Никита Марзан

Сборник сказок и историй

Подходит читателям от 10 лет.

Про Деда и Бабу
(сказки)

Как Дед постояльца искал

Изба у Деда большая. Дед с печки слез, стал избу шагами мерить.

Сначала мерил в валенках – получилось двенадцать валенков в длину и восемь валенков в ширину.

— Нет, — подумал Дед, — маленькая изба получается. Надо валенки скинуть.

Скинул Дед валенки и стал босиком мерить — совсем другое дело.

Получилось пятнадцать босяков в длину и одиннадцать босяков в ширину.

— Вот теперь правильно, — гордо подумал Дед. – Большущая изба у меня.

Тут Баба с улицы входит с охапкой дров. В снегу, да красная с мороза.

— Я, Баба, избу мерил, — говорит Дед. – Изба у нас целых пятнадцать босяков в длину и одиннадцать босяков в ширину.

— Нашел, Дед, чему радоваться, — говорит Баба, и дрова под печку складывает. – Пока такую большущую избу натопишь – сколько дров нужно?

— Ну и что, — обиделся Дед. – Может тогда, в собачью будку переедем?

— Да я бы и в скворечнике жила, — говорит Баба и лучину колет, — лишь бы не мерзнуть в твоих хоромах.

Совсем обиделся Дед. Забрался на печку. Прислонил лысину к печной трубе и думает.

Думал-думал и обратно с печки спрыгивает.

— Рано за кашей спрыгнул, — говорит Баба. — За кашей к обеду спрыгивай.

— Какая же каша в обед? — возмутился Дед. – Обедают, Баба, щами, а кашу утром едят.

— Утром плита еле теплая, нам дров не хватает, — говорит Баба. — Вот к обеду растоплю и сварю тебе кашу, а пока лезь обратно.

— А ты, кашу на ночь вари, — посоветовал Дед, — утром я такой голодный — что холодную съем.

— Варила уже, — говорит Баба, — ты ночь не уснешь, пока весь котелок с вечера не слопаешь.

— Да, надо что-то делать, — согласился Дед и обратно в валенки – прыг!

— Куда это ты, — удивилась Баба, — мороз на дворе.

— Постояльца пойду искать, — говорит Дед. – Изба у нас большая, за постой деньги брать будем. А на деньги дров купим и будем с утра до вечера печь топить. И кашу с маслом есть. И щи с мясом хлебать. И киселем малиновым запивать. Когда малиновым, а когда и клубничным.

— Выдумщик ты, Дед, – говорит Баба и печь растапливает. — Да какого постояльца ты в нашей глуши найдешь-то? Только замерзнешь, да устанешь.

— Найду, — говорит Дед и шубу с шапкой накидывает. – Такая изба, как наша, кому хочешь понравится.

Вышел Дед на улицу. На зимнее солнце сощурился. Верхушки елей в снегу тихо стоят, как сахарные.

Нашел Дед просеку в еловом бору и зашагал.

Три раза вспотел, два раза на пеньке посидел, один раз рябину мороженую пожевал.

Видит, идет по тропинке человек. За спиной ружье, а на груди бинокль.

— Здорово, добрый человек, — говорит Дед. – Ты кто?

— Здорово, Дед, — говорит человек. – Я — лесник.

— А деньги у тебя есть? – спрашивает Дед.

— Есть, — говорит лесник.

— Тогда приходи ко мне на постой, лесник, — говорит Дед. – Изба у меня большая, просторная.

— А у меня, Дед, своя сторожка имеется, — говорит лесник, — мне по должности положено.

— Значит, своя имеется? – вздохнул Дед. – Тогда, прощай, лесник.

— Прощай, Дед, — сказал лесник и дальше пошел.

Идет Дед, грустит. Хороший был бы постоялец из лесника, да вот незадача – сторожка у него своя имеется.

Вдруг слышит Дед – топоры стучат. Люди, значит. Прислушался Дед и вышел на просеку.

А на просеке мужики топорами сверкают – деревья валят.

— Здорово, мужики, — говорит Дед. – Чем занимаетесь?

— Лесорубы мы, — говорят мужики. – Деревья валим. Сколько свалим – столько заработаем.

— Молодцы, что зарабатываете, — похвалил мужиков Дед. – А приходите, мужики, ко мне на постой. Изба у меня большая да просторная. Всем места хватит.

— Нет, Дед, нам в палатках жить удобнее, — говорят лесорубы. – Мы за лесом идем. Срубим эти деревья, к другим палатки передвинем.

— Жаль, — говорит Дед, — ну, прощайте.

Идет Дед, грустит пуще прежнего. Хорошие ребята лесорубы. Но в палатках-то им удобнее.

Тут Дед на кого-то налетел. Лохматый, сутулый, брови как мох, а глаза добрые. И за плечами мешок.

— Ты кто? – спросил Дед.

— Леший я.

— Не признал тебя сразу, — говорит Дед, чтобы страху не показать. – А куда идешь?

— Да вот хожу по лесу – вещи собираю.

— Какие вещи?

— Да разные, — пожал плечами леший. – Люди теряют, то я нахожу. Когда часы, когда колечки, когда мобильные телефоны.

— И все это берешь себе? – затаил Дед дыхание.

— Да ты что, — отмахнулся леший, — хозяевам обратно подкидываю.

— А не врешь? – сказал Дед.

— А ты проверь, — крякнул леший.

— Проверю, — сказал Дед. — Вставные зубы я свои потерял, неделю назад. Ну и где они?

— Вставные зубы? – стал вспоминать леший. – Зубы я не находил.

— Ну вот, — сказал Дед. – А хвастал, что все отыскиваешь да возвращаешь.

— А ты где зубы обронил? – спросил леший.

— На речке, — ответил Дед. — Рыбу я ловил. Вытащил вот такую щуку. Рот от удивления открыл. Зубы и выпали. Прямо в лунку. Бульк и нет.

— То, что в реку попало — не мое, — говорит леший. – Там свой хозяин – водяной.

— Большой у тебя мешок, — кивнул Дед на мешок лешего.

— Большой, — говорит леший. – У меня десять таких мешков набралось. Хранить вот только негде.

— Так ты ко мне на постой иди, — обрадовался Дед. – Ты, небось, и деньги находишь?

— Нахожу, — говорит леший. – Иногда мелочь, иногда крупные. Иногда кошельки, иногда бумажники. Иногда рубли, иногда доллары. Иногда карточки кредитные.

— Ну, карточки кредитные мне без интересу, — сказал Дед. – А за рубли я тебя на постой пущу. Изба у меня большая и просторная. Там не только десять мешков, там сто мешков можно хранить. Пойдешь?

— Нет у меня денег, Дед, — покачал головой леший.

— Как нет? – удивился Дед. – Вон, мешок денег.

– Чужие они, — сказал леший. – Своих отродясь не было.

— Так никто же не считает, сколько ты нашел, — возразил Дед, — оставь немного себе.

— Я все что нашел — хозяевам верну, — уперся леший. — До копеечки.

— Ну и возвращай, — рассердился Дед. – Если платить не хочешь, то и на постой тебя не возьму.

Плюнул Дед от досады и домой отправился.

Зашел он в избу, сел у горячей печки и спину греет.

— Права, ты, Баба, зря ходил, только уши отморозил.

— Ничего, Дед, сейчас отогреешься – сказала Баба. – Печка вон как распалилась, сейчас и щи сварю и кашу.

— И киселя, хорошо бы, — подсказывает Дед.

— И киселя, — кивнула Баба. – И тесто на пирог поставила.

— А хорошо, что я постояльца не нашел, — говорит Дед. – А то бы киселем делиться пришлось. И пирогом. Не люблю я, Баба, делиться. Я люблю, когда все мне, одному достается. Вот, встретил я лешего.

— Кого? – удивилась Баба.

— Лешего, — говорит Дед. – Ну, такой Баба он жадный оказался. Ничего говорит тебе, Дед, не дам. А у самого десять мешков добра.

— Смелый ты у меня, Дед, — сказала Баба. – С лешим говорил, не побоялся.

— Да, я смелый, — кивнул Дед.

Тут в дверь постучали.

— Кто это может быть? – насторожился Дед. – Мы никого не ждем.

— Да ты выйди, да посмотри, — сказала Баба.

Тут в дверь опять постучали.

— Устал я, сегодня, Баба, сил нет, — говорит Дед и на дверь косится. – Полезу я на печку. Сама открой.

– У меня руки в муке, — говорит Баба. – Открой сам.

Тут в дверь третий раз постучали. Да настойчиво так.

— Вот настырный какой, — говорит Дед, — нет никого, а он стучится.

— Как это нет никого, — говорит Баба. – А ну, иди открывай.

Открыл Дед дверь – стоит на крыльце леший. Мокрый-премокрый. Зуб на зуб не попадает.

— А, леший. Ну, что, передумал? — говорит Дед. – На постой пришел? А мешки где?

— В снегу закопал, — говорит леший. – Вот, Дед, держи, это твои вставные зубы.

Смотрит Дед и точно — его зубы-то. Которые он в лунку уронил.

— Как же ты их достал? – спрашивает Дед.

— В реку нырял, — сказал леший. – Замерз, как ледышка. Далеко твои зубы течением снесло.

— Что же ты гостя на пороге держишь, — вмешалась Баба. – А ну приглашай в избу.

— Заходи, — говорит Дед. – Обсохнешь, да согреешься.

Заходит леший, а сам на ногу хромает.

— Чего с ногой? – спросил Дед.

— Да с водяным подрался, — сказал леший нехотя. – Не хотел он твою челюсть отдавать. Он никому ничего не отдает. Еле отнял. Ну, он со злости мне льдиной ногу и отдавил.

— Как же ты теперь мешки свои носить будешь? – спросил Дед.

— Да потихоньку как-нибудь, — сказал леший и поднялся. – Ладно, пойду. Боюсь, водяной до моих мешков доберется.

— А найдет?

— Следы в снегу до мешков, — сказал леший. – Он хитрый.

— Ты вот, что, — сказал Дед. – Пойдем, твои мешки в избу перетащим. Полежат, пока. А Баба твою ногу выходит. С нами поживешь.

— Спасибо, Дед, — сказал леший, — не гожусь я в постояльцы. Платить нечем.

— В постояльцы не годишься, — сказал Дед, — зато сосед ты будешь наилучший. Живи с нами, изба-то у меня огромная.

— Ну, спасибо, — посветлел леший. – Холодно в лесу-то. И добро хранить негде.

— Пойдем за твоими мешками, — сказал Дед и топор прихватил, — пока водяной не загреб.

— Вот и идите, — сказала Баба и отняла у Деда топор. – У меня тесто лезет, пора пироги ставить.

— Ты пироги-то любишь? – спросил Дед у лешего.

— Нет, Дед, — говорит леший. – Я шишки люблю, кору молодую, почки березовые.

— Это хорошо, — успокоился Дед. – А то у нас пироги не часто бывают, мне их самому не хватает. Только ты не подумай, что я жадный.

Тут Баба их из избы и выпихнула. Некогда ей глупости слушать.

Как Дед сказку рассказывал

— А хочешь, Баба, я тебе сказку расскажу, — поинтересовался Дед.

— Сказку? – удивилась Баба, — да я больше тебя сказок знаю.

— Откуда же больше меня, — возразил Дед, — если я старше?

— Вот именно, что старше, — подколола Баба, — поэтому и память у тебя слабее.

— Память у меня, как у молодого, — сказал Дед, и задумался, — только я забыл, о чем мы говорили?

— Вот видишь, — сказала Баба, — не помнишь.

— А ты помнишь?

— И я не помню, — сказала Баба, — потому что ты меня с толку сбил.

— Ладно, давай забудем о чем говорили, давай о новом говорить, — предложил Дед.

— Давай о новом, — согласилась Баба.

— А хочешь, Баба, я тебе сказку расскажу? – спросил Дед.

— Сказку? – удивилась Баба, — я все сказки знаю.

— Ну, эту ты не знаешь, — сказал Дед.

— Знаю, — уперлась Баба.

— Если мы с тобой начнем спорить, — сказал Дед, — то опять забудем, с чего начали.

— Так это же ты споришь, а не я, — сказала Баба.

— Вот ты упрямая какая, — сказал Дед, — тебя не переспорить.

— Это тебя не переспорить, — сказала Бабка.

— Ну, тогда, слушай, Бабка и не перебивай — сказал Дед и, прищурившись для памяти, стал рассказывать свою сказку.

В одной восточной стране жил купец, торговавший домашними животными.
Слава о нем гремела по всему халифату. И даже эмир считал за честь покупать домашних животных только у этого купца.

Каждый год к купцу приезжали важные слуги эмира и покупали самого быстрого коня, самого сильного быка, самого умного козла и самого воинственного барана. И за каждого из них они платили столько золота, сколько весило каждое животное.

Вот и на этот раз, слуги эмира купили всех животных и собирались уходить, когда вдруг заметили длинноухого осла, жующего солому в дальнем углу двора.

— Уважаемый, — сказали слуги эмира купцу, — мы хотим купить у тебя этого осла.

— Извините, — сказал купец, — но осел не продается.

— Э-ээ, дорогой, — сказали слуги эмира, — все на свете продается.

— Может быть и все, — кивнул купец, — кроме этого осла.

— Хорошо, — сказали слуги эмира. — мы дадим за него столько золота, сколько он весит.

— Нет, не продам, — сказал купец.

— Тогда мы дадим тебе столько золота, — сказали слуги эмира, — сколько весит два осла, Нет, даже три осла. Ты согласен?

— Нет, — сказал купец, — даже один осел тяжелее всего золота на свете,

— Что может быть ценного в простом осле? — закричали слуги эмира.

— Дорог не осел, а дорого его упрямство, — сказал купец.

— Нет ничего дороже золота, глупец, — сказали слуги эмира и подобрав дорогие одежды, сели на своих лошадей.

Вернувшись во дворец, слуги эмира рассказали своему господину про бесценного осла.

Эмир не поверил рассказу и решил сам проверить правдивость услышанных слов.

На следующий день, эмир навестил купца, но осла на дворе не было.

— А где твой осел? – спросил эмир, у склонившегося в приветствии купца.

— У меня нет осла, — ответил купец.

— Ты продал его? — спросил эмир.

— Нет, — сказал купец, — я его подарил.

— Подарил? – не поверил своим ушам эмир, — кому?

— Нищему бродяге, — сказал купец.

— Почему ты это сделал? — вскричал эмир.

— Он натер ногу и хромал, — сказал купец, — я с трудом уговорил его сесть на осла.

— Какой же ты купец, — насмешливо сказал эмир, — если выбрал не золото, а жалость. Ты отдал бродяге драгоценного осла, которого не продал самому эмиру.

— Дорог не осел, а дорого его упрямство, — улыбнулся купец, — а его упрямство я никому не отдавал.

Тут Дел умолк и посмотрел на Бабу.

— Ну а дальше-то? – спросила Баба.

— Все, — сказал Дед, — дальше ничего нет.

— Да ты небось забыл, что дальше-то — не поверила Бабка, — так я и знала, что забудешь.

— Эх, Баба, — сказал Дед, — дорого мне твое упрямство.

— А мне твое, — сказала Баба и добавила, — честно признаться, понравилась мне твоя сказка, Дед, прав ты оказался, не знала я такой. Только все равно я бы эту сказку лучше тебя рассказала. Лучше, лучше, лучше…

Дед улыбнулся и махнул рукой.

Как Дед с печи падал

Сидит Дед на печи, скучает.

Зима на дворе. Снег да мороз. Светает поздно, темнее рано. Котелок каши за завтраком съешь, глядь – уже обедать пора, а там, чуть погодя, и ужин.

Растолстел Дед от такой жизни, лежанка на печи узковатой стала. Только заснет, да с боку на бок перевернется, как бац, и покатился с печки да на пол. Кричит в темноте – спасите да помогите. Ну, Баба как может его на печь обратно подсадит, только заснет, а Дед опять – бац и уже на полу.

И чего только Баба под Деда ни подсовывала, чтобы он с печки не скатывался. И кочергу ему под бок, и ухват под голову и колоду под спину. Так Дед все равно падал, хоть с кочергой, хоть с колодой. Грохоту было. Стала тогда Баба под печкой горох сухой рассыпать, чтобы на Деда страху нагнать. Да мало гороха – она и лохань с ледяной водой придвигала и крышку в подпол открывала. Ничего не помогает — падает Дед. И на сухой горох, и в ледяную лохань, и к мышам в подпол.

Однажды, понесла Баба зерно в курятник. А там пеструшка-несушка на яйцах сидит. Да так аккуратно и бережливо сидит, лишний раз не шелохнется. Задумалась Баба.

Вечером, только Дед начал на печке укладываться, как Баба ему под бок куриные яйца и подпихнула. Да ровно так подпихнула, одно к одному и все вокруг Дедова пуза.

— Ты чего, Баба, делаешь? – удивился Дед.

— Холодно сейчас в курятнике, Дед, — отвечает Баба. — Вот я и решила под тебя яйца подложить. Теплее места во всей избе не найти.

— Да я же их подавлю, — говорит Дед. – Ты что, Баба, забыла, что я ночью с печи падаю?

— А ты не падай, — говорит Баба и свет выключает.

Лежит Дед в темноте, слышит, как Баба на лавке укладывается да подушку взбивает. Тихо стало в избе. Замер Дед, пошевелиться боится. Яйца под боком, хрупкие – чуть тронешь и раздавишь.

Слышит Дед, как кукушка из часов один раз прокуковала. До утра еще, значит, шесть часов. Лежит Дед, слушает, как тараканы в щелях завозились, а топнуть не может – боится ногу поднять, чтобы яйца не подавить. Комар от печного жары проснулся, сел Деду на нос. А Дед не то, что руку поднять, даже носом шмыгнуть боится – лежит и комара клянет. Тут из часов вдруг кукушка вылетает и к Деду на печку присаживается.

— Ну, что, — говорит, — Дед, не спишь, яйца высиживаешь?

— Высиживаю, — уныло говорит Дед.

— Вот и хорошо, — говорит кукушка, — я тебе и свое яйцо подкину. Ты же знаешь, мы кукушки всегда свои яйца в чужие гнезда подкидываем.

— Не нужно мне твоих яиц, — говорит Дед. – Сама высиживай, лентяйка.

— А я тебя и спрашивать не буду, — говорит кукушка, — все равно ты ни рукой, ни ногой не шевельнешь — побоишься. А ведь тебе помочь хотела.

— Это как? – усомнился Дед.

— А я могу прямо сейчас шесть раз прокуковать, чтобы сразу утро настало, и твои мучения кончились.

— Может, они и закончатся, — говорит Дед, — а вот Баба моя не выспится.

— Экий ты упрямый, — рассердилась кукушка. – Не буду я с тобой больше время терять.

Подкину тебе яйцо и дело с концом.

— Не подкинешь, — уперся Дед.

— Подкину, — не уступала кукушка.

— Не подкинешь, — топнул ногой Дед.

— Подкину, — повторила кукушка.

— Не подкинешь, — стукнул кулаком Дед.

— Подкину, — заладила кукушка. – Подкину, подкину.

— Не подкинешь, — громко-прегромко чихнул Дед.

— Будь здоров, Дед! — сказала кукушка Бабкиным голосом.

Дед открыл глаза, видит, точно — утро, а перед печкой стоит Бабка и на него смотрит.

— Ну, что Дед, — спрашивает Бабка, — падал ты ночью с печки или нет?

Посмотрел Дед на яйца — мать честная, а вместо яиц под ним только битые скорлупки.

— Не иначе, как падал, — повесил Дед голову. – Все яйца подавились, одни скорлупки остались.

— Да не падал ты, Дед, — успокаивает Баба. – Просто цыплятки вылупились. Вон они в решете сохнут.

— И ни один не пропал? – обрадовался Дед.

— Не пропал. Даже один лишний, — развела Баба руками. — Откуда он взялся, ума не приложу.

— Откуда-откуда, — проворчал Дед, — ясно, откуда — кукушка все-таки подбросила. Ух, и вредная птица.

— Какая еще кукушка? – насторожилась баба. – С печки не падал, а заговариваешься.

— Ты Баба вот что, — важно сказал Дед, — принеси мне опять яиц на ночь. Дураком-то на печке лучше лежать, чем умным на полу.

Как Дед снег разгребал

Зима снежная выдалась. Снегу навалило по крыльцо. Вышел Дед из избы и провалился по шею. Выбрался из сугроба, взял лопату и начал двор от снега чистить. Чистил-чистил, уже пар пошел, а снега меньше не стало. Наоборот, новый сыпется и сыпется. Бросил Дед лопату и в избу.

— Баба, караул! — кричит с порога. – Нас снегом засыпало. Теперь до весны со двора никак не выйти.

— А что же мы кушать будем? – спрашивает Баба.

— Щи доедим, за кашу возьмемся, кашу доедим, за кисель возьмемся, ну а как кисель доедим – семечки буди лущить, — говорит Дед.

— Да вот, Дед, — говорит Баба, — третьего дня щи мы доели, кашу вчера выскребли, сегодня киселя похлебаем. Положу-ка я в духовку семечек из мешка, пусть подсохнут до завтра. А если снег еще месяц падать будет, нам и мешка не хватит.

— Ну и поголодаем немного, — говорит Дед, — главное, чтобы в избе тепло было.

— А откуда же ему быть, если я сегодня последнюю вязанку в печь кидаю, — говорит Баба. – Так что, замерзнем мы с тобой Дед, да к тому же голодными.

Помолчал Дед, поглядел в окно, как снег все сыплет и сыплет, взял лопату и в подпол полез.

— Ты, Дед, случайно дверью не обознался? – спрашивает Баба. – Сени-то вон они.

— Не обознался, — говорит Дед. – Мне в подпол и надо. Если дров нет, буду печь углем топить.

— Да где же ты его возьмешь?– всплеснула Баба руками. – У нас отродясь угля не было.

— Ну и что? – отмахнулся Дед. – Буду в подполе землю копать, пока до угля не доберусь.

— А не устанешь копать-то? – спрашивает Баба.

Молчит Дед, копает.

– Под избой земля, — загибает Баба пальцы. — Под землей песок. Под песком глина. Под глиной — известняк.

Молчит Дед, копает.

— Под известняком – подземная река течет, — продолжает Баба. — А под рекой камень скальный. А под камнем скальным железо жидкое и горячее. Иди лучше во двор, снег разгребать. А как разгребешь, я и за хлебом схожу и за дровами.

-Ой, — вдруг крикнул Дед из подпола и умолк.

— Ты чего, Дед? – забеспокоилась Баба, заглядывая под пол. – Куда ты делся?

Молчит Дед. Темно в подполе, холодно. Баба лестницу ногой нащупала, свечку зажгла и в подпол полезла. Лезла-лезла, да и оступилась. Полетела с лестницы кубарем. Летит и думает — сразу убьется или не сразу. Упала Баба на мягкую перину, а свечку из рук не выпустила. Видит, стоит рядом с кроватью Дед и смеется. А кровать богатая, с резными спинками, с шелковым балдахином.

— Нашел время смеяться, — говорит Баба, слезая с кровати, — я чуть жива осталась.

— Я давеча сюда же свалился, — говорит Дед. — Лежу, осматриваюсь, сразу видно, спальня не крестьянская, а господская. Кругом зеркала, занавески, лампы. Потом докумекал, это же древний княжий дом. Ему тыща лет, не меньше. Сколько его музейщики искали, а он вон, где спрятался. Под нашей избой.

— Чего же ты в чужие хоромы-то полез? — укорила Баба.

— Никуда я не полез, — обиделся Дед, — я до угля хотел докопаться. Копал-копал и тут уперся во что-то, ну, думаю, наконец-то, уголь. Ткнул посильнее — лопата и провалилась. А как мне без лопаты? Пришлось за ней лезть. И тоже провалился – прямо на перину.

— Красиво тут, — сказала Баба, — картины суконные, вазы каменные, мечи булатные.

— А ты сюда глянь, — сказал Дед и крышку сундука распахивает. – Вот, внизу шкуры медвежьи, а выше лосиные, потом лисьи, а уж на самом верху заячьи да беличьи. Шубу тебе пошьем какой ни у кого нет.

— Ага, — кивнула Баба, закрывая сундук, — вот только брильянтов к ней не хватает.

— Брильянтов не хватает? — Дед протянул Бабе берестяную коробку. А в ней камней драгоценных видимо-невидимо. – Выбирай!

— Положи, где взял, — сказала Баба.

— Правильно, вначале все осмотрим, — Дед потянул Бабу по княжьему дому. – Тут столовая с серебряной посудой, там библиотека со старинными книгами, здесь лохань купальная из жемчуга, а вон зал тронный.

— Ты для чего мне все это показываешь? – спросила Баба.

— Как для чего? – спросил Дед. – Мы же теперь здесь хозяева. Заживем как князья, чтобы чай из золотых чашек пить. Баранки с хрустальных блюдец кушать.

— Какой чай, какие баранки? — говорит Баба. – У нас и чай и баранки неделю назад, как кончились.

— Это значит, мы целую неделю без чаю и баранок живем? – схватился за голову Дед.

— Снег на дворе разгреби, — сказала Баба, — схожу в лавку за чаем и за баранками. И карамелек на сдачу возьму.

— А с домом княжьим что делать? – развел Дед руками.

— Когда будешь князем, тогда и подумаешь, — говорит Баба. – А пока ты Дед, а не князь, подсади меня обратно.

Выбрались они наверх, и стал Дед двор от снега чистить. Вечером Баба заварила свежий чай, достала маковые баранки и угостила Деда так, что был бы жив настоящий князь – помер бы от зависти.

Как Дед мышь ловил

— Дед, а Дед, — слышит сквозь сон Дед. Открывает он глаза – стоит перед ним Баба.

Бледная, глаза как блюдца.

— Чего, Баба? – щурится Дед спросонок.

— Дед, у нас мышь завелась, — шепчет Баба.

— А чего ты шепчешь? – зевнул Дед. – Мышь не медведь.

— Страшнее медведя, — машет рукой Баба. – По мне лучше шатун, чем мышь.

— Скажешь тоже, — хмыкнул Дед и с печки слез.

Все одно вставать пора. Утро.

— У нас мышей раньше не было, — говорит Дед.

— Зимой, Дед, мыши всегда в избы лезут, — сказала Баба.

— Ты что, ее видела? – Дед бороденку причесал, приосанился.

— Я утром-то — за крупой, а мешок траченный, — Баба показала на дырку в мешке. – Мышь погрызла. Стакан крупы слопала, не меньше.

— Скажешь тоже, — хмыкнул Дед, — стакан крупы. Нам его три дня есть.

— Ты мышей не знаешь, — говорит Баба. – Она все подчистит. Ее извести надо.

— Да пусть живет, — говорит Дед. – Мышка маленькая — шубка серенькая. Глазки — бусинки. И хвостик тепленький.

— Дед, — закричала Баба, — прекрати шутить. Или я или мышь.

— Да успокойся ты, Баба, — говорит Дед. – Тут всех делов — мышеловку поставить.

— Ну, вот и поставь, — сказала Баба. — Но чтобы завтра мыши не было.

Пошел Дед в амбар. Нашел мышеловку. Маслом растительным смазал. Нанизал на крючок кусок сыра.

Вечером, побродил Дед по избе и нашел мышиную норку. Как раз в полу, возле печки.

Поставил Дед мышеловку и задумался. Оттягивать пружину или не оттягивать? Оттянешь – это верная мышиная смерть.

А мышку жалко. Маленькая такая, глазки радостные. И хвостик тепленький. Не стал Дед пружину на мышеловке оттягивать, так оставил возле норки и спать лег.

Утром будит его Баба.

— А мышь-то хитрющая, — опять шепотом говорит Баба. – И сыр съела и пружину обманула.

— Да? – деланно удивился Дед. – Надо же. Так может, если такая умная — пусть живет, а?

— Еще чего, — говорит Баба. – Ты, Дед, наверное, пружину слабо натянул, вот мышь и сбежала.

— Да нормально я натянул, — говорит Дед, а сам в сторону смотрит.

— Ладно, — говорит Баба. — Я сегодня сама пружину натяну. У меня рука твердая.

Ходит Дед по избе, думает, как мышь уберечь. Ведь, попадется, точно попадется.

Оглянулся Дед, и как Баба из избы вышла, запихал в норку стакан крупы. Пусть мышь там объестся, но носа не высовывает.

Вечером, натянула Баба пружину в мышеловке как следует. На крючке сыр повесила. Возле норки поставила.

Всю ночь Дед не спал, все боялся щелчок мышеловки услышать. Щелк — и нет мышки. Маленькая такая, глазки радостные. И хвостик тепленький.

Под утро только задремал. Будит его Баба.

— А, что? – подскочил Дед. – Попалась мышь?

— Нет, — сказала Баба. – И к сыру не притронулась. И крупу не трогала.

— Ну, вот, — повеселел Дед, — а ты волновалась, что она всю еду утащит.

— Еду не трогала, — продолжает Баба, — а вот ножки у стола все поточила. Трудяга.

— Ну, и пусть себе трудится, — начал было, Дед, но тут же умолк, так Баба на него зыркнула.

— Так она нам всю избу изгрызет, — сказала Баба. – Я в мышеловку вместо сыра огрызок карандаша повешу. Вот пусть и трудится.

— Вот же проблема, — озадачился Дед. Весь день ходил – думал. Ложки деревянные выстругал. Много.

К вечеру насыпал в норку стакан крупы и три ложки деревянных запихнул. И поесть и погрызть. Глядишь — обойдется.

Опять Дед ночь не спал. Переживал. Утром вскочил и к мышеловке. Пустая. Вот, радость-то.

— Ты чего не спишь? – удивилась Баба.

— Выспался, — говорит Дед. – Ну, что мышь?

— Замучила, — говорит Баба. – Всю ночь лапами по полу стучала. Крупу не грызла, мебель не точила, а видать, просто веселилась. Топает и топает.

— Баба, ты к ней придираешься, — усмехнулся Дед. – Пусть мышь с нами живет. Маленькая, серенькая. Глазки радостные. И хвостик тепленький.

— Да ты понимаешь, что я не выспалась, — гнет свое Баба. – Всю ночь мышь слушала. Нет, Дед, как хочешь, а я опять мышеловку поставлю.

— А на приманку что повесишь? – спросил Дед.

— Ничего, — говорит Баба. – Если она такая веселая, и так попадется, от скуки. Ясно?

— Ясно, — вздохнул Дед.

Весь день Дед спал. Насильно. Впрок. Вечером, только легли спать, как Дед и захрапел, как резаный.

— Ты чего, Дед, — вскочила Баба. – Ты же отродясь не храпел?

— Старею, Баба, — сказал Дед, прислушиваясь, не тарахтят ли где мышиные лапки?

— Вот, беда, — сказала Баба и на голову подушку надела, чтобы дедов храп не слышать.

Похрапел Дед еще с часик, убедился, что Баба крепко спит и сам притих. Лежит и слушает.

И точно, где-то весело простучали мышиные лапки. Дед улыбнулся в темноту и заснул.

— Ну что, Баба, — спросил Дед утром. – Слышала чего?

— Нет, — сказала Баба, — под подушкой ничего не слышала. Как оглохла.

— Ну, вот видишь, — сказал Дед. – И спала ты хорошо, и мышь мебель не точила и крупа на месте. Может, хватит уже ее ловить? Пусть с нами живет.

— Хорошо, — согласилась Баба. – Если и сегодня ночью она мешать не станет, соглашусь.

— Не будет, — сказал Дед.

Вечером как обычно, Дед запихнул в норку крупу, деревянные ложки, а сам приготовился храпеть, пока Баба подушкой ухо не придавит.

Погасили они свет. Лежат.

И минуты не прошло, как Баба как вскочит, да как закричит на всю округу. Руками машет, ногами топает.

Дед перепугался, с печки скатился, свет включил.

А у Бабы в постели, прямо на ее пуховой подушке мышь сидит. Точь-в-точь, как Дед говорил.

Сама маленькая — шубка серенькая. Глазки — радостные. И хвостик с виду тепленький.

Замер Дед, все, думает, конец мышке наступил.

Смотрит, а Баба — улыбается.

— Ну, здравствуй, соседка, — и мышку на руки берет. – Смотри, Дед, она нас совсем не боится.

— А чего ей бояться, — хмыкнул Дед. – Она же ручная.

— Ручная? – удивилась Баба. — А кто же у нас такой дрессировщик?

— Я, Баба, я, — важно сказал Дед. – Вот, смотри.

Протянул Дед руку, чтобы мышку погладить. Тут мышка его за палец и цапнула.

Сделал доброе дело — не хвастай.

Как Дед на санях катался

Зимой у Деда развлечений мало. Ну, вот и надумал он на санях покататься.

Взял он старые сани, какие еще от его Деда остались, и вышел за деревню. Нашел крутой спуск, ведущий к еловому бору, оседлал сани и вниз.

Хорошо идут сани, быстро. Почти до половины горы спустился.

Вдруг перед Дедом заяц запрыгал. Прыг-скок. Прыг-скок. Да сани быстрее оказались. Поймал Дед косого и в деревню вернулся.

На другой день пошел опять Дед на санях кататься, а на нем новые заячьи рукавицы пуховые. Теплые, красивые. Сел Дед на сани и вниз. Катит, он себе и катит. Больше половины горы отмахал.

Тут лиса перед санками запрыгала. Прыг-скок, прыг-скок. Да сани быстрее оказались. Поймал Дед лису и в деревню вернулся.

На завтра пошел Дед на санях кататься, а валенки у него лисьим мехом подбиты. Теплым, красивым. Катится Дед, быстро да скоро. Чуть до низу санки не доехали. До опушки елового бора.

Тут волк перед санями запрыгал. Прыг-скок, прыг-скок. Да сани-то разогнались, куда там волку убежать. Поймал Дед волка и в деревню вернулся.

И опять пошел Дед с утра на санях кататься. А плечи новый волчий полушубок греет. Теплый, красивый. Прыгнул Дед в сани, да и вниз скорее.

Катит, он, катит. До конца горы докатился. В самый еловый бор уперся. Остановились сани как вкопанные. Поднял Дед голову и обомлел. Медведь стоит.

— С приездом, Дед, — говорит медведь. – Заждался я тебя.

— А зачем это я тебе понадобился? – поежился Дед.

— Да вот, Дед, нравится мне, как ты на санях катаешься. Тоже хочу покататься.

— А, это, пожалуйста, — поклонился Дед. – Садись, Михал Иваныч, катайся.

Сел медведь в сани. Посидел. Стоят сани на месте.

— Эй, Дед, — проревел медведь, — чего это твои сани не едут?

— Они с горки едут, — развел руками Дед. – А в горку их тащить надо.

— Вот и тащи, — рявкнул медведь. – Я кататься хочу.

От страха у Деда в ушах зашумело, голова закружилась, кровь застыла. Схватил Дед веревку от саней и одним махом втащил медведя на гору.

— Ох, Дед, хорошо, — рычит медведь. — Теперь вниз давай.

Развернул Дед сани и вниз. Сам перед санями бежит, еле успевает. Прыг-скок. Прыг-скок. Примчались они вниз, медведь доволен, вылезать не хочет.

— Давай, Дед, на гору, нравится мне в твоих санях кататься.

Делать нечего, опять затащил Дед сани на гору, потом опять с горы. Прыг-скок, перед санями, прыг-скок. На четвертый раз так замаялся, что еле на гору заполз. А медведю все мало. Знай, Деда погоняет. Тут Дед в деревню и припустил, вместе с санками и медведем.

— Стой, — машет лапищей медведь, — поворачивай обратно, на гору.

Но куда там. Бросил Дед санки во дворе, а сам в родную избу – прятаться. Чуть Бабу с ног не сбил.

-Ты, что, Дед, очумел? – охнула Баба.

— Понимаешь, Баба, — полез Дед на печку, — спешу тебе доложить. Был я сегодня на ярмарке. Обновы искал.

— Нашел чего? – спрашивает Баба.

— А как же, — отвечает Дед и скидывает варежки. – Вот, варежки заячьи пуховые.

— Хорошие, варежки, — одобрила Баба.

— А вот валенки лисьим мехом подбитые, — скинул Дед валенки.

— И валенки хорошие, — говорит Баба.

— И полушубок волчий, новый — сбросил Дед полушубок.

— Ох, хорош полушубок, — обрадовалась Баба. – И как же тебе денег на все хватило?

— Так я же, Баба, торговался с купцом-то, — сказал Дед, заползая под ватное одеяло. – Он мне цены на все обновки сбросил.

— Умница ты моя, — сказала Баба.

— Погоди, — говорит Дед. — На все обновки, кроме одной.

— Это которой же? – поинтересовалась Баба.

— Да вот, Баба, шубу я тебе медвежью присмотрел, — говорит Дед из-под подушки. – Торговал я шубу с купцом, торговал – не уступает, подлец, ни гроша.

— А ты бы еще поторговался, — сказала Баба. – Шуба-то мне нужна.

— Я с купцом и так и этак – отмахивается он лапищами, — высунул нос Дед. — Хотел ему свои обновы вернуть, лишь бы шубу заполучить.

— А он? – спросила Баба.

— Ни в какую. Вези, говорит, к себе домой, дома деньги найдешь, — говорит Дед. – Ну, я и привез. Вон в санях сидит.

— Шустрый сразу видно, — глянула Баба в окно, — расселся в моей шубе, как хозяин.

— Хотел я тебе подарок сделать, — заныл Дед. – А он уперся, понял, что мне шуба всего дороже. Доплачивай, кричит. Грозить начал.

— Ну, грозить мы и сами умеем, — сказала Баба и взяла ухват.

Спрятался Дед под одеяло и не дышит. Потом, слышит, дверь хлопнула, шаги тяжелые.

Приоткрыл Дед глаза – стоит Баба посреди избы. В одной руке шуба медвежья, в другой ухват. Погнутый.

— Никак договорились? — не верит глазам Дед.

— Ой, Дед, — смеется Баба, — я как в шубу намертво вцепилась, оторваться не могу. Все слова на радостях забыла. Ну, так шуба хороша.

— Ну а купец-то что, – выспрашивает Дед, — доплату требовал?

— Да порычал чего-то, малость, поскалился, — отмахнулась Баба, — а потом притих.

— И что с ним? – ахнул Дед.

— Сбежал, — говорит Баба, — хотела я его в избу пригласить, а его и след простыл.

— А ухват чего погнутый? – спросил Дед.

— Да на крыльце поскользнулась, — говорит Баба. – Хорошо ухват взяла, как знала, что обопрусь.

— Ну, ты шубу-то меряй, меряй, — заторопил Дед, сползая с печи. – А то проголодался я. Каши жуть как хочется.

Накинула Баба шубу, ну, королева – королевой. Так она в шубе кашу и подавала, все снять не могла да нарадоваться.

— А шуба-то, Баба, прямо на тебя, — запихивался кашей Дед, – А я переживал, вдруг, мала будет?

— Шуба в самый раз, — сказала Баба. – Добавку-то положить?

— Ну, положи, — разрешил Дед. – Я Баба так оголодал, что медведя бы убил, если бы встретил.

— Добытчик ты мой, — сказала Баба и крепко поцеловала измазанного кашей Деда.

Как Дед с Бабой в снежки играли

Всю ночь шел снег, а утром выглянуло солнце. Обрадовались Дед с Бабой, соскучились он по солнышку. Вышли на крылечко, греются.

— А давай, Дед, — говорит Баба, — в снежки поиграем. Снег под солнышком согрелся, к рукам липнет.

— Давай, — согласился Дед и слепил снежок. С яблоко.

— А не боишься? – спросила Баба и тоже снежок слепила. С грушу.

— Еще чего, — Дед прицелился и попал Бабе по уху. Да ловко так.

— Ах, ты так? — Баба размахнулась и влепила снежком Деду по носу.

— Ладно, — сказал Дед, скатывая снежок побольше. С апельсин. — Сейчас ты у меня получишь.

— Ага, — сказала Баба, — если добросишь.

— Ха-ха, — сказал Дед и попал Бабе по плечу.

— Ну, Дед, держись, — сказала Баба и стала скатывать снежок. С дыню. И попала этой дыней Деду по лбу. С Деда шапка так и свалилась.

— Ну, все, Баба, — пригрозил Дед и бросился скатывать снежок с арбуз. – Сейчас я тебя угощу, так угощу.

— Я тебя тоже угощу, — говорит Баба, — вот только снежок скатаю.

И стала Баба катать большой снежок. Все катает и катает, все катает и катает.

Подождал Дед, подождал. А Баба все свой снежок катает, все катает. Дед уже и кидаться не хочет. Страшно ему стало. Вон, какой большой снежок у Бабы получился. Ни на что не похож.

— Ты его от земли не оторвешь, — говорит Дед. – Хватит катать, Баба.

— А мне и не надо отрывать, — говорит Баба.

Совсем Дед оробел.
— Баба, ты на что такой снежок огромный катаешь?

— Как на что? — отерла пот Баба. – На ноги.

Ох, ты, обмер Дед, вот она коварная какая. Если Баба этот огромный снежок ему на ноги накатит, — и валенки не спасут. Сплющит ноги в блин.

— Ты не сердись на меня, Баба, — говорит Дед. – Это я случайно давеча тебе по плечу огрел.

— Да я и не сержусь, — говорит Баба. А сама первый снежок оставила и за другой принялась. С новой силой. Катает и катает, катает и катает.

— Баба, ты, на что это второй-то снежок лепишь? – спрашивает Дед. Язык у Деда с перепугу прямо в сосульку превратился.

— Как на что? — говорит Баба и отдувается. Жарко ей. – На живот.

Ох, елки-палки, зажмурился Дед. Совсем извести его Баба хочет. Вначале ноги отдавит, потом живот расплющит.

А Баба ноль внимания. Второй снежок откатила к первому и за третий принялась. Катает и катает. Катает и катает.

— А на что тебе тритий сдался, Баба? – спрашивает Дед. А у самого пот холодный по спине течет.

— Как на что? – спросила Баба. – На голову.
Ох, ох, запричитал Дед. Бедная моя голова. Вначале ноги отдавит, потом живот расплющит, а потом и голову в блин раскатает? И что от Деда останется? Мокрое место? Черт его дернул в снежки с Бабой играть.

— Ты, Баба, не думай, что я этот арбуз хотел в тебя кинуть, — говорит Дед. – Это я в себя хотел кинуть. Вот, смотри.

Зажмурился Дед и свой арбузный снежок о собственную макушке хватанул. В глазах потемнело. Но ведь живой, а после бабиного снежка, точно дуба даст.

А Баба катает и катает. И молчит.

Решил Дед бежать куда глаза глядят, и потихоньку к воротам двинул.

— Стой, Дед, — говорит Баба. – А ну пойди сюда.

— Ну вот, началось, — подумал Дед. – Не успел я жизнь свою спасти. Зачем, подходить, Баба?

— Подойди ближе – скажу, — говорит Баба, а сама первый, самый большой снежок поглаживает.

— Да чего-то у меня, Баба, ноги не идут, — говорит Дед.

— Ну, стой на месте тогда, — говорит Баба, — я к тебе сама снежки подкачу.

— Не надо, — говорит Дед.

Еще чего – видать, она с разгону хочет. Лучше подойду. Может, увернусь.
Подошел Дед ближе – Чего?

— Вот, берись, — говорит Баба и показывает на второй снежок. – Ставь на вот этот, я придержу.

Дед взял снежок и на первый поставил – Ну?

— А теперь вот этот бери, — говорит Баба. – И ставь на эти два.

Дед поставил – Ну?

— Чего, ну? – говорит Баба. – Не узнаешь, что ли?

— Кого? – совсем запутался Дед.

— Да это ж я, — хлопнула Баба по трем снежкам и прыснула в варежку. – Снежная баба. Вот ноги, вот живот, вот голова. Не похожа?

— Ну, Баба, — отлегло у Деда от сердца. – Ну, напугала. Не могла сразу сказать, что снежную бабу лепишь?

— Сюрприз, Дед, — говорит Баба. – Ну, ладно, некогда мне больше шутки шутить. Пойду, белье постираю.

Ушла Баба в избу. Походил Дед по двору, походил. Ловко его Баба провела. Такого страху нагнала, что не дай бог ночью приснится. И задумал Дед ответить Бабе.

Постарался Дед, слепил снеговика. Со стороны – ну, точно, копия Деда. И ростом такой же гриб, и борода – что веник и даже глаза похожи – два желудя. Накинул Дед на снеговика свой тулуп, шапку набекрень – одно ухо выше другого и метлу в руки – будто двор подметает.

Поставил Дед снеговика на крыльцо, а сам за угол спрятался. Тут дверь открылась и выходит Баба — белье во дворе развешивать. Увидела снеговика, и таз с бельем выронила.

— Дед, это ты?

Молчит снеговик, на метлу опирается.

— А чего ты бледный такой? – совсем испугалась Баба. – Плохо тебе?

Молчит снеговик – борода веником.

— Чего молчишь? – Баба лоб снеговику пощупала. – Батюшки, холодный, как снег. Ледышка просто.

Молчит снеговик – смотрит желудями, ну точно как Дед, когда устанет.

— Живой ты или нет? — закричала Баба, да как пихнет снеговика. Тот и упал. И рассыпался.

— Ну что Баба, кто кого напугал лучше? – выскочил Дед из-за угла.
— Кто лучше? – закричала Баба, увидев Деда живым и невредимым. Схватила она метлу и ну Деда по двору гонять. – Я тебе покажу, кто лучше.

— Ты лучше, ты лучше, — взмолился Дед. – Только метлу положи.

— А ты, хозяюшка, мне метлу отдай, — сказала вдруг снежная баба.

— Чего-чего? – спросил Дед, уставившись на снежную бабу. Но та молчала.

— А и верно, — сказала Баба, протягивая снежной бабе метлу. — Если еще, какой снеговик тут шутить вздумает – лупи его метлой!

— Хорошо, хозяюшка, — ответила снежная баба.

— Чего-чего? – опять переспросил Дед.

Но снежная баба молчала.

— Видать, два раза послышалось, — решил про себя Дед.

— Теперь три, — сказала снежная баба.

Дед махнул рукой и ушел в избу. Свяжешься с этими бабами, потом во всем сам виноват и будешь.

Как Дед рыбу ловил

Зима, ох, зима. Мороз лютует-крепчает. А Бабе рыбки свежей захотелось.

— Пойди, — говорит Баба, — на озеро и налови мне рыбешки меленькой. Уж так мне ухи хочется.

Делать нечего. Взял Дед удочку короткую зимнюю, пешню, чтобы лунки во льду делать, влез в валенки и на озеро. Идет и чувствует, как мороз крепчает. Хотел было Дед вернуться, да гордость рыбацкая не велит.

— Поймаю какой-нибудь рыбешки, побыстрее, — размышляет Дед, — вернусь в избу и на свою печку – греться. Вот тебе скажу. Баба, рыбка, как просила.

А вот и озеро. Попробовал Дед лунку долбить, а лед толстенный, не поддается. Устал Дед, взмок. Бросил он затупившуюся пешню. Сел и задумался.

— А может, — хлопнул себя по лбу Дед, — кто из наших деревенских утром уже лунку-то пробил? Пойду-поищу.

Прошел он немного и видит, ба, лунка, готовая. Круглая. Ровная. Края как полированные. Обрадовался Дед такой удаче и удочку закидывает. Тут рыба и клюнула. Даже не клюнула, а просто шмякнула Деда о лед возле лунки. Но Дед, рыбак знатный, удочки из рук не выпустил.

— Ну и рыбища, как же мне ее вытянуть через такую махонькую лунку?
Заглянул Дед в лунку, а оттуда на него рыбий глаз смотрит. Башка рыбья даже в лунку не поместилась. Только глаз.

— Интересно, — думает Дед, борясь с удочкой, — правый это глаз иди левый?

— Правый, — отвечает рыба мыслям Деда. – А вообще, какая, тебе, старый, разница? Отдай мне удочку. Кончена рыбалка.

— Ага, — кивает Дед, — дурака нашла. Ты вообще кто, мелочь пузатая?

— Я – кит, — говорит рыба, — а ты — кто?

— А я — Дед, — гордо говорит Дед. — Мороки мне с тобой будет — уйма.

— Какой мороки? – не понял кит.

— Вытащить тебя надо? – загибает Дед пальцы. – Надо. Дотащить надо? Надо. А тебя, может, и кошка есть не будет.

— Я сам кошек лопаю, — скрипнул усами кит, — отпусти удочку по-хорошему, Дед.

— Не отпущу, — заупрямился Дед, — я рыбак.

— Все равно меня не вытянешь, — усмехнулся кит.

— Это почему?

— Потому что лунка маленькая.

— Ерунда, — сказал Дед, — лунку и расширить можно.

Принес Дед пешню и начал ее лунку ковырять. Даже краев лунки не поцарапал.

— Ну, — спрашивает кит, — расширил?

— Расширю.

— Не расширишь. Сегодня такой мороз, что ни один мужик не справился. Так все, несолоно хлебавши, и ушли.

— А эта лунка чья? – не поверил Дед.

— Эту лунка моя. Я ее сам продышал, — ответил кит. — Мне воздух нужен.

— Вот ты и попался, — хихикнул Дед, — если я на лунку сяду – тебе каюк.

— Только попробуй, — проворчал кит, — у меня ус – как шило. Понял?

— Ладно, — махнул Дед рукой, — отцепляйся от меня пока я добрый. Мне удочка нужна.

— Сунь удочку в лунку, — булькнул кит, — я ее перекушу.

— Еще чего, – сказал Дед. – С рыбалки — и без рыбы и без удочки. Меня Баба засмеёт.
— А ты приведи свою Бабу сюда, — сказал кит. — Пусть убедится, что ты меня поймал. Такого как я еще никто тут не ловил.

— А ты не уплывешь, пока я взад-вперед бегать-то буду? – насторожился Дед.

— Я от этой лунки до весны никуда не уплыву, — сказал кит.

Сбегал Дед за Бабой. Не верила Баба Деду, пока сама не убедилась. И онемела.

— Рад познакомиться, — вежливо произнес кит. – Но ухи сегодня не будет.

— Не будет, — грустно сказала Баба, — нет у меня такой кастрюли большущей.

— Ну, вот, — проворчал Дед, пропихивая удочку в лунку. — Стараешься-стараешься, ловишь-ловишь, а кастрюли подходящей у тебя, Баба, в хозяйстве нет. Ну, кит, повезло тебе на этот раз. Смотри, в другой раз мне не попадайся.

— Не попадусь, — пообещал кит и, дружески подмигнув, скрылся в своей лунки.

Как Дед Новый год встречал

— Ну, вот и Новый Год, — вздохнула Баба, оторвав листик настенного календаря.

— Когда это? – спросил Дед.

— Сегодня, Дед, — Баба надела очки и вгляделась в сорванный листик. — Рецепт новогоднего пирога с шоколадной глазурью. Испечь?

— А как же, Баба, — сказал Дед, слезая с печки. – Это же Новый Год, конечно пеки. И чтобы с шоколадной глазурью

— Ага, я испеку, на стол подам, а ты спать ляжешь, — сказала Баба. – Ты до двенадцати часов и молодым не высиживал. С кем мне пирог есть?

— Со мной и есть, — сказал Дед. – Вот, сейчас елку наряжу. Я еще с осени приметил одну — стройную да густую. Я в лес, а ты тесто ставь.

Сбегал Дед в лес, срубил елочку. Поставил в углу избы. Баба достала ему с полки ящик с игрушками. Покопался Дед в ящике, выбрал шары блестящие, гирлянды стеклянные и свечки разноцветные. Украсил елочку, а на макушку звезду с лампочкой нацепил. Красиво. Баба нет-нет да от печи елочкой полюбуется.

— Прямо как дитя малое, — подумал Дед, глядя на Бабу. – Надо бы ее подарком побаловать. Только вот каким? Нет у нас тут ни магазинов, ни праздничных базаров.

Походил Дед по избе, лысину почесал.

— А наряжусь-ка я Дед Морозом, — решил Дед, — вот Баба и удивится

Вечером Баба стала стол накрывать, да самовар ставить.

— Пойду-ка я, Баба, за шишками для самовара, — придумал Дед причину, чтобы из избы выйти.

— Да запасла я шишек-то, — ответила Баба, — не ходи.

— Не, Баба, нам всю новогоднюю ночь сидеть, — возразил Дед, — шишек много понадобится.

Выбрался Дед в сени и начал Дедом Морозом наряжаться. Нашел старый овчинный тулуп, рукавицы меховые, да валенки подшитые, и мукой их присыпал, как снегом. Из ваты, что между рамами лежала, сделал себе лохматую бороду и брови. Щеки натер свеклой из подпола. Выпил куриное яйцо, а пустую скорлупу на нос приспособил. Черенок из метлы выдрал, вместо посоха. Походил по сеням, привыкая к наряду, дождался полночи, и дверь в избу отворяет.

— Ну, здравствуй, Баба, — сказал басом Дед. – Вот и я, Дед Мороз пожаловал.

— Ух, ты, — обмерла Баба. – Милости просим, Дед Мороз, только у нас кроме чая с пирогом ничего нет.

— Это я люблю, — кивнул Дед и брови сдвинул ватные. – А глазурь на пироге шоколадная?

— Шоколадная, — сказала Баба. Обрадовалась, что Деду Морозу угодила.

Расселся Дед, да пироги с чаем уминает. Так увлекся, что запамятовал, что он Дед Мороз.

— А что же ты Дед Мороз нашу елку не хвалишь? – спросила Баба. – Разве не красавица?

— Красавица, — поперхнулся второпях Дед, тут скорлупка яичная с носа и отвалиласьь. Хорошо Баба на елку отвлеклась, смотрит-любуется. Дед скорей скорлупу обратно на нос прицепил, бороду поправил.

— А ты, Баба, петь или танцевать умеешь? – спросил Дед и посохом в пол стукнул.

— Не умею, Дед Мороз, старая уже, — вздохнула Баба, — зато Дед мой так красиво на балалайке играет.

— А где же твой Дед делся?

— За шишками вышел, — говорит Баба. – Вернется и сыграет. Пирога-то еще положить?

— Ага, положи, — важно сказал Дед. – И чаю долей.

Положила Баба пирог, долила свежего чая. И сахар придвинула.

— Ловко я Бабу разыграл, — похвалил себя Дед. — Поверила, что я настоящий Дед Мороз. Ну, дитя – дитем.

Посмотрел Дед на часы, а стрелки вот-вот двенадцать ударят.

— А вот Дед, как раз вовремя, — обрадовалась Баба и на дверь смотрит.

Оглянулся Дед, а у дверей, точь-в-точь он сам, Дед, стоит. Такой же сутулый, такой же лысый и такой же глупый.

— Мать честная, — прошептал Дед и выронил кусок пирога, а чай на колени опрокинул.

— Послушай, Баба, – грозно спросил Дед от двери. – Кто это мой пирог трескает, и чаем запивает?

— Ты что, Дед, сам не видишь? — засмеялась Баба. – К нам сам Дед Мороз пожаловал.

— Какой Дед Мороз? — спросил Дед от двери. – Дед Морозов не бывает. Это обман для малышей.

— Нет, не выдумка, — сказала Баба. – Вот он, самый настоящий Дед Мороз. Два куска пирога съел и три чашки чаю выпил. С сахаром.

— Настоящий, говоришь? — хмыкнул Дед от двери. – Это легко проверить. Пусть он елочку новогоднюю зажжет. Хлопнет в ладоши – елочка и зажжется всеми своими огоньками.

— Хлопни в ладоши, — повернулась Баба к сидящему рядом Деду. — А то мой Дед не верит, что ты настоящий. А я верю.

Хлопнул Дед в ладоши, а елочка не зажглась. Ни одного огонька не загорелось.

— Он мошенник, а не Дед Мороз, — сказал Дед от двери. – У него нос из яичной скорлупы, щеки свеклой намазаны, а заместо посоха — черенок от метлы.

— Сам ты мошенник, а не Дед, — вскочил Дед. – Настоящий Дед – это я.

— Как ты? – удивилась Баба. – А кто же Дед Мороз?

— Ладно, так и быть, — громко захохотал Дед от двери, да как хлопнет в ладоши, елочка и зажглась. Всеми огнями переливается, а на макушке звезда лучистая вспыхнула. – Я Дед Мороз. Решил зайти в гости, глянул в оконце, а мое место занято. Сидит на нем Дед в бороде из оконной ваты и мои пироги трескает.

— Да что у нас пирогов мало? – возмутился Дед. – Зашел бы, да сел рядом.

— Нет, двум Дед Морозам рядом быть не положено, — сказал Дед от двери. — Иначе в нас верить перестанут.

— Да как в тебя верить, – удивилась Баба и своего Деда ласково обняла, — если с виду ты вылитый мой лысый старикашка?

— Ох, прошу прощения, — попятился ненастоящий Дед к двери. А через минуту появился в красной парчовой шубе, малиновом кушаке и белых валенках. На щеках румянец, под румянцем шелковистая борода, а в руках серебряный посох с золотым набалдашником.

— Ну, другое дело, — развел руками настоящий Дед. – Садись с нами, гость дорогой, да сказочный, пироги кушай и чай пей.

— А глазурь на пироге шоколадная? – спросил Дед Мороз.

— Сговорились, вы, что ли? — совсем смутилась Баба. – Шутники вы с моим Дедом, каких свет не видел.

Снял Дед с гвоздя балалайку, да так сыграл «барыню», что даже Баба в пляс пустилась. А Дед Мороз, тем временем, подарки из мешка вынул. Часы в избе пробили двенадцать раз. И наступила Новая Сказка!

Как Дед на молодой женился

Лежит Дед как-то на любимой печке. Спать неохота, работать неохота и стал он от скуки к Бабе приставать.

— Какая ты, Баба, старая стала. И лицо посохло и руки покривились.

— А как ты хотел? — удивилась Баба, — нам на двоих двести лет.

— Не хочу старую, — не унимается Дед, – хочу молодую. В деревне, вон, девок полно. Женюсь-ка я на девке.

— Ну, и женись, — отмахнулась Баба.

Полежал Дед на печке и опять:

— И пузо у тебя, Баба, у-у-у-у-у пузо-то. А у меня никакого пуза нету. И молодые все без пуза. Женюсь на молодой.

— Ну, беги уже, жених, — говорит Баба. – Только отвяжись.

Дед поспал, проснулся и опять:

— Да и голос у тебя, Баба, скрипучий. Вон у молодой соседки голос — как колокольчик. Не пара, ты мне, Баба, увы.

Надоело это Бабе, она дверью хлопнула, и к соседке ушла. У той как раз муж в город уехал. Посидели они вместе, подумали и решили Деда проучить.

Надела молодая соседка бабкины сарафан да платок, в избу входит. Храпит Дед на печи, ничего не слышит. Прошла соседка к окну и на лавку села. Сидит. Ждет. Просыпается Дед, и чуть с печки не свалился. Трет глаза ошалело.

— Что это с тобой, Баба, стало?

— Да вот, — отвечает соседка, — стала я молодую, как хотел.

— А как стала? – не верит ушам Дед.

— Утром в лесном заветном ключе искупалась. И руки мои опять девичьими стали, и лицо снова красим, а главное, голос мой, опять, как серебряный колокольчик. Слышишь ли?

— Да слышу, милая, слышу, — не нарадуется Дед.

Посидел Дед, полюбовался еще немного, а потом и говорит:

— Ну, Баба, а теперь тащи мне своей легкою походкой чугунок с кашей, а то мне жуть как жрать охота.

— А вот каши-то, Дед, у меня и нету, — развела соседка белыми ручками.

— То есть, как каши нету? – не понял Дед.

— А так, — отвечает соседка, — не умею я кашу готовить.

— Да как же не умеешь, если ты по пирогам да по кашам мастерица, каких нет, — захлопал Дед глазами.

— Это я к старости выучусь. А как молодой стала, так всю стряпню забыла.

— Ой, беда, — насторожился Дед и подушку под головой поправил.

Полежал, поразмышлял и приказывает:

— Растопи, Баба, печь. Постель у меня остыла.

— Не умею!

— Пол подмети.

— Не умею!

— Скотину покорми.

— Не умею!

— Что же мне теперь, вовсе помирать придется, — забегал Дед по печи. – Дай хоть рубашку чистую, на час мой последний.

— Откуда, Дед? — удивилась соседка, — я ведь ни шить, ни стирать пока не наловчилась.

— Ой, горе, — застонал Дед.

— Не стони, Дед, — подошла к печке соседка, — хочешь вместо этого, я тебя поцелуем сахарным одарю?

— Да на кой ляд мне твой поцелуй, — грыз печную трубу Дед. – Да какие такие поцелуи, когда в брюхе пусто. Да и не помню я уже, как там целуются. Где моя каша-а-а-ша?

— Тогда зачем же, дурень старый, тебе жена молодая? — всплеснула рукам соседка. – Зачем же я в ледяном ключе барахталась?

— Эх, Баба, дурак я, дурак, — загоревал Дед. – Кабы вернуть тебя прежнюю, век бы любил, да пуще молодой.

— А правду говоришь? – прищурилась соседка. – Не будешь меня потом руками кривыми да лицом сохлым попрекать?

— Не буду, — поклялся Дед.

— А от голоса моего скрипучего не будешь морщиться? – не отстает соседка.

— Не буду, Баба, ой, не буду, — воет Дед. – Состарься обратно, состарься.

— Ладно, попробую, — вздохнула соседка и вышла.

— Эх, кабы она мне каши принесла, — пискнул Дед и тут же осекся.

Стоит на пороге его прежняя Баба и улыбается, а в руках у нее целый противень с теплыми румяными пирогами.

Тут Дед с печки и свалился.

Про Женюрку
(истории)

Безответственный Женюрка

Я ужасно безответственный человек.

Например, решаю с понедельника делать зарядку. В воскресенье беру у мамы новую футболку, у папы – фото его любимых культуристов.

Надеваю футболку и расклеиваю по стенам фото. Вечером рано ложусь. Утром вскакиваю и делаю зарядку, любуясь на фото и футболку. Обливаюсь холодной водой и прямо чувствую, как выросли мои мускулы.

Во вторник я продолжаю делать зарядку, но без футболки, которую заляпал кетчупом.

В среду я уже не делаю зарядку, а просто лежу в кровати и смотрю на фото культуристов.

Жаль, что у меня нет таблеток для мускулов. Выпил утром вместо зарядки – хоп – и к обеду ты уже качок. А еще лучше, чтобы не таблетки, а типа конфеты, чтобы вкуснее. Или даже тортик.

В четверг я отдираю от стен фото культуристов и выкидываю на помойку футболку, заляпанную не только кетчупом, но и хреном с горчицей.

Я понял, что с такой безответственностью ничего путного в жизни не добиться.

Я твердо решил стать ответственным человеком. И для начала завести рыбок. С ними никакой ответственности не нужно. Насыпал им сухого корма и любуйся, как они играют среди ракушек.

Я пошел искать папу. Папу я нашел на балконе. Он грохотал там гирями и гантелями.

– Папа, купи мне аквариум, – сказал я, – я хочу разводить рыбок.

– 43, 44, 45, – считал папа, легко отжимаясь от пола, – 46, рыбок, 47, это хорошо, 48…

– …рыбок? – переспросил я.

– …49, – выдохнул папа, – 50, все!

Он выпрямился и сделал несколько круговых движений руками.

– У меня в детстве, Женюрка, тоже были рыбки.

– Ух, ты! – обрадовался я.

– Но рыбки, Женюрка, – папа сделал несколько резких приседаний, – это огромная ответственность. Скажи, ты ответственный человек?

– Я очень хочу стать ответственным человеком, – сказал я.

– Молодец, – похвалил папа и взялся за штангу, – как только ты станешь ответственным человеком, мы сразу купим тебе аквариум с рыбками.

– А безответственному человеку нельзя купить аквариум с рыбками? – спросил я, помогая папе поднимать штангу.

– Отойди, Женюрка, – папа поднимал и опускал штангу и при этом громко пыхтел, – пых, пых, безответственному человеку, пых, пых, можно купить козу, пых, пых.

– Козу? – не понял я, – а почему козу?

– Ответственность, Женюрка, это как таблица умножения, – папа опустил штангу и попрыгал на месте, – одиножды один, это сколько?

– Один, – уверенно отвечаю я.

– А девятью девять? – спросил папа.

Я не помнил, поэтому молчал.

– Девятью девять, – это восемьдесят один, – сказал папа и сделал несколько глубоких вдохов, – я ответственный человек, Женюрка, и мне можно доверить рыбок.

– А мне значит только козу? – уточнил я, стараясь запомнить, что девятью девять – это восемьдесят один, а вдруг еще где пригодится.

– Тебе только козу, – кивнул папа. Потом он кивнул еще десять раз. Это было упражнение для шеи. – Коза не требует столько ухода, как рыбки. Коза – идеальное животное для безответственного человека. Понял, Женюра?

– Как одиножды один, – сказал я.

– Вижу, – папа похлопал меня по плечу и тут же подхватил за руку, чтобы я не упал. – Справишься с козой, купим тебе рыбок.

Коза была драная. Один рог был кривой. На боку кособочилась надпись «СПАРТАК – ЧЕМПИОН», сделанная аэрозольным баллончиком.

– Вот, – сказал папа, проталкивая козу в мою комнату, – мне сказали, что у нее отличное молоко.

– И мне ее доить? – раскрыл я рот.

– Да, Женюра, тебе очень полезно козье молоко, – сказал папа, пытаясь отцепить край пиджака от кривого козьего рога.

– А почему у нее рог кривой? – спросил я.

– В автобусе ехали, – сказал папа, – кто-то ей рюкзак на рог повесил. Я же не знал, что в рюкзаке картошка. Пятьдесят килограммов.

– А чем ее кормят? – спросил я.

– Открой интернет, Женюрка, – сказал папа, привязывая козу к батарее, – там про коз уйма полезных советов.

– Ну, а надпись у нее откуда? – завопил я, понимая, что остаюсь один на один с этой козьей мордой.

– Болельщики написали, – папа взялся за ручку двери, – когда она возле стадиона паслась.

Папа вышел из комнаты и плотно закрыл дверь.

Я открыл интернет и стал читать про коз. Ни одна коза не была похожа на мою. Никаких надписей на боках у них не было. Я понял, что интернет таких коз еще не видел.

Тогда я размочил в кастрюле батон и придвинул к козе. Она слопала батон, потом еще два, потом качан капусты, десять пряников и три банана. И накакала на пол. Какашки были смешные, круглые, но я не смеялся. А потом я подумал, почему мне не смешно, и понял, что становлюсь ответственным человеком. Безответственному человеку смешно при виде круглых козьих какашек, а мне уже нет.

Я подмел за козой, протер пол тряпкой и погладил козу по костлявой спине. Коза спала, привалившись к батарее надписью «СПАРТАК – ЧЕМПИОН». Я тоже лег спать и перед сном долго глядел на кривой козий рог, протыкавший огромную желтую луну.

Утром меня разбудило хриплое козье блеяние.

– Ты что простудился? – просунула в дверь голову мама.

– Я здоров, – сказал я, накидывая на козу одеяло.

– Тогда вставай. Завтрак стынет, – мама закрыла дверь. Мне показалось, что она смеется.

В школе я пошел к учителю биологии. Учитель ковырялся в дохлой лягушке.

– Вы умеете доить козу? – спросил я.

– Да, – сказал учитель биологии и отложил лягушку в сторону. – Вот, смотри.

Учитель биологии снял с руки резиновую перчатку и налил в нее воды.

– Это козье вымя, – сказал учитель биологии, – тяни за пальцы, только не выкручивай.

К концу перемены я ловко выдоил всю перчатку.

– Все, иди, – сказал учитель биологии, – только не забывай перед дойкой вымыть руки.

Я пришел из школы и долго мыл руки под краном. Потом взял банку и пошел доить козу. Но козы в комнате не было. На ее месте стояла свинья.

– Вот это да! – я выронил из рук банку. Хорошо, что она была пластмассовой.

– Привет, – за моей спиной стоял папа.

– А где коза? – спросил я, поднимая с пола банку.

– Я поменял ее на свинью, – сказал папа, – свинья требует больше ответственности, чем коза.

Я вздохнул, открыл интернет и стал искать свиней. Свиньи были разные. И черные, и мохнатые, и ушастые, но ни у одной не было такой огромной башки и таких маленьких ножек.

Пока я думал, чем ее покормить, свинья съела мой портфель с учебниками и мешок со сменной обувью. А потом начала грызть письменный стол и разгрызла его пополам. Какашек от нее никаких не было. Какие какашки от письменного стола? Опилки, если только.

Ночью я проснулся от треска и понял, что свинья добралась до книжного шкафа. Вначале я огорчился, что она съест книжки, и мне нечего будет читать. А потом вспомнил, что книжки я давно прочитал, поэтому повернулся на другой бок и заснул.

Утром книжного шкафа на месте не оказалось. И платяного шкафа тоже.

Я оделся и вывел свинью на прогулку. Она вела себя очень послушно. Шла рядом и тихо похрюкивала. В квартиру мы поднимались по лестнице, потому что свиная башка не протискивалась в лифт.

Папа с мамой не выходили из своей комнаты, но иногда мне казалось, что они смеются. Я, на всякий случай, тоже так громко посмеялся в прихожей – ха-ха-ха, чтобы они не думали, что мне трудно. Ничего мне не трудно. Если человек ответственный, то ему ни в чем не трудно.

В школе я подошел к учителю биологии и спросил:

– Вы умеете делать холодец?

– Да, – кивнул учитель биологии и взял дохлую лягушку. – На холодец из одной лягушки нужно полстакана соли, головку чеснока и три лавровых листа.

– А на свинью сколько нужно? – спросил я.

– А сколько есть в доме, столько и клади, – сказал учитель биологии.

Когда я пришел домой, то проверил, сколько у нас соли и чеснока. И соли, и чеснока у нас было на стадо свиней. Я засучил рукава и пошел за свиньей, но в комнате вместо свиньи сидели куры, штук двадцать. На моем ноутбуке сидел огромный рыжий петух.

– Куры требуют больше ответственности, чем свинья, – сказал папа за дверью, – почитай про кур в интернете.

Я не смог открыть интернет, вернее не смог открыть ноутбук, потому что петух пытался долбануть меня по пальцам.

Куры так освоились в моей комнате, что начали нести яйца.

Сначала я обрадовался, что так быстро научился разводить кур, но очень скоро я не знал, куда от них деться. Куры истошно орали и хлопали крыльями, гоняя по комнате пух и перья. Я стал чихать, забрался на кровать и засунул голову под подушку. Под подушкой лежало пять теплых яиц, которые я сходу раздавил лбом и носом. Пришлось идти в ванную. В ванне плескался папа. Он всегда плещется после своих гантелей и гирь.

Я ждал, пока он выйдет. Яйца на носу засохли. Лицо выглядело, как деревянная индейская маска.

– Ого! – сказал папа, выйдя из ванной.

– Ого-го! – сказал я, с трудом открывая слипшийся рот.

Мне показалось, что мама на кухне смеется. Но я мог ошибаться, потому что у меня к ушам прилипла яичная скорлупа.

Утром я пошел к учителю биологии. Он ковырялся в дохлой лягушке.

– Вам нужны куры для опытов? – спросил я.

– Куры? – задумчиво спросил учитель биологии, пристраивая лягушку под микроскоп. – Нет. Мне куры не нужны. У меня нет большого микроскопа.

– Ну, хоть петуха возьмите, – попросил я.

– Обменяй петуха на дохлых лягушек, – посоветовал учитель биологии, – возьму хоть сто штук. А петух мне не нужен.

– Мне тоже, – сказал я. – А где можно обменять петуха на лягушек?

– Ладно, я тебе поменяю, – учитель биологии снял перчатку и посмотрел на часы. – Сварю из петуха суп. Хотя я люблю суп из лягушек.

– Спасибо, – сказал я.

Я пошел домой и по дороге прикидывал, в чем мне нести петуха — в руках или портфеле.

В моей комнате было тихо и чисто. Ни кур, ни яичной скорлупы, ни куриных перьев.

– Не может быть! – сказал я и сел мимо стула.

– Может, – сказал папа.

Он стоял в дверях с мамой и обнимал ее за плечи.

– Теперь мы купим тебе рыбок, Женюрка, потому что ты стал ответственным человеком, молодец!

– Нет, – вскочил я с пола, – умоляю, не надо, я не хочу никаких рыбок.

– Как не хочешь? – удивился папа, — а чего же ты хочешь?

– Валяться на диване, – сказал я, — и больше ничего. Вообще, н-и-ч-е-г-о!

Мама оперлась на папу. Папа едва успел ее подхватить.

– Я ошибся в тебе, Женюрка, – сказал папа, по привычке поднимая маму, как поднимают штангу, – пых, пых, три, пых, пых, четыре! Ты все тот же безответственный человек!

– Да, я – безответственный человек, – с удовольствием сказал я, – ужасно безответственный. У-ж-а-с-н-о!

Папа поставил маму на ноги и закрыл дверь в мою комнату, а я лег на кровать и закинул руки за голову.

Я лежал и наслаждался своей огромной, просто потрясающей безответственностью, как наш учитель биологии наслаждается своими дохлыми лягушками. И мне для этого не нужен был даже микроскоп, ни большой, ни маленький.

Как Женюрка занимался спортом

Когда я вырос на два пальца от старой метки на косяке, папа сказал – Пора тебя, Женюрка, в спортивный кружок записывать.

— В кружок? – я тут же вообразил, как папа записывает меня в кружок. Потом записывает в квадратик. Потом в столбик. Я вообще очень мечтательный и могу думать о чем угодно.

Я шел рядом с папой. Мы шли и думали. Только он не отвлекался от своих мыслей, а я отвлекался. Раз, — когда мимо проехала пожарная машина. Два, — когда через дорогу я увидел ларек с эскимо. Хорошо бы, думаю, десять рублей найти, но тут папа дернул за руку, — мы пришли.

— Видишь, Женюрка, сколько тут кружков, — сказал папа, останавливаясь перед большим фанерным щитом. – Выбирай любой.

Я посмотрел на щит. На нем не было кружков. Ни одного.

— А где кружки? – спросил я.

— Ну, вот же, перед тобой, — папа ткнул пальцем в щит. И пробил насквозь.

— Ну, да, — сказал я, посмотрев на круглую дырку от папиного пальца. – Вот он, кружок.

— Значит, так, — сказал папа. – В музыкальный не пойдем. Там пианино покупать нужно. В шахматный тоже не пойдем. Там слабаки-очкарики. Пойдем — или в бокс или в атлетику или в плавание. Куда хочешь, только честно?

Честно я хотел домой.

— Все, идем на плавание, — решил папа. — Поедем мы с тобой, сынок, на море. А тут шторм и я тону. А ты меня спасешь, потому что будешь хорошо плавать. Обо всем нужно думать заранее, Женюрка.

Мы зашли в дом с надписью «Детский центр». Внутри сидел охранник с закрытыми глазами. Папа остановился и негромко покашлял. Охранник открыл глаза.

— Куда?

— На плавание, — сказал папа и подвигал руками, словно плыл.

— Идите, — сказал охранник и снова закрыл глаза, — бассейн в подвале.

Мы спустились в подвал и увидели бассейн. Воды в нем не было. По дну бассейна бродили рабочие с ведерками и замазывали извилистые трещины. На вышке сидел человек в тренировочном костюме и болтал ногами в резиновых шлепанцах.

— Добрый день, — крикнул папа, — а почему бассейн не работает?

— Вода утекла, — сказал человек на вышке.

— А куда? – спросил папа и оглянулся.

— В трещины земной коры, — сказал человек на вышке. – Видите, две трещины на дне бассейна?

— Видим, — сказал папа. А я присел и засунул в трещину палец. Сухо.

— По этим трещинам вода течет в раскаленное ядро земли, — сказал мужчина на вышке и уронил вниз тапок.

— Это опасно? – спросил папа, следя за падением тапка.

— Очень опасно, — сказал мужчина на вышке, — экватор может лопнуть. Или земная ось вывалиться.

Тапок упал в ведро с замазкой.

— Жаль помыть его нечем, — сказал мужчина на вышке. – Воды нет.

— Понятно, — сказал папа и взял меня за руку. Мы поднялись на первый этаж, где находился легкоатлетический манеж.

Манеж был большой и гулкий. По беговой дорожке мчался высокий мужчина с развивающимися от скорости волосами. Больше никого на манеже не было.

— Простите, — сказал папа, когда мужчина пробегал мимо нас. Ноль внимания.

Высоко поднимая длинные ноги, мужчина убежал на новый круг.

— Попробуй забраться на канат, — сказал папа.

— У меня не получится, — сказал я.

Папа подошел к канату и несколько раз его дернул.

— Крепко привязан, — одобрил папа. – Я полезу первым, а ты за мной.

— У меня не получится, — уныло повторил я.

— Получится, — сказал папа. – Когда я учился в школе, то тоже не мог лазать по канату. Но я придумал, будто я пират, который лезет на мачту. И легко залез на канат без помощи ног. На одной силе воображения.

— Ты вообразил себя безногим пиратом? – спросил я.

— Дело не в ногах, — раздраженно сказал папа, снимая пиджак.

И мы вдвоем полезли на канат. Папа запел пиратскую песню про сундук мертвецов и бутылку рома. Эхо в манеже просто оглушало. Мы доползли до середины каната. Сил больше не было. От холодного пота скользили ладони.

— Раскачивай канат, Женюрка, — весело крикнул папа, — как будто началась буря.

Я ощутил ужасную слабость. Руки разжались, и я загремел вниз, как сундук мертвецов, йо – хо — хо! Прямо на аккуратно свернутый папин пиджак.

— В следующий раз ты полезешь первым и упадешь на меня, — сказал папа, поднимая меня с пиджака. – Ты, Женюрка, легче мешка картошки. А я свободно уношу два.

Мимо нас пробежал мужчина с развивающимися волосами. Мы его не интересовали.

— Пусть бежит, жираф патлатый, — сказал папа, провожая длинного грозным пиратским взглядом. – Мы пойдем в кружок бокса.

Зал бокса находился на втором этаже. На ринге стояли мальчишки в трусах и майках, а между ними прохаживался невысокий лысый крепыш в спортивном костюме.

— Запомните, — говорил крепыш, — бокс – это благородный вид спорта. В боксе нельзя бить ногами. Нельзя бить ниже пояса. Нельзя спорить с судьей. После окончания боя нужно пожать противнику перчатки. Сегодня, мы будем это разучивать. Разбейтесь на пары и пожимайте друг другу перчатки. Полчаса.

— Здравствуйте, — сказал папа крепышу. – Я привел сына, хочу, чтобы он занимался боксом.

Крепыш посмотрел на меня как на бродячую собаку. Краем глаза.

— Ну, что, берете мальчика? – спросил папа, подталкивая меня к рингу.

— Я не вижу здесь мальчика, — сказал крепыш.

— А кого вы здесь видите? – спросил папа.

— Девочку, — крепыш скрестил руки на своей могучей груди.

Мы с папой не сговариваясь оглянулись. Вокруг не было никакой девочки.

— Это я про нее говорю, — крепыш показал на меня пальцем.

— Почему вы называете моего сына девочкой? – спросил папа и пощелкал зубами, как волчьим капканом.

— Потому что он сейчас заплачет, — сказал крепыш. – Плакса.

У меня защипало в носу и горло свело. Я почувствовал, что сейчас зареву.

— Он? Заплачет? – не поверил папа. – Да он побьет любого вашего боксера.

— Наши боксеры с девочками не дерутся, — сказал тренер. – Разговор окончен.

— Ага, — папа оттянул свой указательный палец и, выждав секунду, с размаху влепил его в тренерскую лысину. Вышло очень громко. Мальчишки на ринге перестали пожимать друг другу руки и уставились на тренера.

— Так, вы чего от меня хотите? – спокойно спросил крепыш, потирая красное пятно на лысине.

— Мой сын не девчонка, — сказал папа.

— Ах, ах, ах, — тренер потыкал в воздух резкими размашистыми ударами. Воздух свистел. – Я не согласен с вами.

— Жаль, – папа снова оттянул указательный палец для второго щелбана.

— Стоп, стоп, — крепыш легонько поколотил себя по ушам, чтобы успокоиться. – Понимаете, у меня жена тоже ведет секцию бокса. Только женского. У нее там девчонки.

— Ну и прекрасно, — сказал папа, держа палец наготове. – А причем тут мой сын?

— У жены не хватает одного человека, — сказал крепыш. – Не идут девочки в бокс.

— Что же вы хотите от нас? – спросил папа, хотя теперь даже я понял, к чему клонит крепыш.

— Чтобы ваша девочка, — сказал тренер, — записалась в секцию бокса моей жены. Иначе, эту секцию закроют, и жена останется без работы.

— И что в этом страшного? – с удивлением спросил папа. – Моя жена тоже сидит дома.

— Ваша жена боксер? – спросил тренер.

— Нет, — сказал папа.

— Это важно, — сказал крепыш.

— Пусть мой сын сам решает, — сказал папа.

— Хорошо, – сказал тренер и сел передо мной на корточки. – Как его зовут?

— Женюрка, — сказал папа и подтолкнул меня вперед.

— Женюрка, — сказал тренер, — пожалуйста, запишись в женскую секцию бокса. Там одни девочонки, тебе понравится.

— Мне что же, девчонок бить? — спросил я. — Еще не хватало.

— Бить? – повторил тренер. – Да они сами кого хочешь побьют, такие драчливые попались. Их даже жена боится. Ну, что, запишешься?

— А если я не запишусь? – на всякий случай спросил я.

— А если ты не запишешься, — зловеще произнес тренер, — тогда я твоему папе нос набок сверну, за то, что он меня при всех по лысине щелкнул.

— А что, сынок, — посмотрел на меня папа, — может, действительно к девчонкам запишешься? Какая разница? Попрыгаешь с ними, побегаешь, окрепнешь. А?

Я понял, что папе не хотелось, чтобы крепыш свернул ему нос. Мне тоже не хотелось. Я посмотрел на папу и согласился. Папа с благодарностью положил руку мне на плечи.

— Только я сейчас туалет схожу, напоследок, — предупредил я, — а то потом придется только в женский ходить. Никакой радости.

— Значит так, — сказал тренер. – Занимаются они на этом же ринге, только по четным дням. Завтра придете в это же время и запишитесь. Я ее предупрежу.

— Завтра я не смогу, — сказал папа, — с работы не отпустят.

— И не нужно, — сказал тренер. – Пусть, Женюрка сам придет и запишется. Не съедят его у нас, наоборот, пацаном станет, не то, что сейчас.

— Вы опять? – с подозрением спросил я.

— Ни в коем случае, — тренер с готовностью поднял верх перчатки, — ты нормальный мужик, Женюрка.

Мальчишки на ринге заржали. Подлецы.

— А ну, тихо, — прикрикнул тренер. – Я чему вас учил? Вежливости. Вот подойдите сюда и поприветствуйте нового боксера. Пожмите Женюрке руку.

И каждый из этих слонов, гулко спрыгнув с ринга подходил ко мне и стискивал пальцы своими бетонными перчатками. Как боксер боксеру.

Ракета

Когда Женюрка был маленьким, он ходил в детский сад. В детском саду было интересно, потому что там было много игрушек. Игрушки были разными, но Женюрке особенно нравилась зеленая пластмассовая ракета. Она так и просилась в небо, но взлететь ей мешал потолок игровой комнаты. И Женюрка решил запустить ракету во время дневной прогулки. Он оделся быстрее всех в группе и, засунув ракету в карман, выскочил на двор. По пути на космодром Женюрка нашел черенок от детских граблей. Это была большая удача. Вторая удача – это ржавая дверная пружина, которая валялась за верандой. И третья удача – это свободная от малышей песочница, с целой горой песка. Не теряя времени, Женюрка стал копать ракетную шахту. Лопата у Женюрки была отличной, алюминиевой, как раз для рыхлого песка. Работа продвигалась быстро. Женюрка выкопал половину шахты и укрепил стены мелкими камушками. Но тут к Женюрке подошел незнакомый хмурый мальчик и молча ухватился за чудесную алюминиевую лопату.

— Отдай, — сказал Женюрка. – Это моя лопатка.

— Я тоже хочу копать, — сказал мальчик.

— Вон лежит совочек, возьми его и копай, — сказал Женюрка.

— Я хочу копать лопаткой, — сказал мальчик и с силой потянул лопатку к себе.

Женюрка не отпустил лопату и нахмурился. Они долго толкались, пока Женюрка не провалился ногой в собственную пусковую шахту. Ему стало обидно.

— Шорохов, — спохватилась воспитательница, — ты, что делаешь в нашей песочнице? Немедленно иди в свою, я вот сейчас твоей воспитательнице скажу.

— Ну, и пожалуйста, — сказал мальчик и плюнул в песочницу. – Ей на меня все жалуются. Она привыкла.

— Как хорошо, что ты не в моей группе, — сказала наша воспитательница. – У меня все мальчики и девочки послушные.

— А вот этот непослушный, — Шорохов ткнул в Женюрку пальцем. – Лопатку не отдает.

— Это моя лопатка, — что есть силы, закричал Женюрка. – Из дома.

— Не кричи, Женюрка, — сказала воспитательница, — копай свою яму, никто тебе не мешает.

— Это не яма, а пусковая шахта, — поправил Женюрка воспитательницу и косо посмотрел на Шорохова. – Для ракеты.

— Для ракеты? – недоверчиво повторил Шорохов.

— Для ракеты, — Женюрка важно склонился над шахтой.

Шорохов помолчал и сказал:

— У меня тоже есть ракета. И она взорвет твою. Прямо в шахте.

— Ха-ха, — сказал Женюрка, — не попадешь.

— Попаду, — сказал Шорохов и быстро пошел к своей песочнице.

— Ушел, — успокоилась воспитательница, вынимая из кармана куртки книжку. – До обеда хоть спокойно почитаю.

Женюрка докопал шахту, и воспитательница построила группу на обед. Женюрка не любил рассольник, но ел быстрее всех, его даже похвалили. И даже положили добавку. Он и добавку съел, лишь бы быстрее прошел обед. И первым кинулся в кровать. Заснуть он, конечно, не мог. Он думал о том, как точнее запустить зеленую ракету, рассчитывал траекторию полета и район приземления. Наконец, воспитательница разрешила вставать. Женюрка быстро проглотил ягодный кисель и первым выскочил во двор. Шахта была просто на загляденье. Женюрка натянул дверную пружину на черенок от граблей и осторожно опустил ракету в песчаную шахту. Он остался доволен, ракета полностью уместилась в шахте. По чертежам лучше не сделаешь. Женюрка протер рукавом грозную боеголовку ракеты. Для меткости. И начал отчет времени до пуска.

— Внимание, — торжественно сказал Женюрка, — объявляю минутную готовность. Раз, два, три…

Тут до слуха Женюрки долетело отдаленное жужжание.

…четыре, пять, шесть…

Жужжание приближалось.

…семь, восемь, девять…

Жужжание становилось громче и надрывнее.

…десять, одиннадцать, двенадцать…

Женюрка покосился по сторонам. Никого.

…тринадцать, четырнадцать, пятнадцать…

— Жжжжжуууу, — раздался за спиной Женюрки подвывающий голос.

Он обернулся. Над Женюркой стоял Шорохов и держал в руке помятую жестяную банку. Банка описывала зигзаги и хищно прицеливалась к песочнице.

Шорохов перестал жужжать и, глядя на банку, скомандовал:

— Приказываю уничтожить ракету противника. Есть уничтожить ракету противника. Залп! Ураааа!

Шорохов присел на корточки и с размаху воткнул помятую банку в ракетную шахту. И забил Женюркину чудо-ракету в землю. По самую боеголовку.

— Товарищ командир, — сам себе рапортовал Шорохов. – Ваше задание выполнено. Цель уничтожена.

От ужасной обиды Женюрка взял алюминиевую лопатку и треснул Шорохова по башке.

— Внимание, — произнес Шорохов, — на центр управления полетами совершено нападение. Приказываю отразить атаку противника. Есть отразить атаку противника. Уррраааа!

Шорохова схватил Женюрку и они упали на песок. Они сражались, как две бешенных гусеницы, но никто не мог взять вверх. Шорохов был тяжелее и мог бы одержать победу, но он постоянно отвлекался на команды, которые отдавал сам себе:

— Первая батарея, пли! Вторая батарея пли! Где танки? Где авиация? Вперед, родные!

— Это что такое, а? — прибежала воспитательница, воинственно размахивая книжкой. – Господи, опять он. Да когда же ты угомонишься-то?

Воспитательница схватила Шорохова за шиворот и потащила в его группу. Шорохов не сопротивлялся, он трубил победный марш и отбивал такт ногой. И дирижировал себе пустой помятой банкой.

— В следующий раз, — крикнул ему вслед Женюрка, — я полечу на луну, и ты меня на своей банке не догонишь, понял?

— Почему это не догоню? – удивился Шорохов и перестал размахивать банкой.

— Потому что у меня дома есть новая банка, не помятая, — сказал Женюрка, — у нее обтекаемость лучше.

— Какая еще обтекаемость? – не понял Шорохов.

— Все равно не поймешь, маленький еще, — сказал Женюрка и, положив лопату на плечо, гордо пошел в группу.

Рюкзак

Я решил пойти в поход по земному шару.
А папа сказал: Для похода тебе нужен рюкзак.
И дал мне рюкзак.
Я положил в рюкзак любимую жвачку и аудиоплеер с наушниками.
И в рюкзаке еще осталось место.
Тогда моя сестра сказала: У меня в шкафу много хороших книг. Возьми их в поход.
Я положил в рюкзак хорошие книги.
Пятнадцать штук.
И в рюкзаке еще осталось место.
Тогда мама сказала: Я сегодня испекла пирожки с клубничным вареньем. Ты любишь пирожки. Забирай весь поднос.
Я положил в рюкзак громадный поднос с пирожками.
И в рюкзаке еще осталось место.
И тогда бабушка сказала: Я купила тебе новое пальто. Для похода.
Я положил в рюкзак новое пальто.
А заодно валенки с галошами и варежки на резинке.
И в рюкзаке еще осталось место.
И тогда дедушка сказал: У меня в комнате есть пианино и аккордеон. Для похода лучше пианино. У него есть колесики.
Но я выбрал аккордеон и положил его в рюкзак.
И в рюкзаке еще осталось место.
И тогда сосед дядя Петя сказал: У меня на даче есть садовая скамейка. Возьми ее в поход. Устанешь – посидишь.
Я сказал, что садовая скамейка не влезет в рюкзак.
А она влезла.
И в рюкзаке еще осталось место.
И тогда жена дяди Пети тетя Ира сказала: Мне дали отпуск на неделю. Я не хочу тупо валяться на диване. Возьми меня с собой в поход.
Я даже не стал возражать, потому что тетя Ира была невысокой и легко влезла в рюкзак.
И там еще осталось место.
И тогда люди из соседнего дома пришли и сказали, что рады, что я иду в поход по земному шару. И стали складывать в мой рюкзак гостинцы для своих родственников, которые жили в разных городах земного шара. А я старался запомнить кому какой подарок отдать. Но быстро устал и заснул.
И мне приснился кит, который просил отнести его в рюкзаке к океану.
И приснилась планета Марс, которая просила отнести ее к планете Юпитер, чтобы с ней повоевать.
И приснилась наша Вселенная, которая просила меня отнести ее в далекое прошлое, когда она была совсем маленькой и веселенькой.
А потом я проснулся и увидел, что в рюкзаке еще осталось место.
И тогда я сам влез в рюкзак.
И когда я влез, то места в рюкзаке закончилось.
Наконец-то.

Как Женюрка учился плавать

Летом Женюрка жил в деревне у бабушки. Бабушка кормила внука макаронами по-флотски. Макароны по-флотски – это макароны с мясным фаршем. От макарон Женюрка стал толстым, а от фарша тяжелым. Рядом с домом протекала речка, которую деревенские жители называли Ужиком, потому что она узкая и гнется в разные стороны.

Однажды, бабушка захотела, чтобы Женюрка поплавал в Ужике. Они пришли на берег реки. На середине реки стояла корова совсем без хвоста. Эту корова жила у кузнеца. Он подковал ее, как коня, и дал кличку Резвый. Когда бабушка привела Женюрку к Ужику, корова Резвый стояла на середине и пила воду. Бабушка без раздумий столкнула внука с берега. Когда Женюрка падал в реку, то увидел в ней головастиков. Он закричал, чтобы они разбегались, а бабушка подумала, что внук кричал от страха, поэтому погрозила Женюрке указательным пальцем.

Женюрка лежал в Ужике и тонул головой, потому что плаванию его учила бабушка. Бабушка хотела, чтобы внук стал капитаном дальнего плавания с красивым кортиком в ножнах. Женюрке очень хотелось стать капитаном и получить этот кортик, поэтому все лето он ел бабушкины макароны по-флотски, хотя от них уже тошнило. Бабушка сказала, что это морская болезнь, и что к ней привыкают. Но Женюрка никак не мог привыкнуть, поэтому бабушка клала ему добавку макарон с фаршем. Сегодня утром Женюрка тоже ел макароны по-флотски. В реке Женюрке не хватало воздуха, поэтому он увидел перед глазами разноцветные круги. Красные круги были большими, а зеленые круги наоборот маленькими. А синих кругов не было совсем. Круги были очень красивые, жаль, бабушка их не видела.

Когда Женюрка выныривал с открытыми глазами, то видел бабушку с прижатым к уху мобильным телефоном. Она разговаривала с мамой Женюрки о его успехах в плавании. Корове Резвому надоело пить воду, и она пошла на берег, переступив через Женюрку новыми подковами. И он подумал, что если бы у Резвого был хвост, он бы уцепился за хвост. Глупые мысли помогают прогнать страх, и Женюрка как мог его прогонял. И когда он окончательно прогнал страх, то оперся о дно. И вздохнул. И еще раз. И еще. И пополз к берегу. Прямо к бабушкиным ногам.

— Молодец, — сказала бабушка, — теперь попробуй поплавать на спине.

Но в реку Женюрка больше не пошел. Расхотел быть капитаном. У коровы Резвого хвоста нет, а морда вон какая веселая. Вот и Женюрке кортик тоже не нужен. Даже в ножнах.

Как Женюрка маму-мамулечку с Восьмым марта поздравлял

Ах, ёлки-палки! Опять Восьмое марта! Вот странно так странно. Новый Год ждёшь-ждёшь, а он еле-еле ползёт. А Восьмое марта прыгает, как блоха. Прыг-прыг – Восьмое марта. Прыг-прыг – Восьмое марта. И ведь каждое Восьмое марта нужно придумывать, что подарить маме-мамулечке. Хотя мама-мамулечка и говорит: «Женюрка, лучший подарок для меня – это твой дневник с «пятёрками»». Но кому нужен дневник? Особенно с трояками.
Однажды я уже купился на эти мамы-мамулечкины слова и во что бы то ни стало решил получить «пятёрку». Ну хоть одну. В честь припрыгавшего Восьмого марта. Для этого я выучил стишок. Не очень длинный. Нам как раз задали стишок учить. Там четыре строчки. Сейчас не помню, про что. Помню только этот….как его… А, размер!

Тара-тара-тарара
Тири-тири-тири
Трам там там там детвора
Трюх трюх в целом мире.

И на уроке решил руку тянуть, чтобы меня спросили. А училка взяла и заболела. А вместо неё припёрся дед по труду и весь урок трындел как сделать табуретку из старой лыжи. Я ничего не понял, потому что зверски разозлился, что зря стишок учил «трюх-трюх-в целом мире».

А после переменки был урок математики, а я всё ещё злился, то есть, у меня было жутко злое лицо. А математичка вообразила, что я злюсь на нее, и вкатила мне «пару», хотя я рассчитывал на «трояк». Дроби я всё-таки кое-как, но помнил. Дать бы этому трудовику по башке табуреткой из лыжи. Короче, больше я глупостей не делал и стишки не учил.

А тут опять Восьмое марта прыгает! Вот прихожу я из школы и думаю – что делать? Даже комп не включил, хотя всегда его включаю. Сижу, затылок чешу – что же маме-мамулечке подарить? Потом решил – нужно с папой пошептаться. Всё-таки у папы и жизненный опыт, и деньги. Или одно, или другое поможет.

Папа стоял на балконе. Он смотрел на небо и чесал затылок. Так мы стояли и чесали затылки. Каждый свой.

— Прямо не знаю, что маме подарить, — сказал папа, — у неё уже всё есть.

— Может, деньги в конверт положить? – сказал я.

— У меня ни копейки, — вздохнул папа, — я всю зарплату и так маме отдаю.

— У меня тоже ни копейки, — вздохнул и я.

—
Хотя мне-то чего вздыхать?

Мы опять постояли, почесали затылки.

— А может, что-нибудь из твоего жизненного опыта? – спросил я, — что-нибудь сделать своими руками? Без денег.

— Своими руками? – задумчиво откликнулся папа.

— Ну да, — сказал я, — например, табурет из старой лыжи. Получается очень красиво.

— Нет у меня такого жизненного опыта, — признался папа, — и лыжи старой нет.
— Тогда пойдём на улицу, — сказал я, — а то мама вернётся и сразу поймёт, что у нас проблемы. И начнёт эти проблемы за нас решать. И получится уже не женский праздник, а мужской.

— Ты прав, — сказал папа, — отступление – не бегство.

И мы пошли гулять по скверу. А потом сели на скамейку и стали смотреть, как люди едят мороженое. У этих людей были и деньги, и жизненный опыт. И, может быть, даже старая лыжа. А у нас ничего этого не было.

Тут к нас подошёл человек-реклама. Он нёс два фанерных щита. Один щит на груди, другой – на спине. На щитах были нарисованы духи, а наискосок шла надпись: «С женским днём!».

— Купите духи для любимой женщины, — сказал человек-реклама.

— У нас денег нет, — сказал я.

А папа промолчал.

— Носите щиты, как я, — сказал человек-реклама, — к вечеру на духи заработаете.

— А где взять щиты? – спросил папа.

А я промолчал. Я не выскочка.

— Вон в том магазине, — показал рукой человек-реклама, — скажите им, что хотите рекламировать духи. Вам дадут такие же щиты. Будете ходить среди людей. А вечером получите деньги.

Мы разом встали и пошли в магазин. Там нам дали щиты, которые папа повесил себе на грудь и на спину. И мы вернулись в сквер, чтобы ходить среди людей.

— Знаешь, Женюрка, — сказал папа, — я буду идти медленно, а ты иди быстро. Если встретишь знакомых – заговаривай им зубы. Чтобы они меня не заметили. А то неудобно как-то.

И я помчался вперёд, чтобы не наткнуться на знакомых. Так мы и работали. Я спереди, а папа сзади. А я на ходу тренируюсь, как я буду заговаривать зубы. «Здравствуйте, как ваше здоровье, как жена, как дети?». Тут я оборачиваюсь на папу, а он стоит и разговаривает с какой-то незнакомой мне тёткой. Ах, ёлки-палки, пропустил-таки! И я пошёл обратно, почему-то на цыпочках. А у этой тётки пальто дорогое и серьги золотые. И тетка папе говорит: «Ах, сколько лет, сколько зим! Мы с тобой не виделись со школьного выпускного бала!».

— Да, — кивает папа.

Ему явно неудобно перед этой тёткой в золоте. На груди – фанера, на спине – фанера.
— Здравствуйте, — начинаю я заговаривать тётке зубы, — как ваше здоровье…

— Это мой сын, — говорит папа.

— Какой хороший мальчик, — говорит тётка, даже не посмотрев в мою сторону, — заходите ко мне на чашку чая!

— Нет, — сказал папа, — Женюрке нужен свежий воздух. Мы ещё погуляем.

— А если я куплю духи, — тётка ткнула пальцем с золотым кольцом в папину фанеру, — тогда пойдёте?

— Я бы выпил чашечку, — очень беспечно сказал я, — а то мороженого объелся, замёрз даже.

— Ну, только если одну чашечку, — сказал папа и перебросил передний щит с груди на спину, наверное, чтобы не позориться перед консьержкой. В подъезде, где жила эта тётка, наверняка должна быть консьержка. Значит, кое-какой жизненный опыт у папы всё-таки был.

Квартира у тётки была огромной. Пять красивых комнат, на стенах картины, кругом китайские вазы. Папа с грохотом сгрузил свои щиты в просторной прихожей. Он хотел и ботинки снять, но я не дал. Что мы, в музее, что ли? Но тётка даже не заметила, что мы в ботинках прёмся. Она подала нам чай в тонких чашечках и, не отрываясь, смотрела в папины глаза. Мои глаза её не интересовали.

— Я тебя любила с третьего класса, — сказала тётка папе и зазвенела золотыми украшениями, — любила и страдала, любила и страдала.

— Ты же всегда гуляла со старшеклассниками, — осторожно возразил папа, — ты на меня даже не смотрела.

— Чупуха! – всплеснула тётка руками, — мне всегда нравился только ты.
—
Папа покосился на меня, как скакун на своего жоккея, мол, а теперь куда поскачем, Женюрка?

— А вы когда духи купите? – спросил я, — а то нам домой пора.

— Вот-вот, — горестно сказала тётка и закрыла накрашенные глаза, — даже духи к празднику мне приходится покупать самой. Ни детей, ни мужа. А всё потому, что я любила только тебя.

— Но я был такой невзрачный, — сказал папа.

— Кстати, сын – твоя копия, — невпопад сказала тётка, — наверное, она думала совсем о другом, — а знаете, что? Оставайтесь у меня жить.

— Как это? – разом спросили мы с папой.

— А вот как, — тётка обвела рукой комнату, — хоромы у меня просторные. Но ведь я в ним совсем одна. Не бросайте меня, а?

Тут папа встал из-за стола. Чуть-чуть раньше меня. И пошёл к двери. Вернее, мы пошли. Вернее, побежали. Схватили фанеру, и – на улицу. Хорошо, что ботинки не снимали.

Я пару раз оглянулся – нет ли погони? Вот ведь вруха какая оказалась! Духи не купила. Вруха. Папу она любила. Вруха. И то, что я невзрачный, ух, вруха!

Мы с папой так разволновались! Что фанеру на папу шиворот-навыворот повесили. Духами внутрь, а чистой стороной наружу. И тут меня осенило. Я взял кусок битого кирпича и написал на обоих щитах: «Мы любим нашу маму-мамулечку!». И до вечера мы ходили среди людей, чтобы все знали, что мы любим нашу маму-мамулечку. А потом мы пошли домой.
Во дворе нас окружили соседи. Они проводили нас до подъезда.
А на балконе стояла наша мама-мамулечка и смеялась, а соседи её поздравляли.

Мы с папой стояли со своими щитами и тоже аплодировали маме-мамулечке, как сумасшедшие.
А мама-мамулечка крикнула нам с балкона, что такого замечательного подарка ей ещё не дарили.
Когда я лёг спать, то вдруг подумал про ту тётку в золоте, которой никто ничего не подарил.

— Ладно, — подумал я, засыпая, — я ей обязательно что-нибудь подарю. Дневник-то мой ей, конечно, не интересен. Стишок тоже уже не помню. Но вот если я найду старую лыжу, то…
—

Тут я заснул. Хороший вышел праздник. Каждый год бы так.