Хельга Воджик

Подходит читателям 10+ лет.

***
Монстр, который всегда с тобой – это ты сам.

Once upon a time
Not so long ago

(Bon Jovi – Livin’ on a Prayer)

Однажды, не очень давно

***

На одной очень старой лестнице живут монстры. Самые обычные, хвостатые и зубатые. С густой жесткой шерстью или чешуйками. На каждой ступеньке — свой. А всего ступенек тринадцать. 

Чертова дюжина монстров — слишком много для одной лестницы, что охает и вздыхает под их толстыми и худыми, но неизменно жуткими телами. Но куда им деться? Приходится держаться каждому своей деревянной полоски. Ведь внизу жуткий подвал, полный старого забытого хлама: коробок, стеллажей, ящиков… Ненужные вещи и воспоминания расползлись и заняли каждый дюйм пола и стен. И всё это нагромождение, муравейник отжитого, облюбовали мыши, пауки, ночные бабочки и многоножки. Армия насекомых и грызунов не пускает в свои владения чужаков.

Вот монстры и жмутся между мирами. Пол сверху, пол снизу, а если лечь на бок, то и по сторонам тоже. Полужизнь. Полумирье. Вместо зеленой травы и пряной от прелой травы земли тоже пол: бетонный, заливной и жутко грязный. Сделаешь шаг, и все увидят, опознают по следам, настигнут, поймают, вернут. Да и куда идти? Кругом камень и стены. Единственный выход — вверху. В дверь. Но она ведь всегда закрыта. Три поворота маленького синего ключика и все монстры под замком. 

Этот ключик хранится у двух бледных атласных пауков, что цепко держат все тайны дома. Они пахнут лавандой и злом. Густой запах страха и ненависти пропитал все вокруг, усыпив все светлое и доброе, что когда-то обитало в этих стенах. Давно. Очень давно.

Но сегодня я планирую устроить побег всей дюжины. А поможет мне в этом тринадцатый — самый милый монстр из-под кровати и мой друг.

Глава 1. Макс и два чрезмерно крупных знакомца

— Макс, не убегай далеко от дома.

Это моя мама, Кэролин или Кэр, и, как положено мамам, она всегда беспокоится обо мне. Хотя я уже совсем взрослый. Я окончил начальную школу и готов вступить в новую жизнь, полную неуемного веселья, кружка робототехники и, к сожалению, троллей вроде Бочки. Да, Бочка явно всё портит. Может, он снова измажет мой ранец, или спрячет сменку, или чего похуже. А может, повезет, и его отца пригласят работать в другой город, а Бочка перейдет в другую школу. Но об этом лучше не мечтать. Я уже слишком взрослый, чтобы верить в сказки. 

Вообще все мои школьные беды начнутся лишь через два месяца. А пока судьба дала мне отсрочку. Следующие восемь недель я проведу в богом забытой деревне, именуемой городом, где есть все необходимое для счастья, кроме стабильного вайфая и исправного кондиционера. 

Хотя пузатый телевизор тоже выглядит не очень. Пожалуй, даже хуже костей динозавров, что однажды мне удалось тайком потрогать. Пока Мисс Математика (которая была вовсе не мисс, а та еще гадюка) старалась одновременно не выйти из себя и превзойти себя. (Хотя, как по мне, это совершенно невозможно провернуть одновременно). Ей не было равных в искусстве поимки и обезвреживания группы малолетних будущих гениев, преступников и наркоманов. Да-да, она так и говорила: «Мне все равно: вырастет из вашего детеныша подлец или гений — мой долг научить его математике и хорошим манерам». Первое было менее болезненно, а второе всегда шло в комплекте с длинной деревянной линейкой. Иногда мне казалось, что это средство внушения и обращения в лоно науки и уважения старших — с меня ростом и выпилено из какой-то жутко больнючей деревяшки. Возможно, даже магического толка. Не могу утверждать. Но в чём я был уверен: эта семейная реликвия передавалась по наследству только самым математически выверенным и геометрически верным ведьмам, к коим Мисс Математика не только относилась, но и являла собой великолепный образчик строгости и несгибаемости. Как прямая, проложенная через две точки, она обладала прескверно прямолинейным характером без возможности принятия любых мнений, лежащих вне её вектора.

Но, как вы поняли, мне бояться было нечего: что-что, а математику я знал получше многих моих сверстников. Моё детство прошло под гиперболы и параболы, что рьяно вычерчивал отец, прежде чем однажды исчезнуть. Истории с исчезновением — мои любимые. Многие, но не эта. И рассказывать о ней я не особо люблю. Совсем напротив.

Но прошлое и будущее сейчас отошли на второй план. Ведь сейчас я мчался по лугу, сбивая запоздалые одуванчики, пестрые головки цветов и нарушая покой всякой мелкой твари, явно не ожидавшей меня в гости. Мисс Математика не могла бы дотянуться до меня даже своей супер-линейкой — так надёжно я был укрыт в глуши.

Выбившись из сил, я повалился на траву и утонул в небесной синеве. Зеленые стебли трепетали, полностью укрыв от меня горизонт. Я чувствовал себя исследователем неизведанных земель, первооткрывателем прерий, первопроходцем джунглей и даже немного Кусто, если допустить, что вокруг колышутся водоросли, а лазурь тропосферы — это прозрачные воды океана, в которых неспешно плывут огромные белые киты-облака.

А вы знаете, что синих китов осталось всего тысяча? Десять сотен добродушных гигантов против шести миллиардов людей. Вот кто-кто, а киты точно попадают на небо. Я верю, что там — высоко, в безбрежном просторе, они совершают свое большое путешествие. А вся эта вата туч — всего лишь прикрытие, как фальшивые бороды и парики. Хотя, может, на небе хватит места всем. И людям тоже. Оно ведь безгранично. Не то чтобы я верил в бога, но признайтесь: приятно считать, что твоя жизнь кому-то интересна. Кому-то могущественному и, желательно, доброму.

Я достал миниатюрный пленочный фотоаппарат, направил объектив вверх и «щелкнул» небо. Внутри коробочки зашуршало, и пленка сделала шаг. Еще один монстр в мою коллекцию: белое пушистое облако, что так похоже на хвостатого буйвола. Коллекционировать монстров — это у нас семейное.

Мне было шесть, когда я нашел снимок отца. Вот сейчас вы подумали, что мой отец — вылитый монстр. Не могу судить о его привлекательности. Да и рассказ не об этом. Он (отец, а не рассказ) стоял на крыльце дома, где родился. Ему тогда было лет двенадцать. В два раза больше, чем мне на тот момент — колоссальная разница! Дом за его спиной уместился в кадр лишь малой частью. Верандой и дверью. Светлые доски — наверное, свежеокрашенные,  — ведь если присмотреться, можно различить оставленный валик и ведро. Пара горшков с цветами и темная полоска неизвестности — приоткрытая дверь. Ох, помню, как я нашел эту фотокарточку! Я не выпускал ее из рук целый день. Всё пытался заглянуть в этот таинственный дом. Даже переворачивал пару раз. Еле дождался прихода отца. Ведь на этом фото мой отец был не один!

Вечером, как было заведено, после ужина, когда мама ушла в мастерскую, отец поманил меня и, усадив на колени, взглянул на зажатый в моем кулачке артефакт. И тут все вопросы и слова будто высыпались из меня, как из решета, рассыпались по полу, и я лишь водил глазами и по-рыбьи открывал рот. Но задать тот самый вопрос не мог.

Отец улыбнулся. Я уже смутно помню его черты, и иногда от него остается лишь улыбка — немного грустная и кривая. Как у ковбоев в старых фильмах. Я боюсь, что пройдет пара лет, и кроме этой улыбки я уже не вспомню ничего. А мне бы крайне не хотелось менять отца на чеширского кота.

Так вот. Не дождавшись вопроса, отец сам начал говорить:

— Раньше не было цифровых фотоаппаратов. Нажимая спуск, я никогда не знал, что выйдет на фото до тех пор, пока в красном свете не доставал проявленную пленку и не развешивал на веревку отпечатанные снимки. Знаешь, Макс, ожидание, предвкушение, интрига — всё это было у нас, и всё это у твоего поколения украл прогресс.

Я не очень понял, о чем говорил отец. Меня тогда больше занимал другой вопрос. И я, наконец-то, смог выпалить:

— Где это? Кто это? — ткнул я в фото, указывая на силуэт в тени дверного проема.

Отец улыбнулся.

— Это дом, в котором я провел часть детства. А это мой друг. Славный малый, хоть и был немного диковат. Я звал его Атта. Однажды мы провели ужасно веселое лето. 

— Атта, — завороженно повторил я, вглядываясь в размытый силуэт.

Этот снимок спрятан в хранилище памяти — так я зову мою коробку важных вещей. В прошлой жизни там был лишь чай, зато теперь — застывшие воспоминания. Чрезвычайно важные — «незабываемые». Даже когда коробки нет под рукой, я открываю жестяную крышку и пристально вглядываюсь… Я очень хочу узнать, кем был этот Атта. Может быть, с ним в экспедицию уехал мой отец? Одна беда — долгие годы я не знал, где живёт Атта. И что это за дом на снимке. Но теперь я уж точно его найду. Обязательно.

Я втянул запах луга. В городе так не пахнет. Даже в парке. В городе приходится вдыхать всё, что угодно: от машин до чужих людей. Даже не знаю, что хуже. Я часто задерживал дыхание, стараясь пореже дышать. Мне казалось, что я полон чужих запахов — внутри и снаружи. Что я так пропитался ими, что от меня самого уже не осталось ничего. А на лугу все по-другому. Я хочу, чтобы все эти ароматы были внутри меня, чтобы я пах травой, жизнью, свободой, небом. Вот почему я втягиваю воздух полной грудью, наполняю легкие до самого края и затем хватаю еще немного ртом, как рыба, и раздуваю щеки. Это как налить какао с горочкой — невозможное мастерство, на которое способны только волшебники, а еще моя мама. Она мне и показала что совсем на немного, на тончайшую ниточку, на паутинку какао в кружке больше, чем может поместиться. Она тогда сказала:

— Видишь, Макс, край — это не предел, когда над тобой бесконечность. Всегда старайся делать своё дело максимально хорошо и еще немного лучше. Не бывает достаточно, когда творишь, любишь и помогаешь тем, кто нуждается в помощи.

Моя мама умная, добрая, но иногда перебарщивает. Вот как сегодня. Ну, вот что может со мной случиться в этом чудесном месте?

Я сделал еще пару снимков проплывающих облаков. Еще одна вещь, которой учит пленочный фотоаппарат — это выбор момента: тридцать шесть кадров — это не тысячи цифровых снимков, и упустить важное можно, если растратишь все без меры. Но и жадничать не следует, ведь тогда можно всю жизнь прождать своего йети и остаться лишь при пустой нетронутой фотокассете и сожалениях.

Не думайте, это тоже не я придумал — это я услышал от отца. Хотя, может, он просто сказал: «расходуй с умом», а все остальное я додумал сам за все годы разлуки. Но знаете, я не сомневаюсь, что будь у моего отца шанс, он непременно дал бы мне совет наподобие этого, и когда я его найду (отца, не совет) я обязательно спрошу и даже сделаю вид, что подзабыл, как он там сказал пять лет назад. Или десять. Как повезёт.

На зеленом стебельке серебрится ниточка паутинки. Меня накрывает тень.

И тут! Огромный нос тыкается мне в лицо и шумно втягивает воздух. Оторопь берет. Я сперва подумал, что это волк, медведь или нечто среднее, а в таких случаях верный шанс — притвориться мёртвым. С этим у меня порядок. Еще бы сердце так предательски не билось о ребра. Чудовище чихает, обдав меня брызгами. Очень надеюсь, что я всё еще сохранил запах города, и это меня спасет. Ведь город пахнет явно тем, что не вызывает аппетита и не рекомендуется употреблять в пищу. Даже чудовищам.

Сквозь ресницы я пытаюсь по-шпионски следить за монстром. Жду, когда он уйдет от дохлятины, коей я притворился. Но зверь не отступает, он пробует меня на вкус: шершавый слюнявый язык не меньше полуметра длиной оставляет на моем лице гнусную слизь. Падальщик? Боюсь, мне не спастись. Споры чудовища уже укореняются в моих порах, а едкая слизь разъедает кожу…

— Эй, малец, ты живой?

Хриплый голос царапает лезвием ужаса позвонки. Я ошибался: это не монстр, это инопланетный захватчик! И он пытается вытянуть из меня все тайны мира.

— Граф, отстань от ребенка.

Второй голос, точно такой же, как первый. Значит, их двое. Боюсь, я окружён, и я почти готов признать, что мама была права.

Настало время для Максимального Рывка. Я задерживаю дыхание, сжимаю кулаки и резко подскочив, собираюсь дать деру. И тут меня со всего маха бьет по голове один из врагов. Глушит как рыбу — так, что Млечный Путь средь бела дня закружил как волчок перед глазами, и я бревном рухнул обратно в траву. Что ж, умереть на лугу не так плохо. Мои останки дадут энергию василькам, а может даже, на них вырастет клевер, и если повезет, то однажды случайный прохожий найдет четырехлистник и обрадуется, а значит, всё будет не напрасно.

Но монстры не унимались: они нашли меня даже в моём посмертии и начали охаживать по щекам.

Голова раскалывалась, я с трудом разлепил веки. Странно, но мне удалось, а я до последнего думал, что они были зашиты. Из дымки забытья передо мной возникла ужасающая морда. Когда фокус восстановился, то монстр разделился на две неравные половинки и, обретя четкость, моему взору предстали старик и собака.

— Живой! — старик засмеялся. — Я уж думал, ты моему Графу все его собачьи мозги вышибешь своей кубышкой.

Дед легонько тюкнул мой лоб своей тростью (по факту — кривой полированной веткой).

— Ай! — вскрикнул я и потер шишку, что уже успела оформиться голубиным яйцом.

Пес обиженно прижал уши и старался не приближаться вплотную.

— Простите, — я на девяносто процентов был уверен в своей ошибке, но оставлял одну десятую на то, что пришельцы продолжают меня дурить.

— Может, тебя домой проводить? А то лоб Графа — как камень, мало ли.

Я покачал головой, о чем сразу же пожалел. Обезьянка в моей черепушке от души ударила в литавры. Я зажмурился, а когда вновь вынырнул в мир живых, украдкой взглянул на пса. Снизу он казался огромным. Хотя не думаю, что что-то сильно изменилось бы, если бы я встал. Объективно, я был маловат для своего возраста, а Граф — крупноват для своей породы. Так что между нами была двойная фора, и оба раза не в мою пользу. Но попробовать стоило.

Я поднялся и успешно принял вертикальное положение. Старик тоже выпрямился. У меня закралось подозрение, что всему виной чистый воздух — именно он и способствует гигантизму обитателей этих мест.

— Не бойся, — старик улыбнулся и кивнул на пса. — Он не кусается.

Я, конечно же, не поверил. Не кусаются лишь беззубые. 

— Я не боюсь, — максимальный блеф — мой конек. — Я люблю собак. 

Что ж, второе было сущей правдой. 

— Держи, — старик протянул камеру. 

Я даже не заметил, как выронил ее. «Только бы не разбилась», как заклинание, в голове прозвучали слова. Но слава мягкой земле и зеленому ковру трав — отцовская «стигма» пережила это падение.

Полностью удостоверившись в земной природе Графа и деда, я даже сделал пару снимков. Старик совсем не удивился, что кадры не всплыли моментом на экране, да и самого экрана не было. Часто прогрессу сложно пробиться через размытые грунтовки и панцирь лет, и тогда прошлое находит уютный уголок в самой глуши, где продолжает жить, застыв, словно стрекоза в янтаре.

Глава 2. Новый дом, что не дает защиты от прошлого

Попрощавшись с новыми знакомцами, я сорвал лист подорожника, плюнул на него и приклеил к шишке. Вряд ли это поможет избежать маминых причитаний, но попробовать стоит.

Шагая к дому, где мы теперь живем, я думал о капельке смолы, что медленно ползла по стволу доисторической сосны и поглотила беспечную бабочку. Убив и обессмертив. Забрав, возможно, последний день ее жизни и подарив миллионы лет неизменности. А вдруг это была та самая бабочка, от взмаха крыла которой могла измениться вся история человечества, не окажись она в янтарной гробнице? Или это была ее судьба: пережить динозавров и мамонтов, фараонов и ацтеков, две мировых войны и явить миру доселе неизвестного ученого? А может, стать самой прекрасной драгоценностью, ради которой будут гибнуть влюбленные, семейной реликвией или родовым проклятием? Как много вариантов предлагала бабочке смола… Но был ли выбор добровольным? Может, один день земной жизни стократ дороже благ посмертия?

Слишком странные мысли для того, кто даже еще не стал тинейджером. Но такова цена: когда твои друзья с ранних лет — взрослые и умудренные жизнью тети и дяди, вроде Жюля Верна или Дарвина, поневоле стареешь куда быстрее. Но мысли о смерти и бренности бытия — это все равно лучше, чем вспоминать о школе. Ведь смерть — она где-то там, а школа через два месяца… Когда ты воспитываешься одним родителем, то получаешь в два раза больше вопросов о своей семье и проблем… А когда ты, будучи сиротой, отрицаешь это и пытаешься доказать, что отец скоро вернется, то рейтинг невыносимости школьных будней резко подскакивает вверх.

Добавьте сюда мои скромные физические данные и отличные отметки почти по всем предметам, где требовался ум, а не грубая первобытная сила. И получите неутешительный прогноз начала жизни в средней школе. Для тех, кто не понял: всё верно, жилось мне как типичному задохлику и ботану. Я не хотел быть Ральфом, но еще меньше мне улыбалось разделить судьбу Хрюши. В этой игре жизни я предпочел бы держаться подальше от таких дикарей, как Бочка. Но, увы, система образования заставляет три дюжины мух непрерывно жужжать в одной банке на протяжении многих лет, и часть их них мутирует в ос. 

Я жутко расстраивал маму, приходя домой с подбитым глазом. Но она даже не пыталась понять! Лишь злилась, а, когда думала, что я не вижу, плакала. Я, и правда, не видел, но стены съемной квартирки были так тонки, что я слышал каждый ее всхлип. Словно стоял болваном рядом и не мог ничего поделать. Так мы и плакали каждый сам по себе. Но зато радовались мы всегда вместе!

Вот и зеленая калитка… теперь мы живем тут. Наш дом. Непривычно звучит после вереницы съемного жилья. Такой чужой, но наш. Месяц назад пришло письмо. Мой дед по отцу, которого я никогда не видел, завещал нам этот дом… Формально документы еще не были переделаны, но дождавшись, когда я экстерном окончу класс, мы собрали то немногое, что имели, и переместились в эту глушь.

Переезжать налегке легко. А у нас вещей было на одну развалюху «форд». Как мы только умудрялись раньше жить в доме, где у отца был кабинет и фотолаборатория? Или после его исчезновения наша жизнь пошла под откос? Или я это всё тоже выдумал?

— Поживем там лето, а потом видно будет, — сказала мама и поставила последнюю коробку в раскрытую пасть багажника.

Подозреваю, дело было в очень плачевном состоянии нашего счета, иначе она бы никогда не согласилась. Ведь гордость иногда — последнее богатство, с которым труднее всего расстаться. 

Милый, милый дом. Он был огромен: два этажа и чердак, а внутри комнат десять! Поместье, замок, цитадель! Да тут можно было целый класс поселить!

— И это всё наше? — присвистнул я, выйдя из машины и осматривая обвитый плющом особняк.

— Относительно.

— Это как?

— Как объяснил юрист, дом наш, пока мы в нем живем, но продать или сдать его мы не можем. Если поселимся в этой глуши, то ты сможешь пойти учиться в любую школу на выбор — твой мертвый родственник все оплатит, но каждые каникулы ты должен возвращаться.

— Как-то все слишком сложно.

— И не говори: чую, эта старая развалина — с душком золотой клетки.

— А призраки в нем есть?

— Пошли, узнаем. Может, хоть познакомишься с дедом.

Ключи, как и было написано в письме (между прочим, с гербом и на благородной бумаге, словно не от деда, а от английского лорда), лежали под цветочным горшком с засохшей сиренью.

Замок щелкнул, и я переступил порог фамильного гнезда.

К удивлению, внутри не было пафосной лестницы с портретами всех родственников в пяти поколениях, не было свисающих на цепях люстр, даже ковра турецкого не было. Довольно сдержанно, однообразно и… Скучно. 

— Будь я призраком, еще бы подумал — остаться тут или нет, — скептически заметил я.

Кэр рассмеялась:

— Ну, раз бояться нам нечего, то расходимся и осматриваем территорию?

Я кивнул. Но уходить не спешил. Подозрительный Макс был начеку. 

Мама критически осмотрела кухню и столовую, я с интересом — кабинет и библиотеку. Всё как в рекламных буклетах: компактно, умеренно, без излишеств, но качественно и добротно.

На втором этаже ряд спален. Боковая узкая лестница на чердак и небольшая мансарда, где был установлен телескоп. Я заглянул и поводил трубой. Аппарат был направлен в самую даль городка. Кроме леса, там был лишь особняк в колониальном стиле. Я посмотрел вверх, через полукруглые окна, наползающие на потолок и открывающие прекрасный вид на небо. Мои познания в астрономии были скудны, но возможность понаблюдать за небом в тиши природы отозвалась легким зудом в затылке и ребрах. Это легкое покалывание в основании черепа всегда предвещало новое приключение. А про бьющихся в животе и грудной клетке бабочек знают все. Это как голод, только на сытый желудок и в паре со щекоткой.

Что ж. Судя по всему, дом деда стоял практически на отшибе. Немного на возвышенности, что позволяло окинуть взглядом весь городок. Я невольно залюбовался видом: игрушечные домики, зелень лугов, окантовка леса, серебряная змейка реки и зеркальное блюдце пруда. Все выглядело слишком нереально. Не город, а Хоббитон какой-то!

— Смотрю, уже облюбовал себе гнездышко, птенчик.

— Ма-а-ам, не называй меня так, — ненавижу, когда она относится ко мне, как к сопливому младенцу.

Мама подошла к телескопу и заглянула, поводив туда-сюда трубой.

— Твой дед, видно, любил наблюдать за соседями. 

— Или за звездами, — пожал плечами я, все еще надувшись.

— Или за всем сразу, — рассмеялась она и взлохматила мне волосы. — Вот теперь — самый настоящий надувшийся воробышек.

— Кэр, кэр, кэр-ролин, — прокаркал я в ответ.

— Прекрати дразнить свою мать! — она наигранно состроила суровое лицо и уселась рядом со мной у окна. — Прости, что мы опять переехали.

— Все в порядке, ма, — бросил я дежурную фразу, но, подумав, добавил: — Хотя я даже рад: теперь у меня на десять дней больше каникул.

— Ты ж мой ленивый гений, — и она вновь взъерошила мне волосы. 

С минуту мы сидели молча, глядя в окно. Она смотрела вдаль, а я — на призрак ее отражения в стекле.

— Все-таки тут красиво.

— Угу, — кивнул я, поймав взгляд двойника мамы — Кэролин, отпечатавшегося на окне. Словно она всегда была где-то рядом — та, другая женщина, которой я никогда не знал. 

— И бесплатно. Сможем поднакопить. Или попробовать. Мне нужно лишь найти работу.

— Думаешь, она тут есть?

— Работа есть везде, хотя, возможно, в этом месте она передается по наследству.

— Ты можешь снова делать кукол.

Улыбка исчезла с лица Кэролин, и на лбу образовалась морщинка, сразу добавив лишних лет.

— Ну, или попробовать.

— Можно попробовать, но…

По дому разнеслась трель звонка. 

— Пойду, открою, — мама встала, отряхнула джинсы и поспешила вниз. 

Это вечное «но». Оно, как стекло, делит ее жизнь на до меня и после. Я так зол на нее за это «но». Я посмотрел на окно в надежде увидеть ту другую Кэролин, но она тоже ушла.

Я мало знаю о прошлом моей матери. Она когда-то жила в Корвинграде. Может, даже родилась там. Сложно судить. Всё, что удалось собрать — добыто в археологических интернет-раскопках, склеено из обрывков фраз и призрачных намеков редких гостей.

Единственный свидетель жизни прошлой Кэр — это Вивиан Пик. Я зову ее тетушка Ви, она почти моя крестная и, зуб даю, не пройдет и недели, как ее невыносимый «миникупер» разорвет серость этой глуши. Она вовсе не тетя мне по крови, не сестра мамы. Но очень давно ее знает. Они познакомились еще до моего рождения. Ви — владелица галереи «Полночь». Мы несколько раз в год совершаем бон-вояж на открытия выставок, которые она курирует. Если честно, самое славное в этой галерее — буфет в фойе. Две витрины с пирожными, аромат кофе и высокие стулья на тонких изогнутых ножках. Еще там шикарный потолок — диковинный, текучий, словно подтаявшее мороженное. А вот экспонаты и картины… Тут как повезет. Всё-таки я пока слишком мал, чтобы здраво оценивать современное искусство. Или уже достаточно взрослый, чтобы открыто говорить об этом.

Так вот. Я ведь даже не подозревал, что когда-то в этих залах Кэр выставляла свои работы! Представить только! Моя мать была всемирно известным кукольником! Ну, или около того. С заказами, участием в выставках и постоянной экспозицией в «Полночи». 

Была. 

Сейчас, копаясь в памяти, я вспоминаю это множество застывших лиц — словно существа из волшебной страны, что наблюдают за тобой из каждого угла. В нашем доме раньше было полно кукол. Но я как-то забыл, что она их делала. А может, и не знал вовсе. Или просто это перестало быть важным. Но тогда, два года назад, это было открытием вселенского масштаба!

В тот день я подслушал разговор Кэр с Ви. Тетушка вышла из себя и выплюнула в лицо моей матери:

— Возьми себя в руки! Мы ждали почти десять лет, но ты продолжаешь жалеть себя! Ни одной куклы, ни одной искры за все эти годы! Ты хоть пыталась? Хоть раз садилась за стол?

Воспоминания вернулись, захлестнули безжалостным потоком. Передо мной мелькали картинки того, как мать часами бездвижно сидит за рабочим столом, в своем волшебном мастерском уголке, но даже не берет в руки инструменты.

Все резко обрело новый смысл. Все эти «маме надо поработать» или «иди, поиграй» и десятки других способов отослать меня. А потом, после очередного переезда в еще более убогую нору, не стало места для кабинета, и мы продали стол. И теперь Кэр просто иногда замирала, глядя в окно. 

Тот вечер так ярко отпечатался в памяти, словно он был вчера. На столе, на фоне дешевых обоев, светится старенький ноутбук. Смотрю на экран, но вижу лишь битый пиксель, который ползет поверх статьи о моей матери. Я словно провалился обеими ногами в холодную весеннюю лужу, не рассчитав глубины. Зачерпнул полные ботинки и теперь не знал, что с этим делать. Легкий озноб. От холода или от страха, а может — от злости на лужу и наивную веру.

И где-то внутри разгорается ярость. Я мог бы хвастать Кэр перед одноклассниками, а вместо этого она устраивалась на низкооплачиваемые работы, о которых стыдно говорить! Я никогда не просил крутых гаджетов, я знал: мы не можем себе их позволить. Но каждая ее кукла стоила дороже самого крутого смартфона! А она просто сидела за этим проклятым столом, опустив руки! Я из кожи вон лез, чтоб порадовать ее: да, я был одним из первых по успеваемости в школе, но вот только это не добавляет популярности. Я был слабаком и неудачником. Я был никчемным, и в этом была ее вина. 

Я все еще смотрел вдаль, на поля и луга, но мыслями был далеко в прошлом. Почему-то в самые прекрасные моменты память всегда подсовывает свою ложку дегтя. 

Я вспомнил, как прошлой осенью одноклассники, гогоча, в очередной раз бросили мне:

— А какой сын мог вырасти у неудачницы? Только такой же неудачник и слабак.

Я кинулся на них, рыча от злости. Я махал руками, ногами, старался укусить их, порвать на клочки, пока не потерял сознание. Мне тогда разбили бровь и сломали нос. Но обиднее всего то, что где-то глубоко-глубоко внутри, в самом темном уголке меня — я был с ними согласен. И вот тогда и во мне что-то сломалось. Я ощутил пустоту и безысходность. Казалось, злость выгрызла всего меня изнутри. Оставив лишь пустой каркас, как у куклы. Безликий, с провалами темноты вместо глаз. Иногда я вижу в отражении не мальчика, а оболочку. Я пытаюсь загнать этого темного двойника подальше, но каждый раз он возвращается. И тогда весь мир теряет цвет, словно выцветшее фото. В такие моменты мне хочется сломать всю эту серость вокруг, мне хочется кричать, бежать, лишь бы вырваться из его рук, не чувствовать безнадежности. Я и Кэр — мы сломанные куклы. Две оболочки и два двойника в отражениях друг друга.

Иногда я думаю, что мы оба, я и моя мать, заложники друг друга, и мы тянем друг друга на дно, словно камень на шее. И тогда я чувствовал себя виноватым в ее неудавшейся жизни. А в следующий миг винил ее за свои несчастья. Я люблю ее, но мой темный двойник ненавидит то, чем она стала. 

Интересно, а что думает она? Вдруг Кэр ненавидит Макса? Но я не спрошу. Ведь если бы она спросила меня, то сказал бы я ей всю правду? А часть правды? 

— Макс, я приготовила оладьи, и в этот раз без горелок, — звонкий голос прогнал тишину старого дома.

Я смахнул моего темного двойника, улыбнулся и отправился вниз. Кому нужна эта правда?

Глава 3. О черных оладьях и птицах

Я незаметно отскабливал пригоревшие бока оладьев и обильно смазывал поврежденные участки джемом. Мама делала вид, что не замечает моих манипуляций. И нас обоих вполне устраивала этакая вежливая слепота.

— Непривычно как-то. Нас точно не выселят отсюда?

— Судя по документам, пока мы живем в этом доме, он наш.

— Странно как-то, ведь он нас совсем не знал.

Мать задумчиво поводила нанизанным на вилку кусочком по тарелке.

— Мне иногда кажется, что он и сына своего не знал. По крайней мере, твой отец никогда не рассказывал об этом доме и своей семье.

Она отправила кусочек в рот, подумала и добавила:

— И в доме я не увидела ни одной фотографии.

— Может, это один из домов, и они здесь никогда и не жили?

— Возможно.

— Или ты плохо искала?

— Справедливо.

— Может, на кладбище поискать? — предложил я.

— Думаю, там он не в самом лучшем виде, — все оттенки черного — это про юмор моей мамы.

Я справился с очередным обгоревшим бедолагой в моей тарелке.

— А кто приходил?

— Соседская тетушка. Знаешь, из тех, которым до всего есть дело. 

— Пирог принесла? — засмеялся я, вспоминая фильмы.

— Увы, лишь свой любопытный нос. 

Мы еще поболтали на тему соседей, закрытых общин и маньяков, а после, совсем вымотанные переездом, эмоциями и сытным перекусом, расползлись по комнатам. 

И вот я свалился на кровать и уставился в потолок. Странно, но спальни оказались прибранными и готовыми к приему гостей. Если библиотеку, кабинет и мансарду покрывала вуаль пыли, то кухня, гостиная и две комнаты на втором этаже сияли чистотой, свежестью, и в них даже пара комнатных растений нашлась, с еще влажной землей в пузатых глиняных горшках. Дом словно ждал нас. А теперь накормил, усыпил и проглотил.

С каждой минутой в особняке я испытывал все больший интерес к личности деда. Я ни разу за всю свою жизнь не видел его. Да что говорить, я никогда даже не слышал о нем. И тут неожиданно он вторгается в мою жизнь. Живым мертвецом-добряком. На грани сна и яви посещение кладбища выглядело вполне себе идеей. Явно из тех, что стоит воплотить в жизнь. 

Проваливаясь в сон, я попробовал представить, каким он мог быть. В воображении нарисовался этакий франт в цилиндре, но образ быстро наложился на копполовского Дракулу, и я прогнал его. Тогда я приладил моему деду бороду, надел на нос круглые очки и прочертил глубокую морщину на лбу. Подумав, сбрил бороду, седую шевелюру, оставил лишь тонкие брови, очки затемнил и пустил по шее татуировку змеи, кусающую себя за хвост. Получился очень нетипичный дед, с кучей тайн и проблем с законом. За составлением фоторобота человека, которого я не видел, меня и застал сон. Полуденный, ленный, некрепкий, как второй чай из одноразового пакетика.

Снились бесконечные лестницы и коридоры, закрытые двери и армия стариков, каждый из которых выдавал себя за моего родственника. А потом я словно смотрел на себя издалека. Маленький я бегал и карабкался, стараясь выбраться из кукольного домика. И не мог. Все старики рассыпались на части и оказывались на столе в свете лампы, а в тени сидела неподвижно Кэр с бессильно висящими руками…

Проснулся я почти на краю дня. Солнце коснулось горизонта и потихоньку принялось втягивать щупальца лучей. Я любил это время суток. Свет становился необыкновенно теплым, и в этом золотом меду все преображалось. Казалось, еще мгновение, и откроются двери волшебной страны. Иногда я ругал себя за такие девчачьи фантазии, но глубоко внутри до сих пор ждал встречи с чудесным. Благо, мне хватало ума не рассказывать об этом окружающим. У Бочки и его свиты и без того хватало поводов для глумления. Хотя теперь я могу выбрать любую школу! Вот только в анкетах мест учебы не указывают число Бочек и места их обитания по классам и параллелям.

Встав с кровати, я подошел к окну и зажмурился в лучах заходящего солнца. Мгновение застывшей жизни! Подскочив как ошпаренный, я схватил камеру и кинулся наверх, в мансарду. Теперь, стоя у окна и окидывая взглядом дома, улочки, поля, мне стало понятно, отчего местные звали свой городок Амбертон[1]. Сейчас все вокруг выглядело, словно вырезанное из янтаря. А каждый житель, как насекомое в смоле, застыл в красоте мгновения, ощущая прикосновение вечности. Фотоаппарат щелкнул. Я сделал еще снимок и сразу отвел взгляд от видоискателя. Возможно ли когда-нибудь привыкнуть к такой красоте? Золотая парча небес, перламутр белых домиков, черные точки птиц. Одна точка всё увеличивалась в размере. Всё ближе и ближе.

Птица неслась прямо на меня! Мгновение, и она врезалась в окно прямо напротив моего лица. Столкновение было столь внезапным, что я инстинктивно отпрянул и попробовал отгородиться руками. Стекло дрогнуло, выдержав удар, а птица камнем упала вниз. Но прежде, на долю секунды, наши взгляды встретились. В черных глазах-бусинах отражался не медовый закат, в них горел зловещий огонь. 

Я посмотрел вниз — туда, куда упала птица, но не смог рассмотреть ее в траве. Когда же я поднял глаза, то заметил на стекле маленькую каплю крови, пульсирующую на солнце красным карбункулом. Осторожно прикоснулся к ней и ощутил в кончике пальца вспышку. Хоть это и была лишь игра воображения, но мне стало не по себе. Тонкое стекло, что отделяло меня от мира, было и защитой, и преградой. И я не знал, хочу ли разбить его или же спрятаться за ним.

***

— Что ты ищешь, малыш?

— Ма-а-ам, но я ж просил не называть меня так!

Кэр вышла на крыльцо и опустила на деревянный настил коробку с «малонужными» вещами: ловцом ветра, садовым гномом, кормушкой для птиц. Я помнил, что мы вечно таскали эту коробку при переездах из квартиры в квартиру. И, похоже, этот странный набор наконец-то дождался своего часа. Мама рассказывала, что у каждого дома есть душа, и она скрывается в деталях. Кормушку якобы сколотили мы с отцом, ловца она сплела сама, а гнома подарили еще ее матери — как охранника от злых духов. В последнее мне верилось хуже всего: этот гном был похож на тролля, за давностью лет он обзавелся шрамами-трещинами, а изначальный природно-фабричный его вид был больше рассчитан на отпугивание скорее живых, чем мертвых. Но Кэр, по непонятным для меня причинам, любила этого страшилу нежно (и порою даже больше меня), и вот теперь наконец-то могла поставить на почетное место у тропы в дом.

— Прости, ну так что ищешь-то?

— Птицу, — нехотя ответил я и продолжил осматривать траву возле дома.

— Птицы, дружок, большей частью предпочитают небо, а в траве можно найти лишь самых гордых из них — ежей!

Кэр расхохоталась. Это была ее фишка: смеяться над собственными шутками. Я выдавил из себя кривую улыбку:

— Я видел, как она врезалась в окно и упала.

— Может, уже оклемалась и улетела?

Кэр водрузила гнома, покрутила, чтобы вкопать его потертые временем ботинки в землю, и выпрямилась. Уперев руки в боки, она критически посмотрела на Бо. Так она называла этого уродца. И, похоже, осталась довольна.

— Не думаю, — упрямо возразил я и раздвинул палкой очередной куст травы, почувствовав, как уткнулся во что-то мягкое…

Мама подошла и заглянула через мое плечо:

— Выглядит так, словно уже год тут лежит.

Она была права: перья запачканы грязью, а от тельца остался лишь выбеленный скелет.

— Смотри, тут еще одна. И еще…

— Ма, а тебе это не кажется странным?

Кэр подцепила палкой (и когда я только успел ее передать?) еще один трупик.

— Ну да, — Кэр вздернула брови. — Пожалуй, мало приятного.

— Может, позвоним куда? — неуверенно спросил я, но Кэр словно не замечала меня.

— И еще две, от которых осталось и того меньше — прямо птичье кладбище! Но все они явно не сегодняшние. Так что, Макс, не унывай: твоя птица, возможно, жива. А вот этих надо будет закопать. И мама, вернув мне палку, бодро зашагала искать лопату.

Похоже, ее совсем не удивили дохлые птицы в палисаднике. Я посмотрел на Бо. Он стоял, отвернувшись, и тоже не выражал интереса к происходящему. Видимо, это только мне кажется странным, что на клумбах вместо роз распустились птичьи трупы.

Я еще раз взглянул на белые косточки и черные перья в обрамлении ярко-зеленой травы, что светилась в лучах заката. Затем поднял голову: прямо надо мной было то самое окно мансарды. Может, и правда оклемалась. Или мне показалось? 

Один из последних лучей отразился и ударил мне в глаз так, что пришлось зажмуриться. Я почувствовал, как на щеку упала капля. Дождь? Но небо было чистым. Механически вытер лицо. Что-то липкое. Взглянул на руку: бурая кровь обозначила рисунок подушечек пальцев. Холодок прошел по спине.

Я растер вязкую жидкость и удивился стечению обстоятельств, соразмерности момента и моей вовлеченности в него. Было мгновение, когда я был готов поверить в фатальность случившегося, но здравый смысл поборол этот позыв. Этот голос убаюкал и успокоил: это всего лишь другая птица. Мало ли птиц, что ударяются в окна? А может, здесь это нормально. Они слепнут от солнца, что отражается от стекол, теряют ориентир и бьются. Не стоит волноваться. Ведь дохлые птицы — не люди. И я не буду вспоминать Хичкока. 

***

В следующие несколько дней ничего не происходило. Мы обживали дом или дом нас. В любом случае, дел было предостаточно: от замены лампочек и портьер до покупки и рассадки бегоний, герани и традесканций по горшкам и окнам.

— Дом должен быть обитаем, и зелень в окнах — первый признак жизни, — говорила мама, а я не спорил: мне было плевать на молчаливых сожителей.

Но мой подоконник украсили не дети Флоры, а старинные и не очень предметы, что я нашел, осматривая дом. Из библиотеки перекочевали стопка книг и часы, из «обсерватории» — атлас звездного неба и дневник наблюдений. У меня были большие планы на чердак и подвал, но до них мы еще не добрались.

Глава 4. Подвалы, посылка и первые неприятности

Еще в первый день, осматривая дом, я приметил подвал. Огромный, больше моей комнаты, пыльный, захламленный, но с отдельным выходом в сад.

— Если хочешь, устроим тебе тут штаб, — улыбнулась Кэр.

Я удивленно посмотрел на мать.

— Базу? – неуверенно предположила она. – Логово? Лабораторию? Как сейчас это принято называть?

— Думаю, «лаборатория»  — вполне подходящее слово, — улыбка зацепилась и повисла между ушей. — Было бы круто.

— Но при одном условии: ты разгребешь весь этот хлам.

И, напевая что-то древнее и не модное, мама скрылась, а я остался с улыбкой, висевшей на одном ухе: лабораторию мне жутко хотелось, а вот проводить зачистку — нет.

Желание перевесило лень. Вооружившись метлой, повязав бандану и прихватив пару пакетов для мусора,  я был готов сразиться с драконом, что древнее мира. Ибо имя ему – Хаос!

И надо было мне лезть в этот подвал! С первого шага вглубь темного чрева дома начались мои беды — ведь именно там, среди динозавров прошлого, скелетов и останков чужой жизни, меня ждала коробка, перевернувшая всю мою жизнь!

Когда первый черный пакет был забит до отказа старыми башмаками, невнятными банками, прогрызенной мышами ветошью, а второй – старыми ситечками, горшками, журналами, которые еще можно было сдать барахольщику, я отступил на шаг, чтобы отпраздновать первую выигранную битву в этой неравной войне, и тут же сел на зад. С размаху плюхнувшись на пол, я потер зашибленную лодыжку, в которую предательски вгрызлось древнее зло.

Стиснув зубы, я пристально посмотрел на напавшего дезертира и приметил обычную коробку, в которую без труда смогла бы поместиться средняя книга или три аккуратных пачки английского чая.

Дотянувшись до коробки, я подтянул ее к себе и стал разглядывать. Пыль въелась в картон, заломы и вмятины, похожие на морщины, пожелтевший тканевый скотч опоясывал ее со всех сторон, словно сухая змеиная шкура. Может, и проклятие наложено? Перевернув коробку, я с удивлением обнаружил почтовый формуляр и аккуратно выведенный адрес. Это была посылка!

Я осторожно потряс ее – легкая. Явно не книга, а если и книга, то маленькая. Поднес к носу, втянул запах и тут же закашлялся. Это определенно был запах пыли!

— Что же ты скрываешь и кто тебя послал мне? – поднявшись, я взял коробку и отправился наверх. Нога уже не болела.

Выйдя на крыльцо, я увидел Кэр, возившуюся с цветами. Похоже, она сажала их туда, где еще недавно валялись дохлые птицы.

— Нашел что-то интересное? – поднявшись, спросила она.

Кэр стояла против солнца, и я не мог разглядеть ее лица.

— Угу,  — кивнул я. – Похоже, забытая посылка. Дедуля ее так и не открыл.

Кэр хмыкнула, подошла и уселась рядом.

— Надо же, и правда посылка, — удивилась она. – Интересно, сколько она пролежала.

Я присмотрелся, нашел дату, прикинул в уме:

— Ого! Почти тридцать лет!

— Подумать только. Только это не деду твоему посылка.

Кэр ткнула в адрес:

— Сосновый тупик, дом один. А наш дом в Сосновом переулке, дом один. Да и инициалы не подходят, как ни крути.

— Вот как! Странно это. Я не видел здесь ни одной сосны, а тут, как выяснилось, целых две улицы посвящены им.

— Ну, может, это отсылка к янтарю? — пояснила она.  — Что-то вроде: «живица, смола, янтарь». Я тут и магазинчик видела с названием «Канифоль[2]».

— Мрак, — протянул я.

— Мрак, — согласилась Кэр.

— Значит, она не наша, — подытожил я.

— Ну, тут тебе решать.

— А где этот Сосновый тупик?

— А вот с этим нам явно поможет Марго. Она обещала мне показать лучшие места Амбертона. Как хозяйка хозяйке. Могу спросить.

— Да, пожалуй, — я поднялся. – Пойду, закончу уборку.

Знаете, что я почувствовал, впервые увидев посылку? Восторг! Словно сокровище нашел! Древность, реликт, артефакт погибшей эпохи! А теперь? Теперь я даже не мог ногтём поддеть побуревшую от времени упаковку. Лишь смотрел на полустертые инициалы отправителя и получателя. Мне ужасно захотелось узнать, ждет ли еще свою посылку «А.Ш.С». И держит ли все еще за собой указанный абонентский ящик в Корвинграде некий «М.и.Б».

***

Это полное безумие — доставить посылку спустя тридцать лет. Хотя тридцать — это не триста. И до немецкого рекорда было ой как далеко. Надеюсь, в этой коробке столь же не важные вещи, как и письмо в Остхейм[3]. И надеюсь, там не конфеты и не печенье.

— Эй, есть кто дома? — неуверенно позвал я и тихонько встряхнул коробку, в очередной раз пытаясь угадать, что внутри.

Ответа не последовало. Вот в этот момент мне следовало оставить посылку, развернуться и уйти. Но какая-то злобная сила заставила мою руку нажать облезлый рычажок, звонко поднявший щеколду. Я приоткрыл калитку ровно настолько, чтобы ужиком прошмыгнуть вовнутрь. Вертя головой по сторонам, Бравый Макс двинулся к крыльцу. Хозяев, по всей вероятности, не было дома, и я успокаивал себя, что просто оставлю коробку под дверью, чтобы до нее не добрались дикие звери, соседские мальчишки, садовые гномы, черные птицы, непогода…. Вот только это была полная брехня. Зачем я шел к дому, как осел за морковкой, я не могу объяснить. Но то, что этой коробке ничего не грозило, не вызывало сомнений. Она пережила тридцать лет, и один дождь ее бы точно не угробил!

Я шел и разглядывал дом. Это был тот самый особняк, что я видел в телескоп. Стоящий ровно напротив дома, в котором я жил. С первого взгляда невозможно было определить, обитаем ли он. Окна не были разбиты, но краска облупилась. Калитка не заперта, но двор зарос травой. Из почтового ящика торчит ворох писем, но возле двери дюжина свежих пустых молочных бутылок. Я достал камеру и сделал снимок, зажав коробку под мышкой.

Краем глаза я заметил, как за бутылками от стены отделилась тень и шмыгнула в дом.

— Может, тут живет одинокая старушка с армией кошек? — прошептал я, чтоб хоть как-то развеять гнетущую тишину.

Дорожка из камушков змейкой вилась к самому крыльцу.

— Эй, есть тут кто? — еще раз позвал я.

Мой голос прозвучал словно бы со стороны. Наверное, так и ощущают себя герои ужастиков.

Я продолжал звать хозяев, ответа не было, а ноги сами вели меня к дому. Вот я уже взялся за холодную круглую латунную морду льва и потянул. Приглушенно охнув, дверь поддалась, и я перешагнул порог. Бравый Макс робко вступил в полумрак просторной прихожей. Когда глаза привыкли, я стал рассматривать дом, совершенно забыв, что хотел всего лишь подсунуть коробку под дверь. Винтовая лестница уходила на второй этаж и, наверное, делая изгиб, вела на третий. Пыльная огромная люстра — может, даже хрустальная. Кожаный диван, рядом столик, на нем газета. Тут же увядшие цветы в вазе.

Вот этот дом вполне годился для рокового наследства! Тут унылым призракам понравилось бы.

Я положил коробку рядом с газетой. Мельком взглянул на дату. Надо же! Свежая, сегодняшняя. Значит, тут все же кто-то живет. Однако ни старушки, ни кошек я не заметил. На дальней стене, над лестницей, в полумраке я разглядел квадраты и прямоугольники картин: с них, словно призраки, смотрели люди. Портреты владельцев?

Я сделал шаг, другой и вот уже стоял на ступеньке лестницы. Робко поднявшись, я посмотрел снизу вверх на потускневшую картину. С нее на меня без особого энтузиазма взирала дама в шляпе, на которую птиц ушло больше, чем погибло на газоне нашего дома. Взгляд у нее был надменный, тонкие пальцы в перчатках сжимали зонт, на лацкане приталенного жакета виднелась брошь с птицей. Рядом с ней соседствовал старик, похожий на Санту и Фрейда одновременно. Я поднялся еще на пару ступенек и чуть не вскрикнул: картина улыбалась мне такой знакомой кривой улыбкой. Но, сморгнув, я встал на цыпочки и присмотрелся: скучающий мужчина средних лет, в черной тройке с часами на золотой цепочке. В таком полумраке он, и правда, был похож на моего отца. Но, конечно же, это был не он.

Портреты уходили вверх, но я решил больше не испытывать судьбу и, спустившись, направился к выходу. Я был почти у двери, но тут прямо за спиной раздался шорох. Я замер. Стало жутко, и опять заныло в основании шеи. Дурной знак. Одной рукой я взялся за дверную ручку. Сразу стало спокойнее: я вспомнил версию про старушку с кошками, облегченно вздохнул и оглянулся.

Я не поверил своим глазам. Сбоку от лестницы шло голубое сияние. Всё позабыв, я пошел на свет. Передо мной была небольшая дверь сбоку под лестницей. Она была кричаще-синей и неуместной в этом черно-сером доме.

Наверное, туда и спряталась кошка. Я еще раз позвал хозяев, но как-то тихо и неуверенно, втайне желая, чтобы они не отозвались. Удивительно, сколь яркой была лазурь краски. В этом потрепанном доме дверь неприлично выделялась ухоженностью, будто очутилась тут по ошибке. Неуместный предмет. Даже находясь в тени, синие доски загадочно мерцали. Круглая ручка была теплой и гладкой, и дверь легко поддалась, не проронив ни звука. За ней были густой мрак подвала и ступеньки, которые уходили вниз, в самую чернильную тьму.

Я пошарил рукой по стене в надежде найти выключатель. Пусто. Пошире открыл дверь, впуская робкий свет — а может, выпуская концентрированную тьму, разбавляя ее. Любопытный Макс робко заглянул вовнутрь. Но все равно было слишком темно, чтобы что-то разобрать, и тогда мне пришла безумная идея. Я достал камеру, включил вспышку и нажал на спуск.

В тот миг, когда яркий свет разорвал мглу, я увидел нечто, что заставило меня попятиться. Я сделал шаг назад, инстинктивно выставив вперед руку, до белых костяшек сжав фотокамеру, и тут же спиною уперся во что-то. Нечто до боли сжало мое плечо так, что я вскрикнул. Одновременно о мою ногу шаркнулось что-то лохматое — так, что мурашки наперегонки побежали по позвоночнику.

— Что за хорек опять проник в наш дом, Корв[4]? — заскрипел за моей спиной тонкий голос.

Железная клешня крепче сжала мое плечо и, дернув, извлекла из подвала, подняла в воздух и развернула на сто восемьдесят градусов так быстро, что картинка перед глазами слилась в сплошной серый туман.

Пол ударом вернулся под мои кеды, и я поднял глаза. Высокая, иссушенная, словно мумия, женщина, в шали поверх длинного прямого платья, которое делало ее еще выше, смотрела на меня водянистыми ледяными глазами. Её руки, как два бесцветных паука, были сложены вместе, и длинные пальцы слегка шевелились, делая сходство с лапками мерзких членистоногих еще сильнее.

Жуткая дама возвышалась метра на два. Ее взгляд приковал меня к месту. Я даже не заметил, как тот, кого она назвала Корв, отцепился от меня и отошел, встав рядом с хозяйкой. В горле пересохло. От пронизывающего взгляда старухи я словно покрывался коркой льда. Мне стоило огромных усилий, чтобы разорвать эту связь удава и кролика и перевести взгляд на слугу. Худой, вытянутый, неопрятный, похожий на общипанную ворону, он был одет в костюм-тройку, из кармана жилета свисала цепочка. Не верилось, что этакое кукурузное пугало обладает бульдожьей хваткой такой силы, что пожелай он — спокойно вырвал бы двумя пальцами мою ключицу. Настоящий классический дворецкий-убийца.

Я окаменел: во рту словно песок, а в ушах звон колокольчиков. Паучиха, видимо, еще что-то спросила, и я неуверенно показал рукой на столик, где лежала коробка, и прохрипел:

— Я принес вам посылку.

Старуха повернулась и, всё так же держа спину ровно, колонной поплыла по залу. Остановившись возле стола, она провела рукой по адресному ярлыку.

— Долго же ты доставлял ее, маленький грызун.

Все так же нереально медленно и плавно дама проплыла мимо меня, не поворачивая головы, лишь скосив жуткие рыбьи глаза в мою сторону. Длинный подол полностью скрывал ноги, делая движения еще более похожими на скольжение призрака.

— Корв, выпроводи нашего гостя вон. У него нет времени на чай.

Не менее жуткий, чем его хозяйка, тип бесцеремонно подтолкнул меня к выходу. Он был как косматый засушенный зверь с пылающим яростью взглядом. И насколько его хозяйка была идеально причесана, настолько ее слуга был растрепан.

Уговаривать меня покинуть этот зловещий особняк не потребовалось. Лишь на пороге, чувствуя лучики солнца на лице и некую безопасность, я развернулся, взглянул на жуткую парочку, которым еще бы вилы в руки — и на картину к Вуду[5], сжал кулаки и крикнул:

— Хорьки не грызуны, они хищники!

Старуха вынула из замка синей двери ключ и, зажав в руках-пауках, бросила на меня презрительный взгляд. Я же, прыгнув кузнечиком через три ступеньки крыльца, пустился прочь. Моя миссия была выполнена. 

Пробежав метров триста, я упер руки в колени, жадно хватая ртом воздух. Сердце колотилось как бешеное. Бравый Макс не на шутку испугался.

— Всё в порядке, молодой человек?

Я поднял глаза и увидел перед собой усы, а потом уже прилагающего к ним человека, выглядывающего из потертого синего пикапа. На черных как смоль волосах у правого виска была белая как снег прядь. Впервые такое видел! Бросив взгляд на форму и значок, я кивнул:

— Так точно, офицер.

Усач усмехнулся:

— Хорошего дня.

— И вам, — выпрямившись, я смотрел вслед шуршащим по грунтовке колесам.

***

Конечно же, я не рассказал о произошедшем матери. Отделался быстрым «доставлено», я взлетел наверх и бухнулся на кровать, тупо уставившись в потолок.

Мне было стыдно и страшно. И облечь случившееся в форму значило признать случившееся. А я хотел обо всем поскорее забыть. Но выкинуть дом и его странных нежильцов из головы было ой как не просто. Я повстречал чудовищ и чудом остался жив!

Я так и провалялся в кровати до вечера, сполз только на ужин. Сегодня у нас была пицца. Покупная, что немаловажно. И это резко улучшило мое настроение.

— Как прошло?

— Ты о чем? — умеет же Кэр всё испортить.

— О твоем почтовом приключении, — Кэр кощунственно скручивала кусочек в трубочку, делая из него пародию на буррито и разрывая сердце каждому из четырех черепашек-ниндзя.

— Отнес, и всё! — вспылил я. — Ничего интересного!

Подскочив, я вылетел из-за стола и, забежав в комнату, что было сил хлопнул дверью.

Ночью я не мог сомкнуть глаз и лежал, пялясь в потолок. Тут не как в городе, где ночи светлы настолько, что видны все предметы в комнате. И одно отличие от дня — в окружающих предметах нет цвета. Городская ночь изрядно потрепана фонарями, неоновыми вывесками, фарами бесконечных авто и витринами магазинов. Максимум, на что она способна — залить мир серым. Тут же, в глуши, в маленьком городке Амбертон, чернильная тьма, и лишь звезды с луной робко противостоят ей. Сегодня полнолуние: выйди во двор — и каждая травинка будто вырезана из фольги. Но моя комната с другой стороны, и Луна не заглядывает ко мне. Поэтому в комнате темно, как в смоляной бочке. И рассматривать потолок можно лишь весьма условно. Я всматривался в перетекающую надо мной тьму и силился уснуть. Отара овец разменяла третью сотню. Сон не шел. Еще пара сотен в поголовье…

Но стоило лишь начинать засыпать, падая в огромную кроличью нору, где нет начала и конца, как передо мной возникли бледные руки-пауки, ползущие по стенам. Пять длинных лапок на каждом плоском брюшке, одетом в кружевные манжеты, с ярко-красной гранатовой пуговицей, похожей на каплю крови или глаз птицы. Ноготки на пальцах-лапках стучали по стене. Цок-цок-цок. Эти бледные руки подкрадывались все ближе и ближе. Замирали у самого лица в хищном прыжке. Забившись и запутавшись в простынях, я проснулся. Волосы прилипла ко лбу, а по спине бегали мурашки.

И вновь я смотрел в ночь. А ночь смотрела на меня. Каким-то чудом мой усталый мозг всё-таки провалился в забытье, вывернув из-под носа бледных старушечьих пальцев. Проснулся я совершенно разбитый, как после болезни. Кое-как пережил день, занятый ничегонеделаньем. С Кэр я не разговаривал, но холодную пиццу доел.

Следующей ночью кошмар вернулся. Но к рукам и манжетам добавились еще часы дворецкого.

Я вновь был в пыльном логове Паучихи. Вот только оно стало больше, или я уменьшился. Между входной дверью и лестницей образовалась огромная площадь. Каменный пол покрывали волнистые узоры — то ли пыль, то ли мрамор. Я ступал босыми ногами, двигаясь к синей двери, когда заметил что-то блестящее. Небольшие карманные часы светились золотым огнем среди всего этого серого монохрома. Я подошел и поднял их. На золоченой крышке ворон раскинул крылья, а в его клюве ключ: похожий на египетский анх, но с бородкой, как у обычного ключа. Но стоило мне открыть крышку, как стрелки на циферблате бешено закрутились. Я бросил хронометр и отступил. Корпус начал увеличиваться и достиг размера блюдца, а стрелки со звонким «бзыньк» отпали. Все замерло лишь на мгновение, а после стрелки начали удлиняться в обе стороны, уткнулись в корпус, прорезали его и вынырнули шестью лапами. И тут корпус начал дрожать, превращаясь в механического жука. Крышка раздвоилась, стекло поднялось — и вот это уже крылья, которые с треском разворачиваются, а стрелки-лапки чистят и расправляют их, прежде чем гротескное чудище сорвется с места, устремившись прямо в мое лицо, нацелив острые металлические стрелки-жала в мои глаза.

И, как часто бывает во сне, я могу лишь смотреть на приближающуюся угрозу. Парализованный ужасом каменный Макс-болван. Еще миг — и мне конец. Жук напоминает мне птицу, что неслась на меня. Но сейчас меня не защитит окно. Я скован сном. Я устал. Я сдался. Я закрываю глаза…

Вдруг черная молния сбивает золотую и, рыча, катится по полу. Недолгая возня, и лохматое существо с когтистыми лапами расправляется с часами, как калан с морским ежом. Шестеренка катится по полу, я завороженно наблюдаю за ее бегом. Хочу посмотреть на моего спасителя, но сон тает, и я просыпаюсь.

Глава 5. О ночных кошмарах и библиотечной пыли

— Макс, завтрак готов, вставай!

Открываю глаза и жмурюсь от света.

— Иду, мам, — хрипло кричу на пределе возможностей.

Новое утро, а я выжат, словно и не ложился. Приснится же! Хотя последние ночи я сплю ужасно. И Кэр, видимо, тоже. Иначе откуда синие круги под глазами и этот сочувствующий и понимающий взгляд? Она даже не спрашивает, как мне спалось. Всё и так видно. 

Протираю глаза кулаками и опускаю ноги на пол.

Что-то острое впивается в пятку. Взвизгнув от боли, тру ступню. Янтарный луч падает на пол и заключает в объятья маленькую медную шестеренку. Выпучив глаза, смотрю на нее. А она словно подмигивает, блеснув, хищно алея каплей моей крови.

***

В отличие от ночей, дни проходят чудесно. Даже однотипная идиллия не в силах испортить больше настроение. Кэр с того вечера не спрашивала про посылку, я тоже почти не вспоминал этот ужасный инцидент. А память постепенно сгладила острые углы, отшлифовала и оставила лишь самую комфортную часть: Бравый Макс выполнил Миссию Древних и доставил Священный Артефакт на край света в руины Старого Дома.

И всё бы ничего, если бы не эти сны. Но каждое утро солнце отгоняет ночные кошмары, поджаривая даже память о них. А как я люблю полуденный сон в тени вяза! Этот коренастый верзила, словно сошедший со страниц сказок, раскинулся вблизи нашего дома. Тень под ним дружелюбная — достаточно редкая, чтобы сплести монстров, но вполне пригодная для прохлады и защиты от зноя. 

Одна беда: стоит звездам взойти, а мне залечь в кровать, как я вновь погружаюсь в липкий ужас ночного кошмара.

Надо что-то с этим делать! Весь день я готовился к бою, и сегодня вооружен. Светильник уточкой вставлен в розетку и испускает спасительный слабый свет. Книгу не почитать, но монстров Кромешной Тьмы прогнать — в самый раз. 

Это сокровище из кладовой Дракона, так я назвал подвал-лабораторию. Ведь для подвала он был недостаточно утоплен в земле, а для лаборатории в нем не было никаких приборов, досок и схем. После первичной уборки и пары выкинутых мешков началось самое интересное!

Чего я только не нашел! Книги и игрушки, стеллажи и коробки, полные всякой всячины… Ценность многого преувеличена, но порою попадаются настоящие бриллианты! Вроде портативного радио в деревянном корпусе. Мммм. Порою мне кажется, что я даже чувствую запах той эпохи, когда этот пузатик был в центре внимания, заменяя интернеты и ТВ. Еще я нашел пару катушек фильмов. Вот бы и проектор откопать! Мой ретро-Клондайк! И я чувствовал себя, словно на грани обнаружения золотой жилы.

Но сколько бы я ни искал, нет никаких семейных альбомов, ни одной фотографии, ни тетради. Ничего о моем деде и отце. Словно они никогда и не жили в этом доме. Но это невозможно! Ведь когда я смотрю на старый снимок, который мне дал отец, дверь дома за спиной мальчишки кажется такой знакомой. И чем больше я всматриваюсь, тем сильнее верю: это именно тот самый дом, в котором мы живем.

Я не сдаюсь. Я найду след. А по нему отыщу и его самого. Завтра пойду в библиотеку — может, там, в старых газетах или архивах что-нибудь найдется.

А пока я сижу в унылом робком свете древней уточки и боюсь уснуть.

— Эх, — не удержавшись, вздохнул я.

— Эх, — отозвалось эхом.

Волосинки на затылке встали дыбом.

— Кто здесь?

Я вжался в спинку кровати, подтянув колени, и пожалел, что в довесок к ночнику не прихватил из подвала биту.

— Кто?

— Выходи! — не совсем желая этого, крикнул я.

— Оди, — отозвалось эхо.

Раздалось бормотание, причмокивание, и дальний конец одеяла натянулся и начал сползать вниз.

Я заорал что было мочи. Позорно. Как маленький. Но мне было плевать. Я орал, как потерпевший, и спустя минуту, которая растянулась в вечность, щелкнул выключатель. Спасительный мягкий свет разлился по комнате, и в тот же миг я почувствовал тепло маминых объятий. Запах сирени, рыжий вихрь волос и обволакивающее чувство защищенности. 

— Все хорошо, это лишь сон.

Мама гладила меня по спине и успокаивала. Я хотел сказать, что не спал, но слова застряли в горле. Сквозь слезы я видел, как тень юркнула за платяной шкаф. А затем я уткнулся в ее плечо и разревелся. Я спрятался от всех бед. Ее руки были самой надежной преградой от всего плохого. И если зло сможет пробраться через них, то меня уже ничто не спасет. Хотелось снова стать маленьким, чтобы, забравшись в кровать к родителям, не бояться ничего. Я плакал долго — казалось, вся моя горечь, обида и боль решили пролиться одним сплошным ниагарским водопадом.

Я знал, что наутро мне будет неловко, но сейчас мне хотелось лишь, чтобы мама продолжала гладить меня по спине и говорить ободряющую нелепицу.

***

За завтраком мы не обмолвились о произошедшем. Мы молчали, ковыряя неровные кругляши теста каждый в своей тарелке. Но, казалось, в незримой стене между нами образовалась трещина.

— Классные оладьи, ма! — набив полный рот, похвалил я Кэр.

Она улыбнулась.

— Нет, правда, — проглотив очередной кусочек и запив соком, продолжил я. — Они сегодня реально не пригорели. И на вкус не как стельки ботинок, а воздушные и мягкие…

Я замолчал, осознав, что комплимент явно ушел не в то русло. Кэр же засмеялась. Звонко и радостно.

— Максимально точно и справедливо, Макс. И знаешь, отчего они такие вкусные? — Кэр прищурилась и хитро улыбнулась. — Всё дело в одном маленьком секрете.

И она наклонилась ко мне, по-шпионски понизив голос до заговорщицкого шепота. Я инстинктивно подался вперед и напряг слух.

— Их принесла соседская тетушка Марго.

Кэр откинулась на спинку стула, хохоча.

Я обескураженно переводил взгляд с тарелки на маму и не мог подобрать слов. Мои уши пылали огнем, словно два адских вулканических беса танцевали джигу.

— Но теперь я знаю, что мой сын думает о моей стряпне, — Кэр перевела дух. — И что он чертовски сильно любит меня, раз столько лет стоически жевал стельки ботинок и не возмущался.

Она смахнула слёзы, что всегда выступали у нее при сильном смехе:

— А самое интересное, когда это он успел действительно пожевать стельки ботинок, чтоб узнать их вкус?

Кэр встала, чтобы налить себе еще одну кружку кофе.

— Кстати, это именно она наводила тут порядок.

— Спасибо ей, — засмеялся я.

— Воистину, — отсалютовала кружкой Кэр. — Чем займешься сегодня?

Я подцепил последние две оладьи вилкой: раз это не левел-ап мамы, а разовая акция от соседки, не стоило упускать момент.

— Хочу наведаться в местную библиотеку и побольше узнать о городе, раз уж мы тут останемся.

— Тебя подвезти? Я как раз собираюсь кое-что прикупить.

— Было бы здорово!

— Амбертон. Янтарный град, — задумчиво произнесла Кэр. — Надеюсь, мы не мухи для него.

Облачко набежало на солнце, и в комнате потемнело. Тень накрыла маму, и я увидел безвольную женщину с опущенными руками из моего детства. Это длилось лишь мгновение, и вот тучку унес ветер, а Кэр вновь смеялась:

— Что за лицо, малыш? Ты словно призрака увидел.

— Не называй меня так, — показательно рассердился я и, допив на ходу сок, побежал наверх за рюкзаком.

***

Библиотека находилась в самом центре, словно приклеенная к обручу небольшой круглой площади. Кроме нее, по периметру расположились ратуша с архивом, почта, загадочное черное здание с надписью «Клуб». Чуть далее — начальная школа, за поворотом — рынок с открытыми торговыми рядами, улочка с магазинчиками и жилые дома. Это всё я успел разглядеть, пока Кэр колесила, разыскивая магазинчик, в котором накануне вместе с Марго покупала вырезку.

Магазинчик она так и не нашла. По крайней мере, до того, как высадить меня.

Листая старые газеты, я напряженно вглядывался в пожелтевшие страницы, сальные пятна чьих-то рук, смазанные буквы. Я взял самые древние из имеющихся: вековой давности. Их листы были плотные, хлопковые, и краска сохранилась гораздо лучше, чем на более поздних бумажных потомках.

Я сам не знал, что ищу. Может, упоминание о трагедиях, подозрительных убийствах, пропажах… Я так неистово хотел оказаться в эпицентре загадочной истории, что тужился всеми силами отыскать хоть намеки, крупицы того, что создаст канву моего невероятно захватывающего приключения.

Может быть, будь у меня брат или сестра, ну или хотя бы лучший друг, я бы не был предоставлен сам себе в такой ужасающе полной мере. И будь эта простая человеческая связь, я был бы занят обычными детскими делами, будь то игра в мяч или салки, ну или, на худой конец, всегда рядом был бы тот, кто мог покрутить у виска, охлаждая воображение, и с кем неизменно стыдно делиться планами на свое уникальное предназначение.

Но я был один и мог себе позволить пуститься во все тяжкие: строить планы и мечты, в которых нашлось место даже пришельцам — правда, на весьма второстепенных ролях.

Это была первая причина для посещения библиотеки. Вторая — меня разрывало любопытство относительно содержимого Паучихиной посылки и подвала. Что могло быть в той коробке? Похоже, я начинал жалеть, что не заглянул в нее. А еще я с волнением думал о синей двери. Затаив дыхание, представлял обитателей тьмы под лестницей и на ней. А потом вновь возвращался к коробке и задавал вопрос: как могло произойти, что посылка пролежала три десятка лет в подвале. И отчего мое природное любопытство не взяло верх? У меня был снимок. Один кадр. Всего один. И я надеялся — удачный. До конца пленки оставалось полкассеты. Но именно ожидание окутывало особым таинственным флером начало моей истории. 

— Привет, фотограф!

Я вынырнул из омута мыслей. Передо мной стоял подельник Графа. Долговязый старик уселся напротив.

— Не рано ли тебе читать газеты, юноша? — засмеялся он, кивнув на пачки. — Да еще в таком количестве. Они не только портят аппетит, но и вызывают апатию, — старик вздернул бровь и добавил. — А от старья еще и клещей подцепишь.

— Хотел побольше узнать об этом месте, — сказал я почти правду.

— И как, узнал?

— Не особо.

— Не особо или не то, что хотел?

Я заерзал на стуле, а дед хитро ухмыльнулся:

— Тогда тебе стоит взять из архива нашу местную газетенку — ее закрыли лет десять назад, но до этого она собирала как раз такие истории, какие любят ребята твоих лет или выжившие из ума старики вроде меня.

Дед подмигнул так, что все складки и морщины его лица резко обозначились, натянулись как сеть, и вот мгновение — и в ее центре возник белесый паук-глаз.

— Мы звали ее Шутиха, так как временами она публиковала материальчики, которые трещали похлеще петард, брошенных в огонь.

— А вы давно тут живете?

— А то! Полвека и еще немного: уезжал, но вернулся — мы все в этом городишке прокляты и привязаны к здешним полям и холмам.

Мне почудилось, что старик не шутил — что он, и правда, жалел или злился на эти узы.

— А дом на окраине?

— О, уже познакомился с гнездом Паучихи? Наверное, и ее прихвостня тогда видел. Чего тебя туда носило? Держись от них подальше.

Дед поднялся, нахмурился, и будь мы на улице, он обязательно бы злобно сплюнул, но в библиотеке сдержался — лишь пожевал обветренные губы, сдвинул брови еще сильнее и, надев потертую шляпу, двинул к выходу, постукивая палкой.

«В нем метра два, не меньше», — подумал я, провожая его взглядом. Почему-то этот вытянутый силуэт напомнил о моих ночных кошмарах. Ничего конкретного, просто привкус. Как иногда ветерок приносит запах из прошлого, и во рту появляется вкус молочного коктейля или черничного пирога. Холодок пробежал по спине.

— А как называлась-то газета? — запоздало крикнул я, и тут же зажал рот руками.

Я выскочил из-за стола, покосился на конторку, за которой сидела библиотекарь. Но она даже головы на меня не подняла, даже глаз не скосила поверх очков. Да чего там! У нее даже очков-то не было!

Я схватил ворох газет, еле дотащил до стола сдачи и, бахнув, со всех ног побежал вслед за стариком, надеясь, что этот трехногий великан не успел уйти далеко.

— Постойте, — закричал я, увидев старика на улице.

Старик остановился, положил руки на посох и дождался меня. Рядом уже вился Граф — сегодня он выглядел еще больше. Пёс вывалил язык и вилял хвостом.

— А ты упорный малый, — крякнул старик и посмотрел на меня сверху вниз.

Я наклонил голову набок, прищурился и так хитро, как игрок, удерживающий флеш-рояль, спросил:

— Вы знаете всё-всё в Амбертоне?

— Может, и не все, — не стал открывать карты старик. — Но побольше некоторых.

— Тогда скажите мне, как пройти к кладбищу?

Глава 6. Мертвецы и неожиданные гости

Хоть поиски в библиотеке и не принесли ничего, кроме пыли, я планировал вернуться туда и попытаться отыскать Шутиху. Но не сегодня. Сегодня я шагал в компании старика и огромного пса в самое зловещее и таинственное место любого города. Туда, куда никто не хочет попасть, и откуда, попав, уже не уйти.

Городское кладбище. Мрачное, суровое, страшное и зловеще притягательное. Это точно будет настоящим приключением.

— Знаешь, малец, — рассмеялся дед. – Не собирался я туда пока. А ты меня тащишь.

— Вы меня доведите, а дальше я сам, — Бравый Макс иногда слишком самонадеян.

Мы шли через парк, за деревьями блестело зеркальце пруда. Старик перехватил мой взгляд.

— Красивое место, правда?

Я кивнул. Граф подбежал и ткнулся носом в мое плечо. Нагнувшись, я поднял обломок ветки и кинул изо всех сил как можно дальше. Серый зверь скрылся среди деревьев.

— Ты нравишься Графу, — кивнул старик.

— Он мне тоже нравится. Я всегда хотел собаку.

— А отчего не завел?

— Мы постоянно переезжаем, да и места не было, — вздохнул я.

— Ну, теперь-то не проблема.

— Теперь нет.

— Значит, и пес скоро появится, — мне послышалась грусть в его словах.

— Если мама разрешит, — пожал я плечами.

— Разрешит, — кивнул старик. — Иногда не мы выбираем собаку, а она нас.

— А как у вас Граф появился?

— Граф? — старик потёр нос. — Уже столько лет прошло.

Старик замолчал. Я ждал, что он продолжит рассказ, но он шагал, не проронив ни слова. А потом вдруг встал как вкопанный:

— Вот и пришли. Иди по этой тропе, и как раз упрешься в кованую калитку. А там не проглядишь – последние дома, как щербатые зубы. Стоят как часовые вокруг извечного стража. Иль проводить?

— Нет, не стоит, — ответил я и поблагодарил деда за помощь.

— Как знаешь — если что, я тута буду. У озера.

— Окей, — я почесал собаку за ухом и пошел по тропинке, но развернулся и крикнул: — А как газета называлась-то? Которая Шутиха?

Старик оперся на палку:

— Янтарный вестник. Она называлась «Янтарный вестник».

— Спасибо! – я поднял руку и помахал.

Извечный страж. Звучит довольно зловеще.

Как и обещал старик, дорожка привела меня к кладбищу. Калитка оказалась огромными воротами. Черная зловещая сеть двумя створками растянута меж столбов. В сплетении узоров, как мухи в паутине, застыли птицы с распластанными крыльями и ангелочки со зловещими лицами. По замыслу это, наверное, были голуби и херувимы. Вот только чугун, побитый временем, превратил их всех в монстров.

— Бойся живых, а не мертвых, — я набрал полную грудь воздуха и шагнул на землю вечно спящих.

***

Кладбище не подвело! От земли поднимался туман. Сизая дымка окутывала могильные плиты, делая их похожими на зубы. Очень много зубов, торчащих в разные стороны! И среди них… Я вздрогнул: прямо передо мной из зловещего морока показалась огромная тень монстра! Черное, как сама тьма, хтоническое создание выбросило щупальца к небу, опутало ими небо и проглотило солнце! И тут от них отделились магические сгустки и черными молниями метнулись на меня. Я зажал уши и упал на землю.

Сырой запах земли ударил в ноздри, а над спиной с леденящим душу криком пронеслась стая ворон.

— Вот черт! Это всего лишь птицы!

Я поднялся, вытер нос рукавом и пошел к бездвижному монстру. Чем ближе я подходил, тем яснее видел перед собою дерево. Назвать его обычным язык не поворачивался. Но и чего-то сверхъестественного тоже не было.

— А это всего лишь дерево, Макс.

Старик назвал его Стражем. И теперь я понимал, почему. Казалось, это дерево – застывший черный фонтан: его толстые узловатые ветви, выброшенные вверх, как щупальца спрута, делали дугу и почти касались земли. А некоторые, не в силах выдержать свой вес, толстыми змеями текли между могил. Это кладбище выросло вокруг дерева, а не дерево было посажено тут.

Я осторожно прикоснулся к ветке. Она была холодная, шершавая, уснувшая. По спине пробежал холодок. Я поднял голову — на этом дереве не было ни листочка!

— Просто старое, мертвое дерево.

Мои слова звучали чуждо, но успокаивали.

— Сейчас быстро найдем деда и пойдем домой.

И тут я понял, как ошибаюсь…

Десятки и сотни надгробий росли из земли, как грибы после дождя. В этом маленьком городе слишком много мертвецов! Каким же я был болваном! Да тут и за неделю не осмотреть всё! Хуже того, тут можно бродить кругами, плутать и натыкаться на одни и те же скорбные даты и имена. И как среди всех мне отыскать моего деда?

Но не попытаться я не мог. Так и ходил от надгробия к надгробию, читая незнакомые имена, годы жизни и смерти, последние слова близких. Время от времени я бросал взгляд на черные ворота, всегда зная, где выход из царства Аида.

Опрятные и заброшенные, большие и поменьше, дорогие и совсем простенькие плиты… Но все были не те. Не знаю, сколько прошло времени. Наверное, немало.

В животе заурчало от голода. В тишине погоста — словно медведь в берлоге заворочался. Я почувствовал, как запылали уши. Мне было стыдно перед мертвецами!

— Как же мне тебя найти! – с досады крикнул я.

Мой голос растворился в тишине. Распался на атомы и исчез. А вместо эха я услышал карканье.

Метрах в десяти от меня сидела большая черная птица. Ворон наклонил голову и уставился на меня блестящим глазом. Это уже было чересчур.

— Вы меня преследуете? – страх уступил место злости.

Я прямо шкурой почувствовал, что еще немного — и вся эта готическая эстетика мутирует в истинно лавкрафтовский ужас или ромеровской[6] рукой ухватит прямо из-под земли за ногу.

— А, может, ты мне путь указываешь? – я сжал кулаки и сделал шаг к птице.

Ворон перепрыгнул на другую плиту, пару раз чиркнул клювом по камню. Но стоило мне подойти ближе, вновь перелетел. Я следовал за птицей, пока в какой-то момент она просто не взлетела вверх и не скрылась из вида. А я остался стоять посреди могил, окончательно потеряв ориентир.

— Окей, — капитулировал Бравый Макс. — Это поражение.

— Нет, чудак, — ответил Макс Всезнайка, — Это ведь не плановая застройка. В этом «городе» все жильцы лежат в одну сторону. И я пошел. Просто шел прямо, и когда увидел черные ворота, то нисколько не удивился. Я вышел на тропинку и пошагал через парк. Графа и его человека я в тот день больше не встретил. Зато встретил Марго, которая была столь любезна, что подвезла до дома, а по пути угостила обедом шахтера.

— Угощайся, — Марго откинула салфетку, и на меня пахнул аромат пирожков. — Обед шахтера[7].

— Знаете, — уплетая божественной вкусноты угощение, сказал я, — я хотел стать фотографом, но с такими аргументами я пересмотрю свои планы.

— Даже не знаю, что тебе сказать, Макс. Шахтерские пирожки можно есть и без работы в шахте.

— Тут я совершенно с вами согласен!

Я раздумывал, уместно ли взять еще один, но Марго сама предложила добавку.

— А вы знали моего деда? – без особой надежды спросил я.

— Сомневаюсь, что его кто-то знал, — засмеялась женщина. — Я всего лишь работала на твоего деда, как и моя мать до того. Кстати, мой контракт бессрочный. Так что, если вы покинете дом, я вновь буду за ним присматривать.

— До конца жизни?

— Выходит, что так.

— То есть вы ни разу не видели моего деда, —  на всякий случай уточнил я.

— Я видела чеки от него, и этого вполне достаточно.

— Чеки, — протянул я, вспоминая фильмы про сыщиков. – А они вам почтой приходят?

Марго кивнула:

— Хочешь, чтобы я сказала тебе адрес отправителя?

— Вы чертовски умны для женщины с такими прекрасными кулинарными данными!

Марго рассмеялась.

— Хорошо, я гляну. Но думаю, адрес тот же, что и у нотариуса в вашем завещании.

— Хм.

Я почесал макушку. Лезвие Оккама[8] перерезало пуповину только зарождающейся истинно шерлоковской истории. Но еще один кусочек, как влитой, встал в душевную прореху. Сытость и блаженство совершили переворот, полностью подчинив разум.

Я абсолютно уверен, что людей, которые держат при себе свежую выпечку, следуют причислять к волшебникам. Ведь нет большего счастья, чем спрятать в родное брюхо ароматный сочный пирожок, а лучше — два или три.

Веки отяжелели, висок уперся в прохладу стекла. Сладкая полудрема сплетала узоры, за окном мелькали дома совершенно чужих и не знакомых мне жителей города, который я только начинал узнавать.

***

Что ж, я не нашел ничего. Ни среди живых, ни среди мертвых.

Было немного обидно, что у городка нет темной истории, а наш дом не отметился ничем, кроме короткой строчки в адресной книге. Но может быть, тайна была столь ужасна, что все следы о ней были стерты? Эта мысль внушала надежду.

Игрушечный городок посреди островка природы. Три часа от автостанции, и ты среди загазованных мостовых и людских потоков мегаполиса. Три часа обратно, и словно попал на два века назад. Если мы тут останемся, Кэр, может, разрешит завести собаку. Эта мысль растянулась улыбкой. Хорошая мысль.

Я вышел у дома Марго и уже оттуда увидел ЭТО. Яркое пятно на колесах — затаившийся аквамариновый «Мини Купер». Это могло означать лишь одно: у нас в гостях Ви-ликолепная Вивиен.

Тетушка Ви появилась в жизни мамы еще до того, как я перешел из слюнявого младенца в стадию разумного существа. Поэтому сколько я себя помню, я помню и ее. Она была всегда. У меня не было бабушек, дедушек, но была тетя Ви. Они были с Кэр словно сестры, хотя и не состояли в родстве.

Ее приезды были стремительны, хаотичны и краткосрочны. Создавалось впечатление, что она врывается на своем «Мини Купере» в гостиную и активирует функцию веселья.

Ви — ровесница мамы, что по меркам подростка — старуха, но выглядит она потрясно. Как красотки из глянцевых журналов. На ней неизменно столько украшений и стразов, что для меня всегда оставалось загадкой, как ее не утащили сороки. Ведь вес и рост (она была немногим выше меня, а я еще даже до четырех с половиной футов не добрался) позволяли.

Я ускорил шаг. И уже хотел было влететь в кухню, как услышал обрывки разговора. Нил (тетушка любила называть всех по-своему) и Ви спорили. 

— Начни жить, Нил. Сколько можно ставить на себе крест? Он бросил тебя. 

— Не бросал он меня, — неуверенно, но резко возразила Кэр.

— Если мужик исчез на шесть лет, то либо он помер, либо бросил. Что, по сути, одно и то же.

И тут я понял, насколько мы похожи с Кэр. Она, как и я, все еще ждала его. Словно он вот-вот вернется. Какие же мы идиоты! Мне стало стыдно. За себя, за нее, за отца, за весь мир… Стыд смешался с гневом. Внезапно я возненавидел себя, отца, Ви. Всех.

Я прижался к стене. Сердце бешено колотилось, корни волос горели, а ногти впились в ладони. Вот только не на кого было направить свой гнев. Предательские слезы бессилия потекли по щекам.

— Ненавижу, — прошептал я сквозь зубы, обращаясь к Вселенной.

— Вижу, — раздалось эхом снизу.

Я опустил глаза и увидел нечто лохматое с большими ушами, парой маленьких рогов, крупными когтистыми лапами. Чудовище смотрело на меня глазами-блюдцами и старательно улыбалось пастью, полной длинных острых зубов в количестве, явно превышающем норму!

Жар сменился холодом испуга. 

— Вижу, — повторило существо и подняло брови.

— И я тебя, — сглотнул я, — вижу.

Монстр еще больше оскалился и прижмурился, как довольный кот. Самое время воспользоваться моментом и дать деру. Но я остался. Не из-за того, что тайны, секреты и необычности, которых я так жаждал, наконец-то нашли меня. Вовсе нет. А просто от того, что ноги были ватные, а в голове хаотично метались обрывки мыслей, которые никак не хотели складываться в единые разумные умозаключения.

Раздался звук разбившейся кружки, и из кухни донеслись всхлипывания. Затем приглушенные проклятия сменились успокаивающими бормотаниями Ви. 

Что-то теплое и пушистое прильнуло к моей ноге. Я вновь посмотрел вниз, надеясь, что это лишь игра воображения. Но нет. Монстр был все еще тут: прижал уши и обхватил мою ногу лапами. Чтобы не думать о маме, я начал разглядывать непонятного зверя.

Размером с откормленного кота, он уже не казался мне жутким. Скорее, необычным: зубатым, с человечьим, словно кукольным, лицом, натянутым на звериную морду. 

— Пойдем, — предложил я и протянул руку.

Монстр посмотрел, понюхал мою ладонь, лизнул и тут же, фыркая, вытер язык лапами.

— Соленые, — улыбнулся я, вспомнив, как пару секунд назад размазывал слезы по щекам.

Я пошарил в карманах и вынул последнюю карамельку. Развернул фантик и предложил новому знакомцу.

С конфетой дело пошло быстрее. Стоило лакомству лишь очутиться на синем языке монстра, как раздался хруст. Быстрыми движениями челюстей угощение было размельчено в муку и проглочено.

— Есть? — поинтересовался монстр, облизываясь, и потянулся к моему карману.

— Больше нету, — честно признался я, уворачиваясь от когтей.

— Есть, — настойчиво повторил он.

— Ты хочешь есть?

— Есть, — кивнул лохматый зубастик.

На кухню идти явно не стоило. Вряд ли взрослые придут в восторг от моего нового голодного друга. Я покопался в памяти и вспомнил, что пара шоколадных батончиков должна быть в спальне. Вот только, чтобы попасть туда, надо пройти мимо кухни. Или… Я взглянул на дверь подвала, что находилась у самой лестницы.

— Только тихо, — прошептал я монстру.

— Ихо, — повторил монстр и выпучил глаза, явно перебарщивая в копировании меня.

Я протянул руку и попытался взять зверушку за лапу, но монстр зашипел и отдернулся, обнажив все свои зубы и растопырив шерсть, как дикобраз.

— Ладно-ладно, — я примирительно поднял ладони. — Иди сам.

— Сам, — согласился зверь и опустил шерсть.

Я пожал плечами и осторожно спустился с крыльца, чтобы обогнуть дом и зайти через подвал. Монстр одинаково ловко перемещался на двух и четырех лапах. Я открыл дверь, пропуская его вперед, но зверек не желал заходить в темный подвал.

— Темноты боишься? Не бойся, просто иди за мной.

Действительно, кого ему бояться? Если он сам монстр… Разве что монстров покрупнее.

За спиной слышалось сопение. Мелькнула мысль: а не вцепится ли эту существо мне в шею. Но все обошлось. Мы тихонько прошли через подвал, вышли к лестнице и поднялись на второй этаж.

— Ну вот, пришли, — я открыл дверь, пропуская гостя. — Это моя комната…

— Моя, — деловито произнес монстр и прошлепал к платяному шкафу.

Ткнув в шкаф когтем, он повторил:

— Моя.

— Так это тебя я видел ночью? И это ты стягивал с меня одеяло? Ты монстр из-под моей кровати? Да?

— Да, — утвердительно кивнуло существо. Подошло ко мне вплотную и протянуло лапу: — Есть.

— Память у тебя хорошая.

Порывшись в тумбочке, я выдал гостю шоколадный батончик. Монстр закинул его в пасть вместе с оберткой и начал методично пережевывать.

— У тебя имя есть? — я попытался установить контакт с иной формой жизни.

— Есть, — причмокивая, ответил лохматый.

— И какое?

— Кррррасивое! — выдал монстр, после чего залез лапой в пасть и вытащил комочек обертки от сладости.

— Меня зовут Макс.

Я протянул руку монстру. Монстр внимательно посмотрел на меня, подумал и положил на мою ладонь слюнявый комочек того, что когда-то было фантиком шоколадки. 

— Мерзость какая! — я задергал рукой, отряхивая слизь.

Монстр дернулся, зашипел и, спрыгнув, залез под кровать.

— Прости, я не специально, — подняв покрывало, Бравый Макс заглянул туда, где обычно обитают чудовища.

Нехотя монстр выбрался и уселся вновь на кровати, принявшись вылизывать хвост.

Вспоминая виденное в фильмах, я похлопал себя по груди и повторил:

— Я — Макс.

Затем ткнул пальцем в монстра и спросил:

— А ты?

— Атта.

Монстр ткнул пальцем в меня:

— Макс, — затем в себя: — Атта.

По спине пробежали мурашки. Неужели тот самый Атта? С фотографии отца. Но на ней он выглядел намного больше и человечнее.

А может, «атта» — это искаженное от «а ты»? Что, если этот вопрос задал и мой отец, тогда и тот монстр тоже решил, что это его имя.

— Есть, — прервал мои размышления монстр.

— Еще? — удивился я.

— Еще, — довольно оскалился монстр.

— Ты голодный? Когда ты ел в последний раз?

Улыбка сползла с морды Атты, уголки бровей поползли вверх. И с выражением вопиющего несчастья и мольбы монстр посмотрел на меня.

— Есть.

— Видимо, давно, — подытожил я.

— Давно, — испустив горестный вздох, подтвердил Атта.

— Вот ты где, малыш! — раздался голос Кэр.

Дверь распахнулась, и в проеме стояла мама; она улыбалась, словно и не было того разговора на кухне. Я замер.

— Тетушка Ви жаждет тебя увидеть.

Кэр сдвинула брови:

 — И отчего ты смотришь на меня, как нашкодивший кот?

Она сделала шаг к кровати. Я судорожно сглотнул.

— Кто ты, и что ты сделал с моим сыном, — она дурашливо погрозила мне пальцем. Затем посмотрела туда, где, по моим расчетам, все еще сидел Атта.

— А это что за зверь такой?

— Ма, я все могу объяснить, — начал я, понимая, что вру самым наглым образом. 

Глава 7. Чудовищная стирка

Кэролин Вуд вздернула левую бровь и решительно направилась к моей кровати. Я не решался оторвать от нее взгляд. Ведь рядом со мной сидел маленький, лохматый, рогатый, зубатый монстр. И я совершенно не знал, как это объяснить.

— И как ты можешь объяснить ЭТО? — сурово спросила Кэр, словно читая мои мысли.

— Ну, понимаешь, он монстр, он сам…

— Нет, Макс, — Кэр погрозила мне пальцем. — Что мы говорили об ответственности?

И прежде, чем я успел придумать хоть что-то, она нагнулась и ухватила Атту за шкирку, так что только хвост мелькнул. Кэролин выпрямилась и брезгливо продемонстрировала монстра мне.

— Максимилиан Джейкоб Вуд! Мы ведь договаривались, что ты не будешь тянуть хлам из подвала в дом без предварительной стирки. А эта игрушка выглядит жутко грязно.

— Игрушка? — недоуменно прошептал я и осторожно скосил взгляд.

Я удивленно раскрыл рот. Атта в руках мамы безвольно болтался и был неотличим от дохлого опоссума, по которому пару раз проехали грузовиком… Или плюшевой игрушки доинтернетовой эры. Мутант Тедди, по которому так же прошлись несколько машин. Непременно пританцовывая.

— Я, конечно, понимаю, что в твоем возрасте тяга ко всему ужасному особенно обостряется. И я, будучи крайне лояльной матерью, не выкину эту плюшевую жабу, — Кэр брезгливо покосилась на Атту, — а всего лишь закину твоего монстра в стирку.

Прежде чем уйти с трофеем, Кэр обернулась:

— Не стоит делать из этого трагедию. И спустись вниз, если не хочешь, чтобы тетя Ви поднялась наверх. 

Белая дверь закрылась, звук шагов стих. И лишь тогда до меня дошло, что Атту несут на верную гибель! Я вскочил и опрометью бросился следом.

Скатываясь по лестнице, я чуть не свернул себе шею, и уже на повороте в прихожей едва не сбил тетушку Ви. 

— Малыш Макс! — радостно вскрикнула она.

Я попытался увернуться, но лишь потерял равновесие и, падая, уткнулся носом в ее роскошную грудь. Изящные руки в звенящих браслетах сгребли меня и сжали так сильно, что не осталось ни малейшего шанса вырваться из плена объятий. Краска прилила к лицу и ушам, мне резко стало нечем дышать. Я отчаянно замахал руками, сигналя о своем крайне опасном положении. 

Ви отступила на расстояние вытянутых рук, продолжая держать меня за плечи.

— Что-то ты бледный, — заботливо заворковала она, продолжая тискать меня.

И как бы я ни брыкался, она не отпускала меня до самого возвращения матери.

— Ви, раз ты остаешься на ночь, может, и ужин приготовишь? — хитро улыбнулась Кэр. — А то Макс вкуснее стелек давно ничего не жевал. 

Ви переключила внимание, выпустила добычу (меня) из когтей и хлопнула в ладоши, словно волшебница, в блеске стразов и мелодичном перезвоне браслетов:

— У нас будет новосельнический пир! Но для начала, Нил, покажи, где в вашем захолустье супермаркет. Даже если он не супер, в нем явно больше продуктов, чем в твоем холодильнике.

Ви и Кэр впали в радость обсуждения ужина, а я ужиком ускользнул спасать Атту. 

Я кубарем ввалился в прачечную, поскальзываясь на кафельном полу и цепляясь за все подряд, чтобы не упасть. Макс-Спасатель подлетел к стиралке. Рычащий монстр переваривал моего совсем нового друга! Я упал на колени и, словно космонавт, выглянул в иллюминатор. По ту сторону стекла, будто в открытом космосе, пронеслись очумелые глаза монстра. Синий язык на миг прилип к круглому стеклу дверцы и тут же исчез в круговороте пузырей.

— Держись, друг! — крикнул я и со всей силы вдавил кнопку «стоп».

Не дождавшись, когда барабан остановится, я рывком открыл дверцу. Атта вместе с водой хлынул на меня. Я плюхнулся в лужу. 

Атта, комком мокрой шерсти, лежал на холодном кафеле, не шевелясь. Вода струйками утекала в сияющие черной пустотой прямоугольники слива. Мысленно я поблагодарил предусмотрительных хозяев и перевел взгляд с решетки на монстра. 

— Очнись, Атта, — прошептал я и осторожно прикоснулся к тельцу.

Где-то на задворках памяти всплыли фрагменты из фильмов и инструкции, как привести в чувство утонувших. Я перевернул Атту на бок и нагнулся, чтобы послушать дыхание. Пасть монстра была приоткрыта, и теперь он точно был похож на дохлого опоссума, по которому проехала машина, а потом прошел дождь… Мир начал дрожать и таять. Я смахнул слезы и сильнее потряс зверька.

— Хватит прикидываться, Атта, вставай  уже… Монстры так просто не сдаются!

Нос предательски щипало. Но вот веки Атты дрогнули и приподнялись. Оранжевый глаз вспыхнул огнем, но тут же стал фиолетовым. Дрыгнув лапками, бедный монстр, пошатываясь, уселся и принялся икать, пуская пузыри.

— Ты жив! — радостно воскликнул я и сгреб Атту в охапку.

— Жив, — тихонько повторил монстр.

— Тебя надо прополоскать от порошка. Прости, но будет еще немного мокро.

— Мокро-о-о, — страдальчески завыл Атта, закрывая голову когтистыми лапами.

— Потерпи немножко, — поскальзываясь, я потащил монстра к душу, оборудованному тут же, в углу.

Аккуратно поддерживая вялое тельце, я поливал его из лейки, пока полностью не промыл от химии. Затем, укутав в огромное полотенце, усадил Атту в пустой сухой тазик и принялся убирать следы «отмывания» монстра.

К тому времени как я закончил, Атта пришел в себя и, выбравшись из махрового кокона, встряхнулся по-собачьи, обрызгав меня и стены.

— Ну, что? Ты как? — виновато спросил я.

— Как-как, — проворчал монстр, обхватил голову лапами и дико завращал глазами.

— В следующий раз прячься. Хотя, думаю, Кэр тебе больше не угроза, как и стирка.

Я посмотрел на Атту. Вся пыль и грязь сошли с монстра. Оказалось, что под ними скрывается существо с шерстью волшебного аквамаринового цвета на концах и аметистового у корней.

— Хотя водные процедуры пошли тебе на пользу.

Похоже, Атта и сам удивился, так как, рассмотрев лапы и погладив пузо, принялся изучать пушистый хвост.

— Крррасивое, — подытожил он.

— И, правда, красивый, — охотно согласился я. — Вот, смотри.

И, подняв зверя, поставил его на старую тумбу у огромного зеркала. Увидев свое отражение, Атта, как кот, выгнул спину дугой. Оскалился, поднял шерсть дыбом и зашипел. Чужак в отражении сделал все то же самое. Тогда Атта, чтобы казаться выше, встал на задние лапы и выпустил когти, не забывая продемонстрировать оба ряда острых, как иглы, зубов. Он даже издал утробный звук, одновременно похожий на гудение труб и плач гризли на рассвете. Но противник и тут не сдавался. И зубы, и когти у него были не менее страшны.

— Ты чего, чудило? Это же зеркало, — рассмеялся я и дотронулся до своего отражения.

Монстр обернулся, недоверчиво глянул на меня, а затем вновь посмотрел в зеркало. Шерсть на загривке все еще топорщилась. Атта вытянул шею и шумно втянул воздух. Раз, другой. А после подошел впритык к зеркалу, ткнулся лбом в отражение и тут же отпрыгнул, чуть не свалившись на пол.

Бочком подойдя вплотную к зеркалу, Атта осторожно дотронулся до моего отражения:

— М-а-акс.

Монстр в зеркале тоже вытянул лапу и дотронулся до Атты. Атта шлепнул по зеркалу, и монстр на той стороне остановил его ладошку своей. Атта проделал этот же трюк задними лапами, пока не свалился.

— Атта! — довольно подытожил мой зубатый друг.

— Да, это ты и твое отражение.

После я полчаса наблюдал, как мой монстр шлепал лапами зеркало, крутился, вертелся, задирал лапы и корчил рожи. За это время я даже успел высушить феном промокшую одежду. Монстр был столь занят собой, что не обратил на жужжание никакого внимания.

Потеха так понравилась Атте, что утаскивать его пришлось силой. Пришлось даже подкупить юного нарцисса карманным зеркальцем, которое я отыскал в одном из ящичков тумбы. Маленькое, круглое, с узором в виде птицы, выложенным перламутром. Хоть в нем и помещался практически один глаз Атты, но монстр остался ужасно доволен.

— Атта! — сунул зеркальце мне в нос монстр.

— Нет, Макс! — засмеялся я, глядя на свою улыбку в отражении.

Атта насупился, заглянул в зеркальце и просиял:

— Атта!

— Пошли, чудак, — протянул я руку моему монстру.

— Есть? — погладил чистое брюшко Атта.

— Пока нет, — покачал я головой.

— Уже да! Есть!

***

Мы вернулись в мою комнату. Дом опустел: видимо, Кэр и Ви уехали за продуктами к вечернему пиру. Атта залез в платяной шкаф, продолжая развлекаться с зеркалом. А я сидел за небольшим столом у окна и вспоминал подслушанный разговор. Незаметно я провалился в прошлое.

Комната растаяла и изменила свои очертания. Передо мной был дом, который мы покинули очень давно. Дверь открылась, и в проеме возник силуэт. Я видел маленького зареванного мальчика с фингалом под глазом и ссадинами на подбородке.

— Мам, папа же не уехал в экспедицию, — вытирая нос, спросил ребенок. — Он нас просто бросил?

Молодая женщина с большими красивыми, но красными от слез глазами, поднялась с кровати и, подойдя к двери, опустилась перед сыном. Шестилетний малыш из последних сил сдерживался, чтобы вновь не пустить слезы. Не по-детски серьезное выражение лица: брови сдвинуты, губы поджаты, а на лбу морщинка.

— С чего ты это взял, сынок?

Женщина заправила прядь черных, как крыло ворона, волос и попыталась улыбнуться. Но вышло натянуто и криво.

— Все во дворе так говорят, — нехотя признался малыш и опустил взгляд.

Тогда мать ничего не ответила, а лишь обняла: 

— Ничего они не знают, Макс.

Я вздохнул. И комната из прошлого исчезла. Я помнил, что через пару недель мы переехали. На другом конце города никто не знал ничего обо мне и моем отце. Мы потом еще не раз убегали от прошлого, которое кусало за пятки. Я менял дома, а мой отец становился ученым и изобретателем, астронавтом и археологом, журналистом и даже охотником за монстрами. Я ждал его возвращения из джунглей Индии или из кругосветной экспедиции, со строительства секретного объекта или шпионской миссии. Каждая прочитанная книга добавляла что-то в мою личную историю. Спустя пару лет я научился не заводить друзей и молчать об отце. А еще через какое-то время я уже сам не помнил, что из рассказанного мной правда. Единственное, что отчетливо засело в памяти, — его фотолаборатория и кабинет с досками и расчетами. Хотя, может, и это я тоже выдумал. Но я так привык к своей фантазии, что не хочу лишиться этой детской иллюзии. 

Может быть, когда взрослеешь, это неизбежно — начинать строить свое маленькое кладбище разбитых надежд. Слезы, бессилие, злость, разочарование. Неужели это и значит быть взрослым? Или быть взрослым — это продолжать верить, вопреки всему? Даже если никто не верит? Продолжать бороться, хотя дело и выглядит безнадежным? Может, взрослость — она тоже разная? А если так, то я найду отца и спрошу его сам. И узнаю, что произошло на самом деле. 

Я вытер нос рукавом. И пообещал себе больше не реветь, как девчонка. Тем более при моем монстре. Ведь стоило пустить слезы, как чудовище подскочило ко мне и принялось «утешать». 

— Все в порядке, Атта, — отмахнулся я от когтистых лап.

Похоже, что соль для Атты, как конфеты для ребенка. И если шоколад грозил человеческим детенышам диатезом, кариесом и облезлыми ушами, то соль приводила моего фиолетового монстра в особый восторг, стоило ему лишь распробовать ее. Благо, хоть в гремлина не превращался. 

— Есть! — настойчиво напомнил Атта.

— Жди ужина, — вздохнул я, хотя и не представлял, как усадить это чудовище за стол. Наверное, так чувствуют себя мальчики постарше, впервые знакомя родителей со своей подружкой.

Глава 8. Пир и монстры

 «Мини Купер» выглядел мерзко золотым, пакеты с продуктами в руках двух женщин, идущих к дому, — ржаво-коричневыми, а сами они — словно отлитыми из воска. Я сжал кулаки. Внутри клокотал бульон из обиды и возмущения. Как может Ви вот так запросто смеяться и шутить? Противно натягивать улыбочки и отвешивать комплименты после того, как выплеснула яд ненужной правды. А Кэр? Как она может терпеть подколки «подруги» и ее незваные нравоучения? А еще хуже — обманывать себя!

Я стоял у окна моей обсерватории и смотрел на залитый солнцем мир. В этот момент я искренне ненавидел тетушку Ви, которая ворвалась в наш идеальный янтарный мир, словно молотком ударила. Я чувствовал треск трещин, расползающихся по иллюзии новой счастливой жизни. Монстры — это не те, кто живут в темных углах детских страхов. Нет. Настоящие монстры питаются счастьем, отравляя жизнь. Всегда рядом, улыбчивые и отзывчивые. 

Мне хотелось ударить кулаком по этому золотому мирку за невидимым стеклянным барьером. Смять его. Уничтожить. Я дотронулся до стекла. Ногти черканули по гладкой поверхности. Пальцы вновь сжались, и рука опустилась. Я злился, и больше всего на себя. За веру, что все может быть по-другому. За надежду, что мы можем стать нормальными.

Если бы мне хватило сил, я, наверное, проткнул бы ладонь своими же ногтями. Но даже сейчас я не чувствовал боли. Гнев был сильнее. Казалось, я шарик, который занесли с холода в тепло. Внутри меня пухло и распирало нечто. Еще немного, и моя оболочка разлетится как глиняный горшок, и тогда тьма, что живет во мне, наконец-то расправит черные крылья. Я стану сильным. Никогда больше не буду слабым. 

Я почувствовал, как кто-то ухватился за мой сжатый кулак. Тоненький пальчик настойчиво ковырял, прорываясь к ладони, и, воспользовавшись мгновением, маленькая лапка разжала мою руку. Я, словно освободившаяся пружина, разом, на выдохе, выпустил гнев и взглянул вниз. Атта смотрел на меня огромными глазами. Два горящих янтаря, поймавших закат. Огонь в его глазах был согревающим. Монстр покрепче ухватил меня за руку, и я почувствовал тепло его маленькой ладошки. Словно луч лазера — тоненький, эфемерный, но способный резать металл, он прижигал открывшиеся во мне раны.

Я улыбнулся, и чудовище оскалилось в ответ.

— Есть! — провозгласил монстр, возвращая меня на прагматичную землю, где обитает вечно голодный фиолетовый монстр.

Атта наклонил голову, сдвинул брови, поднялся на цыпочки, чтобы как можно ближе оказаться к моему лицу.

— Есть! Много есть! — не отрывая взгляда, повторил монстр.

— Как же мне тебя накормить-то? — вздохнул я, вспоминая, что кухню оккупировали женщины.

Я почесал затылок и поймал нелепую, как большинство моих гениальных идей, мысль.

— Атта! — я присел перед монстром. — А как ты притворился игрушкой, когда зашла Кэр?

— Ушкой? — непонимающе спросил монстр.

— Ну, помнишь, перед тем, как тебя постирали, помыли. Вода. Мокро. Ты был безвольный.

Я высунул язык набок и закатил глаза, пытаясь изобразить состояние Атты. В глазах монстра блеснул огонек понимания.

— Атта заммммерррр! 

И монстр брыкнулся на пол, в тот же миг превратившись в чучело, которое легко принять за игрушку. Из тех, что не массовые, а штучные авторские, с пугающей красотой, полученной в наследство от безумия создателя.

— Да! — я радостно хлопнул в ладоши. — Где ты научился такому фокусу?

— Макс учить Атта замеррреть, — поднявшись, пояснил монстр.

— Но я не учил тебя, — озадаченно покачал я головой.

— Макс учить Атта до отъезда, — настаивал монстр. 

— Я только приехал — видимо, стирка свернула тебе память…

— Макс учить Атта! 

Спорить не было времени. Главное, что мой странный, но милый друг понял, что мне от него нужно.

— Слушай меня внимательно Атта, если хочешь сегодня поесть…

***

Когда я увидел накрытый в гостиной стол, то даже слегка устыдился темным мыслям о тетушке Ви. Хрустящая скатерть волнами стекала к полу, а на ней, как белые волшебные корабли в дрейфе, стояли блюда с ароматными яствами. Румяная курица топорщила аппетитные обрубки ног, пирамидки канапе ласкали взор, разноцветные салаты, запеченный картофель и яблоки. Я полной грудью вдохнул божественный аромат, и голодный зверь, живущий в моем животе, довольно заурчал на всю комнату.

— Мой руки и садись пировать, — улыбнулась Кэр, оглядела меня и нахмурилась: — А ты не слишком уже староват, чтобы тянуть за стол игрушки?

— Игрушки? — заинтересовалась Ви, снимая фартук (даже тут каждый ее жест был словно кадр из фильма), и подошла ко мне.

Браслеты звякнули, блеснули, и замерший монстр перешел в ее руки.

— Какая любопытная вещица, — вынесла вердикт Вивиан, рассмотрев Атту со всех сторон и даже заглянув ему под хвост. 

— Первоклассная работа. Твоя? — кивнула она Кэр.

Та лишь покачала головой:

— От старых жильцов, Макс нашел в подвале. После стирки выглядеть стал намного лучше. Но все равно за столом игрушкам не место.

 — Какая шерсть, какой смелый микс аквамарина и южной фиалки! — продолжала осмотр Ви, уворачиваясь от моих жалких попыток вернуть Атту. — Даже зубы и язык есть! — восторженно воскликнула Ви, раскрывая пасть монстра и разглядывая клыки. — Жаль, нигде нет подписи автора.

— Вивиен, верни ребенку игрушку и садись за стол, — вмешалась Кэр. — А ты, ребенок, убери уже этого трансцендентного монстра и мой руки. 

Ви нехотя протянула мне пришибленного, окоченелого Атту и вышла, Кэр тоже направилась на кухню, чтобы вынуть пирог из духовки.

Воспользовавшись моментом, я скользнул к зефирному столу и, подняв край скатерти, усадил монстра на пол. Атта захрипел, зачмокал, вытер пасть обеими лапками и состроил мордочку похлеще, чем у кота из «Шрека». А затем задрал голову и шумно втянул запахи.

— Есть!

Я еле поймал его: монстр шипел и вырывался, стараясь запрыгнуть на стол.

— Потерпи еще немного и замри. Сиди тут тихо, — быстро зашептал я, запихивая монстра обратно под стол. — Не трогай никого за ноги, кроме меня, не высовывайся и молчи.

Я поднялся, опустил осторожно скатерть, и тут монстр ухватил меня за ногу. Вздохнув, я стянул с крайнего блюда три палочки с нанизанными кусочками сыра, ветчины, хлеба и оливок и подсунул под стол. Спустя мгновение лохматая фиолетовая лапа выкинула из-под стола голые шпажки. 

— Макс, времена, когда кидали кости под стол, остались в далеком прошлом. Будь добр, не сори. 

— Да, мам, — сконфузился я и быстро поднял палочки.

Тем временем Атта уже дергал меня за носок, требуя продолжения банкета. Облокотившись на стул, я пытался второй ногой избавиться от этого лохматого террориста. Наконец-то пришла Ви, и мы все уселись ужинать. 

— Очень вкусная курица, — утаскивая третий кусок под недоуменные взгляды женщин, пояснил я. — Просто тает во рту! Так бы всё и проглотил!

Про то, что тает она во рту монстра, я пояснять не стал. Потрясений им и так хватит. Благо, хоть не заметили, что я проглатываю все не только быстро, но и бесследно, не оставляя костей.

— Растущий организм, — хихикнула Кэр. — Оставь место для черничного пирога.

— Без проблем, ма, — улыбнулся я. 

Чего-чего, а места под еду у меня было с избытком. Целая бездонная бочка внутри одного отдельно взятого монстра!

***

Когда наступила ночь, мой лохматый приятель, сытый и довольный, спрятался под кровать. И сегодня я ложился спать без страха: ведь теперь я знал, кто живет в темноте. А дурацкий кошмар про часы я постарался выкинуть из памяти или закопать поглубже. Сегодня мне было спокойно. 

— Доброй ночи, Макс, — заглянула Кэр и улыбнулась, посмотрев на выключенный светильник-уточку.

— Споки, ма.

Я зевнул и, натянув одеяло, забылся сладким сном. 

Проснулся я неожиданно. Как будто под чьим-то взглядом. Сон как ветром сдуло. Тишина окутала комнату, я слышал лишь свое дыхание. Вытаращив глаза, я посмотрел на потолок, в сторону шкафа. Ничего подозрительного. Прозрачная занавеска слегка дрожала в объятиях ночного ветерка, а старый вяз за окном баюкал звезды на ветвях.

Я почесал затылок. Какие странные мысли, словно Шекспира объелся.

Стоп. За моим окном нет никакого дерева! Тень по ту сторону стала гуще. Удлиненный силуэт, что я принял за дерево, стал четче. От «ствола» отделилась «ветвь» и потянулась к стеклу. Я инстинктивно вцепился в одеяло и подтянул колени, вжимаясь в подушку. Сердце бешено заколотилось и, казалось, было готово выскочить через уши.

— Атта, — прошептал я.

Но слова так и не прозвучали. Я лишь открывал рот, как выброшенная на песок рыба, а звенящая пустота глушила все звуки, поглощала и втягивала. Казалось, что самым громким сейчас было мое дыхание, но и оно стихло. А ветка-рука становилась все длиннее. Теперь я отчетливо видел ее. Без малейшей заминки уродливые пальцы, похожие на криво отточенные карандаши, прошли сквозь стекло, сползли с подоконника на стену, коснулись пола и потекли в сторону моей кровати. 

Я, как кролик, следил за этой уродливой змеей, парализованный собственным страхом. И больше всего я боялся поднять взгляд и посмотреть в окно на того, кому принадлежал этот чудовищный отросток. 

На миг клешня исчезла, но тут же возникла у самого края постели, подобно кобре. Кривые пальцы подрагивали в воздухе, ощупывали его, будто втягивали информацию, касались скрытых нитей бытия. Угольно-черные в робком свете луны и звезд, они на секунду замерли и молниеносно опустилась на кровать, вонзив острые когти в матрас. Я хотел закричать, но не мог. Ужас выпил мой голос до последнего звука. Даже мычания не оставил.

Тут из-под кровати метнулся лохматый сгусток и, подобно мангусте, вцепился в плеть чудовища. Атта драл ветвь так, что летели щепки. И лишь когда на пол посыпались пальцы, а обгрызенный отросток втянулся в окно и исчез, лишь тогда мой друг остановился. Его шерсть на загривке и хвосте все еще стояла дыбом, а глаза горели оранжевыми огнями. Он все еще скалился и бил задней лапой. Но я знал: опасность миновала. Сковывающий меня ужас прошел, а следы боя — щепки и кривые ветви-пальцы — постепенно таяли, пока совсем не исчезли. Не осталось ничего, лишь липкая память о ночном кошмаре.

— Ссслазень, — прошипел Атта. — Слазень плохо. Атта прогнать слазень.

Атта еще раз ударил, как кролик, лапой о пол, после чего вскарабкался на кровать и подполз ко мне. Монстр потоптался, приткнулся к моему боку и, свернувшись клубком, уснул.

— Спасибо, Атта, — это все, что мог я сказать. 

Я боялся, что ночь сделала меня немым, но слова хриплым шепотом растеклись по комнате, коснулись старого комода в углу, скользнули по платяному шкафу и вылетели в приоткрытое окно.

— Спасибо, друг, — уже увереннее произнес я и погладил спящего монстра; шерсть под пальцами вздыбилась, но тут же опустилась, и я уловил слабую вибрацию наподобие кошачьего урчания.

Вот как-то так Атта стал не просто моим питомцем, игрушкой, а другом. Настолько, насколько монстр способен быть другом. И, знаете, если бы мне вновь предоставили выбор, то я, не раздумывая, скорее снова открыл бы друга в монстре, чем наоборот. 

Глава 9. Белый туман и синяя дверь

Я с трудом разлепил глаза: уснул лишь под утро и словно совсем не спал. Разбудил меня на этот раз вовсе не кошмар и даже не подкроватный монстр, а уколы шагов за дверью. Словно антилопа куду гарцевала по коридору, цепляя рогами за люстру. Но нет. Конечно же, никакой антилопы в нашем доме не было. Но была тетя Ви. И это ее острые шпильки дырявили паркет, а хрустальный перезвон — всего лишь голоса ее украшений: птичий базар серебра, злата и самоцветов.

Я зевнул во весь рот, ощутив, как по телу проходит волна блаженства, которая возникает лишь на грани сна и яви. На автомате свесил ноги с кровати, потер глаза и, не найдя в себе сил подняться, завалился на бок.

Какого брауни, в самом деле? У меня каникулы! 

Подхватив уголок одеяла и натянув его на себя, я раскачал свое бренное тело, задал направление и перевернулся, как полено, пущенное с горки. Обернувшись в белый хлопковый кокон, я червячком пополз к подушке. Нынешнее мое состояние обещало сладкое возвращение в мир грез. Вдруг я уперся носом в сгусток шерсти. Шерсть пришла в движение, зашипела и, развернувшись, как еж, уткнулась в мое лицо двумя рядами острых клыков!

— Сгинь, Атта, с моей подушки, — пробубнил я, хватая рвущийся сон и не давая ему совсем раствориться в реальности.

— Сам сгинь, — четко произнес монстр, свернулся в клубок и, подобрав хвост, лишь сильнее вжался в подушку.

Я удивленно таращился на Атту, не зная, чему удивляться — прогрессу в освоении языка или наглости. Пришлось довольствоваться малым: по-сиротски прилечь на уголок, вернее, ушко подушки. 

Пострассветный ветерок ворвался в комнату, неся свежесть утра. Тот еле уловимый холодок, что бывает лишь летом и заставляет втянуть новый день полной грудью и попробовать удержать ночь. В такие моменты я ощущал себя мостом между мирами, растворяясь в миге и чувствуя вечность. Вот бы еще нос мне не щекотала лиловая шерсть чудовища! Подкроватные монстры должны спать ПОД кроватью, а не поперек ее!

Каблучки все еще вспарывали коридор и замирали, лишь когда стонали и хлопали двери. Но вот и они зазвенели все тише и тише, пока совсем не смолкли.

Под защитой лимонного солнца я засыпал. Медленно опускаясь, как выроненная ложка в абрикосовый сироп, я утонул в сладкой пустоте забвения. Через пару часов я обязательно буду бодр и готов к новым свершениям. Первое из которых — оторвать голову от подушки и принять вертикальное положение. Но это потом. Не сейчас.

— Аттатата!

Крик монстра разорвал мой сон, и я подскочил, как ужаленный. Атта сидел передо мной и глядел красными светящимися глазами. Я не сразу заметил, но в комнате стоял полумрак. Я осторожно взглянул в окно: вместо голубого неба клубился сизый туман, больше похожий на дым. Мой друг монстр выглядел иначе. Шерсть пепельная, местами с красными пятнами, клыки стали длиннее, так что рот уже не закрывался, лапы массивнее, когти зловещее…

— Атта? — робко позвал я.

Монстр наклонил голову на бок и, не мигая, продолжил буравить меня красными прожекторами глаз. Из пасти потянулась ниточка слюны и, коснувшись моей груди, впиталась в футболку.

И вот туман нашел лазейку в комнату. Белый дымок сочился из-под двери и в открытое окно. Постепенно мебель и окружающие предметы вылиняли, потеряли цвет, словно я был на старой фотографии. Стало жутко. Я даже боялся взглянуть на свои руки. Вдруг и я обесцветился, истончился, стерся? 

Скрипнула дверь, и монстр оглянулся. Я, словно деревянный, медленно посмотрел в ту же сторону. 

Вся комната была залита молоком тумана. Я не мог различить ни шкаф, ни стол, ни окно, но вот дверь… Дверь сияла ослепительно яркой синевой. Жгучий ультрамарин прямоугольником надвигался на меня, обнажая тьму за собой. И в этой тьме кто-то был. Высокий мужчина с грустными глазами. Одна рука все еще держала латунную круглую ручку двери, а другая была небрежно засунута в карман пальто. Он смотрел на меня и улыбался, но в улыбке этой была печаль. На его шее блестел какой-то медальон, похожий на кривую палочку, а у его ног вился сгусток мрака, смутно напоминающий кошку.

Я смотрел во все глаза и не мог вымолвить и слова. Язык будто распух, и я был над ним не властен. В горле пересохло до хрипоты, а сердце отчаянно стучало. Атта, казалось, чувствовал себя тоже странно. Монстр прижал уши и начал ползком подкрадываться по кровати к незваному гостю.

Я не мог отвести взгляда, вглядываясь в смутно знакомое лицо. За спиной мужчины темнота бурлила, как живое существо. По черному телу мрака проходили тонкие ниточки голубого свечения. То тут, то там вспыхивали и гасли искры. 

— Привет, Макс, — произнес мужчина и вынул из кармана небольшой черный блокнот, на котором золотом блеснула какая-то эмблема. – Давно не виделись.

— Папа? — прохрипел я, прежде чем Атта, зарычав, прыгнул на синюю дверь и своим весом захлопнул ее.

Вмиг пространство завибрировало, сжалось и вывернулось. Туман исчез, мир снова обрел краски, а закрытая дверь вновь была снежно-белой.

— Папа, не уходи! – крикнул я изо всех сил.

Я жадно хватал воздух ртом. Сердце выпрыгивало из груди. Время растянулось, и в этой тянучке я чувствовал злость на монстра и радость долгожданной встречи. Соскочив с кровати, я кинулся к двери и рывком распахнул ее. Но за ней, конечно же, было пусто. Лишь коридор с унылыми стенами. Я обернулся и увидел, как из-под кровати вылезает Атта. Монстр, причмокивая, потянулся, разминая сначала передние, а затем задние лапы. Он был все тем же лохматым, фиолетово-зеленоватым монстром. 

Всего лишь очередной дурной сон… В носу защипало. Мир поплыл. Втянув полную грудь воздуха, я протер глаза и нехотя побрел в ванну, умылся, переоделся и спустился вниз. Дом был пуст. Надо же, меня это обрадовало. Никто не стал свидетелем очередной моей постыдной истерики. 

На столе, придавленная блюдом с куском черничного пирога, топорщилась записка. Аккуратный почерк с завитками, не чета моим каракулям, сообщал, что Кэр и Ви отправились по делам, а завтрак ждет меня в холодильнике. Не верите, что моя мама писала о себе в третьем лице? 

Дословно: «Кэр и Ви объяты заботами, что могут свалиться лишь на двух юных сердцем особ, одной из которых не терпится посмотреть новый город, а вторая не в силах ей отказать, рассчитывая извлечь пользу от этой прогулки по делам». Что, переводя на человеческий, сокращалось до: «Кэр и Ви по делам». Иногда взрослые слишком занудны и за словами забывают суть.

Намазывая арахисовое масло на вчерашний черничный пирог, отринув даже мысли о «полезной пище», я чувствовал пустоту, которую не мог описать словами. Словно я на необитаемом острове, и кашалот проглотил мелькнувший на горизонте корабль. И вроде остров неплох, и я привык на нем жить. И, может, корабль шел совсем другим курсом. Но какая-то обида на кашалота за сожранную надежду. Или на корабль — за то, что он существует? Будто я уже похоронил мысли о нем, свыкся с островом, а теперь вновь… Но вновь что? 

Я намазал еще один кусок и пододвинул тарелку Атте, который забрался на стул напротив. Монстр шумно обнюхал угощение и принялся чавкать.

Механически пережевывая пирог, я не чувствовал вкуса. Мои мысли вновь унеслись к синей двери. Вдруг это не просто сон? Вдруг на той стороне города, в особняке Паучихи, за дверью, ведущей в подвал, скрываются не только монстры, но и ответы на все вопросы? На мои вопросы. Или хотя бы на один, но самый главный.

Я вспомнил про пленку! Да, я ведь сделал снимок тогда. Чуть не уронив табуретку, я побежал наверх, схватил фотоаппарат, забрался на кровать с ногами и проверил счетчик. Почти кончилась!

Атта уже сидел рядом. Его когтистая лапка потянулась к камере, но я не позволил взять аппарат. Монстр попробовал снова, и вновь безуспешно. Еще раз. Безрезультатно. Тогда Атта прижал уши и, прищурившись, сделал рывок. И тут я не выдержал:

— Нет! Это моя вещь, не смей ее трогать, а то сломаешь! — злобно крикнул я.

Монстр отпрянул, сжался и попятился. Ярость рассеялась, и я увидел маленького испуганного зверька. Мне стало стыдно за то, что выплеснул свой гнев на друга. Подобрав на полу маленькое зеркальце, я протянул его Атте.

— Эта камера — единственное, что осталось от моего отца. Я очень ею дорожу, — попытался объяснить я. — Понимаешь, я скучаю по нему. По отцу.

Атта подкрался ко мне, взял зеркальце, облизал его, прижал к себе — в точности так же, как я сейчас держал фотоаппарат.

— Что есть отец? — спросил монстр.

Атта уставился на меня огромными круглыми, как фары, глазами. Я почесал затылок и вздохнул.

— Отец — это отец. У детей есть родители. Они заботятся о детях.

Атта внимательно слушал мой сбивчивый рассказ о взрослых, о детях, об идеальной семье, об отце, которого я почти не знал…

— Понял? — закончив, спросил я.

— Да, — кивнул монстр и подытожил, — Макс отец Атты.

— Нет, я тебе не отец! — выпалил я.

Краска прилила к корням волос, и я отчаянно замахал руками пытаясь придумать, как лучше объяснить Атте сущность отцовства.

Монстр повесил уши, оттопырил нижнюю челюсть и вновь превратился в печальный лохматый комок.

— Ты мой друг, — ласково сказал я и ободряюще похлопал монстра по лохматой спине. — А это почти как брат. Семья.

Уши взметнулись вверх, улыбка оголила клыки, Атта привстал и со всего маха приложил меня своей когтистой лапищей по спине. Я так и охнул, чуть не свалившись с кровати. Ну и удар для зверька, что немногим больше кошки!

— Ты мой дррруг, — повторил Атта, тщательно выговаривая каждое слово. — Друг. Семья.

Монстр занес лапу для повторного братания, но я успел увернуться. Тогда Атта спрыгнул на пол, встал на задние лапы и неуклюже принялся вышагивать по восьмерке, как зверь в клетке. Он продолжал прижимать блестящее зеркальце, временами заглядывая в него, стуча лапой, что-то высматривая и бормоча под нос.

Я пытался понять, что говорит монстр, но звуки сливались в единый поток, свистели, рычали, шипели. Тогда и я спустился на пол и, поймав взволнованного монстра, развернул к себе и заглянул ему в мордочку:

— Что ты хочешь сказать, Атта?

— Надо спасать брат Атты, много брат…

— А когда я вас спасу, то что вы будете делать? — неуверенно спросил я, представляя, что выпущу из мрака целую ватагу ужасных существ.

— Жить. Вместе.

Ну да, действительно: каков вопрос — таков и ответ. Но если честно, стоило мне представить подвал, кишащий монстрами, как единственным, требующим спасения, я видел лишь себя. Но где-то глубоко, глубоко привязывал улыбку к ушам Безумный Макс, радуясь возможности вновь вернуться в мрачный и загадочный особняк.

Глава 10. Внутри и снаружи

Прошла неделя. Неделя без снов, без происшествий, без гостей. Тихая, вялая, однообразная, белесая, как молоко в стакане. Даже Атта куда-то исчез, и на третий день я начал сомневаться в том, что он был на самом деле. А к концу пятого я практически уверовал в то, что просто придумал себе друга, небольшое приключение и испугался теней за окном. Кэр примеряла дому новые шторы, я рассматривал и перебирал сокровища моего подвала. Ища им новое применение. Мое упорство было вознаграждено старым велосипедом и парой серых мышей. Мышей я оставил в покое и даже подкормил, но об этом — тссс. Обычно взрослые не одобряют добрые поступки такого рода. А вот велик выглядел вполне сносно. Перекрасив раму, накачав колеса и приладив катафот, я был жутко доволен. Гордо выкатив железного коня на улицу, я показал язык чумному гному в траве и предстал перед судом Кэр.

— Прекрасная реанимация, Макс! — мама улыбнулась. — Он у тебя объезженный?

— Это я и намерен выяснить, — засмеялся я в ответ.

— Ты, главное, будь осторожен! Если сломаешь шею, то меня выселят из этого чудесного дома. А я потратила последние наши деньги на портьеры.

— Ты всегда сможешь поиграть в Нормана Бейтса[9], — крикнул я в ответ, пуская велик в разгон.

Лететь по дорожкам было чудесно. Даже не считая все ухабы и камушки. Грудь вновь наполнялась сладким воздухом диких прерий, предчувствием тайн и приключений. Я мчался на скрипучем драконе в неизвестность. Ведь иногда достаточно выйти из дома, чтобы избавиться от гнетущих стен. А дальше… Дальше само небо даст крылья!

В одиночестве есть свои плюсы. В этой глуши даже развалюха-велик был сутью и содержанием, а не оболочкой. Проедешь на таком в моем родном городе, и что? Я бы не успел даже выкатить его во двор, как весь квартал уже  гудел бы об отбросах, обносках, металлоломе. А тут никому не было дела. Я не думал о том, как я выгляжу, не хотел казаться больше, чем есть. Я просто был собой. И мне это нравилось.

Через несколько часов я вернулся домой потный, усталый, но полный планов на завтра.

— С возвращением, малыш! — поприветствовала меня Кэр, вытирая руки полотенцем. — Раз голова твоя на месте, пойдем — у меня есть кое-что для тебя.

Велик подмигнул мне оранжевым катафотом, и я побежал в дом.

Мама остановилась в двери гостиной, пропуская меня вперед. Я сделал несколько шагов и увидел на столике огромную коробку.

— Это мне? — я подошел ближе и открыл крышку.

— Как договаривались, — не оглядываясь, я почувствовал тепло ее улыбки.

В четырех стенах толстого картона скрывалось совершеннейшее сокровище, прибывшее ко мне словно из прошлого. Пара пинцетов, несколько поддонов, бутылочки с кодовым словом «Яд», перчатки, воронка, проявочный бачок, фотоувеличитель…. И упаковка новеньких черно-белых кассет!

— Вау! — воскликнул я от восторга и затараторил: — Спасибо-спасибо-спасибо! Где ты это вязала? Как узнала? Ты лучшая ма на свете!

— Уговор есть уговор, — лукаво ответила Кэр. — Твой чистый подвал — твоя фотолаборатория. 

— Это папино? Ты все время возила этот ящик с собой? — вырвалось у меня, и я тут же осекся, видя, как улыбка стекает с лица матери и ледяными хрусталиками падает на пол, разбиваясь вдребезги.

Кэр отошла от двери и направилась к окну.

— Нет, это не его. Я купила эту коробку за бросовую цену, когда ездила с Ви. На местном фермерском рынке. Да-да, тут и такое есть. Долговязый старик с кудлатым псом подошел ко мне, словно знал меня сто лет, и сказал, что у него есть то, что нужно моему сыну. Так и сказал «экстренно необходимо». Ви тогда встопорщилась, как разгневанный попугай, разве что крылья разноцветные из-за плеч не выкинула… Ну, в общем, вот. Теперь у тебя есть всё, чтобы соорудить проявочный цех и радовать свою мать прекрасными снимками. Вдруг это твоя судьба — стать известным фотографом.

На дне коробки оказалась пожелтевшая брошюра о том, как пользоваться всеми этими штуками из алхимического сундука фоточародея и не оплошать. Проштудировав ее несколько раз и практически выучив наизусть, я потратил день на сооружение темной комнаты. И слил последний кадр на злобного гнома с лужайки, который в лучах заката выглядел так, будто только что отгрыз ногу почтальону. Перемотав пленку, я решился на свою первую проявку. Жаль, Атта так и не вернулся. Я бы и его сфоткал. Черно-белая пленка не смогла бы передать всего волшебства моего чудовищного монстра, но ухватила бы суть, не отвлекаясь на яркость красок. За это я и любил монохром. За то, что он обнажал предметы, показывая мир без прикрас и оставляя место для фантазии. Ведь тогда, без условностей и границ, небо могло быть зеленым, луга синими, а картофельное пюре на тарелке — отчаянно малиновым! А каким был бы Атта? Вдруг я никогда не узнаю? Может, он решил, что я не хочу ему помочь? Может, почуял, что я струсил? Я достал старое фото отца и заскользил фотоувеличителем по изображению того, другого Атты. Что совсем не был похож на моего.

***

— Чудесные кадры!

После утреннего чая Кэр сидела на диване, подогнув ноги, и разглядывала мои первые самостоятельно напечатанные снимки.

— Вот-вот! — она тыкала аквамариновым ногтем, при виде которого я опять вспомнил Атту. — Вот этот старик и этот пес.

Она отложила фотографии с Графом и его человеком.

— Оу, вот это здорово! Это ты когда успел нас с Ви подловить? Ну и лица тут у нас, словно в конфетно-зефирную страну попали. А этот тоже классный — тут Тук такой солидный!

— Тук? — не понял я и заглянул, чтобы посмотреть фото. — А, ты про чумного гнома. Не знал, что у него есть имя, кроме «Бо».

— У всего есть истинное имя, — серьёзно ответила Кэр. — Без него мы ничто. Всего лишь бездушные куклы…

Я удивленно посмотрел на внезапно возникшую Темную Кэр, но она вновь схлынула, вернув мою маму.

— И небо шикарное, словно и не облака вовсе, а драконы и монстры, что смотрят на нас свысока. Можно, я возьму эту?

Кэр показала снимок, на котором тучки приняли облик играющего с клубком рогатого котенка. Я пожал плечами. 

— Конечно, я теперь могу хоть сотню напечатать.

— Точно! Ну, тогда и эти я возьму, — Кэр отобрала еще несколько, хотела протянуть оставшиеся мне, но передумала. — Знаешь, я возьму все и покажу Ви. Вот, наверное, сейчас и поеду. Чего тянуть? Правда? 

— Окей, — протянул я, чувствуя, как уши начинают гореть.

Кэр пересчитала снимки.

— Один не получился?

— Что? — вздрогнул я.

— Снимков на один меньше чем, обычно — ты же всегда печатаешь всю пленку.

— А, это, — растерянно произнес я. — Да, засветился полностью. Сплошное черное пятно.

— Так засветился или черное пятно? — рассмеялась Кэр.

— Ага, он чудовищный, — невпопад кивнул я. 

— Ну, не переживай, бывает. Зато остальные отличные!

Кэр соскочила с дивана и засуетилась.

— А ты один справишься? – неуверенно спросила она. – Или Марго позвать?

— Справлюсь, ма. Я же не маленький.

Кэр всё еще сомневалась. Только бы не позвала Марго.

— Всё будет норм, ма.

— Хорошо. Я быстро. Можно?

Я удивился.

— Конечно! Что со мной может случиться? В этой глуши и маньяков, поди, нет.

***

Кэр забрала не все снимки. Был один, который я ей не показал. И сейчас я смотрел на конверт, в котором он был спрятан. Дом молчал. Я слышал стук своего сердца. Дыхание шумно вырывалось из груди, словно внутри меня натужно работал поршень.

Я сидел на том же диване, что и утром. Но совершенно один. Кэр скрутила волосы в пучок, набросила на плечо аляповатую любимую сумку, подцепила ключи от машины и  отправилась в галерею «1/2ночь». Она оставила на меня дом, день и Амбертон, но обещала вернуться к ужину.

Я крутил в руках любимое зеркальце Атты, ощущая пальцами то прохладную гладь стекла, то перламутровую мозаику орнамента. И вызывал Макса Храбреца, чтобы еще раз посмотреть «чудовищный» снимок.

Отложив зеркальце на край стола, я теперь просто сидел, подперев подбородок, и буравил глазами конверт. Если я придумал Атту, то и это вполне мог сочинить. Британскими учеными ведь доказано, что у детей живое богатое воображение.

Тут из-под столика высунулась лиловая когтистая лапа и, схватив зеркальце, вновь исчезла.

— Атта! — вскочил я.

— Маааакс, — донеслось из-под столика. А затем показались пушистый хвост, лохматая задница, спина и огромные уши. Мой монстр вылез, держа зеркальце в зубах, прыгнул на диван, вытащил трофей и любовно облизал со всех сторон. — Маааакс.

— Где ты был все это время?

— Тут, — не обращая внимания на меня, Атта продолжал играть с зеркальцем.

— Но почему я тебя не видел?

— Ты не видел — тебе знать почему, — ответил монстр.

Бравый Макс схватил конверт и молниеносно вытащил из него фотографию. 

— Это твои друзья?

Я подсунул снимок под самый нос Атты и, чтобы привлечь внимание, постучал пальцем по изображению.

Атта оторвался от созерцания себя в зеркальце и взглянул на снимок. Брови поползли к переносице, а уголки рта опустились.

— Ататататам там там! —заверещал зверек. 

— Успокойся, Атта, расскажи мне.

На снимке, несмотря на зернистость, были отчетливо видны те, кто жили за синей дверью. Вспышка выхватила с десяток горящих глаз тех, кто сидели на ступенях лестницы, ведущей в подвал. Словно кошки или крысы, вот только очертания тел существа имели иные, совсем непривычные. 

— Браааатья! Семья! Мы жить там.

— Это ваш дом?

— Нет, это наш…

Атта завертел головой и соскочил с дивана. Он подбежал к этажерке, влез на нее и ткнул пальцем в клетку. Внутри, за блестящими золотыми прутьями, покрытыми кракелюром, сидела длинноволосая, большеглазая девочка с зеленой кожей и крыльями вместо рук. Одна из последних кукол Кэр.

— Клетка? Вас держат там в тюрьме? — пытался я понять монстра.

— Клетка! Да!

После чего монстр опустил уши, пошлепал по полу и, запрыгнув на подоконник, уткнулся носом в стекло. Он даже позабыл о зеркальце от волнения.

— Рад снова тебя видеть, — подойдя, я погладил моего монстра по спине.

Атта обернулся, встал на задние лапы, а передними повис у меня на шее. Я обнял моего маленького монстра и уткнулся в его мягкую шерсть. Он пах пылью и воском.

И минуты не прошло, как зверек заворчал, заворочался и уперся в меня лапами. Я разжал объятия и посадил Атту обратно на подоконник. Монстр сморщил мордочку и заглянул мне в глаза:

— Ты спасти Атта. Спаси всех. Мы ждать. Мы верить тебе. Ты говорил, Макс вернуться. И мы ждать. Макс вернуться. Пора спасать. Братья. Семья. Жить.

Идея стать освободителем одних монстров от других мне не нравилась. Было как-то жутко и безумно. Я мог допустить, что выдумал Атту, но один вымышленный приятель — это еще терпимо, а вот дюжина… да еще вкупе со взломом и проникновением. Об этом стоило крепко подумать…

— Я постараюсь помочь, — слова сами вырвались и повисли в воздухе.

— Кровью клянешься? — прищурившись, спросил Атта, и мне стало немного страшно от силы моей фантазии и воображения, которая и не снилась британским ученым.

Глава 11. О легкости обещаний и тяжести их выполнения

Говорят, взрослая жизнь — чертовски тяжелая штука. Так вот. Я бы сказал, что детская тоже. Жизнь в целом очень странное времяпрепровождение. И не всегда легкое, хотя зачастую весьма веселое. Еще взрослые часто любят утяжелять. Ведь тяжесть бытия — это как бы признак того, что хорошо поработал. Чтобы другие не думали, что оно легко и приятно. А знали: все заслужено и не просто так. И дом, и офис, и пиво по пятничным вечерам. Я раньше не думал о том, как оно будет. Хуже или лучше. Легче или тяжелее. Но сейчас я понял, что вес и тяжесть жизни — в данных обещаниях и ответственности. Вот я сижу и смотрю, как легко на ветре парит паутинка. А у меня словно камень на шее. Я обещал Атте спасти его чудовищную родню. Но совершенно не представляю, как это сделать. 

***

— Атта, а как вы оказались в подвале? — я щелкнул кнопку ручки и открыл блокнот.

Монстр нахмурился, тряхнул головой и непонимающе посмотрел на меня.

— Почему вы оттуда не выходите? — я решил зайти с другой стороны.

— Дверь. Заперто.

— Но ведь когда я был в доме, она была открыта, а ты и вовсе гулял во дворе. Как ты выбрался? — продолжил допрос я.

Атта превратился в сморщенную сливу — так высока была степень его концентрации. Мне даже чудилось, что я слышу, как ворочаются и шуршат извилины в голове зубастого чудовища.

— Атта убежал, когда его вели слазеню, — четко и старательно выговорил монстр.

— А кто этот «слазень»?

Я уже слышал это слово, но до конца не уяснил: означает ли оно имя монстра из моих кошмаров, кошмары в целом или какой-то особый подвид недружественно настроенных инфернальных сущностей. 

— Слазень — монстр.

Мне стало смешно при мысли, что монстры боятся монстров. Но я даже не улыбнулся. Ведь всем известно, что серьезные дела требуют чрезвычайно серьезного вида.

— Я не понимаю, — честно признался я. — Ты говоришь, что испугался слазеня, но сам ночью напал на него. Говоришь, что дверь закрыта, а я видел ее открытой. Говоришь, что сбежал, но Паучиха не искала тебя.

— Макс не верить Атта? — монстр прижал лапки к груди и уставился на меня глазами-блюдцами, слегка наклонив голову.

— Я хочу верить, но не могу понять, чему мне верить, — я вновь щелкнул ручкой. — Твои показания слишком противоречивы.

— По-ка-за-ни-я, — повторил по слогам Атта и спрыгнул с кровати.

Он закрутился волчком, втянул воздух, обежал комнату. Затем подбежал к двери, подпрыгнув, повис на ручке, повернул ее и выскользнул в коридор.

 — Макс идти! — услышал я голос монстра. — Атта показанить!

Бросив ручку и блокнот, в котором я успел лишь начеркать карикатуру Атты, я побежал следом.

— Атта, ты где? — крикнул я и заметил, как лохматая тень юркнула в дальнем конце коридора. 

Я побежал следом. Дом был огромен. И как я прежде не замечал этого? Не удивительно, что мы освоили лишь пару-тройку из его комнат. Но вот зачем такой громадина нужен был старику? Я насчитал пять запертых дверей бесполезных гостевых спален. Мы даже не открывали их. «Зачем выпускать пыль?» — сказала Кэр. Но мне казалось, она просто боялась найти страшные тайны «дедули» — например, кто мешал ему замуровать пару мумий в стенах? Атта вбежал по лестнице в «обсерваторию», но когда я, запыхавшись, влетел в комнату, то монстра нигде не было. 

— Атта? — позвал я. — У нас так-то серьёзный разговор. Не время играть в догонялки.

— По-ка-за-ни-я!

Я аж вздрогнул. Атта словно появился из ниоткуда.

Монстр ухватил меня за руку и потянул к дальней стене, что утопала во мраке. На деревянных панелях висели рамки с гравюрами птиц. В основном, это были врановые, но одна картина выбивалась из серии — на ней было изображено перо. Я даже усомнился, что это рисунок, а не настоящее и почти что клюнул носом стекло. Но нет! Это был тонкий рисунок неизвестного художника. 

Атта вскарабкался на мое плечо, двумя лапами схватился за картину и с силой крутанул ее. Не успел я вскрикнуть, как монстр уже спрыгнул на пол. А деревянная панель, издав стон, поползла в сторону. Атта юркнул в образовавшуюся щель, и я протиснулся следом.

Настоящая потайная комната! Восторг, трепет и предчувствие соприкосновения с тайной так и распирали меня. Вот оно! Вот! То, что я искал! Старые тайны старого дома древнего рода!

За панелью были ступени, что в полной темноте уводили меня в самую глубину дома, к его мрачным и захватывающим тайнам… 

С каждым шагом тьма становилась все прозрачнее, и вот я оказался в небольшой комнате. Плотные шторы были раздвинуты, и лучи солнца сонными змеями отдыхали на потрепанной обивке софы, грели пару кресел из красного дерева, скользили по полированной древесине секретера и стекались, пропадая, у большого напольного зеркала. В другой стене была еще одна дверь. И я понял, что это одна из комнат, которые мы так и не открыли. Она не была спальней, но, судя по всему, мумий тут тоже не было. Все волшебство мигом улетучилось, и разочарование вонзило острые коготки в мои глазные яблоки. Быстро сморгнув, я посмотрел на Атту и чуть было не вскрикнул: их было двое! Монстры стояли друг напротив друга. Запоздало я понял, что это всего лишь отражение: Атта в зеркале и перед ним.

Я подошел ближе. Атта оглянулся и приложил передние лапы к поверхности зеркала. Было забавно смотреть, как два одинаковых монстра держатся за руки. Они оба зажмурили глаза, опустили уши и что-то бормотали. Конечно же, бормотал мой Атта, а отражение лишь безмолвно двигало губами. Бормотание было похоже на щелчки и свист, в определенной тональности и последовательности — это напомнило мне звуки морских свинок. Или модемов. Однажды на информатике нам показывали эту древность. Тогда казалось, что эти ребята сродни динозаврам. Но звучали они потрясающе, словно иной мир «говорил» с тобой.

Я хотел было уже засмеяться, как зеркало под когтистыми лапами монстра завибрировало, пошло волнами, изображение поплыло, и вот в нем уже не отражается комната, а лишь темная непроглядная мгла. Я замер, не в силах оторвать взгляд от пульсирующей черноты. Вдруг по ту сторону зеркала вспыхнули огоньки. Одна пара, вторая, третья. Все выше и дальше. Как гирлянды или светлячки… или как глаза диких зверей, смотрящих из темной глуши на костер охотников… Фонари глаз загорались все выше, их становилось все больше. Словно вспышка, пришло осознание: я стою в самом низу подвала, а вверх уходят ступени с сидящими на них монстрами. 

Я инстинктивно сделал шаг назад и услышал голос Атты:

— Атта сделал дверь. Но они не смогли выйти. Вышел только Атта.

Любопытство перебороло страх, и я дотронулся до зеркала. Легкое покалывание прошло по пальцам. Я приложил ладонь, и вот уже до самого локтя руку охватили мурашки, как бывает, когда отсидел ногу. Я попробовал надавить, и субстанция, подобно желе, вобрала в себя мою ладонь. Вместе с тем покалывания усилились, и я уже чувствовал, как импульсы ползут до самого плеча. А затем я услышал звук, словно гудение ламп, где-то на краю восприятия, больше уловив волны, распространяемые им, чем мелодию.

Неожиданно я почувствовал, как нечто коснулось моей руки по ту сторону. Что-то теплое и шершавое. Инстинктивно я отдернул руку, звук стал затухать, а по ту сторону зеркала из клубов мрака на меня смотрело странное существо: землисто-серое, чуть ниже меня ростом, покрытое то ли комьями грязи, то ли свалявшейся шерстью, а может просто состоящее из камней и почвы. Глаза монстра горели четырьмя желтыми кругляшками. Пальцы лапы скользили по зеркалу, но не могли пройти сквозь него. И заглянув в эти огоньки, я ощутил печаль. Такую сильную, такую всепоглощающую, что в единый миг в мире не осталось ни грамма радости. 

Ленивые змеи-лучи нашего мира заползли в зеркало и упали на лестницу. Теперь я мог разглядеть и других обитателей подвала за синей дверью. Каждый занимал свою ступеньку, как курицы на жердочках. Землистый Печалень был ближе всего ко мне, а дальше были тонкие, как палочники, сотканные из частей зверей, не виданных мною ранее, сплетенные из самых безумных фантазий монстры.

Атта стоял рядом со мной, но, казалось, все монстры смотрят только на меня.

— Братья. Семья, — пояснил Атта, хотя это было лишним. — По-ка-за-ни-я. Теперь Макс верить Атта?

— Ага, — сглотнул я и помахал рукой монстрам. 

Печалень помахал мне в ответ коротким тюленьим плавником, от которого тут же отпал комок грязи. Я пытался установить контакт с монстрами до самого вечера. Но никто из них не сдвинулся со своей «жердочки» ни на йоту! Они лишь крутили головами или тем, что у них было вместо голов. Словно приросли! 

Вот уже в комнате на нашей стороне поселился полумрак, смешался с тьмой по ту сторону. И я словно сидел в одном подвале с монстрами. Будто и для меня нашлась ступенька в самом основании их лестницы.

Тут раздался щелчок, еще один, и я огляделся, испугавшись, что это Кэр ищет меня. Но нет! Звук явно шел из зеркала. Я плюхнулся плашмя на пыльный старый ковер и попытался заглянуть на самый верх лестницы. Подвальная дверь заскрипела. Я так явственно услышал это, словно реально перенёсся на ту сторону Амбертона, на каменный пол подвала Паучихи. Вот уже на лестницу с монстрами упала полинявшая лимонная дорожка света. И в проеме открытой двери черным пауком застыл силуэт хозяйки зловещего особняка.

Все монстры, и я вместе с ними, разом вжались в стены, в ступеньки и плечи (если они имелись). Я порадовался тому, что так и не включил свет в комнате. И не зная, видно ли меня, на всякий случай затаился. Я слышал в шорохе юбок старухи шепот призраков, а в каждом ударе каблуков ее туфель о камень — клацанье чудовищных зубов. 

— Время ужина, — произнесла Паучиха, но прозвучало это как приговор.

Ее длинные белые пальцы перебирали синий ключик. Показался Агулс — он поставил на верхнюю площадку лестницы ящик с бутылками молока, как те, что я видел у входа. 

Монстры начали передавать бутылки и возвращать пустые обратно. Казалось, они даже не успевают к тем прикоснуться, как белая жидкость со странным голубым мерцанием исчезает. До меня запоздало дошло, что молоко не может испускать свечение, и что такие экзотичные существа явно питаются чем-то не менее экзотичным. Когда последняя, двенадцатая бутылка пустой вернулась обратно, а тринадцатая так и осталась нетронутой, Агулс забрал ящик. Дверь закрылась, и ключик совершил два оборота в замке.

Выждав немного, я шепотом спросил вжавшегося в мой бок Атту:

— А что в бутылках?

Атта посмотрел на меня с удивлением.

— Еда.

— Ну да, действительно, сам бы я не догадался, — проворчал я и, поднявшись, зажег свет. 

Зеркало вновь стало обычным зеркалом и, потыкав его со всех сторон, я не обнаружил больше ничего необычного. Видимо, сила бормотания кончилась, и связь прервалась.

Монстр подошел ко мне, посмотрел снизу вверх и робко спросил:

— Атта помог Максу? 

— Ага, помог, — обреченно покачал я головой, выйдя из ступора. — Рад знакомству с твоими друзьями.

— Атта молодец, — подытожил монстр.

И лишь тогда меня накрыла волна безумной радости. Мне из штанов захотелось выпрыгнуть!

— Атта, это же волшебство! – воскликнул я и, подхватив ошарашенного монстра, закружил его.

— Настоящее волшебство! – смеялся я.

Яркая фиолетово-аквамариновая комета описывала круги вокруг меня. Глаза Атты были огромны, как блюдца, а синий язык торчал из клыкастой пасти. Монстр пищал, но я был так увлечен, что остановился, лишь повалившись на пол. Мир кружился в безумном танце. Внутри меня словно проснулся дракон, он хотел вырваться, расправить крылья и рассказать всему миру об увиденном! Я хотел кричать о монстрах и волшебном зеркале.

Но вместе с тем, как мир приходил в норму, моя решимость таяла. И восторг подвинулся, пустив сомнения. Это было слегка позабытое чувство.

— А вдруг мне не поверят? — спросил я пустоту и тут же ответил: — Мне нужны доказательства!

Я вскочил и огляделся по сторонам. Атта лохматой тряпкой лежал на полу, высунув язык.

— Прости, друг, — мне стало стыдно. — Ты полежи, пока я осмотрюсь. Ты молодец.

Атта что-то прохрипел в ответ, попытался подняться и тут же завалился на бок. Монстр явно не собирался уходить. Просто не мог.

Осмотрев комнату, я не нашел ни книги о чудовищах, ни волшебных артефактов, ни даже высушенной лапы павиана. Лишь подойдя к секретеру и открыв один из ящиков, я увидел белый плотный конверт. На нем размашистым почерком было выведено «max». Пожав плечами, я вытряхнул на ладонь содержимое. Это была подвеска, похожая на кривую палочку— точь-в-точь такая, как на шее незнакомца из сна. 

— Атта — молодец, — бормотания становились всё громче. — Мо-ло-дец. Мо. Ло. Дец.

Я засунул подвеску обратно в конверт, а конверт в карман.

— Пошли отсюда, скоро Кэр вернется.

Я поставил Атту на лапы.

— Ты как?

— Атта пора есть, — жалобно гундел монстр.

— Идешь на поправку, — улыбнулся я.

Пока мы возвращались в «обсерваторию», Атта продолжал клянчить еду, которой, по понятным причинам, у меня не было.

— А через зеркало нельзя твоих друзей вытащить? — спросил я, возвращая картину с пером в изначальное положение и наблюдая, как деревянная панель становится на своё место. 

Атта, как ошалелый, затряс головой.

— Нет! Нет! Нет! 

— Прекрати, Атта! Почему нет?

— Нельзя! — монстр продолжал махать лапами. — Они не умеют. Они пойти. Их разорвать. Макс разорвать. Всех разорвать. Только Атта ходить. 

Волоски на шее поднялись дыбом.

— А ты мне не мог сказать, что «меня разорвать», когда я руку в зеркало совал?

Страх и гнев смешались в адский коктейль, и, кажется, у меня даже пар из ушей повалил.

— Макс не спрашивал, — невинно ответил монстр.

Я схватился за голову и начал шагать по комнате. Затем остановился перед монстром и сказал, тщательно выговаривая слова, стараясь не сорваться на крик.

— Атта, если грозит беда, если может разорвать, если что-то плохое может случиться, ты должен сразу говорить. Не ждать, пока я спрошу. Ты меня понял?

Атта покрутил глазами, помял пальцы лап и кивнул. Вздох облегчения вырвался из самых недр меня. Я устало рухнул на пол, раскинув руки. Я надеялся, что мои слова дошли до монстра, отложились, зацепились и он выполнит все, как я ему сказал. И Атта не подвел. Он действительно все усвоил, но, правда, немного не так, как я предполагал…

Глава 12. О нереальной реальности нереального

Тени бежали прочь от уходящего на покой солнца. Я смотрел, как плавится золотом трава и ехидно лыбится чумной гном. Мысли немного остыли, или я просто устал переживать. Я смотрел вдаль, чтобы не думать о том, что произошло в доме. Я был один, и мне это нравилось.

Гравий зашуршал. Воздух запах городом. Хлопнула дверца машины.

— Я что-то пропустила?

Кэр опустилась рядом со мной на ступеньку веранды.

— Ты как раз вовремя. Сейчас начнется самое главное событие дня – закат. Увы, в репертуаре этого города других шоу не предвидится.

— Чего хмуришься? Вот, держи! – она протянула мне помидор.

Я удивленно посмотрел на овощ. Кэр же засмеялась и достала из кармана стик сахара. 

— Не кисни, иногда надо лишь немного подсластить.

Я всегда удивлялся, как ей удается чувствовать мое настроение.

— Ну, Бравый Макс, чего очерносливился?

— Я должен пройти все ступени и освободить монстров.

Кэр подняла брови и кивнула:

— Звучит очень пафосно и по-взрослому. Но ты, главное, будь осторожен. 

Я откусил томат и подумал о том, что Кэр свою лестницу вряд ли прошла, и все монстры жрут её изнутри не первый год. От этой мысли томат стал кислым, пришлось высыпать почти весь сахар.

Кэр покрутила кольцо на пальце, и солнце огненным язычком лизнуло тонкий золотой обруч с маленьким камушком:

— Ви сказала, у тебя отличные снимки.

— Класс, — без особых эмоций ответил я.

Мы еще поседели, глядя в далекую даль. То ли будущего, то ли прошлого.

— Поможешь мне перенести цветы из машины? — спросила Кэр.

— Цветы? — удивился я.

— Почему бы и нет? — пожала плечами Кэр. — Лишними не будут.

Я кивнул.

***

Когда последняя кадка заняла свое место на крыльце, мне стало легче. Мы еле-еле дотащили пузатый горшок с фикусом. На полпути я думал, что нам не справиться, но вот сейчас я стоял и любовался маленькими пятнистыми листочками. 

— Мы с тобой большие молодцы! — уперев руки в боки, улыбалась Кэр.

Я испытывал радость, гордость и свободу. И я понял: чтобы не утяжелять, нужно выполнять обещания. И как можно скорее.

***

Всю ночь я не мог уснуть. Оказывается, увидеть дюжину монстров нисколько не легче, даже если до этого дружил пару недель с их собратом. Во мне бушевали противоречивые чувства. Мне хотелось бегать, махать руками и кричать, что магия, монстры, существуют! И тут же хотелось укрыться с головой одеялом и утром узнать, что это всего лишь сон. Я чудовищно хотел поверить в волшебство и ужасно боялся этого.

— Атта, ты спишь? — тихонько позвал я.

— Спишь, — подтвердил монстр.

— Атта, а как мне спасти твоих друзей?

— Макс открыть дверь, — фыркнул монстр и зевнул.

— А как мне ее открыть?

— Атта дать ключ.

— У тебя есть ключ? — удивился я.

— У Макса есть, у Атта есть. Спать, есть и идти.

— Идти — это типа спасать?

— Идти за ключ.

Больше я не смог добиться от моего монстра ровным счетом ничего. Но я хорошо усвоил последовательность. Спать. Есть. Идти. А значит, утром меня ждало приключение! Надеюсь, мама придумает мне работу с самого рассвета и до заката…

***

Утро всё-таки наступило. Кэр приготовила грибной пирог и рыбные котлеты. Я сделал вид, что не заметил в мусоре чеки и упаковку готовой продукции местного магазина. Она приняла мою похвалу, сделав вид, что не заметила то, что я заметил.

— Тебе сегодня помочь?

— С чем? — удивилась Кэр, одной рукой листая журнал, а второй препарируя котлету.

— Хоть с чем, — улыбнулся я и незаметно отправил половину котлеты под стол, где ее тут же слопал Атта.

— Я сама справлюсь. А ты погуляй — скоро в школу, лови последние деньки на свежем воздухе.

— Не так уж и скоро, — пробубнил я, отбрыкиваясь ногой от монстра, требующего добавки. – Мы и школу-то еще не выбрали. Может, этим и займемся?

— С каких пор тебя так интересует школа? Что-то случилось, Макс? — серьезно спросила Кэр и даже отложила вилку, но не журнал. — Ты же знаешь, что всегда и обо всем можешь мне рассказать.

— Все норм, мам, — отмахнулся я, дожевывая пирог и отправляя вторую котлету под стол. – Просто подумал, почему бы не сегодня.

— Не волнуйся. Ви обещала этим заняться. У тебя точно всё в порядке?

Я кивнул и отнес тарелку в раковину.

— Тогда я пойду, — вытирая руки об полотенце, не особо бодро сообщил я. — Погуляю. На свежем воздухе.

— Хорошей прогулки, — улыбнулась Кэр, не отрывая носа от глянцевых страниц.

***

Мы вышли из дома и отправились за таинственным ключом. Не успел мой новый дом скрыться из виду, как я уже познал всю силу заботы Атты.

— Палка колоть глаз. Макс стать слепой.

Я отгородился руками от ветки, которой монстр активно тыкал мне в лицо.

— Атта, прекрати! Где ты нашел эту палку?

— Там, — монстр неопределенно махнул в сторону. — Прямо. Сразу за лужа. Грязь липкая и скользкая. Макс падать. Глаз вытекать. Опасность.

— Выбрось её!

— Нет! Палка лежать. Ждать. Макс падать. Глаз вытекать.

— Отнеси ее вон к тому дереву, я туда сегодня не пойду. 

Атта фиолетовой молнией метнулся к указанной тоненькой березке. Положил ветку, присыпал ее листвой и вернулся обратно с небольшой рогатиной.

— Глаз вытекать! Два! — выпучив глаза, заявил монстр и хотел было доказать свою правоту, подняв палку вверх.

Я увернулся и обреченно посмотрел в небо. Мы шагали по тропинке среди реденького леса, что рос сразу за моим домом. И каждую минуту я выслушивал новую версию опасности, что ждала меня за углом. Хотя какие в лесу углы? А вот палок для «глаз вытекать» хватает с лихвой! И не только их! Атта неустанно таскал мне пчел, кусты борщевика, волчью ягоду, бледную поганку и даже один раз змею.

Это было чудовищное испытание моего терпения. Особенно змея. И когда мой заботливый монстр прибежал снова с очередной «опасностью» в лапах, я не выдержал.

— Атта, дружок, давай договоримся. 

Монстр склонил голову набок и убрал за спину ветку акации с шипами больше моего мизинца.

— Ты будешь мне рассказывать только о магических, волшебных, странных угрозах и опасностях.

Я почти услышал, как зашевелились извилины монстра. Он изо всех сил пытался рассортировать мою просьбу по известным ему категориям. Похоже, процесс затянулся, но я терпеливо ждал, боясь спугнуть мысль. По крайней мере, пока он думал, я был в безопасности.

— Атта спасать Макса от опасного зла? — неуверенно переспросил монстр.

— Именно!

— Атта постарается! 

Монстр выкинул ветку акации прямо мне под ноги и, довольный, потрусил дальше.

Я улыбнулся. И переступив направленные в самые мои глаза шипы, продолжил путь. Мы углублялись в лес. Деревья становились гуще. Свет уже не так ярко освещал все вокруг. Над головой щебетали птички. Пьяняще пахло свежестью. Я даже увидел несколько белок! Жаль, не успел сфотографировать. Зато «поймал» красноголового дятла.

Мы вышли на небольшую полянку. Будто вынырнули из сизых глубин леса на залитую солнцем зеленую гладь травы. Живой пушистый ковер доходил мне до колена. Атта шагал на задних лапах рядом, тихий и даже немного вялый, как после стирки. Я же сбивал хворостинкой шапки отцветших одуванчиков. Молчание было неуютное, но о чем говорить с монстром, который хоть и старается, но с трудом понимает больше чем «есть» и «спать». Я, конечно, утрирую, но, честно признаться, я не мог придумать, с чего начать разговор. Кроме того, в голову неожиданно залезла мысль об отце. На автомате я нашарил в кармане камеру и, как обычно в минуты сомнений и уныния, вцепился в нее. 

— Долго еще идти? — чтобы прогнать навалившуюся тоску, спросил я монстра, что ковылял впереди.

— Близззко, — как обычно, очень конкретно ответил Атта.

Ну, вот и поговорили. Интересно, Атта — это он или она? Вообще есть ли у монстров пол? А может, это и не монстры вовсе, а не открытый ранее вид, типа обезьян или лемуров. А может, и совсем новый: уникальная форма жизни. Относительно разумная. Возможно, инопланетная.

— А сколько тебе лет? — продолжил я допрос.

— Лет? — монстр резко остановился и развернулся. — Что такое лет? Еда? Если еда, то дай два лет.

— Нет, лет — это возраст. Вот мне одиннадцать, — округлил я. — Я живу одиннадцать лет. Одиннадцать раз была зима, и одиннадцать раз было лето. Мы знакомы с тобой три недели. В неделе семь дней. А один день — это один раз взошло солнце и один раз закатилось за горизонт. В году триста шестьдесят пять, а иногда триста шестьдесят шесть дней. Я живу уже почти четыре тысячи дней! А ты?

— А я? — Атта почесал затылок, — Атта не понимать.

Это лишь раззадорило меня. И я решил, во что бы то ни стало, выяснить возраст монстра. С полом, думаю, было бы сложнее и не так интересно. Даже немного нелепо.

Присев перед Аттой на корточки, я решил зайти с другой стороны:

— Ну, может, ты помнишь что-то из прошлого. То, что было давно. До того, как тебя постирали.

— Атта сбежал.

— А еще раньше? До того, как попал в подвал.

— Атта дружил с Макс. Но Макс бросил Атта. Сломал ключ на один и один. Ушел.

Монстр явно путался в хронологии, но я не сдавался.

—  А как выглядел ключ? – спросил я.

— Как ключ! Два ключ.

— Вот так? – я очистил землю от травы и веточек, а после прочертил палкой силуэт ключа.

Атта заворчал, оттянул уши лапами, погладил пузо, поднял лапу, другую. Монстр наклонился, внимательно изучил мое изображение и когтем процарапал бороздку рядом. Посмотрел, явно остался доволен и, высунув от напряжения язык, с одного края изобразил кривую петлю-улитку:

—  Так!

—  Хорошо, — кивнул я. — С этим разобрались.

То, что нарисовал Атта, я уже видел. Это была точно такая же петля, как во сне на шее отца и как я нашел в тайной комнате деда. Ключ лежал у меня в кармане! Но я молчал об этом. Если монстр вёл меня к тайному месту – я не буду мешать. Может, этих ключей целая связка. Атта же говорил про два. Хотя у этого монстра всего должно быть по два, а лучше «много» и «еда».

— А что было еще раньше? – продолжил я расспросы. – До того, как ключ сломался.

— Атта жил в лесу.

— Один?

—  Много.

— С кем был Атта?

— Атта был с семья. Вместе.

Монстр закрыл глаза и заткнул уши лапами. Я показал ему этот трюк, что помогал мне сосредоточиться и вспомнить моменты из прошлого.

— Глубоко под земля. Семья. Дверь. Атта открыть. Люди бросить копать. Мы шли на свет. Много камни падать.

— Подвал? Вы жили в подвале? – я совершенно не понимал, о чем он говорит.

Атта подскочил и замахал лапами:

— Нет! Много камни! Гора! Дышать тяжело, – монстр притих и зажмурился, зажал уши лапами и стал бессвязно бормотать. — Нет двери. Нет дома. Бах! Бах! Много двери. Много дом. Не тот. Не Атта. Один. Холодно…

— Ты говоришь про шахту? Разве она тут есть?

Но Атта меня не слышал, он все стоял с закрытыми глазами и ушами, продолжая бормотать.

— Мы жить в лесу. Садить дерево, прятать ключ, жить рядом. Всегда.

Я осторожно убрал лапы монстра с его ушей, и Атта открыл глаза.

— Какое дерево? — спросил я.

— То дерево! — Атта подпрыгнул и зеленовато-фиолетовой стрелой побежал по траве к противоположному краю леса. 

Я со всех ног кинулся следом. Нырнул под малахитовый полог, и несся за лохматым приятелем, стараясь не свернуть себе шею, запнувшись о корни и коряги, или не нанизать глаза на торчащие то тут, то там ветки. Не знаю, сколько мы бежали, но было чувство, что легкие прожгут мне грудь. Наконец-то Атта остановился и, добежав до него, я повалился на землю.

— То дерево!

Хватая ртом воздух, я посмотрел туда, куда показывал Атта. Изумрудная трава волной обволакивала невысокий холм, а перед ним, раскинув крону, подпирал небо огромный дуб.

— Да вы издеваетесь! – выдохнул я, не веря глазам.

Будь я проклят! Это был тот самый дуб с кладбища! Вот только у него была густая крона. Резные листья трепетали на ветру, словно смеялись надо мной. Бугристый ствол уходил вверх на многие метры и словно держал на себе небо! Если кладбищенский Страж был мрачен и мертв, то этот был полон жизни.

Вся земля бурлила корнями и была усеяна бронзовыми желудями. Да этому дереву было лет двести, если не больше! Атта пошлепал вперед, по пути поднимая желуди и отправляя их в пасть. Острые зубы работали без остановки — лишь хруст стоял. 

Я уселся, не отводя взгляда от дерева, и пытаясь переварить услышанное и увиденное. Выходило, что Атта жил тут, по меньшей мере, два века! А до этого обитал где-то под землей. Сколько же лет этой мутантской кошке, и кто он такой на самом деле?!

А покосился на монстра. Но тот, не замечая меня, продолжал выискивать в траве лакомства.

Меня вполне устраивала версия про воображаемого друга. Я все еще вполне мог допустить ее. Но моя уверенность в том, что Атта — плод моей фантазии, таяла как мороженное, забытое на лавочке парка в полдень. А еще я боялся, что стоит мне поверить окончательно в реальность Атты, как я непоправимо сойду с ума, и назад дороги не будет.

Я вынырнул из раздумий оттого, что кто-то отчаянно пытался выдернуть мне руку. Заморгав, словно смахивая веками дневной сон, я посмотрел на источник неприятностей. Мой монстр, насупившись, фыркал и упирался, пытаясь сдвинуть меня с места одной лапой, а второй протягивал мне горсть желудей.

— Идти, Макс, идти.

Я сделал ватный шаг, потом еще один и, все еще переваривая события последних дней, бездумно последовал за Аттой. От желудей я отказался.

Кора дуба была шершавой, немного прохладной, но вместе с тем живой. Я представил, как под моей ладонью течет жизнь этого великана. Сквозь годовые кольца, от корней до самого крайнего листочка. Из века в век.

Я достал камеру, направил объектив вверх и сделал снимок нависающей мощи. Атта продолжал хрустеть желудями и внимательно рассматривал землю у самых корней дуба. Время от времени он начинал рыть, становясь похожим на чумного енота: спина горбом, глаза выпучены, зубы торчат. Но, не найдя ничего, менял место раскопок.

Я уселся на торчащий корень, прижался спиною к стволу и закрыл глаза. Сладкая истома окутала меня, в голове зажурчали слова: «Где бы ты хотел очутиться?». На закрытых веках, как в кинотеатре, поплыли картинки. Фрагменты из прошлого и то, что никогда со мной не происходило. Калейдоскоп образов, фрагментов, звуков, отголосков. Но стоило мне задержать на чем-то взгляд, внутри начинало зудеть, как когда не можешь вспомнить то, что казалось невозможным забыть. Словно сознание, как старичок с клюкой, стучит по клеточкам плитки-памяти. Тук-тук-тук. И робкое эхо отзывается в тишине, и все внутри сжимается в предвкушении. Но воспоминание вновь ускользает, оставляя лишь шлейф тоски и послевкусия. 

Я сглотнул и почесал затылок у основания шеи. Открыл глаза и очутился в темной комнате. Нечеткие силуэты вокруг в вуали бледного красного света. Вот так бы выглядел мир в одном цвете, цвете крови. Я стоял в окружении людей, но они будто окаменели. Присмотревшись, я понял, в чем дело. На меня смотрели безликие лица манекенов. Застывшие в разных, порою гротескных, позах, они были повсюду, как толпа на рок-концерте. Я пошел мимо них. По спине ползли мурашки. Почти люди. Как часто неживое способно вселить в нас ужас? Как часто мы боимся того, что не может умереть? Может, поэтому страх вечен? Он там, где жизнь. Питается ею, растет, передается, как грипп осенью. Я шел и по обе стороны видел пустые глаза, залитые текучим кармином. В какой-то миг передо мной были уже не лица, а масса кошенили. Безобразные лица, сотканные из сотен насекомых, ужасные маски, под которыми не видно сути. Я шел, а за мной черным плащом тянулась тень. Но стоило мне оглянуться, как она поднялась, выпрямилась, немного ужалась и поравнялась со мной. Теперь рядом шагал человек из сумрака. Он был выше меня, взрослее. Вот только лица его я не видел. 

Удивительно, но рядом с ним не было страшно. Наоборот, было спокойно. Незаметно манекены исчезли. Впереди была стена: я подошел к концу комнаты. Прямо передо мною висело огромное зеркало. Я взглянул в глаза моему отражению, и оно сделало то же самое. Хотя серый человек все так же стоял рядом, я не видел его по ту сторону стекла. 

Я подошел вплотную к стеклу и выпустил облачко пара. На мгновение стеклянная гладь затуманилась, и лицо мальчика исчезло. Я нарисовал пальцем палочку с петелькой-улиткой, что выцарапал на земле Атта. Зеркало задрожало и пошло рябью, как пруд, проглотивший брошенный камень.

Когда круги растворились, и туман моего дыхания исчез, в зеркале снова был лишь я. Но что-то изменилась, и неожиданно появился второй я. А потом еще один… Отражения стали двоиться, троиться, обступать со всех сторон. Копии меня в зеркале раздвинулись, как жалюзи по всей стене, свернулись змеей и замкнули круг. В каждом из зеркал мальчик, так похожий на меня, развернулся и зашагал прочь. Я же стоял в центре и смотрел им вслед. Я снова остался один. Среди сотни пустых отражений и десятков миров. И хоть все двери-зеркала выглядели совершенно одинаково — пустым прямоугольным глазом в неизвестность — я все равно мучился в сомнениях и не мог выбрать. Разум шептал, что каждый вариант пути равноценен, что нет плохого или неправильного. Единственный проигрышный — остаться стоять. Но страх, жгущий сомнениями, опутывающий опасениями, напевал о том, что за каждой дверью хуже, чем тут. Что даже самое плохое привычное лучше неизвестного. 

— Но ведь это не точно, что там хуже, чем здесь, — возразил я.

— Но ведь это не точно, что тут хуже, чем там, — вторило эхо.

Всего один шаг. Но мне не хватает решимости сделать его.

Опускаю глаза и смотрю на кисти своих рук. Вижу, как кожа на них иссыхает, покрывается сеткой морщин и бурых пятен, все туже обтягивает кости, а затем облетает, как сухая листва. Кости падают на землю, но не успевают ее коснуться, как обращаются в прах. Ветер поднимает его и уносит прочь. Я же бестелесным призраком все так же стою на месте. В вечной пустоте.

Я вздрогнул и проснулся. Прохладный ветерок пробудил отряд мурашек, что бегали по рукам, пытаясь согреться. Я огляделся: мягкий свет заливал зеленый лес, от земли пахло прелой листвой. Атты не было видно. 

— Атта, ты где? — позвал я монстра.

Но ответа не было. Стряхнув наваждение дремы, я обошел дерево. Но моего зубастого друга нигде не было. Я посмотрел вверх на ветви — но и там было пусто. Поднявшись на холм, я оглядел местность. Бесполезно. Моя возвышенность была недостаточно высока. Я понятия не имел, где нахожусь и как отсюда найти дорогу домой.

Холм словно поддерживал дуб, и там, где пристроился плющ, мне показалось, что я заметил движение.

— Атта? Хватит прятаться, выходи, — позвал я. – У меня уже есть ключ. Может, он тебе подойдет?

Спустившись с холма, я подошел к завесе из тонких веток, словно стежками соединяющей дерево-исполина и земляную насыпь. Я с трудом протиснулся сквозь плющ между стволом и холмом.

— Сейчас я тебя найду, зубастый вредина! И тогда…

Я не успел договорить, как вдруг земля под ногами исчезла: оступившись, я полетел в темноту.

Глава 13. Выход не всегда там же, где вход

Это было круто! Я серьезно. Сначала, конечно, я немного испугался, как последняя девчонка. Все-таки не в нору за кроликом прыгнул, и яма была даже если и от волшебного зайца, то размером со слона. Не меньше. А потом я подумал: «Это же и есть настоящее приключение!» И вот тут обрадовался. Всё это заняло несколько секунд. И я все еще лежал, как упал. Нет, не лицом в грязь. Но грязи вокруг хватало. Поэтому версия с кроликом, даже гигантским, отпадала. 

Я решил еще немного полежать смирно, не открывая глаз. В воображении нарисовалась картина волшебного царства в полом холме. Еще немного, и меня встретит хоровод ши, и эльфы заберут меня в полые холмы. Еще мгновение, и я услышу музыку… 

Но музыки не было. По всей видимости, попал я в страну дивного народца не с парадного входа, и придётся действовать самому. 

Я открыл глаза и заморгал. Прямо на лицо падал тонкий луч — из не успевшей затянуться прорехи в плюще, что я проделал своим тельцем. Попытался подняться. Руки погрузились в липкую грязь. Откуда-то сверху струились другие ниточки света. В этих тоненьких полосках золота кружились пылинки. Глаза привыкли к сумраку, и мне удалось различить нечеткие очертания стен, камней, уходящего в глубь тоннеля. Сложно было сказать, искусственная ли это пещера. Но даже если человек приложил руку к ее созданию, это было очень-очень давно. В любом случае, сейчас она была забыта, заброшена и, возможно, обжита всякими разными тварями. Скорее всего, совсем не дивными.

Я был испачкан, частично мокр, ушиб бок и колено. Ощупал себя — камеры не оказалось. Рядом ее тоже не было. Одна надежда, что я оставил ее под дубом, где задремал. Она вряд ли пережила бы падение. 

Ладно. Раз приключение вышло коротким и не особо эстетичным, пора и честь знать. Тем более, никакие эльфы за мной так и не пришли.

Ухватившись за ветку, а может, корень, я попробовал выкарабкаться. Земля была влажной и скользкой, склон почти вертикальный и высотою в три-четыре моих роста. После нескольких тщетных попыток я подвел итоги. Из плюсов — я понял, что этот путь отрезан, из минусов — я еще больше извозился в грязи и заработал пару дополнительных ссадин.

Руководство по выживанию гласило, что если потерялся, то лучше всего оставаться на месте. С этой мыслью я выбрал камень в ниточках света и уселся на него. Я терпеливо ждал спасения минут пять. После этого запас выдержки стал резко таять. Я не позволил Резвому Максу согнать меня с насиженного места и положил руки на колени. Первое время это помогало. Потом я заметил в пятачке упавшего лучика лягушонка. Он внимательно разглядывал непрошеного гостя, раздуваясь от хозяйской важности.

— Не похож ты на дивный народец, — заворчал я, и слова непривычно громко разнеслись по яме. — В любом случае, на поцелуй не рассчитывай.

Лягушонок прыгнул в сторону и затерялся в тени.

Я же подумал, что похож на подгорного короля с очень бюджетными декорациями. Но и в этой мысли мне вскоре стало скучно.

 Даже удерживая коленки, моего терпения хватило ненадолго. Большой беды не будет, если я буду ждать не на камне, а рядом с ним. С этой мыслью я осторожно обошел мой «трон» вокруг. Потом расширил радиус и сделал еще круг. В итоге я уже изучал стены пещеры, и каждый раз, проходя мимо тоннеля, заглядывал в его вязкую тьму. 

В принципе, я не нарушал правила — моя темница была не столь большой, чтобы я не заметил спасательного отряда из бравых солдат на тросах, ну, или на крайний случай — пары соседей, решивших помочь маме. Что-то местного шерифа (если он был в Амбертоне) мне пускать в воображение не хотелось. Если честно, я бы предпочел, чтобы меня спас Атта или внезапно оживший дуб. Всё лучше, чем заслужить репутацию ёжика в компостной яме. Может, поэтому я и не звал на помощь? Слишком самоуверенно с моей стороны. Но пока я не ощущал опасности. Лишь немного досаду и злость. Когда надо, этого лохматого монстра никогда не оказывалось рядом!

Шло время. Я сидел, стоял, ходил кругами, заглядывал в туннель. Но видел лишь, как движутся паутинки света. 

— Помогите, — негромко позвал я. — Я тут в яме за дубом.

От собственного голоса стало неуютно. Я почувствовал себя беспомощным. Нет, не так. Мне стало стыдно. Словно я признал свою беспомощность. А потом я подумал, что застряну в этой яме на всю ночь, а потом на весь день, и еще день… И даже мои кости никто не найдет. И вот тут мне впервые стало страшно. Не так, как когда смотришь ужастики. Как-то по-другому. Словно за кишки схватили холодной лапой. Или когда Бочка ударил меня под дых. Вот так же — я не мог вздохнуть. Не мог сдвинуться. И я стал звать на помощь. Всё громче и громче. Я орал, пока голос не сорвался. В горле совсем пересохло. В носу предательски защекотало. 

— Соберись, — шмыгнув, сказал я сам себе и вытер нос рукой. 

Я снова попытался взобраться там, где свалился. Выбился из сил и сполз по склону, привалившись спиной к прохладной земле. В этот самый момент солнце оказалось в положении, когда смогло дотянуться огненными волосками до тьмы тоннеля. Это длилось несколько мгновений. Казалось, на этот краткий миг прикосновение света пробудило камень, пустив по его поверхности робкую золотую рябь — это блестела слюда. Я увидел, как огненные стрелы вонзилось в тело тьмы, заставив ее зашипеть, потуже свернуться в клубок и поглубже спрятаться в нору. Увы, это была лишь краткая победа, и если мне не удастся выбраться, то уже через несколько часов я лишусь всех своих союзников и буду вынужден провести ночь в холоде и сырости этой ямы. Наедине со всеми своими кошмарами. 

Я поднялся. Вытер руки об штанины и подпрыгнул, хватаясь за выступ. Однако сколько бы я ни цеплялся, ни карабкался, я все время падал. И я вновь вставал. Но каждая новая попытка заканчивалась неудачей. И каждая неудача подливала масло в костер моей злобы и обиды. Пламя этого костра разгоралось все сильнее, пока не окутало меня полностью. Гнев лишил меня разума, и тогда я принял самое глупое решение в своей короткой жизни. Стиснув зубы, сжав кулаки, я шагнул во тьму туннеля. 

Запал прошел через несколько шагов, но я даже не подумал вернуться. Упрямо шел вперед. Одну руку я выставил перед собой, а вторую держал справа, легонько касаясь стены. Иногда мне попадались развилки, и я решил всегда держаться левой руки. Чтобы, в случае чего, повернуть обратно. 

Не знаю, сколько я шел, но темнота и осторожность погасили гнев. Разум воспарил, расправил крылья и обрушился на меня осознанием. 

— Ты болван, Макс, — оценив ситуацию, безапелляционно заявил он. 

Я не узнал свой голос. Я и не замечал, как было тихо, пока мои слова не порвали плотную ткань молчания холма и не отозвались тысячами колокольчиков в голове. А часть голоса понеслась вперед и затухла где-то там, за очередным поворотом.

И я услышал рык. Дрожь прошла по моему телу: вдруг это логово пещерного медведя! А я прямиком иду к нему на обед… Но стоило подумать про обед, как рык повторился. Единственным голодным медведем в этой пещере был я сам. Я приложил руки к урчащему животу и выслушал тираду Макса Разумного о необходимости брать с собой в лес еду, спички, компас, сигнальные ракеты, веревку… 

— В следующий раз — обязательно, — пообещал я сам себе.

Я потерял счет времени. Но надеялся, что его прошло достаточно, чтобы меня начали искать. Правда, эта надежда перекрывалась другой. Я тайно желал выбраться из этой передряги сам и вернуться домой за секунду до того, как закончится песок в часах терпения Кэр. Прежде, чем последняя крупица упадет в чашу волнений, беспокойств и звонков в полицию.

— Надо было хоть ботинок оставить. Как они узнают, что ты вообще был в той яме? — спросил Макс Разумный.

— Как бы я тогда шел, босой? — ответил ему я.

— Не шел бы, вот именно! Сидел и ждал!

— А толку? — отмахнулся я.

Я лишился основного из чувств — зрения. Не видя пути, я мог лишь полагаться на звук, запах и осязание. Под ногами то хлюпала вода, то перекатывались мелкие камушки. Пахло все так же: землей и влагой. Я не чувствовал на лице движения воздуха. Иногда я воображал, что шагаю по длинной глотке чудовища, чего-то среднего между плезиозавром и Несси. Хотя, если верить некоторым, они состояли в родстве. Если тебя проглотили, то всегда есть минимум два выхода. Кажется, это было написано на глупом мотивационном плакате. О том, где ждал меня выход, я даже думать не хотел. Я и так был в полной… тупике. 

Я медленно продвигался все дальше и дальше. И если я не хожу кругами, то это чертовски длинный туннель! Ноги налились свинцом, ушибленная рука ныла, в животе играл оркестр голодных котов, а в горло завезли песка из Сахары. Но я не останавливался, упрямо пробираясь вперед. Ведь если я упаду тут, то надежды на спасение совсем не будет. 

Шаг за шагом. Если не смогу идти, буду ползти, пообещал я себе. Но этого не потребовалось: я уперся в тупик. Левая рука повернула под прямым углом и сошлась с правой, ладонью лежащей на стене прямо передо мной. Я осторожно ощупал стену правой рукой и убедился, что она поворачивает назад.

Я рассмеялся, как висельник. Но что-то было не так. Какое-то новое ощущение. Под моей рукой впереди был не камень. Я ощутил гладкую полированную поверхность. Теплую. Я начал хаотично ощупывать ее. Пальцы схватились за выступ. И лишь когда раздался щелчок, я понял, что повернул ручку двери.

Глава 14. По ту сторону двери

Я схватился за ручку и отчаянно вертел ее. Меня не волновало то, что в заброшенных пещерах не может быть дверей. Я слышал щелчки, но дверь не открывалась. Она была заперта. Единственная надежда на спасение таяла!

— Откройте! Выпустите меня! 

Я изо всех сил замолотил по дереву кулаками. 

— Откройте, выпустите… — чуть слышно шептал я, давясь слезами, когда сил не осталось. 

Проревевшись, я затих. Словно разом утратил все эмоции. Минуты растянулись, как липкая, пережеванная жвачка. Прилипли к пальцам, обволокли, утянули в темный омут. И в этой пустоте вновь вернулся разум. Или безумие. Что бы это ни было, оно решительно не хотело сдаваться.

 Встав на колени перед дверью, я приложил ладони и стал методично исследовать дюйм за дюймом. У двери не было петель и не было узоров, лишь несколько еле заметных впадин: где кончалась одна доска и начиналась другая. Ручка тоже абсолютно гладкая. Металлическая. С небольшим отверстием для ключа по центру. Стоп! Я еще раз провел пальцем по замочной скважине. Мне не показалось. Надежда затрепыхалась хрупкими крыльями под ребрами. Нужно всего лишь открыть замок!

Я судорожно начал шарить по карманам. Пара фантиков, немного мелочи, конверт, что вчера нашел в тайной комнате, огрызок карандаша, половинка катафота. И ни одной скрепки! Я аккуратно, чтобы не уронить, сложил все свое бесполезное богатство обратно, но, подумав, достал катафот и попытался пальцем отковырять ободок. Бесполезно! Лишь ноготь сломал. 

— Думай, думай, думай! — твердил я сам себе, но это не слишком помогало сосредоточиться.

Я вновь перебрал содержимое карманов в надежде, что упустил какое-нибудь кольцо от брелока. Увы. Но потом я нащупал в конверте подвеску. Она ведь как раз тонкая и достаточно длинная. И тут меня осенило! Это же и есть ключ! Спираль бесконечности и дорога к ней! Я же понял это еще до падения! А потом забыл.

Все это время он был у меня в кармане! Руки тряслись от волнения, пока я осторожно доставал «отмычку». 

— Хоть бы, хоть бы всё получилось, — мысленно скрестил я пальцы на руках и ногах.

В фильмах у шпионов всегда все выходит достаточно просто. Нужно лишь пошевелить в замке скрепкой или отмычкой, на худой конец — шпилькой. Пришло время проверить это на практике. Стоя в темноте и сжимая дрожащей рукой золотое наследие деда, я поклялся себе, что если вернусь домой, то обязательно научусь вскрывать замки скрепкой, и всегда буду носить ее с собой. Всё-таки это гораздо надежнее волшебных ключей.

Выдохнув, я осторожно вставил подвеску в замок. Раз, два, три. «Отмычка» цепляла зазубринами и выступами язычки замка, и ручка под моей рукой плавно совершала оборот против часовой стрелки. Щелк, щелк, щелк. Дверь поддалась и стала открываться, увлекая меня за собой. Я потерял равновесие и, не отпуская ручку, перелетел через порог.

***

Свет резанул по глазам. А до ушей долетел сначала крик, а потом вопрос, на одну половину полный угрозы, а на вторую — удивления. 

— Ты кто? И что тут делаешь? — голос был тоненький, как металлом по стеклу.

Девчонка. Я не видел ее, перед глазами плясали белые мухи, и я отчаянно моргал, чтобы прогнать их. Но, несомненно, голосок принадлежал девчонке, моей ровеснице, ну, или если и старше меня, то совсем ненамного. Еще я ощутил запах лаванды, свежесть, свободу. Не успел я порадоваться, как почувствовал толчок в бок. Легонько, но неприятно.

Недовольная девчонка была словно жужжащая муха. Мысленно отогнав ее, я всецело утонул в радости высвобождения! Я нашел выход! Я выбрался! Мои кости не будут гнить в темноте пещеры, и мерзкий лягушонок не станет по ним прыгать!

Муха все жужжала и жужжала. Это начинало раздражать. Я больше не мог ее игнорировать.

Глаза слезились, завеса мерцающего конфетти не собиралась развеиваться. И мне стоило огромных усилий сфокусировать взгляд. С первого раза вышло не очень. Я словно в музей попал. Кругом вопиющая древность, но в очень хорошем состоянии. Я рассмеялся. Может, это истерика, а может, мне и правда было смешно. Ведь я сам себе напоминал старый фотоаппарат со сбитой оптикой. Протерев глаза кулаками, я увидел комнату. Чистую, светлую, в розово-абрикосовых тонах и с кружевами на окне, покрывале, торшере. То там, то тут лежали книги в строгих обложках красно-коричневых оттенков. Ну, вот точно как в фильмах про Алису. Не хватает чайных сервизов и кроликов.

— Ну, так кто ты такой? — прожужжала Муха.

— Макс, — проговорил я, продолжая вертеть головой. 

И лишь осмотрев до конца комнату, я остановил взгляд на девчонке. Она, и правда, выглядела моей ровесницей. Худая, с острыми локтями и коленками, веснушками, белесыми волосами и кошачьими зелеными глазами. Совсем не красивая, если не считать глаз. Слишком зеленые и большие — словно она из мультика. А в остальном — обычная девчонка. Вот только одетая, как Ширли Темпл. В платье с дурацкими рукавами-фонариками. Не подумайте, я не фанат чёрно-белых старых фильмов и тем более не сохну по принцессе экранов тридцатых годов. Но этот образ — единственное, что пришло в голову. Хотя у Мухи не было кудряшек, и лицо было скорее острое, чем круглое. Я ж говорю, страшненькая она. Да и платье на ней старомодное, как из бабусиного сундука.

— И что ты, Макс, делал в моем шкафу? — уперев руки в боки, спросила девчонка. — Да еще в таком виде!

Муха презрительно сморщила нос. Я глянул на руки, оттянул рубашку и бросил взгляд на кеды. Не поспоришь — выглядел я, как свинья!

— Ты, наверное, мне всю одежду замарал!

— В шкафу?! — запоздало понял я.

— Ну, а где же еще! — фыркнула Муха.

Я оглянулся. Действительно, за моей спиной был обычный платяной шкаф. Правда, необычного светло-синего цвета. Медная круглая ручка поблёскивала новизной, а краска на дверцах была новенькой, без единой трещинки. Я дотронулся до дверцы, и пальцы узнали ее. Да, именно она привела меня из пещеры сюда. А еще я мог поклясться, что это была та же самая дверь, что охраняла подвал в доме Паучихи!

— Ты очень грязный. Очень странный. Очень мерзкий! — выпалила Муха.

— И правда, все это выглядит крайне странно, — согласился я. — Это дом твоей бабушки?

Я потянул первое попавшееся из шкафа, и это оказались странные невнятные панталоны с рюшами. 

Девочка покраснела как томат, сдвинула брови и схватила увесистый подсвечник.

— Не смей трогать мои вещи! — перехватив грозное орудие, крикнула она.

Я выронил панталоны и огляделся, ища пути отступления. Тканевые обои, тяжелые портьеры, китайские вазы со свежими цветами, плюшевый медведь с вязаным шарфом, книги, софа, окно, улица… Взгляд замер. Что-то показалось мне странным. Позабыв о подсвечнике в тонких ручонках девицы, я сделал пару шагов и уткнулся носом в стекло.

Передо мной змеилась мостовая, петляя между домами, улочки паутинкой растекались до горизонта. Вдали виднелся шпиль церквушки, часы на мэрии, красная черепица крыш. Все было словно и знакомое, но и одновременно с этим чужое. Холодок пробежал по спине. 

— Это Амбертон? — неуверенно спросил я.

Муха хмыкнула, закрывая шкаф.

— Это Миллвиль. Ты еще и не местный? Сирота? Каторжник? Беглец?

Я молча разглядывал улицу.

— Миллвиль, — словно попробовал я слово на вкус, — А Амбертон рядом?

— Не знаю, зачем я с тобой говорю. На моем месте любая приличная леди давно бы вызвала полисмена…

— Амбертон далеко? — перебил я жужжание.

— Какая наглость! Но я отвечу. Никакого Амбертона на много миль вокруг нет! Иначе я бы знала! 

— Ты уверена?

— Конечно! Ведь я бы точно запомнила город с таким же именем, как у меня!

Я обернулся. Муха стояла, задрав нос, и не выпускала из костлявых рук подсвечник. 

— Тебя зовут Амбертон? — удивленно спросил я. — Похоже, твои родители те еще шутники.

Я еще раз глянул в окно и наконец-то увидел то, чего ждал: прохожих. Сердце упало в пятки. Я кинулся к шкафу, распахнул его, но там были лишь плечики с одеждой, полки с тряпками и коробки — наверное, со шляпками. Я испустил протяжный стон, словно раненый зверь, и попытался все равно протиснуться между платьями и панталонами Ширли Темпл. Вдруг тут, как у Льюиса? Опа — и в Нарнии! Или как у другого Льюиса: опа — и в норе белого кролика! Любой «опа» мне подходил, главное — чтобы вернул домой. 

Не успел я даже убрать вторую ногу с ковра, как жар опалил затылок, и искры посыпались из глаз. Что-то тяжелое опустилось на мою голову, и мир распался на осколки. В последний момент я уяснил, что не следует игнорировать подсвечник в руке женщины. Даже если она — надоедливая жужжащая муха. Особенно если она надоедливая жужжащая муха…

Сначала пришла боль, затем звук, и лишь после я разлепил глаза и увидел перед собой ненавистное острое личико с двумя косичками, похожими на крысиные хвостики.

— Очнулся, мистер вор?

— Тебя не существует, — промямлил я.

— А вот это совсем не вежливо! Не стоит притворяться безумным. Я тебе не верю!

Девчонка оттопырила указательный палец и погрозила мне. 

 — Какой сегодня год? — скрипя зубами от раздражения и боли, прошипел я.

— Тот же, что и вчера, — не унималась мелкая поганка.

— Просто ответь! — рыкнул я, потер затылок и уселся, прислонившись к шкафу.

— Как грубо! — округлив глаза и вздернув носик, девчонка демонстративно отвернулась, уселась на стул и открыла лежащую рядом книгу, старательно делая вид, что меня не существует.

Слава богам, у меня не отшибло зрение из-за удара этой дурочки. Присмотревшись, я прочел корешок.

— Любишь Уэллса?

— Еще бы! — радостно воскликнула девчонка, но тут же осеклась и нахмурилась.

— Можно посмотреть? — как можно спокойнее спросил я.

— Она без картинок, — неуверенно сказала Муха, и я понял, что меня записали в безграмотные.

— Вообще-то я умею читать. Да и Уэллса прочел всего. Я даже «Мировой мозг» читал!

— Вот ты враль! — не поверила Муха. — Во-первых, такой книги у него нет. А во-вторых, если ты такой образованный, то почему лазаешь по чужим шкафам в таком виде?

— Как это нет? Есть! 

— Если бы она была, то была бы у моего папы. У него полное собрание! 

Ну вот, похоже, время начало немного проясняться. 

— Насчет шкафа и одежды. Это вышло случайно, — буркнул я и добавил: — Я из будущего.

Девчонка распахнула и без того огромные глаза, открыла рот, а потом залилась звонким смехом. Просмеявшись, она утерла глаза рукой.

— Пожалуй, это самое оригинальное воровское оправдание из тех, что я слышала.

— И много воров ты слышала?

Девочка задумалась и нехотя призналась:

— Ты первый.

— То есть ни одного. Потому что я НЕ вор. А вот ты огрела меня по голове. И это нападение.

— Вот уж дудки, — Муха сдвинула брови. — Это самозащита!

— Не веришь словам, а этому поверишь?

Я покопался в кармане и, вынув монетку, бросил девчонке. Муха на удивление ловко поймала ее и внимательно посмотрела. Она даже книгу отложила. Нехорошее предчувствие ухнуло в животе.

— Ну, так дашь книгу посмотреть?

— Это еще ничего не доказывает. Может, ты фальшивомонетчик! Но книгу я тебе дам, — ответила Муха, и теперь в ее голосе я различил нотки сомнения. — Только сначала вымой руки! 

Я встал, огляделся и пошлепал в поисках ванной. У Мухи даже дар речи пропал от такой наглости. Она просто сидела и лупала своими зелеными катафотами. А потом соскочила и в три шага оказалась рядом со мной.

— Пошли, покажу, — прищурилась она. — А то вдруг еще чего украдешь.

Я закатил глаза:

— Я еще ничего не украл, — с упором на «ничего» огрызнулся я.

— Еще не украл, — парировала вредина, подчеркивая «еще».

Я тщательно вымыл руки, лицо и даже немного почистил одежду выданной мне платяной щеткой. Пока я приводил себя в порядок, рассматривал бутылочки с шампунями и лосьонами. Нехорошее предчувствие всё нарастало. Либо это был сон, либо чья-то дурная шутка, либо в этом доме жили поборники ретро-стиля. В сон я верил куда охотнее. Ведь в подземной пещере запросто могли скопиться газы, и вот с момента, как я «нашел» дверь, я валяюсь без чувств на хладной земле и пребываю в этой странной иллюзии.

— Ну, леди Амбертон, мои руки теперь чисты, как и моя совесть, — я покрутил вымытыми ладонями перед носом Мухи.

— Меня не так зовут, — надулась девчонка.

— А как?

— Амбер Шарлота Стоун. Вообще-то я думала, ты знаешь, раз придумал город из моего имени, — она подумала и добавила. — А если и не знал, то мог и догадаться.

— Чтобы догадаться, мне не хватило яблочного пирога, — проворчал я.

— А при чем тут пирог? – вскинулась Муха.

Но я, проигнорировав ее, прошел мимо. Фыркая, девчонка пошла за мной. Так, под конвоем зеленых глаз и сдвинутых бровей, я вернулся в комнату.

— Теперь могу я посмотреть книгу?

Пожав плечиками и хмыкнув, девочка протянула заветный томик. Он был новый, корешок еще поскрипывал, а закладка из сплетенных разноцветных нитей лежала в самом начале.

— Подарок от отца, — похвасталась Яблочная Муха, и я ощутил укол зависти.

Я перелистнул страничку на выходные данные, и сердце начало стучать быстрее, гулким барабаном отдаваясь в голове. 

А девочка не унималась, совсем не замечая моего волнения. Или же списала его на священный трепет почитателя фантаста. Видимо, в ее мирке убийцы, воры и прочие преступники не стали бы увлекаться Уэллсом. Или же ей не часто удавалось обсудить с кем-либо прочитанное. И тут я ее вполне понимал.

— Он купил мне ее после премьеры фильма, — тараторила Амбер. — Сказал, что хоть за синематографом будущее, но ничто не заменит радость открытия книги.

Я слушал в пол-уха, уставившись на титульный лист.

1933 год. Облик грядущего. Фильм вышел спустя три года. Герберт Уэллс еще жив, а я даже не родился. Вернее, не родился даже мой отец! 

Ноги подкосились, и я опустился на пол.

Через три года начнется война, через четверть века человек полетит в космос, через семьдесят лет родится мальчик, получит имя Макс, переедет в глухой городок и провалится в прошлое.

— С тобой все в порядке? Вообще-то титульный лист — не самая интересная часть романа, — хихикнула Амбер.

Я поднял взгляд и уставился в зеленые кошачьи глаза. Ее голос звучал отдаленно, словно в телевизоре соседей. Голос девочки, которой, скорее всего, уже нет в живых в моем времени. Она почти призрак. Призрак из плоти и крови. Живой, в дурацком платье, любящий фантастику… 

— Мне надо идти. Похоже, я и правда попал в прошлое. — Я закрыл книгу и вернул девочке.

— Мне кажется, я тебе верю! — выпалила Муха.

Амбер выдохнула, подняв глаза к потолку.

— И если это правда, то я в полнейшем восторге и хочу задать тебе уйму вопросов и, — она сделала небольшую паузу, — извиниться, что ударила тебя, хотя ты сам вынудил…

И тут на меня что-то нашло. Я пулей метнулся к двери, выбежал в коридор, кубарем скатился по лестнице и стрелой вылетел на улицу.

Мимо процокала лошадь с телегой, груженной мешками, и сонным извозчиком. На другой стороне прошуршал огромными колесами велосипедист. Сигналя, проехал глазастый «мерседес» — из тех, что сейчас встретишь лишь на выставках и в частных коллекциях.

— Думай, Макс, думай, — твердил я себе. Но, как всегда, это не помогало.

Думать не получалось. Мне было страшно. Это был даже не страх, а ужас. Живот скрутило, а холод паники сделал всё тело ватным.

«Выход обычно там же, где вход». Я уцепился за эту мысль и рванул обратно. Чуть не сбил девочку на лестнице, и, не обращая внимания на ее возмущение, ворвался в комнату, распахнул синюю дверь шкафа, зажмурился и прыгнул вовнутрь.

Глава 15. Милый, милый Миллвиль

Я барахтался на полу в груде одежды. Надо мной нависала Амбер. Брови нахмурены, руки уперты в бока. Благо, подсвечника в них нет.

— Все-таки ты буйнопомешанный, Макс из Будущего.

Она протянула мне руку, помогая встать.

— Но я согласна на перемирие, если ты мне все расскажешь.

Амбер принесла тарелку с сэндвичами и стакан молока. И мое сердце дрогнуло. Я и подумать не мог, как же голоден! Пока я заглатывал очуменно вкусные бутерброды, Амбер без умолка трещала. Она рассказала, что отец целыми днями занят в конторе, мать уехала на курорт, а кухарка ушла за продуктами. В доме лишь старый слуга, который, скорее всего, спит в своей комнате на первом этаже у кухни, но имеет столь чуткий слух, что стоит незнакомцам появиться на пороге, он откроет им дверь до того как они дернут за дверное кольцо.

Еще она говорила о Миллвиле. О маленьком городке, где все друг друга знают слишком хорошо, чтобы замыслить зло, воплотить его и при этом не попасться.

Сейчас действительно шел 1936 год. И Амбер даже была на премьерах Ширли Темпл. Но книги она любила больше, особенно про приключения.

— И как там? В будущем? — неожиданно спросила она.

— Ну, — протянул я, не зная, с чего начать. — Неплохо. Хотя сейчас я живу в Амбертоне, и там все выглядит так, словно будущее не наступило.

Про монстров я решил не рассказывать. И про войну тоже.

— Наверное, все небо полно дирижаблей, — мечтательно проговорила Муха.

— Не, — улыбнулся я. — После «Гинденбурга» их история закончилась.

Я увидел непонимание в зеленых глазах.

— Не может быть! «Гинденбург» —это новая веха истории! 

Я развел руками:

— Небесный «Титаник». Он загорится. В следующем году, в начале мая. Ужасная катастрофа. Так что постарайся не быть на нем, — я подумал и добавил. — А еще убеди семью переехать в Америку. На этой стороне земли будет неспокойно. Неспокойно будет во всем мире, но в Штатах поспокойнее. Ну, а там лучше поселитесь подальше от Невады. Или, может, в Австралию…

Я решил про ядерные бомбы тоже не рассказывать. Эта сторона будущего почему-то заставила меня устыдиться его, хотя я вроде даже совсем не был ни в чем виноват.

— Звучит не очень оптимистично, — Муха прижала Уэллса к груди. — Это потому что нас все-таки захватят инопланетяне?

— Они ни при чем. По крайней мере, официально. Даже немного мы их захватим. Но опять же неофициально и лишь одного. Хотя об этом все еще спорят: правда или вымысел. Но я верю. И тебе расскажу. Летом сорок седьмого в Розуэлле собьют одного…

А потом я плавно перешел от «Секретных материалов» к «Парку Юрского периода» и обратно.

— Будет много «контактов», но все неподтвержденные. А как в «Войне миров», так нет, не будет. 

— Знаешь, мне что-то не очень нравится будущее.

Я почесал затылок, пытаясь вспомнить что-то хорошее. 

— Женщинам разрешат голосовать и даже баллотироваться в президенты. 

— Вообще-то, женщинам уже разрешили голосовать, — засмеялась Амбер.

— В телевизоре будет сто каналов, и можно будет не выходить из дома.

— Мда, — вздохнула Амбер. — Так себе достижение.

— Скоро клонируют мамонта, — я подумал, что Амбер не знает такого слова и пояснил. — Вернут к жизни. А может, и динозавров. Найдут в янтаре комара с хорошо сохранившейся кровью раптора — и вуаля! Наука сейчас почти как магия: понятна лишь горстке избранных — ученым. А остальные как дикари, потребляют, что им дают и возносят проклятия и хвалу «шаманам».

Амбер, судя по всему, слабо понимала, о чем я говорю, поэтому тему компьютеров явно даже не стоило начинать. А игровые автоматы, приставки и тетрисы девчонкам точно не интересны. Все же это знают. Пока я придумывал, чем еще поразить Муху, она спросила: 

 — А как ты попал сюда, если машину времени не изобрели?

— Я шел спасать… друзей. Провалился в яму. И, блуждая по туннелю, нашел дверь. Открыл. А по ту сторону был твой шкаф. Почти как в Нарнии.

— Нарнии?

— Это сказочная страна. Про нее напишет Клайв Льюис через, — я прикинул в уме, — четырнадцать лет.

— Я уже буду старовата для сказок, разве что детям своим почитаю, — грустно сказала девочка. — Может, ты мне ее сейчас расскажешь? Хоть немного?

Слово за слово, и мы уже болтали так, что не остановить. Я рассказывал про школу, Амбертон и книги, которые еще не вышли. Мы обсуждали прочитанное. Оказалось, летом она почти не покидает дом. Только в библиотеку ходит. А в остальное время учится в закрытом пансионе для девочек.

— Знаешь, ты чем-то похож на моего отца, — щеки Амбер зарумянились. – Он тоже любит рассказывать истории о том, чего нет.

— Вот как, — я посмотрел на небо за окном. – А я своего отца почти и не помню. А мама о нем не говорит.

— Это очень грустно. Я почти не помню мою маму, — Амбер вздохнула. – Она постоянно занята. У нее работа или типа того. Но она часто мне пишет.

Девчонка подскочила и вернулась с большой жестяной коробкой. Открыв крышку, она пододвинула коробку ко мне. Та была наполовину заполнена аккуратными небольшими конвертами кремового цвета. Я потянулся, чтобы взять одно из писем.

— Только не читай, — воскликнула она, и я одернул руку. – Все-таки это личное.

— Понимаю.

— Ты по ней скучаешь? — зачем-то спросил я.

— Наверное, — пожала плечами Амбер. – Но я привыкла. А ты?

— Я тоже, — кивнул я. – Тоже привык.

— А представляешь, если б твоя мама была моей! — хихикнула Муха. – Тогда бы ты был бы моим братом.

Я посмотрел на нее, прикинул и подумал, что не очень хочу сестру, но, может быть, смог бы терпеть Амбер.

— Не думаю, — фыркнул я. – Это было бы слишком фантастично.

— Ну, то, что ты вывалился из моего шкафа и пришел из будущего — уже фантастично!

Я почесал затылок. Конечно, она была в чём-то права, но согласиться я не мог. Как-то не по-мужски, чтобы девчонка была всегда права.

— А это было б небывальщиной.

— Ну, как хочешь, — надулась Амбер, закрыла коробку с письмами и унесла.

Я почувствовал себя виноватым.

— Мне пора обратно.

— А как ты вернешься обратно? – ехидно спросила Муха.

Я пожал плечами:

— Я думал, что так же, как пришел, но не выходит. Видимо, я что-то упускаю. Какую-то важную деталь. Не могу подобрать ключ к этой загадке. Ключ! Точно! Вот я болван! Всё время о нем забываю!

Я обшарил карманы, достал мятый конверт, еще раз заглянул в него. Конечно же, он был пуст.

— Какой ключ? – Амбер выдернула из моих рук конверт и заглянула в него.

Конечно же, там было пусто.

Напряжение развеялось, и я охотно затараторил.

 — У меня был ключ. Такая золотая металлическая загогулина, — я попытался объяснить. — Она как спираль вечности и дорога. Может, дело в ней. Я не мог открыть дверь, пока не вставил ее в замочную скважину.

— Но в моем шкафу нет замка, — удивилась Амбер.

Я подошел к шкафу, оглядел ручку. Пусто. И никакого замка!

— Может, ты сможешь его нарисовать, и мы пойдем к ключнику? И он сделает новый ключ.

Амбер протянула мой же пустой конверт и карандаш:

— Рисуй!

— Нарисовать-то я смогу, — я старательно выводил спираль и линию. — Но мне кажется, это был волшебный ключ, и его просто так не сделать. 

— О! Это восхитительно! – хлопнула в ладоши Амбер и забрала конверт. – Можно я оставлю его себе?

Я кивнул. Ведь это был всего лишь пустой конверт.

— То есть у тебя ключ для путешествий во времени? – прищурилась Муха и скрестила руки на груди.

— Типа того.

– А как он работает?

— Я еще точно не знаю, — я начал разглядывать узор на ковре. – Это мое первое путешествие. И мне нужен ключ, чтобы вернуться домой.

Амбер внимательно посмотрела на меня и очень серьёзно ответила:

— А мне никогда не хотелось домой. И, будь моя воля, я б ушла вместе с тобой!

Я удивленно посмотрел на нее, и девчонка тут же рассмеялась:

— Шучу! Давай, поищем твой ключ.

Похоже, она верила мне. И, кажется, эта девчонка была вполне ничего.

Мы обыскали каждый уголок ее комнаты, проверили ванну и коридор. Всё безрезультатно!

—  Может, ты его выронил на улице? — предположила Муха, когда мы на третий раз перерыли все содержимое шкафа. — Пошли, поищем?

— Пошли, — вздохнул я.

Мы вышли в коридор, и теперь я мог лучше разглядеть дом. Это был огромный особняк с двумя изогнутыми лестницами.

«Как крылья», — подумал я, и в памяти что-то шевельнулось.

 Пока мы спускались по ступеням, я разглядывал портреты незнакомых и явно уже мертвых мужчин и женщин. 

— Это твоя родня?

Амбер кивнула. 

— Они любили птиц?

— С чего ты взял?

— У них у всех рядом вОроны. Вон у того на спинке стула сидит, — я бесцеремонно тыкал в лица напыщенным позерам. — У этой — на брошке. А этот, с хитрым прищуром, держит трость с набалдашником в виде головы птицы…

Легкое дежавю кольнуло в затылок.

— А, ты про это, — Амбер задумалась, стоит ли раскрывать семейные секреты. — Они просто все — члены одного клуба, что-то вроде не особо тайного общества для совместной игры в бридж.

— А, масоны, — понимающе протянул я. — Или Совет Сов?

— Нет, но если хочешь, спроси моего отца?

— Твоего отца? – я как лом проглотил. Врос в ступеньку.

— Ну да, — пожала плечами Амбер. – Если не найдешь свой ключ, то вечером у нас чай и время историй. Он вернется из конторы, и мы будем пить чай.

— Спасибо, — слова царапали горло. – Но лучше поскорее найти ключ.

Наконец-то ступени и портреты закончились. Холодная цепкая мысль не отпускала. Слова Мухи пульсировали в мозгу: « Если не найдешь свой ключ». Осознание того, что я могу застрять в прошлом, бесшумно подкралось и, прыгнув, придавило всей своей массой. Острые клыки страха сомкнулись на моей шее. Я мог навсегда застрять в прошлом. Навсегда. В этом мире без интернета, тысяч не написанных книг и не сделанных открытий, мира, что в одном шаге от войны и катастрофы… А еще никогда не увидеть Кэр. Исчезнуть. Она бы так и не узнала, что со мной случилось.

— Маленькая мисс собирается прогуляться?

Я чуть не подскочил от неожиданности и, развернувшись, уперся в великана.

— Корв? — пролепетал я, пятясь.

Передо мной был слуга Паучихи! Огромный, взъерошенный, злобный…

— О, Макс, ты знаком с Корвином?

Но мираж рассеялся, и передо мной стоял всего лишь дворецкий. Очень высокий, но совсем не похожий на чудище из заброшенного дома.

Амбер потянула меня за руку к выходу:

— Мы немного погуляем — не беспокойся, Корвин. До вечернего чая всенепременно вернемся!

Мы были уже на улице, и Муха вцепилась в меня мертвой хваткой.

— Как ты узнал, что его зовут Корвин? – зеленые глаза так и буравили меня.

— Серьезно? – я, как мог, старался не выдать свое изумление. – Да у вас же кругом вороны! Как еще могло звать вашего Дворецкого?

Амбер непонимающе смотрела на меня.

— Ну, Корвин, корвус или корв, — пустился я в объяснения. – На латыни это «ворон». У вас же сплошной врановый клуб! А ты тоже явно в нем? На правах сороки или галки?

Я выдавил из себя улыбку.

— Кто бы говорил: сам-то как хорек без спроса влез в мой дом. Грызун-вредитель.

— Между прочим, хорьки хищники, а не грызуны. И достаточно смышлёные. И чего только все путают! Так что сочту это за комплимент.

***

Мы исследовали каждый дюйм мостовой, но так и не нашли ключ. 

— Не грусти, мы что-нибудь придумаем, — заявила Муха и, схватив меня за руку, потащила по улице. — Пойдем, я покажу тебе прошлое. Глупо ведь не посмотреть мир, которого давно уже нет.

Было в этих словах что-то завораживающее. Фатальное. Неужели Амбер поверила мне? А если так, то почему у нее крыша не поехала? Моя вот еле держится.

Но, если от лимонов невозможно отказаться, то пусть будет лимонад!

И вот мы уже хохотали, сидя у небольшого пруда, так похожего на тот, что был в Амбертоне.

— Держи! — Муха протянула мне рогалик с повидлом.

— Вкусно! Я фжифни не ел нифего фкуфнее, — с полным ртом поблагодарил я.

— А знаешь, что? – Амбер зашептала мне на ухо. – Я заплатила за них твоей монетой. Вот умора.

Я чуть не подавился.

— Ну и лицо у тебя, — рассмеялась Муха, прикрывая рот ладошкой. — Но сейчас я немного жалею. Кажется, я сделала глупость.

— Держи, — я достал из кармана еще одну монетку. – На память.

— Спасибо, Макс из будущего, — Амбер зажала монетку в кулачке и улыбнулась.

Надо же, теперь она не казалось мне страшненькой. Была в ее улыбке обволакивающая теплота. И веснушки ей очень шли.

— Ты на меня так смотришь, словно у меня рога выросли, — засмущалась девочка.

Я поспешно отвел взгляд. Мои уши словно в кипяток окунули! И я, стараясь не смотреть на Муху, быстро дожевал остатки угощения.

— Миллвиль хоть и небольшой, но ладный городок, — продолжила экскурсию Амбер. — Я его очень люблю, но не жалею, что приходится уезжать в академию каждый год. Всё-таки тут жутко скучно.

— Город, в котором я сейчас живу, очень похож на твой, — я закрутил головой. — Если идти по этой улице, то можно выйти на площадь, где стоят ратуша, библиотека и архив.

— И у нас! — радостно воскликнула Амбер.

— А на той стороне, на небольшой возвышенности, дом моего деда, а за ним лес.

— И у нас там лес! — хлопнула в ладоши девочка. — Но дома там нет. Там дальше заброшенные шахты только.

— А у нас нет шахт!

— Может, твой город — это мой город в будущем? — улыбнулась Муха.

— Может, и так, — почесал затылок я.

— Пора возвращаться, — сказала Амбер. — Как раз успеем до прихода отца.

Солнце торопилось уйти спать, а мы пошагали обратно. Каждый думал о своем. Не знаю, какие мысли роились в голове Мухи, но я хотел домой. Я отлично провел день, но… Пожалуй, я лучше остаток лета проведу максимально скучно! Лишь бы только вернуться.

Вот уже и дом Амбер. Вдруг Муха преградила мне дорогу и посмотрела прямо в глаза.

— А мой дом все еще стоит? — спросила она.

Я остановился и прищурился, разглядывая очертания особняка. Он был, словно две капли, похож на дом Паучихи! Я обошел девчонку, подошел к входной двери и замер у латунной морды льва. Один в один! Казалось, зверь усмехается.

Амбер была уже рядом:

— Ну, так что? В будущем есть мой дом?

Я кивнул.

— А кто в нем живет? — зеленые глаза светились восторгом и надеждой.

— Не знаю, — соврал я и спустился на дорожку. — Я еще там не был. Я ведь только летом приехал в Амбертон и не успел все изучить.

— А, может, там все еще живу я? Такая сморщенная и старая-старая! С кучей внуков и кошек, — рассмеялась девчонка и прикрыла рот ладошками. 

— Может, и так, — уклончиво ответил я и пнул камушек.

Амбер вдруг стала серьезной, схватила меня за руки и заглянула своими зелеными глазами в самую мою душу:

— Ты, когда вернешься, сходи обязательно! Ведь если я еще жива, то жду тебя.

Мне стало неловко, и я лишь кивнул. Муха отпустила меня, и я тут же поспешно спрятал руки в карманы.

Мы вошли в дом. Я посмотрел в тень под лестницей.

— А что у вас под лестницей?

— Подвал, — неохотно сказала Амбер. — Я туда не хожу: там живут монстры. 

— Монстры? – внутри похолодело.

— Ну да, страхи и темнота. А еще Слазень!

У меня внутри все так и оборвалось.

— Слазень? – не веря своим ушам, повторил я.

— Да, монстр из монстров. Но давай, я лучше чай принесу.

— Нет, — я схватил Амбер за руку и развернул. — Расскажи мне о нем!

— Отпусти меня, Макс, — Амбер вырвала руку. — Ты меня пугаешь!

— Прости! Просто в моем мире тоже есть слазень, — я подумал и решился: – И он охотится за мной и моими друзьями. Поэтому мне очень важно узнать о нем как можно больше!

Амбер молчала, потирая руку.

— Прошу тебя, Амбер.

— Ладно, — махнула рукой Муха. — Может, я спасаю будущее!

Я терпеливо ждал.

— Я знаю не много, но, кажется, слазень — монстр даже для монстров. Он вроде как питается их волшебством.

— Как молоком из бутылок, — выдохнул я, вспоминая бутылки со светящейся жидкостью. – Они не пили ее, они отдают волшебство!

— О чем ты? — Амбер насупилась. — Или слушай, или я не буду рассказывать.

— Прости.

— Он — тот, что ходит сквозь время и миры и ищет тех, у кого уставшая душа. И он пожирает ее, и занимает место. И тогда он становится сильнее. Но он может жить лишь в Межмирье, а чтобы выйти, ему нужны порталы — люди-порталы, которых называют тринадцатый час. Они живут сразу во всех мирах и связывают их.

— Путешественники во времени? – зачарованно произнес я.

Амбер пожала плечами.

— А что такое уставшая душа? — спросил я. — И откуда ты это все знаешь?

— Я скажу только тебе, а ты никому. Договорились?

Я кивнул.

— Я нашла в кабинете отца блокнот. Я многое не поняла, а что поняла… — Амбер перешла на шепот. – Я потом уснуть не могла, такие там страсти!

— Черный блокнот с золотой птицей?

— А ты откуда знаешь?

— Я видел такой в будущем, — почти не соврал я. — Но не открывал.

— И правильно делал! – воскликнула Амбер. – Там ужас что написано!

Неожиданно Муха взяла мои руки в свои:

— Не возвращайся обратно, Макс! Если слазень охотится за тобой, тут тебе будет безопаснее!

Сомнения сдавили грудь.

Я дернулся и освободился из теплых ладоней Амбер. Отступил на шаг, чтобы она не могла до меня дотянуться. И для большей безопасности засунул руки в карманы:

— Я должен вернуться!

— Тогда возьми меня с собой! — выпалила девчонка.

— У меня нет ключа, даже чтоб самому вернуться! — зло ответил я.

— А если бы был, то взял? — не унималась Муха.

— Нет! Не взял! — закричал я.

В глазах Амбер промелькнула обида, голос изменился. Она поджала губы и, помолчав, сказала так, словно я ее последнюю конфету съел:

— Хотя папа говорит, что я все выдумываю. И монстров не существует.

Она замолчала. Я ждал, что вот сейчас она не выдержит и разрыдается. Или закричит на меня. Но Муха говорила спокойно. Слишком спокойно и холодно, словно каждое слово — это игла.

— Посиди пока тут, я приготовлю чай. Отец говорит, я ужасно хорошо его готовлю. Мы с ним часто устраиваем чаепития.

Я кивнул и послушно уселся на софу, перед которой стоял резной чайный столик. На этот столик я положил посылку для Паучихи в своем времени.

Амбер, напевая, ушла на кухню. Ее голос подрагивал. Я обидел ее, и мне было стыдно за свою несдержанность. Но эта девчонка была невыносима!

— Там живут монстры, — повторил я слова Мухи и посмотрел на дверь подвала. 

Мне стало жутко обидно, что у меня нет отца, который бы сказал, что мои монстры — всего лишь выдумка. Или похвалил за какую-нибудь мелочь. Или просто выпил бы со мной чай. Опять накатила волна злобы. Вот останусь тут, и пусть они все узнают! Брошу, как они меня. Как он меня бросил. Я сжал кулаки. Не было никакой экспедиции, секретных миссий. Я просто стал не нужен. И ей я не нужен. Словно я не вижу, как она смотрит. Для Кэр я тоже лишь одна из неудавшихся кукол. 

Да. Я не мог вернуться. Ну и пусть. Пусть узнают. Все.

Взгляд бесцельно блуждал по бесящему узору дорогого ковра, запинался о резные ножки дурацкого столика в виде львиных лап. Их было четыре: рядом с одной едва заметное пятнышко от чая, а рядом с другой лежит что-то маленькое и золотое… Стоп! Что это блеснуло?

Я нагнулся, пригляделся и не поверил своим глазам. Это же мой ключ!

Зажав заветную находку в кулак, я встал и тихонько пошел к лестнице. Пение Амбер доносилось из кухни. Я хотел окликнуть её. Поделиться радостной находкой. Но сдержал порыв. А если Муха увяжется следом? У неё было всё, а у меня только моя маленькая тайна и ключ. И я понял, что не хочу делить его ни с кем.

Полумрак под лестницей обнял меня, как старого друга. Чувство радости разлилось по всему телу, стоило мне увидеть синюю дверь. Ту самую, что привела меня сюда! Вот она, рядом — там, где и должна! Дверь в подвал Паучихи, где меня ждут монстры. Дверь в мой мир!

Не раздумывая, я вставил ключ в замочную скважину и повернул три раза, ручка поползла по часовой стрелке и замерла. Замок щелкнул, и  дверь, замерцав, открылась.

— Уже уходите? — Корв возник из ниоткуда.

Вокруг меня разливалось синее сияние и, стоя на пороге, я видел дом Амбер уже иначе. Туманным, нереальным, неживым. Как будто стал участником интерактивного фильма или игры. Я посмотрел на дворецкого — он тоже был похож на персонажа выдуманной кем-то истории:

— Да, пожалуй, — кивнул я.

— Тогда вам стоит поторопиться, — его слова звучали как угроза. – Я передам маленькой мисс, что вам было нужно уйти.

Ответить мне было нечего, и я снова кивнул. Достал заветный ключик из замка. Хотел было положить в конверт, но вспомнил, что он остался наверху, в комнате Амбер.

— Носите его на шее, — кивнул Корв. — Так надежнее.

Я кивнул в третий раз и спрятал ключ в карман. Одной ногой я уже был в подвале, когда буравчик вопроса пронзил мой мозг:

— Откуда вы знаете про ключ?

Корв улыбнулся. В этой улыбке не было тепла, не было сочувствия. Она была холодной и сухой.

— Я давно служу этой семье. Но вОроны не принимают кукушат!

— Кукушат? — я хотел задать еще тысячу вопросов, но черный проем словно втянул меня в себя, и я кубарем полетел вниз. Последнее, что я помнил, как кто-то с силой толкнул меня с лестницы и захлопнул дверь.

А еще, где-то глубоко внутри, Макс из будущего жалел, что не попрощался с Мухой…

***

На одной очень старой лестнице живут монстры. Самые обычные, хвостатые и зубатые. С густой жесткой шерстью или чешуйками. На каждой ступеньке — свой. А всего ступенек тринадцать. Чертова дюжина монстров — слишком много для одной лестницы, что охает и вздыхает под их толстыми и худыми, но неизменно жуткими телами. Но куда им деться? Приходится держаться — каждый своей деревянной полоски. Ведь внизу жуткий подвал, полный старого забытого хлама: коробок, стеллажей, ящиков… Ненужные вещи и воспоминания расползлись и заняли каждый дюйм пола и стен. И всё это нагромождение, муравейник отжитого, облюбовали мыши, пауки, ночные бабочки и многоножки. Армия насекомых и грызунов не пускает в свои владения чужаков. Вот монстры и жмутся между мирами. Пол сверху, пол снизу, а если лечь на бок, то и по сторонам тоже пол. Полужизнь. Полумирье. Вместо зеленого луга и пряной от прелой травы земли тоже пол: бетонный, заливной и жутко грязный. Сделаешь шаг, и все увидят, опознают по следам, настигнут, поймают, вернут. Да и куда идти? Кругом камень и стены. Единственный выход вверху. В дверь. Но она ведь всегда закрыта. Три поворота маленького синего ключика, и все монстры под замком. Этот ключик хранится у двух бледных атласных пауков, что цепко держат все тайны дома. Они пахнут лавандой и злом. Густой запах страха и ненависти пропитал все вокруг, усыпив все светлое и доброе, что когда-то обитало в этих стенах. Давно. Очень давно.

Я так долго не замечал их. А они всегда были рядом. Все монстры были внутри меня: злоба, обида, страх, ненависть, досада… Да мало ли других? 

А теперь я нашел их. Двенадцать монстров смотрят на меня, а я лежу бревном, не в силах пошевелиться. И непонятно, стал я тринадцатым или все так же остался темным подвалом, где они обитают.

Вот бледный и хмурый, всегда недовольный, но очень ранимый — Злобень. А вот маленький и нервный, вечно смотрящий на других — Завестинь, а вон там Тосклик и Плаклик, Грустень и Гневень, и другие.

Я и не знал, что у каждого из монстров есть своё имя.

«Бегите! — беззвучно кричу я им. — Спасайтесь! Дверь открыта».

Но они почему-то сидят и не двигаются. Лишь смотрят. Грустно так, словно уже и не знают, как это — быть свободными.

А я лежу на холодном полу совершенно один. Раздавленный и сломанный. Между прошлым и будущим. И очень уставший. Уставший кормить своих монстров.

Глава 16. Возвращение

Я с трудом разлепил веки и увидел заплаканное лицо матери. Яркий свет резанул глаза, и я зажмурился. Боль пронзила всё тело. В воздухе пахло больницей. Я с трудом вспомнил произошедшее. И облегченно вздохнул: я был дома! В моем времени. В моем мире. С моей мамой!

— Милый! — услышал я голос Кэр. —  Сыночек! Ты очнулся.

Она обняла меня, и моя щека стала мокрой от ее слез. С третьей попытки мне удалось сфокусировать взгляд. К этому моменту Кэр уже отстранилась, вытерла рукой нос и, улыбаясь, смотрела на меня. Синие круги под красными глазами мамы не сулили хорошего, но она все-таки улыбалась. Может, всё еще обойдется? 

— Почему ты плачешь? — спросил я, предварительно пошевелив пальцами на руках и ногах и удостоверившись, что в полном комплекте.

— От радости, — ответила Кэр, но я не поверил. — Все хорошо. Я рада, что теперь ты в безопасности, — она шмыгнула. — Мы искали тебя два дня, а ты, непутёха, любопытный ежик, залез в заброшенный дом и свалился в подвал. Я каких только ужасов не выдумала… Я так боялась.

Она снова заплакала и обняла меня. Видимо, ужасы были что надо. Мне стало стыдно. Но стыд уступил место рою вопросов.

— Два дня? — непонимающе переспросил я.

— Да, словно вечность. Весь город помогал с поисками. Если бы не Граф — пёс мистера Незалса, мы бы тебя и не нашли. 

— Незалса? — я поморщился от боли в голове.

— Да, ты его фотографировал.

— А, Долговязый, — я понял, что знал, как зовут пса, но ни разу не спросил имени его хозяина.

 — Мам, у меня в кармане был ключ.

— Всё тут, — Кэр засмеялась сквозь слезы. – Только мальчишки могут думать о хламе из карманов, лежа в больнице.

— Это не хлам, — с трудом проговорил я.

— Да-да, прости.

Кэр открыла ящик тумбочки и показала пакет, через пластик я увидел очертание ключа и выдохнул.

— Правда, одежду пришлось отдать полиции. Не знаю, зачем она им. Твои штаны и рубашка выглядели так плохо — только выбросить. Я новые принесла, — Кэр шмыгнула. — Там, в шкафу.

— Полиции?

— Да, малыш. Мы всем городом искали тебя. Они проверят, вдруг это было похищение. Ты помнишь, что произошло?

Кэр попыталась улыбнуться. Улыбка очень странно смотрелась на ее измученном лице. Наверное, эти два дня она глаз не сомкнула. Опять стало стыдно.

— Мам, со мной такое произошло… — решился я все рассказать ей, но в дверь постучали.

— Простите, могу ли я поговорить с вашим сыном?

У порога стоял высокий мужчина. Форма, значок, усы, черные волосы и седой правый висок. Я уже видел его раньше! Тогда, у дома Паучихи.

Вопрос звучал как уведомление и не требовал разрешения. Чистая формальность. Я взглянул на блокнот в огромных руках-лапищах — явно намерен провести допрос потерпевшего, то есть меня.

— Ты как? — озадаченно спросила Кэр, гладя мою руку.

— Норм, мам, не переживай.

— Если что, я рядом.

Я кивнул и посмотрел на Усача.

Он вроде даже представился, но имя тотчас же вылетело из моей головы. Усач спрашивал о том, где я был и что помню. Чем я мог ему помочь? Рассказать о волшебном ключе и путешествии в прошлое? Но не рассказать ничего я тоже не мог. 

Опустив Атту и монстров, я пересказал свой поход в лес, то, как упал в яму, как пытался выбраться. 

— В яме был тоннель. Я пошел по нему. Было темно.

— Это всё? — Усач глянул на меня из-под кустистых бровей. Эти брови были точной копией усов, лишь разделенные хмурой складкой.

— Больше я ничего не помню, — пожал плечами я и отвел взгляд.

Два дня тоже не укладывались в голове. Или время «съелось» или я хорошо приложился головой при втором скачке в синюю дверь.

— Мы нашли тебя в подвале заброшенного дома. Дверь была заперта снаружи. Ты был без сознания. И нам важно понять, как ты попал туда. Ты точно никого не помнишь?

— Я провалился в старые шахты, — пробормотал я. — Не знаю, как оказался в подвале.

— В окрестностях Амбертона никогда не было шахт, — щелкнула ручка. — Отдыхай, я загляну к тебе позже. Возможно, ты тогда больше расскажешь мне.

— Постойте, — я приподнялся на кровати. — А город Миллвиль далеко отсюда?

— Миллвиль? — переспросил Усач, и ручка щелкнула вновь. — Не слышал про такой. А что?

— Ничего, — я выдержал его цепкий взгляд и даже не моргнул. — Просто слышал название.

Я видел, как Усач разговаривал с Кэр в коридоре. До меня долетали лишь обрывки фраз. Судя по ним, одной из версий был мой побег. Глупость! Если бы я хотел убежать, я бы не возвращался! Кэр скрестила руки на груди и замотала головой. Вот! Она знала, что я не убегал. Тут они заметили, что я не свожу с них взгляд, и закрыли палатную дверь. Я посмотрел на белый потолок, унылые стены, перевел взгляд на окно, уперся в серое небо. Темнело.

Окно напоминало стакан, в который кто-то капал чернила. Капля за каплей. Серость сгущалась, теряя прозрачность. И когда стемнело настолько, что вместо неба я видел лишь отражение больничных ламп, Кэр вернулась.

Она какое-то время еще сидела со мной рядом. Я мог рассказать ей о своем путешествии. Но не хотел. Момент прошел. Она читала мне книгу. Вроде бы это был «Абарат» Баркера. Я не помню ни строчки. Мои мысли черными крыльями кружили совсем в иной долине. Отвернувшись, я уставился в чернила вечера. Интересно, сейчас я напоминал Кэр одну из ее сломанных кукол? Что бы она делала, если бы я совсем не вернулся? 

Потом пришел доктор и заверил Кэр в отсутствии угрозы для меня и наличии для неё. Посоветовал нам обоим отдохнуть. Доктора я тоже не запомнил. Но советовал он крайне настойчиво. Дружески приказывал. Кэр, измотанная за прошедшие дни, кивнула, поблагодарила его, закрыла книгу и наклонилась ко мне. Я притворился спящим, и она, робко прикоснувшись к моим волосам, ушла.

Сон не шел. Я лежал с закрытыми глазами и представлял огромною отару овец. Это не помогало. Я считал их, складывал, вычитал и умножал. Всё напрасно. Когда я предпринял попытку извлечь из них корень, отара взбунтовалась и убежала, оставив меня одного.

Что поделать. Я открыл глаза. И еле сдержался, чтобы не заорать на всю больницу! Прямо перед моим лицом сияла пара глаз-блюдечек, ниже них сопел нос и скрипели зубы.

Я отпихнул лохматую морду рукой и повернулся на другой бок.

Коготки застучали по полу, и вот уже Атта вновь ловил мой взгляд. Я вздохнул и вновь отвернулся. Мне было сложно решить, как относиться к монстру. Как к разумному существу — и тогда я был вправе злиться на него за то, что он бросил меня одного в яме. Или же он был просто глупый зверек, чьи способности к коммуникации с иными видами ограничены, а проступки не преднамеренны?

Порою Атта казался вполне человечным, но чаще напоминал… кого? Проказливого енота?

— Атта искал Макса и Атта нашел.

Монстр забрался на кровать и умостил свой лохматый зад возле меня. Покрутился и улегся, прижавшись к моей спине. 

— Атта боялся, что остался один, — услышал я.

— Я тоже боялся.

Я высвободил из-под одеяла руку и положил на голову монстра. Атта на миг напрягся, но тут же шерсть обмякла, и я принялся чесать за ухом такого странного моего друга.

— Атта нашел ключ.

Я повернулся и непонимающе посмотрел на монстра.

— Атта его спрятал. Макс просил спрятать. Ждать. Атта ждал. Время. Много лет. — У меня уже есть ключ.

— Два ключ. Камни падать. Ключ блестеть. Она не дышать. Атта забрать и хранить. Макс вернуться, чтобы спасти.

— Кто не дышать? — зевнул я. — Я не понимаю, о чем ты говоришь, 

Атта достал круглое зеркальце, подцепил зубами крышку и оторвал птицу. Монстр сунул золотую ворону мне в лицо.

— Атта защищать от них.

— От птиц? — я хмыкнул. В том, что сороки и вороны любят блестяшки, не было никакого открытия. 

— От немаксов! 

Монстр кинул птицу на пол и сунул зеркало мне под нос. Я увидел свое отражение: выглядел я совсем не фонтанно. Лицо землистого цвета, черные круги вокруг глаз.

— Ты давай меня зловещей долиной[10] не пугай, — отвел я лапу Атты, но монстр клацнул зубами и вновь подсунул зеркало мне под нос.

Мир поплыл и стал серым. Шерсть Атты окрасилась красными всполохами поверх пепла. Глаза загорелись алым янтарем. Больничные стены исчезли. Я оказался на какой-то обугленной поляне, в дымке тумана. Вокруг не было ни души. Лишь черные стволы деревьев и кружащие над ними вороны. Я словно окаменел, не в силах пошевелиться. Этот иной Атта протянул когтистые лапы к моей груди. Почувствовав жжение, я перевел взгляд. Там, где было солнечное сплетение, кожа светилась. Как рой светлячков, под ней что-то пульсировало. Я онемел, полностью утратив контроль. Будто покинул тело. Завороженно я смотрел, как кожа взбугрилась. Боль усилилась. 

— Время пришло, — загремел голос в моей голове. — Храни тринадцатый час от черных птиц.

Свет залил все вокруг, и я очнулся. Атта, выпучив глаза, сидел прямо передо мной. Его зеленовато-фиолетовые лапы держали зеркальце. Я ухватился за шею, ощупал себя и почувствовал легкий холод. На моей шее на вощеном шнурке висела металлическая подвеска в виде изогнутой палочки с перекладинами. 

— Откуда это? — прошептал я, тыча подвеску в нос Атте. — Когда успел достать из тумбочки?

— Атта вернуть, — довольно оскалился монстр. — Теперь Макс спасать.

— Я уже пытался. И не смог.

— Брехня, — безапелляционно заявил Атта.

Я хотел было встать, но голова закружилась, и я рухнул на больничную койку, чуть не свернув тумбочку. 

— Я устал, — прошептал я. — Я не хочу больше спасать.

Монстр сосредоточенно оглядел меня, лизнул руку и кивнул.

— Позже спасать. Макс отдыхать надо. Макс говорить бред.

В этот раз я был совершенно согласен с моим енотом-мутантом: утро вечера мудренее. Я плюхнулся на подушку. Белые овечки вернулись, начали бодро перепрыгивать через заборчик, унося меня в страну Морфея.

Глава 17. Белые стены, черные ветви

Я бежал по белому коридору, который петлял и извивался бесконечной змеей. С обеих сторон мимо проносилась вереница закрытых синих дверей. Иногда я останавливался, дергал ручку, но все они были заперты. Я не видел того, кто гнался за мной. Лишь его тень то и дело накрывала меня, стоило остановиться или сбавить скорость. Страх не давал повернуться и взглянуть в лицо опасности. А еще вокруг были черные птицы. Много-много птиц. И все они кричали человеческими голосами. На очередном витке бело-синей змеи я поскользнулся, упал и проснулся. 

Тут я понял, что меня разбудил не столько кошмар, сколько шуршание. 

— Атта, хватит бродить, — недовольно пробормотал я, но тут же почувствовал, как мой монстр заворочался в ногах.

Нехотя я открыл глаза и сел. Сумрак окутывал палату. Но тьма не была густой и вязкой. Я вполне отчетливо видел очертания предметов. Вот одна пустая стена и столик с букетами, вот вторая и закрытая дверь в ней, еще две, пол, окно и то, что за ним. В прямоугольнике, поделенном на неравные части рамой, вырисовывался удлиненный силуэт. Это был он! Тот монстр, что уже приходил ко мне. Чудовище с узловатыми руками-корягами. Слазень!

Сердце глухо забилось в висках. Обоняние обострилась. Запах больницы стал приторным, тягучим. Тошнота подступила к горлу. По ту сторону окна монстр приложил обе ладони с тонкими узловатыми и чрезмерно удлиненными пальцами к стеклу и неспешно постукивал ими. Тук, тук, тук. Прикосновение за прикосновением, выстукивая зловещий ритм, будто нащупывал слабое место. В голове зазвучала детская считалочка — страшилка:

Раз. Буги за окном.

Два. Просится в твой дом.

Три. Не удержит дверь —

Вмиг сорвана с петель.

Пять: стук копыт в ночи.

Шесть. Шепот: «не кричи».

Семь. Когти на руках.

Восемь. Тьма рождает страх.

Девять. За окном рассвет.

Десять. Но тебя в нём нет.

Остается лишь поблагодарить память! Теперь попробуй отделаться от этой пугалки! Первой мыслью было — укрыться с головой и заткнуть уши. Тут же стало немного стыдно за такое детское малодушие. Я только что вернулся из путешествия в прошлое! Неужели меня может напугать трухлявый пень? Если честно, то… может! Еще как может!

Теперь, зная, что этот монстр желает сожрать мою душу, чтобы напиться волшебной силы и скользить пожирателем меж мирами. Я не просто боялся. Я был объят ужасом!

Может, положиться на моего аквамаринового монстра? Он уже прогнал слазеня. Я подергал ногами под одеялом— как назло, Атта пропал. А вот перестук незваного гостя не утихал, и каждый «тюк» запускал волны холода по моему хребту.

— Клю-ю-ю-ч, — слышал я в шорохе ночи. — Верни-и-и клю-ю-ю-ч, — словно шептало все вокруг. – Открой… Впусти-и-и…

Я лежал до последнего, тайно надеясь, что Атта вернется и разберется с угрозой. Но его не было. И когда ручка окна медленно поползла вниз, пришло озарение. Остается один самый верный и надежный способ: бежать! Но куда? На свет, в коридор, к регистратуре, прилипнуть к медсестре, врачу, охраннику… К любому живому человеку, чтобы просто почувствовать, что не один, что существуешь и что это лишь страх и игра воображения.

Рванув, что было сил, я полетел вниз. Ноги запутались в простыне, голова чуть не налетела на тумбочку. Я барахтался и бился, как рыба в сети. А высвободившись, нащупал ящик, открыл, выдернул пакет и дрожащими руками разорвал его. Монетки, звякнув, покатились по полу, но ключ был у меня. В голове шумело. Что-то вело меня, словно я знал, что делать. Не раздумывая, я сдернул с шеи шнурок и соединил две металлические кривые палочки вместе. Подвески вспыхнули синим, гул усилился. Когда свечение стало слабеть, я увидел, что держу в руке аквамариновый ключ. Маленький, изящный, с цветочным узором, переходящим в сложенные кругом крылья. Неоновый свет от него разливался на всю палату. Маяк для Слазеня!

Будь у меня больше времени, я бы полюбовался волшебным артефактом. Но его не было! Из окна вырывался холодный ночной ветер. В ужасе я выглянул из-за кровати. Он уже тут! Бежать, надо срочно бежать из палаты! К черту все! Я уже готов был верещать от ужаса, как свинья. Страх был так силен, что я был готов кинуться на шею даже к Усачу!

Я дернул дверь. Заперта. Будь что будет, подумал я и вставил синий ключ в замок. В тот же момент от замочной скважины побежали ниточки синего света, и белая поверхность засияла небесной лазурью. Два поворота, и дверь поддалась. Не помня себя, я выбежал в спасительный свет коридора и, захлопнув дверь, вставил ключ с этой стороны, провернул и привалился к синему прямоугольнику спиной. Тут же ощутил удар с той стороны. Слазень яростно царапался и рвался наружу. Сделав два глубоких вздоха, я развернулся и выдернул ключ. Отступил на шаг, второй. Дверь начала терять цвет, и через пару мгновений стала такой, как и была — обычной, больничной, невзрачной. Никто больше не скрёбся за ней, не долбился, не пытался выбраться и сцапать меня. Облегченно вздохнув, я огляделся. Куда в этот раз привела меня синяя дверь? Вдруг я вновь увижу Амбер? Хорошо было бы: смог бы извиниться, что так внезапно сбежал. А заодно выяснить, что затеял Корв и зачем сбросил меня в подвал. 

Я шел по пустому коридору. Судя по указателю, я двигался по направлению к регистратуре. Все тут выглядело чрезмерно скромно. В сравнении с палатой, так совсем. Тут же я напомнил себе, что между моей койкой и этими стенами больше восьмидесяти лет. Выщербленный кафель, облупившаяся местами краска, видавшая виды мебель, электронные часы, где местами западали части цифр… Часы! Диапазон сузился — ведь их изобрели лишь в середине прошлого века. Значит, я «промахнулся», и Амбер сейчас лет тридцать. Встретиться с ней резко расхотелось.

Вот я добрел до небольшого столика. Видимо, пост охраны. Или дежурного. Или сторожа.

Стул был пуст. На столе валялась газета с раскрытым кроссвордом. Карандаш со стертой до основания резинкой. Видимо, тот, кто тут дежурил, любил загадки, но не всегда с первого раза разгадывал их. Допотопный дисковый телефон. Хотя это как раз и не удивительно — сигнал в Амбертоне был такой слабый, что Кэр и я забросили свои сотовые сразу по приезде. 

Посмотрев по сторонам, прислушавшись, я уселся за стол и стал терпеливо дожидаться дежурного. Минут через пять мне стало жутко скучно, я прочел пару заданий кроссворда. Рука сама потянулась за карандашом, и вот уже все недостающие слова были вписаны. 

Посидев еще несколько минут, я начал думать, что больница выглядит вполне «современно», как деревенская лечебница, утратившая финансирование лет сорок назад и перебивающаяся на скудные пожертвования добрых самаритян. Такой расклад меня тоже вполне устраивал. 

«А вдруг и газета свежая», — мелькнула в голове шальная мысль.

Если так, интересно — а про мое исчезновение написали в ней? Как любой мальчишка, я бы не отказался хвастануть одноклассникам, что был на первой полосе. Бочка точно бы позеленел от злости!

Перевернув газету, я встряхнул листы, как показывают в кино, когда некий джентльмен на завтрак неизменно читает свежую прессу.

— «Янтарный вестник» — вслух прочел я название газеты. — Да это же та самая Шутиха!

На первой полосе меня не было: всю ее занимала статья про обвал в старой шахте и про найденные под обломками останки маленькой девочки, что пролежали там больше века.

— Надо же, — присвистнул я. — А говорили, нет шахт. Хотя да, теперь уже точно нет.

Я пододвинул газету поближе и стал читать.

«Мэр города заявил, что намерен восстановить добычу в ближайшее время. „В новый век Миллвилль войдет с новыми штольнями и новыми безопасными рабочими местами“, — сказал он…»

Ага! Значит, Усач мне соврал про Миллвиль. По спине прошел холодок. Но что-то всё равно не так. Новый век начался уже давненько. Где охранник только нашел такое старье? 

«Удивительно, но рядом с останками ребенка найдена фарфоровая кружка с изображением золотой вороны, что держит в клюве ключ. Как миллвильская Алиса оказалась в этой кроличьей норе – не известно. Одна надежда, что после детального анализа откроются новые факты».

В животе похолодело. Перед глазами возникло веснушчатое лицо Амбер.

 — Быть не может! – прошептал я, прожигая взглядом газету. – Время не то. Это какая-то другая девочка.

Полный волнения, я заскользил взглядом и не поверил глазам. Сразу под названием «Янтарный вестник» значилась дата 9 августа 1898.

Я проморгался, онемевшими пальцами взял газету и поднес к самому носу. На зрение я не жаловался, но именно сейчас я должен был быть полностью уверен. В тишине больницы вырвавшийся вздох облегчения прозвучал, словно раскат грома. 1988. Просто старая газета. Маленькая назойливая обезьянка разума настойчиво стучала по вискам и задавала колючие вопросы. С чего бы охраннику (и главное, где) взять такую старую газету? Почему в ней нет ни одного упоминания про Амбертон? Что за шахты и девочка? Я изучил все рубрики от сплетен, частных объявлений до колонки погоды и зацепился на последней странице за «Янтарные шутихи и ребусы».

Я ничего не мог понять. И из всех мыслей сейчас лишь одна гремела всё громче: я переместился во времени…

На смену разумной обезьянке пришла восторженная. Если это всё правда, то я вновь попал в прошлое. Представить только, лет через двадцать я появлюсь в этом мире официально! Само осознание этого привело меня в небывалый восторг. Если первый раз, в мой первый провал, я был растерян и напуган, то сейчас все было наоборот. Я смотрел на облупившиеся стены, слышал гудение ламп, где-то в одной из палат кто-то храпел… 

Подумать только! Самое главное, это прошлое не было таким пугающим. В нем уже существовали зачатки Интернета и сотовой связи, «Терминатор» и «Зловещие мертвецы», и даже мои мама и отец. А вдруг дед все еще живет в Амбертоне? А может, и отец! У меня появился реальный шанс отыскать его и… что дальше? Сказать, чтоб не бросал нас? 

— Вы, мистер, через пару десятков лет, будьте добры, не оставляйте своего сына, а коли иных вариантов не будет, потрудитесь хотя бы записку написать о причине, — продекламировал я и с досады пнул старый стол. Телефон подпрыгнул и звякнул, а сам стол слегка сдвинулся, и в тишине коридора звук его ножек по полу разнесся, как рев раненого мамонта. 

Постучав пальцами по столешнице, я стал раздумывать: вернуться обратно или остаться и попытать удачу. Я хотел остаться, но вспомнив зареванное лицо Кэр, засомневался. Стоит ли ворошить прошлое? Или пора начать жить в настоящем?

Сжав кулаки, я решил, что сперва не мешало бы переодеться — слишком уж заметна на улице голубая больничная рубаха. Я пошлепал к своей палате, но замер, так и не прикоснувшись к двери. Если я войду туда, то окажусь вновь в своем времени, и, вполне вероятно, попаду в лапы к Слазеню.

— Что-то ищешь, малец? 

Я так и обмер. Повернувшись, я задрал голову, чтобы разглядеть лицо долговязого дежурного, который со стаканчиком ароматного кофе в одной руке и с булочкой в другой возвращался на свой пост. 

— Мистер Незалс? — не веря своим глазам, прошептал я.

— Мы знакомы, малыш? — улыбаясь, спросил долговязый. Он был моложе, но сомнений не было! Это был хозяин Графа!

— Простите, мистер Незалс! — протараторил я и, сунув ключ в замочную скважину, быстро открыл замок и дернул на себя дверь, успевшую стать синей.

— Что происходит? – воскликнул мужчина.

Я видел лишь, как клубок тьмы и ветвей вырвался из палаты. Незалс попятился, глаза его округлились, улыбка превратилась в гримасу страха, черные ветви прижали его к белой стене коридора. Стаканчик кофе и булочка полетели вверх. И прежде чем они успели коснуться пола, я заскочил в палату, захлопнул за собой дверь и, желая никогда не слышать ужасных воплей за ней, дважды повернул и выдернул ключ.

Всё тотчас же закончилось. Я сидел на больничном полу, в окно врывался ветер, и капли дождя барабанили по подоконнику. Что-то блеснуло под кроватью. Часть зеркальца Атты. Я дотянулся, достал металлический кругляшок с летящей вороной и сел на кровать.

Из коридора донеслись шаги. Дверь открылась, и в палату зашла медсестра. Она удивлено взглянула на меня, затем на окно. Сделала выбор. Я вновь услышал шаги, и шум дождя стал тише. Ветер больше не холодил мне спину. Окно было закрыто. 

— Какое сегодня число, — бесцветным голосом спросил я, — и год?

Медсестра ответила просто и без лишних вопросов. Затем проверила мой пульс и, дождавшись, когда я лягу, накрыла меня одеялом. 

Когда я проснулся, было серое пасмурное утро. Свесив ноги с кровати, я прошлепал к окну и взглянул на спящий Амбертон. Но вместо города увидел свое отражение.

— Слазень, — прошептал я. 

Я приблизился вплотную к окну и дыхнул. Стекло затуманилось, и я написал имя монстра.

— Незалс, — прочел я буквы в обратную сторону. 

Когда я обернулся, Атта пушистым ярким клубком спал ровно посредине кровати. Вернувшись, я тихонько устроился с краю. 

Я дотронулся до синего ключа, что висел на моей шее. Металл, нагретый телом, казался живым. Ключ к прошлому. Я вспомнил волшебную дверь: лазурную, мерцающую. Что стало с мистером Незалсом? А вдруг я сделал из него слазеня, пропустив монстра через портал. Что стало с Амбер? Вдруг та девочка в шахте — это она и есть? Что стало с моим отцом? Неужели он отец Амбер? Иначе откуда у него та самая записная книжка и точно такой же ключ путешественника? Смогу ли я спасти мистера Незалса? А девочку в шахте? Как связаны Амбертон и Миллвиль? И кто из них копия, а кто оригинал? И почему на каждый ответ я нахожу лишь новые вопросы?

В глубине души я точно знал, что всё это не было случайностью. Это судьба. Вот только к чему ведет меня Фатум, пока остается загадкой.

А еще… Еще надо проверить гнездо Паучихи.

Я сжался в клубок, обхватил колени и уткнулся в них лбом. Я слишком мал для таких приключений!

Глава 18. Вездесущие усы

И вот я проснулся вновь. Солнце отчаянно рвалось в палату. Пылинки кружили в столбе яркого янтарного луча. В голове поселился пчелиный рой сомнений. Они гудели, и я почти чувствовал, как трещит череп, не в силах уместить всё: тот мир и этот. А вдруг того мира вовсе и не было? Это лишь сон, фантазия, иллюзия? А если нет? И всё было на самом деле? И между бесконечным множеством миров ползают ужасные твари-слазени. Ищут, охотятся, подстерегают. Ждут, как бы напасть и выжрать тебя изнутри. Занять твое место, натянуть твою шкуру, как костюм, и незамеченными бродить среди живых. Пока не износится тело. Пока не проснется голод…

Я поднял руку. Свет обогнул пальцы. Моя рука светилась, как у заправского мага. Тогда я снял с шеи подвеску и подставил солнцу синий крылатый ключ. Лучи лизали грани металла и пускали робких зайчиков по стене.

Вдруг мое желание сбылось? И все обратилось в сон. Остался лишь ключ. Никаких подкроватных и заоконных монстров, никаких ночных кошмаров и зловещих домов. Обычная скучная жизнь. Я прислушался к себе. Но ответа не было. Может, это нормально.

Я ущипнул себя и с облегчением почувствовал боль. Обвел взглядом палату. Белая дверь безразличным прямоугольником тихо висела на стене. Спустил ноги и прикоснулся босыми пальцами к полу. Прохладный. Не обуваясь, я подошел к окну и провел рукой по подоконнику. Никаких следов Слазеня. Даже царапин нет. Взялся за ручку и потянул. Утренний ветерок ворвался в палату и взъерошил мне волосы. Он принес свежесть и запах надежды.

Я смотрел на мир по ту сторону стекла. Моя палата была на третьем этаже. Внизу серый квадрат парковки, зажатый со всех сторон буйной зеленью. Асфальт плавно вытекал из-под пары машин  и заворачивал за угол, убегая из поля моего зрения.

Я оглянулся на цветы. Букеты еще даже не увяли. Свежие. И мертвые. Кто-то даже принес плюшевого медведя. Бежевого, мягкого, нелепого. Я покрутил игрушку в руках и кинул в мусорное ведро. Это больше напоминало панихиду, чем пожелание выздоровления. Пальцы легли на ярко-алую герберу. Бархатные лепестки, чуть прохладные, дрогнули и я, раскрыв ладонь, взглянул на смятый цветок в моей руке.

Я хотел выкинуть их все, но урна была слишком маленькой. Когда я запихивал в нее второй букет, пришла медсестра.

Она ничего не сказала, но по взгляду я понял, что она и не такое тут видела.

Через какое-то время пришёл доктор. Он улыбался, механически спросил о моем самочувствии, что-то отметил на планшете и ушел. Процедуры я не проходил. Повязок не накладывали. У меня ничего не болело. Наверное, со мной был полный порядок. Ну, или им так казалось. Я не собирался их разубеждать.

Я лег и уставился в потолок. Я хотел бы сказать, что не видел ничего, но это было бы враньем. Стоило закрыть глаза, и на обратной стороне век всплывали лица Мухи, Корва, Незалса, шелковые руки-пауки старухи, латунная морда льва, безымянные лица с портретов, у которых вместо носа были клювы, и черные птицы с человечьими лицами…

Не знаю, сколько я так лежал, но, когда дверь открылась в очередной раз, я увидел Кэр. Я вернул маме улыбку.

— Доброе утро, малыш! Готов вернуться домой? — ее глаза сияли счастьем.

— Прекрати уже называть меня так, — заворчал я и осекся. За спиной Кэр стоял Усач.

Уши словно перцем посыпало. Я злился, что Кэр сюсюкается при чужих. А Усач был не просто чужим. Он мне не нравился.

«Неужели он что-то знает о вчерашнем?» — подумал я и испугался.

Наши взгляды встретились. Его синие глаза жгли холодом. Он изучал меня. Словно прощупывал. Будто сканировал и просвечивал.

Кэр перехватила мой взгляд, обернулась на «допросителя» и вновь, улыбаясь, посмотрела на меня.

— Моя машина всё-таки сломалась. Мистер Войник любезно предложил свою помощь.

— Привет, Макс, — криво усмехнулся Усач. — Как твое самочувствие? Вспомнил новое?

Кэр встрепенулась:

— Вы же обещали, — укоризненно и даже немного свирепо (что не могло меня не порадовать). — Никаких вопросов о произошедшем, пока он не вернется домой.

— Прошу прощения.

Я ждал, что он предложит подождать нас в машине, но нет. Этот верзила скрестил руки на груди (каждая толще моей ноги!) и привалился к стене. Как только стена выдержала.

Кэр посмотрела на ободранные букеты, потом на меня, хотела что-то сказать, но передумала.

— Необычная подвеска, — Усач кивнул мне. – И что открывает этот ключ.

Я нахмурился и спрятал ключ под футболку.

— Ничего, — буркнул я.

— Наверное, нашел в нашем подвале, — пожала плечами Кэр и посмотрела на Усача. — В этом доме чего только нет.

 Слишком подозрительно: с чего бы Усачу нам помогать. Что он вынюхивает? Вдруг ему тоже нужен ключ? Но ведь открыто не спросишь?

Собирать мне было особо нечего. Но время тянулось как резиновое. Усач глаз с меня не спускал. Я затылком чувствовал, как шевелятся его усы. Словно вибриссы у котов – ощупывают пространство, следят, подмечают, улавливают малейшие колебания воздуха.

— Пора вернуться домой, — Кэр погладила мне плечи. – Пойдем?

Я кивнул.

Потом мы шли по коридору, и я не увидел на стене тех самых часов, и стола охранника не было.

Так же молча я уселся на заднее сиденье синего пикапа и уставился в окно, ожидая, когда пейзажи начнут от меня убегать.

Мы выехали на дорогу. Больница стояла где-то на отшибе. Потом, позднее я узнал, что она обслуживала несколько мелких городков типа Амбертона.

Мимо мелькали луга и деревья, пару раз мы пересекали ртутную змейку реки. Когда впереди показались крыши домов, я выпалил: 

— Я бы хотел навестить мистера Незалса!

Усач бросил на меня взгляд через зеркало, а Кэр развернулась и расплылась в улыбке:

— А ведь это отличная идея, Макс! Мы ведь не успели поблагодарить его. Но только не с пустыми руками. Вы не знаете, — обратилась она к Усачу, – где можно купить пиццу или пирог? Если, конечно, это не слишком большое злоупотребление вашей добротой.

— Не слишком, — рассмеялся Усач. – Я знаю отличное место, где можно перекусить и взять пирог на вынос. Вы ведь явно не успели позавтракать?

***

И вот, десять минут спустя, мы уже сидим в забегаловке. Втроем. И меня это ужасно бесит! Я шумно втягиваю молочный коктейль. Кэр удивленно смотрит на меня — я так не делал лет с четырех. А Усач уже все усы себе проулыбал, пялясь на мою маму. И мне это не кажется!

— Может, повторить? — смеется он, когда я в очередной раз втягиваю воздух из стакана, гоняя несчастные капли растаявшего мороженого.

— Спасибо, мистер, — смотрю на него из-под бровей как можно выразительнее. — Много сладкого вредно.

Я чертовски доволен своей шуткой. А как Усач приторно сладко улыбается моей маме! Мне даже смотреть сахарно! Благо, она не отвечает тем же. Но мой разрушительный луч иронии проходит мимо. 

— Какой разумный малыш, — этот суровый детина, под два метра ростом, назвал меня «малышом»! 

Минус стопятьсот очков в репутацию. Немедленно и бесповоротно. Вновь втягиваю воздух в стакане. Теперь даже официантка на нас смотрит. Посетителей, кроме нас, еще парочка, тоже какие-то чрезмерно рослые. Неужели деревенский климат способствует?

Кэр наконец-то улавливает напряжение. И нас всех спасает женщина в красном.

— Ваш заказ готов, — официантка ставит коробку с пирогом возле Кэр.

— Ну, теперь мы во всеоружии! 

И вот я опять сидел в синем пикапе.

— А далеко до его дома? – задал я вопрос в пустоту, но, понятное дело, обращался к Усачу.

— В Амбертоне всё близко, он живет по ту сторону Стрелы. Недалеко от того места, где мы с тобой впервые встретились.

— Стрелы? – нашелся мне тут старый знакомый.

— Да, город делится пополам, как пирог. Ваш дом на востоке, а его — на западе. В центре площадь. Стрела была меткой для прокладки железной дороги, и хотя в итоге она прошла намного севернее, но название так и осталось. Говорят…

Тут зашуршала рация. Усач выключил радио и принял вызов.

— Придется отложить вашу поездку. Срочный вызов. Опять птицы пугают добропорядочных граждан. В последнее время они как безумные. Птицы, не граждане.

Усач усмехнулся:

— Надеюсь, пирог не пропадёт?

— Знаете, — Кэр забарабанила пальцами по коробке с пирогом. – Приходите к нам на обед к пяти. И Незалса прихватите. Вы ведь знакомы?

— Конечно, знакомы — он всю жизнь на страже Амбертона проработал. Был шерифом, потом охранником в госпитале, а потом,.. — Усач запнулся. — Что и говорить, даже выйдя на пенсию, продолжает присматривать за городом…

— Незалс работал в госпитале? — я навострил уши.

— Да, много лет назад. Пока что-то не произошло, и он не оставил свой пост. Он одно время рассказывал всем про монстра, проклятие. До конца так и не оправился. Но он славный старик.

Усач повернулся к Кэр:

— С удовольствием приду.

 — Я очень рада, — вот опять эта патока в голосе.

— Тогда и Марго пригласи, — буркнул я.

— Марго? — Кэр повернулась ко мне. — Конечно. Она все время о тебе спрашивала…

— Конечно, — перебил я. — Иначе кто будет готовить? Или это будет ужин из полуфабрикатов?

— Макс? — Кэр раскрыла рот. Ее глаза заблестели, и она отвернулась.

— Ничего не имею против полуфабрикатов, — Усач потянулся и включил радио, — особенно в приятной компании.

Кэр шмыгнула носом.

— Знаете, — Усач постучал в ритме песни по рулю, — у нас в Амбертоне не принято приходить в гости с пустыми руками. Так что я тоже приготовлю что-нибудь. Вот мне хвалили «Быстротели».

— «Быстротели»? — Кэр не смотрела на меня.

—Да, отличные тефтели в гуманной заморозке от Грина, — Усач заржал, как кукабара. — Я их варварски разморожу на гриле.

— Гуманная заморозка, — Кэр смеялась. – Звучит очень интригующе. Буду с нетерпением ждать.

Я бы с радостью выпрыгнул прямо на дорогу. Вот только это был урезанный четырехместный пикап без задних дверей. И всё, что мне оставалось, – это молча страдать.

***

Усач не просто принес свои «быстротели», он еще и букет для Кэр прихватил. Гадких лилий. Знаете, моя мама никогда не любила лилии. Может, это было что-то личное, но они ее всегда вгоняли в тоску. А сейчас она благодарила этого усача за них!

— Не знал, что лучше — цветы или вино, — усы потянулись к ушам. – Поэтому взял и то, и другое.

— А где мистер Незалс? — я вытянул шею, тщетно надеясь что-то разглядеть за нежеланным гостем.

— Странное дело, — нахмурился Усач. — Его не было дома. Только собака гавкала.

— Он не выходит без Графа, — хмыкнул я.

— Причин ломать дверь у меня не было.

— Может, вы плохо звали?

— Макс, — одернула меня Кэр. – Прекрати. Навестим его завтра.

Кэр приняла из рук вторженца цветы и тефтели.

— Занимайте места, я лишь поставлю цветы в вазу.

— Марго сказалась больной, — извиняясь, сообщила Кэр, водружая букет на стол.

— Так что смотрите, не отравитесь, — ехидно заметил я, на самом деле желая Усачу именно этого.

И вот передо мной стоит ваза с дурацкими лилиями, у Кэр в руках бокал вина, что притащил Усач, а на моей тарелке его гнусная тефтеля. Я душу ее вилкой, как клопа. Ковыряю нещадно и с особой жёсткостью. Но не ем. Я не преломлю пищу с врагом. Моя мать мило беседует с этим навязчивым типом, который что-то вынюхивает. Тефтеля превратилась в лепешку на тарелке. Взрослые старательно этого не замечают.

— А можно значок ваш посмотреть? – вторгаюсь я в их разговор.

— Макс, мы за столом, — встрепенулась Кэр.

— Все нормально, — Усач протянул мне жетон.

Я повертел в руке увесистую блестящую бляху.

— Рук Войник, — прочитал я. — Вы в курсе, что Рук[11] — это грач? Любите птичек?

— Макс, прекрати, — шикнула Кэр.

— А еще это ладья, — улыбнулся в усы наш «гость». — Играешь в шахматы?

— Не с мошенниками, — парировал я. — Ведь «рук» — это еще и обманщик.

— Достаточно! — Кэр кинула салфетку на стол. — Что на тебя нашло?

— Это на тебя что нашло? — я выскочил из-за стола, так что бокал с вином опрокинулся, и кровавая лужа расползлась по белизне скатерти.

Я выбежал на лестницу и, перепрыгивая через ступеньку, добрался до второго этажа и замер, прислушиваясь.

— Прости, я сейчас, — должно быть, Кэр встает из-за стола.

— Все нормально, он еще ребенок. Мы не знаем, что он пережил, — это Усач подлизывается.

Шаги. Скрип половиц.

— Ты должен спуститься и извиниться, — Кэр стояла между мной и моей комнатой.

— Нет, — руки сжались в кулаки. — Пусть убирается из нашего дома!

— Ты ведешь себя отвратительно, Максимилиан Джейкоб Вуд!

— Это ты отвратительна! — голос сорвался на крик. — Он не заменит отца!

— Что за ерунда? Это всего лишь дружеский ужин.

— Ты хочешь заменить его Усачом!

— Кого его? Видимо, это всё — последствия сотрясения.

— Ты предаешь его! Тебе так сложно его ждать? Зачем тебе этот грач?

— Я просто живу дальше, сынок. Мы живем дальше. И я хочу, чтобы у меня были друзья. Я больше не хочу быть одной.

— Ты не одна! У тебя есть я! Тебе это мало?

Кэр хотела обнять меня, но я вывернулся.

— Я люблю тебя больше всего на свете, сынок. Но тебе пора смириться, что твой отец не вернется. Прошлое пора оставить в прошлом.

Я отступил на шаг.

— Так ты знала? Ты все это время знала?

— Знала что?

— Что мой отец застрял в прошлом. Что он не может вернуться!

— Макс, тебе надо прилечь. У тебя жар.

— Ответь мне! – я орал изо всех сил.

— Макс, я люблю тебя.

— Если бы любила, то не стала бы неудачницей!

Кэр отступила на шаг и приложила руки к груди.

— Ты бы не бросила своих кукол! Я бы мог тобой гордиться! Мы бы могли жить нормально! Может, он бросил тебя, потому что ты неудачница!

— Твой отец мертв! — Кэр заплакала. — Ты это хотел услышать?

В голове загудело.

— Нет, я не верю тебе! А если так… то лучше б это ты умерла.

В следующий миг щеку обожгло. Кэр ударила меня.

— Я ненавижу тебя! — я рванулся, оттолкнул ее, влетел в комнату и захлопнул за собой дверь, повернув замок.

Я ждал, что она будет колотить, кричать, ругаться. Но по ту сторону было тихо. А потом я услышал шаги. Удаляющиеся.

Я завалился на кровать. Матрас впервые показался жестким и неуютным. Повернувшись с боку на бок, я с трудом устроился между «горошин» и «иголок».

— Атта, ты тут? – позвал я монстра.

Тишина.

— Нет — так нет, – я закинул руки за голову. – Без тебя обойдусь. Я уже слишком большой для вымышленных друзей. Да и какой ты друг, если появляешься только когда тебе что-то надо.

Подушка полетела, ударилась о платяной шкаф и шлепнулась на пол.

— Мне никто не нужен! У меня есть ключ от всех миров и дверей.

Тут мне пришла в голову совершенно безумная мысль. Я отправлюсь в дом Паучихи, открою синим ключом дверь и попаду в прошлое… К моему отцу. Ему-то я точно нужен! Не зря он приходил тогда ко мне. А этот гадкий монстр захлопнул дверь!

Ярость кипела во мне. Осторожно выскользнув из комнаты, я пробрался в обсерваторию. Пригнувшись, припал к окну. В самый раз, чтобы увидеть, как Усач идет к своему пикапу. А она его провожает.

Этот мерзкий закат вновь залил все золотом и превратил весь мир в нечто нереальное. В безвкусную инсталляцию бездарного художника.

Я не слышал, о чем они говорят. Обсуждают, наверное, меня. Она, наверное, плачет. Вот он взял ее руки в свои лапищи. Я ненавидел их обоих! А еще… я ненавидел себя.

Я натянул толстовку, схватил рюкзак, засунул в него камеру отца, вытряхнул запас конфет из тумбочки, вытряс копилку и крадучись спустился с лестницы. Они все еще стояли у его машины. Я видел их в открытую дверь. Свернув в подвал, я схватил велосипед и открыл заднюю дверь.

Запрыгнул и надавил на педали.

Глава 19. О потерях и находках

Что ж, вот он — мой шанс. Сейчас дверь в прошлое откроется. В прошлое, где меня ждут, где мой отец и дом.

Я снял ключ с шеи. Посмотрел на морду льва:

— Да, это снова я. Ну, и потрепало тебя время.

Лев не ответил.

Я вставил синий ключ в замок и, не раздумывая, повернул его. Лазурные огни вспыхнули в глазах льва, сияние на миг ослепило, и я застыл на пороге дома Амбер.

Я видел Муху, держащую в руках поднос с фарфоровыми кружками, на каждой из который раскинула крылья золотая ворона.

— Чай готов! — Амбер застыла посреди комнаты с подносом в руках. 

— Привет, Амбер! – крикнул я и помахал рукой.

— Макс? — негромко позвала она и огляделась.

— Да, я вернулся! — радостно ответил я и шагнул в прихожую, но натолкнулся на невидимую стену.

— Амбер?

Но девчонка не обратила на меня ни малейшего внимания. Она не видела и не слышала меня. Я словно был по ту сторону зеркала и мог лишь наблюдать.

Поставив поднос на столик, Муха взяла одну из двух чашек и обошла комнату, остановившись у двери под лестницей. Я присмотрелся и увидел легкое сияние. Я только что покинул их дом.

Амбер прикоснулась к двери, и та, замерцав, погасла.

— Макс? — голос Мухи дрожал. — Но как же так?

Я мог лишь смотреть. В ее голосе и положении рук, редких всхлипах и опущенной голове я чувствовал боль и обиду. 

Амбер так и сжимала кружку. Ее пальцы стали белее фарфора. Закусив губу, она достала из потайного карманчика монетку и маленькую золотую палочку с петелькой-улиткой.

— Ведь ты не мог уйти без ключа, — выдохнула она.

Так значит, она украла мой ключ? Но зачем?

Она так и стояла, сжимая остывшую чашку, когда хлопнула входная дверь.

— Доброго вечера, юная леди, — донеслось от порога. — Что же сегодня я сотворил такого, что моя дочь встречает меня с чаем в руках?

— Доброго вечера, папа, — натянуто улыбнулась Амбер, не сходя с места.

Я увидел спину мужчины прямо перед собой. Он вошел в ту же дверь, на пороге которой стоял я, только в своем времени.

— Ну, повернись, — как заклинание, прошептал я.

Амбер смотрела на отца и молчала.

— С возвращением, мистер Стоун, — из какого-то темного угла вынырнул Корв и принял шлюпу и трость хозяина.

— Доброго вечера, Корв, — мистер Стоун поставил портфель. — Ты не видел мой ключ для часов? Выронил его, видимо, утром за газетой. И весь день как без рук — часы остановились.

— Никак нет, сэр — ответил слуга, пряча взгляд.

— Если найдешь, я буду признателен, — мистер Стоун достал из карманчика золотые часы, откинул крышку с вороном и глянул на остановившиеся стрелки, театрально улыбнулся. — Самое время пить чай, мои дорогие. Самое время.

Я увидел в руках мужчины часы из своего сна. И узнал его улыбку. Сердце бешено забилось. Я помнил его. Из обрывков снов и воспоминаний. Это был мой отец!

Амбер, всё это время молчавшая, отступила на шаг.

— Значит, это правда? – голос ее звучал отстранённо и холодно.

Теперь мы все смотрели лишь на нее.

— У тебя тоже есть ключ от будущего, папа? И все эти сказки… вовсе не сказки?

— О чем ты говоришь, дочь? – тут Стоун увидел ключ в руках девочки. – Откуда он у тебя?

— Я просто хочу увидеть будущее своими глазами.

— Что ты делаешь, Амбер?! – закричал мой отец.

— Нет, Амбер! – закричал я.

Мистер Стоун кинулся к дочери. Но как бы быстр он ни был, его руки поймали лишь пустоту.

Я почувствовал его боль. Почувствовал, как воздух холодом и отчаяньем обжег его ладони. Я знал, что эта пустота всю жизнь будет в его сердце.

Синее сияние окутало и поглотило его дочь, стоило той лишь вставить ключ в дверь под лестницей. В ту дверь, за которой жили монстры. Монстры, которых она так боялась и к которым добровольно уходила.

Мне в спину ударил ветер. Этот ветер прошел через прихожую дома Амбер, ураганом сорвав картины со стен, подняв в воздух и кинув на стены чашки с остывшим чаем, разметав волосы присутствующих. Этот ветер подхватил Муху и кинул ее в черный проем подвала, из которого вырвалась тьма и вцепилась в девочку длинными узловатыми ветвями-пальцами.

Дверь с грохотом захлопнулась.

Мистер Стоун налетел на мерцающие полотно, изо всех сил дернул его и распахнул, чтобы на мгновение увидеть в сжимающемся портале каменный мешок. И там под градом падающих камней и земли в смертельном ужасе сжалась его дочь, а над ней нависло безобразное существо из ночных кошмаров.

Мистер Стоун с ревом раненого зверя кинулся в подвал в тот миг, когда дверь полностью утратила свой цвет. Я знал, что он не нашел там ничего.

Когда он вернулся обратно, он больше не улыбался. Он был копией прежнего себя. Человеком, в котором больше не было жизни.

Мистер Стоун устало опустился на софу и налил чай в единственную, чудом уцелевшую чашку. Я видел, как он достал черную записную книжку с золотым вороном:

— Я найду способ всё исправить. Даже если мне придется подчинить пространство и время.

Корв не ответил — он стоял рядом со своим господином и… смотрел прямо на меня. Я мог поклясться, он меня видел! И в его кроваво-красных глазах я видел ярость. То же самое безумие, как в птице, ударившейся о стекло, в мой первый день в Амбертоне. Ту злость, с которой слуга Паучихи схватил меня.

Я отшатнулся от этого взгляда, оступился и выдернул ключ из двери.

Теперь все фрагменты сложились воедино. Половина ключа, отправляющая в прошлое, девочка в шахте, кружка с птицей, преследующие меня вороны…

Я убил Амбер.

Эта мысль ошпарила сознание.

Я был один. И я не знал, что мне делать. Последняя моя надежда была на долговязого старика. Если он знал, где меня искать, то, может, подскажет, как все исправить.

***

Найти дом старика оказалось проще простого. Я просто шел по улице, на которую указал Усач, и читал имена на почтовых ящиках.

Я ожидал увидеть зловещий черный дом с привидениями, увитый сухим плющом и, возможно даже пару черепов на заборе. Вместо этого дом Слазеня, а я уже почти не сомневался, что мистер Незалс был не кто иной, как монстр из моих кошмаров, сиял белизной. На клумбах благоухали гортензии, готовясь ко сну, а на деревьях щебетали какие-то вечерние птички.

— Мистер Незалс, — позвал я. — Извините, что так поздно. Я просто хотел сказать вам спасибо, что вы нашли меня.

Я осторожно подходил к дому. Я даже сгонял за брусничным пирогом в красной коробке. Купил его в той самой забегаловке. Просто потому, что она была недалеко, работала круглосуточно и на брусничный пирог была скидка.

— И спросить, как вы себя чувствуете.

От дома отделилась тень. Я замер как вкопанный. Страх схватил меня за лодыжки и обездвижил. Тень заворочалась, издала утробный звук и, пылая глазами, прыгнула в мою сторону. Я зажмурился, а когда открыл глаза, увидел перед собой Графа. Пёс уткнулся холодным носом мне в руку и заскулил.

— Привет, Граф, — я потрепал пса.

Собака поджала хвост, закрутилась, прыгнула к дому. В три прыжка очутившись у двери, Граф встал на задние лапы и начал скрести передними.

Обернувшись, он снова подбежал ко мне и заскулил.

— Что случилось, Граф?

Я положил руку на загривок псу и пошел вместе с ним к дому.

Все вокруг замерло. Время растянулось. Даже сам воздух стал гуще. Я отпустил пса, взялся за ручку двери и повернул ее. И тут воздух разорвали черные тени. Стая ворон пролетела прямо надо мной, каркая и рассекая воздух. Черные тени метнулись на фоне белого дома и кляксами растаяли в небе. Коробка с пирогом выпала из моих рук, раскрылась, и куски бисквита легли на порог, истекая клюквенным джемом. Я все смотрел, как начинка расползается алыми каплями по белой свежевыбеленной доске.

Граф лаял на птиц, а я смотрел в открытую дверь.

Незалс, как сломанная кукла, сидел в кресле-качалке. Он с трудом помещался в ней. Словно взрослый на детском стульчике. Его неподвижное лицо исказила маска ужаса, руки вцепились в подлокотники. Он не двигался. Кожа обтянула череп, и теперь он казался мне очень старым. От жизнерадостного старика, которого я встретил на лугу, ничего не осталось. Незалс был напуган. Монстр поглотил сам себя.

Мне казалось, что я провел в доме вечность— так явственно, в мельчайших деталях, все увиденное врезалось в память. Я не сопротивлялся, когда Усач вывел меня и Кэр, забежавшую следом.

— Как вы нашли меня? – только и спросил я.

— Куда ты еще мог пойти, — Усач захлопнул дверь машины, после того как Кэр вместе со мной уселась на заднее сиденье.

Я видел, как он осторожно приближается к Графу: пес перегородил вход в дом и оскалился. Усач напрягся, отстегнул ремешок на кобуре. Я только сейчас заметил, что он при оружии.

Вывернувшись из объятий Кэр, я перелез на переднее сиденье и выскочил из машины.

Я слышал, как мать кричала мне вслед, но я бежал как можно быстрее. Еще одной смерти я сегодня не переживу! Я упал прямо перед псом и обнял его за шею, зарывшись в длинную серую шерсть, и расплакался.

— Прости меня, Граф, прости, — слезы текли даже из носа. — Но ты должен отпустить его.

— Кажется, вы ладите, — Усач стоял рядом. — Ты не против, чтобы он поехал с тобой?

Я покачал головой и повел пса к машине. Кэр осторожно отступила, пока я уговаривал Графа.

Мы свернулись на заднем сиденье. Граф смотрел в окно и поскуливал.

— Что теперь с ними будет? — спросила Кэр.

— Он прожил долгую жизнь, — сочувственно произнес Усач. — Отвезу пса пока в участок.  

Через день Граф убежал из участка.

***

В то лето в Амбертоне произошло целых два события, которые мистическим образом слились в одно. Умер старик, который перед этим спас мальчика. Местная газета написала большую статью, и я все-таки попал на первую полосу. В компании Усача, Незалса и Графа. Там даже опубликовали мой снимок долговязого деда и его пса. Но радости от этого не было. Как и желания хвастать.

Статья получилась очень душевной. Кэр даже утирала два раза глаза, пока читала ее. Газету принес Усач. Он в последнее время зачастил к нам. 

И вот мы вновь сидели втроем. Чай уже непоправимо остыл, но никто не решался предложить заменить его. Кэр теребила газету.

— Всё-таки хороший кадр, — шмыгнув носом, сказала она. — У тебя талант, Макс, ловить души. 

— Ловить души? — переспросил я.

— Да, говорят, что каждая фотография — это застывший отпечаток души под оболочкой тела. И лишь те, в ком горит искра, способны заставить других увидеть истинную суть. Когда я смотрю на твои снимки, я вижу душу Амбертона.

Я вздрогнул, представив, как Кэр видит ужасного монстра из моих кошмаров. 

— Я не понимаю, что могло так его напугать, — Кэр снова шмыгнула. — Но, может, это прозвучит эгоистично, я очень рада, что он успел найти тебя. Успел до того, как его сердце дало сбой.

— Старина Незалс был хороший человек, — кивнул Усач. — Добрый и отзывчивый. Он прожил долгую жизнь и словно всегда знал, для чего живет.

Кэр и я посмотрели на Войника с немым вопросом.

— Я несколько раз слышал от него: моё время еще не пришло, не все ёжики спасены. Я не обращал на это внимание. Старик он был чудной, вечно ходил по округе и помогал разной живности, в том числе и двуногой.

— Я вечно буду ему благодарна за моего «ёжика», — Кэр тепло посмотрела на меня.

— А Граф? – спросил я. – Он не возвращался?

Усач покачал головой:

— Никто его не видел. Была пара жалоб, что кто-то ночами воет у дома старика. Но когда приезжали, никого не было.

Мы еще немного посидели, прежде чем разойтись. В эти дни я совсем забыл про монстров, кошмары, синий ключ и путешествия во времени. Увиденное в маленьком белом домике словно провело черту между фантазиями и реальностью. Я еще не понимал тогда, но уже смутно ощущал грядущие перемены.

Глава 20. О переменах и о том, что не все двери одинаково синие

Жизнь всегда побеждает. И скоро Амбертон зажил своей обычной жизнью. Неспешной, размеренной, вневременной. Город не забыл старика Незалса, он просто пошел дальше. А я впервые почувствовал ответственность за последствия владения синим ключом. Еще не в полной мере, скорее легким бризом грядущего ветра перемен.

Я не мог забыть слова отца Амбер. Не мог забыть его взгляд в тот момент, когда поток засосал его дочь в открытую синюю дверь. Я открыл эту дверь. Я создал сквозняк меж мирами, и это убило Муху и породило монстра. Монстра, с которым до конца своих дней сражался старик Незалс. Монстра, что вырвался из моих кошмаров и убил его. С нашей самой первой встречи старик узнал меня. Он мог всё изменить, но не стал. Он пожертвовал собой, чтобы меня спасти.

Так может, и я должен попытаться всё исправить? Я должен успеть до того, как Амбер попадет в шахту. Нужно успеть рассказать ей, что у нее лишь половина ключа. Та самая половина, что я нашел в кабинете деда и с которой попал в прошлое. Та половина, что украла Амбер и которая вместе с ней осталась погребенной в шахте. Та половина, которую хранил Атта, а после отдал мне в больнице. Половина ключа, которая отвечает за прошлое.

Вторая же часть, что открывает дверь в будущее, была у отца Мухи. Мистер Стоун бережно хранил свой ключ вместе с золотыми часами, которые я видел во сне. До того рокового дня… Небрежность, ошибка, перст судьбы? Именно его потеря позволило мне вернуться обратно.

Благодаря фатальным случайностям, череде мелких происшествий, рассеянных меж двух миров, как бусины одного ожерелья, две половинки нашли друг друга и стали единым ключом. Я владел огромной силой, и вместе с тем лишь начинал понимать ту огромную ответственность, что скрывалась за ней. Всё-таки старик Стэн был чертовски прав![12]

Всего лишь два поворота волшебного ключа… Будто взмах крыльев той самой бабочки. И вот два мира переплелись. Судьбы людей прошлого и будущего связались, и игра обернулась трагедией…

Но как бы мне ни было страшно, я должен исправить то, что возможно. Даже если я не смогу вернуть отца. 

Я подошел к платяному шкафу, поднес ключ к замку. Рука тряслась так, что я никак не мог попасть в скважину. Я закрыл глаза.

— Атта, — позвал я. — Мне нужна твоя помощь. Боюсь, что без друга мне не справиться.

Ответа не было.

— Прости, Атта. Кажется, я оплошал. Все монстры все еще заперты. Но если ты поможешь, я всё исправлю… Я очень постараюсь всё исправить.

Я почувствовал, как лохматая, теплая и когтистая лапа легла на мою руку.

— Атта помогать Максу, — услышал я знакомый голос.

Боясь, что это лишь мое воображение, я медленно открыл глаза. Глаза-блюдца смотрели на меня, а синий язык облизывал нос.

— Ты подрос, — улыбнулся я другу.

— Макс тоже, — зажмурился монстр.

Я начал открывать двери. Осторожно, одну за другой. Робко заглядывая в мерцающий проем и вглядываясь в то, что на другой стороне. Но, не увидев Амбер, я оставался по эту сторону. Каждый раз я тщательно закрывал дверь и ждал, пока синее свечение не схлынет окончательно. Вставляя ключ в замок, я неизменно видел надежду в глазах Атты, а вынимая — то, как она гасла. 

Мы искали путь в Миллвиль в платяном шкафу, в прачечной, заброшенном сарае и даже чердаке. Чем больше дверей я открывал, тем проще мне было сосредоточиться и увидеть синюю. Но я искал лишь одну дверь. Ту, что позволит мне выполнить данное Атте обещание — исправить и освободить. 

После очередной неудачи я сидел у окна обсерватории и смотрел на черную точку особняка. Рядом, дожевывая третий кекс, раскинулся Атта. За последнее время на регулярном шоколадно-мучном прикорме мой монстр сильно подрос. 

— Будешь много есть — станешь большой, как Усач, и не сможешь прятаться под кроватью.

Я забрал последний кекс, развернул и, отломив половину, протянул монстру.

Атта проглотил угощение и, почесав пузо, лениво проворчал:

— Атта уйти тогда к Кэр. Там кровать шире.

Я проигнорировал это. И вновь посмотрел на закат.

— Знаешь, я тут подумал, что может быть решение намного проще. Я ведь знаю, какая это дверь. Так может, мне просто попробовать ее открыть с нашей стороны?

— Макс идет выпускать монстров? — подскочил Атта и заглянул мне в глаза.

— Да, Макс идёт, — я посмотрел на небо. 

Я встал и протянул руку Атте. 

— Нам надо спешить! Мы должны успеть до вечернего чая.

Монстр схватился за мою ладонь, и я сжал лапу друга одной рукой, а другой проверил, на месте ли ключ, хотя и без того чувствовал легкое покалывание.

***

Вот я стоял перед обителью зла, склеивая решимость и волю в один комок. Даже если этот комок размером с горошину, отступать нельзя. Я поднялся на крыльцо, посмотрел в морду усталого льва и, взявшись за кольцо, с гулким стуком опустил его дважды и, подумав, стукнул еще раз. 

Мне не открыли. Я прислушался, но не уловил ни звука. Спустившись, я огляделся, попытался заглянуть в окна, но темные занавески по ту сторону и грязь по эту были непроницаемы. Поднялся вновь, дернул дверь. Заперто. 

Атта крутился рядом. 

— Похоже, заперто, — я почесал затылок. — Думаешь, старые ведьмы прячут ключ от двери под цветочным горшком? 

Взгляд скользнул на облупленное кашпо с давно увядшим кустом того, что сейчас уже не поддавалось идентификации.

— Да ладно! — удивленно выдохнул я, смотря, как Атта выковыривает из-под горшка ржавый ключ. — Даже паучьим ведьмам не чужды человеческие страсти!

Ржавчина осталась у меня на ладони, а ключ — в открытой двери. И, набрав полную грудь воздуха, я перешагнул порог. 

Знаете, что самое страшное в жизни? Ну, хорошо — не самое, но чертовски неприятное. Когда ты долго готовился к битве с драконом, сначала сживался с этой мыслью, потом старался унять дрожь в коленках и даже немного свыкся с поражением. Собрал всю волю, сжал кулаки и был готов вступить в бой. А когда пришел в логово — дракона-то нет. И вроде бы надо радоваться тому, что остался жив, но что-то внутри скрежещет, как пенопласт по стеклу. Словно обидно. Этакое противное чувство непризнанности и того, что все твои усилия канули в Лету. Подвиг не свершился.

Вот и я в тот момент стоял в фойе зловещего особняка, как бравый рыцарь без дракона. Черное пыльное логово, редкая мебель затянута чехлами. Все вокруг обросло таким знатным слоем пыли, что полностью утратило свой цвет. Сумрак, густой и вязкий. Воздух, протухший еще в прошлом веке. Ореол зловещей таинственности таял. Весь дом погрузился в старческий сон, лишь иногда вздрагивая половицей под моей ногой.

У ног мелькнул пушистый лиловый хвост. Атта, оставляя следы на пыльном полу, побежал к лестнице и припал лапами к двери:

— Бррратья! — начал царапать дверь монстр.

Я достал ключ и не решался вставить его в замок. Я видел синюю дверь с облезлой краской и ржавыми петлями. Я не боялся монстров, которые сидят на той стороне. Я боялся, что всё закончится, стоит мне лишь открыть дверь.

— Открывай, Макс, — Атта взял меня за руку. — Пора.

На глаза навернулись незваные слезы. Я присел и обнял моего подкроватного монстра.

— Макс мокрить Атта. Атта не понимать. 

— Я не хочу, чтобы ты уходил. 

— Атта всегда с Макс, — монстр уселся передо мной и прикоснулся когтистой лапой к моей груди. — Тут. Всегда. 

Я шмыгнул, утер глаза и, поднявшись, вставил ключ. Привычное синее мерцание разлилось от замка по всей двери. Три оборота, и я услышал щелчок.

Дверь сияла так ярко, что я с трудом различил лестницу и сидящих на ней монстров. Я вынул ключ и сделал шаг вперед. Я спускался все ниже и ниже, пока не оказался на последней, тринадцатой ступеньке. Я поднял голову. Там, высоко, в ореоле пронзительного сияния стоял Атта. Все монстры сейчас смотрели на меня. Они были вовсе не страшные. Им самим было страшно и грустно. Как мне. И тогда я улыбнулся:

— Вам пора уходить, — сказал я им. — Вы свободны.

И тут случилось странное. Все эти зубастые и рогатые, с чешуйками и хвостами встали со своих ступенек и сделали шаг ко мне. И вот они уже жмутся и трутся, обнимают меня и облизывают руки. Я глажу их, и серая пыль, бурая земля, старая паутина и труха осыпаются с них. Монстры преображаются. И вот вместе со мной в подвале не дюжина ужасных тварей, а двенадцать удивительных существ.

А потом они идут на свет. Один за одним выходят и становятся рядом с Аттой. 

— Ма-а-акс, — зовет меня Атта и машет рукой.

Я поднимаюсь по лестнице, берусь за ручку двери:

— Прости, Атта, я должен кое-что попробовать. Вы должны идти без меня.

Атта трясет головой:

— Атта не бросать Макса. Атта помогать Максу.

— Ты должен идти со своей семьей, а я должен исправить то, что натворил.

Пока не пропала решимость, я захлопнул дверь и провернул ключ. Свет погас, и я остался в полной темноте. Один.

***

Что ж, вот и настал момент, когда Бравому Максу нужно совершить прыжок веры. 

Я аккуратно вставляю ключ в дверь по эту сторону подвала. И молюсь всем богам, чтобы время и пространство сомкнулись в одной точке, и когда замок щелкнет три раза, дверь откроется, и я увижу огромные зеленые глаза и веснушки. 

Синий свет разливается по дереву. Запах сырости и темнота возвращают память в тоннель под корнями дуба. Но я борюсь с этими воспоминаниями, выталкиваю их и удерживаю образ уютной прихожей и девочки с подносом фарфоровых кружек, на которых летят золотые птицы.

Дверь пылает огнем, я поворачиваю ключ и чувствую по ту сторону присутствие. Дверь подалась вперед. И передо мной была Муха!

Амбер замерла. Ее  и без того большие глаза стали огромными.

— Макс? — кружка выпала из ее рук и упала на пол, разлетевшись на осколки.

— Но как?

— Прости меня, Амбер, — комок подступил к горлу, — Я ушел не простившись. Но тебе нельзя идти за мной.

Я видел, как ее рука дернулась и прижала к груди половинку ключа.

— Ты должна отдать мне его и вернуться к отцу. Ты — всё, что у него осталось.

— Ты точно не можешь остаться, — спросила Муха дрожащим голосом.

— К сожалению, нет. Ведь я тоже — всё, что осталось у моей матери.

Я горько улыбнулся.

— Мы еще когда-нибудь встретимся? — закусив губу, спросила Амбер.

Я лишь пожал плечами.

— Тогда до новых встреч, Макс из будущего, — Амбер протянула мне ключ.

— Прощай, Амбер Стоун, — стоило мне прикоснуться к подвеске со спиралью, как она растаяла в воздухе.

И пока мир окончательно не поплыл, я потянул дверь и повернул ключ в обратную сторону.

Утерев нос рукавом, я опустился на ступеньку лестницы и посмотрел во тьму.

Тьма была живой, она смотрела на меня в ответ, но не решалась подняться. Я мог поклясться, что видел, как там, в самом низу подвала, вспыхивают и гаснут искры межмирья. И пока нечто не прорвало завесу, я открыл дверь, чтобы вернуться в свой мир.

***

Я спрятал ключ в карман. Вот и всё. 

Покидая особняк, я заметил на столе коробку. Все те же сбитые углы и пожелтевший адресный ярлык. Подойдя ближе, я провел пальцем по ней — пыль. Пока еще тонкий слой, равный одному неполному лету. А чувство такое, будто я принес ее сто лет назад. 

Облачко пыли взметнулось вверх, стоило мне сесть на затянутый в саван диван.

В этом доме лишь я. Тут нет Паучихи, ее странного слуги, и в подвале совершенно пусто. Даже люди с портретов вдоль лестниц, казалось, ушли по своим делам — в рамах лишь темные прямоугольники. Думаю, никто не против, если я заберу эту коробку. И наконец-то узнаю, что лежало тридцать лет, прежде чем начать историю моего знакомства с монстрами Амбертона и что завершит ее. Но прежде… 

Я встал и направился к лестнице. Я поднимался и спускался по ступеням, а на меня смотрели пыльные лица портретов. Я видел их прежде. Их и черных птиц. И было это так давно, что казалось неправдой. Может, я запомнил их, когда впервые заглянул в этот заброшенный дом в начале лета. Может, тогда же или немного позже я выдумал своё путешествие. 

Я остановился у последнего портрета. С холста на меня смотрела белокурая девочка. Моя ровесница. Зеленые глаза сияли как изумруды — им было не страшно время.

Амбер Шарлота Стоун А.С.Ш. 1936

А рядом висел портрет красивой молодой женщины. На ее коленях лежал томик книги. Приглядевшись, я прочел название: «Герберт Уэллс. Облик грядущего». 

Амбер Шарлота Стоун А.С.Ш. 1948

Как далеко может завести фантазия? И всегда ли можно отыскать синюю дверь, чтобы вернуться обратно? В реальный мир.

Я спустился с лестницы и немного побродил по дому. В одной из комнат — там, где когда-то была библиотека, а сейчас остались лишь покосившиеся стеллажи, я нашел тот самый томик с портрета. Для меня прошло несколько дней, а он пережил почти век. 

Корешок жалобно треснул, и на форзаце я увидел надпись: 

«Максу из Будущего от А.С.Ш.». Между страницами лежал пожелтевший мятый конверт с нарисованной половинкой ключа. 

Шагая к выходу, я взглянул на помятую старую коробку, с которой началось мое небывалое приключение. Посылку, которая никогда не попадет в руки адресату. Что ж, некоторые тайны должны оставаться тайнами. 

Я вышел из старого дома, запрещая себе думать, что он похож на тот, в котором жила Амбер. И в то же время радуясь, что она прожила в нем долгую и, возможно, счастливую жизнь. В кармане лежал мятый конверт с нарисованной половинкой ключа. Все вещи вернулись на свои места. Все монстры теперь свободны. И совершенно не важно, случилось ли все на самом деле или было придумано за это долгое лето. 

Запрыгнув на велосипед, я яростно крутил педали, пока ветер не высушил лицо. Амбертон пролетал мимо разноцветными мазками домов и палисадников. И вот, наконец-то, колеса забуксовали в высокой зеленой траве. Упав в мягкий ковер луга, я смотрел на безмятежное синее небо. Огромную недостижимую дверь в неизведанное. Пушистые монстры облаков всё так же плыли над землей, как сто, тысячу и миллион лет назад. И как будут плыть спустя века. Я улыбнулся бесконечности. 

***

На обратном пути я толкал верного железного коня, которого было жалко пристрелить: покрышка жалобно шлепала по дороге.

Мимо проезжали редкие машины. Вот одна притормозила и дала задний ход

— Тебя подвезти? — на меня смотрел усач Рук.

— Пожалуй, — я покосился на Графа, который лежал на заднем сиденье. — У вас напарник?

— Нашел его в доме Незалса. В этот раз у него не было сил сбежать.

Я закинул сломанный велик в кузов и залез в пикап.

— Я сяду с Графом, — сказал я, перебираясь на заднее сиденье и обнимая огромную грустную морду пса.

— Ему не повредит. Пес совсем истощал. Чудо, что еще жив.

— А куда вы его везете?

— В приют. У Незалса не было родни. А со мной он жить не желает.

«Правильно делает», — подумал я, но вслух спросил:

— Его там усыпят? — комок подступил к горлу.

— Если никто не заберёт, — кивнул Рук.

— А я могу? Могу я его забрать?

— Отчего ж нет.

— Вот бы мама разрешила, — протянул я.

— Могу добавить свой голос к твоему.

— Правда, — я напрягся. — Даже после всего, что я вам наговорил?

— Заключим перемирие. 

— Ради Графа, — уточнил я.

— Ради Графа, — кивнул Рук.

Я гладил пса. Такого огромного, теплого и ужасно вонючего. 

— Можно задать вам вопрос? — не отрывая взгляд от серой косматой шерсти пса, спросил я.

— Конечно, — кивнул Рук.

— Вы знали моего деда?

— Деда? — Рук пригладил усы. — Не уверен, что хоть кто-то знал его. 

— Это как? — заерзал я, обращаясь в слух. — Он был затворником? Отшельником? Мизантропом?..

— Потише, потише, Макс. Всё намного проще. Он уехал из Амбертона лет тридцать назад. По слухам, в Корвинград. С тех пор в этом доме бывала лишь бабка Марго — Старуха Кукша, затем мать Марго и после сама Марго. Старуха вечно бормотала, что дом ждет кукушонка. Что это значило, я понятия не имел. Но она выжила из ума еще до того, как я пошел в школу. 

— Кукушонка, — тихо повторил я. — А у моего деда были дети?

— Ясное дело, — усмехнулся Усач. — Без детей сложно было бы объяснить твое наличие.

— Нет, — поднял я руки. — Кроме моего отца.

— Слухи ходили разные. Вроде, дочь была. Но она тоже не жила в Амбертоне. То ли уехала на другой край света, то ли вообще была вымыслом Кукши.

— А что говорила старуха? — сердце учащенно билось. — Вы же явно слышали все эти байки.

— Слышал, — Рук замолчал. — Знаешь, дети очень жестокие существа. И я не был исключением. Мы часто потешались над сумасшедшей. Она любила повторять одну фразу «время еще не пришло». Прямо как старик Незалс. 

Мысли метались, как головастики в разогретой солнечным лучом луже. Я представил самую простую и самую безумную версию. Я не мог найти деда, потому что его никогда не существовало! Все эти годы этот дом ждал меня, чтобы я мог спасти Амбер. У моего отца был ключ, и он искал, как спасти свою дочь. Может, он в своих путешествиях случайно встретил мою мать; может, не смог вернуться, прикинулся моим дедом, купил дом…

Нет! Достаточно сказок. Прошлое должно остаться в прошлом. Я встряхнул головой, словно прогоняя назойливую муху, и посмотрел за окно машины:

— Этот город назвали Амбертоном за закаты?

— По местной легенде, когда-то тут нашли большой кусок янтаря. Камень был такой огромный, что из него сделали статую. Которую, конечно же, украли, но память осталась. Город назвали Амберстоун — янтарный камень, а речку, что протекает — Янтарной. Она, кстати, ныряет под землю вдоль Стрелы. А потом пара букв из названия городка потерялись. 

— Амбер Стоун, — повторил я. — Я знал одну девочку, которую так звали.

— И что с ней стало?

— С ней всё было хорошо. 

Глава 21. Последний день лета

Я достаю из рюкзака старое фото и отпускаю. Ветер подхватывает осколок прошлого и уносит прочь. Я сохраню образ моего отца в памяти, но не стану приносить своё будущее в жертву. Мы те, кто мы есть. Пока мы есть, мы помним… И будем есть, как сказал бы Атта.

Говорят, прощение — одна из самых сложных ступеней, и лишь преодолев ее, ты становишься свободен. Чтобы освободить этого монстра, у меня ушло больше всего времени. Но мне кажется, я справился. 

Я закрываю глаза и вижу, как все мои монстры уходят. Я остаюсь совершенно один. Впереди безбрежное зеленое море под голубым небом. Трава на лугу уже не такая яркая, как в первый раз. Стебли более жесткие, темные, упрямые. Я остался один, но это больше не гнетущее одиночество, а свобода. Свобода в сердце, которое я готов заполнить новыми чувствами, переживаниями, эмоциями и моментами.

Солнце слепит глаза, и я уже смутно различаю тринадцать силуэтов, что уходят всё дальше. И вот, на самой ниточке горизонта, я вижу, как последний, самый маленький монстр останавливается и на прощание машет лапой. От яркого света наворачиваются слезы, и я поднимаю руку, чтобы протереть глаза.

Сегодня для меня заканчивается лето. Мое первое лето в Амбертоне. Завтра я уезжаю учиться. Я вернусь лишь зимой, когда вся трава пожухнет и уснет под белой пеленой снега. Увижу ли вновь Атту и моих монстров? Непременно. Но я верю, что смогу их вновь отпустить. 

***

Я сижу на кровати, чемодан собран, в фотокамеру вставлена новая кассета. Впервые я переезжаю один. И впервые у меня есть место, куда можно вернуться. Даже имея ключ от всех дверей, приятно знать, что у меня есть дом, в котором дверь никогда не заперта.

В последний раз оглядываю комнату. Вот платяной шкаф, в котором больше не прячется монстр, да и под кроватью пусто. Даже за окном лишь синее чистое небо нового дня. Такое чувство, что часть меня, тень, оттиск или двойник, сотканный из воспоминаний, отслаивается и прилипает к этому месту. Я навсегда останусь жить в Амбертоне, а Амбертон во мне. 

Я вернусь через полгода, но уже немного другим, и привезу отпечаток другого места и всех тех, кого встречу. Иногда мне кажется, что каждый человек — это склейка отпечатков всех тех, кто прикоснулся к его жизни. Сотни, тысячи призраков, застывших проекций и моментальных снимков чужих душ. Как чешуя на луке. И где-то под ними всеми маленький зеленый листочек тебя самого. Маленький наивный монстр, а может —и пустая сердцевина, свернутая из последнего листа — первого отпечатка. Срывая покровы, добираясь до сути, мы испытываем боль. Ведь все эти люди, воспоминания и миражи — это наш панцирь, наши доспехи и наши оковы. Я сохраню это лето в янтаре, но не стану его заложником. Я вернусь вновь. Ведь я должен вернуться.

На моих коленях лежал конверт, что я достал из той старой посылки. На нем начерченная спираль времени и путь к ней. Я вытряхнул на ладонь маленький металлический кругляшок, покрытый патиной так, словно ему целый век. Вот только год чеканки — нынешний. Та самая монетка. Подарок из будущего для Мухи, что чуть не застряла в янтаре. Я улыбнулся, и монетка заскользила по пальцам – фокус, который знают все дети и уличные фокусники. Монетка совершила путь и юркнула в карман. А в пустой конверт я опустил синий ключ.

Пошарив в рюкзаке, я достал ручку, щелкнул и, подумав, вывел на обороте конверта сегодняшнюю дату. Покрутив ручку в слегка взмокшей руке, я дописал рядом: «Сегодня я еду в Корвинград. Надеюсь, он мне понравится, а я ему».

Я поднялся, машинально пригладил покрывало и взялся за ручку чемодана.

Я оставил конверт в кабинете деда. Там, где и нашел.

Колесики отмерили все тринадцать ступенек лестницы, что вела из моей комнаты вниз, прошуршали по паркету и стукнулись о порог двери. 

Ко мне бросился Граф и завилял хвостом так рьяно, что еще немного — и улетит, как Карлсон.

За ним подошла Кэр. Мама крепко обняла меня. Ее руки были запачканы краской, а на правой щеке, кроме слезинки радости, застыла капелька белой мастики. Мистер Войник помогал ей красить веранду. Похоже, он не так плох, как его усы.

— Давай хоть на память сфоткаю. На фоне нашего дома, — отбрасывая выбившуюся прядь волос, сказала Кэр.

— Ма-а-м, я же не уезжаю навсегда, — заворчал я. — Я вернусь на зимних каникулах.

Но Кэр, как всегда, была непреклонна. Не расстраивать же ее? Я послушно встал на крыльцо. Камера щелкнула, и механизм отмерил кадр. 

— Как проявишь, обязательно пришли мне — поставлю в рамку. Должен же у меня быть хоть один кадр с тобой!

Я поднял глаза к небу:

— Хо-ро-шо. Только не плачь.

— Я не плачу, — часто заморгала Кэр. — Это краска попала.

— Дай взгляну, — засуетился Усач.

Похоже, я поспешил с выводами. Зубы свело, как от чрезмерно сладкого печенья. Но я задушил этого монстра и, улыбнувшись, быстрее покатил свои скромные пожитки по дорожке.

Вивиан ждала меня возле своего невыносимо выпендрежного «купера». 

— Готов к новым приключениям? — подмигнула она мне.

— Всегда готов, — улыбнулся я и, обняв на прощанье Графа, нырнул на переднее сиденье. 

***

— А вы уверены, что эта школа из лучших? – пристегиваясь, спросил я.

— Безусловно! – лучезарно улыбнулась Ви. – Это особенная школа для самых лучших!

Я смотрел в боковое зеркало: на то, как удаляется мой дом, становится маленьким, словно игрушечным, а затем и вовсе нереальным, как журнальное фото. 

— Можно тебя спросить, Ви?

— О чем, Макс?

— О Кэр. Что с ней произошло тогда, до меня?

Ви нахмурилась. Лишь на мгновение, но не успела песчинка времени пролететь свой путь, как Вивиан улыбалась.

— Это долгая история, Макс. И не мне ее рассказывать. Но, как у любой истории, есть та часть, что принадлежит и мне тоже, и именно ею я могу поделиться. Твоя мать умеет творить чудо. Она делится искрой со своими творениями. Но такие, как она, слишком чувствительны. У них никогда не нарастает панцирь. Этим панцирем может быть лишь кто-то другой. Нил уехала из Корвинграда до твоего рождения. Может, она продолжала мастерить, но я не видела ни одной ее работы с тех пор.

Вивиан замолчала, и мне показалось, что она больше ничего не скажет. Но она моргнула пару раз, словно вспоминая, и продолжила:

— У нее словно что-то оборвалось внутри. Нил ушла. Уехала как можно дальше. Как она однажды сказала — лопнула натяжка, и руки повисли. Шли годы, а она не создала ни одной новой куклы. Старые коллекции быстро таяли, уходя на оплату счетов. Ничего не помогало ее вернуть. Ни угрозы, ни увещевания, ни заявки коллекционеров, ни приглашения на участие в выставках. Она просто…

— …смотрела сквозь тебя, — продолжил я. — Мне было жаль ее, и вместе с тем я ужасно злился. 

— Да, Макс, именно так. Мы все чувствовали это. Все, кто любил её.

— Любовь – странная штука, — я посмотрел в окно. – Как можно любить и причинять боль? Разве это любовь?

— Самую сильную боль нам причиняют те, кого мы любим больше всего.

— А ты видела хоть раз моего отца? — я должен был знать.

— Нет, — Ви покачала головой. — Никто его не видел.

Ви поколебалась, но решилась рассказать.

— Знаешь, мы думали, она сошла с ума после его ухода. Она всё твердила, что их разлучило время. Но каждый переживает горе по-разному.

Несколько столбов пронеслись мимо нас в полной тишине. Я всё дальше уезжал от дома, о чем напоминали цифры на указателях.

— Их, и правда, разлучило время.

Вивиан потянулась и включила радио. Из динамиков хлынула музыка, разгоняя свинцовые призраки грусти. Кто-то бодро пел о том, что нужно держаться, готов ты к этому или нет[13].

— Но теперь у Нил будет всё в порядке, — уверенно заявила Ви.

— Это потому, что у нее теперь есть панцирь, — усмехнулся я.

— Она чуть не потеряла самое дорогое, что у нее было, а это всегда отрезвляет. Одни несчастья ставят нас на колени, а другие заставляют подняться.

— Странно всё это, — покачиваясь в такт мелодии и глядя в окно, сказал я тетушке. — Любовь ломает, а несчастья заставляют собраться.

— Добро пожаловать во взрослую жизнь! — засмеялась Ви. — У нас тут и не такое бывает!

— Мне так стыдно, — признался я, — что я был таким эгоистом… таким дураком.

Сам собой вырвался вздох, и я взглянул на Вивиан. Она понимающе улыбнулась мне, поправила зеркало заднего вида. На тонкой золотой цепочке блеснула крылом летящая птичка.

— Ворон? — глянул я на подвеску. — Почему именно он?

— Ворон — это противоречивый символ. Для меня он символизирует память и мудрость. Время. А еще это символ Корвинграда.

Я вновь вздохнул.

— Слишком много ворон в моей жизни. Словно пир стервятников.

— Не грусти, Макс. Детство покидает всех. Но впереди еще много приключений. Городская жизнь куда веселее деревенской. А если заскучаешь по чудакам, то приходи ко мне в галерею. У нас в любой час — полночь.

— Я буду учиться в закрытом интернате. Это почти тюрьма.

— Все не так плохо, дружок. Птицу не отучить летать. Даже если посадить в клетку.

Я улыбнулся ей в ответ и боковым зрением увидел какое-то движение. Осторожно скосил взгляд на заднее сиденье. На мгновение мне показалось, что среди леопардовой обшивки сидений я вижу пару круглых глаз. Заморгав, я вывернулся как змея, словно намереваясь что-то достать. Осмотрел. Нет, показалось. И прежде, чем Ви успела сделать мне замечание, уже примерно смотрел вперед на дорогу.

— Чему это ты так хитро улыбаешься, Максимилиан Джейкоб Вуд? — Вивиан подозрительно прищурилась.

— Будущему, — ответил я. — И моим любимым монстрам из прошлого.

— Не знаю, дружок, не знаю, — Ви рассмеялась. — Но вот чего не следовало тебе тащить в школьное общежитие, так это плюшевого монстра. Этот лилово-аквамариновый зверь очарователен. Но подумай сам, как это будет выглядеть?

Я округлил глаза и обернулся: на заднем сиденье, из корзины с «перекусом» от Кэр торчал пушистый хвост Атты.

конец

---

[1] Amber —янтарь (англ.)

[2] Канифо́ль — — желтовато-красное хрупкое смолистое вещество. Колофонская смола, входит в состав смол хвойных деревьев.

[3] Речь о письме, которое было доставлено спустя 286 лет после отправки. Письмо было отправлено в 1718-м году главой Лютеранской церкви города Эйзенах (Германия) в близлежащий город Остхейм. Но по ошибке письмо было доставлено в другой Остхейм, расположенный недалеко от Франкфурта, где и осело в городском архиве. Спустя почти 300 лет ошибка была обнаружена, и письмо наконец-то прибыло по назначению.

[4] Ко́рвин или Корв от лат. Corvus — ворон

[5] Картина Гранта Вуда «Американская готика» созданная в 1930 году. Один из самых узнаваемых (и пародируемых) образов в американском искусстве XX века.

[6] Джордж Ромеро, режиссер фильмов о зомби

[7] Марго явно приготовила мясные пирожки Корниш Пасти (Cornish Pasty)  — обед шахтёра. Национальное корнуэльское блюдо, известное со средних веков и популярное по всему миру.

[8] Бритва  Оккама, общий принцип утверждающий: «Не следует множить сущее без необходимости», то есть  из всех объяснений явления, стоит выбрать самое простое.

[9] Вымышленный персонаж, убийца, психопат, страдающий раздвоением личности, созданный писателем Робертом Блохом, герой знаменитого триллера Альфреда Хичкока «Психо» и его сиквелов. Прототипом Нормана Бейтса является реальный серийный убийца Эд Гин. Норман Бейтс, пережив в детстве смерть отца, держал в доме труп своей матери, не желая мириться с ее смертью.

[10] Эффект «зловещей долины»  —  феномен, при котором человекоподобные объекты вызывают негативные эмоции.

[11] Rook — с англ. ладья, грач, шулер, мошенник.

[12] Отсылка к словам Стэна Ли: «С большой силой приходит большая ответственность».

[13] Bon Jovi — Livin’ on a Prayer