Лариса Романовская

Подходит читателям 10+ лет.

КАНДИДАТЫ НА ВЫЛЕТ

Повесть

 

 

Памяти Татьяны Михайловны Котенёвой-Громан,

руководителя литературной студии «ЖИЗАЛЬМО»

 

 

Здесь мы собрали разные истории, случаи, которые происходили с учениками шестого «В» — то со всеми вместе, то с некоторыми по отдельности.

Кроме того, сюда войдут и отрывки из писем, из дневников, из разговоров, из размышлений перед сном и во время прогулок. Здесь даже будут записки и мысли совершенно личного характера.

 

Сергей Иванов. «В бесконечном лесу

и другие истории о 6-м “В”»

 

 

7 марта, четверг

 

* * *

Я хочу быть птицей. Чтобы ветер в глазах. Чтобы ни о чем не думать. Ветер в голове, ветер в хвосте, ветер в перьях, ветер в крыльях. Во мне ветер и высота… Хочу быть птицей. У птицы вместо мыслей ветер. Грустный, веселый, быстрый. Птица летит и… и ее никто не дергает.

— Итак, «ветер в голове» — это фразеологический оборот. Кто нам скажет, что такое «фразеологизм»? Третья парта! Что сидим, о чем мечтаем?

 

Таня Кароль

Накануне праздника мальчики гимназического шестого «В» поздравляли девочек. В конце последнего урока, литературы.

Из-за этих поздравлений Таня Кароль и поссорилась с Ариной Котовой, а потом пошла домой одна, нарядная и злая. Обычно они с Ариной на трамвае вместе ехали. Таня три остановки, Арина дальше. Арина села в трамвай — значит, Таня пойдет пешком.

Таня шла и звонила папе… Он не брал трубку, не брал, не брал. Наверное, до сих пор сердился за утреннее. Но может, он просто занят? Таня вспомнила: сегодня первый четверг месяца, у папы сейчас ученый совет.

Тане тоже был нужен совет: идти в школу вечером или не идти? В половине пятого в кабинете русского и литературы, у Инны Мар… Ой! Нет, теперь у Евгении Ивановны! В общем, у их новой русички, она же новая классная. В том же кабинете! Как на Новый год! Идти или нет? После того, что Арина сегодня сказала?

Таня пришла домой, все еще злая. Папа не отвечал. Может, до сих пор сердился. И Арина на Таню сердилась, совсем по другому поводу, тоже очень важному. Надо было с папой помириться и потом уже у него спросить, как помириться с Ариной.

Таня заварила лапшу. Потом сфотографировала красно-черное платье. С ним тоже все было непонятно. Таня отправила папе снимок, а папа опять не ответил. Таня немножко поиграла в мобильнике.

Потом вдруг стало почти четыре часа. И еще вдруг стало ясно, что прическа дурацкая абсолютно! Таня пошла мыть голову.

Вернулась. Проверила мобильник. Папа не отвечал. Арина тоже, до сих пор не хотела мириться. Тогда Таня написала папе еще! Гордое, обиженное. И еще спросила, где фен. Потому что она опаздывает! Папа даже не прочитал! А мама тоже про фен не ответила! Ну сговорились вообще, да?

Таня вынула из рюкзака заколку. Посмотрела, покрутила, убрала обратно. Без папы не понять, кто прав: Таня или Арина? Вдруг Арина?

Таня надела зеленое платье, побрызгалась бывшими мамиными духами, и тут наступило четыре тридцать. Волосы так и не высохли! Всё!

Тане до школы ехать три остановки на трамвае.

Праздник — это не уроки, на него опоздать можно. Но не хочется. Либо вовремя, либо никак. Мокрые волосы — отличное решение, да. Разобралась. Сама.

И теперь Таня сидела в своей комнате, на полу. Считала звезды на потолке. Мокрые волосы по спине стекали. Водопад из волос, мокрый и холодный. Таня думала, какая она сейчас невыносимо несчастная. Потом вспоминала про заколку. И вся несчастность растворялась.

Она прекрасная, это раз. И неизвестно, кто ее подарил, это два.

На потолке зеленели звезды и даже три полумесяца, от этого мир делался таинственным.

Одна звезда вдруг отклеилась, полетела вниз, на покрывало.

Надо было желание загадать!

Эта звезда — волшебная, пусть и по игре. Тане почти тринадцать, и в чудеса она верит, только когда об этом точно никто не узнает. Ни папа, ни мама, ни Арина.

«Пусть это был Денис», — загадала Таня.

Это про заколку.

Она лежала сегодня на Танином месте. Нарядные девочки вошли в кабинет русички Евгении Ивановны, их новой классной, на пятом уроке, после звонка, ну, чтобы их мальчики поздравили…

И на Таниной половине парты кроме обычного букета тюльпанов было еще вот это вот. Только у нее одной. Она не сразу увидела под букетом.

Заколка-птица и открытка с надписью «Самой красивой». Надпись есть, а подписи нет. Кто положил? Никто не видел, все молчат.

 

«Пусть Денис. Или Кирилл. Или Леха. Или Миха. Только не Ваня!» Это раз.

Таня прячет пластмассовую звезду в рюкзак. Закалывает птицей мокрые волосы.

И пусть еще Арина скажет, что была не права. Это два.

Потому что Арина такая прямо на уроке: «А может, это не тебе, а мне». Арина так и сказала: «Вот с чего ты взяла, что ты — самая красивая?» Разве нормальные подруги такое могут говорить? Ну и кто она после этого?

Надо было пойти сейчас в школу. Может, этот сказал бы, кому из них открытка. Или сказал бы, кто он.

Потому что, когда влюбляются, это важно, в кого именно. Даже если не ты влюбилась, а твоя подруга. И если даже влюбились не в тебя, а в твою… Хотя… Смотря кто. Если Кирилл — не очень важно. Или Леха, или Миха. А вот если Денис… Главное, чтобы не Ваня Лисица. Этого никому не надо, ни ей, ни Арине! Вот правда! Даже если Арина себя ведет вот так вот… Не как подруга!

И тут вдруг пришла мама с работы, тоже с цветами, тоже нарядная. Включила свет в коридоре, заглянула, заговорила бодро, не дожидаясь ответов:

— Что лежишь? А что такая кислая? Папу ждешь? А где наш папа? Папа наш на работе отмечает… Пусть отмечает, ему меньше достанется. Танюра, я тортик принесла, какой ты любишь, с мармеладками…

Хорошо, что мама не стала свет у Тани зажигать. Тут темно и зеленые звезды. Тут тихо, печально и таинственно. Как и полагается, когда у тебя непонятная любовь.

— Танюра, ну что ты? Мальчик не поздравил? Нужен нам этот мальчик, мало ли этих мальчиков на свете! Да?

Мама говорит с Таней, но кажется, что не с ней. С тем, кто у нее в животе. Живот не очень большой, но все равно он много места занимает. Потому что мама теперь движется будто внутри хрустального шара. Осторожно и неловко. И не обнимешь!

— А вот мы сейчас сами все вкусное съедим! Танюра, это чем воняет? Освежителем?

Жаль, что мама на самом деле не в таком шаре. До мамы теперь все время доносятся запахи. Гораздо сильнее, чем до остальных людей. Ну обычные же запахи! Ну лапша заварная, ну чипсы, ну шампунь… Ну духи! Ну и чего такого?

Папа до сих пор не отвечал. Вот сколько можно сердиться? Таня напечатала «прости меня» и стала дальше печатать, про Арину.

А мама распахнула на кухне балкон. Это ей так Танины духи жить мешали. Вообще-то это мамины духи, но она их больше не любит. И вообще-то у Тани голова мокрая, между прочим. И фена нет.

— Да не помнит мама твоя, где фен. А, он же у нас сгорел! Мама забыла совсем! У мамы вместо мозгов гормоны! Танюра, нам папа завтра новый фен подарит! Ну, может, сегодня. Правда! Я его попросила! А ты чего такая?

Таня не знала, рассказать про Арину или нет? Наверное, можно. Но не хочется. Все равно Таня теперь не попадет никуда. Фена же нет!

— Ну, нет — значит нет! Что ты трагедию разводишь? Плюнь да разотри! Ты ж моя красавица! Пошли торт есть, Танюра! Смотри, какой тортик! С мармеладкой! Хочешь мармеладку?

Таня не хочет.

В прошлом году у них было совсем другое Восьмое марта. Во-первых, папа пришел домой раньше мамы и принес огромную охапку тюльпанов. И не букет, как Тане сегодня в школе подарили, а целый подарочный пакет. Тюльпанов было так много, что они ни в одну вазу не влезли. Таня сунула их в кастрюлю. У них была кастрюля тюльпанов. Мама ее так в инсту и выложила. Они потом называли эту кастрюлю «тюльпанной». Дом пах сказкой, долго.

— Ну что? Давай кино посмотрим вместе, хочешь?

Таня молча сидела на полу. Хотела, чтобы папа ей позвонил.

Но папа позвонил маме. Мама сказала: «Да? Толя, тебя где мотает?» — а потом вдруг охнула. И вышла в коридор. И не возвращалась. Таня разрезала торт, съела мармеладку со своего куска. Потом еще одну мармеладку, самую большую, из середины.

А мама все говорила.

Мама стояла в коридоре, держала мобильник у лица, повторяла:

— Я не понимаю, не понимаю…

Тут звякнул Танин телефон. Потом еще раз. И еще. Посыпались гифки.

Мама переступала с ноги на ногу. Она была в праздничном платье и в розовых резиновых шлепках. На правой ноге колготки порвались, большой палец в дырку выглядывал, блестел синим лаком.

А на Танин телефон все сыпались гифки с Восьмым марта. Арина спрашивала, почему Тани нет в школе, ее все ждут.

 

«Папа, когда ты вернешься, ответь мне, пожалуйста, на такой вопрос. Если два человека думают, что они оба правы, но один из них притворяется и поэтому готов сказать, что прав тот, другой, просто чтобы ему угодить, то кто тогда на самом деле…»

 

14 марта, четверг

 

Кирилл Кондрашов

Меня зовут Кирилл. Это все, что им надо обо мне знать. Сейчас русский у Евгеши. Последний урок. Я себе сплю. Ну, пытаюсь.

— Кондрашов! Ты что написал? Что я диктовала? «Не сдавались врагу»!

«Не сдавались в рагу».

Я не сам придумал, это из интернета. Но двойку поставят мне. Или не поставят. Пофиг.

— Кондрашов, ты нам тут что, шут?

— Нет. Я чемодан.

У меня в профиле в ВК так и написано:

«Школа — это просто камера хранения. Работает с 8:30 до 15:10».

Я — чемодан. И еще икс. Как в уравнении.

«Мы изучаем в школе уравнения. Нас тут уравнивают. Всех со всеми».

Это не я, это Денис. Он в январе еще придумал. Мне понравилось. Мы с Денисом осенью дружили. А потом всё. Я его спросил:

— А ты вообще дальше со мной будешь общаться?

Если б не спросил, общались бы, думаю.

У нас в четверг литература и русский подряд. Евгеша то два русских дает, то две литературы, как-то без разницы. У нее все уроки одинаковые. Каждый раз думаешь: что это вообще было?

О. Звонок для учителя звенит. Смотри-ка, отпустила.

Домой иду. Один. В сентябре вот так шел — вдруг Денис пишет: «Жди. Я иду за тобой». Вместе пошли. Я думал, ему по дороге, а оказалось, он ко мне в гости идет. Так и познакомились. Хороший способ, мне понравилось.

Мы тогда только начали вместе учиться, не знали, кто есть кто. Ну, Ваня странный, сразу ясно. А остальные незнакомые — вообще непонятные…

Из нашего старого класса были Леха с Михой и Арина с Таней. А, еще ж Чумаченко был! «Чумаченко было», он сам так придумал, ему не обидно. Но Чумаченко в ноябре перевелся обратно в нашу старую школу. Перевелось…

Денис вот был из другой школы. Я его запомнил, когда он поправил Инну Маратовну, первую русичку: «Я не Вознесенский, я Воскресенский!» Она больше не путала, а я до сих пор сомневаюсь, какая у Дениса правильная фамилия. Смотрю на его тетрадь. Или в электронку. И все равно не помню. Вот в ВК он «Денис В-й». И на листочках работы так подписывает. Сразу фамилия и класс «В»… «В-шестой». У нас другого Дениса нет, учителя не против. Все, кроме Евгеши.

Евгеша у нас не с начала года, а с января. Сейчас март, а она нас до сих пор не запомнила.

«Третья парта!»

«Первый ряд! Второй вариант!»

«Лисица!»

Ну, это тоже понятно, что она его помнит. Он тоже один такой. Не как Денис, наоборот. Как анти-Денис. Совсем не хочется, чтобы он был. Не в принципе, а конкретно с нами. Чтобы в разговоры не вмешивался, с вопросами не лез. А Евгешу он просто вымораживает!

Плохо, когда ты — Лисица. Когда людей от тебя дергает. Может, Денису я Лисица?

Я — нет!

 

До́ма как всегда. Я не знаю, как теперь отвечать на «Кирыч, как дела?». Правду? Я не знаю какую.

Я у тети Вали сигареты забрал, она не заметила. «Дела хорошо. Жду, когда они догадаются, что это я взял твои сигареты».

Жду, когда они спросят зачем. Я сам не знаю. Курить не хочу. Хочу, чтобы спросили. Они и Денис. Я не знаю, зачем мне так нужен Денис Воскресенский.

— Кирыч, как у тебя дела? Норм? Ты ничем сейчас не занят? Кирыч, можно тебя попросить…

 

Арина Котова

«Таня, я хочу, чтобы в наших отношениях все было по-честному! Я вообще научилась теперь разбираться в людях и знаю себе цену!

Мне кажется, когда человек такой из себя думает, что он ни на кого не похож, это как раз все так думают, и такой человек тоже как все! Но чтобы доказать, что это не так, он…»

— Аришик! Нам на этой выходить! Арина, я же сказала: убери мобильник!

— Мама, я не глухая! Я знаю.

«…он ведет себя очень нечестно по отношению к другим людям. Вот например, такой человек делает вид, что ему не все равно…»

 

Ваня Лисица

Про теорию мультивселенных все так понятно, что даже неинтересно. В одной версии я учусь здесь, в другой — я в старой школе, в третьей — вообще экстракт… экстернат.

И мы, все версии меня, существуем одновременно, не мешая друг другу. Это было бы хорошо, кстати. Параллельно и одновременно. А вот когда живешь во всех версиях по очереди, это кто-нибудь уже объяснял? СеменИваныч может знать. Спрошу в субботу. Обязательно!

Кажется, что меня иногда переключают из одной версии в другую. Переключатель как в нашей мультиварке, если не выберешь нужный режим, надо их еще раз по кругу. Некоторые режимы неизбежны. Школа… Побыстрее бы его прощелкать.

А еще бывает, живешь в своей реальности, и вдруг она меняется, плавно… Будто уплывает. Как во сне. Или как в температуре. Но у меня же не может подниматься каждый раз температура, раз я хожу в школу каждый день?

Но похоже на то.

Я буквально чувствую: кто-то режимы мои переключает, а мне не сообщает! Надо, чтобы я сам! Может, это и есть цель жизни? Добраться до переключателя и дальше самому управлять?

Я бы только своей жизнью управлял, даже если там есть только универсальный переключатель, один на всех. Не стал бы лезть в чужие жизни. Я бы, наверное, другое сделал.

Если бы я стал богом, я бы решил по очереди пожить в разных жизнях. В моей, например. Вот как моя жизнь выглядит с точки зрения бога? Очень интересная? Я думаю, у бога есть возможность сравнивать. Я бы хотел быть богом!

И потом, уже от лица бога, пожить в разных людях. Например, в СеменИваныче. И в Кирилле. В Тане. В актере или в режиссере. В маньяке — но только если меня из его жизни обратно заберут до того, как маньяка пристрелят.

В своих родителях, наверное, не хотел. Вдруг бы я узнал, что они на самом деле меня не любят? Особенно папа.

 

Кирилл Кондрашов

Двойка по русскому уже в электронном дневнике. Мама сразу пишет об этом в семейном чате. В котором только мама, папа, Глебыч и Кирилл. И теперь еще с ноября тетя Валя.

И вот мама про двойку пишет с возмущенными смайликами, а тетя Валя спрашивает:

«А за что поставили?»

Кирилл молчит. Тогда мама тоже спрашивает:

«Кирыч, за что?»

«За игру слов. “Не сдавались в рагу”. Евгеша не прониклась».

«И всё?»

«Кирыч, это слабо и жидко. Можешь круче».

«Глеб! Давай без всяких жидких, фу!»

Про «фу» — это мама. Папа постит коричневый смайлик. Глебыч — три. Кирилл печатает ответ маме:

«Я там еще в одном месте предлог с приставкой перепутал. Бывает, правда? Может, у меня дисграфия вапще?»

Смайлики, смайлики. Мама, папа, Глебыч. Всё как раньше.

Гнев и смех. Трагедия и комедия. Смайлики как античные маски.

И тут тетя Валя такая:

«Ну и что? Глебыч пишет “лошеть”. И ничего, он программист, ему можно».

Опять тетя Валя не поняла, за что ругать и где смеяться. Кирилл даже не стал отвечать. Не надо его защищать, пожалуйста. Его никто не обижает! Кирилл закрывает чат. А тетя Валя вдруг кричит на всю квартиру из той комнаты:

— Кирыч, иди обедать!

Кирилл угукает и снова лезет в ватсап, в «Лучшие люди шестого “В”». Уже два дня там никто ничего не писал.

Денис Воскресенский завел «Людей» еще в сентябре. Кирилл первый добавился, он подписан на все обновления Дениса. У Кирилла тут больше всего постов и лайков. А Денису пофиг.

— Кирилл, ну остынет же!

— Вовочка, срочно домой, водка стынет!

Тоже еще анекдот. У них семья — юморист на приколисте. Особенно Глебыч, старший брат. Сильно старший, на тринадцать лет. Это больше, чем вся Кириллова жизнь.

 

Глебыч в ноябре вдруг женился. Просто взял и вообще. Пишет в чат, что приедет к ним в гости в воскресенье, как обычно, и вдруг фотки в чате постит… Это я, а это Валя. Я муж, она жена, у нас и справка есть. То есть свидетельство.

Кирилл думал, это шутка. Родители — тоже. Свадьбы же не было. Даже Кириллу жалко, что не было. На свадьбе бахают хлопушки, говорят тосты, можно шутить. У Кирилла есть смешные шутки про свадьбу. Он потом собрал. Уже когда Глебыч сказал про свою свадьбу. Непонятно, зачем собирал. Не было же ничего…

Глебыч сказал, что они с Валей салют запускали потом. Вдвоем. И всё.

Глебыч работает в той же компании, что и раньше. Валя работает на курсах испанского и еще дает уроки дома. У них дома!

Раньше Глебыч жил с ними, потом институт закончил, стал снимать квартиру. Сперва один, потом вдруг с Валей, а в январе они переехали домой, в комнату Глеба и Кирилла. А Кирилл — в большую комнату.

Это временно, сказали все. Глебыч с Валей скоро должны уехать. Не на другую квартиру, а вообще из Москвы. Валя ждет подтверждения студенческой визы. Как придет, Валя сразу поедет учиться в магистратуру, на два года, она называла куда, город в Испании. Глебыч поедет с ней как муж. Он тоже теперь учит испанский. И Кирилл выучит от такой жизни. Он уже знает, как по-испански «тетя».

Tia! Тиа Валентина! Готовая дразнилка!

Тете Вале не нравится, что она «тетя».

Говорит, что это неправильно, она же не сестра мамы или папы, а жена брата. И по-испански это «куньяда». «Тиа» лучше. Короче и вреднее.

Кирилл ее так только вслух называет, а на самом деле нет. Ну куда она тетя? Мало ли что препод. Ее в школе за училку вообще бы не приняли! Денис бы так сказал про нее, наверное…

Пока Глебыч с Валей не переехали в Кириллову комнату, к нему в гости иногда приходил Денис Воскресенский. У Дениса дома всегда мама с сестрой Юлькой, а Кирилл был один. Как будто это была совсем его квартира.

— Кирилл, тебе котлету или селедку?

Рагу.

В третий раз уже не смешно.

Не бывает же так, что человек дружит не с тобой, а с твоей комнатой.

 

Денис Воскресенский

Мама на кухне, папа в мастерской, Юлька играет, а Денис делает уроки.

Ну, мама так считает.

Сперва литература. Сначала прочесть вопросы к тексту, потом сам текст. Так хоть какой-то смысл. Пока читаешь, ищешь ответы. Или сразу в поисковике смотришь:

«о чем чехов хамелеон»

О том, как человек меняется, чтобы угодить другим людям. Мама входит без стука. Всегда. Юлька — за мамой. Тоже всегда.

— Диня! Ты стол убрал? Вот как можно в такой помойке заниматься? Я не понимаю!

Денис тоже не понимает: почему ему мешают делать уроки?

— Денис! На столе порядок наведи! У тебя тетради к нему приклеятся. Ты слышишь меня вообще?

— У тебя стол беспорядочный! — повторяет Юлька.

Юлька счастливая, она не знает, что такое настоящая школа. Не в мультах, в реальности!

Юлька села между столом Дениса и батареей. Игрушечного зверя с синим хоботом кормит воображаемой кашей. Ложечку за маму, ложечку за папу, ложечку за не расслышал кого. Юлька за сегодняшний вечер этому зверю уже целое ведро каши скормила. Целый таз. Целый бассейн.

Когда Денис вырастет, он будет есть только то, что сам любит, а не что по календарю можно.

— Диня, кашу будешь?

— Мам, реши задачу: в бассейн льется холодная невкусная каша. Скорость каши — десять литров в час. Нет! Двести литров! А выливается каша из бассейна со скоростью…

— Денис, ты издеваешься?

— Я уроки делаю!

Денис читает историю, не тот параграф, что задали, а первый. Там, где про викингов и варваров. Род и племя. Охота, земледелие, собирательство. Вот сколько людей умерло, чтобы узнать, какие ягоды съедобные, а какие — ядовитые? И кто именно от ядовитых умер? Самые любопытные, которым было интересно? Или самые тупые, которые ели не задумываясь? Или варвары незнакомую еду на всяких там проверяли? На чужаках, не своего племени. На странных, типа их Ваньки Лисицы.

Лисица так живет, будто учителя для него одного всё рассказывают. Их это бесит. Сегодня даже у исторички бомбануло.

— Денис, ты учиться будешь или…

Мама опять.

Юлька прыгает вокруг мамы, машет синим игрушечным тигром. Это не хобот, это хвост! Тигр раньше был Денисовым. Подарил кто-то. Дурацкий тигр, он Денису совсем не нужен. Но Юльке его передарили без спроса. Сказали: «Диня, ну ты же вырос, ты же старший».

— Диня, а давай играть! Диня, у Барсика лапка болит, пожалей Барсика!

Раньше тигра никак не звали. Но это был Денисов тигр.

— У меня уроки, отвали.

Денис хочет быть не старшим, а единственным.

 

16 марта, суббота

Арина Котова

«И ты не думай, пожалуйста, что я так сказала, потому что хотела тебя обидеть! Я тебе, наверное, потом объясню, когда ты вернешься в школу или сама мне первая напишешь. Понимаешь, все зависит от того, кто это подарил. И если это один человек, очень важный для меня, то ты тогда меня точно поймешь и сама согласи…»

— Мама! Ма! Ну ты зачем зарядник на себя отключила? Ну ма! У меня не сохранилось ничего теперь!

Мама говорит что-то. Может, даже утешительное. Первая фраза еще понятна: «Аришик, если ты готова Тане это второй раз сказать, то скажешь, а если нет, то и не стоило…» Дальше слова не доходят.

Арина вдруг понимает, что она не для Тани это писала. Она же не отправила ни одного сообщения. Писала и стирала. Писала и оставляла в черновиках. Писала и надеялась, что в этом мире есть еще одна Таня Кароль, которая прочтет и все сразу поймет, не будет обижаться, и придет завтра в школу, и узнает, что Арине нравится…

В телефоне всплывает напоминалка. «Шахматы!»

Значит, полчаса до начала, надо одеваться и бежать. Шахматный кружок в их старой школе, Арина ходила в него в прошлом году. Именно там они с Таней Кароль подружились, в началке им друг на друга было… Ну, без разницы, а тут кружок. Как заново познакомились.

Но Таня в этом году не стала ходить, сказала, что далеко. Хотя на самом деле от ее дома до старой школы даже ближе, чем от Арининого. Таня больше не ходит на шахматы. А Арина все равно ходит. Но не два раза в неделю, как в том году, а только по субботам.

И ей теперь по субботам так странно, будто суббота — это не с ней. Арина приходит в свою бывшую школу, и кабинеты там все те же самые, и белые жалюзи на окнах, и плакаты на стенах. А все равно все другое. В бывшем кабинете математики теперь чей-то чужой русский, техничка другая. И столы с настольным теннисом убрали. И бывшие одноклассники иногда видят Арину и не здороваются. Ну, отворачиваются и мимо идут.

А те, с кем она в шахматном по субботам играет, обычные, будто она из их класса и не уходила. Из тех, кто ушел в их новую школу, в шахматном занимаются трое. Арина и Леха с Михой. Хотя они в том году не ходили. Леха с Михой не особо играют, они общаться с Чумаченко ходят. Арина — наверное, к самой школе в гости.

«Шахматы!»

Арина одевается, мама, как всегда, про перчатки напоминает.

— Да знаю я. Спасибо уже, да?

Вверх, домой, она всегда на лифте, а вниз бежит пешком. У нее третий этаж, а всего их двадцать один, лифта вниз всегда долго ждать, и он всегда уже с кем-то. Арина не любит ездить с незнакомыми людьми, она вообще не… Пешком быстрее. Третий этаж, половинка до второго… Ой!

На лестничной площадке между третьим и вторым лежит незнакомый дядечка.

Она именно так и думает: «дядечка».

Седая борода и лысина. Красная шапка, как у Санты. Шапка тоже лежит на полу. Дядечка прислонился щекой к трубе мусоропровода. Не шевелится. Смотрит мимо Арины. У него голова какая-то странная. Лысая и блестит на солнце. Сегодня снаружи солнечно.

Арина бежит обратно вверх.

Сперва побежала, потом подумала «я бегу».

Она сейчас вызовет полицию, а дядечка уже умер, и они будут считать, что это она виновата. Как в сериалах иногда обвиняют того, кто обнаружил, если других подозреваемых нет.

«Войду домой и ничего не скажу. Скажу, что живот болит».

Дверь заперта. И звонка будто не слышно, так сильно бьется сердце.

— Мама! Там дядечка на полу!

Мама пугается. Хватает Арину, держит за плечи и целует в лоб, вздыхает до всхлипа, будто Арина только что чуть не попала под машину, как однажды давно. Мама стоит и обнимает, потом гладит по спине и по голове, прямо по волосам, шапка куда-то делась. Мама расспрашивает, но не дает ничего сказать в ответ.

— Он там просто лежит!

И мама отпускает. Она спрашивает где. Уходит и возвращается. Звонит и объясняет, что мужчина в сознании, но не помнит, кто он.

Мама опять спускается вниз. Арина думает, не надо ли ей тоже. Все равно на шахматы ходить не хочется. Больше вообще не хочется. Непонятно почему.

Приезжает «скорая», на площадке теперь врач в синих штанах. Дядечка говорит ему что-то вязкое. У дядечки писклявый голос. А шапка не как у Санты, просто красная с белым помпоном. Даже еще с белыми полосками, они тоненькие.

Арина смотрит на шапку, и на пол лестничной площадки, и на синие штанины врача, и на оранжевый чемоданчик. А потом к ним поднимается соседка со второго. И говорит, что Арину надо увести, нечего тут, и мама спрашивает, нужны они еще или нет. И можно вдруг домой, обратно в квартиру. А на их лестничной площадке валяется Аринина шапка. Арина зачем-то сует ее в карман.

На Арине куртка, она же на шахматы собиралась, жарко в куртке. В кармане мобильник, там обновления, в игре пришли бонусы, и еще сообщение от Тани. Таня пишет обидное, злое, короткое. Но Арине сейчас не важно. Она удаляет, не дочитывая.

Ей теперь не важно, что скажет Таня, сердится ли она и почему не приходит в школу. Арине важна сама Арина — девочка, которая спасла от смерти человека с инсультом. Вот такая смелая и храбрая Арина.

Мама говорит еще громче, еще приятнее, какие-то совсем прекрасные вещи. Они Арине не нужны сейчас, они как четвертый шарик мороженого, когда больше не влезает. Арине важно знать про себя. Она — смелая. Она не испугалась сегодня сделать и потом не испугается сказать Тане Кароль. Или не только Тане. И не только сказать и написать.

«Шахматы!»

Напоминалка так и висит в телефоне. Арина ее стирает. И заодно стирает «Шахматы!» из расписания. И все сообщения от Тани тоже.

 

Таня Кароль

— Да все у меня нормально, мам. Ну чего вчера было? Русский был, потом литература, а до этого история. Мам, ну как обычно в школе, ну чего ты спрашиваешь? Нет. Тебе показалось. Я была в школе! Весь день! Мам, ну ты меня для этого разбудила, чтобы сказать, что я тебе вру? Ну ты вообще, что ли, совсем? Ничего не рано спать. Мам, а сколько сейчас? А я думала, уже совсем вечер. Нет, я нормально себя чувствую. Я вообще нормально. Вся, всё. Мама, а ты когда домой? А ты где? Мам, а папа тебе ничего не писал? А мне тоже ничего. Мама, а он точно в экспедиции? Или это как тогда про хомячка?

 

20 марта, среда

Ваня Лисица

Около «Пятеры» асфальт в трещинах, сверху положили другой, свежим куском, но меньше. Лежит слоями. Асфальт как застывший прибой. Пишу это в телефоне. Кому я могу отправить?

Самому себе?

Вот для чего нужны социальные сети. Пишешь для себя, чтобы не забыть. А другие это читают и тоже теперь так видят. Асфальт теперь им тоже прибой.

Регистрируюсь, жду подтверждения, вбиваю поиск. Вот мама, Анна Лисица. Запрос. Папа. Андрей Коротков. Запрос. Зря, наверное. Вдруг не примет? Вот Денис, Кирилл, Арина, Миха…

«Ванька, ты почему не в школе?»

Первый урок уже начался.

Смотрю на асфальт. Он как застывшая волна в легенде про Моисея, который море останавливал, чтобы его народ мог пройти. Как будто Моисей своему народу светофор вызвал. Нажал на кнопку «ждите». И вот Бог принял сигнал от Моисея, переключил режим «море» в режим «суша».

Волны расступились, скопились, как машины в пробке. Наверное, когда море зависает, замирает, как стена, это красиво. Я бы хотел на это посмотреть. Постоять, а потом пройти под такой стеной.

«Я задумался».

Теперь можно идти мимо асфальтовых волн и серых старых сугробов. Они тоже застыли. Это все — морское дно.

«Андрей Коротков добавил вас в друзья».

«Привет, Иван. Как дела?»

Я не Моисей. На меня будто асфальтовое море сверху упало. Я не знаю, о чем мне разговаривать с папой.

 

Арина Котова

Арина ходит в школу смотреть на Кирилла. Больше туда незачем ходить. В школе тоска, тлен.

Тани нет, Инны Маратовны нет. И есть, где-то у Тани дома, открытка про самую красивую. Сквозь эту открытку больше почти ничего не видно. Открытка и Кирилл.

Он идет по коридору так, что Арине кажется: воздух дрожит. Как летом на даче, над рельсами, когда жарко и ждешь электричку.

Арина ждет. Все время, сама не знает, что конкретно. Кирилла. Когда он придет в класс, когда что-то скажет, когда достанет телефон. И она тогда хватается за свой — вдруг он ей напишет? Ответит в группе «Лучшие люди». Гифку пришлет.

Кирилл кричит про Лисицу, пихает Леху, говорит Михе, что он чемодан, что тут все сплошные чемоданы. И Миха откликается, они друг друга называют чемоданами, а Воскресенье говорит, что он — Воскресенье. И Кирилл садится у окна повторять английский, сейчас контрольная, подготовка к апрелю.

Арина бы хотела готовиться к апрелю, только не к проверкам, а к теплу и солнцу.

В окне сейчас все серое. Снег то ли начнется, то ли закончился.

Звонок. Надо сесть за парту, открыть учебник, повторить перед контрольной, затоптать свои мысли.

More, most, er/est, три слога или больше, тогда остальное слово, а не суффикс. Most — это «самый». Их так учили запоминать. Самый прекрасный мост. Самый прекрасный Кирилл. Самой красивой.

Если бы там не было этого слова, Арина бы порадовалась. Таня красивая, Арина красивая, бывшая русичка Инна Маратовна красивая. Все красивые, не надо сравнивать. А когда одна самая, а другие так, это тяжело. Одному хорошо, а остальным кажется, что они теперь меньше… Менее красивые, как это по-английски?

Этого нет в задании, но до конца контрольной осталось время, можно думать о своем… Если одна самая, это не значит, что… Это… Пусть Таня кому-то будет самой красивой, Арина тоже кому-то. Одно другого не отменяет.

More, more, most, er, est, mostly… Самая лучшая контрольная на свете. Хотя не надо делать ничего самым-самым, не надо сравнивать.

Арина против сравнений!

Только вот Кирилл… Он для нее сейчас интереснее всех, самый интересный, the most. Как она потом будет жить, когда это прекрасное про Кирилла закончится и воздух гудеть перестанет?

 

Кирилл Кондрашов

Арина Котова сегодня вечером прислала Кириллу в личку сердечки: «А в тебя одна девочка влюбилась! Она мне сама сказала». И сердечки снова.

За стеной, в бывшей комнате Кирилла, тетя Валя дает урок испанского по скайпу. На кухне — мама, в комнате папа, Глебыч. Тоже с мобилами. Еще можно на балкон выйти. И оттуда написать.

«Да ладно!»

Или: «А я в нее нет».

Или: «Чё, правда?»

Или…

— Кирыч, принеси огурчиков банку, — это мама.

— Чего он на балконе забыл? — это папа.

— Да гнездо у него там, — Глебыч.

— Наверное, девочка во дворе гуляет, он караулит, — опять мама.

— Ну и правильно, давно пора, — папа.

— Кирыч, картошки и огурчиков. И куртку надень!

Когда они не нужны, возникают обязательно. Вот прям вообще по-любому. Сейчас еще тетя Валя на кухню выйдет, и ей тоже откомментят, что Кирилл торчит на балконе, потому что влюбился.

«Она мне сама сказала!»

Арина постит сердечки, котят с глазами-сердечками и просто котят. А Денис в сети, но ничего не постит. И видос, который ему Кирилл прислал, не открыл.

Мама стучит в балконное стекло. Требует картошки. В руках у мамы куртка и шапка.

— Одевайся, Ромео. А то уши отморозишь, от тебя Джульетта убежит.

Кирилл меняет картошку на куртку. У мамы за спиной папа и Глебыч. Тоже ржут, наверное. Вот когда ты ничего смешного не сделал, а над тобой ржут, это вообще.

— Анекдот знаете? Родители одному мальчику сказали: «Погуляй на балконе». Он вышел и кричит оттуда…

Папа ржет, и Глебыч тоже. А мама ржет и ругается:

— Ужас же! Придумают же! Кирилл, от тебя все девочки разбегутся с таким сортирным юмором!

Этот анекдот Кириллу Денис рассказал.

Мама очень хочет, чтобы Кирилл был влюбленным. Говорит, что ему уже давно пора. А Кирилл думает: а может, в каникулы Денис с ним дружить будет?

— Ребят, у Кирыча собрание сегодня. Кто пойдет? У меня завал. Кирилл, ну где огурцы-то?

 

Родительское собрание

— Уважаемые родители! Мы стоим на пороге серьезного, даже страшного события. В апреле вашим детям предстоит написать всероссийскую проверочную работу. Скажу вам сразу: я не представляю, как они с ней справятся.

Родительское собрание перестает шуршать. Смотрит на новую классную, на завуча — тоже новую — и на непонятную высокую девушку в очках. Девушка молча терзает какие-то бумажки. Собрание тоже молчит, смотрит, потом печатает. Бесшумно гудит родительский чат:

«Психологичка, что ли?»

«Да вроде того».

«Их теперь по норме в каждую школу надо».

«Какая-то Алена Владимировна Огурцова».

 

— Скажу вам сразу: я не представляю, как они с ней справятся.

Завуч замолкает. Девушка молчит. Классная подхватывает реплику:

— Я уже сейчас могу сказать, кому стоит заранее приготовиться, что в седьмой гимназический мы вас не возьмем.

В кабинете тихо. Как перед началом контрольной. Как от слов «К доске пойдет». Не выучил — будет двойка. Родители потом дома ругаться станут. Только теперь родитель — ты. И это ты ругаешься. Теми же самыми словами. Дома. Потом.

— Так. Я могу сказать, кто в зоне риска, — повторяет классная. Негромко, зловеще.

Завуч одобряет.

— Евгения Ивановна, давайте быстренько. Нам с психологом еще по параллели…

Евгения Ивановна наскоро делает грустное лицо:

— Так. Ваня, Денис и Таня. У Дениса учеба, у Тани прогулы, про Ваню вы все сами всё знаете. Есть здесь родители?

— Я — Денис! — Женщина в сером свитере встает со среднего ряда, смотрит растерянно. — Я мама Дениса Воскресенского. Он же всегда хорошо… Я с ним поговорю.

— Поговорите, ему полезно будет. Только сидеть потом неудобно, — хихикает Евгения Ивановна. — Так. Теперь про Таню Кароль. Кто здесь Кароль? Мама? Папа? Ау? Так. Ну что молчим? У вас ребенок из гимназического класса может вылететь.

В тишине тренькает мобила.

— У детей я вообще мобильники забираю. До конца последнего урока. Слышите, папа?

Папа кивает, трясет хвостом на макушке. Выпрямляется.

Евгения Ивановна смотрит на хвост, морщится.

Папа опять лезет в инсту.

— Как отбираете? А если мне ему позвонить надо? — спрашивает мама в оранжевом свитере.

— Ванина мама! Вам надо думать о том, что у сына проблемы, а не про телефон этот дурацкий, — командует завуч.

Евгения Ивановна подхватывает:

— После собрания задержитесь, нам есть о чем поговорить.

— Я тоже подойду, — одобряет завуч.

— Так, ну где Кароль?

Евгения Ивановна смотрит на первые парты, на родкомитет. Жалуется:

— Так, я не понимаю. Такой папа был активный, парты нам таскал в тот раз. И что? Сдулся?

— В командировку уехал… — докладывает толстая мама, которая сидит напротив учительского стола. — Во Вьетнам или в Китай… не помню… В чате их мама написала, восьмого марта. Помните? Написала и выпилилась. Так что во Вьетнаме он.

— А у меня другая информация. — Завуч приподнимает верхнюю губу. — Женя, я тебе потом… Ну ладно, папа, допустим, во Вьетнаме. А мама где? Папы нет, ребенок где-то бродит. Евгения Ивановна, вы в курсе, что там у Каролей?

Та наконец признается:

— Я ваш чат читать не успеваю. Вы там столько пишете! Вся важная информация теряется.

Толстая мама выдыхает виновато.

В классе негромкий шум.

Завуч выносит приговор:

— Спасибо за информацию. Будем работать с семьей.

У завуча лицо ровное, удачно накрашенное. Как глазурь на торте.

— Я к вам еще вернусь, — угрожает завуч. — Идемте, Алена Владимировна.

Та растерянно сворачивает свои бумажки и плетется вслед за завучем.

Вот такой у них теперь психолог, Алена Владимировна Огурцова, вот такая от нее помощь: молчать и улыбаться. А еще она детей на экскурсии возит и пятничный клуб мультфильмов для продленки сделала. Если все будет хорошо, то на следующий год станет ответственной за питание. Или за патриотическое воспитание.

Евгения Ивановна дальше говорит. Обычным школьным тоном.

— Так, с кандидатами на вылет мы разобрались. Про ВПР я сделаю рассылку. Скажите, есть здесь кто-то из семьи Кирилла Кондрашова? Не вижу маму! Вы мама? А кто? Какая невестка, совсем уже… Жена брата? Какого брата? Тетя, что ли? Так, тетя, а вы в курсе, что ваш Кирилл курит?

— Нет, — не очень убедительно говорит кудрявая девушка в коротком платье. Лет пять назад тетя Кирилла сама училась в школе.

— Ну что значит «нет»? Ваш Кирилл на уроки приходит дымом пропитанный, весь, с ног до головы! Так! Вы что, не чувствуете? Вы слепая?

Тетя Кирилла пожимает плечами. Бурчит под нос:

— Не надо Моню нюхать, надо Моню учить…

Евгения Ивановна расслышала, обиделась:

— Вам смешно? Так. У вас ребенок к пропасти катится, а вам шуточки? Стыдно, тетя!

Тетя пожимает плечами. Остальные выдыхают. Поглядывают в телефоны, на часы над доской, в классчат. Прислушиваются к тому, как ругают не их, а кого-то другого. И только две мамы напряжены.

Одна тюкает сообщение: «Диня! Из дома никуда!» Это мама Дениса Воскресенского. Вторая, маленькая, лохматая, в оранжевом свитере, смотрит в запотевшее окно. Это мама Вани Лисицы, про которого «все сами всё знают». Ей хочется плакать.

«А где у Кароль папа? Кто в курсе?»

«А вы что, новости не читаете?»

«Ссылку держите».

«Ничего себе».

«А может, однофамилец?»

«Там должность указана. И место работы».

«Ужас, поверить не могу!»

«Бедная девочка».

«Раньше надо было думать головой».

«На музей можно перевести мне на карту, я отчет выложу в рассылке. Карта по номеру телефона».

Первая парта у стены, второй вариант, пустое место. Ближе всего к входной двери.

Тут всегда сидел папа Тани Кароль, пожилой, худой, лысый, в больших умных очках. Сейчас на его стуле висит женская сумка. Оставила мама Арины Котовой.

О том, что именно случилось с Таниным папой, и о том, что Таня теперь кандидат на вылет, мама Арины узнала минуту назад.

Мама Арины машинально пишет в классчате, столбиком:

Ваня Л.

Денис В.

Таня К.

Кандидаты на вылет.

 

Таня Кароль

Таня сидит в своей комнате, на полу. Можно откинуть голову на диванное сиденье и смотреть в потолок. Как две недели назад. Наверное, она так и сидит эти две недели.

На потолке видны бледно-зеленые звезды. Раньше они светились в темноте. Звезды наклеил папа, давно, когда Таня ходила в садик. Эти звезды уже не горят, а новых может не быть.

— Тебя в гимназический класс зачем взяли? Чтоб ты дурой не росла!

Маме сейчас позвонили из школы, не Евгеша и не завуч, а социальный педагог, она специально прогулами занимается. Вот, социалка позвонила маме и сказала, что Таня скоро как две недели не ходит на занятия. И теперь мама ведет себя так, будто только что это заметила!

— Ты же готовилась! И что теперь? Ты же в дворники пойдешь!

Когда Танин папа был студентом, он работал дворником, в своем же институте. Утром приезжал раньше всех, убирался. Потом на лекции шел. В обеденный перерыв снова снег чистил. А потом опять на лекции. Или в лабу. А потом его на кафедру взяли, он ушел из дворников. А потом начал ездить на конференции и в экспедиции. Однажды почти два года жил в Коста-Рике, а потом вернулся в Москву. Защитил диссертацию. И на маме женился. Потом Таня родилась.

Папа старше мамы на двадцать лет. Танин папа — самый старый в классе.

Папа — ученый. Анатолий Кароль, доктор наук. Папа с конференций часто привозит бейджики, там всегда так написано. В фамилии ударение на первый слог и через «а», пожалуйста. У Тани папина фамилия. Папа всегда привозил из командировок и из экспедиций подарки. И всегда прощался перед отлетом, и всегда предупреждал, когда улетит и когда вернется. И отвечал на сообщения. А теперь папа молчит, вторую неделю. И мама не говорит, куда папу отправили и насколько. Сперва сказала, что во Вьетнам, в джунгли. Потом сказала, что в Китай. Потом сказала, что не помнит, но там степь и мобильной связи нет. Вроде в Монголию. Вроде кому-то визу не дали и папу попросили заменить. Или кто-то в больницу вдруг попал.

Мама врет.

— Ты год готовилась! И что теперь? — это мамин голос.

Маманесчитается. Когда она кричит и врет, она не считается!

Таня — папина дочка. Самая красивая на свете. Папа так говорит эту фразу, что верится всегда. Это папа назвал Таню — Таней. В память о своей бабушке. Поэтому у Тани такое имя — редкое, тоже самое красивое. Потому что папа выбрал.

Тане кажется, что у папы случилось что-то очень плохое. Там, в Китае этом вьетнамском. Плохое случилось, потому что они седьмого марта утром поссорились. Она знает из-за чего… из-за кого… И папа тоже. А больше не должен знать никто.

— Ой, ну что с тобой делать-то? Ты же знаешь, что мне нервничать нельзя! Ну Тань! Ну где ты моталась? — Мама ругается, но гладит себя по животу. — Танюра!

Таня сидит на полу и смотрит в потолок.

Она все две недели так сидела. Выходила в школу, шла в нее пешком не три остановки, а две. Потом разворачивалась, шла обратно. Приходила домой за минуту до звонка на первый урок. Включала планшет, аниме смотрела или сериалы. Иногда только потом куртку снимала, иногда еще ела заварную лапшу. И все.

— Ну ради папы соберись! Ну так нельзя же! От того, что ты тут как куча валяешься, ты ему не поможешь!

Мама замолкает. Смотрит на Таню. Зевает, прикрыв рот рукой. Маникюр у мамы ярко-красный. Можно подумать, это у мамы рот такой, кровавый, перекошенный… Как у клоуна в ужастике.

Мама сейчас что-то сказала… Танянепонимает. Таневсеравно.

С потолка срывается еще одна звезда. Как седьмого марта.

«Чтобы папа вернулся».

А что она загадывала на прошлую звезду?

Танянепомнит.

 

Анна Лисица, мама Вани Лисицы

После собрания родители быстро валят из школы. Как их дети после уроков.

В классе трое. Мама Вани Лисицы стоит у учительского стола. Виновато смотрит на завуча, в верхнюю пуговицу ее очень розовой кофты.

Завуч не меняется. У нее может быть другая внешность, другая фамилия. А глаза такие же, пустые. Как пуговицы. Ровные, гладкие. Бессмысленные.

Смотрит, но не видит. С ней разговаривать — дохлый номер. Как со школьной доской, как с дверью или партой. С оборудованием.

Завуч — школа. Вся школа. Воплощение.

А Евгения Ивановна — она какая? Тоже как школа или есть надежда? Она за завуча или за маму Лисицу и Ваню Лисицу? Пока непонятно.

До Нового года у шестого гимназического был другой классный руководитель, тоже русичка. Проработала полгода и уволилась. В классчате писали, там был конфликт с новым завучем. Вот с этой, с розовыми пуговицами. В ноябре у них директора сменили, и началась чехарда. Сперва прежняя завуч ушла, а потом их классная, Инна Маратовна.

Ванька переживал, говорит, интересная была тетка, не хуже, чем в студии. А тут вот Евгеша.

— Так. Аня, пока не забыла. А у твоего внешкольные занятия где проходят? С января три раза спрашивала, три раза он в ответ: «Не помню». Ну как так? Это нормально вообще?

Аня Лисица, мама Вани Лисицы, молчит. Знает давно, помнит: в школе оправдываться нельзя. И возмущаться тоже. Кивай и терпи. Тебя «Аней» и на «ты», обращаются типа как к девочке, как к ученице. Не рыпайся, утрись. А то они на Ваньке отыграются.

Потому что у тебя сын не такой, как все. Неудобный.

Ванька странный, да. Но он ведь не аутист. Просто ему в школе скучно. А в студии он другой совсем.

— Я тебя спрашиваю, нормально это? И на всех уроках такой, или говорит — не остановишь, или молчит, глаза стеклянные. Или машинки приносит и играет в них! Мне не веришь, подойди к любому педагогу, тебе это все подтвердят.

— И что? — не понимает мама. — Он же на перемене, наверное, играет?

— Парню почти тринадцать, он о девочках уже должен думать, а он в игрушки, — строго говорит завуч. — Можно ли так вести себя ученику гимназического класса, спросим мы? Не тянет он на гимназический класс. Не тянет, и все.

Мама Лисица думает, думает отчаянно, как на сложном экзамене. Шестой гимназический — это не хухры-мухры. В него набрали из всех школ округа. Из Ваниного бывшего класса пришел только он один. У Вани нет друзей, а у нее — дружественных родителей. Подсказок ждать неоткуда.

— А сочинения? — вспоминает наконец мама. — Ника Антоновна, он же олимпиадный.

— Ну, много кто олимпиадный… — отмахивается завуч. — А гимназический класс один на параллель, учиться в нем — это почетно и ответственно.

— Он в студии занимается. В литературной. — Мама ищет правильный ответ. Как на экзамене, уже на пересдаче. — Ника Антоновна, Евгения Ивановна, мой Ванька в литературной студии с первого класса. Руководитель — Вилькин Семен Иваныч. Детский писатель. Не слышали?

— Все что-то пишут, Вилькины, Тарелькины, — морщится завуч. — Вы бы лучше за сыном следили. Его никто не любит у нас. А почему, спрашивается?

— Не знаю. — Ванькина мама смотрит на Евгению Ивановну.

Та не подсказывает. Завуч рубит сама:

— Да потому что вы его с людьми общаться не научили. Двойка вам, мама! Вы у него поспрашивайте. У одноклассников. Они сами вам скажут, все: не люблю я Лисицу! Не люблю. Ясно вам?

Мама Лисица кивает, слушает, но не слышит. Ей сейчас слишком обидно.

— Женя, закончишь, забегай. Мне капсулы для машинки привезли наконец. Ванильный капучино и с вишней что-то, попробуешь. — Завуч выходит из класса.

— Евгения Ивановна… Это правда? — Ванина мама смотрит в закрытую дверь. А Евгения Ивановна на маму Лисицу.

— Ну, Аня… Он же думает, что особенный, ты сама знаешь. Так. Это ты в попу ему дуешь. А мы не можем, у меня таких двадцать семь в классе. Так. А он-то думает, что он один. Других людей не видит. Вот бесит меня твой сын, я тебе честно скажу. Тридцать лет работаю, никогда такого не было. Не могу я с ним нормально. И ребята это чувствуют. Так. Неужели не видишь?

Тридцать лет работает в школе, могла бы маму Лисицу учить. Она бы ее тоже звала Евгешей, стопудово.

— Может, нам школу поменять?

— Ну поменяй. А толку? Он у тебя везде таким будет.

Мама Лисица выходит из школы с таким чувством, будто у нее двойка по самому важному предмету. Стоит у школьной калитки, думает. Не плачет. Домой придет, будет улыбаться. Чтобы Ваня не заметил ничего.

А Ванька и не заметит. Он у нее такой… Сам по себе Ванька. И стихи пишет, и рассказы. В школу четыре грамоты принес. Семен Иваныч осенью хвалил Ванькину пьесу. Ваньке двенадцать, а он уже семь пьес написал…

Ванина мама идет от школьной калитки. Тем путем, которым ходит ее сын.

 

Ваня сейчас дома, конечно. Он сам на улицу не любит выходить. Мама ведь его сперва в студию возила, просто чтобы из дома. Хоть как-то, хоть куда-то. А ему понравилось. Стал писать пьесы. Мама в них ничего не понимает, читала как на иностранном языке. А Семен Иваныч хвалил. «На грани гениальности». Кому странноватый, а кому гениальность. А кому Лисица — чмо.

Так на заборе написано. По дороге Ванина мама обогнула этот забор.

«Лисица — чмо».

Как тридцать лет назад. У Ваньки ее фамилия. Ванька Лисица — чмо, сын чма. Кто-то снова написал об этом на заборе.

 

Когда при поступлении в гимназический класс надо было заполнить анкету на Ваньку, мама Лисица так и написала: «Я боюсь, что моего сына будут травить».

Как горло подставила.

 

Мама Аня Лисица еще в лифте вбивает в поисковик:

«школьная травля»

«буллинг»

«абьюз»

«газлайтинг»

И уже дома, на кухне, смотрит результаты поиска.

Ваня сидит за стеной, в своей комнате, печатает и чавкает. Вытирает лицо рукавом. У него в письменном столе третий ящик специально для вкусненького. Печенье, чипсы, шоколадки. Поел — кинул туда же обертку. Мама потом уберет.

Если Ваньке запретить, он будет есть тайком, пихать обертки под диван, огрызки за батарею. Пусть лучше ест под присмотром, в открытую. Так хоть понятно, чего он съел и сколько. Если его спросить в лоб, он не ответит. Накричит на маму Аню. И она опять будет виновата.

Она всегда виновата. Что захотела оставить ребенка. Что не так воспитала. Что от нее муж ушел…

Закипает чайник. Мама Аня берет кружку, выходит на кухонный балкон — дышать. Ей дома всегда жарко. А Ваньке слишком холодно. Постоянно. Хотя он с виду толстый и всегда вспотевший, будто болеет. У него сосуды такие.

Ванька постоянно мерзнет. Поэтому окно в своей комнате не открывает, сидит, парится. И ее просит не открывать.

Ей не трудно. Она лучше на балконе постоит. В доме напротив мужик выходит курить, каждый вечер несколько раз, в одно и то же время. А мама Лисица выходит пить чай после ужина. Стоит на балконе, смотрит на соседский дом, на изгиб своего дома. Их дом буквой «Г» выстроен, они живут во внутреннем сгибе. Окно кухни отражается в окне Ванькиной комнаты. Ванька не замечает.

Чай очень горячий, но ничего. Можно поставить кружку на перила. Мама Аня долго так может стоять. Пить чай, плакать. Смотреть с балкона на окно собственной квартиры.

В этом окне видно Ваню. Он сидит за столом, клацает клавиатурой. Пьесу пишет. А может, с кем-то переписывается? Вряд ли.

У Вани нет друзей в школе. Говорит, что ему не надо.

А Ваниной маме надо. Ну хочется ей, чтобы сын нормальный, пусть не гордость школы, но и не чмо. Чтобы не как она!

 

Тридцать лет назад Аню Лисицу одноклассницы после уроков заманили на пустырь возле стройки, сняли с нее куртку, шапку и шарф. А потом привязали Аню ее же шарфом к трубе теплотрассы, задрали ей платье и убежали. Тогда мобильников не было, никто не снимал и не постил видео. Только вся школа потом хихикала. Долго.

Аню быстро нашли. Ее отвязала старушка с собачкой. Она думала, что Аню маньяк поймал, грабитель. Аня молчала. Спросила, сколько времени. Сорок пять минут прошло. Как урок.

Аня не сказала, кто с ней это сделал. Она не могла про себя такое рассказать вслух, не хотела сдавать девчонок. Они с ней вот так, а она считала, что рассказать про них — это предательство. Ну вот такая логика, да. Думала, когда вернется домой, снова попросит родителей: «Переведите меня в другую школу». И они согласятся наконец.

А они не согласились. Как всегда. «Ты не умеешь находить общий язык», «ты слабая, ты сдаешься», «надо уметь преодолевать».

Девочка Аня никого не преодолела. Сына потом родила и тоже вырастила таким.

А тогда сидела на бортике ванны и плакала. И боялась снять школьное платье, повернуться к зеркалу, посмотреть на себя со спины.

Аня думала, что там будут ожоги. Но их не было видно.

А они есть. Аня Лисица про них помнит! А те, кто привязывал, не помнят ни фига. Нашли ее однажды в «Одноклассниках» и написали, что очень по ней соскучились. Что в детстве с ней дружили. Аня удалила аккаунт.

Ожоги болят.

«Ваньку травят в школе».

Мама Лисица пишет бывшему мужу. Жалуется, да. Как говорит Ванина новая классная: «Мамашка жаловаться прибежала».

Ванин папа пока не отвечает. У него в новой семье новые дети.

Ванина мама опять лезет в интернет. Ищет в соцсетях по номеру школы. Смотрит фотографиям в глаза.

Вот Ванин одноклассник Денис Воскресенский. Светленький такой, в очках. Они в первом классе вместе в изостудии занимались. Денис тогда к Ваньке на день рождения пришел, подарил сборные модельки самолетиков. Ваньке тогда восемь исполнилось. А теперь почти тринадцать. И теперь они все другие совсем. Ванька решил отметить Масленицу, в феврале, перед каникулами. Позвал в гости весь класс. Не пришел никто. Вообще ни один человек.

«Не любит его никто! Двойка вам, мама!»

Мама Лисица снова плачет. Будто это ей почти тринадцать.

 

Кирилл Кондрашов

Я — шут. Шут всегда мог сказать то, что думал. Ему за это ничего не было. Его колпак — его защита.

Я в школу приду в колпаке. У тети Вали есть шляпа с блестками, на Хэллоуин. Можно отрезать поля и нашить бубенчики. Я ее надену. Они будут знать, что я — шут. Мне все будет можно.

Всех могли казнить за правду, а шута не могли. Буду шутом.

 

* * *

«…Участникам студенческой акции протеста могут дать до трех лет по статье 213 Уголовного кодекса.

В настоящее время студенты и преподаватели, вышедшие седьмого марта на одиночные пикеты, находятся под административным арестом за неуважение к представителям власти. По словам адвоката Владимира Вавилова, его подзащитный, доктор наук Анатолий Кароль, был задержан у здания вуза, когда шел читать лекцию…»

 

21 марта, четверг

Таня Кароль

Мама вышла из ванной. Смотрит, как Таня собирается в школу.

— Мне тебя за ручку отвести? Как маленькую? Навигатор поставить?

Танямолчит. Таневсеравно.

— Танюра, я не хочу за тобой следить. Ну взрослая же девочка! — Мама гладит себя по животу.

Там, у нее внутри, еще один ребенок. Девочка или мальчик. Он родится маленьким и станет младшим. А Таня станет старшей. Они с папой из-за этого поссорились. Седьмого утром…

До того, как папа уехал. До того, как папа пропал.

Когда папа в командировке, он всегда отвечает на сообщения. Иногда не сразу. Но «не сразу» — это не пятнадцатый день подряд.

— Не хочу! — выдыхает Таня. И шнурует ботинки, и поправляет наушники.

— Чего ты не хочешь? — Мама смотрит то на живот, то в коридор. — Я, что ли, хочу? Знаешь, как мне… Тс-с-с! Тихо!

И мама снова себя гладит. Тане кажется, что за ночь мамин живот стал больше раза в два. На самом деле это обман зрения. Просто на маме розовый толстый халат. В нем кто угодно будет больше. Таня примерила этот халат, она в нем очень взрослая. Только вот цвет — розовый. Малышовый, типа упаковки «маленькой принцессы». Взрослая женщина в розовом все равно взрослая. А Таня — тоже типа маленькой принцессы.

— Танюра, шевелись! Ну! — Мама морщится.

Мама сейчас скажет «Я опоздаю», потом станет краситься, потом пшикнет духами. Или не пшикнет? Мама теперь не любит духи. Потом мама пойдет по квартире проверять, где что выключено. Где форточка открыта. Потом… Если вернуться домой через час, мама будет на работе. А про папу все непонятно.

 

Куртка. Ботинки. Мобильник.

Она едет на лифте, обычно, как в школу или к Арине. И из подъезда выходит тоже как обычно.

У подъезда коричневая слякоть. Ее медленно накрывает белый снег.

С неба падает снег. Сперва его не видно. Потом он сразу на лице. Непонятно, как снег из белого становится коричневым. Непонятно, как жить, если папа был, а теперь непонятно.

 

* * *

— Был такой режиссер, театральный, Станиславский, может, вы его тоже знаете. Он говорил, что актер должен играть не персонажа, а цепь поступков. Я могу открыть цитату, у меня в телефоне есть. То есть актер должен знать, что он не актер, а тот, кого он играет, и принимать решения, как этот человек, и не знать, что рядом зал и чем кончится пьеса. У актера вместо зала должна быть четвертая стена. Есть такое выражение, «закон четвертой стены», я не знаю еще, что это значит. А вы не знаете? Так вот, если по Станиславскому судить этого персонажа, то он, я думаю, хочет сказать одно, а говорит другое, потому что от него этого ждут. Он же герой! Прямо героище! И он… Понимаете, есть такая вещь, как кодекс героя, он непобедим, у него есть особые приметы, и уязвимое место, и лучшие друзья, и он должен пережить потерю, и при его рождении напророчил кто-то, что этот ребенок станет героем. И он… Евгения Ивановна, это не кодекс, это другое слово, я забыл. Вы не знаете, что именно я забыл?

— Так. Лисица, ты забыл, какой вопрос я задавала, опять растекся мыслью по древу. Так. Оставь в покое своего Станиславского! У нас Чехов, помнишь? Чехов, «Хамелеон». Это не пьеса, это рассказ. Где тут Станиславский? Лисица у нас, как всегда, начал про Фому, а закончил про Ерему.

— Евгения Ивановна, это контаминация! Есть выражение «я тебе про Фому, а ты мне про Ерему» и есть «начал за здравие, а кончил за упокой». И то, что вы сейчас сказали, это или контаминация, или…

— Так. Лисица, успокойся уже. Кто готов ответить нормально, по существу? Кирилл, ты можешь? Отлично. Третья парта, успокоились! Так, шестой «В», пока не забыла, мне надо отметить…

— Евгения Ивановна! Я вспомнил, что я забыл! Вы у меня спрашивали, куда я хожу заниматься! В литературную студию!

— Лисица! Сядь на место уже и рот закрой! Староста! Кого сегодня нет в классе?

— Тани Кароль!

 

Таня Кароль. Супермаркет. Подоконник

На улице мокро, светло и рано. Можно в школу пешком, времени хватит. Наверное, точно хватит. Не важно.

Тане не хочется быть с другими людьми. В вагон трамвая, например, не хочется совсем никак. В класс не хочется. Домой… Дома мама!

«Танюра, не прогуливай! Я проверю».

Наверное, мама дома останется.

Если просто идти по асфальту и смотреть только в асфальт, кажется, что ты одна на свете. И асфальт бесконечный. Мокрый асфальт проложен по всей Земле. А Земля плоская. Обрывается у школьного забора. Другой край плоской Земли — в торговом центре, в супермаркете, на втором этаже пожарного выхода.

Там широкий белый подоконник. Можно сесть, поставить рюкзак и смотреть в окно. Внизу автостоянка, вход в зоомагазин и витрина свадебного салона. И скверик перед загсом. Таня с Ариной прошлой зимой приходили на этот подоконник смотреть свадьбы. По субботам после шахмат. В субботу самые яркие свадьбы.

Сегодня не суббота. Таня не помнит что. Она сидит на подоконнике и смотрит, как снег на землю падает и в ней растворяется. Таня живет на одиннадцатом, у нее такое из окна не видно. Таня просто сидит и смотрит. Потом вынет мобильник, поиграет. Потом зайдет в «Бургер Кинг», зарядит телефон, она знает, у какого стола есть розетка. Она не знает, есть ли у нее деньги. Последний раз Таня была в магазине две недели назад. Блеск для губ и лак для волос. Перед седьмым марта.

Тане кажется, что это было не с ней. С другой какой-то девочкой, а она про эту девочку смотрела или читала. В инсте. В сериале. На Ютьюбе.

«Танюра! Ты где?»

Там, где ты меня не найдешь.

Мысль сама по себе появляется и никуда не пропадает. За окном мокрая метель, все белое, размытое, ненастоящее. В скверике возле загса свадьба. Невеста в белой шубе и белом платье. Как призрак невесты. Жених как призрак жениха.

Сейчас полетит густой липкий снег. Окно станет белым-белым, как стена или потолок.

И ее никто не найдет.

А потом вернется папа.

— Таня? Ты — Таня Кароль?

 

Таня, мама Дениса Воскресенского. Супермаркет. Подоконник

Девять утра. Подоконник, рюкзак. Школу прогуливает!

Так и подумала: «Девочка школу прогуливает». Потом вроде сообразила, что лицо знакомое.

Динькина одноклассница. Вот кто это. С папой у нее там неладное. В чате вчера писали, что папу на митинге взяли. Молодец мужик, не побоялся. Они вон так не могут. Диньке двенадцать, Юльке шесть. У них больше никого нет.

Нельзя детьми рисковать. Они последний раз на митинге в четырнадцатом были, на антивоенном марше. Потом всё. Испугались. А Кароль не побоялся. А ребенок теперь вот, на подоконнике. Школу прогуливает.

Ох ты ж.

— Танечка, я мама Дениса Воскресенского. Я вас на экскурсию возила, в Третьяковку. Помнишь меня?

Молчит. Потом говорит: «Здрасте». И что ей сказать-то? Может, она вообще про папу не знает ничего. В командировке папа. Кто он там у нее? Археолог? Орнитолог? Энтомолог?

— Все в порядке?

Хочется обнять, пожалеть. Но… Тебя бы кто в двенадцать обнял без разрешения?

— Таня, все у тебя в порядке?

Вот сейчас скажет, что все, все-все. И отвали ты, чужая мама Дениса, лесом-полем. А она тут так и будет сидеть. Гимназический класс, кандидаты на вылет. Она, Динька и еще какой-то мальчик.

Динька говорит, что задают выше ушей и прессуют сильно, так что учиться не хочется. Смысла нет.

— Таня, помочь надо?

— А у вас есть еда какая-нибудь?

 

 

Иван Лисица. «Добро и зло»

«Я каждое утро перед школой захожу в “Пятерочку”, чтобы не есть в столовой. Кто учится в школе, тот понимает почему. Это моя вторая школа, а столовая в ней как в первой.

В “Пятере” я беру гренки с чесноком и с холодцом, так бы я “дошик” взял, но его в новой школе негде заваривать. В старой можно было. Вот, значит, гренки, и мармеладных червяков, и батончик какой-нибудь, лучше два, особенно если акция “три по цене двух”. Три батончика. И еще шоколадного молока.

Ну и мне достаточно. Ну и на обратном пути я еще могу что-нибудь купить. Только теперь не в этой “Пятерочке”, я в эту больше не буду ходить никогда в жизни. Там на кассе сидит завуч. Не наша Никанта, но совсем такая же. Я сегодня никак не мог открыть приложение на мобильнике, то, где карты и скидки, а она мне говорит:

— Раньше надо было, заранее!

Как будто я в школе. Даже в магазине эта школа!

Я решил, что напишу на нее жалобу. Но я не знал, где их пишут. Знаю как — возмущенно! Так, чтобы все слова всеми буквами кричали.

Я видел, как пенсионерка в такую книгу писала, наша соседка Зоя Федоровна. Она тогда меня увидела, начала рассказывать про просрочку. Так четко. Про-про-сро-чку… Я щелкал эти слоги, как пузырьки на пленке, не запомнил, на что Зоя Федоровна жаловалась. На молоко? Но помнил, что жаловаться надо в книгу.

И я хотел эту книгу тоже попросить и в нее пожаловаться, покричать капслоком! Но тут я начал опаздывать на первый урок.

Опять!

Что же делать?

Если я пойду в школу, зло останется безнаказанно сидеть на кассе! Но если я останусь тут, в школе будут орать, что я опаздываю.

Короче, я вышел на крыльцо. Не могу идти в школу, мой путь туда не лежит. Мой путь! Пой муть!

Все-таки надо вернуться и задать им всем, чтобы они не. Дальше я не додумал, потому что вернулся. А мне говорят:

— Мальчик! Это ты?

О, думаю, мысли читать научились! Я в гневе так грозно выгляжу, что они все уже заранее боятся. Горжусь. Будто уже победил.

А они мне:

— Мальчик, ты шоколадку забыл взять!

Это я так гордо обижался, что не все, что купил, забрал у кассирши. Я думал, она себе все оставит! Она такая. Мышь дохлая.

Но тут вот про шоколадку сказали. Не та кассирша, другая. Но приятно. Но обидно. А куда та делась, я не знаю. Может, ее за минуту уже уволили, пока я на крыльце боролся с собой?

Кассирши нет. А настроение все равно плохое. Ем шоколадку. Жду. Вдруг поможет? И мне тут говорят:

— Ванечка! Помоги бабушке!

Ванечка — это сейчас, ну допустим, я. А бабушка — та самая наша соседка Зоя Федоровна, она себя иногда называет в третьем лице. Хорошо, что в женском роде. А то у нее усы и волоски на подбородке.

Она попросила, чтобы я постоял с ее сумкотележкой, вместо камеры хранения. И вот пока я стоял, я мог бы попросить жалобную книгу. Но я ел сухарики. Не спешил, не давился. Все равно ведь я опоздал в школу.

И тогда я помог Зое Федоровне эту сумкотележку по пандусу спустить. Попандус! Как Финдус! Только Попандус. Когда я сказал, что люблю Финдуса, в новом классе смеялись.

Я вез тележку Зои Федоровны. Ну, ей приятно и мне приятно, а на первый урок я и сам не хотел идти, там Евгения Ивановна.

И получается, что это судьба. Я помог бабушке и не обидел кассиршу, и мне за это награда.

В общем, для меня эта вся история — о победе добра над злом. Как добро внутри Зои Федоровны и добро внутри меня победило зло в виде кассирши и школы!»

 

— Вань, я посмотрел текст. Сперва о хорошем. Ты умеешь видеть сюжет в окружающей действительности. Это очень полезное для писателя качество. И как правило, у тебя сразу видно, где черные, где белые. Но вот сейчас ты пробуешь выехать на полутонах. И вроде у тебя все получается, но тут ты начинаешь в конце разводить мораль. Да еще название берешь прямолинейное. Если это пародия, сатира, то весь текст должен быть сатирой, с названия до последней фразы, тогда тебе надо подчеркивать весь идиотизм ситуации. А ты… Кстати, а ты чего не в школе?

— Поднялась температура, когда была литература. Как вы думаете, это хорошая рифма?

 

Таня Кароль

Вот как они живут, Денис и его семья.

Коридор, обои с домиками и башенками. Много книжных полок, как у папы в кабинете. Пахнет незнакомым, но приятным. На белой двери красным пластилином размазано «Диня». Дверь приоткрыта. На ней ручки нет. Можно качнуть дверь, заглянуть внутрь. Поверить: «Я у Дениса в гостях. Это комната Дениса Воскресенского». Потом открыть глаза и посмотреть.

Там обои с котами. Рыжие, черные, серые коты. Больше Таня не разглядела. Неловко. Будто за дверью сам Денис, причем спит или голый. Нельзя.

Денис ведь Таню к себе не звал. Это мама Дениса ее позвала:

— Что ты тут мерзнешь, пошли к нам в гости.

Вот, пришла, ходит по квартире, обои разглядывает. А Таню разглядывает маленькая Юля. Они в квартиру входят, а она стоит на пороге кухни, смотрит. На Дениса похожа, очки точно такие же. А пижама розовая, с зайцами!

Мама с кухни кричит, Юля повторяет:

— Таня, пошли горячее есть!

— Таня, пошли горячее есть!

На кухне тепло. Так, что можно горячим дышать, чувствовать, как ноги щиплет, от коленок и выше. Таня села, закрыла глаза. Стало слышно, как щелкают часы. Потом вскипел чайник.

— Чай с сахаром? Борщ со сметаной?

— Борщ с сахаром.

Ух ты, смешно. Смешно, тепло, вкусно, спокойно. Чай. Борщ. Маленькая Юля таскает в кухню игрушки, раскраски. А мама Дениса сидит наискосок. Тоже чай пьет. И в телефон не смотрит, у нее вообще рядом нет телефона.

И почему-то получилось все рассказать именно ей, чужой и случайной.

Самое главное, про папу, нельзя совсем никому рассказывать. Потому что непонятно. И потому что если вслух сказать, то все, оно станет правдой. «Папа пропал. Папа нас бросил. Мы ему не нужны».

Такнебывает.

Таня набирает папин номер — уже тут, на кухне. Конечно, «выключен или вне зоны». Мама Дениса не смотрит и не спрашивает, размешивает Тане чай.

Папа тоже мог размешать Тане чай. И еще лимон отрезать и из него косточки вынуть, а уже потом в чашку опустить. Таня пила чай, а папа кофе с сахаром. Размешивал сахар и говорил: «Кофесито! Кофесито кон асукарито». Так говорят в Коста-Рике. Кофеек с сахарком, все просто и загадочно. Это был их с папой язык. «Кофесито».

А тут нет кофе, лимон есть, но с косточками. Зато чай фруктовый или цветочный, пахнет сладко, сказочно. Под такой чай тянет выговориться.

Вот про Арину рассказать можно, про седьмое марта. Но не все. Таня не говорит, от кого, она надеется, открытка «Самой красивой». А если правда от Дениса? Но сейчас в это верить неудобно, мама Дениса рядом сидит.

В общем, важно, что Таня с Ариной поссорились именно из-за того, что Таня — самая красивая. Арина так не считает. Тане обидно.

— Понимаете, получается, что не все умеют радоваться за других.

— Не все понимают, что другим в такую секунду плохо может быть. Не все умеют огорчаться за других.

— Я умею!

В борще мясо все не попадалось почему-то. Свекла и капуста. И картошка. И морковка.

Как будто и не борщ. Папа любит совсем другой.

— Таня, давай играть в цифры!

 

Это игра такая: соедини цифры по порядку и узнаешь, что нарисовал художник.

Один, два, три. Слон.

Три, четыре, пять, шесть. Зайка.

Котик, домик, ежик.

Юля путается в цифрах, ее линии ведут не туда, пересекаются, лезут в углы страниц. Таня поправляет, красным фломастером. Юля пока не догадывается, что если один-два-три складываются в треугольник, то это ухо котика.

Юля маленькая. Таня старше. Она догадывается: если папин телефон выключен или вне зоны действия, если папа не попрощался перед командировкой, а мама теперь то злая, то плачет, случилось плохое.

Соедини точки по цифрам. Это не котик. Это папа развелся с мамой. Или заболел. Или вообще умер. Просто еще не все точки соединились. Соединятся, тогда станет ясно.

— А можно я еще у вас посижу? Я хочу с Юлей картинку нарисовать, по цифрам. Я буду цифры писать, а она — соединять.

— Валяйте.

— Таня, а я вот! Вот! Смотри! Три, два, пять, пять! Соедини! Это знаешь, что будет? Это ты будешь!

 

Таня, мама Дениса Воскресенского

Там даже не поймешь, знает она про папу, не знает, наугад ему звонит? Вызов неотвеченный, на экране — фото: папа и дочка. Не смотри, не смотри, сделай вид, что ты слепая, глухая, тупая, Динькина мама, Юлькина мама. Чаю ей налей, борща, поговори про любовь к ближнему, к мальчику какому-то. Вот хорошо, что у нее не только папа в голове, подружка, открытка, заколка, живой ребенок, спасибо, Господи, что…

— Алло? Мама? Где я? Я… Я в школе…

Но в трубке кричат, возмущенно, неразборчиво.

— Я в гостях, мам. У Дениса из нашего класса. Нет, не вру. Я вообще не вру, хочешь, я тебе его маму дам?

И протягивает, и смотрит испуганно. Как заяц в наводнение. А в трубке крик, на громкой связи:

— Какого черта! Быстро домой!

— Юля, выйди из кухни! Алло, добрый день, это мама Дениса Воскресенского.

— Я не хочу из кухни!

— Я не хочу! Не хочу домой! Можно я у вас еще побуду?

— Да, правда она у нас в гостях… какое немедленно домой?.. вы видели, какая там метель на улице?.. Штормовое же, вам что, МЧС не присылало?.. Таня, выйди из кухни! И Юлю выведи…

И дальше уже тихо, прикрывая мобильник ладонью, как огонек на ветру.

— Вы… Простите, я не знаю, как вас зовут, но я знаю, у вас сейчас очень непростая ситуация, я вам очень сочувствую, и можно я вам помогу чем-нибудь? Пожалуйста. Конечно, приходите, чаю попьем. Я вам сейчас Яндекс-карту сброшу, как идти. Вы откуда пойдете?

И она правда приходит, через четверть часа. Прибегает практически. Бледная, губы синеватые, живот — месяц пятый, да? А девчонки обе то в кухне, то в коридоре, то у Дениса в комнате почему-то. Ну правильно, когда Дини дома нет, Юлька всегда там пасется. Не пятый, четвертый месяц, на УЗИ пока не видно… А где вы Таню-то мою откопали? Танюра! Неудобно-то как! Но спасибо, но неудобно же… Нет, я не знаю, что делать, но…

И обе девчонки в коридоре, при них нельзя ничего сказать, уточнить. Может, денег предложить надо?

И Таня, одеваясь уже, спрашивает тревожно, понимая, что сейчас ругать будут, наверное:

— А можно я к вам в гости буду приходить?

И тут же мама ее, одновременно, тем же тревожным голосом:

— А можно к вам в туалет? Извините, мне вдруг что-то тянет…

Ох.

Куртку сняла, проскользнула и почти сразу вернулась, шепнула одно слово. И всё, дальше уже само, девчонок турнуть из коридора к Диньке в комнату, Таню погладить по плечу зачем-то, скомандовать привычно, знакомо:

— Срочно на диван! Я сейчас «скорую» вызову.

«Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго…»

 

Таня Кароль

Мама сказала с дивана, гладя себя по животу:

— Танюра, займись Юлей.

Тане казалось, что мамин живот сейчас меньше, чем утром. Ну, она же не в халате, а в свитере, это обман зрения. Но все равно тревожно.

Мама Дениса сказала:

— Юлёк! Покажи Тане игрушки!

У Юли куклы.

Как из букваря фраза. Но правда куклы. Можно играть. Если у Тани родится сестренка, с ней тоже можно будет играть! Это интересно.

Приехала «скорая».

 

Денис Воскресенский

Пришел из школы, называется.

«Диня, у нас в гостях Таня. Не удивляйся».

От контакта «Мама».

Я не сразу понял, какая Таня. Начал перебирать по дороге. Таня из Юлькиного сада, или матушка Татьяна, жена отца Василия, или кто-нибудь из прихода, или из моей театралки старой, например, но я там уже не всех помню. Но вот я прихожу.

А у нас Таня Кароль на кухне. А в комнате родителей на диване беременная тетка, врач рядом с ней. И «скорая» у подъезда. Выглядит так, будто я квартиру перепутал, пришел не в свою.

В общем, в комнате — это мама Танина, ей плохо стало. Сейчас ее заберут в больницу. Моя мама договаривается, чтобы в хорошую, и собирает для нее свои вещи: халат, тапки, ночную рубашку, ну, потому что некогда к ним домой за этим бежать, наверное. Мне сказали:

— Динь, помой руки и помоги.

Мыло, полотенце, кружку, ложку… И старую Юлькину сумку для танцев. Я собирал, что сказали, Таня сидела, смотрела и плакала. А Юлька ее обнимала и тоже плакала. Ну ё-о-олы!..

Я сказал, давайте помогайте, я один не нанимался. Хотя мы всё собрали. Мама то в комнате была, то в коридоре, то к нам заходила. Командовала. Сахар и чай в пакетиках. И печенья какого-то. И конфет, ей «Рафаэлло» подарили на Восьмое, а уже пост, мама велела их тоже в больницу.

Ну это очень моя мама. Она всем всегда помогает. Просто как-то непривычно, что дома не незнакомые и не из прихода, а из школы. Ну, а так нормально всё. Я собрал сумку, отнес в коридор, а потом налил Тане чаю. Спросил, сколько сахара. И себе сделал, с лимоном. Лимон был желтый, как ядра в игрухе. Я пока шел, играл на светофорах, ждал зеленый свет. И после маминого сообщения тоже играл. И сейчас тоже хотел дальше, у меня уже одна новая жизнь была, они раз в двадцать минут копятся, я последнюю потерял возле нашего лифта.

И поэтому на «скорую» у подъезда почти внимания не обратил.

И тут врач сказал, что всё, дозвонились, можно ехать. И Таня пошла в коридор, про чай, конечно, забыла. И она там плакала и вцеплялась в маму, только не знаю, в свою или в мою, а Юлька со мной на кухне сидела, ей велели не мешать. И я смотрел в мобильник, а Юлька — не знаю. В окно, кажется, туда, где «скорая». И еще на икону.

А потом они вошли в кухню, мама моя и Таня Кароль. И мама начала ее успокаивать. И Юлька тоже.

А я понял, что хочу в туалет. А это же не школа, где двери в разных углах коридора, тут между туалетом и кухней одна стенка, это все равно, что никакой нет. Но хотелось так, что уже без вариантов.

Главное было потом просто выйти из туалета, и все. Не задумываясь. Не проверяя, смотрят они на меня или нет. Но они обсуждали газету.

 

Я вообще про нее забыл, про эту газету. Она на кухне висит третий год, над диваном. Новогодние поздравления и фото. Я, мама, папа, Юлька. Мы на лыжах, мы в цирке Дю Солей, мы в Санкт-Петербурге, мы в театре. Я в театралке. В студии, я туда ходил раньше. В театралку, на изо, на батут, на шахматы, еще в воскресную школу. Воскресенский в воскресную. Упасть от смеха и сдохнуть. Упасть, сдохнуть и воскреснуть.

Я про эту воскресную школу помню больше, чем про театралку, потому что больше ходил. В театралке только два спектакля было, где я сыграл. «Кошкин дом», я там был… не сразу отвечаю обычно, но я там был Козлом. «Слушай, дурень, перестань есть хозяйскую герань! — Ты попробуй, очень вкусно, будто лист жуешь капустный…» Ну вот, Козел-дурень.

И «Маленький принц». Я там должен был быть принцем, без вариантов, другого нужного мальчика в театралке не было. Только совсем мелкие и еще Мишаня из девятого класса, но он больше режиссер, ассистент режиссера. Я категорически не собирался в принцы. Но я мальчик, это раз. И у меня светлые волосы, как на обложке книги. И…

И мама была в лютом восторге. Мне из-за этой роли стало можно все. Не все вообще, но многое. Мама мной прямо вот любовалась. Как будто она раньше не знала, кто я — плохой, хороший, добрый, злой, а тут вот оказывается, что я принц. Типа принц наследный, потерянный и найденный. Типа мне статус восстановили и стало ясно, кто я такой.

Мама не ходила на репетиции, ура. Но она смотрела фото в группе нашей театралки. И для этой газеты она оттуда фото скачала, с прогона перед премьерой. У меня там корона и шарф. Корона нормальная, а шарф вообще от футбольной команды. Я не принес свой шарф на прогон, и мне Мишаня дал свой, фанатский, в котором он по жизни ходит.

Маленький принц за ЦСКА. Потому и сфотографировали. И ВКонтакте повесили. И мама потом распечатала и наклеила в семейную газету. И сто лет никто не обращал внимания. А тут Таня Кароль. Смотрит и спрашивает. И мама с Юлькой ей про каждый снимочек это все рассказывают, на кухне, у газеты. А я то из коридора, то из кухни слушал, то из ванной. Сразу вспоминал то, о чем мама рассказывала.

У меня прямо после этого прогона заболело горло, еще в метро, я весь следующий день сглатывал, а потом мама догадалась. Скарлатина. И я не сыграл принца. Я так болел, что вообще не помнил про прогон, мне казалось, что мы отыграли, мне всякий бред снился и путался с реалом. И в бреду мы отыграли, странно как-то, ну, это же бред. Ну и я забыл вообще, думал, что правда. А потом, когда выздоровел, оказалось, что принца за меня играла Настя, она на мальчика сильно похожа, она до этого уже Каем была, еще до меня в театралке, то есть вообще не вопрос.

И потом был один спектакль, в марте или в мае, и я там был принцем, а Мишаня снова летчиком Экзюпери, но второй спектакль уже сильно после того, как мама сделала эту газету. И мама сейчас Кароль это все рассказала так, будто я не сыграл вообще. Будто от того, что Настя была принцем на премьере, я им быть перестал. Это же два состава!

У нас тут Лисица сегодня на лит-ре про Станиславского вспоминал, то, что я тоже уже знаю, про то, как актер становится героем и не знает, чем закончится пьеса. И для него это не пьеса, а жизнь.

В общем, я все равно буду принцем, даже теперь, когда в театралку больше не хожу, даже когда спектакля нет. Если спектакль больше не играют, это не значит, что его нет. Есть. Просто сыгранный. И я как принц тоже есть! И буду всегда, если ей так надо!

Я бы маме сказал, но там сейчас Кароль и Юлька. Я ей потом скажу, чтобы она так не переживала, что я не принц. Лисица и Станиславский… Спасибо большое. Всем спасибо, все свободны, конец репетиции.

Я в коридоре стоял, и тут Юлька у мамы спросила шепотом:

— А почему Таня у нас теперь будет жить? Она теперь наша сестра?

Упс. Я думал, она сейчас домой…

 

Таня Кароль

— А почему Таня у нас теперь будет жить? Она теперь наша сестра?

— Нет, не сестра. У Тани своя мама есть. И папа. Просто они сейчас оба болеют, им очень плохо.

— И Тане плохо?

— Тане плохо.

И Юля обнимает Таню, быстро и очень крепко. У Юли руки тонкие, пальцы липкие.

Таня наконец спросила:

— А как вас зовут?

— Татьяна. Как тебя.

Таня-большая и Таня-маленькая.

— А меня Юля! Юля!

А еще тут Денис. Настоящий. На него можно смотреть сколько угодно. И это здорово. Должно быть здорово.

— А можно мне еще борща?

 

Ваня Лисица

— Ваня, ну ты хоть понимаешь, что здесь что-то не так? Ты не слышишь других людей, ты не хочешь принимать чужое мнение. Тебе надо быть всегда правым, а кто что еще чувствует, ты не хочешь знать. Ваня, я вчера на собрании видела твою маму, она чуть не плакала. Для тебя даже родители — просто фон, шум на заднем плане.

— Вы даже не знаете, какие у нас отношения, вы не были у нас дома, не…

— Ваня, а ты знаешь, какая у твоей мамы любимая книга? А музыка? А фильм?

— А вы думаете, мне надо это знать?

 

Кирилл Кондрашов

— Кирыч, ты так изменился… С тобой все в порядке?

Я меняюсь. Мир меняется. Я знаю, чего я хочу от этого мира! Чтобы в нем всегда было над чем смеяться.

Шутка, шутка, шутка, шутка. Цель найдена. Цель уничтожена. И дальше побежать по коридору или сесть на место. Искать новую цель. Дальше давай. Кондрашов, хватит. Кирилл, прекрати. Кирюша, в начале года ты был куда серьезнее. Кирыч, ты окосел?

Цель найдена, начинаем движение. Пик, пик! Вау, вау!

— Как у тебя дела?

Тетя Валя тут вспомнила, и года не прошло.

— Кирилл, на родительском сказали, что ты куришь.

Дошло, наконец.

— Это ты мои сигареты взял?

Нет, это был Железный Человек. Зашел к нам домой и залез к тебе в карман. Ну тетя Валя, ну отреагируй уже?

А она чего вместо этого?

— Кирыч, я не скажу родакам, но имей в виду, бросить очень трудно.

Спасибо, кэп, спасибо, тетя Валя.

Самое смешное, что я ими даже не затягивался. Я смотрел, как они горят, как пепел становится серым, как нависает, как падает. Про затухающие вулканы думал. И чё? Дым противный, кстати. Но можно считать, что это дым от оружия. Пороховой. Я уже забыл про это все. Поверил, что они не заметят или вообще не отреагируют.

А тут тетя Валя решила меня прикрыть. На мою сторону встала, хотя на самом деле это смоделированная ситуация.

Приятно.

 

Таня Кароль

Мама написала, что ей поставили капельницу. Все будет хорошо. И что бабушка приедет из Воронежа в воскресенье. Поживет с Таней у них дома. А пока вот так. Можно заехать домой, взять, что нужно. Мама Дениса — святая, слушайся ее, не забывай мыть голову, не ходи босиком по холодному полу. Скоро отбой. Спокойной ночи, Танюра.

Сегодня вечер четверга. Три ночи в чужом доме.

В этом чужом доме принято рассказывать на ночь сказку — Юля напомнила раза три.

Юля уже сидит в родительской комнате, на кровати, хлопает ладонью по одеялу, Таня, иди к нам сказку слушать. И мама, Таня-большая, тоже зовет, кивает. Иди!

— А Денис?

— А он для сказок взрослый.

— А я?

— А ты — точно нет.

Тут иконы в каждой комнате. Над кроватью, где Таня будет спать, тоже икона. Желтый ночник в форме месяца и рядом икона. Не Иисус и не его мама, а незнакомая.

— Это Иулиана, нашу Юльку бережет, — говорит мама Дениса.

А звезд на потолке у них нету. Ни в Юлькиной комнате, ни в родительской. Мама и Юля на кровати. Папа Дениса на кухне, он недавно пришел. Денис в другой комнате, в наушниках. Таня сидит, завернувшись в одеяло, и слушает чужую сказку.

— Однажды летом Юля и Денис решили, что пора наряжать елку.

— И Таня! И Таня!

— Хорошо, Юль. И тогда Таня тоже решила, что хочет наряжать елку.

У них на занавеске есть звезды. Бумажные, белые. Всего две. На обеих надпись: «Юля В.». Детсадовские, значит.

«Хочу домой. Хочу к маме и папе».

Звезды не падают, но Таня все равно загадала!

 

«Читательский дневник ученика 6 класса «В» ГБОУ СОШ Лисицы Ивана Андреевича

Мне эта книга не понравилась тем, что в ней слишком много странных персонажей. Не таких странных, как я, например, а совсем странных, слишком уж. И самое главное, что они совсем не задействованы в сюжете. Автор просто о них написал, чтобы мы видели, какой главный герой прекрасный на фоне их всех. У нас в классе тоже есть те, кто очень быть прекрасным на фоне. Я для них как раз такой фон. Но это слишком банально. И на фоне меня, мне кажется, они слишком обычные. Они теряются на моем фоне, вот что я скажу…»

— Ванька! Тебе вставать скоро! Ты что, вообще не ложился?

— Не мешай. Я работаю. Я из-за тебя какое-то слово потерял!

 

* * *

«Дорогие мама и папа. У меня все хорошо. Спокойной ночи. Ваша Танюра».

 

22 марта, пятница

Денис Воскресенский

Люблю, когда все по порядку. Когда подписано: «Денис В-й». Мое. Порядок тоже мой, как мне нравится. Мама говорит, что это безобразие. Но она просто не знает систему. Надо знать, с чего начать.

Это как выход и вход в лабиринте. Если знаешь, где они, дальше можно разобраться. Поэтому я не могу с Лисицей, хотя он знает про Станиславского. У него логика… Это оскорбление моей логики, логика Лисицы. И он не готов принять чужую точку зрения. Кроме его точки, других просто не существует. Земля вращается не вокруг Солнца, а вокруг Лисицы.

Это нереально. Его не учили уступать. Меня тоже, пока Юлька не родилась. Я старший. А он как будто все время маленький для своей мамы. Если бы я так мог, меня бы это не так бесило.

— Диня! Динь, ты скоро? Юльке в ванную надо! Тане тоже.

Вот еще, вот, здрасте вам. У меня по порядку: проснулся, зубы почистил, о жизни подумал. А какая тут жизнь, если в дверь стучат. Ну Таня вот еще. Мы первый год в одном классе, я ее осенью с Ариной путал, они вместе на всех уроках, и говорят одинаково одинаковые вещи, и иногда надевают одинаковые вещи… Сейчас научился различать.

А она с Юлькой возится. Я даже не верю, что Юлька ко мне почти не лезет. Даже почти хочу, чтобы лезла. Я спросил у мамы, когда Кароль от нас уедет. В выходные. За ней бабушка из Воронежа приедет и заберет ее обратно в их квартиру.

Я спросил у мамы, когда конкретно в выходные, в субботу или в воскресенье. Мама не помнит. Ей это не важно. У нее другая логика и система ценностей. Там очень много про то, как помогать. В центре маминой системы — Бог. И все вертится ради Бога. Ну, в общем, хорошо, что это Кароль, а не Лисица. Я бы тогда…

— Динька! Я сейчас замок выломаю! Динь, я все погрела!

— Иду! Уже!

— Я на кухне, Динь! «Господи Иисусе Христе, Боже наш! Благослови нам пищу и питие…»

 

Таня Кароль

Оказывается, у Дениса дома сейчас Великий пост. Они мясо не едят, кофе пьют без молока. На завтрак каша и картошка жареная. И капуста квашеная, с клюквой. И чай с лимоном. И хлеб из хлебопечки, еще теплый…

А колбасы нет. Таня не представляет утро без колбасы. А тут — каша с вареньем, картошка вот…

Правда, Юле дали йогурт — она маленькая, маленькие не постятся.

Мама Дениса спросила у Тани, дать ей тоже или нет?

Таня спросила:

— А Денис будет?

Он плечами пожал.

— Я тогда тоже не буду

Мама из больницы написала Тане, что у нее все хорошо, даже лучше. Сегодня УЗИ сделают. Может, в понедельник выпишут. И Таня поняла, что боялась про свою маму думать. Подумала про маму, только когда узнала, что у нее все хорошо.

Мама Дениса молитву еще читала, после завтрака. Благодарила за еду. Ну еда и еда, чего такого? Тем более без колбасы. А вот когда мама в больнице и папа непонятно где, тогда, наверное, важнее у Бога просить помощи и благодарить за нее?

Тане кажется, что Бог не мужчина, а женщина. Очень многодетная. Ее все отвлекают просьбами и ябедничают друг на друга. И просят, чтобы она была всегда, эта общая мама. А ее на всех хватает. Люди так не могут. Но она — Бог.

— А это кто?

— Богородица.

— Мама Иисуса?

— Да. Она.

— А почему у нее три руки?

Мама Дениса говорит, что это в память об одном чуде. Она днем расскажет, после школы.

На Богородицу с тремя руками странно смотреть. А бывает икона, где Богородица не с младенцем, а просто беременная? И живот светится. С куполом. С нимбом.

— Таня, Таня, а ты мне еще точки нарисуешь?

— Сейчас?

— Нет, Юль, вот Таня с Денисом из школы придут, тогда и нарисуете, и поиграете!

— Мам, а можно я сам уже пойду? Отдельно.

— А если Таня заблудится?

— Навигатор в помощь. Мам, ну Тане что, четыре года? Мама, я всегда выхожу в семь пятьдесят пять. Это мое правило!

Интересно, каким было чудо про третью руку? Богородица ничего не успевала, и ей дали третью руку? И все получилось.

А если просить о чуде, можно для этого только крещеным быть или надо обязательно ходить в церковь? У Тани есть крестик, золотой, как у мамы. Они оба лежат вместе в маминой шкатулке с брошками, бусиками и браслетами. Когда Таня открывает шкатулку, она крестики не трогает. Бусы примеряет, браслеты с шармами. От шкатулки пахнет мамиными духами и красивой взрослой жизнью. Крестики там самые скучные.

 

Арина Котова

Я на уроках музыки не могу нормально сидеть. Мне надо, чтобы никто мое лицо не видел. Она мне говорит: «Арина, убери рюкзак с парты». А я не могу ей сказать, почему нет.

Я не могу классическую музыку слушать. Сразу хочу хохотать или прыгать. И это тайна. Я не буду объяснять.

Когда к нам приезжает бабушка Римма, или когда мы к ней в Казань ездим, бабушка всегда включает мне Чехова! То есть Чайковского. Всегда.

И когда я была маленькая, у бабушки Риммы тоже играл Чайковский, все время. Я под него играла, в кукольный домик с ежичками. У меня была семья ежичков: мама, папа, двое деток, и мы им потом купили еще отдельно бабушку-ежиху. Домик, мебель, посудку, одежду. Все из одной серии.

И я в этих ежичков играла под Чайковского, Вивальди и Шостаковича. И я точно знала, под какую музыку они что делают. И не знала, что это за музыка на самом деле.

Я вообще не в курсе, что сегодняшняя — это симфония про блокаду, я всегда знала, что под эту музыку мои ежи садятся в лодочку и плывут на закат. А в сумерках начинается шторм и на лодочку нападает морской дракон, но ежички его все равно побеждают!

Ну и я их вспомнила, моих ежичков, представила так четко, будто мультик про них смотрела. Я ведь Тане про ежичков не рассказывала, хотя она моя лучшая подруга!

Вчера мы помирились в ватсапе. Таня сегодня в школу пришла! И села к Денису! Они с Денисом самые последние пришли, одновременно! После звонка. На музыку можно, она не ругается, потому что сама иногда опаздывает.

Но сегодня она вовремя. Таня с Денисом входят, а нам уже музыку включают. Про ежичков.

В смысле, про блокаду.

Я даже бабушке Римме не говорила, она верила, что я люблю Чайковского, Вивальди и Шостаковича. Но я их правда люблю, пусть даже на самом деле они не про моих ежей. И я очень боюсь, что вырасту и про ежей забуду, для меня эта музыка будет без ничего.

«Мама, мне поставили двойку по музыке, но я не виновата».

 

— Арина! Арин! Котова! У нас какой ща урок будет? Матеша?

— Евгеша, русский. Кирилл, отвали. Таня! А ты расскажешь, чего тебя так долго не было? Я соскучилась!

 

Кирилл Кондрашов

Меня все еще зовут Кирилл. Каждый день. По самым дурацким поводам.

— Кирилл, отвали!

— Кирилл, чё встал?

— Кирилл, ползи отсюда! Это наша парта.

Кароль помирилась с Котовой. Хотят теперь снова сидеть вместе. Теперь они отбирают свою парту обратно. Пойду опять к Денису на третью.

Ложусь на парту. Парта — плот, несет меня куда-то. Потолок течет мимо.

— Кирилл!

Надо закрыть глаза и плыть, лежа на парте!

— Кирилл!

— Ты чё, глухой?

— Нет, я покойник! Видишь, я лежу?

— Кирилл, ну ты ваще, что ли?

— Кирилл, дай откусить!

Вторая перемена длится двадцать минут. В столовке невкусно, неудобно и поесть можно только большими кусками, на бегу. Потому что, пока ты туда прорвешься, перемена почти закончится. Легче притащить с собой еду в контейнере и есть в классе, за партой.

Есть надо так, чтобы никто не лез. А то вынимаешь мандарин или фисташки, а к тебе уже руки тянут. И просят, жалобно-жалобно… Мне не жалко, мне противно. Это же не последняя еда в мире.

Сегодня музыка, две Евгеши и физ-ра. Легкотня, тоска и фиготень. Но еще надо пройти через математику. Как через турникет перепрыгнуть.

Раньше даже на математике было норм. А теперь скучно. Я смотрю на Дениса. Денис смотрит на Кароль. Кароль — в окно. Лисица на доску. Он так смотрит, будто ему на доске что-то другое показывают, интересное. Арина Котова смотрит на меня.

Срочно смотрю на доску. Уравнение!

Я не особенно люблю математику, но там можно узнать ответ на заданный вопрос. А в жизни все неизвестно. Может, я — будущий преступник. Я же не знаю, каким я вырасту. Может — я гений. А может — маньяк.

 

Анна Лисица

Андрей Коротков прислал вам сообщение:

«Аня! Прочитал. Ты не хочешь вернуть Ваньку в старую школу?»

 

Денис Воскресенский

Денис хочет есть и спать. И домой. Правда, у него дома теперь живет Таня Кароль. И это непонятно. Но дома в любом случае можно есть и спать!

Март, март. Холодно и скользко. Небо тоже скользкое. Даже на переменах ничего не хочется. Идешь из кабинета в кабинет, садишься и сидишь. Тупишь. А Кирилл на парту лег и лежит. Типа он покойник. Ладони сложил на груди, а там вместо свечки мобильник.

Не смешно ни разу.

Утром Юлька лезла с поцелуями. Кароль задержалась с ней в коридоре. С точки зрения Тани Кароль, Юлька — это сокровище, а Денис — счастливчик. Хорошая позиция. Денису нравится. Если бы не Кароль, он бы иначе это все видел.

Для такого вот гости и нужны: смотрят, говорят, как у тебя все прекрасно, и ты сам думаешь, что у тебя все прекрасно. Друзья тоже так могут, для поддержки. А когда друзья только для смеха, чтобы обшучивать тебя и всякие твои вещи, — это вообще не друзья. А они думают, что друзья. Ну на фиг. Даже если не тебя, а даже Лисицу. Даже если Лисица бесит и вообще странный.

Денис не очень понимает, как это можно словами объяснить?

«Я с тобой больше не дружу, потому что ты дурак?» Юлькин детсад, ясельная группа. Денис просто не хочет, чтобы Кирилл с ним разговаривал, ни о чем вообще.

Если Кириллу надо смеяться, пусть на себя в зеркало посмотрит. Обхохочется прям.

После русского — математика. У завуча. Нормальные люди к Нике Антоновне не опаздывают — только странные типа Лисицы и типа Кондрашова.

Кирилл Кондрашов осенью умный был. А зимой стал шутом. С ним общаться опасно, а то решат, что Денис тоже такой, шут безмозглый.

Кирилл врывается на математику после звонка. Открывает дверь ногой. И снова ложится на парту как в гроб.

Завуч Ника Антоновна Серова, Никанта, входит в класс.

Серова. Ей подходит. Она как бетонный забор. Как асфальт. Как небо над школьным стадионом.

— Контрольную вашу я проверила! Позорники! Вам мозги не подвезли, пришлось другим местом думать? Да я уже сейчас могу сказать, кто из вас в институт поступит, а кто будет всю жизнь бананами торговать! Кондрашов! Слезь с парты! Ты что, обезьяна в зоопарке?

— Он шут! Ему надо тренироваться, — вдруг говорит Лисица.

— Кто? — Никанта нависает над Кириллом.

— Что — кто? — переспрашивает Кирилл.

— Ты — кто?

— Я — Кирилл. А вы кто?

Денис перестает смотреть на уравнение, думает. Вот он — Денис, да. Мамин сын. Юлькин брат. Сосед по парте. Принц и Козел-дурень. Ну можно еще пару пунктов добавить. Они все понятные.

А вот Тане Кароль он кто? Сосед за стенкой? Таня сегодня в Юлькиной кровати спала. Юлька радовалась. Денис молчал.

Денис ее в гости ну не очень звал. Совсем даже не. Но тут понятно.

Можно не любить человека, но раз ему помощь нужна, то приходится. Сквозь нелюбовь. Помощь важнее.

Мама это объясняла, когда Денис с ней в церковь ходил. В церкви полы были как в метро, мраморные, из серых квадратных плиток. И хотелось, чтобы Царские врата вдруг распахнулись, а там бы, например, поезд. Или окно в настоящий рай. Но Денис все равно не разглядел бы.

Маме были видны врата и иконы. Денису — спины и пол. И потолок с золотой люстрой. Люстра тоже как в метро, только не качается от сквозняка. Денис помнит, как ему потом разные станции напоминали церковь изнутри. Это он маленький был. Как Юлька. А Юлька была размером с куклу. А может, вообще не было ее? Денис помнит, как Юльки еще не было. Страшно почему-то вспоминать. Как будто его тоже не было.

На прошлой перемене Таня Кароль ушибла ногу. Ника Антоновна не знала, сказала вот:

— Таня, закрой дверь.

Таня и Арина на первой парте в третьем ряду. Ближе всего к двери. Их чаще всего просят. Таня не успела встать с места. Закрывать пошел Лисица, со своей пятой парты.

Ника Антоновна на него посмотрела странно. Как на живого человека. А потом улыбнулась так, будто она про Лисицу теперь знает что-то неправильное. И сказала на весь класс:

— Спасибо, Танечка!

— Та-неч-ка! — передразнивает Кирилл. — Таня Лисица!

И оглядывается, ищет свою мишень. Ваня Лисица. Вот он, уже на место сел, пишет. Уши красные, щеки тоже. Дергается. Чувствует, как Кирилл на него смотрит. Наверное, от такого взгляда щекотно.

— Кондрашов! Ты без Лисицы жить не можешь?

— Могу!

— Ну вот и поживи без него еще десять минут. Кондрашов! Что я смешного сказала? Тебе палец покажи — ты тоже смеяться будешь? Воскресенский! Что ты на Кароль смотришь, на ней ответ не написан! Она кандидат на вылет, и ты кандидат на вылет!

 

Таня Кароль

В голове пусто. Отчислят — ну и ладно. Кандидаты — это ерунда. Все равно мама и папа об этом могут не узнать.

Страшно. Господи, как же мне страшно. Господи… Господи! Ты есть?

— Тань! Таня, у тебя ручка запасная есть?

 

Денис Воскресенский

«Кандидаты на вылет!»

Ну, для Ники Антоновны это ругательство. А я представил, что мы все птицы. Это летная школа. Нам надо знать математику, чтобы управлять своими крыльями. И физ-ру, чтобы тренировать выносливость и потом долго летать. И русский, чтобы… Ну, чтобы знать, где мы летаем. Читать указатели и карты.

Ну и кандидаты на вылет — это те, кому скоро разрешат вылететь в небо. Мы пока в спортзале летаем или в актовом, там, где есть высокий потолок. А на самом деле летать надо вверх. Через школьную крышу. Как у старшеклассников на последнем звонке. У них шарики с крыльца вверх улетели. А в нашей летной школе вверх улетели бы мы. С шариками. Потом бы мы их отпускали. Мы бы махали руками…

Хочу летать. Можно птицей, можно человеком!

 

Ваня Лисица

Ваня Лисица сидит за своей одинокой партой и думает: в субботу — литературная студия. Завтра суббота. В три часа. Осталось двадцать шесть часов. И четырнадцать минут. Завтра будет пьеса или рассказ. А сейчас — конец математики. Потом физкультура!

В феврале на физкультуре у Тани сломалась заколка. Ей мячом попали в голову, Таня села на пол и заплакала. Потом сказала, что голове не больно, а заколку жалко. Красивая была заколка. С улиткой. Такой же не было. Тане папа привез откуда-то, таких нет на «Али-экспрессе».

Можно было заколку с короной подарить, потому что у Тани такая фамилия, Кароль — это как король, только на польском, кажется. Или можно было с лисой найти, чтобы понятно от кого. Но именно поэтому Ваня выбрал другую. У них в классе ни у кого нет птичьих фамилий.

 

— Сьройсь! Смрна!

Урок начался. Во всей школе тишина. А у них — физ-ра! Можно бегать, прыгать, орать…

— Тише! Уроки! — Физручка Тамара Герасимовна пробует их сдержать.

 

Физручку Тамару Герасимовну зовут дядя Тома. У нее усы растут. Она губы мажет криво, усы иногда в помаде. Дядя Тома — мастер спорта по гребле на каноэ, она про это на каждом уроке повторяет. Если встретить Тамару Герасимовну на улице, она всегда будет в спортивном костюме. В метро, в поликлинике, в магазине. В выходной, в каникулы. Наверное, она со своим спортивным костюмом вообще не расстается. Спать в нем ложится. От нее пахнет по́том, всегда. А еще духами. Даже свисток, наверное, так пахнет.

Дядя Тома кричит:

— Сьройсь! Смрна!

Она всегда кричит. И свистит. Разговаривает свистом.

— Веселее бежим, ребята! Лисица! У тебя по физкультуре оценка, как в математике: три пишем, два в уме!!!

— Ну и чего?

Лисица смотрит на физручку.

— Я не буду бежать. Я не могу!

— Надо мочь! Надо себя перебарывать! Надо стоять до последнего! Как оловянный солдатик, — говорит ему дядя Тома.

В прошлом году Тамара Герасимовна работала в его старой школе. Оказывается, учителя тоже так переводятся. Из всей старой школы Ваня знает только физручку. Из своего нового класса только Дениса, они на изо ходили вместе. Но Денис Ваню не помнит, он сам так сказал в первый день. Денис сейчас бежит, локтями от воздуха отталкивается. Все бегут. По свистку. Как звери в цирке.

— Есть такое слово — надо! Слышишь, Иван?

И тут Ваня вспомнил: летом они с мамой шли по улице и встретили физручку. Она ела мороженое и смеялась. Усы тоже в мороженом. И была не дядя Тома, а просто человек. Но все равно в спортивном костюме. Ваня подумал, что у физручки на шее всегда должен быть надет спортивный свисток. Кто-то крестик носит, а Тамара Герасимовна — свисток. Дует в него и верит в него.

— Беги, Лисица! Все ты можешь! Если захочешь.

Лисица стоит и думает: чего он хочет? Например, чтобы бок не болел, когда он бежит. И чтобы суббота началась прямо сейчас.

Бежит он медленно-медленно. Потому что не хочет на самом деле. Он хочет стоять и разговаривать с Тамарой Герасимовной. И смотреть, как кто бежит. Таня, кстати, не бежит. Она сидит на скамеечке. Машет Арине. И еще кому-то.

— Третий круг пошел, — окрик, потом свисток.

Таня вытянула руку и всем по ладоням хлопает, «дает пять». Ваня к ней приближается… И она сразу убирает ладонь, отмахивается:

— Лисица! Уйди!

А потом снова вытягивает руку, Ваня специально обернулся, проверил. И улыбнулся. У Тани в волосах заколка-птица.

 

* * *

— Алло? Толя? Это ты? Толя, ты как…

— Таня в курсе?

— Нет. Я сказала, ты в командировке. Срочно отправили.

— В тайгу?

— В джунгли. Во Вьетнам. Я не помню, что врала. Толя, Толя, Толенька…

— Кто в курсе?

— Моя мама. В новостях прочла. Приедет в воскресенье вечером. Толя, адвокат сказал, что… Алло? Толя, у нас все хорошо, Таня нормально, я нормально…

— Королёва есть? А кто есть? Кароль? Мамочки, шестая палата, кто у вас Кароль? На УЗИ, мамочка!

 

Таня Кароль, Арина Котова

Таня помирилась с Ариной. Они отогнали Кондрашова рюкзаками, а то он на их парту лег. И сразу стало понятно: они опять подруги. Надо было сразу про все рассказать. Но урок же начался. Физ-ра. Значит, надо выйти из зала. Сперва одна отпросится у Тамары Герасимовны, потом другая. И уже в туалете можно будет про все поговорить. Про все, кроме открытки.

— Как ты думаешь, это кто ее положил? Денис?

— Нет. Может, Леха. Или Миха. А вообще… — Арина вспомнила книжки про американскую девушку-сыщика, начала немножко в нее играть, в эту Нэнси Дрю, собирать улики… — У кого самый жуткий почерк, тот и не подписался! Давай выясним? Давай, Тань?

Арине ужасно хотелось прыгать и даже выть от счастья, а нельзя. Тишина должна быть на уроке! Даже если ты во время урока не в классе, а в туалете. По коридорам ходит завуч Никанта. Если поймает — всё. Даже если ты Нэнси Дрю.

— Ну давай его как-нибудь вычислим, а?

Таня вздохнула, поморщилась:

— Ну на фиг, не хочу.

Арина расстроилась:

— Таня! Ну почему?

— А вдруг это не он? А я в него уже влюбилась!

У Арины рот открылся — сердечком. Таня и сама удивилась. Она секунду назад не знала, что так ответит.

— Тань, а в кого? — спрашивает Арина.

Таня молчит — так, чтобы было загадочно. Обещает Арине:

— Я тебе после уроков скажу. Только тебе.

Она знает: Арина потом расшарит это. Прямо в группе «Лучшие люди шестого “В”».

 

* * *

«Диня! После уроков сразу домой».

Опять мама будет домашку контролировать и пугать, что отчислят из гимназического класса. Если бы мама не ныла, я бы сам захотел учиться. Сам! Чтобы никто не лез ко мне проверять домашку! И не заставлял переписывать, если криво.

 

Таня Кароль

На спинке трамвайного сиденья надпись:

«Мужчины! Мойтесь! Воняет! Стирайте белье! Девушки не любят вонючих!!»

Арина и Таня сидят на следующем сиденье. Редко бывает два свободных места рядом. Сегодня повезло, они едут до Таниного дома вместе, сидят как за партой.

«Мужчины! Мойтесь!» «Девушки не любят…»

Арина хохочет! Это про них! Они настоящие девушки!

Таня молчит.

— Вон Лисица идет. — Арина углядела в окно малышовый красный шлем с гребнем, рюкзак с расстегнутой молнией.

Тане без разницы.

— Тань, а это он в тебя влюбился.

— Кто?

— Лисица.

— Почему?

— Ну, мне так кажется. Он же странный всегда. И такая открытка — это тоже странно. Он может.

Лисица. Не Денис. Если не Денис, то тогда не важно, кто вообще.

— Ну и фиг с ним. — Таня смотрит на спинку переднего сиденья.

«Мужчины! Мойтесь!»

— А у Лисицы по субботам — студия! — говорит Арина.

— Какая?

— Литературная какая-то. Он книжки там пишет…

Таня молчит.

— Тань, а ты в кого влюбилась? Ну скажи!

— Что?

— Ну в кого?

— Ну в Кирилла Кондрашова.

Таня смотрит в синий пол трамвая. Там блестки какие-то, переливаются. Как будто пол красили лаком для ногтей. А в тот день, когда папа вдруг уехал, у мамы ногти были синим лаком намазаны. Не таким, гуще и без блесток. Но все равно похоже. Папа не отвечает.

«Пап, привет. Если я тебе об этом напишу, ты скажешь, что я опять ерундой страдаю. Но я сейчас соврала во имя любви! Как ты думаешь, это грех?»

— В Кондрашова?! В Кирилла? Он же дурак!

— Они все дураки.

— Тань! Ну ты еще в Лисицу влюбись…

У Арины сегодня Лисица — единица измерения отстоя.

Тане без разницы, отстой или нет. Кондрашов или Лисица.

«Арина, если ты растреплешь, я сама всем скажу, что ты в Лисицу влюбилась», — думает Таня. А вслух не говорит. У нее сил нет ссориться с Ариной.

Она сейчас выйдет на своей остановке, дождется, когда Аринин трамвай уедет. Перейдет рельсы. Потом обратно на трамвае поедет, до школы, а потом еще одну остановку, выйдет на «Стадионе». Там Денис живет. И она теперь тоже живет. Спит в кровати девочки Юли. Носит футболку Денисовой мамы.

Таня теперь живет с Денисом в одной квартире, до воскресенья, до бабушки из Воронежа. Денис Воскресенский совсем рядом, на него можно смотреть сколько угодно. И его совсем не надо спрашивать про открытку!

Про это нельзя спрашивать. Она не знает почему, просто вот чувствует так.

— Все, я пошла, пока-пока.

Если никому не говорить правды, то ее как будто нет.

 

* * *

«Таня! Я люблю Кирилла! И ты любишь Кирилла! Что же делать?» Нет, не так.

«Таня, я не знаю, что нам делать…»

«Таня, приходи ко мне в воскресенье в гости. Или в субботу. Я на шахматы больше не хожу, можно вместе…»

— Мама, можно к нам Таня в гости придет?

— Ариша, вы же вроде поссорились.

— Ну, мы уже обратно помирились.

— Аришик, Аришенька… Ты с ней лучше не общайся. И в гости к ней не ходи, и к нам не зови. Хорошо? Пожалуйста.

 

* * *

«Кирыч, на тебя опять Евгеша жаловалась. Что ты ей сделал?»

«Пришел на урок и там работал. Честно».

«А Евгеша — это классная Кирыча? Это я ее на собрании видела?»

«Типа того».

«Она мутная какая-то. Вообще шуток не понимает».

Это не Кирилл написал. Это тетя Валя.

«Я бы ее тоже подкалывала, честно».

И это тоже она.

 

23 марта, суббота

Арина Котова

Я с Таней дружу, а не с ее папой. Я не поняла, что сделал Танин папа, раз его арестовали, но ведь это папа, а не сама Таня! Я не боюсь с ней дружить!

Я ничего не боюсь. Я дядечку спасла. Я не испугаюсь дружить с Таней. Это не так страшно. Я не испугаюсь дружить даже с Лисицей. Хотя ему не нужно, чтобы я с ним дружила. Но он тоже человек. И он, и дядечка, и папа Тани… чего мне их бояться? Я смелая. Смелее своего страха.

Я только боюсь, что Таня любит Кирилла Кондрашова. И что это его заколка. Не в смысле, что он ее носит. Ой. У Кирилла волосы такие… дыбом немного. Я вдруг его с заколкой в волосах представила. Зачем? Если он любит Таню, мне не надо его так представлять. Но я не могу не. Я это думаю так, будто пишу письма сама себе. Я сама себе письмо.

Пока мне мама говорила про Таниного папу, я кивала. А сама думала про русалок.

Я классно умею рисовать русалок. Я потом, когда мама ушла к себе в комнату, эту самую русалку нарисовала! И вдруг поняла, что сделала обложку для книги. Теперь ее можно написать.

Арина Котова. «РУСАЛКА АРИНЭЛЬ ИОЛАНТА».

Или «РУСАЛКА ИОЛАНТА ИЩЕТ ПОДРУГУ». Подругу будут звать Таня. В Америке есть такое имя. Танья. Я в сериале встречала. Или лучше назвать книгу «ИОЛАНТА, РУСАЛКА-ДЕТЕКТИВ».

Картинка есть, остается сделать книгу.

Я не люблю читать книги. Я люблю их листать. Доходить до картинки. И если она нравится, тогда уже читать, с этого места. И когда в книге одни рассказы, я не читаю их по порядку. Я их по картинкам выбираю. А если картинок нет, то по названию. Жалко, что с учебниками так нельзя. Я сейчас еще нарисую русалку, а потом буду про нее писать.

 

Кирилл Кондрашов

Тетя Валя вдруг бросила курить.

Я не сообразил. Просто она ходит нервная и все время семечки грызет.

Я тоже семечки люблю, обрадовался, что она их купила. Сгрыз два пакетика, у меня прям начался передоз семечек. Тут она спохватилась: а где? а это были мои! Будто это экологическая катастрофа, больше семечек на планете нет. Как в школе, когда просят едой поделиться.

Я не успел сказать «а чего такого?». И тут она про сигареты признаётся. Вот, бросила. У нее теперь вместо сигарет будут семечки. Если я не сгрызу раньше.

Тут Глебыч раньше меня успел, сказал, что к семкам завалинку надо, где, мол, завалинку делать будем. Мама тут же: «Неча молодухе на завалинке сидеть, когда корова не доена». И папа такой: «Ну наконец-то у меня нормальная патриархальная семья, а я в ней — патриарх». Ну, по логике, это мне бы в патриархи надо, так скажут, не дорос еще. Пока я эту мысль думал, тетя Валя на меня стрелки перевела: «Это Кирычу спасибо, он…» Там по смыслу как «спровоцировал», но другое. Сдетонировал? Это не в семейном чате, а вслух на кухне. Не запомнил, перечитать не могу.

В общем, тетя Валя дозрела до подвига. Кто молодец? Кирыч, кто. Не все же Глебыч у нас молодец. Мне тоже надо. И я теперь живу в этом статусе. «Кирыч молодец».

И я ее раньше звал «тетя», потому что ей это не нравится. А теперь зову, потому что это по-родственному. «Тетя» — это проще, чем «тия» или «куньяда». Она мне тетя Валя. А Глебыч мне Глебыч. А я ему Кирыч.

И тете Вале я тоже Кирыч.

 

Ваня Лисица. И мама

У Вани шапка-шлем, красная, с драконьим гребнем. Но сейчас снежный дождь, шапка мокнет, гребень съехал. Ваня похож на мокрую птицу. Не Лисица, Курица какая-то.

Но это по дороге, пока в библиотеку не пришли. Там шапка сохнет на вешалке, а Ваня сидит за столом, слушает. Литературная студия! Суббота! Три часа! Начало и конец недели, перезапуск.

Ваня так живет, от студии до студии. Слушает, как стихи читают. И когда надо говорить, что понравилось, что нет и почему, он тоже готов. Но в студии всегда первыми спрашивают мнение младших. И девочка Дина говорит:

— Мне понравилось, что у него такой огромный голос.

А Семен Иваныч спрашивает, что это такое.

— Огромный голос — это как «громкий», только больше.

 

Дине важно, что голос вот такой. Она смысл стихов пока не понимает. Дина вообще из младшей группы, для началки. Они в студии по пятницам, Ванька из средней, по субботам. А в воскресенье совсем старшие, студенты. К ним туда можно, только если совсем-совсем не получается приходить в субботу. А младшие могут к средним, если им в пятницу тоже никак. Дина совсем мелкая, она в средней группе первый раз сегодня.

Полина каждую субботу ходит. Сегодня она притащила большой пирог из кулинарии. Еще горячий! Огромный такой пирог. На всех.

Ванина мама хотела в коридор выйти, как всегда. Это же дети занимаются, не она. Ей тут хорошо. Хочется стать маленькой, тоже написать стихи, принести показать… Но это же детская студия! Неудобно. А пирог такой горячий, такой свежий, невозможно отказаться… И она ест, смущенно и счастливо.

— Наш дедушка говорил: «Пузо лопнет — наплевать! Под рубахой не видать!»

— Моя бабушка тоже так говорила, — радуется Семен Иваныч.

— Это тот твой дедушка, которого Лисицей прозвали? — вспоминает Полина. Сам Ваня не помнит.

Зато мама знает:

— У нас дедушка, Ванькин прадед, был беспризорником. Ему фамилию дали в школе-коммуне. Потому что он рыжий был.

 

Новенький пришел. Цезарь Егоров. Как салат, но человек. Ну назвали так родители. Никто не смеется. А когда Цезарь начинает рассказ читать, смеются. Не над ним, над текстом. Значит, хороший рассказ.

Ваня тянет руку первым:

— По рассказу скажу кратко: в нем нет никакого смысла. Сейчас объясню почему.

— Но это же абсурд, — защищается Егоров.

— Я тоже пишу абсурд! — не сдается Ваня.

С Цезарем можно спорить. Как с любым другим студийным. Он не орет: «Заткнись, умный!» Не морщится: «Лисица, ну задрал уже».

В студии — они все умные. По-разному.

— Ты так пишешь, что неинтересно! А должно быть сразу интересно! — Ваня не понимает, почему Цезарь этого не понимает. Такая очевидная вещь.

Интонации — как у Семена Иваныча. Ваня торопится объяснить Егорову все сразу.

— Вам надо в соавторстве писать. Под псевдонимом Цезарь Лисица.

Семен Иваныч иногда шутит такими вещами. Но немного всерьезно. Так, что вдруг думаешь: а может, правда попробовать, вместе?.. Это как игра. Можно в одиночку играть. Можно — вдвоем. Или даже втроем.

Ваня опускается на стул (когда вскочил — не помнит). Глядит на Егорова. Тот не злится. Пожимает плечами, но не злится. Может, и вправду вместе попробуют написать.

— Вань, у тебя все? Кто еще будет высказываться?

— А мне понравилось, — говорит Полина. — Только хотелось бы хороший конец. Это же сказка! А еще ты любишь трехкратные повторения!

— Не я люблю. Сказка любит, — возмущается автор.

Мама видит со своего места: Ваня пишет записку. Посмотрел на Цезаря, еще одно слово написал, потом просто лист перевернул, попросил передать. Это же не школа!

Тут и ошибки можно. И записку отправить через соседа, зная, что тот ее не развернет. Можно даже не складывать записку, даже ее не переворачивать исписанной стороной вверх. Тут нечего бояться — ни Ваньке, ни его маме. Цезарь прочел, кивнул:

— Давай.

— Кто еще будет высказываться? Дина?

— Я ничего не поняла. Но звучит красиво!

— А между прочим, — говорит Семен Иваныч, — у нашей Дины первая публикация!

Все кричат «Ура» и «Поздравляю». Как в школе, только громче и лучше. В школе в такой ситуации кто-нибудь обязательно скривится, фыркнет, шепнет: «Подумаешь…»

А тут — свои.

Первоклассница Динка младше всех. Ей аплодируют, а она лезет под стол, прятаться.

— Да вылезай ты уже.

— Ты чего стесняешься? Это же счастье.

Динку тормошат, а она молчит. Закрывает лицо обложкой журнала.

— Давай, Дин, подписывай для библиотеки.

— А у меня свой подписи еще нет. Я не умею.

— А ты подпиши как в школе…

Дина спрашивает тихо:

— А можно я под столом подписывать буду?

— Если хочешь…

— Семен Иваныч, а так можно? — спрашивает новенький Егоров. Он еще школьный, не понимает, что Иваныч — не учитель.

— Ты журнал на сиденье стула положи, а сама сиди, где тебе нравится… — говорит Семен Иваныч.

И Дина вылезает из-под стола, садится — ровно, торжественно. Так только первоклашки умеют сидеть.

«Стихи ученицы 1-го “Е” класса…»

— Ну вот, твоя первая «Мурзилка».

— А вы знаете, — говорит вдруг Ванька, — что у слов «журнал “Мурзилка”» есть совсем другой смысл? Так у ученых называются всякие научные журналы, в которых печатают ерунду. У нас в классе есть девочка Таня, у нее папа ученый, он однажды к нам на биологию приходил читать лекцию, и он сказал, что «Мурзилка» у них — это такой журнал, в котором настоящие ученые не печатаются…

— Ну и правильно! Мы тут не ученые! Мы — поэты!

— Семен Иваныч, а вы знали?

— Нет! Это интересно…

— А еще папа этой Тани рассказал, что, оказывается, некоторые летучие мыши могут…

— Вань, — спокойно говорит Семен Иваныч, — это интересно. Только давай теперь Динку послушаем. Дин, новое будешь читать?

— А под столом можно?

— Можно! Но оттуда будет плохо слышно!

— А ты встань, но отвернись к окну, — советует Ваня, — смотри на трамваи, а не на нас.

Ваня смеется, советует, говорит.

Иван Лисица — прозаик и драматург. А не кандидат на вылет.

 

Кирилл Кондрашов

Я опять съел ее семечки. «Склевал». Это Глебыч. «Клювом не щелкают». Папа прям в чате поправляет: «В большой семье не щелкай клювом, а если щелкаешь, то быстро». И смайлик.

Я тоже смайлик, руками развожу: «Ну упс». И тетя Валя: «Да ничего». А потом ходит из моей комнаты через новую мою туда-сюда. В холодильник заглянула, на балкон вышла. Снова в комнату.

Потом в коридор, за курткой.

И тут у нее скайп орет. Тетя Валя сегодня опять расписание перепутала. Это ее «профессо́ра» из Испании, там время уже весеннее, на час раньше. И все, тетя Валя уже не здесь, а всеми мозгами в своей Севилье. Никаких ей семечек.

Ну я же извинился и «да ничего». Я завтра пойду за чем-нибудь, в воскресенье надо обязательно за чем-нибудь идти, чтобы не сразу уроки делать. Вот я пойду и заодно куплю семечек. Даже на свои, себе и ей. Завтра, да.

И тут Глебыч выходит из моей комнаты. Из их комнаты. И садится рядом. Моя комната — теперь не моя. А мой диван — типа тоже не мой, до сих пор общий. Глебыч сидит и чего-то в мобильнике читает. А у меня в мобильнике открыты «Лучшие люди», там Денис видео запостил наконец. Можно смотреть и комментить сколько угодно.

 

Суббота. Все друг у друга на голове. Бесит.

Глебыч на моем диване. В кухне мама, в родительской комнате папа. Мне только коридор остается, с тумбочкой для обуви. Посреди коридора сапоги валяются, тетя Валя бросила, когда скайп заорал. А на той полке, где перчатки, ключи, реклама из почтового ящика и вообще, валяется зажигалка. Просто так валяется, раньше ее не было.

И в общем, все. Кирыч ни черта не молодец, а… типа Лисицы, когда два и два сложить нереально, просчитать, что будет, если… Если ей нечего грызть, она снова закурит. И это я!

В общем, я уже в лифте сообразил, что не знаю, сколько у меня денег, хватит вообще или нет. И что надо перчатки. Там МЧС уже прислало про «резкое похолодание».

Но я реально думал, что до магазина и обратно.

 

Таня Кароль

Мама Дениса — хорошая. Большая Таня. Правда большая. Теплая и добрая. Как мама для мамонтенка. А хочется к своей. Если доехать до маминой больницы и постоять под окнами, это поможет?

— Таня, а вы куда сейчас идете?

— В храм. Хочешь с нами?

 

Денис Воскресенский

Я не помню, но кажется, это было после занятий в воскресной школе, я их как-то одновременно бросил: воскресную, театралку, изо… Там был урок с притчей, как кому-то Бог являлся, подавал всякие знаки. То в кусте огненном, то голосом… Мне так понравилось!

Я потом сидел возле храма и ждал, когда мама поговорит с матушкой, и еще ждал, когда мне тоже будет знамение, подадут какой-нибудь знак. А ко мне бабуля одна подошла, у нас в приходе много бабуль, как везде, наверное… И она меня угостила конфетой. Ну, так тоже бывает, после причастия многим надо срочно что-то съесть, а то после кагора иногда тошнит от голода. И у бабуль всегда есть конфеты, в карманах, в сумках.

Она мне дает «Золотой ключик». На фантике много ключей нарисовано. А мне показалось, что там не ключи, а крестики, золотые. Я маме показываю, спрашиваю, видит она крестики или нет? В общем, это было знамение на тему моей близорукости. Мне нравится так считать. И я до сих пор, в любых очках, не могу развидеть в ключиках крестики. Я люблю не сами ириски, а фантики от них.

Конфета «Золотой крестик».

И сейчас мне тоже кажется, что это знамение. То, как Таня Кароль спрашивает про иконы и как мама ей объясняет. Я тоже слушаю. Сам для себя, не чтобы мама хвалила.

Я знаю, почему я перестал туда ходить. Потому что не ради Бога. Не как выражение, «иди ты уже, ради бога», а правда ради Бога туда и иди, чтобы с ним поговорить.

Я ходил ради того, чтобы меня мама хвалила. Потому что служба долгая, а после причастия все равно еще молятся, а от просфоры еще сильнее хочется есть…

Но вот все заканчивается, и мы потом выходим из храма, а небо синее, и сейчас пойдем в булочную и прямо там будем вместе пить чай и есть пироги. На улице сразу понимаешь, как в храме душно. Я любил выходить, когда все заканчивалось. И когда мама после церкви добрая.

Мне кажется, в Бога надо верить не так.

Мама собирается с Юлькой на вечерню и предлагает Тане пойти. И если Таня пойдет, я не знаю, вдруг я тоже захочу пойти. Не из-за нее, конечно. Хотя, когда они в субботу вечером в церкви, а папа в мастерской, я один! Совсем! В воскресенье утром я в это время сплю. Получается, что я одиночество люблю больше, чем Бога?

Они меня не позвали!

 

Арина Котова

Кирилл написал! Не в «Людях», а ей лично!

«А ты способна совершить подвиг?»

Конечно!

 

Кирилл Кондрашов

Я обратно не шел, а прям бежал! Еще немного, и полетел бы, реально ветер и холод. Ад замерз, все черти сдохли от холода, голые грешники идут из магазина с пакетом, где лежат пакеты. С семечками.

Не то чтобы очень смешно. Но если бы не было так холодно, я бы это напечатал. В нашем «Доме» и в «Лучших людях». Но не хотелось пальцы из карманов вынимать. Хотя там от телефона вибрация постоянно, ну, я потом посмотрю, уже дома или из лифта. Мне оставалось под арку и пробежать через тот двор, где Чумаченко живет. По диагонали, к нашему подъезду.

Я выскочил из арки. И тут на меня свалилось это.

На голову!

Реально свалилось, как в мультах, как в Денискином рассказе про манную кашу.

Я тут бегу! Вдруг по голове меня что-то стукает, а перед глазами темно. И воняет!

Я испугался, что оно живое. Хотя оно слишком легкое для живого.

Мотнул головой. Не болит. Оно свалилось в снег.

Куртка. Зимняя, с драным мехом. Кто-то с балкона кинул. Ну сорвало, сушилось на вешалке и вот слетело… Ветер дикий, еще немного, и меня снесет, как птицу, хвостом вперед. Ну куртка, и черт с ней.

У меня пакет магазинный ветром надуло, почти как пузырь. И в нем пакетики с семечками подпрыгивали, как в погремушке шарики…

Я крикнул: «У вас куртка упала!» Но я не знаю, кому я это крикнул. Потому что двор совсем пустой, машины снегом заносит.

И тут я понимаю, что вообще-то она пахнет дымом! Не табаком, а жженым. Как сигареты, когда я их просто жег. И что на воротнике мех горит. И рукав обожженный. Прямо с черными пятнами, и это они так воняют. Может, внутри куртки дымится подкладка…

Я только сейчас заметил: вокруг валялись вещи. Их кто-то выкидывал, сверху. Практически мне на голову. Подушка, бумаги какие-то, осколки. Куртка вот. Кастрюля. Там уже снегом замело то, что из нее вылилось.

Я посмотрел наверх.

Два открытых окна. В других свет горит, а там темно. Будто выселенная квартира. Или они там угорели все?

Если я сейчас побегу дальше, я никогда не узнаю, что тут было. А если узнаю, что они все погибли… В общем, это не как с семечками. Сложнее.

Я шагнул обратно в арку. Там ветер бешеный, пакет надувается и хлопает, сейчас лопнет…

Вовремя успел. Туда, где я стоял, упала еще какая-то штука. Она точно дымилась. Лампа настольная!

Во дворе такая пустота, будто уже настал Апокалипсис и все успели помереть. И сверху, значит, метеоритный дождь из дымящихся вещей, чисто чтобы нас добить.

У меня в телефоне обновление в игре, зайки и мишки от Арины, мама спрашивает, куда и почему без шапки. А я набираю 112. И сразу говорю, что это не розыгрыш. Потому что не все верят, когда ребенок звонит. Но они спросили, где я, адрес какой и на каком этаже окна распахнуты. Я этаж отсчитал, а номер дома не знал. Пришлось ждать, когда Яндекс-карта подгрузится, и объяснять, что подъезд возле арки… Да черт его знает какой. Я в этом доме не был, не знаю, где тут подъезды… Сказали, спасибо, ждите.

И я стою в арке. Пакет хлопает. Пальцы мерзнут, шея тоже. Я пальцы к шее приложил, не, шея теплее.

Надо уйти вообще. Семечки отнести тете Вале. Но они же меня спросили, как зовут, и номер телефона. И мне хотелось, чтобы приехали пожарные. Я бы тогда узнал, что там происходит.

А вообще я собой гордился. Так, что Арине написал, в ответ на заек с сердечками, про подвиг. Хотел похвастаться. Но она написала про дядечку с инсультом. Это было круче чужого горелого барахла. И я остался ждать пожарных, стоять до тех пор, пока меня снегом не занесет окончательно.

 

24 марта, воскресенье

Денис Воскресенский

Воскресенье — день Дениса. Потому что фамилия такая. Но это не от дня недели, а от праздника Пасхи.

У Дениса какой-то предок был священником, сто лет назад, а может, двести… Священником был предок папы, а в Бога сильнее всего верит мама. Но это ничего. Мама же их любит сильнее. Значит, и верить тоже может. А папа зато сильнее смеется. И с ним можно на кулаках бороться. У папы руки очень сильные.

Папа работает в музыкальной мастерской. Чинит инструменты. Мастерская далеко от дома. И по выходным мастерская тоже работает, в нее чаще всего в выходные и приходят. Иногда папа приносит домой скрипки, всякое другое. Показывает, объясняет, он как ветеринар. Скрипки похожи на зверей. Молчат. Болеют. За них хозяева переживают.

Сегодня у папы гитара. Папа не шумит, но мама все равно просит потише. Хотя они все четверо не спят: мама, папа, Денис, Юлька. Мама с Юлькой уже из церкви пришли.

Все дома. А, Таня же! Он забыл спросонья. Пришлось сразу штаны искать. Мама попросила без дырок.

Денис нашел в сети демотиватор, уже послал Тане Кароль. Забыл, что она сейчас у него дома живет, спит в Юлькиной кровати. До сих пор спит. Как будто заболела.

Денис добавил в рассылку Арину, Леху, Миху. Переслал всем. Кирилла хотел добавить. Но не получалось. Зато вон, подкинула соцсеть. «Вы можете знать этих людей». Лисица Иван Андреевич. Добавить в друзья?

 

В комнату вошла Таня. Без стука. В футболке Денисовой мамы. В руках у Тани был мобильник. Она его то протягивала, то наоборот.

— Тебе чего, зарядник опять?

Таня ответила так тихо, будто у нее болело горло.

— Мне приснилось, что я папе позвонила, а мне автоответчик сказал, что он умер. А потом я маме позвонила, а там тоже говорят, что она умерла.

— Это просто сон.

Денис привык, что Таня у них дома живет. Три дня живет. Это уже много, он привык.

— Денис, а если я ему позвоню, и так и будет, что тогда?

— А так ты будешь бояться, что так будет. Звони уже. Ничего не случится, и ты страх уничтожишь.

У Дениса уже сообщения от Кирилла, Михи и Арины. Пятая жизнь в игре. А он на Таню смотрит. У нее на телефоне заставка — Таня и папа. Оба хохочут. У них море и пальмы.

— Если боишься, давай я его номер наберу. Хочешь?

— Нет, я сама.

Гудки, гудки.

 

Таня Кароль

Сегодня вечером из Воронежа приедет бабушка, заберет Таню домой. Не к маме, не к папе, а просто домой.

Таня хочет домой. И не хочет тоже. Бабушка — это хорошо. Но лучше, когда можешь выбирать, с папой ты, или с бабушкой, или с мамой, или втроем.

Бабушка пишет, что скоро сядет в поезд. Мама не берет трубку. Папа вне зоны доступа.

Лучше открыть игрушку. Искать ключи-подсказки, идти по лабиринту, спасать дракона от принцессы. Не думать про себя. В понедельник в школу. Там будет очень много очень разного, на свои мысли в голове места не останется. Таня вспоминает, как она не могла дойти до школы. Сил не было, все силы страшными мыслями завалило.

Сейчас сможет. Если тебе страшно и плохо, ты всегда можешь попросить помощи у Бога. Таня теперь знает как. Это не трудно и не стыдно.

Пусть мама и папа снова будут дома!

Можно просить помощи у Бога своими словами, а можно молитвой, она для тех, кто сам стесняется говорить. И она короткая, там почти все слова понятны, некоторые как в «Песни о вещем Олеге». И так же легко запоминается.

«…да святится имя Твое, да приидет…»

— Таня! Это Юля! Таня, ты не спишь? А мы сейчас знаешь что? Мы пряники печь будем! И я, и ты, и Диня!

 

«Танюра, меня доктор сейчас посмотрит, и я сразу позвоню».

Сердечки, котятки, солнышки.

Мама чему-то радуется. По ее котяткам видно. Но вот чему — непонятно. Как сюрприз. Как подарок. Упаковка вот такая, веселая, а внутри что-то таинственное. Как тот папин пакет тюльпанов. И от этой таинственности оно прекрасно вдвойне. Как заколка-птица. Пусть птица будет тайной всегда! Пусть мама и папа снова будут дома!

Пряничное тесто темное, пахнет корицей, и ванилью, и чем-то непривычным, будто немножко церковным. Это постное тесто, на растительном масле и меде. Оно к пальцам иначе липнет, оно на вкус другое совсем, если отщипнуть кусочек. Тесто другое, а формочки обычные. Месяц, грибочек, сердечко. Звездочка.

Таня берет звездочку, давит ею скользкое густое тесто.

— Еще не раскатали! Рано.

Рядом Денис стоит. У него тоже фартук, он тоже режет тесто формочкой. Грибочек вот. На грибочки желания не загадывают. А на звездочки можно.

— Мама, сделай сказку! — командует Юлька.

И в кухне вспыхивают звезды. Красные, синие, желтые, зеленые. Иллюминация на окне, за белой занавеской. На занавеске проступает узор. Тоже звезды. И тени от цветка. И еще что-то, так сразу не понять…

Звезды на тесте, звезды на окне. Можно загадывать!

«Пусть мама и папа снова будут дома!»

— У тебя телефон? Таня! Это тебе кто звонит?

— У меня руки в тесте.

— Диня, у тебя чистые? Помоги…

Денис берет Танин телефон, нажимает зеленый кружочек, включает громкость, подносит Тане к уху.

У Тани губы скользкие. От теста на растительном масле. На стене тени и звезды. У Дениса на лице — тоже звезды. На щеке, на стеклах очков.

— Танюрка! Меня выписывают! Прямо сегодня! Можешь вещи собирать!

Радость вспыхивает звездами. Разноцветными, красно-сине-желто-зелеными!

Какой же Денис красивый. Весь, от очков до фамилии. Денис Воскресенский.

Совсем как та птица.

 

Анна Лисица

По воскресеньям в библиотеке занимаются старшие. Комната та же, люди другие. И кажется, что будто на знакомой сцене идет другой спектакль. Или тот же спектакль, но состав другой. Семен Иваныч на своем месте. А на Ванькином — какой-то старшеклассник. А там, где Цезарь Егоров был, — девушка в очках.

— Семен Иваныч, тут пришли…

Ваня Лисица и его мама стоят на пороге. Даже дверь читального зала за собой не прикрыли.

— Секунду. — Семен Иваныч смотрит на взрослого парня. — Игорь, ты пишешь хорошо, но смешно. А ведь читателю должно быть страшно… Это вы вчера планшет забыли?

Семен Иванович их как будто не узнает. Как Дед Мороз, который второго января вдруг превратился в обычного человека — до следующего Нового года. В смысле — до следующего занятия младшей или средней группы.

— Получается, что мы.

— Хорошо, что вспомнили… Игорь, понимаешь, нельзя, чтобы ты испугался, а читатель — нет. И наоборот тоже. Это у вас должен быть совместный процесс.

— Семен Иванович, я Ванина мама. Можно вас на минуточку?

Он выходит в вестибюль, оставляет дверь приоткрытой. Слушает ее, а разглядывает Ваньку, «кандидата на вылет». И потом говорит:

— А вы типичная бэшница. Вот заметно, Аня, что вы в «Б» классе учились. Я прав?

— Нет. Я вообще из «Г».

— Главное, что не из «А».

И он больше ничего не говорит. На маму Лисицу не смотрит.

Чего она вообще к нему потащилась, зачем этим всем грузила? Дура.

— Да заберите вы его из этого класса. Они вам все равно жизни не дадут.

Это вдруг говорит девушка в очках. Вышла из комнаты, стоит рядом. Зачем слушает? Что-то спросить хотела у Семена Иваныча?

Мама Аня вздрагивает, а Ваня вдруг:

— Здравствуйте, Алена Владимировна. Мам, это наш школьный психолог. Ты ее не узнала?

Мама Аня хлопает глазами. Будто проснуться хочет. Поворачивается к Семену Ивановичу, спрашивает тревожным голосом:

— Что она здесь делает?

— Прозу пишет. Со школы еще. Сейчас в старшей группе.

Мама не помнит, как эту девушку зовут. На собрании видела один раз. Она там была при исполнении. Молчала рядом с Евгешей и завучем.

А сейчас оказалось, что она не всегда Алена Владимировна. Ванька что-то про текст говорит вдруг. Будто Алена Владимировна ему ровесница. Алена или даже Ленка.

Семен Иваныч видит, кивает.

— Иван! Иди туда! Сейчас будешь Игорю рассказывать, что в его тексте не так!

И Ваня сразу становится серьезным и строгим, уходит важно.

Теперь уже Алена Владимировна стоит с Ванькиной мамой в вестибюле, говорит тихо и твердо:

— Заберите его, они все равно вам жизни не дадут. Ни Серова, ни классная.

Алена Владимировна смотрит мимо, за спину Ванькиной мамы. Там рисунки изостудии, выставка «Весенний натюрморт». Гуашь, акварель. Вазы с вербами и мимозами, миски с пасхальными яйцами и куличами. Когда мама Аня была маленькая, они в изостудии тоже рисовали весенние натюрморты. Все то же самое, только без куличей.

— Заберите его из гимназического. Они его там угробят.

Девушка-психолог смотрит не на рисунки, на Ванькину маму. Глаза у нее серые. Как верба.

Семен Иванович за стеклянной дверью слушает Ваню, кивает, радуется. И Ваня тоже радуется. Ане тоже хочется туда, где можно радоваться. Где это? Она не помнит.

— Сперва наденьте маску на себя, а потом на ребенка.

— Что? Алена Владимировна, я не поняла.

— Если вы сами не начнете о себе заботиться, ваш сын никогда не догадается. А вы себя загоните раньше срока. Так нельзя. Вы же у него одна мама, запасной не будет. Берегите себя, пожалуйста.

Аня Лисица вдруг рассказывает ей про трубу теплоцентрали, про юбку, про «сама виновата» и про ожоги, которые есть, просто их не видно.

Про то, что у Ваньки, кажется, в классе совсем все другое. Но она боится, что будет труба теплоцентрали, понимаете?

Они сидят в библиотечном коридоре, возле стеклянной двери, за которой студия. Аня Лисица не помнит, откуда у нее в руках чашка с чаем, не коричневая пластиковая из автомата, а белая, уютная. С цветком на боку. Со светом лампы в густой заварке. Чай так похож на тот, что она пьет на балконе, что даже страшно. А вдруг этого разговора сейчас нет? Вдруг она на балконе стоит и плачет?

Ванька за стеклом смеется. И все за столом смеются. Не над Ванькой, а вместе с ним.

Может, и правда ну ее лесом, школу эту?

 

Таня Кароль

За Таней пришла мама. Мама пахнет больницей, у нее живот стал больше, а лицо — меньше. Мама стоит в коридоре, и к ней можно прижиматься сколько угодно. И слушать, как она маме Дениса говорит «постираю, поглажу и сразу же верну», и что бабушка приедет поздно вечером и «огромное, нечеловеческое вам спасибо за все». Мама еще говорит… Но Танянепонимает. Просто слушает мамин голос. Стоит прижавшись, так, что между ней и мамой — только мамин живот. Там кто-то шевелится, но Таня пока этого не чувствует, просто знает. Маленькая Юля тоже подходит, говорит: «А можно я поглажу?» И гладит живот так, будто это добрый котик. А потом надо собираться и идти. Денис из комнаты просто кричит «ну пока», а папа Дениса желает удачи, а Юля хнычет, не хочет Таню отпускать. А мама Дениса протягивает пакет с пряниками и приглашает снова, просто так… А мама Иисуса смотрит с иконы…

И Таня спрашивает наконец: «А где папа?»

Это уже не у Дениса дома, это на остановке. Таня спрашивает тихо. И мама отвечает тоже тихо, хотя они вдвоем тут стоят. Таня, мама, мамин живот и сумка с больничным.

«Где папа?» — «В СИЗО».

И Таня понимает, что она на самом деле это знала, просто не понимала. Ну как в детстве, когда не знаешь, что значки — это цифры и буквы. Когда «6» и «Б» — одно и то же. «8» и «В». Похожи, если не знать.

Если не знать, что папу задержали, похоже, что он умер или уехал в командировку.

А если знать, то уже не страшно. Страшно, но не так. И Бог заступится. Хорошо, когда можно верить и поэтому теперь ничего не бояться.

 

Можно представить, что это такая страна. СИЗО. Как Конго. Как остров. Как город. Нельзя, но оно само так представляется. Папа жив. Папа их не бросил. Папа просто в тюрьме. Случайно. Его скоро выпустят. Он не виноват. Таня знает. Танязнает.

Она молчит всю дорогу до дома. А мама говорит — в трамвае, а потом в лифте, а потом в коридоре.

Мама говорит дальше и обнимает так, что Танин лоб упирается в мамино плечо, почему-то очень больно. Мама объясняет и плачет. Таня обнимает и рассказывает. Не про папу. Про заколку-птицу. Это подарил Денис. Он так признался в любви. И она его тоже, только это тайна, я даже Арине сказала, что не в Дениса, а в Кирилла, он отстойный, зато тайна сохранилась. Мама, ты не плачь, ты за меня порадуйся. И главное, что папа жив и что он нас любит. И его отпустят. Я верю!

— Танюра, какая же ты дурочка у меня.

— У тебя и у папы.

Папа снова есть. Как будто воскрес.

— Ну почему ты мне раньше не сказала правду? Я же взрослая.

— Такая взрослая, что школу прогуливаешь…

— Ну при чем здесь это!

И тут звонит бабушка. Последняя остановка перед Москвой. Как вы? Не встречайте, сама доберусь!

— Буль! Мы тебя очень ждем, ура! Мам, а бабушка знает? Ну вот, даже бабушке сказала, а мне нет!!!

 

Кирилл Кондрашов

После подвига горло болит и температура. И потолок движется, как белый полиэтиленовый пакет, который надули ветром. Кирилл закрывает глаза. Перед глазами опять все белое. Потолок. Пакет. Вчерашний снег, на котором валялись вещи. Кажется, что вчера еще не кончилось.

Он стоял в арке, ждал пожарных. А пришли Глебыч и папа, с другой стороны дома. Обошли дом, нашли Кирилла. Он им не говорил, где он. Сказал, что «скоро» и что «тут важно». Но следилка же в телефоне! Мама решила, что Кирилл поскользнулся и ногу сломал, раз он на одном месте находится. Выслала подкрепление, с шапкой и перчатками.

Глебыч сказал, что Кирилл — герой. Арина тоже так написала. Папа показал на полицейский наряд — с той стороны дома, куда подъезды выходят. Если бы Кирилл из арки высунулся, то заметил бы — у подъезда полиция, не пожарные. Это один пьяный из окна вещи выкидывал, его тут все знают. Но Кирилл герой. Особенно потому, что семечек принес! С семечками!

— Кирыч, хочешь чаю с малиной?

Мимо Кирилла тетя Валя идет. Мимо него все теперь ходят и заботятся. Если что-то нужно, можно любого попросить, все услышат. Хотя поспать совсем не получается. Потолок мешает. Закроешь глаза, а он кружится… Хлопает на ветру.

 

* * *

«Судебные слушания могут быть перенесены на понедельник 25 марта».

 

Не Иван и не Лисица

Решил открыть наконец, почитать, что мне пишут. Может, кто-то в друзья добавился.

Никто. Тогда я решил посмотреть, что просто пишут. Фотографии смотреть не люблю, мне не интересно. Если там не города, не вода, не провода, а просто котики и «вот мы вышли погулять», мне такое не интересно, смотреть не буду. В общем, я почитал. Лучше бы тупые фотки посмотрел.

У него там мемчики. Перепосты.

Про врагов вокруг. Про «можем повторить». А еще ленточки, купола, группа «Голубые береты» и почему-то руны. Он реально мой отец. Биопапа. Я не знаю, о чем мне с ним говорить. Я просто не буду открывать это все, чтобы не смотреть. Это как в школе в туалет заходишь, а там кто-то за собой унитаз не спустил. И у меня сейчас это все в мобильнике.

Я сношу приложение. Потом устанавливаю снова, захожу и удаляю свой аккаунт. Потом завожу новый. Не Иван и не Лисица. Он меня не найдет. Никто не узнает, что я когда-то был его сыном.

 

25 марта, понедельник

Денис Воскресенский

Солнце такое яркое, что сегодня все в мире стало очень синим: небо, тени на снегу, пятна перед глазами. Это если сперва смотреть в окно, потом в мобильник, потом на стену. На стене все тоже очень синее.

Денис смотрит на стену, потому что в игре жизни кончились. До начала новой жизни остается три минуты и пять секунд. До конца нормальной жизни, до начала русского, две минуты. Нечестно. Но можно успеть начать, пока не заметили. Если рюкзак на парту кинуть и забыть убрать. Тогда самое начало.

Сперва конец, потом начало. Это уже смысл жизни какой-то, про него не хочется думать, но оно само думается, в конце перемены, перед контрольной. Надо про русский, сейчас опять пробный тест, а выходит про смысл жизни. Или еще про то, что на белом тетрадном листке синие полоски, как сегодняшние тени от сегодняшнего неба. То есть солнца. То есть некогда поправлять, звонок уже.

Евгеша. И завуч Ника Антоновна. Как-то много для одного пробного тестирования.

— Так. Все на месте? Так? Где Кондрашов? Воспаление тестирования?

— Он на пожаре простудился, — говорит Арина.

Евгеша отвечает непонятно, про пожар в какой-то флигели и подвиг во льдах.

А Ника Антоновна говорит, что Лисица с ними больше не учится. Он не справился с нагрузкой.

— Кандидаты на вылет! К вам это тоже относится.

Разворачивается и уходит. И в классе тихо. Будь тут Лисица, он бы задал умный вопрос. Будь тут Кирилл, он бы передразнил или тоже задал.

Все молчат. А у Евгеши по расписанию русский и звонок для учителя.

Самое странное, что они способны проходить пробное тестирование, как будто ничего не случилось. Как будто ничего не говорили. Ну вот как так?

Кандидаты на вылет. Это про ветер в голове, про то, что мы типа птицы и учимся летать на физ-ре под потолком, и про то, что есть «птицы божии», и что люди тоже птицы божии, улетают в небо. Или пробуют улететь.

— Третья парта! Что сидим, о чем мечтаем?

— Ни о чем.

Это не я, это Таня Кароль. Мы, оказывается, вместе сидим.

А еще, оказывается, у меня в игре уже две жизни есть. И до конца урока еще три жизни прибавятся.

 

Арина Котова

Таня сказала, что Кирилл ей не нравится. Он ничего не сделал, просто Тане теперь нравится Бог и ей про него интересно думать. Кирилл написал, что ничего про заколку не знает. У него вообще температура. Теперь Арина может его жалеть и даже любить. И продолжать дружить с Таней.

 

Аня Лисица

«Господи, когда же это все закончится!» — думает мама Лисица.

Она написала заявление и принесла все учебники. Но надо еще забрать медкарту и принести пропуск… Еще раз прийти в эту школу, господи…

— Мы вас предупреждали, что вы не справитесь…

 

Мама молчит. Ваня зевает. Начал в кабинете завуча, продолжает на крыльце. Небо сегодня синее-синее. Мокрый снег пахнет свободой и солнцем. Никаких завучей.

 

Таня Кароль

Таню после уроков встретила мама. Они шли домой, вдвоем. Было солнечно! Как будто лето.

Мама распахнула пальто, шла животом наружу. Таня шла рядом. Так, чтобы все знали, у нее скоро будет брат! Маме в больнице так сказали.

Арина попросилась в гости прийти, когда братик родится. Чтобы посмотреть, как его купают, чтобы коляску покатать, чтобы одежду всякую надевать… Маленькую, но настоящую. Тане не жалко. Но она сперва сама! Первая!

— Мам, а как мы его назовем?

У Тани есть одно имя. Но если она скажет какое, все всё поймут.

— Надо с папой посоветоваться, Танюра!

Тане папа написал!

Он вышел из джунглей! Все хорошо.

Папа не знает, что Таня все знает.

Все хорошо!

 

Кирилл Кондрашов

Когда я читаю, это как логическая задачка, как кроссворд или пазл. Больше всего я люблю, когда текст уже заканчивается, но не совсем. Когда я вдруг понимаю, что сейчас будет. Все закончено, но еще как будто нет. Одной пазлинки не хватает, я ее добавляю, и все становится на свои места, все ясно.

У нас есть такой пазл, в моей бывшей комнате, на шкафу, он специально не до конца собран, чтобы никогда не заканчивался.

 

Денис Воскресенский

— Денис! Денис! Денис пришел из школы! — поет Юлька. — Денис, хочешь, я с тобой играть буду? В дочки-матери хочешь?

Юлька берет его за руку. У нее пальцы немножко липкие. Но зато теплые. Только вот маленькие очень.

— Денис! Хочешь, я буду мамой, а ты будешь папой?

— Я хочу быть птицей.

— Какой птицей, Денис?

— Совой!

— Три! Раз! Два! Ты теперь сова!

Юлька взмахивает руками. Играет в волшебство. Верит! Денис взмахивает руками и тоже верит — он сейчас полетит. Он — птица!

До каникул всего две недели!

 

2016–2020 гг.