Оксана Миликова

Подходит читателям от 12 лет.

 Марине Фесенко (Стеблиной)

 

Всем привет! Давайте знакомиться!

Я Юльхен. Мне 14 лет, и я учусь в 8 классе самой лучшей школы нашего города. И если вы сейчас подумали, что это «Логос» или лицей-интернат, то вы глубоко заблуждаетесь. Потому что самая лучшая школа Города – это школа номер пять. Вот там-то я и учусь. В 8 «Л». Л – это значит «лингвистический», а всего у нас три восьмых, мы – «лягушки», «мушки» — восьмой «М», математический, и восьмой «ХЭ» — да-да, прям так, двумя буквами, который часто называют неприлично. А вообще-то – художественно-эстетический.

Я хотела немного рассказать о своих увлечениях и чем вообще в жизни занимаюсь – ведь не только учёбой, в самом деле. Но не стала – всё равно по ходу действия вы почти все их и увидите! Итак, погнали! 22 декабря 2014 года, обычный день обычной восьмиклассницы. Или не совсем обычный?

 

06:30. Summertime when the livin’ is easy… Аааааааааа!!! Ненавижу будильник! Даже если на нём – моя любимая песня. Забавно, кстати, только сейчас поняла, что вот уже два месяца просыпаюсь под колыбельную. Ещё и summertime, лето вдруг среди зимы. Но, по крайней мере, от этой песни мне не хочется выкинуть телефон куда-нибудь подальше. В шесть утра (ну ладно, полседьмого, как по мне – невелика разница) любимых песен у меня нет.

 

Фото 1 и 2: сонное лохматое селфи в кигуруми. Я розовый дракончик, ня-ня-ня! Лапы – нет, лапищи с когтищами!

 

Сложный выбор: остаться драконом или перевоплотиться в Homo Sapiens? Пожалуй, побуду дракончиком ещё немного.

 

Вообще-то обычно я так рано не встаю. Я счастливый человек, от моего дома до школы – пять минут пешком. А есть бедняги, которые к нам аж из Кирпичного ездят. Там раньше была своя школа, а потом она развалилась. Ну, не совсем развалилась, там стена треснула. Так теперь треснутая и стоит, а все «кирпичи» учатся у нас. Года два уже. Вообще, Кирпичное – это такая конкретная задница мира, конец географии. Призрак прошлого. Почти Чернобыль.

 

В общем, даже если бы я собиралась часа полтора, как наши девчонки (не понимаю, что можно столько времени делать?), я могла бы ещё полчаса спокойно валяться. Но сегодня мне нужно закончить одно важное дело.

 

Фото 3: недовязанная салфетка, крючок, моток ниток.

 

Да, я обожаю вязать. Особенно крючком! Хоть Лида (моя лучшая подруга, вообще-то) и говорит постоянно, что это хобби для старушек (я ей на то всегда напоминаю, что её собственная мама тоже вяжет, хотя не старушка ни разу). Мне пофиг, мне нравится. Вообще-то я могла бы даже зарабатывать на этом, и несколько раз уже вязала всякое своим знакомым. Но делать что-то на заказ я не очень люблю, мне больше нравится вязать даже без всякой схемы, просто придумывать самой. Получается не всегда, но если получается – это очень здорово.

Но эту салфетку я не придумывала. Она – точная копия вот этой!

 

Фото 4: вязаная салфетка на столе.

 

Эта салфетка старше меня! С ума сойти! Её моя бабушка вязала, когда мама была ещё совсем маленькой девочкой, а меня не было вовсе.

На самом деле по-настоящему она даже называется по-особенному: не салфетка, а серветка. Но это – мой маленький секрет! И теперь мне нужно за это утро успеть довязать точно такую же, иначе Золушка не попадёт на бал. И нет, это не домашнее задание по технологии, её у нас сегодня нет вообще.

 

Не знаю, как вообще, а у нас в классе и, наверное, даже вообще в школе по пальцам можно перечесть тех, кто знает, что такое серветка. Потому что это вовсе не русское слово. А украинское. Недавно я прочитала в интернете, что произошло оно от французского: serviette. Интересно, читается оно так же как и пишется? Сервиетте – звучит красиво. Надо бы при случае у Лиды спросить, она как раз французский учит.

Я французский не знаю. В школе я учу английский и немецкий, а украинский – просто знаю. Ну то есть не то чтобы прямо знаю, сама я на нём не разговариваю (наверное, потому что не с кем), но речь понимаю и читать могу. И много украинских слов легко так, сходу запросто вспомню.

Это всё бабушка моя. Она украинка, и почти всю жизнь прожила в городе Путивле. Помню, в школе мы читали «Слово о Полку Игореве», и это была тягомотина ужасная, но потом мы дошли до того момента, когда Ярославна – жена князя Игоря – плачет в Путивле на городской стене. Я чуть на стуле не подпрыгнула! У меня, наверное, лицо в тот момент было совсем дикое, потому что Роза Серафимовна тут же рыкнула: Розанова, в чём дело? Ну я у неё прямо и спросила: это что же, тот самый Путивль? Роза Серафимовна задумалась сначала, потом кивнула, что да, тот самый, только очень неуверенно. Готова поспорить, она понятия не имела, где этот Путивль вообще находится. Это нормально. Никто не знает. Бабушка в таких случаях всегда уточняла, что это в Сумской области, но яснее от этого не становится – Сумскую область тоже никто не знает. Поэтому я просто говорю, что это на Украине – и сразу всем всё ясно.

 

Вообще-то, это совсем не важно. Потому что сама я на Украине никогда не была. Я вообще нигде не была, только в Москве один раз на каникулах, со школой ездила. Весной я поеду на месяц в Германию, тоже от школы, по обмену, но я пока об этом стараюсь не думать даже. Иначе время тянется медленно-медленно, а до весны и без того ещё долго. Почти что целая вечность!

 

Фото 5: готовая новая салфетка серветка, со старой-бабушкиной рядышком.

 

06:50 Дракончик залезает обратно под одеяло. Даже если я сейчас снова усну, ничего страшного. Через десять минут проснётся мама. Она будет готовить завтрак, а потом обязательно заглянет ко мне в комнату. Если я сплю – разбудить, если уже нет – пожелать доброго утра.

Упс, надо же спрятать новенькую серветку! Это – тоже секрет! Убираю её под подушку. Лучше бы сразу в школьную сумку, но ле-е-ень.

 

07:20 – Юляша, просыпайся!  — мама легонько трогает меня за плечо. Я неспешно выползаю из под одеяла, потягиваюсь – в общем, делаю вид, что только проснулась, — доброе утро!

— Угу, — ворчу я. Утро добрым не бывает, если оно случилось раньше 12 дня.

— Ладно, хватит дуться, — смеётся мама, — завтрак на столе. Жду!

 

Фото 6: дракончик превращается в человека.

 

После 7 класса школьную форму у нас носить необязательно. Мы надеваем её только по всяким торжественным случаям: первое сентября, день учителя, ещё какие-нибудь мероприятия. Но мне она нравится, поэтому я часто хожу в ней.

Впрочем, сегодня я «немного не в форме». У меня форменная юбка – со складками, в сине-красную клетку, а свитер обычный, бордовый с белыми снежинками на груди.

 

Фото 7: ванная и селфи с зубной щёткой, в зеркале.

 

Вообще-то смотреть тут не на что. В этой ванной мало что менялось со времён постройки, если не считать слоёв краски на стенах и ассортимента умывальной всячины на полках. Ну вот, я почти готова! А что у нас на завтрак?

 

Фото 8: Овсянка, сэр!

 

Моя Ма – самый настоящий Бог Овсянки. Спорим, вы сейчас представили омерзительную детсадовскую размазню, которой вас пичкали воспитатели, «пока не съешь, из-за стола не выйдешь?» Или вспомнили летний лагерь?

В садик я не ходила, больниц тоже счастливым образом избежала, а потому до 11 лет не понимала, что такого ужасного в овсянке. Это же обалденно вкусно! А в 11 лет я первый раз в жизни поехала в лагерь. И всё поняла.

 

Фото 9: Ма варит какао.

 

…пока я уплетаю кашу с черничным вареньем. Так-так, а куда это она убирает молоко?

 

Фото 10: холодильник.

 

Да, он под окном и больше похож на шкаф. Мы дикие люди, и это единственный холодильник в нашем доме. Нет, вру, есть ещё балкон.

На самом деле наш старый холодильник сломался пару дней назад. Поэтому пока так.

 

8:00 Утренний туалет.

 

У нас в классе после этих слов непременно заржали бы. А как ещё одним словом назвать, когда ты умываешься (ну это я, допустим, уже сделала. А вот Ма – ещё нет! Мы с ней постоянно спорим, надо чистить зубы до еды или после. Ма говорит, что после – полезней, тогда вымываешь всё, что от завтрака осталось. А я пока зубы не почищу, и вкуса-то нормального не чувствую, фу!), причёсываешься, красишься (если не лень)?

Сегодня маме на работу к 11, а значит, она может заплести меня. Ма не только готовит здорово, но и причёски обалденные делает!

 

Фото 11: смотрю в зеркало, что там мама накудесничала.

 

Если убрать моё лицо, было бы даже красиво. Но моя физиономия всё портит. Ну в самом деле, что это такое – глаза маленькие, щёки круглые, рот – вообще недоразумение какое-то. Не то китаец, не то поросёнок. Жаль, что в жизни нельзя, как в фотошопе, вырезать это безобразие и вставить на его место что-нибудь красивое. Например, лицо как у этой странной девочки из «Воровки книг», которой в начале фильма должно быть 9 лет, а всё равно видно, что она 13-летняя (или сколько там ей во время съёмок было) дылда. Но хорошенькая.

 

Нет, пожалуй, про китайца и поросёнка писать не стоит, это лишнее.

 

Фото 12: последние приготовления.

 

Ещё раз проверяю, всё ли взяла в школу. Салфетку – серветку – засовываю в книжку, чтобы не помялась и не запачкалась. Первое, что попалось под руку – учебник алгебры. Блин, чуть не забыла! Адрес! Чей и для чего? А вот узнаете! Но чуть позже.

 

Серветка – это салфетка по-украински. Но я очень долго была уверена, что так называется вообще любая вязаная салфетка. Лет до 7 точно. А потом я пошла в школу и встретилась там с Лидой Каретиной, и мы с ней сразу подружились. Так вот, эта самая Лида однажды пригласила меня в гости. А у неё мама тоже вяжет, и так, с размахом, так что дома всё в её вязаных штучках. Даже покрывало на тахте связано из маленьких разноцветных квадратиков. Но самое главное – у Лиды дома есть комод. А на комоде – огромная вязаная салфетка, как бы составленная из объёмных красных роз с зелёными листьями. И всё это – крючком!

 — Какая у вас серветка красивая! – у меня аж дух захватило от восхищения — А кто её делал?

 — Что-что?- переспросила Лидина мама. А я подумала, что она не расслышала, и повторила ещё раз:

 — У вас очень красивая серветка. Это вы вязали?

Лидина мама посмотрела на меня озадаченно, а Лида сказала ей:

 — Это Юля, наверное, про твои розы!

 — Как-как ты их назвала? – похоже, что Лидина мама очень удивилась, и я поняла, что сморозила что-то не то. Но вот что? Может быть, серветка – это только как у бабушки, белая и плоская, будто кружевная?

 — Серветка, надо же! – продолжала удивляться Лидина мама, — Юленька, напомни, пожалуйста, откуда вы приехали?

Я думала, она спрашивает меня про Озёры. Есть такой городок в паре часов езды от нас. Там озеро. Монастырь старинный. Мы как раз тогда в выходные туда ездили – мама с папой и я. А бабушка дома осталась. Но вроде бы я ещё не рассказывала о том Лиде.

А оказалось, Лидина мама имела в виду совсем другое. Она думала, что мы вообще откуда-то издалека приехали, и серветка – это какой-то тамошний диалект. Что такое диалект, я тогда ещё не знала, но решила, что это что-то плохое, и здорово обиделась. Еле сдержалась, чтобы прямо там, у Лиды, не разреветься.

 — А ты бы им и сказала, — утешала меня дома бабушка, когда я, дав, наконец, волю слезам, рассказывала о случившемся, — що ниякий це не диалект, а самая настоящая украинська мова!

И вот мы уже хохочем с ней, да так, что кажется, стены трясутся!

 

Вообще-то этот конфуз с салфеткой-серветкой – случай исключительный. Просто дома она только серветкой и звалась, а больше я нигде ничего подобного ещё не видела. А так-то я, конечно, отлично знала, что если вдруг, повстречавшись в подъезде с соседями, скажу им «Доброго ранку» или заявлю той же Лиде, что больше всего на свете люблю карамель «полуниця з вершками», это будет, по меньшей мере, странно. И вряд ли меня поймут. Откуда я это знала, вопрос отдельный – не припомню, чтобы родители или бабушка мне о чём-то таком говорили, но и проверять на практике мне самой даже в голову не приходило. Просто знала, и всё тут.

Это было как игра, весёлая и бесконечная. Особенным праздником бывало возвращение бабушки из очередной поездки в Путивль, к нашим украинским родственникам. Тогда на кухне распускалась подсолнухом на этикетке соняшникова олия, а по всему дому расползались фантики от цукерок. И было всё это дюже гарно.

Даже у папы, особой любовью к украинской мове не отличавшегося (то и дело вспоминал, как по молодости, только поженившись, поехали они с мамой в Путивль. Включил он там телевизор, слушает – слова вроде знакомые, а понять ничего не может, аж голова разболелась), то и дело проскакивало какое-нибудь «дякую» или «до побачення». «Заразные вы, — фыркал на нас с бабушкой папа, — начихали! Сами чирикаете, вот и ко мне этот ваш птичий язык цепляется!»

Не «цеплялось» только к маме, оказавшейся, как ни странно, самой русскоязычной из нас, даром что всё в том же Путивле выросла. Впрочем, не знаю, как при маме, а бабушка времена своей молодости вспоминала не раз: «У нас так-то все по-русски говорили. И школа только русская была. Помню, поехали мы в Киев, на экскурсию, смотрю, написано – зупинка, перукарня…думаю, что это такое?»

Я-то знаю, зупинка – остановка автобусная, перукарня – парикмахерская. А самой любимой бабушкиной загадкой для меня было «прання белизны» — попробуй, не зная, догадаться, что это такое. В первый раз призадумалась я надолго, пока бабушка сама не сказала мне ответ, но после уже отвечала уверенно, что это всего лишь навсего стирка белья.

 

Фото 13: ланчбокс.

 

Мама всё равно постоянно зовёт его «тормозок». А Лида К. – обэнто. По-японски. Она вообще обожает всё восточное – японское, индийское, всё такое..

Вообще-то у нас в школе неплохая столовая, но как по мне, ланчбокс – это прикольно. Во-первых, удобно – не надо нестись в столовку сломя голову, толкаться в очереди…Во-вторых, своё-любимое, а не какой-нибудь тошнотный супчик или пирожки «с котятами». В третьих, у каждого всё разное, интересно же! Можно меняться, угощать друг дружку. Я всегда беру две порции – на себя и на Лиду. И она так же.

Что внутри (кроме очевидного) – узнаем позже. А пока вот вам

 

Фото 14: коробочка в цветочек.

 

Мама всегда будет называть ланчбокс тормозком. Потому что когда был жив папа, слова такого – ланчбокс – ещё не было. «Боксов» — коробок, в смысле, контейнеров – не было тоже, по крайней мере, в нашем доме, а был пакет с бутербродами и майонезное ведёрко, куда складывались то рис с котлетой, то пара сосисок. Порой папа, приходя с работы, угощал меня бутербродами «от зайчика», и мне даже в голову не приходило, что это те самые бутерброды, которые делала мама с утра. Ясно же сказано – от зайчика.

Но вот в чём я была уверена твёрдо, так это что зайчик – тот самый, из бабушкиного стишка.

Бабушка умерла, когда я училась в четвёртом классе, незадолго до Нового Года. Умерла тихо, во сне, рассказав накануне вечером – в который, интересно, раз? – про зайца и пообещав, что будущим летом обязательно поедем в Путивль, все вместе. Я не сказала ни слова, притворилась, что сплю давно, боясь спугнуть нежданную удачу, сама же чувствовала, что ещё чуть-чуть – и, наверное, взлечу от радости. Прямо из кровати, с одеялом вместе.

В Путивль ездила бабушка. Хотя бы раз в год, а случалось, что и чаще. На свадьбы, на похороны, юбилеи, к Рождеству или Пасхе, повидаться, понянчить очередных незнакомых мне младенцев…На старости лет перебравшись («перевезли…чуть ли не силой на поезд сажали!» — со смехом вспоминал папа) из своей хатки-развалюшки в Город, бабушка, казалось, наполовину всё равно жила там, в Путивле, с ни разу не виденной мною многочисленной роднёй.

Меня в Путивль не брали. Даже когда умерла прабабушка – бабушкина мама, и мама с бабушкой поехали вдвоём. А мы с папой – остались. Потому что виданое ли дело – с ребёнком в поезде, да ещё через границу! Это ж хлопот не оберёшься! И вообще – невозможно, немыслимо. Я то упрашивала ласково, то голосила на весь дом, обещала в поезде сидеть тихо как мышка и с места не сдвинуться, ни есть, ни играть не просить, и грозилась, что спрячусь в одну из огромных клетчатых бабушкиных сумок, поеду тайком.

 — Тебя пограничники высадят, — сказала как отрезала бабушка.

 — А я им денежку дам, — не раздумывая, ответила я, — копилку с собой возьму.

 — А если тебя украинские пограничники высадят? – спросил папа, — откуда ты украинские деньги возьмёшь?

 — А я поменяю, — повторяла я слышанные от бабушки в её дорожных рассказах слова, — там в поезде ходят такие дядечки…У них, правда, курс невыгодный.

 — Ну, деловая! – рассмеялся папа, — что, дамы, придётся брать!

 — Нечего ей там делать, — бабушка была непреклонна, — не на праздник едем.

 

Родственников из Путивля я даже по именам не знала, но была уверена, что теперь, когда умерла бабушка, они обязательно приедут к нам.

 — Будто у них дел больше нету, — устало вздыхала мама.

 — А ты их спрашивала? – не успокаивалась я, — приглашала? Откуда они узнают, что мы их ждём? Это вообще-то родня наша!

 — Ну да, — вроде бы соглашалась мама, — седьмая вода на киселе…

А потом была школьная ёлка. Мы с мамой целый месяц готовились к ней — учили «Зима, крестьянин, торжествуя…» (вообще-то, я уже учила когда-то эти стихи, но, ответив на уроке, успела позабыть), чтобы рассказать перед Дедом Морозом. Мама растолковывала мне непонятные слова, подсказывала, где с какой интонацией читать, где чуть остановиться, чтобы было выразительно. «Пора, красавица, проснись!» — приветствовал меня папа по утрам, когда я сонно брела умываться, и я, ещё не вполне проснувшись, тут же подхватывала: «Открой сомкнуты негой взоры, на встречу северной Авроры звездою Севера явись!», и мы уже предвкушали мой звёздный час. Если кто-то и возьмётся выучить что-то такое же длинное, то уж наверняка будет бормотать себе под нос, без всякого выражения.

Когда «звёздный час» наступил, я поняла, что напрочь забыла слова. Жар прилил к щекам, дрожали коленки…

 — Что, моя хорошая? – басил в густую накладную бороду нарумяненный Дед, нарочито налегая на каждое «о», — застеснялась перед дедушкой? Ты не бойся, дедушка до-о-обрый!

Я вдруг будто услышала внутри себя напевный, ласковый бабушкин голос и начала почти шёпотом:

 У лісі, лісі темному,

де ходить хитрий лис,

росла собі ялинонька,

і зайчик з нею ріс…

Долепетала кое-как до последних строчек; почувствовав, что дрожь в коленках слегка унялась, осмелела, поворачивалась то к Деду, то к пёстрому новогоднему люду, протягивала руки, маня невидимого зайчика:

Маленький сірий заїнька,

іди, іди до нас!

Дивись, твоя ялинонька – и тут я широко указывала рукой на высокую – до потолка, а потолок в школьном зале высокий-высокий! – «ялиноньку», — горить на весь палац!

Не помню совсем, что было потом, но папа – теперь уж не узнать, в шутку или всерьёз, — говорил, что именно после этого они с мамой и поняли, что мне надо идти в «языковой» класс.

 

Прабабушка была старенькой. Бабушка была старенькой. Старенькие все умирают, это я знала наверняка. И спустя ещё три месяца долго не могла понять, как это так – умер папа. Он же стареньким не был.

Ни в какой Путивль мы, конечно, не поехали.

 

08:10 Выхожу из дома.

 

Фото 15: Юбилейный проспект.

 

Моя улица. По фото сейчас непонятно, но это самая красивая улица Города. А Юбилейным проспект называется, потому что его построили к юбилею то ли революции, то ли Сталина, не помню. Только на моей памяти проспект трижды пытались переименовать, но – как-то не срослось. А на мой взгляд, Юбилейный – хорошее название. Праздничное такое. И ведь давно уже никому не важно, юбилей чего именно. Сейчас темно, поэтому только огни и фонари. Если долго-долго идти налево, придёшь в Кирпичное. Но мы пойдём на север направо. Вот вокзал, а сразу за ним – моя школа.

 

Я все свои 14 лет провела в одном и том же месте. А есть у меня друзья, которым за свою жизнь довелось переезжать не единожды. Да что там друзья, даже мама сначала из Путивля поехала учиться в Иваново, оттуда по распределению – тогда ещё было распределение – попала на наш химкомбинат, в Азотный, а после, приехав однажды в Город по каким-то своим делам, повстречала папу. Который тоже, как и я, никогда никуда не переезжал, как родился в нашей квартире, так там и жил. Вот и мама, когда вышла за него замуж, конечно, переехала ещё раз, уже окончательно – в Город.

Но мама всё-таки переезжала уже взрослая. А бабушкин первый переезд случился, когда ей было 8 лет, и назывался длинным словом с металлическим привкусом: эвакуация. Тогда они оказались вначале аж где-то под Пензой, а после – в Оренбургской области. Я как-то решила посмотреть, как это будет по карте – ничего так, впечатляет!

Если судить по количеству переездов, то из моих одноклассников чемпионом будет Гаврик (это не имя и не прозвище, а фамилия у него такая). Нет места, где он прожил бы дольше двух лет, потому что его мама умудряется мастерски разругаться с квартирными хозяевами. Пару раз их даже выселяли с полицией (при том один раз – через три дня после того как Гаврики въехали). Но при этом Гаврик не только города никогда не менял, а всё время оставался на одном и том же Юбилейном проспекте. А если смотреть на расстояние, то рекорд, конечно, у Дианы, нашей новенькой. Она из Горловки.

 

Дико  так думать, но всё-таки Дианке повезло. Она со своими прежними одноклассниками постоянно переписывается в контакте (когда у тех интернет есть) и даже иногда звонит, хоть это и дико дорого. А когда переехала моя подруга Настя Горячёва, у меня ни адреса, ни телефона не осталось, никакой связи. И хотя живём по-прежнему в одном городе (если, конечно, Горячёвы за это время ещё куда-нибудь не переехали), так ни разу нигде и не повстречались.

Вообще-то с Настей подружилась сначала Лида. Компанейская Каретина всех знала, со всеми дружила, и даже не только из нашего класса. Вот и Настя была не наша, из параллельного. Однажды Лида спросила меня: «Юль, ты собак боишься?»

Оказывается, у железной дороги поселилась собачья стая и рыскала по окрестностям, а Настю когда-то в детстве покусала соседская овчарка, и с тех пор она всех собак ужасно боится. Вот и попросила Лиду проводить её. А Лида представила, как она будет потом одна возвращаться через железную дорогу – и тоже испугалась. И позвала меня.

Мне, вообще-то, тоже было немного не по себе. Даже не знаю, чего я боялась больше, собак или железной дороги. Но согласилась всё же – ещё бы, это же было самое настоящее приключение! Слава богу, тогда я уже считалась самостоятельной, и из школы ходила без бабушкиного сопровождения. Бабуля моя за голову бы схватилась только от одной мысли, что я посмела отправиться – о ужас! –неизвестно к кому, и даже не из нашего класса.

Настин дом был за железной дорогой. Сейчас там выстроили целый квартал совершенно новеньких домов, прямо как с картинки. А тогда там были самые настоящие деревенские домики, люди даже кур там держали, а кое-кто и коз. Козы летом паслись на пустыре недалеко от вокзала, удивляя своим присутствием практически в центре города немногочисленных приезжих. Вот в одном из таких деревенских домов и жила Настя. Ни кур, ни коз у них не было, а были кролики в клетках («их трогать нельзя, у них знаете, какие когти! Живот распороть может! И кусаются! Их только дядя Миша брать может»). Зато серая кошка Машка смиренно позволяла хоть узлом себя завязать.

Я думала, мы просто проводим Настю до дома, и сразу назад, но Настина бабушка, не дав и слова сказать, тут же усадила нас обедать, налив по здоровой миске густого супа. Это был даже не суп, а размокшие макароны в бульоне, среди которых иногда попадалась картошка и розовые кружочки сардельки. Я с опаской набрала в ложку немного бульона, отхлебнула – самую капельку…Оказалось неожиданно вкусно.

 — Чой-то без хлеба-то?  — зашумела Настина бабушка и тут же сунула мне толстый неровный ломоть, — без хлеба какая еда? И лучку вот…бери, бери, не стесняйся, — на окне стоял горшок с луковицей, от которой бабушка отщипнула несколько тощих зелёных перьев.

 — Хошь, в суп кроши, хошь – вприкусочку…

 — Ба, чеснок есть? – с набитым ртом пробормотала Настя. И вот уже намазывала хлеб пахучей долькой, — девчонки, вам надо?

Мы с Лидой помотали головами, и Настя, смачно хрустнув, проглотила чесночину. Зажевала следом корку хлеба.

 — Сейчас чайку горяченького, — неспешно хлопотала бабушка, снимая с плиты дышащий жаром чайник, — вам, девчонки, сахар как, песком или вприкуску?

 — Мне без сахара, — торопливо ответила я. Мама тогда как раз увлекалась здоровым образом жизни и то и дело повторяла, что «сахар – это отрава». Не то чтобы я очень ей верила, и «сникерсы», которыми угощала меня Лида, съедала с большим удовольствием, но вот от сладкого чая как-то подотвыкла.

 — Ещё чего! – накинулась на меня Настина бабушка, — чой-то, чай – и неслащёный! Это что ж за чай-то будет, вода одна!

Мы пили крепкий – до черноты – чай из огромных кружек, которые Горячёвы неизменно называли бокалами, и грызли сахар «вприкуску» — крупные белые кубики, каменно-твёрдые.

 — Ба, у тебя пенсия когда? – спросила вдруг Настя.

 — А то ты не знаешь, когда у бабы твоей пенсия, — усмехнулась она в ответ, — а чего?

 — Да так, — и уже обращаясь к нам, — у бабушки когда пенсия, она всегда что-нибудь вкусненькое покупает. Вафли там или лимончики. Вы лимончики любите?

 — В чай, что ли? – удивилась Лида.

 — Да не, какой чай? Есть просто! Ну, можно и с чаем, конечно, вместо сахару…

 — Они же кислые! – Лида аж поморщилась!

 — Да не лимоны, —  взвизгнула Настя, — а лимончики! Вы что, лимончиков никогда не ели?

Я вспомнила ярко-жёлтые сахарные шарики в ларьке за нашим домом, где мама покупала обычно сыр и сметану, а иногда и творог. Круглые, задорные, они так и манили к себе. «Мам, ну можно, я на свои куплю?» — тогда мне уже давали мелочь «на карманные расходы». Мама не то чтобы запрещала, но бросала презрительно: «Сахар один и краска».

 

Лида вскоре «раздружилась» с Настей, да и собак(которых мы с Лидой, кстати, так ни разу и не видели) «пострелял» какой-то местный милиционер, так что необходимость в провожатых вроде бы и отпала. Но я всё равно продолжала бывать у Насти при каждом удобном случае. То уроки вместе делали, то мультики смотрели, то Настина бабушка затевала пироги – и как же можно было пропустить такое событие! И не сказать, чтоб мне уж очень нравилась Настя. Шумная, говорливая, вечно пахнущая то чесноком, то луком, то сеном и чем-то звериным. Говрить с ней было особо не о чем – Настя нигде не бывала, мультики смотрела какие-то, прямо сказать, глупые, а книг не читала вовсе. В общем, это была совсем не та дружба, что с Лидой, которая тогда то и дело обижалась на меня нешуточно, никак не понимая этого. Мне же просто нравилось бывать в Настином доме.

Я вообще любила бывать в гостях и разглядывать, как живут другие люди. Хотя, по правде говоря, почти ни к кому и не ходила, изредка только брал в гости с собой отец к каким-нибудь своим знакомым. Ну и с Лидой, конечно, мы постоянно гостили друг у дружки.

Сказать по правде, квартира Лиды была похожа на нашу, только не две комнаты, а три: Лидина, родительская спальня и самая большая – зала. В «зале» был большой серо-коричневый диван. Чуть поблёскивает и мягкий-мягкий, нежный-нежный, если провести рукой – тайком, чтоб никто не видел, иначе родители Лидины молча поморщатся, а Лида – так та сразу зашипит: «ты что, зацапаешь ведь!». Диван этот, велюровый неприкосновенный, сидеть на нём разрешается лишь в особых торжественных случаях, «беситься – это вон, на тахту идите». Тахта стоит у Лиды в комнате, и совершенно неважно, что мы обычно вовсе даже и не бесимся, а рассматриваем Лидины журналы или разрисовываем очередную «анкету для друзей».

Ещё в «зале» висела огромная люстра – «хрустальная», с висюльками. От висюлек рассыпались по полу бесчисленные зайчики, а если приглядеться, можно было увидеть между их гранями радуги. Люстра зачаровывала своим сиянием, и однажды я, не выдержав, улучила момент, когда в «зале» никого больше не было, и дрожа от страха и нетерпения, встала на стул и попробовала до неё дотянуться. Удалось лишь самым кончиком пальца чуть зацепить нижнюю висюльку, но люстра так угрожающе закачалась, что я поспешила спрыгнуть обратно на пол и отойти подальше – не дай бог упадёт! К счастью, люстра благополучно удержалась на своём месте, а заглянувший в этот миг Лидин папа, вроде бы ничего не заметил.

И всё-таки, если бы у нас дома поставить велюровый диван и повесить «хрустальную» люстру, да застелить всё вязаными штучками – получится один в один каретинская квартира, только потеснее. У Насти же было всё совсем по-другому.

 

Фото 16: моя школа. Вид утром.

 

Короче, тот же мрак с огнями. Бррр. Ненавижу зиму. Была бы хоть нормальная, а то ни снега, ни мороза, одна грязь под ногами. И темнотища. О, а вот и Лида К.!!!

 

Фото 17: мы с Лидой перед гардеробом.

 

Фото 18: расписание.

 

Так-так, какие испытания ждут нас сегодня? История, два немецких/французских (профильные предметы у нас всегда как в институте, «парами»), алгебра  физкультура и ОБЖ. Если бы не алгебра, я бы даже порадовалась (простите меня, Н.А., я ничего лично против вас не имею).

 

Фото 19: наш класс.

 

У нас в школе очень здорово придумано. Мы не ходим на каждый урок из кабинета в кабинет, как во всех нормальных школах, а наоборот, учителя ходят к нам. В отдельных кабинетах проходят только химия, физика и биология, потому что там опыты всякие. Ну и всякие технология с физкультурой, конечно. Вот он, наш 34 кабинет. Уютно, правда? Цветочки, занавесочки (а не эти придурошные жалюзи, как у других)…Сразу у двери – плакат: «Wir lieben Kettunen». Кеттунен – это наша классная. Во всех смыслах – и классная руководительница, и просто классная. Офигенная! Замечательная! Невероятная! И как уже можно догадаться по плакату, она ведёт немецкий. А у мелких (повезло же им) – ещё и финский.

В общем, с Кеттунен мы ещё встретимся, а пока…

 

8:30 Первый урок. История.

 

История – это ясновельможная пани М.С.

 

Марина Станиславовна Свенторжецкая. Наши её не очень-то любят. Она не просто строгая, а какая-то…как будто немного железная. Ей наплевать, болел ли кто, готовились ли к контрольной по алгебре или вот именно сегодняшняя оценка – решающая для четвертной. Её не устраивает то, что написано в учебнике («учебник – для дураков»), и каждый урок мы пишем длиннющие конспекты. Мы можем иметь какую угодно свою точку зрения и даже спорить на уроках, отстаивая её – но историю «по Свенторжецкой» мы при этом обязаны знать наизусть в мельчайших подробностях.

Какой бы теме ни был посвящён урок, она непременно с нежностью вспомнит про деда-поляка Збигнева Свенторжецкого, которого ни разу в жизни не видела, и «плюнется ядом» в адрес ненавистной советской власти, которая, по её мнению, единственная повинна во всех злоключениях Польского государства. А то ещё скажет что-нибудь про Финляндию, которая счастливым образом избежала советского владычества и потому процветает, и ах, вот бы дорогой-родной Польше ту же судьбу, ну да вот не сложилось.

Хотя вообще-то этот её дед-поляк приехал в Петербург, когда ему не было и 20, и с тех пор семейству Свенторжецких ни разу не случалось бывать в нежно любимой Варшаве даже проездом.

А мне, честно говоря, Марина Станиславовна даже нравится. Она живая, настоящая, не то что математичка или англичанка. Для неё история неотделима от жизни, она рассказывает о каких-нибудь Средних Веках так, будто сама только что вернулась оттуда и видела всё собственными глазами. Правители, философы и полководцы в её рассказах становятся кем-то вроде старых знакомых, с которыми запросто сидел на лавочке и беседовал о том-о сём. Она могла бы, наверное, выступать на телевидении, в передачах про историю или политику (тем более, последних сейчас много, в любое время телевизор включи – на каком-нибудь канале непременно наткнёшься). Или вести лекции в нашем музее – там бывает такое, и люди, чтобы послушать эти лекции обо всём на свете, платят бешеные деньги. Но Свенторжецкая даже репетиторством не занимается, считает, что думать о презренном металле – ниже достоинства истинного педагога.

 

Урок истории всегда начинается одинаково. Первого сентября наш вечный юморист Гаврик решил пошутить над М.С. – распечатал и повесил на доске картинку: бравый арийский вояка марширует мимо пограничного столба. И подпись: 1 сентября. Снова в Польшу.

С тех пор вот уже почти 4 месяца на каждом уроке истории Гаврик марширует к доске. Потому что М.С. – полька. Ну, почти. У неё дед поляк.

 

Впрочем, нет. Сегодня не марширует. Сегодня Гаврик прямо с места сообщает, что не готов. Они опять переехали, и ещё не разобрали все вещи, и его тетрадь по истории лежит в одной из тех нераспакованных сумок…

Вряд ли она тебе поможет, — бесстрастно отвечает М.С. и ставит в журнал очередную пару.

Это верно, в тетради у Гаврика вместо конспектов чаще всего какие-нибудь во время урока и намалёванные комиксы. М.С., к оформлению тетрадей относящаяся весьма трепетно, терпит это безобразие только потому, что гавриковские комиксы – не просто так, а «по мотивам» темы урока, причём реально смешные. Если бы он ещё умел нормально рисовать…

 

М.С. вызывает тогда мою Лиду, та слово в слово воспроизводит прошлый урок, получает всё равно четвёрку из-за дополнительных вопросов (Лида историю терпеть не может и просто зубрит текст, совершенно не пытаясь разобраться в нём), а дальше начинается новая тема. И я, как всегда, вся погружаюсь в слух (ну, не совсем, потому что попутно надо ещё записывать конспект – в учебнике совсем не то, что рассказывает М.С., рисовать таблицы и схемы, которые она изображает на доске…и всё это так быстро, что некогда дух перевести!).

Но вот звонок. М.С., в отличие от многих других учителей, заканчивает урок строго по звонку. Даже если не успела дорассказать тему (что бывает очень редко). И тогда следующий урок начинается ровно на том же слове, где окончился предыдущий.

 

Половина класса на целых два урока отправляется в другой кабинет, на французский. И Лида в том числе.

 

А это что у нас такое интересное?

 

Фото 20: Adwent-Kalender.

 

В отличие от немецких детей, мы в нашем адвент-календаре находим не сладости, а задания. По немецкому, конечно. Задания совершенно необыкновенные, не такие, как на обычных уроках (впрочем, у Кеттунен вообще не бывает обычных заданий). И сейчас мы с нетерпением ждём её, чтобы открыть очередную ячейку календаря.

 

9:20. Второй урок. Немецкий.

 

Вот она, наша Елена Викторовна! Как всегда, вбегает в класс в последнюю секунду, одновременно со звонком. Вы думаете, мы чинно сидим на своих местах? Как бы не так! Это же Кеттунен! И мы все столпились у нашего календаря.

— Ну, что? Кто сегодня смелый?  — спрашивает Кеттунен. По-немецки, конечно. На её уроках мы по-русски не разговариваем.

Я подхожу к календарю, открываю сегодняшнюю ячейку, разворачиваю листочек, который там лежит, и вслух читаю задание.

 

Фото 21: задание.

 

Нам предстоит сделать некую «Книгу о себе». Мы, наконец, садимся на свои места, и шумно обсуждаем, что это такое может быть, потом Кеттунен, наконец, объясняет, что же имелось в виду, хотя, собственно, мы и сами обо всём уже догадались. Потом она спрашивает: все ли поняли? (если вы вдруг забыли, разговариваем мы только на немецком). Не поняла, конечно, Диана. У себя в Горловке она учила только английский, и на немецком ей сейчас приходится нелегко. Хорошо, что у нас Кеттунен, а не какая-нибудь злюка. Она не только объясняет Дианке непонятное и не требует от неё того же, что от нас от всех, но и разрешила ей ходить на уроки к пятиклашкам, которые только начали учить немецкий. Договорилась, чтобы её другие учителя со своих уроков отпускали. И даже стала заниматься с ней дополнительно, причём совершенно бесплатно!

Но сейчас Кеттунен ничего не объясняет, а задание – уже по-русски – рассказывает Дианке Марина. Тоже моя одноклассница.

 

Ну и я расскажу. Собственно, из названия уже всё понятно, что в этой книге может быть всё что угодно о себе любимом. Семья, друзья, где живёшь и что ты любишь…можно написать об этом целый рассказ, а можно сделать картинки или фотографии с подписями (но всё на немецком, конечно). Проблема одна – сделать эту книгу нужно к завтрашнему дню!

 

А потом мы читаем текст из учебника и обсуждаем его. Что-то про подготовку к Рождеству. Но я слушаю в полуха и совсем ничего не отвечаю (простите меня, Елена Викторовна), потому что все мои мысли заняты «Книгой». Я даже делаю кое-какие наброски прямо в немецкой тетради.

 

Итак, про что я хочу написать в своей Книге:

 — Про себя. Юльхен Розанова, сколько лет, где родилась, где учусь, всё такое…

 — Про семью. Тут всё сложно. Потому что на первый взгляд, семья у нас маленькая – я да мама. Были ещё папа и бабушка, но умерли. Но ведь на самом-то деле у нас ещё полно родственников в Путивле. Это и мои двоюродные тётя и дядя, их дети, бабушкин младший брат, и ещё много-много народу, в которых я постоянно путаюсь, кем они мне приходятся. Кстати, это только так говорится – родственники из Путивля. В том смысле, что нездешние. На самом деле кое-кто из них давно уже живёт в Киеве, и даже где-то в Германии, а Люба – мы с ней переписываемся иногда в контакте – и вовсе в Москве. От Города до Москвы – ночь на поезде. Было бы здорово съездить хоть на денёк, но мама не поедет точно. И меня одну не отпустит (и неважно, что я не одна буду, а с Любой). А, может быть…может быть, она сама приедет к нам? Правда, Люба работает даже в праздники, но уж денёк-другой, наверное, найдёт…

 — Про школу. Ну это вообще легко.

 — Про то, что я люблю. А люблю я…ууууу! Какао с маршмеллоу и взбитыми сливками, кофе с корицей, мамину овсянку, и маму, конечно, тоже,  уроки немецкого и вообще Кеттунен, свою подругу Лиду, ходить в гости, вязать крючком, ходить по большим магазинам и ничего не покупать, а просто смотреть, кататься на роликах по набережной Желтянки или в Центральном парке. Люблю книги про любовь, но нормальные, а не какие-нибудь там «Сумерки», и книги с красивыми картинками. Фильмы Кустурицы. Люблю блокноты и тетрадки, особенно какие-нибудь необычные. Свою пижаму-дракончика. Ёлку, которую папа выкопал когда-то в лесу, и теперь она растёт у нас в горшке, летом на балконе, а зимой прямо в комнате.

И это только то, что я люблю сейчас, и то не всё. А если вспомнить ещё и то, что было давно…Та же Настя Горячёва и её семья, сколько времени уже не виделись, но я же их всё равно люблю. И бабушку с папой, конечно. И украинский язык, хотя говорить на нём давно уже не с кем. Вот если бы взять и поехать в Путивль…но мама о том и слышать не хочет – что мы там будем делать, только людей стеснять. А теперь и вовсе поезд из Москвы туда не ходит – вообще многие поезда на Украину отменили, всё из-за этой дурацкой войны, вроде бы есть какая-то маршрутка, но мама на маршрутке никогда в жизни не согласится…

 

10:00 Звонок. Первый урок немецкого кончился, началась большая перемена. А это значит – еда!!! Но сначала…

 

Фото 22: Кеттунен Елена Викторвна.

 

Вы, наверное, заметили, что я из учителей только её называю полным именем и даже сфотографировала. Это потому что она сама мне разрешила и вообще очень заинтересовалась этой идеей. Так что, может быть, в скором времени и она расскажет об одном своём дне.

 

Интересно, а какую книгу сделает она? Да-да, задания адвент-календаря – они для всех, и для учителя тоже!

Уверена, это будет что-то совершенно необыкновенное. Во-первых, Кеттунен классно рисует, так что это точно будет шедевр. Во-вторых, она кроме того, что учитель немецкого и финского, занимается реконструкцией Средневековья. Шьёт всякие платья и даже играет на старинных музыкальных инструментах. Ещё она много бывает за границей, чаще всего в Финляндии – у неё там брат живёт – но и не только.

А ещё у неё совершенно необыкновенная семья, Елена Викторовна много раз нам рассказывала.

Большая часть её семьи – это финны, да не какие-нибудь там обычные, а ингерманландцы. Еле выговоришь, но красиво. В отличие от просто финнов, эти жили на территории, которая называлась – спасибо, кэп! – Ингерманландия. Или Ингрия. А если по-нормальному, то конкретно Елены Викторовны пра-пра-пра… — ну вы поняли – совсем рядом с Петербургом-Ленинградом. Где-то в Дудергофе, который, в отличие от так похожего по звучанию Петергофа, никто не знает. А внутри Дудергофа – ещё много всяких смешных названий, какая-нибудь там Перекюля или Пикколово.

А потом началось…вначале война с Финляндией, потом Великая Отечественная…И, в общем-то, этой семье здорово повезло, несмотря даже на эвакуацию, больше похожую на ссылку – никто не умер, кроме пра-прабабушки Кеттунен, которой было глубоко за 80, и даже была возможность вернуться домой после войны (многим ингерманландцам запретили тогда возвращаться в Ленинград и область). Но они всё равно не вернулись – дом разрушен, из соседей-знакомых никого…Не занеси их тогда судьба в маленький станционный посёлок Соловейка – может, и немецкий у нас теперь бы вела не Кеттунен, а какая-нибудь мымра.

Потому что бабушка Кеттунен была учителем в тамошней школе, до которой из Соловейки – идти по путям две станции. А отец, уехав сразу после школы – сначала в Город, а после и в Ленинград, о возвращении даже не помышлял.

Зато наша Елена Викторовна, отучившись на инязе, год пропутешествовав по Европе, да ещё год – автостопом по России, решила вдруг податься в учителя. Да где-нибудь от большого города подальше. Приехала в Соловейку, оглядела то, что осталось от дома, где давно уже никто не жил и не бывал, наведалась в райцентр, в единственную оставшуюся в районе школу. В школе обнаружилось, что учителей иностранного языка не требуется совсем, категорически, и не потребуется в ближайшее время. Тогда «от отчаяния»  Кеттунен приехала в Город, заявилась в нашу пятую, да так там и осталась.

 

В общем, Елена Викторовна – человек, которому точно есть что о себе рассказать!

 

Мне иногда кажется, что Кеттунен и Марина Станиславовна очень похожи. У обеих предки нерусские, обе из Петербурга – да-да, и Марина Станиславовна тоже, только она-то в Городе уже давным-давно, у обеих необыкновенные и невесёлые, в общем-то, семейные истории, обе безумно любят свой предмет…

Просто они как два полюса. Марина Станиславовна – «минус», а Кеттунен – «плюс». Марина Станиславовна с тоской вздыхает о временах, свидетелей которых уж и в живых давно не осталось. Кеттунен при каждом удобном случае повторяет – как здорово, что мы живём именно сейчас, называет наше время – «время полной свободы выбора». Марина Станиславовна не может простить советской власти (а больше всего – лично Сталину) непростой судьбы своих родственников, Кеттунен лишь пожимает плечами – такое было время, уж всяко не страшней, чем в Средние века.

На уроках у Свенторжецкой – муштра и железная дисциплина, у Елены Викторовны – полнейшая вольница, демократия на грани анархии. По истории – конспекты, таблицы, доклады. На немецком – проекты, стенгазеты, спектакли и полное безумие. Марина Станиславовна не устаёт повторять, что проблемы учеников – это наше личное дело, её не волнующее нисколько. Кеттунен всегда выслушает, поддержит, посоветует, войдёт в положение.

И всё-таки, если бы меня спросили, кто из наших учителей самый лучший, выбрать из этих двоих я бы не смогла.

 

Фото 23: микроволновка.

 

Да-да, прямо в классе, в шкафу припрятана!

У нас в школе ланчбоксы – совершенно обычное дело. А вот когда «кирпичей» только перевели в нашу школу, они очень удивились. И даже пытались смеяться над нами, типа, что мы как маленькие, мамки в школу собирают, всё такое. А потом и сами втянулись.

Вообще, в нашей школе очень много необычного, и нас всегда считают немножко фриками. Из какой ты школы? – Из пятой. И сразу всё ясно.

 

И в самом деле, разве в какой ещё школе бывают уроки в коридоре? В актовом зале? В школьном дворе? А то и вовсе в сквере Челюскинцев, прямо на траве, вокруг белых медведей (их вы тоже увидите, чуть позднее)?

А разве можно представить, допустим, в «Логосе» — самой пафосной нашей гимназии – пижамный фестиваль, пусть даже и первого апреля? А у нас был в прошлом году, и я весь день ходила по школе в своём дракончике! У Лиды сестра двоюродная учится в «Логосе», однажды она пришла в школу в бирюзовой блузке – и её не пустили. Потому что «деловой стиль» — это чёрный, белый и серый, в крайнем случае тёмно-синий или коричневый.

Или, допустим, возможно ли, чтобы в Лицее уроки вели сами школьники? Да ни в жизнь, они на своих учителей смотрят, как на каких-то всезнающих небожителей. А у нас такое «безобразие» каждую четверть случается. И уж совсем невероятно, если бы вдруг в четвёртой школе или в седьмой, что в Горке, в один прекрасный день все ученики (и учителя тоже) взяли бы и заговорили только на иностранных языках. На всяких, кто какой знает.

А взять хотя бы наш класс! Марина постоянно наряжается как барышня чеховских времён – строгие платья ниже колена, воротнички, всё такое. Гаврик всё время приходит в одном и том же джинсовом костюме, интересно, он хотя бы стирает его когда-нибудь? Кеттунен смеётся, что костюм, наверное, растёт вместе с ним. У Милы зелёные русалочьи волосы и всё звенит и шелестит: серёжки, цепочки на поясе, брелок с каким-то бубенцом на рюкзаке…Руслан – спортсмен, он каждую перемену бегает то в зал, то в качалку (да-да, у нас в школе и качалка есть!), то на турник в школьном дворе. А то и просто начнёт отжиматься прямо в классе и не остановится, пока звонок на урок не прозвенит. А после сидит и воняет потом на весь класс. У Лиды моей постоянно руки в узорах, разрисованы хной. И это только самые заметные, а так у нас каждый со своим прибабахом. 

 

Год назад в столовой даже поставили микроволновку, специально, обеды разогревать.Только к ней всегда дикая очередь. А нам хорошо, у нас Кеттунен притащила свою старую из дома. Мы вообще буржуи, у нас и чайник есть, и собственные припасы всегда – чай, печенюшки какие-нибудь, у Кеттунен даже бич-пакет для особо голодных всегда найдётся. Так что из нашего класса только Диана и Гаврик ходят в столовку, и то не в перемену, а после уроков. А чего не ходить, если им обеды бесплатные дают. Гаврику как малообеспеченному положено, Дианка – беженка.

 

Впрочем, нет, последнее, про обеды лучше удалю. А то мало ли кто чего подумает.

Что же касается Дианы, у неё, вообще-то говоря, очень интересная жизнь. Как в кино. Когда они только приехали в Город, то жили поначалу в детском санатории. Там экскурсии у них были, всякое такое, а детей и на санаторные разные мероприятия приглашали. А Диане однажды и вовсе повезло – санаторских ребят повезли кататься на лошадях, а кто-то там то ли заболел, то ли уехал раньше срока – и на освободившееся место взяли Дианку. «А просто мимо удачно пробегала!».

Ещё она рассказывала про семью одну, жившую с ними – мать и трое детей. Они упросили пустить их в «кулинарную комнату» (вообще-то в санатории же всех и кормили) и умудрялись варить там варенье. Яблочное. Рядом с санаторием яблочный сад, вот там собирали и варили. И всех угощали. Тётя Марина – так мамочку ту звали – всё говорила: «не могу сидеть без дела». Ещё она раздобыла где-то российские учебники и всех желающих «мучила» школьной программой по русскому, готовя к предстоящей учёбе – «Зря я, что ли, филфак когда-то заканчивала!»

Потом Диана жила в Кирпичном, их там какая-то тётка вообще бесплатно пожить пустила. «Представляете, — рассказывала Диана в школе, — дом такой нормальный вроде, кирпичный, двухэтажный, а за водой на колонку надо! И туалет во дворе! Экзотика! А папа смеётся – стоило за тридевять земель ехать, чтобы точно так же за водой чёрт-те куда ходить» (это у них в Горловке в доме воды не было, когда разбомбили там что-то, или ещё как, из-за войны, в общем). Я бы, пожалуй, там тоже пожила. Ну так, недолго, недельку-другую, вроде как квест такой. И правда ведь – экзотика.

Конечно, как только появилась возможность, они сразу из этой «экзотики» в нормальную квартиру съехали. Дианка сейчас в соседнем подъезде со мной живёт. Даже жалко, что мы почти не общаемся – она как-то сразу с нашими «курами» из Кирпичного  сдружилась, девчонками, которые всё шмотки да сериалы обсуждают. Уж не знаю, что они друг в дружке нашли, вроде бы ничего общего.

 

Фото 24: а что же в моём ланчбоксе?

 

Бутербродики – мой любимый хлеб с семечками, сыр, ветчина и помидорка. Когда поджарится в микроволновке, будет вообще вкуснятина! Несколько листиков салата, помидорки черри…И да-да-да, банальная гречка с сосиской! А ещё шоколадные кексы (мама сама пекла) и мандаринки.

 

Вот и Лида со своего французского прибежала перекусить. У неё какой-то салатик с водорослями (вкусный, кстати, хоть и выглядит жутко) и виноград.

 

10:20 Второй урок немецкого.

 

И мы идём в актовый зал. Потому что сегодня у нас последняя репетиция рождественского поздравления нашим немецким друзьям. Завтра после уроков будем записывать видео, потом Гаврик его смонтирует, и Кеттунен отправит немцам.

Дело в том, что наша школа уже много лет дружит со школой из Дюссельдорфа. Раз в год наши ребята ездят на месяц в Германию (я уже писала, что весной тоже поеду), живут в тамошних семьях, всё такое – а немцы точно так же ездят к нам. А во всё остальное время у нас часто бывают какие-нибудь совместные проекты, которые мы потом обсуждаем по скайпу, а к праздникам всегда делаем какие-нибудь поздравления. Вот как сейчас.

 

Я, к сожалению, не умею ни петь, ни танцевать (и даже просто красиво двигаться, особенно когда вокруг любимые однокласснички, да ещё знаю, что всё это будет снято на видео), поэтому мне досталась скромная роль Рождественской Звезды. Это значит, что я тупо стою на стремянке позади всех, на башке у меня – эта самая звезда…и, собственно, всё. Пока остальные поют «Stille Nacht» и выделывают какие-то балетные па, а Марина-Мадонна укачивает Младенца (на самом деле тряпичный свёрток с личиком из папье-маше).

 

11:20 Алгебра.

Ненавижу, да простит меня Ю.С.!!!

 

Почему-то сегодня учёба не лезет в голову совсем. А уж тем более алгебра, которую я не перевариваю вовсе. Так что я начинаю сочинять письмо путивльским родственникам, иногда поглядывая, не слишком ли близко подошла Ю.С., чтобы вовремя успеть припрятать свою писанину.

 

Когда я спрашивала маму, почему она никогда никому не пишет письма, она отвечала что-нибудь вроде «А зачем? Прошлый век…Сейчас телефон, интернет, если что надо – в одну минуту выяснить можно. И бумагу не тратить».

Не зря же папа всегда говорил, что мама у нас в семье – двигатель прогресса.

А бабушка постоянно писала письма. Во все уголки земли – и в Москву, и в Питер, и куда-то на Урал, и даже в Казахстан…И в Путивль, конечно. Как-то так получилось, что хоть бабушка всю свою жизнь, пока не переехала в Город, провела в Путивле, её друзья и знакомые разъехались в разные дальние края.

Я любила сидеть рядом и наблюдать, как бабушка выводит крупные приятно-округлые буквы. «А что это ты сейчас пишешь?» — спрашивала я, ещё не умея читать «по-письменному», и бабушка пересказывала мне свои письма, поясняя заодно, к какому неведомому дяде Вите или тёте Свете она обращается. А после давала мне листок бумаги, и я рисовала что-нибудь – то принцессу в пышном платье, то букет цветов в вазе, то собачку с длинными ушами – и выводила внизу: ПРИВЕТ ОТ ЮЛИ. Ю при этом непременно оказывалась повёрнутой в другую сторону, как в зеркале отразилась. А после бывали уже не просто «приветы», а небольшие рассказы о том, что дела у меня хорошо, я уже в первом классе, но оценок нам пока ещё не ставят, и на выходных мы ходили кататься на каруселях. Что-нибудь такое, да.

Марка – это как билет, — объясняла мне бабушка, когда я заинтересовалась цветными картинками, что непременно клеились на конверт, — без неё почта письмо наше не возьмёт.

Марки бывали разные. Маленькие и скучные. Большие и разноцветные. Вскоре я стала собирать марки от приходящих бабушке писем (тётя Света из Москвы стала тогда специально присылать письма с огромными марками фантастической красоты; а из Путивля и без того приходили «цветочные» марки, маленькие, но нарядные), а бабушка, собираясь отправить очередное письмо, непременно покупала две-три лишних марки специально для меня.

Марки хранились в коробке из-под конфет. Уже после смерти бабушки, когда новые письма к нам приходить перестали, а разглядывание красочных «билетиков» давно уже не было моей любимой забавой, однажды я не обнаружила коробки на её обычном месте. «Да кому она нужна» — отмахнулась от моих вопросов мама и как-то быстро перевела разговор на другое. Я ещё долго надеялась, что действительно сама переставила куда-нибудь, да забыла, и в один прекрасный миг марки где-нибудь найдутся. Ведь это, кроме всего прочего, была память от бабушки.

Вообще, после бабушки у нас остались:

 — книги на украинском языке

 — много старых фотографий – два альбома и несколько толстых конвертов.

 — разросшийся до невероятных размеров, но никогда не цветущий декабрист

 — книга рецептов (даже если мама что-то готовит по ней, как у бабушки всё равно не получается. Хотя готовит мама здорово!)

 — вышитые крестиком подушки. Раньше они лежали на диване, но после ремонта мама спрятала их куда-то на антресоли – «старомодно и вообще как в деревне».

 — хрустальный сервиз

 — та самая «серветка»

 — большущий мешок ниток для вязания

 — блокнот с адресами

Не так-то и много, вообще-то говоря.

 

От моего занятия отвлекает скрежет и негромкое курлыканье за окном. Голуби! Эти пернатые гопники частенько заглядывают в школьные окна.

 

Фото 25: голуби на окне.

 

Фото 26: вид из окна.

 

Уже знакомый вам Юбилейный проспект, и на другой его стороне – Сквер Челюскинцев. Ох, только бы Ю.С. меня с телефоном не спалила!

 

А я возвращаюсь к письму. Хочется за алгебру успеть его закончить, вроде немного совсем осталось.

 

Наверное, ремонт был для мамы своего рода лекарством от потерь. Сначала бабушка, затем и папа…И вот мама все вечера просиживала в Интернете, изучая, как наиболее надёжно вешать шкафы и полки или чем различаются два почти одинаковых вида штукатурки, листала мебельные каталоги, носилась по магазинам, ругалась и спорила до хрипоты с продавцами…В доме царил хаос стройплощадки! В прихожей спотыкались о мешки «Ветонита», в родительской комнате был сложен у стены ламинат, который чтобы уложить – нужно освободить комнату, а освободить никак, потому что тогда не на чем спать, и сидеть, и вообще невозможно жить, а новую мебель, пока пол не сделан, не купить тоже…В кладовке железные банки с краской громоздились одна на другую, валики и кисти вываливались, стоило открыть дверь, и воняло уайт-спиритом.

Тогда я научилась красить, собирать мебель, заколачивать гвозди жить на единственном нетронутом ремонтом уголке комнаты и ловить маму со стремянки.

В этом ремонтном сумасшествии бабушкин блокнот с адресами лёгким движением маминой руки отправился к прочему хламу.

 — Всё равно никого там не знаем, — грустно пояснила мама в ответ на моё испуганное удивление, — будет надо, сами нас найдут, адрес-телефон знают…

Я, конечно, не могла допустить, чтобы ещё одно напоминание о бабушке бесследно исчезло, так что блокнот тайно перекочевал в мои «личные вещи». Первым делом я обзавелась новенькой тетрадкой, в которую переписала все адреса из блокнота, оставив у каждого небольшие пояснения – кем этот адресат приходился бабушке, и что я знаю о нём.

Потом я долго отказывала себе даже в самых маленьких удовольствиях вроде жвачки из киоска или мячика-попрыгунчика в десятирублёвом автомате, пока, наконец, не скопила внушительную, вроде бы, сумму. Взяв деньги и список адресов, отправилась на почту. Почтовая тётка посмотрела на меня как на дикую, когда я начала перечислять ей, куда и кому собираюсь писать, так что я просто сунула ей под нос тетрадку – вот, тут всё написано. Тётка долго считала что-то, пока, наконец, не озвучила мне сумму. Сумма была значительно больше, чем мои скромные «богатства».

 — Девочка, побыстрее можно? – нетерпеливо ворчали в очереди, — люди ждут, понимать надо…В конце концов, мы с почтовой тёткой решили, что пусть для начала будут все конверты на Украину и сколько получится на оставшиеся – по России.

 — Смотри, — растолковывала мне тётка, — где марки наклеены, это Украина. Где такая штука напечатана – Россия, — и вручила мне толстую пачку конвертов и горстку мелочи на сдачу.

Что делать дальше, я решительно не знала. Нет, ну то есть знала, конечно – написать письмо, положить в конверт, заклеить и опустить в любой почтовый ящик. Но вот как раз писем-то писать мне и не приходилось, «приветы» не в счёт. Интернет пестрел инструкциями, схемами, даже готовыми текстами образцами – от сухо-деловых до совершенно приятельских, но ничего подходящего я так и не нашла. Тогда я на жалкие остатки своих накоплений купила «лимончиков» и отправилась к Горячёвым. Горячёвы, как мне не раз к тому времени случалось убедиться, знали абсолютно всё.

 

Первым делом меня, конечно, ждал ужин – мелкая желтоватая картошка (своя, с огорода-то, без всякой химии – гордо поясняла Настина бабушка), густо политая подсолнечным маслом. Масло было пахучее, нерафинированное. На хлеб – кружок колбасы, тощая зелень с окна…

Настина мама пришла как раз когда бабушка разливала в «бокалы» чай. Прямо за чаем, похрустывая «лимончиками», мы и взялись за дело.

 — Смотри, Юльчик, — щебетала Настина мама, — всё элементарно. Первым делом нужно что? Правильно, поздороваться! Привет, дорогая подружка Настя! Здравствуйте, уважаемая Феофила Феофановна! Доброго здоровьечка, незабвенная тётушка!

Дальше – элементарная вежливость: что вы, как вы, как живёте, что жуёте…Чего ржёшь, — цыкает на Настю, — дело серьёзное! Потом о себе пишешь, тут вообще свобода творчества. Если что спросить хочешь – лучше в конец. Там, пришлите мне, будьте так добры, сотенку-другую на опохмел. Или – просим в гости, когда пожелаете, только подольше не приезжайте. Всё. Люблю, целую, жму ручку, искренне ваша Розанова Юляша. Ну что, Юльчик, ясненько?

 — Ясненько!

 — Конверты-то у тебя есть?

 — А как же! — гордо отвечаю я.

 — Ну-ка, покажь, — просит Настина мама, и я с готовностью предъявляю ей драгоценную пачку. Она внимательно разглядывает их, уточняет – а это куда столько марок-то? – и удовлетворённо подытоживает:

 — Всё верно. Как адрес-то писать, отправлять – знаешь?

 — Конечно, — киваю я.

 — А то смотри, тоже научу, если что.

Весь вечер я вывожу одинаковые послания, в которых отличаются лишь имена адресатов, а утром, по пути в школу, запихиваю конверт за конвертом в стоящий на углу почтовый ящик.

 

12:00 Физкультура

 

Мы с Лидой – «освобождённые», поэтому на физру нам можно вообще не ходить. Главное, не уходить никуда из школы. Так что мы обычно сидим в столовой или на первом этаже. А то ещё можно пойти в библиотеку – там столики – и сделать какую-нибудь домашку, чтоб дома меньше возиться.

Но сегодня не до домашки. Лиде охота замутить что-нибудь интересное к Новому Году, так что мы смотрим в Интернете, что интересного люди напридумывали. Флешмобы, лотереи, розыгрыши…Время пролетает незаметно.

 

12:50 Радостная новость – ОБЖ не будет! А это значит…нет, не домой. На работу. А работа – не волк, в лес не убежит, а уже сидит и ждёт меня в своём классе. Так что вперёд, на второй этаж. На втором этаже у нас – начальные классы; мне нужен третий «Ы» (в началке у нас профилей нет, зато есть другая фишка: каждый класс букву себе сам выбирает. Жаль, в моё время такого ещё не было). Вот он!

 

Фото 27: дверь в третий «Ы».

 

А на двери – рождественский венок из мишуры, посеребрённых веточек и шишек. Если, конечно, можно назвать венком гигантскую – в полдвери – букву Ы.

— Юльхен! – окликает меня тоненький голосок откуда-то сверху.

Вообще-то в реале я просто Юля, без всяких причуд. Но Соне очень уж нравится моё «интернетное» имя, так что она только так меня и зовёт.

Поднимаю голову и вижу сидящую на шкафу Соню. Рядом – её учительница, Марина Валерьевна; не на шкафу, конечно, на стремянке. И обе что-то красят на потолке. Батюшки! Да в третьем «Ы» сегодня весь потолок – в золотых и серебряных звёздах!

— О, Юля! – улыбается мне сверху Марина Валерьевна, — а что так рано? Чего-то не было? Заканчиваем уже, посиди пока.

— Между прочим, — важно заявляет с верхотуры Соня, — это всё – большой-большой секрет. Вот придут все на огонёк, а тут звёзды!

— А у меня тоже секрет есть, — отвечаю я ей, — большой-пребольшой.

— Покажи! – нетерпеливо кричит Соня.

Да, забыла сказать, Соня О., ученица третьего «Ы» — это и есть моя работа.

 

Я захожу за Соней после уроков трижды в неделю, когда ей надо в художку. Обычно мы едем пару остановок на трамвае, чтобы успеть вовремя, но сегодня я закончила раньше, так что мы можем прогуляться пешком, о чём ей и сообщаю.

— Ура! – радостно вопит Соня, спускаясь с небес на землю, — а секрет?

Делать нечего, показываю ей серветку.

— Ты сама вязала? – спрашивает Соня, — а что в ней секретного?

Я рассказываю Соне, что уже много лет переписываюсь со своими родственниками, а мама об этом ничегошеньки не знает. И теперь хочу отправить им к Новому Году эту салфетку. От мамы – секрет, для родственников – сюрприз.

— А твоя мама что, поссорилась с ними? – удивляется Соня.

Просто так получилось. Родственники далеко, на Украине. Им всегда писала бабушка, и каждый год ездила в гости, а то и не по одному разу. А мама после того, как умерла бабушка, писать уже не стала, и звонила очень редко. Ну вот такой она человек. А у меня все адреса были, вот я и стала писать им сама.

 

На некоторые письма я так и не получила ответа. Кто-то из бабушкиных адресатов написал – отчего же не мама, пусть бы она написала или позвонила, да рассказала, как жизнь наша. Писали-напоминали телефон и почему-то адрес (как бы я без адреса послала письмо, интересно?). Кто-то стал регулярно присылать нам с мамой открытки на праздники, но на письма мои не ответил ни разу.

Иногда в конверте оказывалось короткое послание незнакомым почерком: такая-то умерла, тогда-то, передай маме (отчего-то это было неизменным во всех таких письмах, как будто я сама по себе не способна в полной мере воспринять эту новость). И ещё один адрес замолкал уже навсегда.

Так что в конце концов переписка моя сократилась и числом адресатов, и географически, ограничившись лишь Путивлем (с Любой-москвичкой мы благополучно общались в Интернете). В Путивле неизменными моими адресатами были бабушка Вера, Наталья Сергеевна и мой ровесник Алёшка, а уж через них была связь и со всей остальной роднёй.

Мама в Путивль звонила. Редко, по праздникам; обычно Наталье Сергеевне, своей двоюродной сестре, остальным – в их дни рождения, если не забывала. Говорили недолго и ни о чём – «что я, в чужую жизнь лезть буду?». Так что неудивительно, что из этих звонков маме не случилось узнать о нашем эпистолярном общении. А вот что ни разу в те дни, когда приходили письма, она не заглянула в почтовый ящик раньше меня – действительно, чудо.

Вообще-то, особого смысла в секретности этой переписки, пожалуй, и не было. Просто сначала было страшно – вдруг мама окажется недовольна этой затеей? Что тогда будет, я даже предположить не могла, и эта-то неизвестность больше всего и пугала. А после было уже как-то странно рассказывать – пришлось бы ещё и объяснять, почему до того скрывала, а объяснить я не могла. Просто чувствовала, что «так лучше», и всё тут. Да и чего уж там, приятно было иметь свою собственную настоящую тайну, и не пустяковую, а ого-го какую!

 

— А ты крючком или спицами вязала? – поток Сониных вопросов не останавливается ни на минуту, пока мы одеваемся, — а долго это? А сложно? А ты меня научишь так вязать?

— Научу, научу, — обещаю я, и мы выходим из школы.

 

Фото 28: школа при свете дня

 

В художку можно пойти короткой дорогой – через парк, а можно длинной – по набережной. Времени у нас хоть отбавляй, так что выбираем длинный путь.

 

Да, кстати. Если вы думаете, что вязать меня научила бабушка, или, на худой конец, мама – то глубоко заблуждаетесь. Для них это стало сюрпризом, а учила меня мама бывшей подруги. Бывшей – потому что потом они переехали, и я не знаю, куда.

 

Лет с пяти-шести я то и дело приставала к маме: «Мам, научи меня крючком вязать». Иногда подходила к ней сразу «во всеоружии» — приносила и крючок, и какие-нибудь нитки из бабушкиных запасов. Мама отмахивалась – ты ещё маленькая, не поймёшь, не получится, ворчала, что влезла опять в бабушкины вещи без спроса. А бабушка…бабушка давно уже не вязала, здоровье было не то. Даже плохое зрение не было ей помехой – «а что глаза, когда руки и без того всё помнят», но вот когда руки стали трястись, и крючок удерживали с трудом – какое уж тут вязание. «Да покажи ты ей, пусть учится, жалко что ли» — увещевала она маму, но та пренебрежительно фыркала: баловство одно.

И в один прекрасный день (не помню, в каком я тогда училась классе, но точно была весна, незадолго до Пасхи) я, набравшись смелости, обратилась к Настиной маме:

 — А вы же вяжете? Научите меня, пожалуйста!

Та усмехнулась, достала откуда-то из шкафа моток ниток, крючок – совсем не такой, как у бабушки, у той был тоненький, с пластмассовой ручкой – рыжей в зеленоватых разводах, у Горячёвой же – толще и весь металлический.

 — Так, рыба моя, — Настина мама вложила мне в руку крючок, на другую как-то хитро перекинула через пальцы нитку, — вот так, глянь-ка! Запомнила? Давай теперь сама!

Я озадаченно посмотрела на неё. Как же она собирается мне что-то показывать, если и крючок, и нитки только у меня?

 — Ещё чего! – покачала головой Горячёва, — вприглядку какое ученье! Сама всё будешь, рыба моя!

Когда мне, наконец, удалось совладать с пальцами, нитками и крючком, Настина мама – ну то есть я, направляемая её рукой – ловко подцепила крючком какую-то нитку и вытянула петельку. Следом – ещё одну, и ещё, а вскоре я уже ловко вытягивала их сама, вывязывая свою первую цепочку.

 — Ну вот и чудненько! – одним движением Горячёва распустила цепочку, — на сегодня хватит. Нитки, крючок дома есть? А то смотри, могу дать попользоваться.

Уверив её, что всё у меня есть, я помчалась домой. И до самого вечера, до прихода родителей вывязывала разноцветные цепочки, одна другой длинней. Пыталась выкладывать их – цветочками, волнами, причудливым кружевом. Но кружево не держалось, и как его соединить, было совершенно непонятно. Ну не узлами же завязывать! Странное какое-то получалось вязание, на бабушкино совсем непохожее.

 

Горячёва-мама только рассмеялась, когда в следующий свой визит я ей чуть ли не прямо с порога высказала своё недовольство.

 — Так это же, Юльчик, — поясняла она, — самое начало, основа основ. Всё равно как азбука. Что ни возьми, всё с воздушных петель, с цепочки начинается. А уж потом…

И мы принялись осваивать «потом». Столбик без накида, столбик с накидом…Цепочку в кольцо соединить. «Вот молодец, рыба моя, — то и дело приговаривала Горячёва, — не то что моя, Настя – та вообще безрукая, ей бы только болтаться».

Вскоре Настина мама принялась учить меня «читать» картинки-схемы – вначале рисую их от руки, а потом достала откуда-то из шкафа пожелтевшую от времени, чуть не рассыпающуюся в руках газетную вырезку.

 — Что, нравится? – улыбнулась она, — вот, попробуешь дома. Как ты там это дело называешь, серветка?

И мы смеялись, вспоминая, как Настя, в первый раз услышав это моё словцо, орала на весь дом, чуть не лопаясь от злости: «не бывает, нет такого слова!».

За первое своё «настоящее вязание» я взялась с таким увлечением, что даже в школу с собой таскала, и все перемены просиживала с рукоделием. Пробовала и на уроках. Незаметно. Под партой, но оказалось неудобно – ни вязанья не видать, ни на схему толком не посмотришь, да и страшно – вдруг учительница заметит…

Закончила я как раз за день до Пасхи. Салфетка получилась что надо – ровненькая, светло-зелёная, с резными краями, а в центре будто цветок. Решила сделать сюрприз своим. С вечера бабушка, как обычно, испекла пышные ароматные куличи – так и хочется кусочек попробовать, но нельзя, не время. Папа ловко завернул яйца в плёнку с нарядными картинками, вроде тех, что на шкатулках бывают – под неизменное ворчание бабушки, вот, мол, как-то не по-людски, в плёнку какую-то…Лень как нормальные люди в шелухе луковой вываривать, так хоть бы краску купили, а то – плёнка.

А после вспоминала, как в былые времена несли куличи да крашенки в церковь святить, а после угощались-обменивались с друзьями-знакомыми: «Христос воскресе!» — «Воистину воскресе!». Вот то был праздник…

 — И что, не гоняли вас? – усмехался папа. Я тогда уже знала немного, что в те времена верующих…ну, не привечали, мягко говоря.

 — А кто гонять-то будет? – улыбалась бабушка, — все так жили.

Под эти разговоры мы с мамой красиво выкладывали праздничные угощения на стол, накрыли всё чистыми полотенцами…

Утром я подскочила рано-рано, когда ещё все спали. Тихонько достала припрятанную свою салфетку и положила её под блюдо с самым большим и нарядным куличом. И улеглась обратно в кровать, как будто и не вставала.

 

Салфетке удивлялись, восхищались, гадали, кто да как и откуда.

 — Это я, — гордо заявила я, а у самой коленки от страха трясутся и в животе всё будто в кулак сжали, — сама.

 — Надо же, как научилась! — бабушка просто светилась от радости.

И укоризненно – маме:

 — А ты всё – маленькая, не сможет…

 

— А, может, тебе к Новому Году что-нибудь связать? – спрашиваю я. И тут же пугаюсь – вдруг закажет сейчас шаль, или пончо или ещё что-нибудь подобное, когда и как я это вязать буду?

— Ага! – радуется Соня, — зайца!

Ффух! Пронесло! Заяц – это же просто прекрасно!

— А ты какого зайца хочешь? А то ж зайцы – она разные…Белого, серого? Или, может быть, вообще розового?

— Зелёного! – после недолгих раздумий отвечает Соня, — с сиреневым носом!

 

Мы переходим проспект, и я рассказываю Соне бабушкин стих про зайца. Перевожу, поясняю непонятные места, как когда-то бабушка – мне. Соня слушает, буквально открыв рот от удивления.

 — А откуда ты украинский знаешь? – спрашивает она, — ты украинка? А ты на Украине когда-нибудь была?
Ловлю себя на мысли, что хочется наврать сейчас с три короба – что чуть ли не каждое лето в Путивль ездила; нет, лучше – что вовсе жила там, и только когда пришла пора идти в школу, мы вернулись в Город, потому что…ну, почему-нибудь.
Но это, конечно, глупость несусветная, и ничего такого я Соне не говорю. Не говорю, впрочем, и того, что та Украина, откуда родом бабушка и где сейчас моя родня – она…как бы это сказать, не совсем настоящая что ли. А присоединённая в двадцать пятом, что ли, году, а до тех времён – кусок Курской, вроде бы, области. Тоже бабушка рассказывала не единожды, и всякий раз мне было от этого немного обидно. «Ну, так неинтересно!» — порой заявляла я под всеобщий хохот.

 

А вот и почта. Прямо через дорогу от школы. Туда-то нам и надо!

Отчего-то в нашем отделении даже по вечерам редко бывает большая очередь, а сейчас, в середине дня – и вовсе никого. Только старичок какой-то вышел прямо перед нами.

Так что мы сразу покупаем конверт, и я сажусь его подписывать. А заодно заполнять прочие бумажки – оказывается, к заграничным посылкам прилагается декларация и ещё всякая всячина. И вот, наконец, всё готово, и я вновь иду к почтовой тётушке.

 

Фото 29: посылка.

 

— Это ещё что такое? – удивляется та, держа в руках письмо, — в мелкий пакет не положено!

— А что мне теперь делать? – спрашиваю я. Соня глядит на нас с тёткой испуганно.

— Салфетку одну отправлять, что ж ещё, — отвечает почтовичка, — ну или покупай ещё конверт, письмо отдельно отправишь, если у тебя там важное что.

— А они как, одновременно придут? – спрашиваю я. Глупый вопрос, конечно. Идиотский просто.

— А кто ж его знает, — тётка пожимает плечами, — вряд ли. Пакет пока по таможням всяким валяться будет…

Мда. Ситуация…

— А знаешь, что, – радостно говорит мне вдруг почтовая тётушка, — давай-ка ты эту салфетку в письмо сложи, ну, как бутерброд, а снаружи вроде как бумага. И в письмо! Ещё и дешевле выйдет! Только конверт всё равно новый надо, в пластиковом письмо не положено.

— А так можно? – спрашиваю я.
— Нельзя, конечно, — усмехается почтовичка, — так что если найдут, не видать твоим ни письма, ни подарочка! В общем, складывай аккуратней, чтоб ничего подозрительного не торчало.

Что я и делаю. Вроде письмо как письмо…ну толстенькое, ну так может, там открытки новогодние и послание на несколько страниц. Не рентгеном же их просвечивают, в самом деле…
Ну всё, теперь только надеяться, что мне повезёт, и всё дойдёт благополучно. А мы с Соней отправляемся в художку.

 

Фото 30: Сквер Челюскинцев. Белые медведи.

 

Не настоящие, конечно, а бетонные скульптуры. Большой и два маленьких, видимо, медведица с медвежатами. Они – из папиного детства, у нас есть фотография, где маленький мальчик – это мой папа и есть — в смешной шубке, подпоясанной армейским ремнём, сидит верхом на медведице.

А я всё своё детство не верила родителями, и думала, что они специально говорят, будто это тот же самый сквер Челюскинцев, разыгрывают меня. Потому что на папином фото медведей три, а в сквере было – только два, медведица без половины головы и медвежонок. А потом к какому-то юбилею города медведей привели, наконец, в божеский вид, закрасили облупившуюся краску и неприличные надписи на медвежьих боках, медведице вылепили недостающую часть головы…А с исчезнувшим медвежонком и вовсе вышла история! Его собирались делать нового, собирали старые фотографии этого места, чтобы было ясно, как медвежонок выглядел (мы тогда тоже отправили папину – не саму, конечно, настоящую, а её скан по интернету) – а в один прекрасный день медвежонок вернулся на прежнее место. Где он всё это время был? На даче у кого-нибудь красовался?

 

Фото 31: Желтянка.

 

Речка наша. Вода в ней и вправду желтоватая, как бледный чай. Здесь она аккуратная – набережная гранитная, ступеньки, всё такое. А если прогуляться чуть дальше от центра, да возле того же Нового моста, там берега совершенно дикие, у самой речки – песок золотистый, дальше кусты буйно растут. Я не раз уже слышала, что хотят и там всё облагородить; не знаю, может, оно и правильно, но мне будет грустно без этих диких зарослей (хоть я и не бывала там ни разу, а только видела, проезжая в автобусе, или когда катались на кораблике с мамой). А Настя, моя давнишняя подруга, рассказывала, что часто там гуляла – и с какими-то старшими подругами, и с мамой и отчимом, даже шашлыки на берегу устраивали. Она говорила, что на берегу здорово пахнет болотом и комары – звери, зато над водой можно увидеть каких-то необыкновенных стрекоз с синими блестящими крыльями.

 

Мы с Соней идём по берегу, а навстречу нам…

Я тормоз, и не успела (а больше застеснялась) сфотографировать, так что придётся вам поверить на слово. Но это был эльф. Самый настоящий. В красных плавках и колпаке Санта-Клауса, а больше ничего на нём не было. Честное слово!

Ну, то есть, эльф, само собой, был не взаправдашний, а просто такой парень, вроде городского сумасшедшего. У него длинные, ниже плеч, светлые волосы (и, кстати, расчёсывает он их явно не слишком часто), иногда он их собирает в хвост или подвязывает верёвочкой, как какие-нибудь древние ремесленники, и тогда становятся видны его уши – тоже реально эльфийские, остренькие такие. Мне всегда было интересно, он с такими ушами родился или пластические хирурги постарались?

Если гулять в этих краях – на набережной, в Центральном парке – почти наверняка встретишь этого «эльфа», он постоянно где-нибудь там бродит. Соня уверяет, что встреча с ним – к удаче. А если загадать желание и пожать ему руку, желание непременно исполнится. Но мы пока ни разу не рискнули этого проделать (я-то, конечно, в эти байки не верю, но пожать руку такому странному типчику было бы, наверное, прикольно).

 

Фото 32: Ажурный мост.

 

Самый старый мост Города. Он же – самый новый.

На самом деле по-настоящему старинный мост разбомбили в войну, а после вместо него построили чуть ниже по течению Комсомольский. Годах в 80-х появился ещё Новый мост (кстати, вообще-то он Октябрьский, но никто его так не называет). А Ажурный – пешеходный – уже при мне построили. На тот, что был когда-то, он совсем не похож, но выглядит вполне старинным. Почему Ажурный – думаю, очевидно, перила у него кружевные прямо!

А прямо посреди моста – памятник: девушка в летнем платьице, облокотившаяся на перила. Рядом с ней любят фотографироваться туристы и молодожёны, а зимой местные приколисты частенько одевают бронзовую барышню – то шарфик ей повяжут, то шапку наденут.

Здесь же, на мосту, если повезёт, можно встретить ещё одну странную личность – Кукольницу. Она ходит с корзиной мягких игрушек, продаёт их (и вроде бы сама их и шьёт). Игрушки, кстати, очень красивые и необычные, из тех, что не детям на растерзание отдавать, а на полку поставить и любоваться, а в старости детям и внукам завещать как семейную реликвию. Я один раз купила у неё брелок-рыбку, в полладони размером; оказалось, что рыбка ещё и вкусно пахла кофе и корицей. Даже сейчас, если принюхаться, аромат немного чувствуется. А Соня рассказывала, что Кукольница как-то хотела подарить ей маленького медвежонка, просто так, без всяких денег, но Сонина мама отчего-то перепугалась и быстренько утащила Соню от Кукольницы подальше.

 

У нас в городе вообще не так уж мало странных людей. Эльф, Кукольница, рыбак с огромной, как у Деда Мороза, бородой, частенько стоящий всё на том же Ажурном мосту – большой любитель поговорить, врач, поэт и философ, как он сам представляется. Есть ещё парень с музыкальным велосипедом – у него на велике какие-то громкие колонки, и вот так с музыкой и разъезжает. А на колёсах мигают разноцветные лампочки. Маленькая я ещё часто видела в парке девушку с длинными зелёными волосами, которая разгуливала в фонтане, прямо в одежде, или сидела на его бортике, и в ответ на удивлённые взгляды прохожих улыбалась – «я русалка», но теперь уже несколько лет я её не встречаю.

Некоторые из них, те же эльф и русалка, кажутся совсем ненормальными, и мне всегда интересно – у них правда с головой что-то или они…придуриваются, что ли. Ну как юродивые раньше были. И как получается, что человек вдруг оказывается непохож на других? Вот Кукольница – я не удивилась бы, если бы это была какая-нибудь старушка, но ведь она совсем молодая, едва ли старше 30. Обычные люди в этом возрасте учатся, работают, заводят семью, а если занимаются хенд-мейдом, то продают свои творения через интернет или во всяких салонах, вроде того, что недалеко от Сониной художки, а не ходят по улицам. Почему она такая, откуда? И на чокнутую-то вроде непохожа…

Да даже наша Кеттунен. Вы много видели учителей с красными волосами (ну, не совсем, а только отдельные прядки?), с пирсингом в носу, в ковбойской рубашке и рваных джинсах? Говорят, историчка как-то раз заявила ей, что Кеттунен безнадёжно отстала от жизни, потому что времена хиппи давно прошли, и завоёвывать дешёвую популярность у учеников нужно другим способом. И не раз называла её «бешеной хиппушкой» — мол, так и у неё даже на собственной страничке в контакте написано (интересно, что Свенторжецкой-то в контакте понадобилось?). Хотя, вообще-то, никакая не хиппушка, а Лиса, и не бешеная, а Кусачая. Кеттунен нам рассказывала, это ещё в нашем возрасте она так обозвалась – Лиса Кусачая («кетту» — это лиса по-фински), сначала по приколу, в их компании у всех в интернете не настоящие имена были, а после привыкла, жалко уже менять было.

 

У меня в контакте и прочих интернетах фамилия настоящая и почти настоящее имя – Юльхен (из любви к немецкому…или к Кеттунен?). Я вдруг подумала – а что, если тоже назваться как-нибудь интересненько? Может…по-украински что-нибудь?

Конечно, вот так вот сразу ничего не придумывается, ну да Гугл в помощь. А впрочем, всё равно ведь не сделаю. Как представлю какие-нибудь глупые расспросы одноклассничков, и мама – наверняка тут же начнёт что-то выспрашивать. Она однажды дня три обижалась на меня, сама как девчонка, из-за того что я поставила матерный статус (а мы тогда здорово разругались с Лидой, и я не могла придумать других слов, чтобы сказать, как мне хреново). Да ещё эта дурацкая политика сейчас…

А вот Кеттунен наверняка не стала бы ни о чём таком даже думать. Она всегда что хочет, то и делает, даже в школе (ну у нас, сказать по правде, и школа такая…ненормальная немного. Но она сама не раз говорила, что в другой и работать бы не стала). Мне кажется, — это страшно – быть такой смелой и странной, непохожей на других, но я бы, пожалуй, хотела быть такой. Вот только смогу ли хоть когда-нибудь?

 

Фото 33: Художка.

 

Художественная школа – прямо посреди Центрального парка, в старинном здании, которое называется Изящный павильон. Когда-то здесь вроде бы устраивали балы и концерты, что-то вроде того.

Хотя мне трудно представить, какие могут быть балы в таком крохотном домике, даже если все классы, допустим, первого этажа, соединить в один (говорят, так когда-то и было, это уже потом их разделили стенками).

 

14:20 Мы поднимаемся на второй этаж, и Соня отправляется в класс, а я сажусь на банкетку в коридоре ждать её. Быстренько делаю кое-что из домашки, чтобы вечером поменьше возиться, заглядываю в интернет, брожу по коридорам, разглядывая вывешенные на стенах ученические работы. Сонина здесь тоже есть одна – натюрморт с глиняной миской и связкой жёлтых луковиц.

Занятие идёт долго – полтора часа, и мне решительно нечем заняться. Обычно я на такой случай беру с собой вязание, но салфетка закончилась сегодня, а нового я ещё не придумала. Ну, то есть уже придумала – зелёного зайца для Сони, но сейчас это мало чем поможет.

 

От бездельного ожидания лезут в голову всякие совсем дурные и невесёлые мысли. Что, например, если бы война на Донбассе превратилась в настоящую – в том смысле, что не где-то там на окраинах соседнего государства, а прям всерьёз, между Россией и Украиной? Понятно, что ничего хорошего, а совсем даже наоборот – но вот нам с мамой как бы тогда жилось?

В принципе, вряд ли что-то изменилось бы. Сейчас не те времена, чтобы увольнять или творить ещё какие неприятности за национальность, тем более не свою даже, а бабушек-дедушек и прочих родственников. Особенно если об этом вряд ли кто и знает. Ну да, Лида – сколько раз я ей о бабушке рассказывала, да, может, кто из маминых друзей с работы, если у неё они вообще там есть. Настя Горячёва не в счёт, мы уж сколько лет не общаемся и ничего друг о дружке не знаем.

Про маму мне вообще часто кажется, будто она совсем забыла про Путивль, хотя и выросла там. Она никогда не рассказывает ни о бабушке, ни о собственном детстве и очень не любит моих о том разговоров. А родственникам звонит только по праздникам, и то если не забудет. Как будто она вовсе чужая и отдельная.

А я почему-то так не умею. Мне нужна эта связь, эта память. У меня иногда чувство, что мама как будто обворовала меня, что ли. Я многого не знаю ни про семью свою, ни про те места; из Путивля иногда пишут о чём-то, что, видимо, должно само собой разуметься, а я не понимаю, о чём речь, и спросить неловко…

Наверное, если бы случилось, как я сейчас напридумывала – не дай Бог, конечно – я бы при всяком удобном случае демонстрировала это своё родство, как бы вопреки всему. Пусть даже это стало бы реально опасным.

Интересно, как бы тогда общались мы с родственниками? Мне страшно представлять, что можно остаться вообще без связи. Понятно, почтой, скорей всего, был бы уже не вариант, но по телефону, вероятно, возможно было бы? И интернет…если только война не добралась бы и до них.

 

Ещё когда всё только начиналось, я думала не раз – а что, если дело не ограничится Донбассом? Если – страшно думать, Путивль? И нашим родственникам придётся уезжать куда-то…куда? Не к нам ли? Ну то есть для меня было бы очевидно, что к нам и никак иначе, и помочь чем возможно, но в 14 лет не решают такие вещи. А мама…

Я не знаю, что в такой ситуации сделала бы мама. Не хочется думать о ней плохо, но…что-то подсказывает, что как минимум сильно бы не обрадовалась такому повороту событий (а я, наверное, как бы дико ни звучала, была бы даже рада – тому, что мы семья, мы вместе, несмотря ни на что). Конечно, спрашивать о таких вещах не станешь, и я очень надеюсь, что мне не придётся узнать, как было бы на самом деле.

 

Вот Сонина мама – та даже с чужими-посторонними беженцами возится сейчас постоянно, и иногда о том рассказывает. То жильё кому-нибудь ищет, то вещи здоровыми пакетами отдаёт, то выясняет что-то насчёт всяких документов…Понятное дело, она и общается с людьми на эту тему немало – и рассказывала, что слышала не раз о том, как даже самые близкие родственники, не говоря уж о просто друзьях-знакомых, оказавшиеся по разные стороны, переставали общаться, перед тем разругавшись вдрызг. Ну или не ссорились даже, так чтоб уж совсем, но всякий разговор непременно скатывался в споры о политике…В общем, то, что мы с путивльскими родственниками общаемся нормально, будто ничего и не происходит – это уже огромное счастье.

 

16:00 Занятие закончилось.

Выйдя из класса, Соня показывает мне свой рисунок, хоть он и не закончен ещё. Огромная рыжая кошка, свернувшаяся калачиком вокруг крохотной девочки с рыжими кудряшками, заполняющими едва ли не всё пространство картины. Соня поясняет мне, но тут и без комментариев всё ясно!

 

Фото 34: рисунок Сони: Томасина.

 

Вообще-то и книгу саму я обожаю до сих пор. Но главное то, что для меня это не только трогательная история рыжей девочки и её кошки, но и память об очень дорогих людях. Так что мне особенно радостно, что Соня выбрала именно этот сюжет!

 

Когда на технологии мы стали вязать крючком, я хотела сразу сказать учительнице, что уже всё умею – и воздушные петли, и столбики с накидом и без накида, и что связала уже не одну салфетку и даже ажурный шарфик для мамы. Но не решилась почему-то. Впрочем, такие вещи настолько очевидны, что не заметить невозможно, и она предложила мне не заниматься бессмыслицей, делая то же, что и все, а связать что-нибудь своё. Даже предложила всякие схемы на выбор. Так что я тут же взялась за очередную салфетку.

Салфетку эту я решила подарить Настиной маме – в благодарность за то, что та учила меня вязать. Я могла бы закончить её за несколько дней, но решила вязать только на уроках, чтобы не выдумывать всякий раз, чем заняться, пока одноклассницы «мучают» свои столбики с накидами и без.

А спустя пару дней Настя, не помню уж, за какой надобностью, зазвала меня в гости. В Настином доме стоял полный кавардак. Чемоданы, пакеты, какие-то узлы…Пустые шкафы, передвинутые к самой двери, свёрнутый в рулон ковёр…Всё суетились, ходили туда-сюда, что-то тащили, переставляли, роняли с грохотом, сопровождая едва ли не каждое действие крепким словцом.

Я подумала, было, что буду тут сейчас совсем некстати, но Настина мама обрадовалась так, будто давно уже меня дожидалась.

 — Ой, Юльчик! – радостно обняла меня она, — а я уж думала, и попрощаться не придёшь! Всё, уезжаем вот…

 — Как уезжаете? Почему? – оторопело пробормотала я.

 — Квартиру ж нам дали, Юльчик, — Настина мать просто сияла от счастья, — дождались, наконец! Не всё ж в этом болоте гнить!

 — Хоть на старости лет поживу по-человечески, — прошаркала мимо Настина бабушка с каким-то очередным узлом.

 — Кролей вот жалко, — вздохнул дядя Миша.

 — А что с ними? – спросила я, с ужасом вспомнив некстати о том, что кроликов, вроде бы, едят…

 — Что-что, — ответил дядя Миша, — продал, ясное дело. Куда их, на балкон что ли…Ладно хоть знаю, что в надёжные руки, знакомый один, было дело, крольчат просил – а тут ему сразу целая ферма, и с клетками вместе. А всё равно жаль ушастых…

 — Э, чой-то на пороге стоишь? – добродушно ворчала на меня Настина бабушка, — давай заходь да поешь чего! Прямо со школы, небось, прибежавши?

Мы с Настей, пристроившись у какой-то тумбочки, наворачивали густые ароматные щи, и я, странное дело, почти не чувствовала их вкуса. Да и о чём говорили мне, понимала с трудом. В мыслях было одно: сейчас Настя уеден, навсегда, и всё Настино семейство тоже, а я так и не успела довязать салфетку.

 — Чего приуныла, Юльчик? – удивилась Настина мама, — в школе чего приключилось?

Я попыталась сделать вид, что всё нормально, но разревелась прямо над тарелкой. Так, сквозь слёзы, и рассказала о задуманном подарке. Подумалось на секунду – а вдруг сейчас Горячёвы возьмут и отложат свой переезд ещё на пару-тройку дней?

 — Ну, нашла, о чём слёзы лить! – воскликнула Настина мама, — ты это брось, рыба моя! Салфеток я себе и сама хоть сто штук навяжу! А память – она ж в барахле, память-то? Во-о-от, — и Настина мама приложила ладонь к моему лбу, — тут вся память-то! И тут, — протянула она руку к моей груди, там, где, вроде бы, должно находиться сердце, — Ясно, рыба моя?

 — Ясно, — кивнула я, улыбаясь сквозь слёзы.

 — А вот гляди-ка, — и Настина мама принялась рыться в вещах, пока не достала, наконец, тоненькую потрёпанную книжечку в ярко-голубой обложке, — на память тебе. Доча говорила, ты вроде читать любишь, как раз вот…

 

К горечи расставания теперь примешивалась обида за этот нелепый подарок. Явно не новая, бог знает где валявшаяся книга с непонятным названием «Томасина» и странным рисунком на обложке: страшненькая жёлтая крылатая кошка. Не иначе, из тех детективов, что то и дело читала Горячёва-мама, вот только мне-то они на что?

Я всё же, придя домой, открыла дарёную книжицу – и пропала в ней на весь вечер, пока не дочитала до последней страницы, лишь изредка прерываясь на самых грустных местах, когда слёзы застилали глаза.

 

Обратно в школу мы идём другой дорогой, через парк. Уже начинает смеркаться, так что особо удачные фото вряд ли получатся. Но тем не менее:

 

Фото 35: Царские пруды.

 

В Центральном парке, буквально в двух шагах от художки. Один большой, другой поменьше. Царскими они называются, потому что их выкопали когда-то к приезду какого-то то ли царя, то ли царицы. И запустили в них каких-то диковинных карпов и водоплавающих птиц, но сейчас в прудах только самые обыкновенные утки и караси. Вон там, в глубине парка – детский городок, аттракционы, но нам в другую сторону. И вот мы вновь у сквера Челюскинцев, а значит, до школы – рукой подать!

 

Фото 36: снова школа.

 

И снова третий «Ы». Уже всё готово к празднику; парты расставлены у стенок одна к другой, застелены скатертями, а на них – сладкое изобилие! В классе многолюдно – дети, родители, а то и с братьями-сёстрами. В центре класса оставлена одна парта, на которой стоит небольшая ёлочка. Мы с Соней думали, что прибежали к самому началу, едва не опоздали – но как всегда у нас, кто-то не успел, кого-то ждём, и ничего не начинается вовремя. Так что Соня уже успела переодеться в своё голубое «принцессное» платье, а у меня есть время сделать ещё пару кадров!

 

Фото 37: селфи у ёлки третьеклассников.

 

Вот, наконец, влетают в класс запыхавшаяся Сонина одноклассница с мамой и младшим братишкой, и праздник начинается. Ну всё как обычно, песни-пляски, стихи для Деда Мороза, всякие смешные игры и задания…

Под конец оказывается, что Дед Мороз – это папа одного из третьеклассников, он разоблачается (и в смысле, что его узнали, и в самом прямом – снимает дедморозий наряд), и Марина Валерьевна «от лица всего класса» просит его надуть воздушный шарик. А потом говорит, что это не простой шарик, а шарик желаний, и сейчас мы все будем по очереди передавать его и говорить при этом свои пожелания – близким, друзьям, да хоть всему свету.

 

Фото 38: шарик желаний.

 

Первыми шарик берут в руки дети. Ну понятно, желают друг дружке здоровья, всяческого счастья. Оценок хороших, всё такое. И – мира…примета времени, так сказать. Тем более, в третьем «Ы», кажется, трое донецких.

Запыхавшаяся Сонина мама в своей невесомой белой шубке влетает в класс ровно в тот момент, когда шарик оказывается в руках у Сони.

— Я хочу, — задумчиво говорит Соня, — ну…счастья хочу…всем кто тут. Чтоб мечты сбывались…И чтобы Путин Аляску забрал!

Родители сразу зашушукались, учительница у девочки переспрашивает:

— Что-что ты, Сонечка, хочешь?

Соня смотрит на неё озадаченно, и заявляет радостно:

— А, да, я хочу, чтобы Путин вернул Аляску!

Родители уже даже не сдерживают хохот, учительница растерянно приговаривает «я их такому не учила!», Соня недоумевает – «А что я такого сказала?»

 

После Аляски «шарик желаний» двигался дальше как-то с трудом, всякий желающий не мог сдержать смех, начинали выдумывать всякую чушь, особенно взрослые…Так что быстренько это дело свернули и перешли к чаепитию.

 

Фото 39: Соня с мамой.

 

…на школьном крыльце.

 

Фото 40: опять темно.

 

Время 19:00. И мы идём домой. Поваливший к вечеру снег творит своё волшебство, засыпая землю, деревья и нас самих. Мы медленно превращаемся в снеговиков, так что приходится постоянно друг дружку отряхивать.

— Ну, и зачем тебе Аляска понадобилась? – ехидно спрашивает мама Соню.

— Ну-у, — задумчиво тянет та, — Юль, а ты бы хотела Аляску?

— Зачем она мне? – смеюсь я, — там темно и холодно. И снег везде…

— Вообще-то, там ещё золото, — добавляет Сонина мама, но Соня не слушает её. «Снег, снег! На Аляске всюду снег!» — радостно кричит она, набирая полные пригоршни рыхлого свежего снега и подбрасывая их над собой – салют!

— Юльхен, а давай ангелов делать! – и не дожидаясь ответа, Соня плюхается в снег, и начинает размахивать руками и ногами, как будто они и вправду превратились в ангельские крылья. После недолгих раздумий я присоединяюсь к ней. В конце концов, зима раз в год бывает, и снегом при том не очень-то балует.

 

Фото 41. Снежные ангелы.

 

— Да, — любуется на наше снежное творчество Сонина мама, — красота! Жаль только, к утру и следа от них не останется, всё заметёт.

Соня обиженно надувается, и я говорю:

— Ничего и не жаль! Мы-то знаем, что там, под снегом всю зиму будут наши ангелы!

— Здорово! Эту будет наш секрет! Большой-пребольшой! – радуется Соня.

 

— Слушай, Юльхен, — судя по голосу, Соня явно что-то придумала, — если на Аляске всюду снег, это сколько же снежных ангелов можно там сделать!

Всё ясно. Нам позарез нужна Аляска, и срочно. Прямо сейчас.

И всем нужна Аляска.

 

Какое-то время мы идём молча, будто боясь потревожить уютное снежное безмолвие. А потом Сонина мама предлагает:

 — Юль, ты не хочешь с нами в воскресенье в Неслучайную?

«Неслучайная» — это «Неслучайный магазинчик», кафе и чайная лавка. Мы с Лидой пару раз бывали там летом, уютное место – жаль, что неблизко, Новый район. Я думала, Соня с мамой хотят просто прогуляться, «выбраться куда-нибудь вместе», как они любят делать по выходным, а оказалось, что Сониной маме нужно туда не просто так, а по очередным каким-то беженским делам. В этой Неслучайной ещё с лета каждую неделю проходят встречи беженцев, где люди обсуждают всякие свои дела, вместе решают проблемы, местные, кто может как-то помочь, приходят, предлагают…И всё это – ну, можно ж сказать, место обязывает – непременно за чашкой чая…

 — Раньше там ещё интересней было, — рассказывает Соня, — там Ника была, она разные занятия проводила, мы там что-нибудь делали! Так здорово!

 — Ну да, — поясняет Сонина мама, — там же многие с детьми приходят, вот пока родители со своими взрослыми разговорами, девушка одна для детей какие-нибудь мастер-классы проводила. Такую красоту делали!

 — А теперь не делаем, — грустно сказала Соня, — потому что Ника уехала.

 — Домой? На Украину? – спрашиваю я.

 — Да ты что! – Соня возмущается так, как будто я сморозила какую-то невероятнейшую глупость, — зачем на Украину? Она тут живёт! В Городе! Просто уехала!

 — В пригород куда-то, — поясняет Сонина мама, — Железнодорожный, что ли…Слушай, Юль, ты ж у нас рукодельница, может, придумаешь для ребятишек что? Там их немного, человек семь-восемь. Сони моей ровесники, дошколят лет по пять пара человек…Материалы я куплю, ты скажи только, что надо.

— Я подумаю, — отвечаю. Легко сказать «придумаешь», а что тут можно придумать? Не вязать же их учить, в самом деле.

 

Мы расстаёмся с Соней и её мамой, и я отправляюсь к себе. Мама уже пришла с работы и наверняка приготовила что-нибудь интересненькое. Последнее время у неё постоянно какие-то сюрпризы – то какая-нибудь домашняя безделушка, то какой-нибудь необыкновенный пирог, то фильм какой-нибудь интересный найдёт, и мы его вместе смотрим. Так что в комнату я буквально влетаю, а там…

 

Фото 42: сюрприз от Ма.

 

На столе – новая кружевная скатерть. Светло-светло зелёная, а в середине будто венок из розовых цветочков, и по уголкам тоже розовое. А прямо посреди стола – наша ёлочка! Пока не украшенная – это моя обязанность, на которую Ма никогда не покушается, но под ёлочкой уже красиво расставлены всякие праздничные безделушки – подсвечники, статуэтки – девочка с фонарём, мальчик, играющий в снежки, старый ватный Дед Мороз (тоже путивльский, кстати), стеклянная тарелочка в форме звезды, а на тарелочке – крохотные карамельки, такие, которые совсем как бусинки. Самые мои любимые!

 

Ради такого великолепия пришлось даже потеснить с законного места бабушкину серветку. Но это ненадолго, только пока праздники, после же всё вернётся на круги своя.

 

Я бы многое отдала за то, чтобы этот невинный обман был правдой. Чтобы серветка действительно была сейчас убрана в шкаф, а после мама постирала и накрахмалила бы её, так что она стала бы совсем как новенькая, и вернула на прежнее место. Как раньше. Как было всегда.

Но правда в том, что этого уже никогда не будет. Ещё один кусочек моей жизни, ещё одна памятка о прошлом – живая, осязаемая, которую можно взять в руки, потрогать, понюхать даже, если очень хочется, стала теперь прошлым невозвратным.

Потому что, затеяв перестановки, мама без малейших сожалений выкинула серветку, о чём и сообщила мне – походя, между делом, хвастаясь своей праздничной инсталляцией. Я только сейчас узнала, что серветка пожелтела от времени, нитки поистёрлись-обтрепались, а кое-где вообще уже совсем порвались и получилась самая настоящая дырка, что на краешке было пятно, которое никак не отстирывалась…В общем, пылесборник, совершенно потерявший свой вид.

Я вызывала из памяти вид дорогой вещицы и понимала, что так и было, что всё это – правда, и не вдруг появилось. Просто я отчего-то не замечала этого до сегодняшнего дня, как не замечала и того, что узор серветки прост и даже несколько грубоват – какие бы дивные схемы не находила я, какие бы диковинные штуки не вязала Лидина мама, она оставалась для меня вершиной, идеалом вязального искусства.

«Тем более, ты же у нас вяжешь, — весело рассуждала мама, — ты теперь ещё и лучше сделаешь!»

Не сделаю. Та салфетка, что могла бы теперь оказаться на этом месте, уже запечатана в конверт и отправлена – ты, мама, даже и знать не знаешь, куда! А другой и не нужно, пусть лучше голый стол или эта уродская магазинная скатерть (а она сейчас и вправду кажется мне совсем безобразной).

Я чувствую, что мой мир, если не рухнул, то ощутимо пошатнулся, совсем как треснутая школа в Кирпичном. Но я умею прятать обиды. Иногда даже смеяться над ними, но сейчас явно не тот случай.

 

Фото 43: бабушкины нитки.

 

Целый мешок – и тонкий сутаж, и пушистый мохер, чего тут только нет! За годы моего вязания бабушкины запасы изрядно уменьшились, но всё равно впечатляют. Вязать – не перевязать!

Вот как раз мохер-то мне и нужен. Вот этот, весёлый салатовый. Я не свяжу ещё одну новую серветку, но я свяжу зайца. Зелёного с сиреневым носом. Всё правильно – каким ещё может быть заяц, который рос вместе с ялынонькой, ёлкой, значит? Только зелёным!

 

Но это позже, а может, и не сегодня вовсе. Пока же – ужинать!

 

Медленно пережёвывать безвкусные макароны, заедая их такой же, будто бумажной, сосиской. С трудом впихивать их в себя, изображая при этом бодрый вид – а то ещё, чего доброго, мама решит, что я приболела, или того хуже – что работа чрезмерно утомляет меня. Нет, конечно, Соня иногда бывает слишком шумной, так что и вправду устаёшь от неё немного, но боже мой, какие же это мелочи!

Мир больше не рушится, его спас единственный способный на это супергерой – зелёный заяц, ещё даже не появившийся на свет. Но моя обида – со мной, это она будто стоит поперёк горла, мешая глотать, забивает ватой уши и голову, и уже неважно, что там спрашивает мама. И тем более – о чём, надрываясь, орёт телевизор.

Да мы его и не смотрим почти. Наверное, уже около года. То, что творится там сейчас – все эти вопли, споры всех со всем с пеной у рта, беспрерывное смакование кровавых подробностей – мама называет не иначе, как «психологическим насилием» и «скрытым оружием массового действия». Она даже как-то вычитала в интернете, что люди от этой вакханалии реально сходят с ума.

Но вечерние новости, один раз в день – это обязательно. Чтобы быть в курсе. Главное. – говорит мама, — не вникать, не пытаться осмыслить, а то ещё, чего доброго, и правда с катушек съедешь.

Я и не пытаюсь. Всякие политические споры – это скучно, а когда начинается про войну, тут и вникать не во что. Всё очевидно. Опять якобы перемирие, про которое уже и вспоминать неприлично. Опять стреляли в какой-нибудь Горловке, Дебальцево или ещё каком Донецке-Луганске. Ужасно, наверное, но это стало привычным фоном и потому давно не пугает. Как будто так и надо.

 

— Ой, Юляш, совсем забыла! – вскакивает из-за стола Ма, и я принюхиваюсь – не подгорело ли что-нибудь в духовке. У мамы иногда это бывает. Но ничем таким не пахнет, а Ма бросается не к плите, а в коридор, и возвращается оттуда, радостно размахивая каким-то беленьким листочком.

— Вот, почта тебе!

Я не без удивления разглядываю листочек, на котором ясно, чёрным по белому – совершенно удивительные слова: «извещение», «мелкий пакет», «Украина».

 

Фото 44: извещение

 

— Никак, в Путивле о нас вдруг вспомнили, — удивляется Ма, — интересно, чего это на тебя отправили, имя моё уже, что ли, забыли…

Я едва не ляпнула в ответ, что вовсе даже и не вдруг и ничего такого интересного, но вовремя сдержалась. Пусть секрет ещё немного побудет секретом. Эх, жаль, что нельзя прямо сейчас побежать на почту – она уже закрыта. Ещё день в неизвестности.

 

И тут я понимаю, что сжимавшая всё внутри обида как-то незаметно рассосалась. Осталось лишь радостное предвкушение, то самое, которое «бабочки в животе» и всё такое.

 

20:40 Сажусь доделывать уроки, и вот уже на завтра остался только немецкий. Книга, которую, понятное дело, на ходу не сляпаешь. Вот ей я сейчас и займусь.

 

Легко сказать – займусь. А в голове какая-то каша из совершенно не тех мыслей. Что эта посылка именно сегодня – не случайно, каким-то неведомым образом родственники наши тоже что-то почувствовали, какую-то особенность этого дня. Глупость, конечно. Почта не в один миг приходит, когда в Путивле эту посылку отправляли, я о своей серветке ещё и не думала. Хотя…может, в этом и есть связь, что после я всё же подумала о ней, и связала, и отправила? Только бы на таможне ничего не заподозрили и не отправили моё якобы письмо назад!

Я разбираю фотографии – где я совсем малявка, и ещё с бабушкой и с папой, хорошо, что они у нас все есть. А то вот Дианка рассказывала, у них всё дома на компьютере осталось, а компьютер они с собой не взяли, так в Горловке и стоит. Так что у Дианки теперь из фотографий только то, что в контакте было выложено. Я выбираю, какие фото мне понадобятся для книги, ищу в интернете всякие прикольные картинки – и представляю, будто под ёлкой сидят огромные зелёные зайцы с сиреневыми носами. «У лісі, лісі темному…» — бормочут они себе под нос и вяжут разноцветные серветки – белые, розовые, голубые, жёлтые…А ёлка растёт в Аляске (или на Аляске, как же правильно-то?), и вокруг – снег, снег, снег, бескрайние снежные просторы, а на снегу – множество снежных ангелов. Тыща тысяч миллионов, как любит говорить Соня. И каждый тихонько шуршит своими серебряными снежными крыльями.

Определённо, каждому нужна своя Аляска.

 

Соня права! Каждому нужна своя Аляска.

 

Своё пространство. Вроде Нарнии. Где, может быть, не всё хорошо и радужно – так вообще не бывает, даже в вымышленных пространствах, но где всё – как хочется. Бредовые фантазии, дорогие воспоминания – всё своё собственное.

 

И этим надо срочно поделиться с Лидой. Тем более, что мне всё равно надо попросить её напечатать картинки и фото для книги.

 

— Привет! Каждому нужна Аляска!

— Чего? Это прикол такой? Привет, кстати!

— Не прикол. Это как Нарния, только у каждого своя.

— Чего? О_о Какая Нарния? Юльхен, ты чокнутая!

— Я знаю! Можно у тебя кое-что напечатать?

— Да не вопрос, присылай! Немецкий?

— Ага.

— Я тоже сейчас делаю. Ты придёшь или мне зайти?

— Приду. Всё, ушла, скоро буду.

— ОК.

 

Обожаю наших с Лидой родителей. В 9 вечера отправиться к подруге делать уроки? Да запросто! Мама только усмехнулась: «опять немецкий?». Тоже не первый день нашу Кеттунен знает, это только с её заданиями можно до поздней ночи возиться (и с удовольствием при том)

 

Так что я отправляюсь к Лиде, мы запираемся в её комнате с компьютером, чаем, печеньками, бумагой, ножницами, клеем, фломастерами, разнообразными ручками, которых у Лиды всегда в изобилии – шариковые, гелевые, самых разных цветов и с блёстками даже…А тут ещё щедрый подарок от Лидиной мамы – она недавно стала заниматься скрапбукингом, и вывалила перед нами целый ворох разноцветных картонок, наклеек, ленточек, миниатюрных фигурок – пользуйтесь, чем захотите!

Время пролетает незаметно, и вот, наконец, наши шедевры готовы!

 

Фото 44: наши с Лидой книги

 

Мы ещё попили с Лидой чай, раздумывая, какой бы можно придумать новогодний (ну или не новогодний, а просто весёлый и интересный) флешмоб…Так ничего и не придумали. А время позднее, так что бегу домой со всех ног.

 

22:45 Я уже в своём подъезде, и хочу сфотографировать наш этаж, украшенный к Новому Году – но нет. Не буду. Потому что у одних соседей серебряные колокольчики на двери, у других мишура по краю, у третьих вся дверь в новогодних наклейках…Наша единственная стоит совершенно голая, не дошли у меня руки ещё. Надо бы что-то такое придумать чтоб не как у соседей. Хм…

О, точно! Рождественский венок!

 

Но венком я займусь уже завтра, а пока собраться быстренько в школу, вечерний туалет (и не хихикайте, ради бога!) – и спать.

 

В очередной раз убеждаюсь, что душ – то самое место, где приходят гениальные идеи. Если Аляска – это некое своё пространство, куда ты собираешь всё, без чего твоя жизнь недостаточно хороша, то, может, в предстоящий год этим и заняться! Собрать свою «Аляску»; каждый день записывать что-то, что ты туда отправишь – в интернете ли, или на каких красивых листочках, и так каждый из 365 дней. Это, правда, чем-то похоже на «100 дней счастья» и всё в таком же духе, только лучше!

 

Едва выскочив из душа, хватаюсь за телефон, чтобы написать про флешмоб Лиде. Надеюсь, она тоже оценит!

 

Фото 45: вечернее селфи дракончика

 

23:30 Спать, спать, спать…

 

Завтра я после школы…хотя почему после, почта же работает с 8 утра? Перед школой я получу свою посылку, интересно, что там может быть?

У Сони в художке выходной, так что после школы сразу – уроки подождут! – займусь венком на дверь, чтобы к приходу мамы он был готов. Сделаю ей тоже сюрприз. И ёлка, ёлку надо украсить…

Венок, кстати говоря, делается элементарно – кольцо из газеты, а на него наматывается или приклеивается что-нибудь красивенькое, мишура та же…Чем не идея для ребят из Неслучайной?

Завтра я начну вязать зелёного зайца для Сони. И когда он будет совсем готов, расскажу ей о стаях зелёных зайцев, которые водят хороводы в далёкой Аляске…

И, может быть, Лиде понравится мой флешмоб, и в новом году…

 

…я, кажется, не вытерплю дожидаться нового года и начну собирать свою Аляску прямо сейчас. С завтрашнего же дня.

 

2014 – 2016.

Великий Новгород