. 

— Не могу. Я верхоплавка, — сказала лодка. — Во мне воздух, он толкает меня всё выше и выше, а летать я не умею. 

— Давай я сделаю тебя жёлтой. Жёлтые лодки могут нырять. 

— Как утки? 

— Как золотые рыбки. 

Артём наморщил лоб, и лодка действительно стала лимонно-жёлтой, с подпалинами по ватерлинии. На носу у неё вырос перископ, а на корме проклюнулись крепкие блестящие иллюминаторы. 

Училки не сразу заподозрили неладное. Сначала они подумали, что тонут, и приготовились вычерпывать воду совком, но потом, когда лодка свернулась вокруг них коконом, попытались выскочить наружу. Ирина Михайловна в отчаянии вскинула руку с рулоном и метнула его в Артёма. Бумага налету размоталась и поплыла по воде, как пёстрая лента. 

Пока список плыл, лодка окончательно преобразилась. 

— Начинаю погружение, — бормотала она механическим голосом. — Внимание, мы проплываем Сочи. Кислородные маски под сидением. Сначала наденьте маску на себя, потом на чайку. 

— Yesterday, — забулькал из жёлтой подводной лодки нестройный дуэт училок. — All my troubles seemed so far away. Now it looks as though they’re here to stay. Oh, I believe in yesterday! 

— Экипаж желает вам приятного пути! – оборвал их механический голос. 

Река сделала жадное “ам” и лодка скрылась в пучине. 

Тем временем список упорно приближался, словно продолжал двигаться по воле несгибаемой Ирины Михайловны. Артём веточкой выловил его и принялся читать: 

 

1) Ричард Бах “Чайка по имени ба-бах”. 

Артёму вспомнилось, как на уроке музыки они с соседом Лёшкой придумали игру: листали учебник, и кто первый видел Баха, бил другого пеналом по голове со словами “ба-бах!” Сначала было весело. Потом была двойка. 

 

2) Уильям Голдинг “Повелитель мух, кузнечиков, ящериц и прочих представителей среднетропической фауны” 

А, ну с этим всё ясно: …и повелел он мухе не есть варенья, чтобы не кончалось стихотворенье, и послушалась его муха, и спросила: что тебе надобно, старче? А князь Гвидон ей отвечает: смилуйся, муха-цокотуха, ведь на кладбище ветер свищет, тыщеградусный мороз, маленькой ёлочке холодно одной. Почернело синее море, посинело чёрное море. Все смешалось в доме Артёма. Вот и сидит он темнице сырой, как русалка на ветвях, хочет и на ёлку влезть, и чешую не ободрать. 

Уфф! Вот это нахлобучило! Артём потёр виски, глубоко вдохнул, медленно выдохнул, как учила школьная психологиня, и промотал список немного дальше. 

 

3) “Карлсон на раскалённой крыше” — повесть анонимного автора. 

“Зачем это сюда написали?” — возмутился Артём. Карлсона надо малышам в началке, а Артёму пора браться за серьёзную литературу. Даже если лень. Даже если потом по диагонали и в кратком. Но обижать людей Карлсоном — это уже свинство какое-то! 

 

Ну вот, вроде более-менее: 

4) Эрнесто Чё Эрих-Мария Сантьяго Лемюэль ван фон де Хемингуэй “Путешествие на остров или история про то, как старик остался без ухи”. 

А Гарри Поттера не указали! Опять не указали! Сами же читают его в своих министерствах образования, а детям шиш! 

 

“Ладно, книжек у меня всё равно нет, а если б были, при луне особо не расчитаешься. Да и настроение подпорчено. Плавают тут всякие, ни минуты покоя. Вернутся ещё. Эти, если понадобиться, и лодку разгрызут, им после гранита науки лодка не препятствие. Пойду куда глаза глядят. Или подвиг совершу. Правильно! Ответственно спасу самолёт!” 

Артём тщательно отряхнулся от песка, потуже зашнуровал кроссовки, повернулся к реке задом, а к острову передом. Пляж белел узкой полоской и заканчивался плотной шелестящей тьмой. 

“Это, наверное, джунгли, — догадался Артём. — Ну да, они же быстро растут”. 

Он решительно зашагал по песку, представляя, как романтично развивается выгоревшая чёлка, как широки его плечи и пружиниста походка. Но вдруг замялся и рванул назад к воде. Там Артём зачерпнул донной грязи вперемешку с тиной, размазал её по щекам и шее. Где-то у скалы засмеялась тётенька-сирена. Артём выпрямился, сбросил с себя очередной табун мурашек и громко пояснил: 

— Для маскировки! 

Опасаясь, что тётенька-сирена снова рассмеётся или скажет что-то милое (с её точки зрения), но обидное (с точки зрения Артёма), он побежал к деревьям. 

Всё-таки тётенька-сирена взрослая, а значит, замечательно умеет выдавать всякие женские “Ой, Артёмчик, ты так вырос, уже и прыщики на лице появились! Прям места живого нет, всего обсыпало, настоящий подросток!”, или “А помните, как трёхлетний Артёмка задирал девочкам юбки в садике? Он всегда был любознательным!” или самый хит: “До двух лет грудь требовал, представляете, уже и зубы прорезались, а он всё просил хоть подержаться”. 

Артём брезгливо поморщился от этих воспоминаний. Почему они о себе подобное не рассказывают, где-нибудь в поликлинике или в толпе гостей на чужом дне рождения? 

Забудь, Артём, всё забудь, ты на острове. Ты в джунглях. 

 

Джунгли были густыми и влажными, как им и положено. Луна тут не слишком светила, зато от земли поднимался белый мерцающий пар. Туман. Вроде того, что напускают в ужастиках для освещения кадра и тревожной атмосферы. 

— Мне это не нравится! — громко сказал Артём. 

Джунгли не ответили, а туман стал гуще. 

— Ну и пожалуйста! Я достаточно взрослый, чтобы… 

Артём осёкся, под подошвой сухо треснула ветка. Над головой зашуршало. Протяжно закричала птица. Артём съёжился и немного присел, но почти сразу устыдился, будто кто-то мог его видеть. “Надо захохотать во всё горло, пусть знают”, — подумал он и прошептал: 

— Ха-ха. 

Тропинка петляла, поэтому Артём тоже петлял. 

“Чего это я так долго иду, остров узенький, я со скалы видел”, — сердился Артём. Узенький, но длинный. Вдруг Артём пробирается не поперёк, а вдоль. Хотя на самом деле — вглубь. А если вглубь у острова бесконечная, как Мариинская впадина? Мариинская, надо же, это в честь неё театр назвали? Нет, не так. Марианская. Марсианская. Артёмовская. 

Надо поднажать. 

По щекам скользили неведомые листья, на макушку изредка падали тягучие холодные капли, непроглядная чаща вздыхала и смутно шевелилась. Выйти бы уже хоть куда. Можно назад к скале, только бы выбраться. 

“Зато меня никто здесь не найдёт”, — утешал себя Артём. 

“Никогда… стану пропавшим без вести. Сгинувшим. Вечным мальчиком с вечными прыщами”. 

Ну уж нет! Артём взревел и ломанулся в заросли. Если тропа его запутывает, то зачем она нужна. Настоящий герой не знает здравого смысла. Особенно, когда ему страшно. 

Артём кричал, рычал, хрипел и продирался через гибкие лианы и колючие ветки. Он потерял счёт времени, понимание пространства, остатки разума. Я — монстр! Я — лесное чудище! Я — разрушитель! Я!.. 

Он не ожидал, что сопротивление джунглей исчезнет внезапно, и со всего маху выкатился на ровное место. 

 

На широкой поляне светло, тепло и очень уютно догорал самолёт. Чуть в стороне, в ветвях корявого дерева, белел парашют. Он раздувался и опадал на ветру, будто гигантская бабочка-капустница лениво распахивала и схлопывала крылья. Чудовищная бабочка, которая поймала человека. Его тело слегка покачивалось на стропах в паре метров от земли. А что, логично. Что ему ещё делать, если не висеть. Не танцевать же, правда? Обычное тело в сапогах, штанах, дутой куртке и старомодном лётном шлемофоне. С виду не опасное. 

— Простите, — пискнул Артём с края поляны, — с вами всё в порядке? 

— Я упал с огромной высоты, сломал обе ноги, мой самолёт взорвался, конечно, у меня всё в порядке, — дружелюбно ответило тело. 

— А-а-а, ну хорошо. Просто я подумал, что вам помощь нужна. 

— Что ты, мне нравится здесь болтаться. 

— Правда? 

— Нет! 

— А зачем вы тогда сказали… 

— Это был сарказм! Сарказм! Не понятно что ли?! 

— Понятно… Так вас снять? 

Тело невнятно выругалось. Артём не расслышал слова, но судя по интонации, даже к лучшему, что не расслышал. 

— А как вас снять? 

— Руками, если они у тебя растут из плеч, а не из того места, которым ты сидишь и думаешь. 

— В смысле? 

— У меня за голенищем есть нож. Обрежь стропы. 

— Верёвки? 

— Да, верёвки. 

Нож отыскался быстро, а стропы поддавались на удивление легко. Артём сидел на удобной толстой ветке корявого дерева и самозабвенно их пилил. Но когда осталась последняя, он забеспокоился: 

— Слушайте, вы же сейчас упадёте. 

— И что? 

— Вам будет больно. 

— Не будет. 

— Почему? 

— Потому что больно живым, а мне нет. 

Замечательно! Зомби! Вот как чувствовал, что добром дело не кончится! 

— Я, наверное, не буду вас снимать, — извиняющимся тоном сказал Артём и сполз с ветки поближе к стволу. 

Он бы так и смылся, не прощаясь, но наполовину перерезанная стропа не выдержала вес пилота и оборвалась. Тело рухнуло в кусты. Артём лихорадочно соображал: прыгать и убегать или залезть повыше? 

— Лучше достань меня из крапивы, трусливый мальчик, — сказало снизу тело. 

— Зачем? 

— Я тебе пригожусь. 

— Как это? 

— У меня послание от твоего отца. 

— Бросьте его сюда. 

— Устное, на словах. 

— Ну так скажите. Говорить и в крапиве можно. 

— Нет. 

Артём спустился на одну ветку, но с дерева не слез. 

— Я к вам подойду, а вы меня сожрёте. 

— С чего бы? 

— Вы же мертвец. 

— Я — пластик! Пластиковый человек! Автопилот! А ты — дурачок. 

— Ага, я в курсе. Чем докажете? 

— Что ты дурачок? Ты уже сам сто раз доказал. 

— Нет! Что вы не зомби. 

— Ничем. Иди и посмотри. 

Конечно, Артём посмотрел – попробуй удержаться, если любознательность так и свербит. Слез с дерева, забрался в крапиву, шипя и почёсываясь. Протянул дрожащую руку к телу и постучал по его неприкрытой шее костяшками пальцев. Шея отозвалась пластмассовым гулом. Не зомби. И не человек. Значит, если тащить его за ноги, не обидится. 

Артём отволок тело поближе к догорающему самолёту, усадил на траву и плюхнулся напротив. На него смотрело нарисованное лицо куклы. Так вот они какие — автопилоты. 

— Здрасте, — решил начать с чистого листа Артём. 

— Угу, — отозвался автопилот. 

— Вы говорили про послание для меня. 

— Ах, да. Слушай. — Нарисованное лицо приняло папино притворно-суровое выражение и изрекло: — Сын, мама решила применить к тебе особые меры и выкрутила пробки. Не пугайся, всё в порядке. Просто она думает, что без света ты перестанешь прятаться и выйдешь с нами поговорить. В столе фонарик с новыми батарейками. На всякий случай. Но знай, мы ждём тебя в кухне для поиска компромисса. Особенно я. 

— Ну понятно, мама сделала ночь, — кивнул Артём. — Эта способна на любую подлость. 

— Пы. Сы. — продолжил папин голос. — Мама тебя любит и волнуется, так что полегче. 

Артём только плечами пожал. Мало ли кто кого любит, это не повод держать человека в наморднике и выгуливать на поводке. Человек растёт, развивается, ему простор нужен. И личное пространство. Например, остров. У самих-то небось есть. Им достаточно закрыться в спальне и сказать непререкаемым тоном “я отдыхаю” или “представьте, что меня нет дома”. И всё. А сына можно по любому поводу дёргать, врываться без стука, долбиться в запертую дверь: “ты чем таким гадким занимаешься, что на ключ закрылся, а?” Хватит! Даже к деду не отпустили. Даже сюда лезете. Отстаньте от человека! 

— Сон разума порождает чудовищ, — изрёк автопилот. 

— Чьего разума? 

— Твоего. Если хочешь быть не мальчиком, но мужем, соверши Поступок. 

— Например? 

— Смастери копьё и убей свинью. 

Сзади раздался грустный хрюк, Артём обернулся. На краю поляны топталась гладкая розовая свинка. 

 

У свиньи был чистый, словно масляный, пятачок, она забавно поводила им, принюхиваясь к Артёму. Артём тоже решил принюхаться. Пахло не грязью и не хлевом, и даже не мясом, а чем-то сладким, то ли духами, то ли новой подушкой. Свинья добродушно похрюкивала и мотала бесполезным хвостиком. 

Её совсем не хотелось убивать. 

— Я это, — покосился Артём на автопилота, — схожу поздороваюсь? Вежливость и всё такое. Подождёте? 

— Иди куда хочешь, мне без разницы. Я всегда буду с тобой, потому что я — автопилот. 

Артём не стал уточнять, что именно имел в виду пластиковый человек, расслабленно подошёл к свинье и протянул: 

— Приве-е-етик, — а потом добавил шёпотом: — Беги! 

— Зачем? — поинтересовалась свинья. — Ты опасный? 

— Немного. Я не хочу тебя убивать, но автопилот говорит, что надо. Чтобы стать мужем. 

— Чтобы стать мужем, надо найти жену. А ты всегда всех слушаешь? 

Артём пожал плечами. 

— Вообще-то нет. Но мне бы стать старше. Вырасти. Все говорят, что я невзрослый, 

что мне надо быть ответственнее. Вырасту и буду сам решать с кем жить. Хочу с дедом. 

— Вот что я тебе скажу, Артём, — задумчиво произнесла свинья. — Много я видела 

мальчиков, и все они куда-то торопились, а потом очень жалели. Приходили сюда и плакали в кустах. И пилот этот, наверняка был мальчиком, прятался тут неподалеку. Теперь вот сидит пластиковый. Разве так лучше? 

Эта свинья умела задавать дельные вопросы. 

— Раз ты так много знаешь, скажи, что там в глубине острова? 

Свинья улыбнулась. 

— Мой дом. И пещера. И особое дерево, ты скоро до него доберёшься, если пойдешь дальше на юг. 

— Пещера? Настоящая? 

— А то! 

Артём задумался, оглянулся на автопилота и вспомнил про зомби. 

— Там холодно, наверное, и совсем темно. Ночь же. 

— Да ты трусишка! – ухмыльнулась свинья. – Говорят, в пещере спрятано сокровище. 

— Я не боюсь, а здраво рассуждаю. Знаешь, всё это заманчиво, но я бы подождал. Вряд ли до утра сокровище отрастит ноги и убежит. 

Свинья насмешливо хрюкнула, мол, самообманывайся на здоровье, и предложила: 

 — Кстати о ногах. Хочешь, прокачу? 

Артём кивнул, и свинья, как дрессированный верблюд, встала на коленки. Вот бы седло с красной попоной и золочеными кистями! И джигитовать. 

— Давай без фокусов, — попросила свинья. — Я всё-таки не ездовая. По-дружески подвезу. 

— Ладно, — вздохнул Артём. — А галопом умеешь? 

Свинья неопределенно мотнула головой, словно пыталась сказать “да” и “нет” одновременно. Артём уселся и сжал бедрами её бока. 

— Шевелись, свинья! — в восторге крикнул он. 

 

Под копытами похрустывали веточки и листва. Сначала свинья неслась иноходью, покачивая Артёма из стороны в сторону, а потом перешла на короткий, рваный галоп. На бегу она побрыкивала задом и чуть храпела. Внутри свиньи перекатывались упругие мышцы. Испугавшись, Артём ухватил её за уши. Темп нарастал. Тропическая растительность звонко шлёпала по лицу, мелькали встревоженные птицы. 

— Стой! — закричал Артём. — Я упаду! 

Вместо того, чтобы послушаться, свинья дрифтом вписалась в поворот и прибавила скорость. Теперь было совсем не ясно, куда они едут, Артёма трясло, как сетку с луком в кузове шального грузовика. И вдруг свинья резко вонзилась передними ногами в грунт, пропахав две широкие борозды. Артёма подбросило, и он, пролетев по параболе, чётко вошел головой в кучу прелой листвы. 

— В ямку бух, а там петух, — философски сказала свинья. — Считай, приехали. Дальше ты сам. И помни: свиньи созданы для любви! Нас нельзя убивать. Тебя боженька накажет. 

— Бог не выдаст, свинья не съест, — пробормотал Артём. 

— Ещё как съест! А насчет бога я не в курсе, я атеистка. 

И свинья исчезла в цветущих зарослях. 

Артём отряхнулся, вытянул из волос нити гнилой травы. Скачка на свинье взбодрила, никогда раньше Артём не думал, что езда верхом — так весело! И ещё он вспомнил: свиньи из-за толстой шеи не способны взглянуть на небо. Он мог бы поднять свинью на задние ноги, и тогда бы она увидела космическую седину Млечного Пути, и дырчатый лунный диск, и трассирующие метеориты. Пусть и у свиньи будет что-то хорошее, ради чего стоит жить! Жаль, сразу не сообразил. 

Вокруг Артёма столпились тёмные джунгли, он окончательно потерялся. Если нет разницы, куда идти, надо сделать как учил дед: послюнявить палец и проверить направление ветра. Но ветер, увы, дул сразу во все стороны. Ситуация не прояснилась, палец быстро замёрз, поэтому Артём решил пойти наугад — прорываться с боем через плотную влажную растительность. Вот в фильмах герои рубят кусты с помощью мачете — вжух! — и джунгли пополам. Эх… 

 

Он ужасно устал, натёр мозоль на левой ноге и занозил палец. Неизвестный науке цветок насыпал ему в нос пыльцы, заставив расчихаться. Одно огорчение. Артём остановился, поднатужился и смахнул реальность влево. Картинка не поменялась, но стало чуть прохладнее. Смахнул ещё раз, перестарался и треснулся о ствол здоровенного дерева — на вид дуб, потому что с желудями. Вокруг дуба виднелись следы свиных копыт. 

— А где златая цепь? — поинтересовался Артём. 

Дуб молчал. Возможно, он был глухой. 

— Сколько мне жить осталось? — не сдавался Артём. — В чём смысл бытия? 

— Да отстань ты, сам не знаю! — возмутился дуб. 

— Всё-таки говорящий! — обрадовался Артём. — Свинья сказала, ты особенный. 

— Конечно, особенный. Кормлю её, пою, а благодарности не вижу. 

Артём посочувствовал бы дубу, но его личные проблемы были посерьезнее. 

— Не подскажешь, куда и зачем мне теперь идти? 

— Мальчик, я дерево. Я всегда стою на одном месте и понятия не имею, куда и зачем ходят. Спроси у ясеня, так все делают. 

— Получается, все не знают куда идти? 

— Получается так. 

— И родители? 

— Повторяю, вопросы задавай ясеню! 

— И где этот ясень? 

— А вон. 

В той стороне, куда махнул веткой дуб, догнивала старая, трухлявая коряга, вероятно, бывшая когда-то ясенем. Артём осторожно приблизился к ней, запустил руку в мохнатое дупло и вытащил исписанный тетрадный лист: 

“…педагогическая запущенность. Наблюдается склонность к аутоагрессии, связанная с сенсорной депривацией и нарушениями социализации. Личность не сформирована, психика лабильная. Отмечается равнодушие к гигиене и нормам чистоты. Имеются психоневрологические нарушения, возможно, связанные с СДГВ. Рекомендуется глубокая психотерапия в сочетании с педагогической коррекцией поведения. Необходимо пропить курс валерианы и пустырника”. 

Что за бредовый листок? 

Артём скомкал его и выбросил в кусты. Достал следующий. 

“Письмо о недобром и непрекрасном мальчике. Когда ты учишься в школе, тебе говорят много хороших слов, но ты их забываешь, потому что умеешь слушать только себя. Тебе кажется, что потом начнётся настоящая жизнь. Она не начнётся. Подлинные друзья не приобретаются. У тебя их нет и не будет. И молодости тоже не будет. И вообще ничего не будет, потому что мир, который ты видишь, — обман сознания. Ты в пустоте. Ты и есть пустота”. 

— Должно быть, это свинья написала, — вслух подумал Артём. – Её манера. 

Ещё в ясене лежало несколько оборванных записок: 

“…учитывая фактор психического развития и возрастные особенности, стоит обратить особое внимание на…” 

“…жестокое обращение с животными и асоциальное поведение как результат детской травмы…” 

“…психическое напряжение и фрустрация, а также повышенная внушаемость вследствие некоторых…” 

Решив, что с него хватит, Артём запихнул обратно в ясень все находки и вернулся к дубу, чтобы дождаться под ним свинью. Завезла неизвестно куда — пусть вывозит обратно! 

— Она не придёт. Коварное существо, — сказал знакомый голос. 

Автопилот сидел ровно в той позе, в какой остался у горящего самолёта. 

— А вы откуда здесь? 

— Где ты, там и я. Забыл? 

— Да, точно. Но лучше не надо. Давайте вы будете там,  где вы, а я — там, где я? 

— А если это одно и то же место? 

Артёму не очень-то улыбалось проводить время с любителем убийств. 

— Тогда… тогда… надо сделать его разными. До свидания! 

 

Не дожидаясь ответа, Артём рванул в кусты и припустил во все лопатки. Но скоро споткнулся, упал и остался лежать на мягком и выпуклом. Воображение нарисовало муравейник, но проверять Артём не спешил. Уже упал, к чему лишняя суета. 

“Мечтал же отдохнуть на острове, расслабиться, поразмышлять в тишине, а сам только и делаю, что бегаю как бешеный заяц, — думал Артём, глядя во мрак и стараясь не шевелиться. — И темнота эта липнет со всех сторон. Хорошо хоть, муравьи ночью спят и не кусаются”. 

Мысль о муравьях показалась какой-то неправильной. Вернее, о том, что они спят. Вот! Если сейчас ночь, то вчера почти превратилось в сегодня, а с восходом солнца от него вообще ничего не останется. Но это ведь не настоящая ночь. Поэтому она не считается. Или считается? Лучше бы не считалась, жалко потерять вчера. Не потому, что оно ценное и сердцу дорогое, а потому, что оно его — Артёма. И в нём всё будет как раньше. 

А если подумать, дело совсем в другом. Ночь или нет, а завтра настаёт, только когда поспишь. Получается, новый день — это не обязательно завтра. Если не спать, новый день — просто светлое время суток, в котором продолжается твоё вчера. Ух! Здорово! 

— Я не буду спать! — громко заявил Артём. — Фиг вам всем! 

И с удивлением заметил над собой не просто черноту, а черноту на синем. Она была похожа на широкие листья, нависающие со всех сторон. Синее, кажется, бледнело, листья становились тёмно-зелёными, а потом просто зелёными. Когда сквозь заросли пробился острый солнечный луч, Артём радостно хохотнул, и почти сразу вскочил на ноги — кто-то мелкий и злющий проник в его шорты и чувствительно укусил. Артём вытряхнул рыжего муравья, но мстить не стал. Он выше этого. Выше, сильнее, быстрее! И смелее, когда не темно. Та-а-ак, что там свинья болтала про пещеру? 

“В пещерах всегда есть скелеты и сокровища. Скелет я видел в кабинете биологии, он не страшный и не смешной, а гипсовый. Или из чего их делают? А сокровище я не видел нигде. По-хорошему нужна карта. Хотя бы контурная. И компас. Если компаса нет, север можно найти по звёздам, но они закончились, или по мху на деревьях, но там только полосатые улитки и толстые гусеницы. Получается, север найти нельзя. Но с другой стороны, я ищу не север, а сокровище. Потому что оно обязано быть в пещере”. 

Артём так увлёкся составлением логических цепочек, что заметил указатель, только когда подошёл к нему вплотную. Самый обычный указатель посреди самой обычной тропы в джунглях: столб и дощечка на нём. С надписью: “Артём! Сокровище там!”, и стрелка. 

Стрелка напомнила игру “казаки-разбойники”, надпись — маму. Восклицательным знаком после “Артём” и самими буквами: видно было, что они стараются не бежать, но даётся им это нелегко. 

— Будем считать, что я купился, — сказал им Артём и бодро зашагал в указанную сторону. 

Шагов через десять появился новый указатель: “Теперь туда!” А потом они стали выпрыгивать из кустов как сумасшедшие: “Прямо!”, “Под ноги смотри!”, “Осторожно, болото!”, “Ты не замёрз?”, “Ничего не болит?”, “Пить хочешь?”, “Артём?!” 

— Я сейчас назад пойду! — возмутился Артём. И сразу увидел очередной столб с дощечкой: “Ладно, сокровище перед тобой”. 

— Где? 

И тут Артём нашёл пещеру, вернее она нашла его. 

 

Что такое пещера? Это все знают. Здоровенный туннель в горе, мрачный и прохладный. Крадёшься по узкому проходу, волнуешься, в руке факел, на неровных стенах — жуткие тени. Сталактиты со сталагмитами то висят, то торчат, гулко капает вода и беснуются под сводами летучие мыши. Да? У нормальных людей — да, но не у Артёма. А у него всё какое-то ущербное. 

Вот пообещают родители аквапарк, например, Артём навоображает миллион крутых горок, а привезут его в обычный крытый бассейн с чушнёй всякой, на половине которой кататься нельзя из-за возрастных ограничений. Или попросит он скоростной велосипед, представит его во всех подробностях, полюбит заранее, а ему подсовывают обычный, потому что “какая разница?” Это всегда так — чем ярче фантазия, тем обиднее реальность. Нечего удивляться, что и с пещерой похоже вышло. Закономерно. 

Пещера оказалась ямой. Зевал себе Артём перед указателем, почёсывал муравьиный укус, а шагнул чуть в сторону — ухнул кубарем под уклон и аккуратненько нырнул в темноту. Мозги перетряхнулись и коленку ободрал. Это ничего, с гаражей летать больнее. Но и понятнее: всегда знаешь, где оказался. А сейчас Артём будто ослеп. 

Он постоял на четвереньках, выплёвывая траву вперемешку с землёй, и прислушался. 

Темнота жужжала. 

Артём замер, насторожился. Да, так и есть! Жужжание мерцало голубым огоньком далеко впереди. Сокровище! Артём осторожно пополз к нему, тяжело глотая невкусный воздух. Пахло проросшей картошкой из супермаркета, той, что в начале весны продаётся с уценкой. Фу, а не картошка, мягко-сморщенная и с противными белыми отростками. Артём вдруг представил, как из тьмы к нему лезут червяки, похожие на картошечные щупальца. Он пополз с удвоенным рвением, отпихивая локтями влажную землю. А перед жужжащим огоньком растерял остатки мужества. 

Огонёк оказался мерцающим прямоугольником. Он низко гудел, вроде сердитого шмеля, и кажется немного подпрыгивал. Артём торжественно протянул руку, но кончики пальцев нащупали стеклянную преграду. Что за?.. Хватит церемоний! Артём обхватил неизвестный предмет, заскользил ладонями по гладким бокам, тронул выпуклое донышко и плоскую металлическую крышку. Похоже на банку. Но это не точно. 

“Выберусь и решу, что с этим делать”. 

Возвращаться Артём не рискнул, вдруг там и правда червяки. Он сунул стеклянный предмет под футболку и пополз дальше в неизведанность. Тоннель пару раз вильнул и вывел его к свету, к наруже. Ага! Молодец, Артём! 

До просвета оставалось совсем немного, когда в щиколотку Артёма что-то вцепилось. Он нетерпеливо дёрнул ногой, но освободиться не сумел. Вторую щиколотку тоже обхватило нечто назойливое. Артём распластался животом на влажной земле и начал отчаянно брыкаться. Подошвы кроссовок ударили невидимого врага, хватка ослабла, ноги почувствовали близкую свободу. Артём ещё пару раз кого-то лягнул, вырвался, перекатился на спину и сдавленно охнул. 

— Бу! — оскалился череп. 

Над Артёмом нависал самый настоящий скелет. Полный набор — кости, голова и фантомное зеленоватое сияние от всего этого. Классика жанра для историй с пещерами. 

“Китайская подделка с токсичным фосфорным покрытием”, — подумал Артём. И сразу успокоился. 

— Ничего подобного, я настоящий, — прохрипел скелет. — Бойся меня! 

— Зачем? 

— Так положено. Нельзя просто забрать сокровище. Надо преодолеть свои слабости и недостатки, победить монстра и заплатить частичкой души. 

— Ага, щас. Не буду я с тобой играть. 

— Тогда верни банку на место. 

— Скелеты любят чахнуть над стекляшками? 

— Скелеты любят наглых мальчиков. На завтрак. 

— У тебя желудка нет. И вкусовых рецепторов. Зубы правда есть, но удовольствия от еды всё равно никакого. 

Скелет вздохнул и с громким треском улёгся рядом с Артёмом. 

— Почему вы такие циничные, а? 

— Кто “мы”? 

— Современные дети. Где заикание от ужаса, панические вопли, хотя бы уважение где? Элементарная вежливость хотя бы? Что с вами стало? Никакого романтизма, ноль вместо духовности. 

— Я понял. Ты — скелет моей русички Ирины Михайловны. Она тоже постоянно о духовности переживает. 

— Ну вот опять, — окончательно расстроился скелет. — О чём с тобой говорить? 

— Ты прав, не о чем, — согласился Артём. — Наше поколение испорчено благами цивилизации. Чумы на нас нет и публичной порки. 

Повисла неловкая пауза. 

— Слушай, я знаю! 

— Что? — встрепенулся скелет. 

— С кем тебе поговорить. С автопилотом! Он расскажет, как сон разума порождает чудовищ. И про охоту на свиней. Мировой парень, запредельный собеседник и тоже пластиковый! 

Скелет заинтересованно пощёлкал костяшками. Артём принялся объяснять, где найти упавший самолёт и его пилота. 

— А сокровище себе оставь. Между нами, это фигня какая-то, хотя, в этом квесте и считается великой ценностью, — проявил щедрость скелет и скрылся во тьме. 

Ну вот, опять обман. Или нет? 

Артём сидел возле подземно-пещерного выхода (или входа?) и рассматривал банку. Да, обычную литровую банку с этикеткой: “Патиссоны в маринаде — витаминная семья!” 

— Тра-ля-ля, — пропелась неудачная рифма. 

В банке вибрировал телефон. Чёрный, гладкий, с голубым экраном. 

Артёму кто-то звонил. 

Кто-то очень упорный. 

Кто-то очень надоедливый. 

— Ладно, я с тобой потом разберусь, — вздохнул Артём, сунул банку под футболку и начал протискиваться на свежий воздух. А там он выпрямился в полный рост, огляделся и напрочь позабыл о телефоне. 

 

Дыра в земле вывела Артёма к реке. На его берег, который теперь был совсем не его. Река прозрачно блестела, а мелководье очистилось от водорослей, словно в отсутствие Артёма произвели генеральную уборку. Песок лежал аккуратными симметричными кучами, траву скосили почти под корень, деревья разобрались по парам. Небо над водой стало однотонным, как штора в больнице. На этом стерильном пляже делать было решительно нечего. Разве что устроить бардак. И Артём принялся возвращать себе остров. 

Сначала он сбегал в чащу, притащил огромную корягу и налил на неё сырого песка. Натоптал, наплевал. Потом ободрал всю зелень с ближайших деревьев и выложил неприличное слово. Месть показалась слегка детской, но других идей не было. Мало-помалу пляж обживался обратно. 

Как же это надоело! Ни на секунду ничего нельзя оставить. Уйдёшь вечером к приятелю, вернёшься — бельё поменяли, вещи по ящикам рассовали, свои порядки навели, да ещё претензии какие-то к Артёму имеют! Неужели не ясно, что все и так лежало на местах? Ручка — всегда под столом, потому что она туда падает. “Под столом” — это дно гравитационного колодца, в который предметы летят по воле физики, а не по воле Артёма. А чистое бельё пахнет удушливыми цветами — как парфюм тёти Тани. Вечно она льёт на себя полфлакона и выходит на улицу устраивать химическую атаку. Артём давно знает, что если на пороге тебя встречает запах клумбы, надо брать руки в ноги и бежать прочь, иначе тётя Таня схватит, поцелует толстыми губами с густой помадой, а потом послюнявит палец и примется ее оттирать. Эхк! 

Долой уборку, долой чистоту! Да здравствует дом вверх дном! 

И словно по команде реальность повернулась против часовой. Артём обнаружил пляж и реку над головой, а сам он стоял на твёрдой, будто стеклянной, поверхности неба. Дом вверх дном. Артём топнул — небо загудело. 

— Ух ты! 

Он трижды прыгнул, приземляясь на пятки, чтобы проломить небесную корочку, как ледышку на луже. Небо не поддалось. Оно мягко пружинило и отталкивало Артёма. Тогда он присел и упёрся в небо ладонями: внутри светились звёзды, планеты, солнце, и от них исходило приятное тепло. Артём лег и пригрелся. 

Один раз, когда они опять поехали в фальшивый аквапарк, мама затащила его в комнату с надписью “хамам”. 

— Но я же не хам, мама! — возмущался Артём. 

Внутри хамов не было, зато была горячая полка, на которую мама немедленно забралась с непонятным Артёму довольным урчанием. От пола поднимался кислый пар, в глазах рябило. Артём заскучал и сел рядом с мамой, стараясь занять как можно меньше площади. Он вспомнил, как дед жарил живую рыбу, карасиков, и те подпрыгивали на сковородке. Дед успокаивал их ласковыми словами, а караси потихоньку смирялись со своей участью. Смирился и Артём. Он всегда смирялся. 

Артём ещё немного полежал на небе, лениво обозревая окрестности. На пляж, который виднелся в зените, слетелись чайки. Они разметали крыльями неприличное слово и расселись на коряге, как собрание клуба борцов за чистоту языка. Даже чайки восстали против Артёма! А он ведь хотел как лучше. 

Чем бы в них запустить? Найти бы каменюку побольше. 

Артём приподнялся и увидел невдалеке продолговатый выступ — по всей видимости, архимедов рычаг. Рычаг рос из облака и напоминал тугой ручник в папиной новой Рено. Этим летом папа обещал научить Артёма водить, но потом сдал назад: заявил, что ему рано, и что учиться надо сразу по-хорошему, а не одной левой, и что если бы Артём убирал свою комнату и помогал маме, тогда может быть, а он не убирает, бла-бла-бла. Короче, всё как всегда. 

Артём расстраивался, но терпел. 

А потом он устал терпеть. Просто взял и устал. 

И сейчас не будет. 

Так и вышло, что к рычагу Артём подошел в состоянии лёгкого кипения. Да что там лёгкого! Кипел вовсю, как чайник со свистком, как котёл в хамаме. Он дёрнул за рычаг, и земля перевернулась обратно. Артём упал на пляж и покатился колбаской. За ним весело и задорно неслась банка с телефоном внутри. Телефон продолжал звонить. 

Артём поднялся. Да, хватит уже это терпеть. Хватит. Он накопил три тысячи сорок рублей, на первое время достаточно. К деду не пустили – сами виноваты! Артём всё равно уйдёт. Есть же такие люди, сквотеры, он станет одним из них. Научится ловить голубей, собирать на свалках и чинить старые вещи, наслаждаться свободой. Сколотит собственную банду и… чем там банды занимаются? Грабят банки. 

— Вот и ограбь банку! — предложила чайка. — Может, кто-то важный звонит? 

— Важные люди не звонят. Они сразу приходят, — возразил Артём. 

Помолчали. Телефон продолжал звонить и светиться. Этот свет распирал банку, и она не лопалась только чудом. 

“Номер не определён ”, — гласила надпись на экране. 

— Открой банку, дурацкий мальчик, — искушала чайка. – Откро—о-ой. 

— Это мама. Или папа, но скорее всего – мама. Или Нину Николаевну подговорили, или русичку и школьную психологиню. 

— А представь, что это кто-то из класса, из твоей будущей банды. Марина, например. 

— Не представлю. И в банду её не возьму, она как тётя Таня целоваться лезет. 

— А если друг-приятель твой, как бишь его? 

— А он звонить не станет, в личку напишет. 

Телефон перестал монотонно гудеть и выдал серию коротких сигналов push-уведомлений. 

— Ну вот, — удовлетворённо хмыкнула чайка. 

— Не вот! Не вот! Ясно тебе? Что вы все пристаёте? 

Телефон снова загудел, на этот раз особенно противно, требовательно. Артём размахнулся и швырнул банку в кусты, но она прилетела обратно. 

— Мусорить нехорошо, — надулась чайка. 

— У тебя не спросил. 

Попытка отправить банку в реку тоже успехом не увенчалась. 

— Чёртов бумеранг, — пробормотал Артём и начал заваливать её песком. Песок обтекал гладкие баночные бока и собирался дюнами по сторонам. Банка же настырно блестела на солнце, а телефон внутри вибрировал так сильно, что она немного подпрыгивала. 

— Открой банку и ответь на звонок, — не унималась чайка, — и всё закончится. 

— Отстань. Замолкни. Замолкни-замолкни-замолкни! — Артём втаптывал банку подошвой кроссовка пока не устал. Он плюхнулся на колени и плаксиво спросил у телефона: — Чего орёшь, а? Что тебе надо? 

— Сделать из тебя человека, — ответила чайка. 

— Из себя сделай! 

Артём окончательно разозлился. Он не хочет разговаривать, понятно? Имеет право не хотеть, понятно?! Уйдите хоть на пару часов! Отвалите все! Не трогайте! Не суйтесь! Дайте тишины! Тишины! А если не отвяжетесь, то он сейчас… он сделает такое, такое, что вы все пожалеете! Да! 

Артём вскочил, подхватил банку и перемахнул через корягу. Чайка подняла крыло и покрутила у виска самым длинным пером, словно пальцем, но Артём этого не видел. Он нёсся к скале, и песок словно взрывался от каждого его шага. Телефон что-то почувствовал и снова перешёл на отрывистые очереди уведомлений. Артём недобро усмехнулся и увеличил скорость. Ветер бил в лицо, выжимал слёзы, пытался не пустить, наивный! Патиссоны в маринаде, значит?! Витаминная семья?! Щас вам будет заряд витаминов! 

Он разбил банку о скалу. Со всего маху, со всей злости её расколошматил. Осколки разлетелись, жаля руку Артёма мелкими иглами, но он и внимания не обратил. Потому что добрался до трусливо замолчавшего телефона. Да, тот не подавал признаков жизни, притворяясь выключенным. Даже как-то уменьшился на вид. Но хитрость не удалась. 

— Я тебе не верю, — хрипло шепнул Артём. Голубой экран умоляюще мигнул. — Нет, мне никто не нужен. 

Артём пристроил его на камень, но телефон снова завибрировал и сполз. У-у-у, гадкая мокрица! Пытается забиться в щель, но этот номер не пройдёт! Артём вернул его на место. На экране мелькнуло: “мама”, потом “папа”, потом снова “мама”, “папа”, “мама”, и так без конца всё быстрее и быстрее. Даже когда на телефон обрушился здоровенный речной голыш, даже когда слов стало не разобрать из-за множества безобразных трещин, даже когда во все стороны брызнули обломки пластикового корпуса, проволочки и микросхемы… 

Телефон замолчал. 

И наступила тишина. 

Ти-ши-на. 

 

Артём расхохотался. Проскакал галопом по пляжу. Кувыркнулся через голову. Повалялся на мелководье. Набрал полные карманы ракушек и долго посылал их по реке быстрыми прыгучими блинчиками. Дурным голосом проорал все песни, какие вспомнил. Погрыз ноготь. Что ещё сделать? 

— Эй, солнце! — позвал Артём. 

Солнце отвернулось и натянуло на себя облако. 

— А-а-а, ну отдыхай. Что я, не понимаю? 

Тётенька-сирена наверное тоже отдыхает. И чайка куда-то делась. И это замечательно, наконец-то Артём совсем один! 

Он забрался на скалу и принялся считать маленькие речные волны. На тысяча второй сбился, начал заново. Тишина стала какой-то сонной, ватной. Ни стрекоз, ни лягушек, ни даже привычного тихого плеска. А вот странно — ветра нет, а волны есть. И тучи ползут с края неба. Как они ползут без ветра, у них моторчики, что ли? Артём хихикнул и поёжился – смешок прозвучал жалобно и неуместно. 

Тишина сгущалась. Определённо сгущалась, иначе что сжимало затылок? 

В прошлом году Артём летал с родителями в Турцию. Вся эта Турция осталась в памяти невнятным цветным пятном, а вот взлёт и посадку он запомнил накрепко. Голову Артёма давило и сплющивало, а уши словно распухали внутри. “Перепад давления”, — объяснил тогда папа. “Открой рот пошире и постарайся зевнуть, будет легче”, — посоветовала мама. “Вам пакетик надо, чтобы вырвало?”, — с радостной улыбкой спросила стюардесса. Артём подумал, что если вернёт миру завтрак, то обязательно прицелится на остроносые стюардессины туфли. А нечего так неприкрыто веселиться, когда человеку плохо. 

Сейчас было не настолько плохо, но всё равно тяжело и немного тошно. Воздух совсем не двигался. Артём даже вяло помахал руками, проверяя, не завязнут ли они как в тёплом киселе. Дышалось тоже нелегко. Будто в парнике. У деда был парник, давно, на даче. Дачу продали когда дед опять не смог до неё добраться — заблудился. Хотя, что сложного — сначала едешь на автобусе до синей остановки с круглосуточным ларьком “Пр.дук.ы”, потом идёшь до озера и через гигантские лопухи к первому кособокому домику. Но дед упорно терялся в лопухах. Надо было их выкосить, а не дачу продавать. Только родителям разве объяснишь. А ведь Артёму было лучше всего на свете с дедом на даче. Там тоже летали стрекозы, уютно рокотали лягушки, звенели сверчки. А если с ночёвкой… 

Потемнело. Артём потряс больной головой и уставился на небо. Как быстро оно стало грязно-асфальтовым и невыносимо тоскливым. 

— Солнце? Чайка? Кто-нибудь?.. 

Один. Маленький, слабый, потерянный. Он не об этом мечтал. Не этого хотел. Представлял другое. 

Артём попытался встать на ноги, но коленки подгибались а небо вжимало его в скалу. Тишина навалилась каменной глыбой. 

“Задохнусь”, — подумал Артём. 

И тут острая изломанная вспышка расколола небесный асфальт. В лицо ударил ледяной порыв воздуха. На горизонте поднялась чёрная воронка. 

 

Издалека воронка напоминала старую, потёртую юлу — смешная, негрозная. Но Артём знал. Артём чувствовал. Беда. Он заметался по берегу в поисках укрытия. 

Берег ещё ни о чем не догадывался, камыши стояли солдатиками, неподвижные деревья вытянулись к тучам. Забраться под скалу? Придавит. Рвануть в джунгли? Ещё опаснее. В фильмах про американские смерчи показывали бетонные подземные бункеры, в которые жители эвакуировались заранее. Сидели там в темноте при керосинках и свечах, от страха тушёнку лопали. Но у Артёма — ничего. Ямки даже никакой. Один только песок, бумажки и осколки. Артём представил, как смерч подхватывает битое стекло и швыряет в лицо противнику. Единственному, крошечному противнику, безоружному. 

Внезапно под ногой что-то скрипнуло. Артём в отчаянии наклонился и подобрал сачок. Серая от старости ручка местами рассохлась, мешок, сшитый из марли, весь в дырках. 

Этот сачок Артём забыл в санатории, куда его возил неугомонный дед. Дед пристроился работать массовиком-затейником в комнату отдыха и замучил мужиков шашками на деньги. Особенно любил брать дамку на фук, плевать в неё смачно. Артём шашки терпеть не мог и делал вид, что охотится на бабочек, до которых ему тоже не было дела. Куда их потом? Отпускать — обидно, сушить — противно. И, уезжая, он забыл сачок под кроватью. 

А теперь сачок вернулся. Наверное, не случайно. Стоя с ним наперевес, Артём напряженно вглядывался в воронку. Она никуда не торопилась, медленно хлебала речную воду, но гул нарастал, и трава опасливо пригнулась в ожидании катастрофы. Если бы воронка оставалась такой же маленькой, какой виделась сейчас, он легко бы поймал её дырявым сачком, но разве повоюешь против настоящего смерча? Тропический цунами способен смыть с лица земли целый город. Торнадо уносит домики с девочками и собаками в волшебные страны. А мальчиков не носит, заваливает по макушку мусором и дровами, может, даже автомобилями, да и дело с концом. 

Невидимый голос начал обратный отсчёт: сто, девяносто девять, девяносто восемь… Иногда он сбивался, пропускал цифры, начинал заново. Артём судорожно думал, что дальше — словно мысли его уже крутил внутренний смерч, не менее беспощадный, чем внешний. 

Бежать. Залечь. Ловить. Попросить помощи. Но у кого? Всё-таки бежать. Закопаться в песок. Превратиться в камень. Починить самолет, оживить автопилота и улететь. Бежать. Проснуться. Срочно проснуться! 

Если бы он спал… 

Внезапно в лицо ударил ветер и залепил глаза бумажкой. Артём выронил сачок, взмахнул руками и сорвал её: 

“19-06. Мальчик. Вес: 3 200. Рост: 43, 5”. 

Ещё одна бумажка обвилась вокруг предплечья: 

“Почётная грамота. Награждается выпускник МДОУ № 66 Сельцов Артём за хороший аппетит и крепкий послеобеденный сон. Молодец!” 

Третья бумажка хлестнула его по колену: 

“Сочинение.  

Первое сентебря. 

Первого сентебря все идут в школу на празник и там стоят в ряд. Пока не отвалятся ноги. Потом надо дать цветы какойто тёте и идти в клас. Потом узнать что ты школьник и боятся. Очень хороший празник”. 

Артём комкал и бросал бумагу, а она всё летела, настойчивая и стайная, как саранча: листки из школьного дневника, мамины записки, папины чертежи по работе, письмо позабытой девочки из летнего лагеря, обрывки ватмана, с помощью которого дачные пацаны вызывали призраков, рекламные буклеты заграничных стран, сторублёвые купюры, родительское свидетельство о браке, список литературы с вычеркнутыми пунктами, справка-направление деда на госпитализацию в психо-невр… что-о-о?! 

Ветер рвал бумагу из рук, поднимал, вертел. 

Последний лист нацепился на голову Артёму так плотно, что оторвать удалось с большим трудом. Он успел понять, что это карта острова, но удержать не сумел. 

 

Смерч добрался до берега и теперь исполином возвышался над Артёмом. 

— Ахахахаха! — сказал смерч голосом кинозлодея. 

— Ну, допустим, да, “ахаха”, — проблеял побелевший от страха Артём. — И что дальше? 

— Догадайся! — предложил смерч и слизнул огромный валун. 

— Может, договоримся? Ты уберешься прочь, а я не буду ловить тебя сачком. 

— Так себе сделка, — усмехнулся смерч. — А теперь послушай, как всё будет. Я сейчас подниму тебя до самого космоса и вышвырну отсюда навсегда. Будешь знать, как разбивать чужие телефоны, маленький предатель! Лети домой и без волшебных башмачков не возвращайся. 

Артёма подняло в воздух. Руки и ноги растащило в разные стороны. Рот открылся, но крик застрял внутри и не выплёскивался. Артём пытался сгруппироваться, потом понял, что поток сильнее и начал грести туда, где, как ему казалось, была середина. По воздушной трубе вместе с Артёмом неслись песок, камни, ракушки, пучки травы, гнилые плоды. С криком “Уи-и-и!” пролетела довольная жизнью свинья и исчезла в серой мешанине. Где верх, где низ было уже совершенно непонятно, оставалось только ждать, когда смерч наестся и уляжется спать. От болтанки у Артёма противно потянуло в затылке и в животе, когда он явственно услышал голос папы: 

— Таких не берут в космонавты! 

— А я и не хочу! — закричал Артём. — Я врачом буду! 

— Врач, исцели себя сам, — механическим голосом произнес автопилот. 

— Лучше ветерина-а-аром, — донесся голос свиньи. 

— Ты крови боишься, — заметила мама. — И шить не умеешь. 

— Зачем шить? Я буду слушать сердце. Дышите, не дышите. 

— Лисен ту ё харт! — фальшиво спела чайка, и её тоже унесло потоком. 

Артема дёрнуло вверх, потом вниз, закрутило против часовой стрелки, и он снова услышал: 

Двенадцать, одиннадцать, десять, бу-бу-бу, ноль. 

Вот и всё, друзья! 

Артём взмыл в непроглядную черноту космоса, а потом рухнул на что-то твёрдое. Очень, очень твёрдое. 

 

Небо слепило синим, облака покачивались. Туда-сюда, туда-сюда, туда… Крылатые качели летят, летят, летят. Артём смотрел на них только одним глазом, второй продолжал бояться смерча и не открывался. 

— Человек! На сундук мер-р-ртвеца! — раскатисто проорал кто-то смутно знакомый. 

— Отставить панику. Оклемается, — негромко ответил другой, знакомый не смутно, а вполне конкретно. 

Это же!.. 

Артём сел, разлепил испуганный глаз и уставился на длинного загорелого старика в соломенной шляпе, майке-тельняшке, шортах с пальмовым принтом и рыбацких резиновых сапогах. Дед? 

— Дед! — взвизгнул Артём, почти как улетевшая свинья. 

Дед стоял у круглого корабельного штурвала и усмехался, поблёскивая коронкой с золотым напылением. Артём всматривался в его худое лицо с седой щетиной на запавших щеках, верил и не верил. 

— Прочухался, — кивнул дед. — Здорово, Тёмыч. 

— Де-е-еда! — Артём рванулся, чтобы подбежать и обнять, но небо опасно накренилось и толкнуло его назад. На доски. 

— Не торопись, — посоветовал дед. — Поболтало тебя неслабо, полежи чуток. Пусть ливер на место встанет. 

— А ты не исчезнешь? 

— Нет. 

— Тогда ладно. 

А чего не полежать? Лежать вполне приятно. Доски тёплые. Качаются тихонько. Поплескивают и поскрипывают. Смерчей никаких нет. Так, а если повернуть голову? Столб. И ещё. Верёвки разные. А выше вроде паруса. Чёрные. И флаг с… с… с черепом? 

— Дед? — позвал Артём. 

— Что? 

— А мы плывём? Это корабль? 

— Угу. 

— А почему у него паруса чёрные? 

— Для красоты. 

— А флаг? 

— А флаг для веселья. 

— Дед, а ты кто? 

— Капитан. 

— А-а-а… 

Артём хотел ещё кое-что спросить, только не знал как. Надо бы поделикатнее. Он повернулся в сторону деда и рассматривал его снизу вверх. От этого дедовы сапоги казались громадными, а шляпа с искусственным цветком и ленточкой — маленькой и далёкой. Широкие поля из соломки прятали глаза деда в тени, но Артём почему-то не сомневался, что тот щурится, вглядываясь в даль. Да, он такой, суровый и бесстрашный! 

Артём мог бы вечно любоваться дедом, но в поле зрения влезло ядовито-зелёное пятно. Потом оно пошевелилось и на Артёма вылупился круглый птичий глаз. 

— Дур-р-рацкий мальчик! — рявкнул глаз. 

— Брысь! — огрызнулся Артём. 

Он снова сел, но на этот раз медленно, чтобы не расплескать внутреннюю гармонию. По палубе воинственно топталась чайка. Видимо, её знатно приложило смерчем, раз перья стали ядовито-зелёными, а на голове появилась жёлтая клякса. 

— Сама покрасилась. Гуашью, — сказала чайка. — Я теперь Амазон. 

— Магазин такой? Ну, в котором мама разную дребень покупает не слезая с дивана? — растерялся Артём. 

— Попугай! 

— Сама ты попугай! 

— Вот именно. Говорящий. Породы Амазон. 

— Серьёзно? Но зачем чайке быть попугаем? 

— Не зачем, а почему. Потому что у каждого пирата должен быть попугай. Хочу бороздить просторы и сражаться с испанцами. А твой остров мне надоел. 

— Кстати об острове, — вмешался дед. — Иди сюда, Тёмыч. 

Артём поднялся на ноги и прикинул, что до деда и его штурвала топать недалеко, шагов десять. Но ведь качка. 

— Вразвалку надо, — подсказала чайка, вся как-то расщеперилась и по-крабьи похромала мимо, ловко огибая бочки и ящики. Она напоминала некоторых пацанов из школы, которые не ходят, а переваливаются, будто им трусы жмут. Не хватало только расставить локти и сунуть руки в карманы. То есть крылья. 

Артём прыснул, но повторил. В общем, не так уж трудно. 

— Дай порулить, — первым делом попросил он у деда и ухватился за штурвал. 

— Успеешь ещё. 

— Когда вырасту? Или когда начну помогать маме и учиться на отлично? Вот не ожидал от тебя такого, дед. От папы тоже, но он всегда был скользкой личностью, зачем ему сын, раз есть машина. А ты… 

— Кар-р-рамба! — подсказала чайка. 

Дед не пошевелился, даже не покосился на Артёма. Так и стоял, повернувшись горбоносым профилем, словно был совсем один на корабле и даже во всём мире. Когда дед временами отключался и переставал замечать Артёма, это сильно нервировало. Хотелось ощупать себя, убедиться, что не исчез. А когда убеждался, немного злился на деда. Что за игнор, это грубо вообще-то! Может, он обиделся на чайкины выкрики? 

— Ну, не карамба, конечно, — попытался сгладить ситуацию Артём, — но всё равно. Мне тоже хочется, я раньше на корабле никогда не плавал. 

Дед вздрогнул, прокашлялся, крутанул штурвал и назидательно сказал: 

— Не ходил. Мы не плаваем, а идём вокруг твоего острова. Да-а-а, Тёмыч, досталось ему от тебя. 

Артём забрался на ящик, двумя руками вцепился в толстый тугой канат, каких тут болталось множество, и выпрямился в полный рост. Корабль медленно двигался вдоль берега, но совершенно незнакомого. Может, Артём не узнавал остров, потому что до сих пор не видел его со стороны, а только изнутри? Или дед заблудился, как раньше в дачных лопухах, и привёз Артёма невесть куда? Ну конечно! Только скала… 

Скала нависала над водой вроде трамплина в бассейне. Артём помнил её шершавость ладонями. Он знал, что это не чужая, а его скала. Его твердыня, которая единственная уцелела на острове. 

“Почему дед сказал про меня? Я ничего не делал! Виноват смерч!” 

Артём почувствовал как перехватывает горло. Только разреветься не хватало. А реветь было от чего. 

Джунгли погибли. Некоторые деревья лежали на песке, будто вырванные с корнем и уже увядшие стебли петрушки, некоторые плавали у берега, бессильно раскинув ветки с крупными тропическими листьями и мятыми цветами. Сам берег был похож на поле, которое перекопали сумасшедшие великаны. Изрытый траншеями и канавами он казался непоправимо искалеченным. А вдоль кромки воды громоздились кучи, завалы, нагромождения непонятного барахла. 

Артём напряжённо вглядывался, а дед подводил судно ближе. 

Парты! Школьные парты, сваленные как попало, изломанные, задирающие к небу погнутые металлические ножки. Мамино кресло с распоротым сидением, из длинной прорехи торчит комкастая серая набивка. Папин письменный стол, лежащий на боку, зияет провалами на месте выдернутых ящиков. Листки писчей бумаги, пластиковые папки, страницы журналов подрагивают на ветру, словно пойманные и брошенные умирать птицы. Перевёрнутый вниз столешницей кухонный стол, разбитый ноутбук, осколки праздничного немецкого сервиза ловят солнечные лучи и бликуют мимолётными вспышками. Портрет Пушкина из кабинета русского языка, грязный и порванный, узнаваемый лишь благодаря поэтическим бакенбардам… 

А ещё среди завалов вверх дном лежала резиновая лодка. Из-под неё медленно показалась рука. 

— Дед! Человек за бортом! 

Дед, застывший, как памятник неизвестному солдату, опять не реагировал ни на голос, ни на похлопывания по плечу. Его глаза стали стеклянными, а седая щетина быстро отрастала и топорщилась. 

Тем временем из-под лодки выбралась Нина Николаевна. Она отряхнула юбку, передернула плечами и принялась доставать из кучи мусора весло. 

— Женщина за бортом! — уточнила чайка-попугай. 

— Не женщина, а человек, — мрачно поправил Артем, зная чувствительность училки в этом вопросе. 

— Чайка не птица, — вдруг вымолвила статуя деда и хотела было продолжить, но почему-то опять окаменела. 

Нина Николаевна тем временем освоилась на острове: подпёрла лодку корягой и получился шалаш. Разложила вокруг свои ценности — дневник Артёма и классный журнал уцелели, заботливо завёрнутые в пакет. Стало быть, тройку за год не смыло. Но, может, хотя бы позорное сочинение “Кем я буду, когда окончу школу” растворилось в воде. Как пелось во втором классе на уроках музыки: ребята, надо верить в чудеса. 

Артём уже ни во что не верил. Ни в Деда Мороза, ни в монстра под кроватью, ни в возможность избавиться от школьной рутины и вечных родительских назиданий на тему того, что лентяи становятся дворниками. А дворник, между прочим, отличная профессия! Метёшь улицу, делаешь мир чище. 

Вот и сейчас он в принципе готов прибраться. Но дед упрямится и молчит, от чайки никакой помощи, кроме перьев из жидкого хвоста, а Нина Николаевна так живо чистит свой кусок берега, что Артёму за ней ни в жизнь не угнаться. Вон уже отделила стекло от пластика, бумагу от металла — ещё чуть-чуть, и организует раздельный сбор мусора, и банку для окислившихся батареек поставит. У Нины Николаевны талант. Она любой салат может превратить обратно в набор продуктов. 

Возможно, она колдунья, и обращает время вспять! Приходит домой, снимает толстые очки, развязывает тугой пучок, стряхивает большущие розовые когти и мало-помалу превращается в девчонку возраста Артёма. Сидит тихонько, в игры на компьютере играет, ковыряет в носу, отказывается делать домашку по математике. 

Нет, стоп! Это уже не Нина Николаевна, а какая-то Нинка со двора. А маленькая Нина Николаевна сидит на стуле прямо, не сутулится. Знает, что если нагнётся носом в тетрадь, получит газетой по спине. У неё тощие косы завязаны баранками. В тетради ошибок нет, везде число и дата, ни одного рисунка. Надписи красной ручкой — “Молодец!” Имеется даже пятерка с плюсом. А если пятерка с точкой, Нина Николаевна ревёт белугой от боли и унижения. 

Вот подходит к ней Артём и говорит: 

— Что, получила?! 

— О-у-у-у, — плачет Нина, размазывая слёзы по худой мордашке. Боится, что капнет на тетрадь. Тогда придется вырывать листок, и тетрадь заметно похудеет. 

— Ну ничего, — коварно говорит Артём. — Без труда, уважаемая Нина Николаевна, не вытащишь и пятерку из пруда. Так вы мне говорите, да? Вот вам по заслугам. 

— Я учила! Я старалась! — кричит Нина. — Правда! 

Артём любезно кивает. 

— Допустим, я вам верю. И что? Ситуацию это никак не меняет. Вот, посмотрите. Здесь у вас взята неверная формула. Ответ случайно сошелся с правильным. Что же вы хотели? Плохо. Очень плохо. 

— Я могу переписать? — лепечет Нина. — Пожалуйста, можно я попробую ещё раз? 

И смотрит огромными синими-присиними глазищами прямо в душу, туда, где у Артёма совесть. И Артёму вдруг становится её жалко. От того, что она такая прямая и старательная, тощая и совсем не загорелая. И хочется сказать: давай ты не будешь переписывать, давай зальём эту тетрадку чаем, изорвём и сожжём, а потом ты пойдёшь гулять с другими девочками, или мальчиками, или сама по себе. Или со мной. Давай, а? 

А мама? А папа? 

Папа был мальчиком, у которого другие дети всё время отбирали игрушки. Он выходил во двор с большой красной машиной, стискивал её изо всех сил, прижимал к груди, но обязательно отвлекался и терял бдительность. И тогда машинку выхватывал какой-нибудь малолетний хулиган. Папа бежал к своему папе жаловаться, а тот отвечал: “Я что, за тебя драться должен? Иди и будь мужиком”. А папа не хотел быть мужиком, он хотел играть по-честному и без насилия. Но мир жесток. 

Маме приходилось учиться в музыкалке. Сначала она сама туда попросилась, а потом очень устала от сольфеджио и передумала. Но не тут-то было. Ей не разрешили передумывать, потому что это безответственно, и научили думать только раз и в одну сторону — о последствиях каждого поступка. Поэтому у мамы совсем не осталось времени на думанье всего остального. 

Да, мир жесток. 

 

— Дурацкий мальчик, ты чего? — тревожно спросила чайка. 

Артём открыл глаза. Он лежал навзничь, скрестив руки на груди. Чайка стояла рядом и растерянно обмахивала его крылом. 

— Мой верный товарищ, — прошептал Артём. — Мой верный друг, мой друг бесценный. 

— Совсем ку-ку! — возмутилась чайка. — Ты чего вдруг упал? А потом всё про любовь да про любовь! 

— Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно! — басом пропел дед. 

Тем временем они обогнули южный мыс и легли в фарватер. Корабль уютно проседал в тёплую мягкую воду, киль резал волну. 

— Из-за о-о-острова на стрежень, — прочувствованно спел дед. 

— Перешёл в режим радио, — пояснила чайка. 

— А там нет какого-нибудь другого канала? — поинтересовался Артём. — Кажется, мы застряли на радио “Ретро”. 

— Хочешь грянуть рок в этой дыре? 

— Рок, не рок, а что-то более человеческое. 

— И за бо-о-орт её бросает, — продолжал дед. — В набежавшую волну. 

Тут он вдруг разморозился, потряс руками и неожиданно резво кинулся к корме. Артём и чайка поспешили следом. Среди корабельного барахла, снастей и ящиков лежал огромный продолговатый сверток. 

— Что стоите, помогайте! — велел дед, разрезая ножом парусину. Артём принялся тянуть полотно на себя. 

— Ничоси! 

— На борту попрошу не выражаться, юнга! 

Парусина скрывала статую. Это была такая статуя, некоторые детали которой в учебнике МХК прикрывают чёрными прямоугольниками. С точки зрения школы, неприличная, хотя и классическая. 

— Венера! — сказал дед. — Эскимосская. 

Голая Венера без головы. Но с руками. В одной руке она держала эскимо. Видимо, волшебник на голубом вертолёте успел посетить и Древнюю Грецию. 

Дед схватил Венеру в охапку и потащил к борту. 

— Что ты делаешь? — попытался остановить его Артём. — Это ценность! Музейная реликвия! Дедушка!!! 

Но дед не слушал. Статуя полетела за борт, технично вошла в воду и быстро опустилась на дно, где её окружили любопытные медузы. «Тётенька-сирена вернулась домой. Все возвращаются», — подумал Артём. Что за странная мысль? А чайка гаркнула во всё чаячье горло, то ли от ужаса, то ли от восхищения небывалым корабельным вандализмом. 

— Баба на судне к несчастью, — изрёк дед. 

— Хорошо, что я внук, а не внучка, — надулся Артём. – Нельзя так с людьми, пусть они и не настоящие. Мы же могли прикрепить её на нос корабля! 

— Могли, — подтвердила чайка. — Это называется гальюнная фигура. 

— Что?! — вскричал дед. — Я тебя сейчас разжалую из попугаев. Ростра это! А по-другому, кариатида. Только нам она не нужна, мы и без кариатид доплывем. 

— А куда мы плывем? — спросил Артём. — Куда нам плыть? 

— Туда, где расширяются горизонты. 

И все трое надолго замолчали. 

 

Дед стоял за штурвалом, Артём — за дедом, чайка топорщила кислотные перья сидя на ящике с надписью “порох в пороховницах”. Красное солнце висело над самой водой и истекало розовым сиянием. Сколько хватало глаз — красное с розовым, и светит, и плещет. Дед сказал, что яркий закат предвещает бури и приключения. Сказал, что они вот-вот выйдут в открытый океан. Сказал, что как только высадят Тёмыча, возьмут курс на Тортугу. Сказал… 

— Не понял. Какого Тёмыча куда мы высадим? — перебил Артём. 

— Э-э-э… — ответил дед. 

— Какого Тёмыча, я тебя спрашиваю?! 

— Кажется, у меня птенцы вылупились, — пискнула чайка и смылась на самый верх мачты. 

— Дед?! Дед, не смей выключаться! 

Поздно. Дед именно это и сделал — изобразил чугунный столб, стилизованный под старину. Теперь можно рвать волосы из его бороды, махать кулаками, визжать и кататься по палубе, да без толку. Артём это понимал, но остановиться не мог. 

— Значит, избавиться от меня решил? С самого начала знал, что не возьмёшь к себе жить? А чего тогда припёрся?! Я-то думал, мы с тобой вместе против всех! Думал, что мы банда! Я мечтал! Всё бросил! Гадский дед, вот ты кто! Все вы гады! Вы врёте, врёте, врёте! Ненавижу! Не хочу-у-у… 

Артём сполз на скрипучие доски, уткнулся лицом в колени и заплакал. Он давно не плакал, это ведь стыдно, но вот сейчас грудь раздирала такая невыносимая боль, что справиться с ней Артём никак не мог. Он просто умирал от жалости к себе и хотел только одного — свалиться за борт и сгинуть навсегда. И наверняка бы сгинул, но сил хватало только на прерывистые всхлипы. Время остановилось, море остановилось, сердце остановилось… А потом голос деда сказал: 

— Тёмыч, я на всё готов, чтобы взять тебя на Тортугу. 

— Так возьми, — хлюпнул носом Артём. 

Дед присел рядом. 

— Нельзя. У тебя есть остров. 

— Он мне не нужен. Отказываюсь. 

— От острова нельзя отказаться. У каждого есть остров. И только у некоторых — корабли. 

— Почему? 

Артём поднял голову, дед протянул ему клетчатый носовой платок. Потом достал из-за голенища рыбацкого сапога толстую кривую папиросу и задумчиво закурил. Дым колечками потянулся вверх, чайка демонстративно чихнула. 

— Все должны оставаться на своих местах. Но истинно свободные могут путешествовать, — грустно сказал дед. 

— Например, ты? 

— Например, я. У меня теперь никого нет, никаких привязанностей. Могу шататься по свету и палить из пушек сколько захочу. 

— У тебя есть я. 

— Вот поэтому ты должен покинуть судно. 

Артём снова разозлился и швырнул платок в деда. 

— Ты меня бросаешь! 

— Ничего подобного. Я возвращаю тебя родителям. 

— Ни за что! Вот скажи, ты меня любишь? Хоть немного любишь? 

— Твоя мать любит. 

— А ты? 

— И отец любит. 

— А ты?! 

Дед затушил окурок о бочку с порохом и убрал его назад в сапог. 

— А я приплыву на твой остров, когда позовёшь. Хоть из Арктики, хоть с Мадагаскара. В любой день, в любую минуту. 

Артём хотел сказать, что это очередное враньё, но глаза деда тоже плакали. Нет, они были совсем сухие и ни капли не покрасневшие, но внутри зрачков очень тоскливые. Мучительные. Как у тёти Таниного джек-рассел-терьера, когда она уходит на работу и на весь день запирает его одного. Как у лошади, которую водят по парку и заставляют катать людей за деньги. Как у слона в цирке. Невозможные глаза, от которых хочется кричать. 

— Земля-а-а! — закричала с мачты чайка. 

“Нет, пожалуйста, нет!” — подумал Артём и бросился к борту. 

 

Стена стояла прямо посреди океана. Она казалась тёмной на фоне алого закатного неба, почти чёрной, но Артём знал, что сверху у неё побелка, а снизу — синяя краска. Справа кнопка звонка, слева процарапанные буквы: “Здесь был Тём”. Посередине — коричневая железная дверь. С ручкой, замочной скважиной и глазком. Артём помнил как туго ручка опускается вниз, как звучит сухой щелчок в скважине, если вставить и повернуть ключ, как смешно вспучивается площадка перед дверью, если смотреть в глазок. 

Корабль нёсся на всех парусах носом в стену. Слишком быстро! Артём зажмурился, ожидая ба-бах, но дед спокойно скомандовал: 

— Стоп машина. 

Судно встало как вкопанное. 

— И что дальше? — спросил Артём. 

Дед не ответил. Порылся в одном из ящиков, достал рулон чего-то невразумительного и швырнул его за борт. Рулон размотался ещё в воздухе. Он оказался верёвочной лестницей, которая твёрдо легла на воду. Точнёхонько от корабля до двери. 

— Спущу тебя на канате, а дальше пешком, — сказал дед. — Справишься? 

Будто у Артёма был выбор. Он обречённо кивнул. В конце концов, дед имеет полное право на свободу, хоть и такой ценой. А папа с мамой, конечно, постоянно перегибают, но и жалко их. 

Всех жалко. 

— Слушай, дед, — вспомнил ещё кое-что Артём, уцепившись за канат. — Я видел бумажку про твою госпитализацию. О чём это? 

— Это иллюзия, Тёмыч, как многое вокруг. В больницу ко мне не ходи. Жди на острове, если понадоблюсь. Понял? Позови и жди на острове. 

— Понял. 

— Ну, тогда до встречи, парень. 

— До встречи, деда. Прощай, чайка! 

— И тебя туда же, дурацкий мальчик! 

 

Канат горел в руках, сдирая кожу с ладоней. Артём не замечал. Он толком не помнил, как спустился, как прошёл по верёвочной лестнице и оказался перед дверью. Небо пламенело над головой, волны — под ногами. Чёрные паруса быстро удалялись — судно уносило деда к приключениям. Артём дождался, когда оно стало всего лишь пятнышком вдалеке, повернулся к двери и нажал на звонок. 

— Кто там? – спросил из-за двери мамин голос. 

Чайка. 

Автопилот. 

Смерч. 

Пещерное чудовище. 

— Кто? – повторила мама. 

— Я, — ответил Артём. – Это я! 

 

Вчера нужны, чтобы наступали завтра. Что ж, пусть они наступают. Пусть.