Юлия Линде

Подходит читателям 10+ лет.

Юлия Линде

МИШАНГЕЛ

1. Herobrin’s Life

 

Заиграла «Herobrin’s Life», и Миша почти проснулся. И сразу почувствовал, что на спине вырос неуютный горб. Закрыл глаза, поворочался на кровати и попробовал проснуться ещё раз. На спине что-то мешалось. «Может, рюкзак забыл снять? — подумал Миша. Хотя такого с ним ещё ни разу не случалось — заснуть в трусах и с рюкзаком. — Или в одеяле запутался?» Наконец он встал с кровати, посмотрел через левое плечо и обнаружил… крылья. «Чо за прикол?» — испугался Миша. Крылья были стандартные: белые, похожи на гусиные, только размером гораздо больше, ниже коленок. «Как они ваще прицепились?» — не понял Миша. Он попробовал их отодрать, поковырял под лопатками, подёргал, но крылья намертво приросли. «Суперскотч или мегаклей, — решил Миша. — Может, глюки или вирус криповый. Мама заметит — убьёт. А как футболку надевать?» Миша напялил халат с Херобрином, который теперь не запахнуть на пузе, влез в тапочки и пошаркал на кухню. Может, пронесёт, мама не заметит.

Мама жарила тонюсенькие ломтики бекона, похожие на лепестки какого-то цветка. Миша вдруг вспомнил, что где-то в Индонезии в тропических лесах на слоновьих тропах растёт мясной цветок в крапинку, очень похожий на колбасу, но жутко вонючий. Кажется, бунгапатма. Чуть не стошнило. В энциклопедии писали, что эта бунгапатма паразит, то есть у неё нет корней, она просто нагло присасывается к какой-нибудь лиане и жрёт за её счёт. А крылья тоже могло принести какими-нибудь семенами, и вот они проросли и теперь питаются за счёт Миши. На только что прошедших майских праздниках Миша с родителями летал отдыхать на остров Бора-Бора в Тихом океане, в Полинезии. Ну не то чтобы отдыхать… просто родители зачем-то надумали там пожениться. Сто лет вообще не женились, а теперь вдруг Бора-Бора! На острове они сделали себе одинаковые татуировки, которые, кажется, ещё важнее печати в паспорте. На тату были геометрические узоры и рыба скат. «Вот там я и заразился», — подумал Миша и вспомнил, что бабушка, мамина мама, их всех предупреждала, что «перед тем, как мотаться к папуасам, хоть бы прививки сделали». Конечно, они не сделали. «Ба, полинезийцы — это океаноиды, а папуасы — меланезоиды», — возразил тогда Миша.

— Миша, снимай давай свои перья, йогурт ешь и в школу, — сказала мама.

Вообще-то он старался всё время стоять к маме лицом, чтобы крылья не видно было. Даже когда пробирался мимо кухни в туалет. Как она рассмотрела?

— Снимай давай, — на запах бекона вышел папа и проверил в зеркале свою свежую бороду, которую только вчера ему по-модному постригли в барбершопе.

— Снимай давай, — появилась из своей комнаты бабушка, папина мама. Бабушка у Миши была абсолютно лысой, но не потому что болела, а просто ей казалось, что так она выглядит моложе. Миша видел фотки из её юности и ничему не удивлялся. Уж лучше просто лысая, чем как тогда — с гигантским ирокезом.

— У меня они не снимаются, прилипли как-то. Может, микроб из Бора-Бора, — ответил Миша.

— Не дури! — рассердилась бабушка. — Зачем прилепил?

— Да правда же, они сами же! Я их вообще не крафтил! Это баг вообще!

— Может, детским кремом? — сказала мама.

— Да лучше отмочить. В ванне полежи, отмокнут, — сказал папа.

— Болгарку взять и все дела, — сказала бабушка. — Сдурел уже со своим «Майнкрафтом».

Потом они по очереди и все вместе пытались оторвать Мише крылья, но ничего не вышло. Конечно, болгарку бабушка не доставала, а просто пыталась внука ощипать, как курицу, но выдирать перья оказалось больно. Мамин крем не отмывался ничем, кроме жидкости для мытья посуды, от замачивания в ванне Миша стал похож на драного воробья, и пришлось сушить крылья сразу двумя фенами — маминым для волос и бабушкиным для ногтей (вдруг простудится спина). Папа чуть не опоздал на работу, он был дизайнером, точнее креативным директором фирмы, которая рисовала упаковки для продажи эмоций. (В банках продавался ржач популярных пранкеров, ругательства депутатов Госдумы… разное, короче.) Мама вызвала «скорую» и МЧС, отправила сообщение учительнице и сразу отменила сегодняшних клиентов и доставки. Она была медитативным психологом, но работала всеми понемногу: то фотографировала домашних питомцев в студии (если кто-то хочет для Инсты фотку своего котика или белки-летяги, или палочника), то шила малышовые платья «Spotted» (почему-то всегда в горошек), то месила целыми днями авторские соусы с кучей трав и специй, выращенных на даче.

Бабушка аккуратно побрила свой лысый череп, нарисовала чёрные круги вокруг глаз, как у панды, и потащилась в гараж на другой конец города на репетицию со своими гитарными пенсионерами. Она была ударницей в рок-группе, которую никто не знал, но иногда у них случались концерты в клубах. В то время как все приличные бабушки ходили по вечерам в школу на пенсионерские кружки и секции по китайскому языку, скандинавской борьбе, японским гирям или монументальной скульптуре.

А пока мама звонила по телефону, Миша походил по коридору, съел полйогурта и вдруг обнаружил, что крылья летучие, а не просто, и ими можно запросто управлять. Он подпрыгнул и повисел немного под потолком, а потом втихаря проскользнул на балкон, сбросил халат, распахнул крылья и поднялся до самого верхнего (сто первого) этажа их новостройки. Там торчал усатый альпинист и устанавливал спутниковую антенну.

— Доброе утро, — поздоровался Миша.

— Да пошёл ты, — ответил дядька-альпинист.

Миша взлетел ещё выше и наконец увидел его — небо. Оно заливало весь город и его было так много — сколько никто никогда не видел! А внизу двигались цветные точки, похожие на пиксели или детали «Микро-Лего». Мимо пролетел медицинский вертолёт, и у Миши заложило уши. Но он бы всё равно не услышал, что орал из кабины пилот. Хорошо, что Миша долго тренировался читать по губам и теперь разобрал: «Ты, долбанутый читер, нашёл где летать со своими гаджетами!»

Миша сбросил высоту и пролетел над проводами, по которым медленно гудел набитый битком троллейбус, переваливаясь с боку на бок. Была середина мая, и пахло последней пыльцой и машиной-поливашкой. В пробке скучно пованивали автомобили, из домов к остановкам бежали торопящиеся на работу люди с бледно-серыми, линялыми, будто бы ещё зимними лицами. На мальчика, летящего в зелёных трусах над троллейбусом, им было наплевать. (Мало ли что летает. Наверняка очередная реклама.) Правда, один парень сделал Мише жест «victory» и заснял полёт на телефон. «Не, ну круто я прокачался! — закричал ему Миша. — Это типа элитры из “Майнкрафта”!»

Крылья умели здорово разгоняться, и Миша захлёбывался ветром и вопил от восторга, пытаясь обогнать мотоциклиста-пиццевоза. Мотоциклист покрутил пальцем у шлема, а Миша вернулся к дому и немного полетал в стае голубей. Он заметил, что голубиные шеи радужно переливаются на солнце (наверняка потому, что голуби любят барахтаться в лужах, а в лужах часто плавают бензиновые радужные пятна, напились вот и мутировали). Бензиновые голуби-зомби всегда серые, как асфальт, а настоящие голуби белые или пёстрые, но таких выжило мало после зомби-апокалипсиса.

В район Новостройкино Мишина семья переехала не очень давно, три с лишним года назад, в 2017 году перед школой. Когда его впервые привезли сюда смотреть квартиру, ему стало жутковато. В этой Новой Москве почти не было неба — так, полянки какие-то. Он бегал между яркими гигантскими башнями диких цветов (фиолетово-жёлтые, красно-зелёные, сине-оранжевые, розово-чёрные, серебряно-золотые) и чувствовал себя шариком в игре-лабиринте. Крыши домов втыкались в небо и заканчивались под облаками, а сами дома были такими широкими и так тесно стояли, что случайные гости, впервые попавшие в Новостройкино, иногда долго не могли отыскать выход из дворов и часами бродили по бесконечным детским площадкам с резиновой травой (или как она называется?). А однажды между домами застрял огромный мусоровоз, и его пришлось распиливать на куски, потому что он никак по-другому не вынимался.

Когда-то Миша жил в самом центре Москвы, в Скатертном переулке, недалеко от Арбата. Открываешь деревянную дверь, и будто сразу оказался в квартире: подъезд напоминал прихожую. Здесь все оставляли уличную обувь, а затем поднимались по узким боковым лестницам наверх. Обуви валялась тьма, наверняка больше половины уже не носили, но никто не выяснял, чьё это барахло. Когда Миша был маленьким, он очень любил рассматривать брошенную старую обувь — конечно, втихаря, пока не видят бабушка и мама, чтобы не зудели: «Опять грязные руки!»

Миша не поднимался по боковым лестницам, его квартира вырастала прямо из этого коридорчика, была его продолжением. Белая крашеная дверь с облупившейся краской — и сразу попадаешь в узкий тёмный тоннель. Старая квартира напоминала кротовую нору, здесь всё было как-то слишком длинно и узко. Кишка коридора заканчивалась кухней, тоже узкой и длиннющей, кухня вместе с коридором напоминали букву «Т». Из кухни дверь в бабушкину комнату, а из коридора-кишки — дверь в комнату, где жили родители и Миша. Все вместе. Это гораздо лучше, чем сейчас, когда они живут по отдельности, каждый сам по себе, в огромной четырёхкомнатной квартире. Хотя дачу ещё купили, когда продали старую квартиру, а дача — хорошо. Там озеро, рыбу можно ловить и купаться.

Старая квартира всегда тонула в полумраке. Особенно темно было в бабушкиной комнате, заваленной до самого потолка книгами, пластинками, дырявыми барабанами и обломками разных гитар. Потолок был бесконечным, как тоннель вверх, иногда он раздражал своей бесполезной высотой: человеку важнее длина и ширина, а зачем ему высота? Он же не таракан, чтобы по стенам лазить. Миша мечтал построить второй этаж, на который можно было бы забираться по канатам, как Человек-паук, и спать там в гамаке. Что он тогда понимал в высоте?

Покружив с голубями, Миша рискнул слетать к школе. Школа казалась крошечной по сравнению с высоченными домами вокруг, зато она была зеркальной, и все зеркала разного цвета. Девчонки часто фоткали своё отражение в разных стенах, и получалось круче, чем с фильтрами. Первый урок уже начался, но кое-кто опаздывал. Трое старшаков и, как обычно, Хадия и Туяра из Мишиного класса. Старшаки пронеслись мимо на скейтах и самокатах, а Хадия и Туяра, конечно, мимо пройти не могли.

— Ты где купил? — крикнула Хадия. — Сколько стоили?

— Ты чо в трусах тут жужжишь? — крикнула Туяра. — А мне крылья дашь полетать?

И они, не сговариваясь, запели: «Ты пчела, я пчеловод, а мы любим мёд…»

Миша схватил Туяру (она самая мелкая в классе, но оказалась тяжеленной) и долетел с ней прямо до окна третьего этажа, за которым сидел их класс 3 «Ж». Туяра мерзко визжала, будто её щекочут. Все, конечно, сразу прилипли к подоконнику, но Миша их не видел, потому что окна были покрыты зеркальной плёнкой: снаружи обычное зеркало, а изнутри видно отлично. Учительница Людмила Николаевна наконец открыла окно, Туяра приземлилась, а Людмила Николаевна заорала:

— Это что такое, Ермолаев? Ты на больничном! Куда без справки? Почему голый? Я директору докладную напишу и матери твоей позвоню!

Миша помчался домой. У подъезда остановилась жёлтая машина «реанимация», и Миша понял, что почти опоздал. Странно, что «реанимация» так долго ехала. Хотя что тут странного? Наверняка блуждала по лабиринту, как обычно блуждают по Новостройкино такси, полицейские, пожарные и «Мосводоканал». Мама махала с балкона красным полотенцем и ругалась.

— Полис есть? Прописка московская? Как приклеил-то? — спросил пожилой толстый врач в синей форме.

— Просто выросли. Сами. Ну я проснулся, а они уже есть.

Мама совала врачу полис и свидетельство о рождении. Врач раскрыл оранжевый пластмассовый чемоданчик с лекарствами, долго перебирал ампулы, но укол делать передумал. С диагнозом бы не ошибиться.

Приехал дядька-МЧС со специальными спасательными инструментами и растворителями для всех видов клеев, которые бывают на земле. Не помогло. Миша, обмазанный растворителями, зачесался и покрылся пупырышками, а врач сразу оживился и радостно впорол укол от аллергии.

Бабушка позвонила по Вайберу и под треск барабанов проорала про ГМО-продукты, канцерогены, глютен и казеин. Мама отключила мобильник и собрала вещи в больницу. Рубашку и куртку пришлось напяливать спиной вперёд: крылья мешались.

Мишу уложили на живот крыльями вверх на специальную койку-носилку, которая есть в каждой «скорой помощи», для надёжности пристегнули ремешком и на всякий случай (вдруг крылья прорастут в лёгкие) приготовили какой-то голубой силиконовый баллон с маской, мама назвала его «мешок Амбу» и пояснила, что мешок нужен тем, кто сам не может дышать. Мише сразу стало жутковато, и он нарочно начал дышать погромче, чтобы все знали: нормально ему дышится. Но никто не обращал внимания на то, как старательно сопит Миша, потому что за воплями сирены вообще ничего не было слышно. Всю дорогу шпарил бодрый весенний ливень, Миша видел его краем глаза в окошке, но когда наконец приехали в больницу, ему не захотелось даже поплюхать по лужам. В машине укачало — как обычно. Нет, хуже обычного, потому что если лежишь на животе, штормит сильнее.

 

2. Отделение травмоортопедопатологии

 

Больница оказалась старенькая, даже окна здесь были почти везде не пластиковые, а деревянные с двойными рамами. Невысокие тёмные кирпичные корпуса врастали в парк. Из приоткрытого окна смотровой палаты пахло поздней сиренью, одуванчиками и дождевыми червяками. А коридоры этой маленькой больницы провоняли зелёнкой (страх всегда пахнет зелёнкой), старой штукатуркой и порошком с лимонным ароматизатором. У Миши сразу взяли кровь, анализ слюней (три раза плюнуть в баночку) и пробу пера (для экспертизы крыльев). Ещё была дурацкая гастроскопия с прямо-таки цирковым проглатыванием шланга. Потом измерили вес, рост, давление, температуру, мышечную и подмышечную силу и сделали рентген во всех проекциях. Сфотографировали и лёжа, и стоя, и сидя, и даже в полёте. Миша увидел свой скелет в полный рост на гигантских чёрных гладких плёнках. Ничего так скелет, подходящий, можно на аватару в соцсетях поставить. А у крыльев оказались самые обычные кости. И прикреплялись крылья так, словно всю жизнь вместе с Мишей росли.

— Генетическая мутация, — сказал один врач.

— Птичий грипп, осложнение, — сказал другой.

— Ангелопатия плечевых суставов, — сказал третий.

— Сколиозис птицеус, — сказал четвёртый.

— Ему ж не мешает, жалоб никаких, здоров. Чем крылья-то плохи? — сказала старая медсестра, случайно проходившая мимо.

После осмотра Мишу перевели в палату. «Отделение травмоортопедопатологии», — с трудом прочитал Миша на двери отделения и ужаснулся. Вместе с ним в палате оказались ещё два мальчика. Один совсем мелкий, года четыре, поэтому с папой. Мелкого случайно придавила его же собственная собака Сенбернариха и поломала ему два ребра. Мальчика звали Витя. Второму мальчику по имени Шамиль оказалось одиннадцать. Он был фотографом и сломал пятку, неудачно прыгнув с забора в зоопарке: снимал взгляд жирафа на макро, а до морды жирафа ещё попробуй долезь. Шамиль уверял, что в жирафовых глазах видна тайная карта саванны, нужно только внимательно разглядывать радужку.

— А ты что сломал? — спросил Шамиль.

— Ничего не сломал. У меня крылья вот. Аномалия развития… типа.

— Болят что ли?

— Не.

— Тогда в чём проблема?

— Ну это странно. У людей не должно быть крыльев. Вдруг от них спина начнёт болеть и горб потом вырастет. У нас в подъезде была такая старая консьержка, как верблюд. С горбом.

— Злобная?

— Не. Хорошая. Но горб точно отпугивал всех, кто совался без спроса.

— А летать можешь?

— Могу.

— Крутяк! Тебя надо сфоткать, ну как ты летаешь. Я потом на конкурс отправлю! Я бы на твоём месте вообще не лечился… Ты же человек-квадрокоптер! Крутые всякие ракурсы снимать можешь…

— И то правда, — сказал папа мелкого. — Зачем лечиться, если крылья не вредят? У человека много чего рудиментарного есть. Хвост, например, или жабры. Это они у зародыша есть, а потом постепенно отмирают. Но природой-то заложено. Может, и крылья заложены, только у тебя генетический внутриутробный сбой произошёл, у всех отмирают, а у тебя развились вот.

— Вы ерунду-то не говорите, — вмешалась мама. — Я бы на вас посмотрела… с жабрами.

Она уже достала из сумки одежду, мыло, зубную щётку, пасту, полотенце, печенье, соки и кружку с Крипером и разложила всё по полкам большой жёлтой тумбочки. Потом потащила Мишу в коридор к общему холодильнику и показала, где стоит пакет с фруктами, ягодами и бутерами, подписанный «Ермолаев, 211 палата». С родителями лежать в больнице разрешали только малышам. Для остальных — приёмные часы с 16 до 18.

— Попробую договориться на платную палату, может, разрешат с тобой остаться. В четыре папа приедет, — сказала мама. — Мишастик, надеюсь, ты не будешь дурить и выкидывать таблетки. Лечиться нужно обязательно, нам ещё в Аргентину в июле, а то никуда не поедем.

— Лучше в Антарктиду.

— Ладно, поправляйся, милый! Люблю!

Мама чмокнула его в макушку и ушла. Таблеток оказалось катастрофически много. Целая тарелка на обед и тарелка на ужин. Миша устал их глотать и чувствовал себя каким-то питоном, который только и делает, что глотает целиком. Гораздо веселее была лечебная физкультура и физиопроцедуры (так назывались аппараты, на которых нужно было что-нибудь греть — то руки, то шею, то спину).

На следующий день уже с самого утра в Мишиной палате топтались журналисты с диктофонами, микрофонами и камерами. Зачем-то заглядывал полицейский. Ролик на Ютубе, снятый парнем, набрал три миллиарда сто двадцать восемь просмотров и миллион комментариев на всех языках мира.

— Вот это крутяк! — сказал Миша поначалу, но журналисты ему быстро надоели.

— Скажи, что ты будешь делать, если завтра у тебя вырастет клюв? — спрашивала журналистка с белыми ногтями и совала диктофон прямо Мише в рот.

— Что сказали друзья, когда узнали, что ты стал инвалидом? Они издевались над тобой? — спрашивал журналист в розовом жилете.

— Как тебе это — проснуться звездой Ютуба? — спрашивал костлявый маленький журналистёныш.

— What do you think about global warming and waste sorting?[1] — спросил journalist.

Потом Мишу попросили полетать немного во дворе. Один дядька с камерой попросил медленно парить над приёмным отделением, другой попросил приземлиться на старые скрипучие качели и нахохлиться, третий попросил почистить носом пёрышки. Наконец мама и главный врач всех выгнали. Миша устал. Хорошо, что ближе к вечеру пришёл друг Елисей со своей бабушкой, чизбургерами и колой. А вместе с ними бабушка с бонгами и папа с новым планшетом.

На другой день приехала Людмила Николаевна, учительница 3 «Ж». Она плакала в коридоре вместе с мамой и раз пять повторила: «Одни беды, точно класс “Ж”…» А что поделаешь, если в школе пятьдесят девять филиалов? В самых дальних есть класс «Ю» и даже «Z» (русских букв не хватило на всех). Людмила Николаевна объясняла, как делать итоговые контрольные ВПР. Миша учился нормально, как все, и на ВПР ему было наплевать, за пять секунд сделает. Но почему-то сделал за два часа и получил «три». Потом приехали врачи из всех стран мира и устроили научное заседание, которое продолжалось целую неделю.

Миша уже сроднился с крыльями и даже думал, что они похожи на домашнее животное, которое всегда носишь с собой. А что такого? Вот у Елисея в деревне живёт настоящий домашний пеликан, гуляет вместе с курицами. Миша, правда, в этой деревне не был и пеликана не видел, но Елисей показывал фотки. Крыльевая болезнь действовала на Мишу как-то странно. Неожиданно он начал сочинять стихи. Например, такие:

 

Облака, облака, облака,

Ну а небо плывёт, как река,

Ну а я по реке пролетаю

И о всяком хорошем мечтаю.

 

А ещё хотелось сделать великое дело. Например, сгонять в горячую точку и сбросить гуманитарную помощь. Ну хотя бы пару килограммов мандаринов, больше Миша не смог бы дотащить. Но Шамиль сказал, что идея так себе: вдруг по дороге собьют истребители и помощь упадёт не там, где надо? Потом почему-то захотелось помириться с воспитательницей Жанной Максимовной. Они давно поссорились, ещё на выпускном в детском саду. Нет, ссорились вообще-то постоянно, но на выпускном Миша наконец решил отомстить — мелкий был, глупый. Миша ненавидел тихий час, а Жанна Максимовна обожала спать, она даже привезла себе из дома кровать и поставила в садиковской спальне. Вместе со своей группой «Лунтики» она переодевалась в пижаму и первой начинала храпеть. Её можно было пожалеть: Жанна Максимовна работала одна с раннего утра и до вечера, а в других группах было двое воспитателей. А Миша ненавидел спать. Нет ничего скучнее сна, даже если он не днём, а ночью. Конечно, бывают интересные сны, но когда кто-то храпит, ничего, кроме кошмара, присниться не может.

Во время выпускного Миша запер Жанну Максимовну в туалете, и она всё пропустила: и как их группа читала прощальные стихи, и песню «До свиданья, детский сад, никогда не позабудем, что ты школы младший брат». И печальный видеоролик, смонтированный мамой из родительского комитета: фотки со всех утренников за бесконечные четыре года садиковой жизни. (Почему в школе время помчалось быстрее и Миша почти не заметил, как оказался в четвёртом классе?) Все дружно ревели: и дети, и родители, и нянечка, и музыкальный педагог, и логопед, и психолог, и охранники… Потом заведующая раздавала дипломы об окончании, Миша получил красный, с отличием, а про Жанну Максимовну в суете случайно забыли. Она тоже ревела в своём тёмном туалете, нарядная, в радужном платье, на гигантских каблуках и с новой короткой стрижкой. А Миша так и не признался. Даже ссорой это не назовёшь, просто чёрная месть. Жанну Максимовну нашли и открыли, только когда было выпито всё детское шампанское и съедены все пиццы и торты. Она бродила между столов, собирала грязные одноразовые тарелки и мятые стаканчики, а потом до ночи снимала шарики и гирлянды… так рассказали Мише. Почему только сейчас ему стало невыносимо мерзко от этого воспоминания?

Во время тихого часа Миша незаметно вылез из окна в коридоре (в палате выкрутили оконные ручки, чтобы он не сбежал, и проветривали только во время уборки) и полетел в садик по навигатору. Жанна Максимовна, конечно, спала: в садике тоже был тихий час. Ждать Миша не мог, и пришлось перевести время на будильнике, который стоял на тумбочке. Будильник позудел и заблеял: Жанна Максимовна любила звуки деревни, и будильник у неё то мычал, то кудахтал, то ржал. Возможно, ей казалось, что она просыпается дома, в далёком сибирском селе, где она жила до того, как переехать в Москву вслед за дочкой и внуками. Жанна Максимовна вскочила, взлохматила кудри и помчалась было переодеваться из пижамы в платье… но Миша остановил её на бегу.

— Здрасьте, Жанна Максимовна, это я вас в сортире запер тогда, — сказал быстро Миша.

— Ой, Мишаня! Здравствуй, как учишься? Что это за костюм у тебя странный? Ты из больницы сбежал что ли? Как родители? Где сейчас живёте? Вы ведь переехали? А я тебя по телевизору видела, мы всем садом смотрели. Как себя чувствуешь? Полегче? Операцию-то делать будут когда?

— Жанна Максимовна, я в сортире вас запер. Ну, тогда… — повторил Миша.

— Какой сортир, Миша? Что за глупости?

— Да на выпускном запер! Вы меня теперь прощаете?

Малявки повыскакивали с кроватей и стали шуметь: «Это кто?», «А что ты тут делаешь?», «А можно крылья потрогать?», «А можно в туалет?», «А скоро мама придёт?», «А что на полдник?», «Я описался, у меня в шкафу есть трусы с трицератопсом, а у тебя есть с трицератопсом?», «А у меня с трансформерами вообще», «А у тебя смешарики на попе! Попошарики!», «Сам ты попошарик!»

— Тихо! Одеваемся! Идём в туалет! Девочки подходят с расчёсками заплетать косы! — командовала Жанна Максимовна.

— Я в сортире вас запер, простите меня, — ещё раз повторил Миша.

— А ты почему не в больнице? Сбежал что ли? Или выписали?

— Да я же вас запер в сортире! На выпускном!

— Всё, Миша, рада была тебя повидать, сам видишь, я занята, ты лучше заходи во время прогулки, — и Жанна Максимовна убежала переодеваться.

Миша включил навигатор и полетел назад. Зря мотался. На Новом Арбате и Моховой ползли в вечной пробке машины, Миша сделал круг над Кремлём, полюбовался на достопримечательности, был сфоткан китайскими туристами, затем промчался мимо Третьяковки, где наблюдалась огромная человеческая пробка, потому что вчера привезли Мону Лизу. Очередь заканчивалась где-то в Парке Горького. Наконец Миша приземлился и очень вовремя: в дальнем конце коридора тётя Фатима из пищеблока уже бренчала своей тележкой. Полдник. Вишнёвый кисель, печенье и яблоко. Всё как обычно. Так будет завтра и всегда. Неужели всегда? До конца жизни?

Закончилась весна. Облетели розовые кучеряшки каштанов, отцвела жёлтая акация под окном палаты. 3 «Ж» стал 4 «Ж» и разъехался на каникулы. Туяра уехала к бабушке и дедушке в Якутию, Хадия — в английский лагерь в Египет, а Елисей в деревню. Даже Шамиль давно выписался и уехал в саванну фоткать своих жирафов. И Витя с папой выписались и уплыли на теплоходе из Питера в Швецию. Наверняка и Жанна Максимовна поехала в своё сибирское село.

В больнице завести друзей не очень получалось. Никто здесь не задерживался дольше, чем на неделю или две. Многие к тому же смотрели на Мишу как на придурка или боялись заразиться, а потому ходили в медицинских масках и крылозащитных халатах. По интернету уже бродили новости о новом крыловирусе, который совсем скоро может завоевать мир. Теперь Миша остался один в палате.

Вечером, когда навещали родители, медсёстры разрешали ему погулять. Он кружил по больничному двору, теребил лохматую лиственницу и даже один раз поймал летящую галку. Бродить в «Майнкрафте» надоело. Книжки тоже надоели. И вообще с крыльями не сиделось. Они тащили на подоконник, с подоконника — в форточку, из форточки — до верхушки лиственницы, от верхушки лиственницы — до ближайшего облака, похожего на пар из чайника, только холодный. Миша летал и ловил первый тополиный пух, и уже научился кувыркаться, выходить из пике, делать «бочку» и другие фигуры высшего пилотажа. А ещё Миша заметил, что крылья хотят его куда-то утащить. Каждый вечер, как стемнеет, они начинают волноваться, чесаться и подталкивать хозяина к окошку.

— Может, фиг с ними, с крыльями, а? — сказал однажды папа. — Отправим заявку на МАКС[2], в августе будет вместе с истребителями и вертолётами выступать… а потом, может, и на День Победы возьмут пролететь над Красной площадью. Типа ангел — символ мира. Ну а что?

— Да ничего! Он всю жизнь посмешищем будет! Мы не в зоопарке живём.

 

3. Город Всего Забытого

 

В классе (в родительском чате) и в интернете объявили срочный сбор на лечение. Российские врачи отказались делать опасную неизвестную операцию, но из больницы не выгоняли. Пусть лечится. Мама нашла переводчиков и написала письма врачам в Израиль и в Китай — никто не хотел рисковать. И наконец прооперировать согласился известный на весь мир хирург Томас Гроссер из Берлина. Родители продали дачу и машину, но денег всё равно не хватало. Мама предлагала даже продать квартиру и переехать в Крым, ближе к морю и маминым родителям: они жили в Севастополе. Мише идея с Крымом очень понравилась: там же море под боком! Летишь между облаками и водой, а внизу прыгают дельфины, а ещё летучие рыбы с тобой вместе летят. Вот только купаться неудобно, хотя купаются же альбатросы и гуси всякие, и крылья им не мешают. «Интересно, я смогу перелететь море?» — подумал Миша и тут же понял, что этого никогда не случится: крылья-то ему скоро отрежут, не успеет перелететь. Почему их обязательно нужно резать? С крыльями даже проездной на автобус не нужен и билет на поезд… экономно и заправляться не нужно.

Всё-таки хорошо, что у него появились именно крылья, а не жабры. Миша уже нагуглил историю, которая случилась тридцать лет назад с одной девочкой из США, у неё как раз жабры выросли, которыми Витин папа пугал. Эта девочка плавала дома в ванне, но там ей было тесно, и родители построили ей аквариум-бассейн и плавали иногда в этом аквариуме всей семьёй. Жабры девочке не удалили, а потом возникли осложнения: вырос рыбий хвост. И пришлось навсегда отпустить её в океан. Американские учёные тогда сказали, что не все люди на самом деле люди. Нет, не так они сказали — есть люди, которых вдруг начинает тянуть в воду, в землю или в воздух — не живётся им спокойно и всё, и вот лезут они туда, куда нормальный здоровый человек никогда не захочет. И начинаются мутации. Человек превращается в рыбу, моллюска, птицу или насекомое. Вот один писатель даже рассказ написал про дядьку, который стал тараканом, — значит, правда такое было. Писатели ничего не выдумывают, это Миша точно знал. В американской теории Миша, правда, сомневался. Он ведь никуда не хотел вырываться из привычного мира, совсем не хотел, даже во сне никогда не летал и никакими самолётами или ракетами не интересовался. Просто жил себе и жил, в школу ходил, в «Майнкрафт» играл — а тут они… крылья. Совсем лишние. Может, они просто для чуда?

Крылья снова и снова звали лететь неведомо куда, но Миша не рисковал лететь куда глаза глядят, мало ли что там… Крылья заставляли жалеть не только о сделанном неправильно, но и о несделанном. Например, о еже. Дело было в прошлом году. Кто его знает, откуда этот ёж мог взяться в их дворе. Наверняка кто-то притащил с дачи, а потом выпустил. Миша нашёл его поздним вечером в кустах возле помойки. Они приехали из гипермаркета когда уже стемнело, и пока родители выгружали пакеты и коробки из машины, Миша пошёл покачаться на качелях до стукалок — пока рама не начнёт стучать по перекладине. А тут ёж. На запах мусора, наверное, вылез. Ежа нужно было покормить и где-нибудь спрятать, но Миша только посмотрел на него и ничего не сделал. А на следующий день ёж попал под машину. Ну не домой же его было брать! У папы аллергия на всех животных: на кошек, собак, хомяков, черепах, игуан и змей, попугайчиков и канареек, даже на аквариумных рыбок. Бабушка всё время пыталась кого-то завести, чтобы тренировать папин иммунитет, но уже на следующий день этот кто-то пропадал навсегда. Отдавали знакомым или по интернету. Грустно. А сейчас вдобавок у папы началась аллергия на Мишу. Точнее, на крылья. И папа приходил навещать Мишу с пачкой бумажных платочков, спреем для носа, глазными каплями, мазью для кожи и в двух масках. Удивительно, что он вдруг предложил оставить Мише крылья и даже сходил на уколы от аллергии.

Не всё несделанное было непоправимым. Кое-что Миша всё же исправил. Год назад он поменялся с одноклассником Фархадом бластерами «Нёрф», то есть не совсем бластерами: Фархад притащил гранатомёт, а Миша — мини-танк. Было это в конце мая. На каникулах Фархад уезжал к бабушке в Узбекистан и в последний учебный день вернул Мише мини-танк, а Мише так нравился гранатомёт, что он нарочно забыл его вернуть. В этот день Миша нарочно опоздал в школу, чтобы войти в класс со звонком и не разговаривать с Фархадом. На первых двух переменах Миша первым выбегал из класса и сразу прятался под лестницей возле физкультурного зала, но на третьей перемене был завтрак, с которого не сбежишь.

— Принёс «Нёрф»? — спросил Фархад, превращая творожную запеканку в пюре.

— Не, забыл.

— Тогда после уроков домой мне принеси, адрес в Вотсап скину. Мы вечером улетаем.

— ОК.

После четвёртого урока Фархада забрала старшая сестра, а за Мишей пришла мама. Миша спрятался в туалете и поглядывал в окно, охранник три раза вызывал его по громкой связи, но он затаился и ждал, когда выйдет Фархад. Было тревожно и гадко, но Миша уже не мог остановиться, точно у него внутри заработал паршивенький моторчик. Телефон Миша выключил и не включал до ночи, пока не пошёл спать. «Ладна, — написал в Вотсапе Фархад. — Отдаш когда каникулы закончяца. Летом не играй сломаеш!!!»

Осенью Фархад переехал в другой район, пошёл в другую школу и почему-то не напоминал про гранатомёт, и Миша тоже молчал, хотя за лето ему уже успел надоесть и танк, и гранатомёт. Теперь Миша решил наконец отправить Фархаду сообщение: «Привет а тебе сильна нужин гранатомёт? Давай оддам». Оказалось, Фархад живёт в Южном Бутово, а это совсем уж край земли, целых два часа ехать от Мишиного дома. Бабушка ругалась и не хотела отвозить гранатомёт, а ещё и покупать к нему в «Детском мире» новые гранаты (старые давно порвались и помялись), папа предложил перевести деньги на карту папы Фархада, мама предлагала переслать наборы соусов маме Фархада, и Мише пришлось действовать самому. Он заказал точно такой же гранатомёт с доставкой на адрес Фархада и оплатил его с маминой карты. Мама до этого дня и не догадывалась, что её сын — хакер и давно уже знает и графический ключ от айфона, и пин-код для входа в «Сбербанк онлайн» и «Тинькофф банк». Мама ругалась и обозвала вором.

Чтобы найти деньги на операцию, родители решили, что нужно всей семьёй поучаствовать в популярном телешоу «Головомойка». Это был специальный выпуск «Спасите Мишу Ермолаева». В ядерно-салатовой студии сидели очень послушные зрители, первые два часа шла репетиция, зал учился дружно понимать знаки режиссёра: его правая рука поднимается вверх — хлопать, правая рука в сторону — возмущаться, правая рука на груди — вздыхать, левая рука вверх — все тянут руку и хотят задать вопрос, левая рука в сторону — удивляться, левая рука на груди — зловещее молчание, обе руки подняты вверх — хохотать.

Миша в это время пил какао с маршмеллоу в стеклянном кабинете известного ведущего Тима Барсукова. Было видно, как в гримёрки напротив входят звёзды: певец Фонарь, пожилая актриса Валентина Копытина, футболист Захар Жигаев и укротительница гиен Эвридика Ло. Мимо проплыли министр здравоохранения с телохранителями, главный санитарный врач, главный ветеринарный врач и академик, изучающий перепончатокрылых (конечно, перепончатокрылым Миша не был, он же не летучая мышь, но специалист по птицам, академик-орнитолог, категорически отказался участвовать в шоу).

Миша вошёл в салатовый зал, режиссёр поднял правую руку, но зал всё перепутал и начал хохотать. Пришлось выходить снова. От страха Миша забыл, что входить вообще не надо, а надо влететь, сделать круг и приземлиться на синий пуфик в центре съёмочной площадки. В глаза пялились белые слепые фонари. Чёрные зрачки камер смотрели со всех сторон. Миша от страха даже не запомнил, о чём разговаривали, тем более, всю передачу жутко хотелось в туалет.

После передачи посыпались деньги через фонд «Добробобр», но и их не хватало, оставалось насобирать ещё три миллиарда евро. По всему городу расклеили плакаты и билборды с фоткой Миши и надписью «Помогите Мише Ермолаеву жить полноценной жизнью». Мимо проезжал президент Российской Федерации на чёрной машине с гигантской мигалкой, увидел фото, подумал и перевёл деньги, ровно столько, сколько осталось собрать.

Через неделю мама и Миша вылетели в Берлин. Уже в аэропорту Домодедово начались проблемы. Крылья велели сдать в багаж, потому что сидеть в самолёте с грузом за спиной катастрофически запрещается. Мама вначале уверяла всех, что это ручная кладь, а потом расплакалась и достала рентген и розовую справку об инвалидности. А Миша сказал, что с крыльями в самолёте ещё надёжнее, чем с парашютом. Как назло, в аэропорт просочились журналисты с камерами и диктофонами. Некоторые из папарацци даже просочились в самолёт и всю дорогу приставали с вопросами.

Клиника доктора Гроссера оказалась в самом центре Берлина рядом с Бундестагом, который когда-то давно был Рейхстагом. В первый день были только анализы и знакомство с доктором, а потом свободное время. Доктор оказался очень тощим и очень высоким и носил очки в зелёной оправе, а на халате у него был значок с гиппопотамом.

— Ha! Es ist überhaupt nicht gesundheitsschädlich, — сказал доктор Гроссер. — Wir sind alle verschieden[3]. А потом ещё что-то сказал и покраснел. Мама совсем не знала немецкий, а Миша только год учил его в старшей группе детского сада, поэтому Миша понял только два слова «mein Opa». Это значило «мой дед…» При чём тут какой-то дед и зачем доктор вдруг решил покраснеть, никто не понял. Мама решительно требовала операцию:

— Всю жизнь посмешищем будет! Психолог говорит, у него комплексы! Хватит с нас уже! Последний шанс на нормальное будущее.

— ОК, — ответил доктор, не понявший ни слова по-русски, но почему-то огорчённый.

Потом Миша с мамой пошли погулять в парк Тиргартен. В середине парка торчала золотая тётька на высоком шпиле. И не просто, а крылатая. В руках она держала венок.

— А что она значит? — спросил Миша.

— Это Золотая Эльза, колонна Победы.

— А кого победили? Мы же вроде победили.

— Наполеона, наверное.

— Наполеона победил маршал Рокоссовский[4].

— Что за дурь! Рокоссовский фашистов победил, а Наполеона — Кутузов. У нас в Парке Победы тоже есть статуя, не помнишь что ли? Там только Ника, богиня победы, крылатая такая же. У нас поставили Нику, а у них — Эльзу.

«И обе с крыльями! Значит, одним можно, а другим нельзя», — подумал Миша и тут же взлетел и сел на голову золотой тётьке.

— Да хватит баловаться! — закричала мама.

А потом пришёл полицейский и выписал штраф на тысячу евро. Оказалось, полёты в парке категорически запрещены. И вообще они везде запрещены, кроме аэродромов и вертолётных площадок. (Конечно, если ты не голубь, не чайка и не воробей.) Мама расстроилась до слёз, заплатила штраф, а потом предложила Мише съесть мороженое и сходить в зоопарк. Зоопарк оказался недалеко. Впервые Миша грустил в зоопарке, а может, грустил вовсе не он, а крылья. Казалось, они о чём-то догадываются и именно потому тревожно шевелятся и просятся полетать.

— Цаплям можно, фламинго можно, сычам можно, даже летучим мышам можно летать, а человеку нельзя совсем? — спросил Миша маму. — Вон пингвины и курицы на крыльях не летают, а им лишнее не отрезают.

— Всё, что не дано природой, вредно для здоровья и вообще безобразно, — ответила мама.

Миша заглянул в глаза жирафу, но не увидел там никакой саванны. В слонятнике переминались с ноги на ногу слоны, им явно было скучно. Синяя саблезубая пантера редкой породы нарезала круги по своему вольеру. Миша вдруг понял, что он тоже слон или саблезубая пантера. Его держат в клетке.

Завтра будет операция. А он даже не выяснил, куда зовут крылья. «Сегодня или никогда!» — решил Миша. В последнюю ночь он вылез из окна и скомандовал крыльям: «Вперёд! Туда!» Они помчались с такой бешеной, свистящей скоростью, что Миша не успевал дышать и захлёбывался ветром. В космос что ли тащат? Внизу остались огоньки Берлина, похожие на запутавшиеся новогодние гирлянды, расстеленные на тёмной земле. Крылья торопились. Холодный воздух обжигал лицо и трепал пижаму, насквозь промокшую от сырых облаков, хорошо хоть Миша догадался надеть носки потеплее. Наконец крылья стали снижаться. Миша разглядел небольшой городок. Здесь тоже была ночь или поздний вечер, подозрительно тихий. Ни машин, ни автобусов, ни людей, но откуда-то доносились звуки металлофона, точнее, глокеншпиля, инструмента, на котором Миша играл в полузабытом детстве, когда ходил на развивашку «Музыка с мамой». Миша вспомнил, что он называл тогда инструмент «глюком», а ещё пел под него песню: «До-до-до-до-дом, крыша новая на нём, ре-ре-репку “ре” мы посадим во дворе…»

Все домики в городке были одинаковыми: одноэтажными, из серо-сиреневого кирпича, похожего по форме на блоки «Майнкрафта». Цвет немного напоминал о фиолетовых замках в Крае или о засушенных пучках лаванды. Домики заросли серо-зелёной травой с горьким запахом, которую называют то ли полынью, то ли лебедой. Деревья тоже серые, седые, будто выгоревшие давным-давно на солнце, и даже фонари светят серебристо-серо, а небо мутное, с проплешинами, пролинявшее. Стены домиков затянуты большими и маленькими паутинами со странными узорами, точно это салфетки или скатерти, которые вязала Мишина прабабушка в прошлом веке, кажется, сразу после войны, а может, и не сразу, но очень давно. До сих пор они хранятся в шкафу в севастопольской квартире.

Двери были приоткрыты. Миша включил фонарик на мобильнике, заглянул и испугался. Внутри стояла мебель, которую выкинули ещё во время переезда на новую квартиру. Бабушкины высокие стеллажи с гитарно-барабанным хламом, древняя газовая плита с наклейкой от банана в правом верхнем углу (Миша приклеил её на 8 марта), икеевская табуретка с непроизносимым названием, которую Миша разрисовал фломастерами до черноты, но главное не мебель. Здесь были разбросаны старые Мишины игрушки. Затёртые прорезыватели для зубов, первое «Лего» с гигантскими деталями, мягкий кабан-бородавочник, которому Миша так и не придумал имя, трансформер без правой руки-бластера, резиновые каракатица, кальмар, осьминог и мидия — игрушки-пищалки для ванной, обкусанные буквы надувного алфавита и кот Басик, которого Миша забыл в кино в самый первый учебный день, когда стал первоклашкой.

Миша понял: он попал в какую-то книгу, но никак не мог сообразить, где именно была Страна Воспоминаний. Нет, кажется, не в книге, а в спектакле театра Натальи Сац, на который они всем садиком ходили после выпускного. Сюжет Миша не очень понял: мальчик и девочка бегали за сказочной птицей то слева направо, то справа налево, а по дороге встречали каких-то зомби-монстров в странных костюмах. Разглядеть монстров не получалось, потому что места были далеко от сцены. Но мама из родительского комитета постоянно комментировала происходящее. Вроде бы зомби-актёры на самом деле изображали продукты, а в Стране Воспоминаний жили умершие бабушка и дедушка главных героев. Здесь же, в сером доме, были только забытые вещи и потерянные игрушки. Просто Город Всего Забытого, значит.

В следующем домике оказалось пусто, но Миша понял, что в нём поселились забытые запахи. Первым приплыл запах прадедушкиной аптечки, где всегда лежали ярко-красные полупрозрачные шарики-таблетки, напоминавшие Мише волчью ягоду. В аптечке пахло старым пластырем из прошлого века — огромным, из бежевой ткани, с зелёной марлей посередине. Пластырь нужно было резать, но от старости он резаться не хотел и растягивался, как жвачка. Запах пластыря смешивался с едким травянистым запахом капель от сердца, немного похожим на мятный. Прадедушка умер, когда Мише было три года, и Миша его почти не помнил, только мутный силуэт, будто пришедший из сна, запах аптечки и гвоздик. Почему гвоздики, Миша не знал. Может, потому что прадедушка был военным, и в день похорон вся квартира оказалась заставлена вазами с гвоздиками, а может, из-за старого прадедушкиного флакона с гвоздичным одеколоном. Бабушка говорила, одеколон защищает от комаров покруче спреев «Раптор» и «Некусайка», и пару раз намазывалась им на даче, когда ходила с Мишей собирать грибы. Дачу она не очень любила, грибы тоже, и гвоздичный одеколон долго стоял возле бани без дела, а потом пропал.

Следующий запах был запахом настоявшейся, залежалой пыли. Так пахла бабушкина коллекция пластинок, которые она называла «винил». Чаще всего на обложках попадались фотки косматых дядек в кожаных костюмах или драных штанах (то ли рок-музыканты, то ли хард-рок, то ли хэви-метал — в тяжёлой музыке Миша не разбирался). Дядьки напоминали нестриженых пуделей. Один, правда, был стриженым, но с усами. Миша долго думал, как называется микс человека и пуделя, если кентавр — человекоконь, а минотавр — человекобык. Пуделявр? Пластинки со своими пуделяврами бабушка продала антикварам перед переездом и сразу купила австралийский барабан. Из запаха пыли появился совсем забытый запах нагретого солнцем летнего троллейбуса.

Затем приплыла вонь горящей пластмассы. В далёком детстве Миша проводил опыт над старой маминой куклой, у которой перестали сгибаться ноги. Он решил посадить её на настольную лампу и разогреть, потом отвлёкся на ужин с любимыми сосисками и горошком и на мультики, а кукла расплавилась.

В третьем доме поселились звуки: бабушкина любимая песня, которую она раньше часто включала на пластинке — «Show Must Go On»; свист и шипение батареи, которую прорвало зимой, прямо в новогоднюю ночь, и Мише после этого случая казалось, что в лабиринтах батарей ночами скребутся невидимые шушуны, которых лучше не злить; неторопливый низкий кукушкин голос дверного звонка, висевшего в старой квартире — бу-ку, бу-ку, бу-ку, — папа наотрез отказался его снимать и увозить в новый дом, потому что у каждого жилища свой голос. Новая квартира совсем не была похожа на кукушку и жужжала мотив, похожий на свежий хит певицы Шляпы Шубиной «Твоя весёлая макака».

В четвёртом доме жили ощущения. Грубое прикосновение нового шершавого зимнего комбинезона, который Миша возненавидел с первой же примерки, но вынужден был напяливать, пока не вырос; укус злобной шиншиллы, мама фотографировала её в студии, а Миша крутился рядом и пытался накормить зверюгу наггетсами; ледяная упругая вода в бассейне, куда Миша впервые пришёл в пять лет; скользкая шляпка первого найденного белого гриба; жгучая, железная на вкус батарейка, которую Миша зачем-то раскусил пополам.

В пятом доме творилось что-то странное. В нём жили тени. Судя по всему, это были тени того, во что Миша перестал верить. Он сразу узнал бородатый силуэт в шапке, длинной шубе и с посохом — Дед Мороз! В него Миша перестал верить ещё в первом классе, когда Людмила Николаевна решила устроить экскурсию на фабрику ёлочных игрушек, которая называлась «Цех Деда Мороза». Вначале три пожилых снегурочки-тройняшки в одинаковых синих платьях и золотых кокошниках показывали, как правильно выдувать из трубочки стекло, и Миша сразу решил стать стеклодувом, после первого шарика, который он выдул сам и сам разрисовал блёстками. Потом пришёл Дед Мороз с подарками, больше похожий на Санта-Клауса, а ещё больше — на физрука Валерия Борисовича, который всю дорогу на экскурсию ехал на своей «Ладе» за школьным автобусом, думая, что его никто не заметит. Заметили! И даже спели хором «Лада седан баклажан». Но тень Деда Мороза была настоящей, совсем не похожей на физрука.

Мелькнули тени Мишиных малышовых страхов: Мегатрона из «Трансформеров» и Рассеянного с улицы Бассейной. Почему Миша когда-то боялся этого Рассеянного, он и сам не понимал, но от одного вида книжки про этого жуткого дядьку-психа Мишу серьёзно триггерило. Кто он? Маньяк или зомби? И почему у него баги с оперативной памятью? Надежда была только на то, что книжка эта очень старая, а потому дед Рассеянный наверняка давно умер. Но это был ещё не самый криповый моб в жизни Миши. Страшнее всего были выдуманные, которые заводились в голове неведомо откуда. Один выдуманный жил в кране на кухне и капал слюной по ночам, если бабушка забывала закрыть кран, другой торчал в окне и напоминал многоножку. Днём он притворялся трещиной на старом стекле, а ночью, когда загорались оранжевые фонари, начинал шевелить лапками. Миша ненавидел, когда штору задёргивали на всё окно и многоножка за ней пряталась. За ней всегда нужно было приглядывать, и угол окна Миша всегда оставлял открытым, а мама ругалась: «Светимся здесь, как на витрине, зашторь окно нормально». В новой квартире водились свои выдуманные, Миша их сразу обнаружил. Один спрятался в узорах ламината на полу — полутораглазый (один глаз сучок, другой — точка) и морщинистый. Другой жил в туалете в сантехническом шкафу, похожий на застывшие белые сопли, его можно было увидеть только с фонариком, потому что туалетный выдуманный застрял между этажами. Наверняка это была краска или шпатлёвка, которую наляпали строители, но от этого знания Мише не становилось легче.

За страхами потянулись всякие чебурашки, фиксики, смешарики, колобки, теремки, цокотухи и — Муму с Герасимом, но это уже было не очень интересно.

Остальные пять домиков оказались пустыми. Наверное, в них должны были поселиться будущие воспоминания. Миша загрустил, вернулся в первый дом и взял кота Басика. Крылья не возражали. Он бы, наверное, всё забрал: и игрушки, и запахи, и звуки, — но куда это всё запихнуть? Он хотел сфоткать домики на память, но получался только серый пустой экран.

Миша вернулся в больницу. Мама спала. Над Берлином поднимался фиолетовый рассвет. Проехала бежевая машина такси, которая называлась так же, как и в Москве, — Uber. Мокрую пижаму Миша спрятал в шкаф. Стало страшно. Почему нельзя обойтись без операции?

 

4. 24 + 180

 

На следующий день Мишу положили на операционный стол на живот, крыльями вверх, и дали понюхать наркоз, который противно пах лавандой. Лавандой пахло в шкафах старой квартиры, где постоянно заводилась моль, и мамина бабушка часто присылала из Севастополя крошечные сушёные веники, пахнущие мылом, моль тоже терпеть не могла лавандовый запах и наверняка наркозно засыпала, нанюхавшись.

Мише снился загадочный дед доктора Гроссера. Может, он тоже отреза́л неположенные крылья? То есть был крылопевтом. Или наоборот — пришивал? Мише казалось, что он просыпается с бабочкиными крыльями, потом снова нюхает наркоз, потом просыпается со стрекозьими крыльями, потом с крыльями летучей рыбы… А потом во сне Миша вдруг стал взрослым. Он увидел себя высоким дядькой с усами, как у этого бабушкиного музыканта с пластинки, который был единственным стриженым среди пуделявров. В чёрном свитере и джинсах. Он почему-то говорил по-немецки и вызвал бежевое бледное такси, чтобы не опоздать на работу. Работа была в тысячеэтажном офисном здании на девятьсот девяносто восьмом этаже. Михаил сел в лифт и ехал полчаса с остановками, на которых то заходили, то выходили люди, и примерно до восьмисотого этажа в кабине было так тесно, как в вагоне метро в час пик. Наконец Михаил доехал и ещё минут десять бродил по лабиринту из одинаковых полупрозрачных голубых дверей. Наконец он нашёл нужную дверь номер миллион триста тысяч семьсот сорок один. В окно было видно только небо. Внизу бродили облака, закрывая землю. Зато здесь всегда была хорошая погода и светило солнце, потому что облака со снегом или дождём доставались тем, кто работал на восьмисотом этаже и ниже. Михаил поздоровался с коллегами — «Guten Tag»[5], включил свой ноутбук и начал считать примеры столбиком. Все здесь сидели тихо и считали до обеда примеры на умножение, которые никак не хотели заканчиваться и ползли бесконечной лентой. Как только Миша набирал ответ, сразу же появлялось новое число, на которое нужно было умножить полученный ответ.

34

•    6

—

24

+180

—

204

•  …

Столовая была на восьмисотом этаже. Все ели один и тот же рассольник и гречку с рыбой — всё, что Михаил ненавидел с рождения. Пришлось есть один хлеб. После обеда Михаил с коллегами начали считать примеры на деление. Вечером прозвонил звонок, и сразу выстроилась очередь к лифту. Михаил уже не торопился и пошёл домой пешком. Жил он в Бундестаге в маленькой тёмной комнате. Дома он пошёл в ванную мыть руки и увидел в зеркале старика. Значит, он уже на пенсии и на работу завтра не нужно, но что нужно делать на пенсии, Михаил не знал. На следующее утро он заказал по интернету собаку с доставкой на дом, чтобы гулять с ней в парке Тиргартен. Он хотел настоящую немецкую овчарку, но привезли почему-то чау-чау. «Ну зер гут[6], — подумал Михаил, — пусть её зовут Золотая Эльза». Михаил пристегнул Эльзе поводок и вышел в парк, по дороге поздоровавшись с президентом Германии, который шёл на работу в Бундестаг. Ноги передвигались очень медленно и скрипели, будто деревянные, и приходилось то и дело садиться на лавочку передохнуть. По дороге попадались безносые или безухие статуи, зазеленевшие от времени. Всё кругом состарилось, не только Михаил. В парке не осталось ни одного молодого дерева, только толстенные дубы, лиственницы, лохматые, как пуделявры, ивы, и цепляющие тучи гигантские секвойи и баобабы. Немолодой была и пожелтевшая трава. А среди людей, проходивших мимо Михаила, не было ни одного ребёнка, ни одного молодого человека — все были пожилыми или очень старыми. По улицам тарахтели и дребезжали старые машины. И даже продукты в магазинах оказались просроченными. Михаил покормил Эльзу собачьими чипсами и, заткнув нос, начал есть сыр с плесенью, жевать пришлось долго, потому что вместо нормальной челюсти оказалась вставная, зато с настоящими вампирскими клыками, но в сумерках он обнаружил, что от этого сыра сам покрывается плесенью и, мало того, зарастает мхом. К утру Михаил заснул и превратился в камень, точнее, в статую, которую потом поставили в парке. Быть статуей оказалось неплохо. Туристы тебя фоткают, например, — это хорошо. Клумба рядом — красиво, в принципе. Особенно весной. Если бы ещё голуби на голову не гадили и собаки не поднимали лапу у постамента, так и совсем прекрасно бы получилось. Ещё неудобно, если захочется почесать нос или сказать что-нибудь — ни рукой пошевелить не получается, ни губами. Просто ты завис навеки.

— Er erwacht[7], — послышался низкий женский голос. Где-то бесконечно далеко гудела медсестра. Статуя старика превращалась в Мишу. Он почему-то лежал на боку, замотанный в кокон из бинтов, только голова, руки и ноги торчали наружу. Крыльев не было видно нигде. Только голубой потолок, голубые стены, пиканье и вздохи медицинских аппаратов. Миша чувствовал себя космонавтом на международной космической станции. Медсестра ещё раз что-то протрубила, появилось большое лицо доктора Гроссера. Он гладил Мишу по голове и почти плакал — иногда ведь люди плачут невидимыми слезами.

Крылья сразу увезли учёные на обследование в специальный научный университет крылопатологии. Миша всё время лежал на животе или на правом боку и чувствовал себя так, будто его тошнило жабьей икрой. Хорошо, что вместе с крыльями не исчез Басик, родной, самый близкий и почему-то забытый. В окно стучал дождь, и Миша сразу представил, что по тротуарам уже ползают розово-фиолетовые червяки. Он ненавидел дождь, особенно весенний или летний, особенно в детстве. В такую погоду он всегда орал и не хотел идти в сад, потому что всю дорогу приходилось обходить червей и желательно при этом не смотреть под ноги, а это невозможно. Черви почему-то напоминали воробьиные кишки, хотя Миша никогда не видел воробьиные кишки. Вечером притащились немецкие журналисты и спецкорреспонденты российских федеральных каналов. На следующий день мама принесла немецкую газету, где Мишино фото в коконе оказалось на первой странице, потому что он был сфоткан вместе с канцлером Ангелой Меркель, которая вчера была в больнице с официальным визитом (заскочила по дороге на работу в Бундестаг) и принесла свежевыжатые соки и витамины. В школьном чате одноклассники тоже обсуждали Мишины фотки.

— Больно было?

— А ты ходить теперь сможиш?

— В школу 1 сент придёш?

— Выздоравлевай смотри чтоб клюв невырос!!!

Туяра вообще скинула целую сотню голосовых сообщений, и Миша устал их слушать, тем более что половина была на якутском языке. Во время каникул Туяра быстро забывала русский и начинала путаться, на каком языке она говорит. И так продолжалось примерно до середины сентября. Елисей и Лука звали встретиться онлайн в Зомботроне, но Миша выбирал скукоту и целыми днями играл с мамой в «Уно», «Монополию» и «Скраббл». Настольные игры напоминали ему Новый год и немного поднимали настроение: можно было представить, что за окном снег или на худой конец снегодождь, в окнах светятся гирлянды, а в большой комнате стоит ультрапушистая пихта Фразера, украшенная игрушками, которые сшила мама (одно время она продавала их на «Ярмарке мастеров»). В праздничную ночь по давней традиции вся Мишина семья играла в настолки, пока на экране компа не появлялся президент и куранты.

На второй день после операции Миша вышел на костылях погулять по маленькому внутреннему дворику. Костыли оказались скользкими, постоянно разъезжались в разные стороны, вроде простейший гаджет, а попробуй им нормально управлять. Выйти во двор — целый квест. В саду шелестел маленький фонтанчик в виде медицинской змеи, которая склонилась над чашей, струйка воды била из змеиной пасти, похожая на водяное жало. На клумбах цвели анютины глазки. Басовитая медсестра, оказавшаяся почти русской (или наполовину русской), рассказывала Мише, что немцы называют этот цветок чем-то вроде мать-и-мачехи, точнее, мачехиным цветком. Мачеха — это большой нижний лепесток, её родные дочки — два боковых лепестка, а верхние листья — падчерицы. Из деревьев здесь росли только карликовые ёлки, зато было много кустов с мелкими белыми и зеленоватыми цветками.

Миша сел на скамейку, надел наушники и закрыл глаза. В телефоне играл новый трек рэпера KözёL.

 

Ты не такой, как все, ты не станешь биомассой,

Цветы в колбасе, свободная касса,

Ты монстр, ты хит своего — ого — класса,

Горячая пицца с доставкой до Марса,

Ты сасный, ты сасный, запомни: ты сасный!

 

Мама нарезала круги по дворику, она не могла прожить без фитнеса ни дня. После пробежки она всегда расстилала медитативный коврик возле фонтана и занималась йогой.

Во дворик начали приходить дети. Миша слушал музыку и наблюдал, пытаясь догадаться, кто чем болел. Мальчику в шапке из бинтов, похожей на велосипедный шлем, наверняка отпилили рога. Лучше не знакомиться. Мальчику в широких штанах наверняка ампутировали хвост: совсем не садится, только ходит. Интересно, леопардовый, обезьяний или павлиний?

— Привет, ты же знаменитый Миша, да? — спросил по-русски бесхвостый. — Тебе что ли крылья удаляли?

— Ну типа того. А чо? Тебе хвост удаляли?

— Почему хвост?

— Просто подумалось.

— Мне уши оперировали.

— А какие раньше были? Локаторы, как у мутанта? А знаешь, что у кузнечиков уши вообще на передних лапках? Двигаешь такой ногами и ловишь звук.

— Правда на ногах? Не, у меня на ногах уши не росли. Обычные у меня, на голове. Просто они слышали неправильно. То есть слишком много лишнего слышали, и у меня постоянно болела голова от кучи звуков.

— Ты чо, подслушивал всех, и тебя поймало ФСБ?

— Да никого я не подслушивал. Просто. Ну я слышал, как растёт трава, например, как светит настольная лампа, как время проходит…

— Про время любой дурак услышит, если часы тикают.

— Нет, не когда тикают, вообще без часов, просто время идёт — и звук как будто тапочками шуршит кто-то, а иногда кажется, это лыжи по снегу бегут. То есть оно идёт с разной скоростью и разным звуком, а часы показывают неправильно. Часы люди придумали, а время было и до людей. Хотя, может, время тоже придумали люди, а на самом деле его нет, а есть что-то другое — просто когда жизнь идёт.

— Ну ты замороченный!

— Я уже обычный. И ты тоже. И не говори, что тебе не скучно быть обычным.

«Во псих», — подумал Миша и замолчал, уткнувшись в телефон, чтобы отделаться от ушастого мальчика. Мало ли что он там слышит после операции? Вдруг до сих пор слышит лишнее, например, как у Миши работают лёгкие, печень, селезёнка и кишка? Человек-УЗИ, противно даже.

— Was spielst du?[8] — спросил Мишу мальчик лет семи, присев рядом без спроса.

— I don’t speak German, — ответил Миша.

— Schade[9], — сказал мальчик. Миша присмотрелся к нему и не увидел никаких странностей. Пусть сидит, не мешает. Мальчик помахал руками и ткнул в Мишу. Видимо, тоже хотел спросить о крыльях. Миша показал «ОК». Мальчик хотел что-то рассказать, но не знал ни русский, ни английский. «Вот тупой», — подумал Миша, он-то хорошо знал английский, потому что с двух лет ездил на занятия в антикафе к репетитору Алине, которую мама называла почему-то «носителем языка». «Миша сегодня с носителем», — говорила она своим подружкам. Как будто просто «Алина» звучит несолидно. Миша сразу представлял чёрный рюкзак Алины, в котором она носила на спине, как черепаха, нескучный английский в виде настольных игр, карт, раскрасок, теневого театра, караоке-песен, пазлов, «Лего», фонаря-проектора и губной гармошки, на которой выдувались английские звуки. Не выучить английский с Алиной было просто невозможно, она даже батут иногда натягивала на весь зал антикафе, чтобы в прыжке веселее отрабатывать произношение звуков. Миша обожал носителя Алину и носимый ею чёрный рюкзак.

Миша дал мальчику телефон с Гугл-переводчиком и с большим трудом понял, что этого мелкого немца зовут Франц и он тоже заразился непонятной болезнью. На самом деле Францу было не семь, а тринадцать, просто он научился расти в обратную сторону, то есть уменьшаться и возвращаться в детство. Его родители боялись, что совсем скоро Франц разучится ходить и есть и будет только мусолить соску и лежать в коляске. Оказывается, есть специальный секретный способ, как становиться младше, но узнавать этот способ Миша не хотел. Вот если бы наоборот — сразу стать взрослым… Зачем опять превращаться в малявку? Глупо. За Францем пришла басовитая медсестра и увела его на процедуры. Мишу она спросила:

— Что, уже рассказал тебе, что ему на самом деле четырнадцать?

— Ну да.

— Врёт. Тоже хочет популярности, а у него всего лишь аппендицит. Не повезло.

Телефон зачем-то решил перезагрузиться, и Миша от скуки начал пялиться по сторонам. Мама стояла на коврике в позе глубоководной ракушки. Рядом гуляла девочка лет тринадцати. Ну в общем обычная девочка, разве что в белом платке-хиджабе, но кого это удивит? У Миши в классе, правда, никто из девочек-мусульманок такой платок не носил. Но вдруг он заметил, что обе её руки похожи на руки Барби или какой-то другой девчачьей куклы. Превращаться постепенно в куклу — ещё хуже, чем в ангела или цаплю. Миша старался следить за её руками осторожно: вдруг заметит, что он таращится, и получится неприлично. Вначале сгибался локоть, потом поднималось запястье, полуоборот — ладонь вверх, медленно разгибались и сгибались пальцы. Девочка трогала воду в фонтане, но наверняка ничего не чувствовала. Потом она очень долго пыталась сорвать двумя пальцами зеленоватый цветок, злилась и снова пробовала. Миша подошёл к ней, сорвал целую ветку и вложил в пластико-силиконово-непонятную руку.

— Hello, my name is Michael. And what is your name? — сказал Миша.

— Hi, I’m Jumana.

— Where are you from? I’m from Moscow, Russia.

— I’m from Damask, it’s Syria, but now I live in Berlin.

— Are you a doll?

— No. Why?

— I had wings. They are now cut off. I guess I was turning into a bird. Are you turning into a doll? You have hands like Barbie. Excuse me please.

— It’s funny. No, I’m not a doll, although I wouldn’t mind turning into Barbie. We just have a war. It’s all about war. In war, people often lose their arms, legs, or even die.

— I’m sorry. Let’s be friends. Do you have an Instagram page? What about Telegram?

— Yeah[10].

Потом появилась мама Джуманы с каким-то ковриком под мышкой. Миша решил, что они тоже начнут здесь заниматься йогой.

— Bye. We must go for prayers[11], — сказала Джумана.

«Ничего ж себе!» — подумал Миша.

Через неделю его выписали, уже без бинтов, с гигантскими пластырями на спине и всего одним костылём вместо двух. Попрощаться с крыльями не разрешили: в университет крылопатологии пускали только профессоров и доцентов. В самолёте Миша сел на своё любимое место у иллюминатора и всю дорогу расчёсывал щёки, чтобы не заплакать. Басика мама запихнула в чемодан: и так слишком много ручной клади. Миша тосковал по крыльям, Басик валялся в багаже неведомо где. Даже у самолёта есть крылья! Почему ему, Мише, нельзя? Они ведь не просто… а живые были. И выросли ведь зачем-то. У него ничего не болело и он ни разу не грохнулся. Абсолютно безаварийные полёты. Почему в интернете написали про «неполноценную жизнь»? Хорошая жизнь, особенно если в больнице не надо сидеть, а то час полетал на прогулке — и всё. А кто смеялся или боялся, тот сам урод, только моральный.

И вдруг Миша заметил в иллюминаторе свои крылья. Видимо, сбежали! Круто! Крылья мчались вместе с самолётом, но в аэропорту на посадку почему-то не пошли. Или спрятались? Правильно сделали: могут поймать и опять отправить на опыты. Миша с мамой приехали домой  на такси, слишком жёлтом, слишком родном. Пятьдесят пятый этаж впервые показался Мише очень страшным и жутко высоким. Было страшно упасть. Страх был и в самолёте, и во снах — откуда вдруг взялась эта боязнь высоты? Миша распахнул форточку. Он знал: крылья вернутся. Бабушка позвала ужинать, специально к возвращению внука заказала из ресторана «Гурманоид» и разогрела кальмары в икорном соусе, а у своей подружки Натальи Владимировны купила авторский торт из киви в виде Крипера. Папа выстрелил в потолок пробкой от детского шампанского и выбил одну лампочку на потолке, а потом подарил светящийся в темноте костюм Бога из ютубных блогерских версий «Майнкрафта». Миша делал вид, что улыбается. Заселфился в темноте в костюме Бога и отправил фотку в школьный чат.

 

5. Юпитерный свет

 

Они прилетели ночью. Уставшие, конечно. Пошелестели и протиснулись в форточку, мокрые от стылого дождя. Миша сразу проснулся и попросил их залезть посушиться под кровать (вдруг утром родители увидят и выкинут?). Крылья залезли, Миша спел им колыбельную «Herobrin’s Life», и они заснули до утра. Мише не спалось. Он думал о том, что заканчивается август, каникулы прошли глупо и совсем скоро в школу. Мама уже купила ему кроссовки, тетради и новый пенал, а ещё повесила в шкаф новую зелёную форму вместо синей и сообщила, что теперь эту зелёнку будут носить все, потому что их школу снова объединили с другими филиалами, точнее, теперь в Москве только четыре школы: 1-я на севере с зелёной формой, у неё тысяча отделений, 2-я на юге с бордовой формой, 3-я на западе с синей формой и 4-я на востоке с жёлтой цыплячьей. И вместо 4 «Ж» теперь будет 4 «ЫQ». Наверняка скоро буквы русского и английского алфавитов закончатся, и появятся китайские иероглифы, которых вроде бы пять или шесть тысяч. Всё по-старому. Та же парта с царапкой, от которой на рукаве пиджака часто остаются зацепки, тот же Елисей сидит справа и прогрызает стержни у ручек, чтобы посинел язык. Им можно пугать первоклашек. Молочай и кривое алоэ на окне возле стола учительницы и экран для проектора с небольшой дырочкой от пульки Луки. Людмила Николаевна в платьях-чехлах с брошками и на таких огромадных тонких каблуках, что выше только ходули. Ходули в виде спиц. Спицули. Всё будет как прежде, пока не настанет май. И закончится начальная школа. И детство тоже закончится. Насовсем. Это так печально и по-дурацки, что родители уже сейчас строчат в чатах и обсуждают на собраниях выпускной. Почему в августе? Почему так быстро их всех хотят выкинуть из детства? Из родного класса туда, где сотни чужих кабинетов, где никто не орёт на переменах, где непонятные уроки с жутким названием «алгебра» (похоже на название змеи), где не валяются на ковре в коридоре гигантские лего-кирпичи, из которых можно построить огромную пещеру на четверых или башню до потолка (вначале её нужно собирать на полу, а потом втроём аккуратно поднимать, чтобы не рухнула).

Мама ищет в интернете банкетные залы, листает паблики дизайнеров праздничного интерьера, портфолио аниматоров и ростовых кукол. Рассматривает пихты. Каждый четвёртый класс сажает на пустыре за школой пихту, а рядом втыкает памятную табличку. Мише всегда казалось, что это просто настоящее кладбище четвёртых классов. У Людмилы Николаевны росло уже две пихты. Самая большая была посажена двенадцать лет назад выпускниками, которых уже никто не помнит. Среднюю посадил сегодняшний восьмой класс. «Это дерево было посажено классным руководителем Л. Н. Матюхиной и 4 «А», 2012 г.», потом 4 «Д» и 2016 год, следующим будет 4 «ЫQ». Вот и всё. Школу построили всего четырнадцать лет назад, а что будет через тридцать лет на этом пустыре? А через сто? Здесь вырастет целый лес из бывших выпускников начальной школы, маленькие пихточки вырастут в огромные дремучие пихты с корнями-спрутами, которые разрастутся под школой, незаметно опутают сетью фундамент, через маленькие трещинки и щёлочки проберутся внутрь, и, наконец, школа обвалится или уйдёт под землю, в царство мёртвых классов, в прошлое. Миша не заметил, как заснул с этой мыслью, и сразу увидел во сне корень, запутавшийся в колтун. Крыльям снились красные снегири и синяя метель. Метель свистела между перьев снегириных крыльев, будто дула в птичьи перья, как в крошечную губную гармошку.

В последнюю неделю лета крылья и Миша почти не расставались. Он даже не хотел надолго уходить гулять, только ездил с мамой покупать ботинки и канцтовары. Конечно, было бы здорово выводить крылья погулять на поводке, полетать с голубями и воробьями, но мама увидела бы и выгнала крылья из дома. Полетать Миша выпускал их только ночью, они оказались послушными, надолго не пропадали — так, кружили над соседними домами, поднимались в облака и сразу возвращались, а утром честно прятались под кровать и засыпали. Папа чихал от аллергии, но пока что не очень сильно.

Прошла почти неделя после возвращения, и Миша заметил, что крылья на ночной прогулке всё время крутятся рядом: тихо хлопают возле форточки и не хотят подниматься в облака. А ещё они начали линять. Под кроватью валялись перья, по комнате носился пух. Самое странное — пух медленно таял, будто снег, оставляя после себя капли воды, пахнущей наркозной лавандой. Перья тоже таяли, но не так быстро, некоторые могли пролежать целый день и всю ночь. Миша собирал перья в кастрюлю, в которой давно никто не готовит, потому что она огромная и тяжёлая, а к тому же дико-розовая. Мама говорит, она совсем не вписывается в интерьер кухни, которая «в пастельных тонах». Что такое пастельные тона, Миша не знал, ему казалось, что кухня светло-салатовая с бежевым. Выкидывать кастрюлю мама не хотела, потому что кастрюля была подарком её лучшей подруги Насти к новоселью, а Настя могла обидеться, случайно узнав о том, что кастрюля в помойке.

— Она что, проверяет наши шкафы, когда приходит в гости? — спросил Миша.

— Нет. Хотя в детстве, помнится, проверяла. Как придёт ко мне — сразу в шкаф, даже не разуваясь. Часами рыться могла и всегда что-то интересное находила. Ну и я с ней рылась за компанию. Интересно же.

Когда Настя приходила в гости, мама тут же доставала проклятущую кастрюлю и ставила на плиту, на самое видное место. Видимо, чтобы Настя по шкафам не шарила. Или просто порадовать хотела. Теперь в кастрюле потихоньку таяли перья и оставалась лавандовая вода. Миша втихаря выливал её в толчок, и мама удивлялась, откуда взялся запах лаванды.

Незаметно наступило первое сентября. Миша стоял на линейке с букетом из анемонов и думал, что это последнее сентября. Последнее сентября его детства. Вся школа переоделась в форму-зелёнку и выглядела как ветряночная. Лука впервые пришёл без своего любимого робота, зато с колонкой, из которой на переменах орал никому не известный музыкальный блогер Фывапролдж (дебильное имя по буквам среднего ряда клавиатуры). Елисей снял все значки с рюкзака. Туяра постриглась коротко и накрасила ресницы чем-то зелёным (и, конечно, получила замечание), Хадия вдруг стала носить хиджаб. Ваня почему-то заговорил по-английски и до последнего урока делал вид, что никого не понимает. Тимофей уехал навсегда в Грецию и даже никому не написал, не попрощался, просто вышел из чата — и всё.

По давней традиции в первый учебный день после уроков весь класс пошёл в развлекательный центр «Батутанхамон». Все прыгали до потолка, валялись, слэмились, пружинили, а Миша вдруг разлюбил батуты. Раньше ему казалось, что на батутах можно летать, а теперь он знал, что никакой это не полёт, а читерство. Лучше копаться в «Майнкрафте» и напиваться от пуза безлимитной «Пепси» в бургерной. Полёт — это не секунда, после которой ты шлёпаешься, как отбивная, полёт — это преодоление воздуха. Больше всего полёт напоминал весенние ураганы, когда МЧС присылает смс-ку о том, что ожидается ветер до 25 м/с и нужно «держаться вдали от шатких конструкций». А во время сильного ветра любые конструкции становятся шаткими: дрожат дорожные знаки, колеблются провода и подёргиваются на крышах домов антенны, похожие на лысые посленовогодние ёлки… Ветер подхватывает тебя и пытается шмякнуть об асфальт, расплющить, он вцепляется в лицо, хватает за волосы и швыряется пылью и землёй. Несколько лет назад Миша любил играть в укротителя ветра: расстёгивал куртку, и она превращалась в парус. Или в мулету — тряпку, которой тореадор размахивает перед быком.

Самый страшный ураган был в мае 2017 года, перед выпускным в саду. Тогда вопли ветра разбудили даже Жанну Максимовну. Дети бросились к окну, за которым в пыли и прошлогодних грязных листьях летали железные листы с крыш домов, мусор, а прямо на веранду группы «Лунтики» грохнулся старый тополь. Жанна Максимовна оттащила всех от окон и построила вдоль стены. Миша подумал, что если окно пробьёт вон та пляшущая берёза, которая растёт совсем рядом, то убьёт всех насмерть, где ни стой. Миша понял, что лучше всего построиться в туалете, где нет окон, но от наблюдения за бурей невозможно отказаться. И почему-то хотелось выбежать на улицу и лететь туда, куда погонит ветер. Если бы ещё не было риска врезаться во что-нибудь… в автобус, например. После урагана по всему району валялись вырванные с корнем старые деревья. Мише нравилось копаться в гигантских корнях, похожих на великанскую мочалку, он воображал себя гномом, ищущим через бороду великана тайный ход в нору с сокровищами зомбикротов, а иногда он был просто лисой. Целую неделю работали лесопилки (или как называются эти специальные службы?), а в Мишином дворе родители распилили деревья сами и сделали ещё одну детскую площадку. Там было круче, чем в джунглях. Папа говорил, что в его детстве после ураганов часто строили площадку. Но тут приехали какие-то контролёры из компании «Жилищник» и выписали штраф всем папам, которые строили площадку «За несанкционированное строительство и не согласованный с администрацией района распил деревьев, повреждённых вследствие неблагоприятных погодных условий». «Наверняка ураган повторится и в мае 2021 года, перед выпускным из начальной школы», — думал Миша.

После батутов к Мише пристала Есения. Она уже всем объявила, что влюблена в Мишу и он теперь её парень. К такому раскладу Миша совсем не был готов. Ему немного нравилась Асель из 4 «ЫR» и больше никто, а особенно Есения с лохматой тощей косичкой. Эта прилипала Есения постоянно называла кого-то своим парнем, а потом преследовала на всех переменах, требовала подарки, водить её за руку в столовую и обязательно ждать утром возле входа в школу, чтобы подержать ей дверь. На такие условия ни один дурак не согласился бы, но у Есении был бизнес-план. Например, за ожидание у школы мальчик мог получить целых двести рублей и сразу проесть их в столовке, а подарки Есения покупала себе сама, но требовала, чтобы дарил их обязательно «её парень» и обязательно в классе, чтобы все видели. На этот раз Есения, казалось, втюрилась по-настоящему и уже успела где-то сделать аквагрим. По её словам, это была Женщина-кошка.

— Есения, ты не Кэтвумен, ты Бэтмен! У тебя вся рожа теперь чёрная, как у Эндермена! — сказал Миша.

Ещё в прошлом году Есения наверняка посмеялась бы, нахамила и попыталась бы подкупить свою жертву бургерами. А сейчас она почему-то убежала. Видимо, в туалет, потому что через полчаса вернулась с серым, почти отмытым лицом, немного зарёванным, и больше ни с кем не разговаривала, только цедила цитрусовый коктейль, который любой нормальный человек терпеть не может.

С этого дня крылья перестали выбираться на улицу, всё висели под потолком вместе с гелиевыми шариками, оставшимися от первосентябрьской линейки. Теперь крылья стали серыми, плешивыми, нелепыми и летали как-то криво, боком, то и дело падая на пол. Миша привязал к ним шарики, чтобы легче виселось, но шарики быстро сдулись, и через неделю крылья только ползали по полу и больше не могли подняться. Миша понял: они тяжело заболели. Наверное, не могут отдельно от хозяина, тоскуют. Наконец они совсем перестали выбираться из своей подкроватной норы и тихо, почти неслышно, шуршали всю ночь. Им не спалось. Миша решил, что болеть в темноте им страшно, и перестал выключать перед сном ночник.

Однажды, когда клёны возле школы уже порыжели, а возле дома покоричневели и покрылись чёрными точками, Миша вернулся из школы, заглянул под кровать и понял, что крылья умерли. Насовсем. Не как в игре. Он впервые запер дверь в свою комнату на два оборота, хотя раньше никогда не запирался: к нему и так никто не входил без стука, типа личное пространство. Очень личное, очень одинокое пространство. Миша положил крылья на кровать, они потихоньку рассыпáлись, теряя последние перья. Он лёг рядом, уткнулся в Басика и захлебнулся от плача и ревел так долго, что нос стал тяжёлым и завыло в голове. Потом тихо пробрался на кухню, достал из морозилки пакет пельменей и долго прижимал его к лицу, чтобы никто из взрослых не заметил, что лицо зарёванное. Вроде холод всегда помогает опухшим.

Крылья нужно было похоронить. Жалко, что коробки из-под стиральной машины, духовки и холодильника уже давно выбросили: из таких коробок мог бы получиться нормальный гроб. Наконец Миша вытащил из кладовки папин сноуборд. Сноуборд был не нужен, только чехол — красивый, серебряный, с чёрным ядовитым драконом. Очень красивый гроб. Миша запихнул в чехол крылья и поволок их в прихожую. Они стали обжигающе холодными, неудобными и слишком большими. Миша успел вытащить гроб в общий с соседями коридор, надеть кроссовки и куртку — и тут появилась бабушка. Она вынула из одного уха наушник, из которого что-то громыхало, и спросила:

— Ты куда собрался? Одиннадцатый час!

— Я никуда. Просто мусор вынести. В коридор.

— А куртка зачем?

— Просто. Там холодно же.

Бабушка задумалась, правда ли это. Отопление пока не включили, и сама она ходила по коридору в старой куртке-косухе, а у себя в комнате включила два обогревателя. Но Миша никогда не ходил по подъезду в куртке и выносил мусор только если его попросят.

— Сбежишь на улицу — заберу телефон на неделю. Через пять минут должен быть дома. Кроссовки надел — теперь на кухню в грязной обуви?

Бабушка принесла с кухни два небольших пакета с мусором и поставила перед Мишей.

— Ты меня понял? До мусоропровода — и назад.

План был сорван. Пришлось выбираться ночью. Миша чуть не забыл, что нужно найти лопату, не руками же рыть, тем более, холодно, земля уже застыла, а по утрам бывает иней и хлипкий лёд, похожий на приклеенные к асфальту клочки полиэтиленового пакета. Лопаты были только у дворников и у консьержки тёти Замиры, по возрасту она больше была похожа на бабушку, но все называли её тётей, а некоторые даже тётей Зиной, она не обижалась — Зина так Зина. Просить лопату у тёти Замиры Миша не собирался, мимо её будки нужно проскользнуть незаметно, а то тётя Замира из подъезда не выпустит, хотя ночью она чаще всего дремлет под телевизор. Не может же она совсем никогда не спать: её никто не сменяет и живёт она у себя в будке-комнате. Почти одна, с белым толстым котом Кокосом. Миша вдруг подумал, что никогда не видел тётю Замиру в магазине или просто на улице. Неужели она годами не выходит из своей будки, как из тюрьмы? Кокос иногда гулял по двору, но один, без хозяйки.

Второй способ добыть лопату — стащить с веранды детского сада. Там в ящиках-скамейках всегда лежат лопаты. Не самые продвинутые, но копать можно. Сад рядом. Забор Миша один раз уже перелезал на спор, правда, охранник потом долго ругался. После полуночи Миша тихо открыл дверь. В коридоре уже натекла лавандовая лужа от чехла с крыльями. Миша спустился на лифте. Тётю Замиру не было видно в окошке будки. Домофон противно заверещал. Миша залез в садик, вытащил лопату с веранды, с чужой  веранды спереть лопату казалось не так стыдно, не то что у Жанны Максимовны. Земля не поддавалась, окаменела. Жалкая пластмассовая лопатка беспомощно шкрябала. Тогда Миша решил похоронить крылья прямо в песочнице. Просто в песочнице легче всего роется. К тому же здесь уже были могилы, целое кладбище. Когда-то давно Миша похоронил здесь случайно найденного мёртвого шмеля, потом жука-пожарника, потом двух мух… В общем, если на глаза Мише попадалось умершее насекомое, он не мог спокойно пройти мимо. Однажды он хотел даже похоронить в песочнице голубя, но мама жутко ругалась, точнее, несколько мам ругалось одновременно — все, кто был на площадке. Миша похоронил в песочницу крылья и поставил памятник из самой красивой маминой вазы — синей полупрозрачной. Теперь он знал, что тоже обязательно умрёт. Но он не умер, а заболел ветрянкой на две недели. Дурацкая болезнь, которой почти весь класс успел переболеть ещё в садике. Может быть, с этой поздней ветрянкой исчезало и Мишино детство. Но почему тогда ветрянкой заболела и тётя Замира, и целый месяц вместо неё дежурил дворник?

Потом началась зима. Потекли снегодожди. Захрустела противогололёдная соль. Небо стало мутным и грязным, как старая швабра. А после зимы началась подготовка к ГИА. Басик пылился на шкафу, растерянно глядя оранжевыми глазами, а потом пропал. В школу Миша его уже давно не носил, чтобы не ржали все подряд. Мама сказала, что отдала Басика на благотворительную ярмарку вместе с одеждой, из которой Миша вырос: футболкой с алмазным мечом, той самой пижамой, в которой Миша летал в последнюю ночь перед операцией в серый Город Всего Забытого, с курткой, в которой он хоронил крылья… Помимо носителя Алины, у Миши появился репетитор по русскому аспирант Коля и репетитор по математике Светлана Леонидовна. На балконе уже стояла выпускная пихта, которую мама купила по акции в «Чёрную пятницу» после Нового года. Есения, кажется, до сих пор была влюблена: с Мишей она больше не разговаривала и бизнес прекратила.

А весной из песочницы-кладбища вырос серебряный фонарь, светивший ночью лунным светом, а может, даже юпитерным. Он рос, рос, рос — и дорос ровно до пятьдесят пятого этажа. Конечно, пришли дядьки и тётьки из муниципалитета и из «Жилищника» и очень хотели кого-нибудь оштрафовать за незаконную инсталляцию фонаря неустановленного образца. Но Миша фонарь навсегда защитил. Он написал мэру Москвы реферат про то, что фонарь совсем не потребляет электричество, потому что свет у него лунный или юпитерный, а ещё фонарь полезен, если понадобится эвакуация или если сломается лифт. А ещё обычные фонари не достают до верхних этажей, и там всегда темно ночью, а ведь жителям верхних этажей тоже хочется света, хоть немножко, хоть юпитерного. За реферат Миша получил грамоту и медаль.

А фонарь с каждым годом становился всё ниже и ниже, и Миша понял, что однажды он пропадёт — когда закончится детство. Совсем закончится.

[1] Что ты думаешь о глобальном потеплении и о раздельном сборе мусора? (англ.)

[2] Международный авиационно-космический салон.

[3] О! Это совсем не опасно для здоровья. Все мы разные (нем.).

[4] На самом деле и Миша, и его мама ошибаются.

[5] Добрый день (нем.).

[6] Очень хорошо (нем.).

[7] Он просыпается (нем.).

[8] Во что играешь? (нем.)

[9] Жалко (нем.).

[10] — Привет, меня зовут Майкл. А как тебя зовут?

— Привет, я Джумана.

— А ты откуда? Я из Москвы, из России.

— Я из Дамаска, это Сирия. Но сейчас живу в Берлине.

— Ты кукла?

— Нет. Почему?

— У меня были крылья. Их сейчас отрезали. Наверное, я превращался в птицу. А ты превращаешься в куклу? У тебя руки как у Барби. Извини, пожалуйста.

— Это забавно. Нет, я не кукла, хотя не отказалась бы превратиться в Барби. Просто у нас война. Это всё война. На войне люди часто теряют руки, ноги или вообще умирают.

— Извини. Давай дружить. У тебя есть страница в Инстаграме? А Телеграм?

— Да.

[11] Пока. Нам пора на молитву (англ.).