«Театр “Хамелеон”». Лилия Волкова

Лилия Волкова

Подходит читателям 12+ лет.

Лилия Волкова

ТЕАТР «ХАМЕЛЕОН»

Повесть

Друзьям моей юности

 

ГЛАВА 1

 

Странно всё-таки следить за знакомым. И вот, кстати, вопрос: можно ли считать знакомым того, с кем ни разу не разговаривал?  С другой стороны, как ещё назвать человека, о котором знаешь миллион вещей: фамилию и все варианты имени; цвет глаз, волос и сменки; тембр голоса и все градации улыбки — от еле заметного движения губ до широкой или, наоборот, неуверенной, словно о чём-то просящей?

Следить за знакомым без всякой внятной цели ещё более странно. Богдан вообще-то вовсе не собирался играть во всю эту шпионскую ерунду, но позавчера всё вышло само собой: увидел издалека фигуру, которую, кажется, изучил лучше, чем свою, и потянулся следом, как проводная мышь за ноутом.

Странно и то, что в тот день, понедельник, он пошёл за Василисой в первый раз, хотя с момента, когда он её заметил,  прошло… Сколько? Месяца три? С ума сойти, три месяца! Конечно, расписание у них часто не совпадает, и факультативы бывают. Но это не объясняет, как Богдан умудрился за девяносто дней (за вычетом каникул) ни разу не увидеть её после уроков – говорящей с одноклассниками в школьном дворе, выходящей за ворота, закидывающей на спину жёлто-зелёный рюкзак, такой яркий, что при взгляде на него во рту становится кисло?

 

А следить оказалось легко: Василиса не оглядывалась и не смотрела по сторонам, разве что когда переходила дорогу. Да и это не всегда. Вчера Богдан чуть себя не выдал и даже открыл рот, чтоб заорать: «Красный! Ты что, не видишь?!». Но не успел: какой-то здоровенный парень (на голову выше Богдана, а Василисы – на две) схватил её за рукав ветровки и дёрнул обратно на тротуар. Богдан на секунду пожалел, что не оказался на месте этого лохматого амбала: он мог бы спасти Василисе жизнь, и тогда она, наверное, сказала ему спасибо, а он бы ответил: «Да не за что совсем! А меня, кстати, зовут…» Но Василиса парня не поблагодарила, а просто посмотрела удивлённо и снова уставилась перед собой, на что-то, никому не видное. Так что Богдану не пришлось ни прятаться за спины стоящих на светофоре людей, ни увеличивать дистанцию.

И сегодня он снова шёл следом, глядя на тот самый рюкзак, на плечи, обтянутые бордовой  плащёвкой, на причёску из тёмно-русых волос — странную, необычную, будто из прошлого века. И уговаривал себя, что опасаться нечего. Ну, предположим, заметит она его. Сообразит, что где-то видела этот нос с горбинкой, глаза цвета незрелых желудей, падающую на лоб тёмную чёлку. Возможно, даже вспомнит, что они учатся в одной школе. Ну и что? Подумаешь! Им просто по пути, он тоже идёт домой после уроков и ему ни до кого нет дела. А если она обернётся, и сообразит, и вспомнит, он может кивнуть, или сказать «привет», или даже сделать вид, что не сразу её узнал. А потом кинуть небрежно: «О! Мы же в одной школе, да? А ты в этом дворе живёшь? Надо же! Я и не знал». Богдан забормотал про себя придуманные на ходу слова, пытаясь придать им нужную степень равнодушия, и чуть было не потерял «объект» из виду.

 

К третьему дню слежки он уже знал маршрут: из школьных ворот направо; сотня шагов по асфальтовой дорожке, из-за частых и глубоких трещин похожей на шоколадное печенье, мимо химчистки и магазинчика разливного пива. Потом – широкая улица и тот самый светофор, на котором Василиса чуть не выскочила под машину. После ещё немного пройти вперёд, повернуть направо, войти во двор, образованный тремя пятиэтажками, а там ещё раз направо. Подъезд – крайний слева, а дальше сплошная неизвестность, ни этажа, ни номера квартиры. Но с этим пока ничего не поделаешь, в помещении у него не будет шанса остаться незамеченным.

«Никогда ещё Штирлиц не был так близок к провалу», — вспомнил Богдан фразу, которую любил повторять Семён Парамонов, который считал себя самым остроумным в классе. Шутки у него случались и удачные, и не очень, а некоторые казались Богдану какими-то древними, как из прошлого века. Когда Семён притащил в школу пыльные растрёпанные сборники анекдотов (сказал, что остались от деда), стало ясно, что многие парамоновские хохмы — бородатые анекдоты, придуманные ещё до его рождения. Был там и сборник про Штирлица, и оказалось, что полкласса фильма не видели и кто такой этот Штирлиц – понятия не имеют. Богдан потом в сети почитал про «Мгновения весны», но посмотреть так и не собрался: некогда. Хотя фраза про близость провала была хороша.

 

И к нынешнему дню она подходила идеально: вместо того чтоб повернуть направо, во двор, Василиса вдруг остановилась, будто наткнулась на что-то, а Богдан по инерции прошёл ещё несколько шагов, шарахнулся сторону и вмазался в здоровенный уличный вазон, в котором никогда ничего не росло, сколько Богдан себя помнил. Этот уродливый горшок размером с два колеса от джипа, поставленных друг на друга, использовался в основном как урна, и Богдан, сделав вид, что завязывает шнурок, присел на корточки и почти уткнулся лицом в завал из пивных банок, кофейных стаканов и грязных пакетов. Василиса осталась где-то слева и чуть-чуть сзади, и Богдан так сильно скосил глаза в ту сторону, что внутри головы щекотно заболело. Она на него смотрит или нет? Заметила, как он чуть не развалил на части бетонную фигню? Или вообще не обратила внимания на неуклюжего придурка, который не смотрит, куда идёт? Скорее всего, последнее. Он медленно повернул голову, но Василисы не увидел. Упустил! А, вон она: мелькает за спинами зелёное и бордовое, покачивается голова со сплетёнными на затылке тугими косами. Богдан вскочил, охнул (ногу будто кто-то укусил прямо через джинсы) и, прихрамывая, отправился следом.

Почему она повернула тут налево? Может, в магазин? Нет, не похоже. Прошла мимо продуктового, кондитерской, ремонта сотовых и ещё какой-то ерунды. Не упомнишь, что за этими дверьми продавали вчера, не угадаешь, что будут впаривать завтра. Мама на днях жаловалась, что рядом с её работой закрылось недорогое кафе, где она привыкла обедать: «Мы только успели обрадоваться, что не надо банки и лотки из дома таскать – и опять там ремонт, шум и грязь. Говорят, что будет то ли парикмахерская, то ли маникюрный салон. И зачем? Есть мне хочется каждый день, а маникюр я вообще сама делаю». Это точно – сама. И получается вполне. Красиво. Мама вообще многое делает хорошо, лучше Богдана. Разве что в гаджетах он сечёт круче. И ещё с тестом умеет: мама сто раз говорила, что по этой части он оставил её далеко позади.

 

Задумавшись, он опять отвлёкся. Да где она? Впереди не видно, на остановке слева — всего три человека, две старухи в куртках и мужчина в футболке. Странное время – апрель, похожее на литературу. Он сказал об этом маме, а она засмеялась. Но ведь похоже! Неопределённостью, загадочностью, возможностью разных толкований. Воздействием на человека, в конце концов. Апрель – как хорошая книга: то солнце, то облака, то смех, то слёзы. Никогда не знаешь, что будет через два часа и через две страницы. И понимают все по-разному и книги, и яркое апрельское утро: бабки на остановке были уверены, что день будет ясным, но холодным; мужчина решил, что на улице почти лето. А Богдан и Василиса – оба в ветровках, серединка на половинку… Впереди, сразу за магазином косметики мелькнуло что-то яркое, и он рванул туда так быстро, как только смог.

Подворотня, до которой он дошкандыбал, была перегорожена решётчатым забором, и Богдан испугался, что калитка может быть закрыта на кодовый или даже самый обычный, механический замок. Если проход только для жителей этого двора, что ему делать дальше? Но обошлось: калиточные петли пропели подобие гаммы, и Богдан, миновав арочный проход, оказался во дворе, похожем на квадратный колодец.

Ничего так дворик: с четырёх сторон – старые громоздкие дома, которые мама называет «сталинками»; в центре ухоженный сквер; по его углам — облицованные разноцветной плиткой вазоны, в которых летом наверняка растут цветы, а не валяется мусор. Детская площадка тоже была что надо: качели, карусели, многоугольная песочница, турники и лестницы, сваренные из металлических труб. В дальнем углу душераздирающе заскрипела дверь, и в тёмном провале подъезда мелькнула фигура: косы, рюкзак, джинсы. Василиса, больше некому.  В гости, наверное, пошла – может, к подруге или к родственникам. И когда соберётся домой, неизвестно.

Что же делать? Ждать? И сколько – час, два, три или вообще до самой ночи? И какой в этом смысл? Дойти с Василисой до её дома, плестись хвостом позади, прятаться за спинами прохожих, киосками, деревьями, открытыми дверьми магазинов и кафе? И не иметь возможности ни поговорить, ни даже заглянуть в лицо – изменчивое, одновременно нежное и какое-то… непримиримое.

 

Надо идти домой. Он обещал маме сварить на ужин макароны и испечь какой-нибудь кексик. Уроки ещё. На завтра немного задали, так что останется время на русский с литературой. Кое-что не дочитано, что в программу не входит, но, говорят, может быть на собеседовании. А ещё вчера он положил в закладки пару лекций. Ха, сказал бы ему кто-нибудь в сентябре, что он будет выискивать на ютюбе не новый клип, не подборку автоприколов, не видео с енотами, а лекции по литре! Он бы, наверное, не только не поверил, но и ржал бы, как конь. А того, кто предложил бы ему поступать в гуманитарный класс, отправил бы…ну, понятно куда.

Ещё совсем недавно план  на ближайшие несколько лет был чётким, как программный код: нажимать на математику и физику; потом пойти на курсы в приличном вузе; ближе к поступлению, если понадобится, найти репетиторов. Ничего не изменил и тот октябрьский день, когда на общем сборе их параллели новый директор объявил, что всех их ожидают большие перемены. Что он намерен («вместе с вами, друзья мои, вместе с вами!») превратить школу в лучшую в районе. И что с этой целью со следующего года их классы  будут переформированы: из двух, которые слишком большие, сделают три.

— Ну, чё думаешь? – они стояли возле окна в рекреации, и Шабрин по давней привычке поднёс ко рту большой палец и попытался отгрызть кусок и без того короткого ногтя. – В гуманитарный класс мне точно не попасть. В математический проще будет, как думаешь? Или не париться и в третий пойти, который для тупых?

— Почему для тупых-то? Этот, как его там?.. Андрей Денисович сказал «для тех, кто пока не определился».

— Ага. Это такой способ сказать «для тупых», не называя их тупыми. Так что, в математический махнём? Думаю, осилю, если поднажму. С алгеброй у меня терпимо, а с геометрией ты мне поможешь, если что. Поможешь? И будем наконец-то в одном классе.

 

Мишку Богдан знал всю свою жизнь: жили в одном подъезде, ходили в один детский сад, гоняли во дворе на великах и пинали на стадионе мяч. И в одну школу пошли, только оказались в разных классах: Михаил Шабрин в «а», Богдан Васильев в «б». Сначала расстроились, и Мишка даже пытался уговорить родителей перевести его, но как-то не сложилось. И они привыкли: виделись на переменах, встречались на завтраках и обедах в столовке, вместе шли домой из школы, если совпадало расписание. Мишка в последнее время всё чаще проводил время с пацанами из своего класса, но, кажется, по-прежнему считал его лучшим другом. А Богдану в этом определении чудилась какая неправильность, еле заметная фальшь. Друзья ли они? Не факт. Просто соседи. По большому счёту, случайно оказались рядом.

Богдан видел вокруг много таких дружб. Живут в одном дворе – и дружат. Ходят в одну музыкальную школу или секцию – и дружат. Вроде как. И это, кстати, не только дружбы касается. С другой стороны, даже те, кто делает вроде бы сознательный выбор, всё равно ошибаются. Например, его родители: встретились, понравились друг другу, а потом разонравились и разошлись. И если б к тому времени не родился Богдан, то, возможно, вообще забыли бы друг о друге. А Мишка… Ну, что Мишка? Нормальный человек. Не дурак. С чувством юмора. И учиться с ним в одном классе Богдан не против.

— В математический, да. Без вариантов.

 

…Кинув последний взгляд на высокую, в полтора человеческих роста, дверь подъезда, в который зашла Василиса, Богдан направился к выходу из двора. Встреченная им в арке бабка с нагруженной сумкой-тележкой посмотрела с подозрением: дескать, шляются тут всякие. Богдан улыбнулся, но старуха на улыбку не ответила, и ему пришлось ускорить шаг, чтобы поскорее покинуть негостеприимный двор. Не получается у него с людьми. А Василиса наверняка смогла бы с этой бабкой не только разговориться, но и подружиться. Потому что ей, похоже, ничего не стоит найти общий язык с кем угодно. Богдан давно заметил: говоря с кем-нибудь, Василиса становится похожа на собеседника: выражение лица, положение рук и ног, улыбка. Она выслушивала, сочувствовала, поддерживала многих и каждый раз словно приспосабливалась к каждому и меняла форму, как вода, когда её переливают в другой сосуд.

А ведь когда Мишка сказал об этом в первый раз, Богдан ему не поверил. Случилось это в январе, вскоре после зимних каникул. Их снова собрали в актовом зале, и директор представил им высокую темноволосую женщину: «Это Марта Валентиновна, и всем нам очень повезло, что она согласилась со следующего года прийти работать в нашу школу учителем русского языка и литературы».

И директор, и эта новая были абсолютно не похожи на учителей. Оба не очень молодые, но в джинсах и толстовках. Андрей Денисович какой-то лохматый; кажется, что утром не причёсывался, а просто пошерудил пятерней в волосах, чуть пригладил и пошёл на работу. А Марта – с такой короткой стрижкой, будто месяц назад её побрили налысо, и она не успела толком обрасти. И на ногах у неё были кроссы – не какие-нибудь белые или розовые, специально придуманные для девочек всех возрастов, а нормальные такие, с толстой подошвой чёрно-синие кроссы, уже порядком растоптанные. И ещё она почему-то очень стеснялась и даже мотала головой, когда директор расхваливал её и раз за разом повторял, как повезло школе и всем будущим ученикам Марты. А потом попросил её сказать несколько слов, и хотя она отнекивалась и снова мотала головой, потом всё же вышла в центр зала и произнесла речь.

 

— Наши девицы от Марты аж пищат.

Богдан не понял, чего больше было в Мишкином голосе – насмешки или раздражения:

— Да? Ну и ладно. Нам-то какое дело?

После шестого урока они столкнулись возле раздевалки и втиснулись в узкое пространство между стеной, подоконником и горшком с фикусом, который оба давным-давно называли Мистером Фиксом. Фикус рос вместе с ними и сейчас, как и восемь лет назад, был выше обоих.

— Нам никаккхо! — Мишка чихнул и отвёл от лица узкий кончик листа Мистера Фикса. – Иди отсюда, щекотный. Просто наблюдаю за другим биологическим видом. Пищат, верещат, обсуждают, какая она крутая. Полька собирается побриться налысо, а Кашемирова вообще додумалась до того, что рассказала о Марте нашей русичке.

— Да ладно! – Богдан засмеялся. – Этой вашей унылой выдре? И что она? Не заплакала же?

— Разозлилась. Но я бы на её месте тоже вызверился бы. Создают гуманитарный класс и отдают его какой-то неизвестной тётке, которая даже не учитель, а сценарист документального кино.

— Ну, образование у неё вроде педагогическое. То есть точно педагогическое, директор сказал, что они однокурсники.

— А выдра – отличник народного образования. Повторяет это на каждом уроке и Кашемировой сегодня снова сказала.

— Слушай, давно хотел тебя спросить: что, реально у неё такая фамилия – Кашемирова?

— Да не, вообще-то она Кашеварова, но осенью припёрлась в школу в новом пальто и таскала его с собой на уроки. Даже волосы в голубой цвет подкрасила, в цвет своей обожаемой шмотки – не целиком, а как-то кусками. А когда ей замечание делали, то вопила, что это настоящий кашемир, стоит кучу денег и что в раздевалке его оставлять нельзя, потому что сопрут или превратят в тряпку. Ну, кто-то – кажется, этот индюк Седов — и назвал её Кашемировой. Теперь до выпускного так и останется…

 

За Мистером Фиксом раздался смех и топот, и Мишка, чуть пригнувшись, посмотрел через фикус в сторону раздевалки:

— Идут. После урока в кабинете остались – коварные планы строили.

— Или нековарные.

— Вряд ли. Хотя теперь всё может быть. У них новый главарь. Или главариха?

— Скажи ещё главарица. Или главарка.

— Пусть тогда будет предводительница.

— Кашемирова, что ли?

— Да какая она новая, я с ней с первого класса на соседних партах. Не. Другая. Видишь, с зелёным рюкзаком? Ну вон там, справа. Пригнись и листья разведи. Видишь? Ну, с косами!

— Да там броуновское движение какое-то. Не разглядишь. Кто такая-то?

— Пришла к нам в начале декабря. Кто вообще в другую школу посреди учебного года переводится? Вроде тихая, вроде скромная, никуда не лезет, никого не достаёт. Учится прилично, даже отлично. А тут пару дней назад я сообразил, что она почти со всеми – в хороших отношениях. У девчонок наших всё какие коалиции были, разборки между группками, постоянно кто-то против кого-то дружил. А тут смотрю – тихо. И все вокруг неё вертятся: то вопрос зададут, то спросят о чём-нибудь, то зовут после школы в ТЦ у метро. Вчера я в столовку пришёл, там одна тётка есть, злая, как собака. Я один раз видел, как она малька какого-то тряпкой шлёпнула – за то, что стакан за собой не убрал. В общем, стою я в очереди, а эта, новенькая, впереди на несколько человек. И эта злющая баба ей говорит: «Василисочка, не бери эту булочку, она несвежая, вот лучше пирожок я тебе дам». Фигня какая-то непонятная. Василисочка! – Мишка то ли фыркнул, то ли снова чихнул и раздражённо отвёл от лица лист фикуса. – Она и ко мне подкатывала. У меня ручка протекла, весь перемазался, а она тут как тут: салфетки влажные достала и протягивает мне. Только меня салфеточками не купишь.

Богдан, наполовину высунувшись из-за Мистера Фикса, вглядывался в редеющую стайку девчонок. Вот она! Серебристый пуховик, зелёный рюкзак. И косы. Улыбается, что-то говорит, кивает головой, идёт к выходу.

— Василисой её зовут, ты понял, да? А девчонки кто как называют: и Лисой, и Лиской, и даже Васькой. А я думаю, ей больше подходит другое имя. Она сама рассказывала, что в документах, которые в прошлой школе готовили, в имени ошибку сделали, потому что на клавиатуре А и К рядом, просто в разных рядах.

Мишка замолчал и почему-то вздохнул, а Богдан всё смотрел на фигуру, которая даже в огромном, похожем на одеяло пуховике, казалась хрупкой, и на бледное лицо, с которого в одно мгновение исчезла улыбка – сразу, как только Василиса отвернулась от одноклассниц.

— Короче, там, в документах, вместо «Юрченко Василиса» было написано «Юрченко Василиск».

 

 

От кого: Марта Брянцева martabrya@yandex.ru*

Кому: Алексей Петров alex-art@gmail.com

Тема: Просто так-3

Здравствуй. Жалко все-таки, что в этом слове мы больше не слышим его изначальный смысл – пожелание здоровья. Но ты сегодня услышь, ладно? Здравствуй. И я тоже постараюсь здравствовать.

Давно не писала. И прости, что снова тебя донимаю, хоть ты и не отвечаешь. Но я без претензий. Ты же предупреждал, что не будешь. Но мне хочется поделиться и именно с тобой. По привычке, наверное.

Так вот: я, кажется, немножко сошла с ума. А может, и нет. Ты же решился всё изменить, а я чем хуже? (шучу) В общем, меня разыскал Андрей Карминов. Помнишь, я тебе рассказывала когда-то? Мой однокурсник, всегда был такой немножко идеалист и подвижник. Не помнишь, скорее всего, ты плохо такие вещи запоминал. Ладно, неважно. В общем, мне после филфака было скучно тратить свою бесценную и единственную жизнь на всяких оболтусов, рассказывать про склонения-спряжения и Чехова с Гоголем. А Андрей искренне считал, что ничего нет важнее, чем сеять разумное и т.д. И пошёл работать в школу – самую обычную, районную, даже не спец, хотя он-то мог попасть, куда захочет – гордость факультета и прочее. Самое смешное, что он со всеми своими завиральными идеями не только не вылетел из системы образования, но даже дослужился до директора. И написал мне в фейсбуке, что хочет поговорить. Это ещё осенью было, но мне тогда не до соцсетей было. Да и вообще ни до чего, ты знаешь, так что я туда и не заходила почти. Когда пришла в себя, ответила ему, встретились. Часа три разговаривали. Оказывается, он знает, чем я занималась всё это время. И фильмы мои знает. Хвалил очень. Приятно было, конечно. А потом посмотрел внимательно и говорит: мне кажется, тебе нужно поменять жизнь. Мне, говорит, кажется, что ты устала от этого всего: беготни, самолётов и поездов, от съёмок в любую погоду. Он даже не спрашивал, а просто говорил – будто всё про меня знает. А я сижу и понимаю: да, устала. Не хочу больше. Я тут, кстати, после вынужденной паузы (назовём так тот проклятый год) впряглась в очередной проект. Пригласили в соавторы. А я поначалу думала: ну и хорошо, будет проще. А потом понимаю – не могу. И не хочу. Ни соавтором, ни автором.

Утомила я тебя, да? Разболталась, извини. Буду заканчивать. Если коротко, Андрей пригласил меня работать в свою школу, словесником в гуманитарный класс. Не хочу, сказал, отдавать этих детей старой замшелой гвардии. Нужен, говорит, глоток свежего воздуха. Глоток свежего воздуха – это я, представляешь? А я согласилась. Представляешь? Со следующего года. Хорошо, что есть время – и чтоб с проектом развязаться, и на подготовку. Я ещё толком не понимаю, что именно я должна сделать к сентябрю, но Андрей обещал помочь. Он, кстати, меня сегодня представил детям. Ну как детям? Некоторые на голову выше меня. Другие – в два раза тяжелее. От гамбургеров и колы, что ли, они так прут и вверх, и вширь? Но хорошие, кажется. Многие даже слушали, когда я там что-то лопотала. Может, всё получится? Как думаешь?

Всё-всё, заканчиваю. Надеюсь, что ты досюда дочитал, потому что я ещё по делу тебе несколько слов скажу. Дня три назад звонил Егор, твой агент – или кто он там? Просил ключи от мастерской. Сказал, что нашёл покупателя на все эти жуткие штуки – сварочные аппараты, горелки, пилы и прочее. А работы так и стоят. И на саму мастерскую охотников пока не находится – ни покупателей, ни арендаторов. Егор говорит, что ты выставил нереальную цену и за такие сумасшедшие деньги никто не купит. Может, ты специально? Наверняка специально. Но я даже рада, если честно. Я хожу туда иногда (а с осени смогу ходить чаще, потому что школа – всего в двух остановка от твоего грандиозного подвала, представляешь?). Прихожу, делаю себе кофе и просто сижу. Смотрю. Особенно на «Одиночество». Это лучшая твоя работа, мне кажется. Если б я была миллионершей и у меня был собственный дворец или хотя бы большая квартира с четырёхметровыми потолками, я бы её  купила сама и никогда никому не продала ни за какие деньги. Может, ещё и куплю.

Я.

 

 

ГЛАВА 2

 

На собеседовании всё было ровно так, как обещала Марта.

— Ну, как прошло? – Мишка встретил его возле Мистера Фикса. – Стихи заставляли читать? Мороз и солнце, день чудесный, ещё храпишь ты, друг прелестный… — Мишка встал в позу декламатора. – Или вот ещё помню: я пришёл к тебе с приветом рассказать, что я с приветом! Нет, лучше это. Басня! Петушка хвалит кукуха за то, что хвалит он петушку!

— Да ладно тебе, — Богдан поморщился. – Нормально прошло. Честно говоря, даже не ожидал, что будет так… спокойно, что ли. По программе она вообще ничего не проверяла. Оценки в журнале посмотрела, а потом разговаривали. Много ли читаю. Какие книги нравятся. Просила объяснить, почему именно они. Ну, и другое всякое. Кем хочу стать, спрашивала.

— И что ты сказал? – Шабрин изо всех сил делал вид, что ему интересно. Но Богдан знал: Мишка злится. Потому что никак не может понять, зачем друг, с которым они давным-давно договорились вместе поступать в математический класс, попёрся на собеседование к гуманоидам.  – Ты сказал, что ты технарь, а не гуманоид, и пришёл просто проверить себя, что в переводе означает «захотел выпендриться»?

— Сказал, что не гуманитарий. Сказал, что на программирование собираюсь поступать. Да не дергай ты этот несчастный фикус! И ногти оставь в покое, уже до мяса сожрал.

— Сам знаю! – Мишка сунул обе руки в карман на животе. Даже через толстый трикотаж было видно, как он сжимает кулаки. – Ты мне мамочка, что ли? Задолбал. А между прочим, ты свистел, что поможешь с геометрией, а сам литру свою учил.

 

— Миш. Миш! – Богдан протянул руку вслед за Шабриным, который начал протискиваться за фикус. – Ну чё ты? Ну, давай сегодня позанимаемся. До экзамена время ещё есть, успеем.

— Ладно, — за густой листвой Мистера Фикса Мишки видно не было. Потом ветки раздвинулись, показалось лицо – уже не злое. – Когда? Может, прямо сейчас ко мне?

— Давай лучше… часа через два, ладно? Мне кое-что надо… В общем, надо. Ты давай иди, собери в кучу всё, что тебе непонятно. А как будешь готов, напиши или позвони. И можем хоть до вечера сидеть, хоть до ночи.

— Ладно, — буркнул Мишка, вылезая из-за фикуса, ожидающе посмотрел на Богдана.

— Я чуть позже. И мне всё равно в другую сторону, мама кое-что просила в магазине. Богдан суетился, прятал глаза и подозревал, что ложь его видна, слышна и что сейчас Шабрин снова разозлится  и скажет что-нибудь резкое и непоправимое. Но Мишка, кажется, поверил. Кивнул, направился к выходу, где наткнулся на кого-то из своего класса, и больше не оглядывался.

А Василисы всё не было. Сегодня Богдан видел её всего два раза: возле кабинета физики и в холле на третьем этаже, где ждали своей очереди желающие попасть в гуманитарный класс. Возле неё, как обычно, толклись девчонки, о чем-то спрашивали, и лица у всех, кроме Василисы, были тревожные. Она отвечала, улыбалась, кого-то даже обняла и была похожа на солнце, ясное и ласковое майское солнце, которое всю последнюю неделю сияло на небе с рассвета до заката и уже по-настоящему грело.

 

Список проходящих собеседование был составлен странно, не по классам и не по алфавиту и каждый, кто уже отмучился, вызывал следующего. Пока Богдан вполуха слушал своих одноклассников, уже побывавших в кабинете литературы, оттуда вышла очень коротко стриженная темноволосая девчонка. «Полька!» — завопила Кашемирова и, цокая копытами высоченных каблуков, рванула к ней. Подтянулись и другие, тормошили темноволосую, и она, раскрасневшаяся, толком ничего не говорила, а только повторяла: «Она такая, такая!..». А потом, словно очнувшись, вытянула шею и тонким голосом выкрикнула в гулкое пространство холла: «Васильев!».

Пробираясь через девчонок, Богдан злился и косился в сторону окна, где рядом с Василисой стоял Игорь Седов. Этот длинноногий и широкоплечий парень вечно ходил с задранным вверх подбородком, а яйцеобразную голову носил аккуратно, как наполненную до краёв кастрюлю. Мишке Седов не нравился (хотя никакой внятной причины он ни разу не назвал), а сегодня и Богдан почти возненавидел этого пижона: за рост, стрижку из барбер-шопа, самодовольный вид, но в первую очередь – за внимание, с которым его слушала Василиса. Слушала, склонив набок голову и еле заметно улыбаясь. Но нужно было идти, и Богдан постучался, вошёл, увидел сидящую за учительским столом Марту, стоящего рядом с ней Андрея Денисовича и на пятнадцать минут забыл обо всём, что осталось за тяжёлой обшарпанной дверью.

После пришлось отвечать на вопросы одноклассников, желать удачи Семёну, Наташе, Коляну, Самиру и остальным, кому ещё только предстояло быть вызванным. Сам он ещё до собеседования был почему-то железобетонно уверен, что не провалится. Но его и в математический возьмут, сто процентов. И вот тогда придётся делать выбор.

Мишка ещё пару месяцев назад пересчитал в своём классе всех технарей, и выходило, что шансы у него неплохие. Про «гуманоидов» по просьбе Богдана он тоже высказался:

— Девчонок у нас ровно полкласса, и все собираются туда. Но поступит половина от половины, не больше. Ташлыкова, Вельская, Кашемирова… Да что я их перечисляю, ты всё равно их не знаешь почти.

— А эта… Как там её? Ну, предводительница, — Богдан смотрел на Мишкино ухо, старательно изображая безразличие.

— Юрченко? Эта в первых рядах. Её точно возьмут. Её даже наша выдра хвалит и придумывает для Василиска персональные темы сочинений.

 

Шабрин упорно называл Василису по фамилии или «Василиском», причём даже в глаза:

— Она не обижается. Если б меня кто-то так доставал, я бы бесился, а она только улыбается, — в Мишкином голосе прозвучало уважение, скорее всего, невольное. — Я, кстати, не сразу вспомнил, кто это — василиск. Думаю: вроде в «Поттере» было про его яд. А потом погуглил. Ты знаешь, что это за тварь?

Богдан знал – ещё с того дня, когда первый раз увидел Василису. «В средние века считалось, что василиски — реально существующие животные, которые рождаются из яйца, снесенного петухом и высиженного жабой на подстилке из навоза», – выдержка из какого-то академического словаря была уморительно серьёзной, а изображения василиска могли напугать разве что младенца. Им бы, средневековым фантазёрам, показать Чужого с Хищником, да вообще любой современный ужастик.

«Василиски якобы обладают ядовитыми клыками, когтями и дыханием, кроме того (подобно медузе Горгоне) они способны убивать лишь одним своим взглядом. По преданиям, василиск не боится ни огня, ни копья, ни меча. Но он может погубить сам себя, если увидит свое отражение». Чушь, конечно. Но вот ведь штука: он действительно ни разу не видел, чтоб Василиса смотрела в зеркало. И волосы у неё длинные – кажется, самые длинные в школе, а в их параллели – точно. А в парикмахерской везде зеркала! Ну, то есть понятно, что дома ей приходится хотя бы иногда видеть своё отражение — когда причёсывается, чистит зубы и тому подобное. Но в школьной раздевалке, пока остальные девчонки крутятся перед зеркалом, она шарф на шею намотает, натянет пуховик или куртку, рюкзак на спину закинет – и прямиком к выходу этой своей походкой, которая тоже непохожа ни на одну другую. Идёт, как будто не знает, куда сейчас наступит: на твёрдый пол, болотную кочку или на неверную, дрожащую от землетрясения  почву.

«Мифическое создание с головой петуха, туловищем и глазами жабы и хвостом змеи». Бред какой-то. И Шабрин с этими своими заморочками по поводу Василисы, конечно, не прав, но что Богдан может с этим сделать? Признаться ему, что… А что, собственно? Он и сам пока не знает.

 

В день собеседования Богдан Василису больше не видел. Шлялся по раздевалке, выходил во двор погреться на солнышке, потом снова возвращался в школу. Сделал на подоконнике домашку, посидел в телефоне, там же прошёл онлайн-тест по русскому и справился почти идеально. От тех, кто спрашивал, чего он тут торчит, отмахивался: отстаньте, мне надо. Через два часа к выходу прошла Кашемирова с подружками, обсуждая вполголоса, что Юрченко никак не выпустят: «Мало того, что Лиска последняя в списке оказалась, так ещё и сидит там в три раза дольше остальных!». Полина по-прежнему восхищалась Мартой, а остальные размышляли, стоит ли ждать.

О том же задумался и Богдан. Невыносимо хотелось есть, и он решил, что покараулит ещё немного, только уже не в школе, а на детской площадке неподалёку. По дороге на углу есть палатка с хот-догами, надо купить, может, даже сразу два. При мысли о поджаренных сосисках в животе заурчало, а рот наполнился слюной. Ну, досиделся. И зачем? Какой во всём этом смысл – в ожидании, в слежке, в ежедневном кружении вокруг Лисы-Василисы? Он выучил наизусть расписание её класса; знает, на какой перемене и на каком этаже они пересекутся. Он придумывает неотложные вопросы к Шабрину и несётся к нему после каждого звонка, чтоб увидеть хотя бы издалека косы, светлые глаза, высокие брови…

И ведь никогда раньше не было у него никаких проблем с девчонками. Ну да, другие они. Иногда противные, иногда смешные, часто умные. Можно поговорить, можно списать или, наоборот, поделиться решением заковыристого примера. Можно смеяться, толкаться, ходить вместе на каток. Однажды зимой он шёл оттуда вместе с одноклассницей — жизнерадостной болтушкой Олей, и на повороте к её дому зачем-то признался ей в любви. После несколько месяцев они оба делали вид, что ничего не произошло, а в следующем учебном году Оля ушла из их школы. И сейчас от того вечера в памяти осталось всего ничего: имя и фамилия,  красные от мороза щёки, изумлённые глаза. И молчание, которое тогда его почему-то даже не обидело. А сейчас, если б он решился и сказал что же самое Василисе, и она бы промолчала, он бы… он бы, наверное… Он бы просто закричал  от боли.

 

На палатке с хот-догами видело написанное от руки объявление: «Буду через 15 минут». Ему сегодня везло. Богдан кружил вокруг такой близкой, но недоступной еды, и посматривал в сторону школы, чтоб не пропустить Василису.

Она точно будет одна, без попутчиков. Непонятно, как ей удаётся отсечь «хвосты» в виде одноклассниц и одноклассников (и их тоже!), которые в школе, кажется, не оставляют её в покое ни на минуту. Но Богдан ни разу не видел, чтоб она шла домой в компании. И сегодня пятница, и это означает, что она направится сюда, вдоль детской площадки, через сквер, потом налево – до нового, всего пару лет назад построенного дома.

Чтобы понять, что из школы Василиса ходит по трём разным адресам, Богдану понадобилось  не слишком много времени. Уже на третьей неделе слежки он вывел закономерность: понедельник и вторник – хрущёвка, среда и четверг – сталинка, пятница и суббота – новая высотка. Четыре дня – из школьных ворот направо, в пятый и шестой – налево.

Постепенно стала очевидна и ещё одна закономерность: из разных домов приходила разная Василиса. Во вторник и среду она выглядела как продавец-консультант из пафосного магазина гаджетов; не точь-в-точь, но очень похоже: юбка минимум до колен, а то и до пят, строгая блузка, иногда жакет. Косы заплетены так туго, что не похожи на настоящие волосы, а скорее на парик (такие напяливают на голову актрисы, изображающие что-нибудь народное). В четверг и пятницу всё было гораздо свободнее: всякие юбки, джемпера, брюки и даже джинсы — правда, чёрные, без дырок, потёртостей, стразов и прочих украшений. Под стать одежде была в эти дни и причёска: одна коса, похожая на колосок, или хитрый узел на затылке. Субботняя и понедельничная Василиса почти не отличалась от остальных девчонок и один раз даже пришла с распущенными волосами, которые к середине дня собрала в хвост. В понедельник утром она вообще была весёлая – по-настоящему весёлая, изнутри, но с каждой следующей переменкой словно угасала. Наверное, не все это видели. Наверняка не все. Но Богдан – да. Видел, как на людях она держала лицо, но стоило ей выйти из перекрестья взглядов, уйти от тех, кто хотел, просил, требовал тепла и внимания, как она замыкалась, сжимала губы и смотрела будто внутрь себя. И совсем не улыбалась. Вообще.

 

— Что проголодался, молодой растущий организм? – женщина, полная и улыбчивая, быстрым шагом шла к киоску. – Сейчас-сейчас, соберу тебе лучший хот-дог всех времён и народов!

Два! Два или даже три хот-дога, горячих, сочных, острых, с жареным луком и маринованными огурцами! Пока женщина, гремя ключами, открывала палатку, Богдан сунул руку в карман, чтоб достать деньги. Лежащий там телефон завибрировал, заурчал, как голодный зверь, и сам прыгнул в руку. Шабрин! Всё, не будет ни хот-догов, ни Василисы. Нужно идти, раз обещал. Можно заодно попробовать как-то подготовить Мишку к тому, что учиться в одном классе они не будут. Потому что Богдан прямо сейчас, в эту самую минуту окончательно понял: если он пройдёт собеседование, то пойдёт к гуманитариям.

На эту тему на днях у него был долгий и не очень приятный разговор с мамой. Она наконец-то обратила внимание, что в книжном шкафу всё переставлено, а некоторые книги из школьной программы переехали с полок на его стол.

— Ты смотрю, на литературу нажимаешь? Проблемы какие-то? Или просто к экзаменам готовишься? – они сидели на кухне после ужина, было поздно, и Богдан, если честно, уже клевал носом, но поговорить было нужно, причём давно.

— И к экзаменам тоже, — Богдан замялся. – Но вообще я хотел тебе сказать, что собираюсь попробовать попасть в гуманитарный класс. Скоро собеседование, так что…

— Шутишь, что ли? – мама отставила в сторону чашку с недопитым чаем. Её левая рука с песочным печеньем зависла в воздухе. – Печенье, кстати, очень вкусное. Новый рецепт? Где нарыл? И что-то ты давно не пёк моё любимое шоколадное. После экзаменов, да?

 

Богдан давно знал за мамой эту особенность — забалтывать проблему. Если ей не хотелось что-то обсуждать, она находила миллион других тем для разговора. Иногда это было даже удобно. Если, например, Богдана ругали на родительском собрании (что случалось нечасто), мама кратко пересказывала суть претензий к сыну, а потом начинала балаболить обо всём подряд, лишь бы только не говорить о неприятном. Но сейчас этот вариант Богдана не устраивал, поэтому он вздохнул, придвинул к маме поближе чай и тарелку с печеньем и начал объяснять. Да, он по-прежнему собирается стать программером или ещё каким-нибудь технарём. Но с математикой, информатикой и тэдэ у него всё в порядке, а с литературой и русским – похуже, но ведь при поступлении учитывается общий балл, и русский всё равно придётся сдавать. Да и вообще: профессия – это одно, а быть культурным человеком – немного другое.

— Это да, — уныло сказала мама, доедая пятое печенье, — но как-то это всё… неожиданно. Я помню, на общешкольном собрании в начале года нам рассказывали про эти ваши переформирования, про специализированные классы. Директор у вас такой…  тоже неожиданный. Больше на художника или музыканта похож, чем на учителя. И мы же тогда с тобой разговаривали, и ты сказал – в математический пойдёшь, — мама снова вздохнула. – Ладно. Но надо, наверное, с папой обсудить. Мне кажется, он будет недоволен.

— А его это не касается, — Богдан старался говорить спокойно, — это будет только моё решение, я имею право даже заявление написать без родителей. И когда он вообще бывает доволен?

Маму он убедил, точнее – она смирилась и даже пообещала поговорить с отцом. Тот позвонил через несколько дней, поздно вечером, и Богдану очень не хотелось отвечать, но он, конечно, ответил. Только сразу предупредил: решение принято, и никакие аргументы не сработают. Отец ещё немного позанудствовал, а потом в сердцах сказал: «Умные такие все стали, слова не скажи!» и бросил трубку. Так что и эта проблема была решена – настолько хорошо, насколько это было возможно.

 

А вот с Шабриным всё пошло наперекосяк. Они много занимались, почти каждый день. Богдан старался как мог, но, чем глубже они копали эту несчастную геометрию, тем более явными становились пробелы в Мишкиных знаниях. «Ты вообще, что ли, не учил это никогда? – однажды возмутился Богдан. – Путаешь биссектрису с медианой!». Мишка психанул, швырнул учебник в угол и велел Богдану убираться и больше никогда не приходить, не звонить, не писать и забыть, как его зовут. Потом они, конечно, помирились и продолжили, но времени до экзамена оставалось всего ничего;  Шабрин дёргался, потел и из его головы, как из дырявого кармана, вываливалось даже то, что он помнил ещё вчера.

А потом в школе на доске объявлений появился список тех, кто прошёл собеседование в гуманитарный класс. Богдан, протолкнувшись через галдящую толпу, упёрся взглядом в самый последний пункт. «Юрченко Василиса», — было напечатано чёрным по белому и последней буквой имени была А, как и положено.

— Ну что, доволен? – Шабрин отирался неподалёку и на список не смотрел, ему достаточно было сияющей физиономии Богдана.

— Ну, приятно, конечно, — Богдан пригасил радость.

— И когда ты им всем скажешь, что не пойдёшь к гуманоидам? После экзаменов? Или, —  Мишка заткнулся на полуслове, словно прочитал на лице Богдана ответ на ещё не заданный вопрос. – Ясно. Ты не будешь ничего говорить. А в математический класс вообще не собирался, да?..

 

Эту тему они больше не поднимали. Да и вообще общались мало. Привет. Пока. Как жизнь. Нормально. Поначалу Богдан чувствовал себя виноватым, особенно после того, как Шабрин провалил экзамен, точнее, получил такой результат, который намертво перекрыл ему дорогу в математический класс. Но постепенно чувство вины вытеснялось злостью. С какого перепуга Шабрин решает, где Богдану учиться? Тоже мне. Ещё другом себя называл. А что облажался – сам виноват, нужно было больше заниматься и не в последнюю неделю, а с самой осени.

Так и не успокоившись, с клокочущей внутри злостью, Богдан сдал экзамены – лучше, чем ожидал. Мама была довольна, подарила новый смартфон и велела «отдыхать на всю катушку», но Богдан вдруг скис. Затянувшаяся ссора с Мишкой – даже не ссора, а какое-то глупое недоразумение – беспокоила, как давний ушиб: ни синяка, ни шишки, а дотронешься и хоть кричи. Богдану не хватало шабринских шуточек и его показушных обид, когда Мишка, надувший губы, становился похож на какую-нибудь инста-гёрл. Богдан скучал даже по возможности в очередной раз гавкнуть на Шабрина за обгрызенные ногти, что было уже полным идиотизмом.

Развалившаяся «случайная» дружба болела, как настоящая, и быстро унять эту боль не было никакой возможности. Вскоре после экзаменов Богдан увидел через кухонное окно, как Мишка вместе с родителями загружал в машину сумки и коробки. Это означало, что Шабрина, как обычно, до конца лета отправляли на дачу. Не мириться же по телефону? Тут одними словами не обойдёшься, и эмодзи, которые так любят девчонки, тоже не помогут. Надо смотреть человеку в глаза, и тогда, если повезёт, даже не придётся много говорить.

 

Но хуже всего было то, что и Василиса тоже пропала, как будто на самом деле была мифическим и мистическим существом. Две недели Богдан  каждый день ходил по трём адресам и по очереди дежурил во всех дворах. Он подкарауливал Василису то утром, то днём, то вечером и, кажется, на всю жизнь возненавидел детские площадки, где громкоголосые мамы и бабушки пытались сделать из нормальных детей послушных роботов. Потом вдруг резко похолодало, и Богдан, три часа мотавшийся под дождём, простудился и слёг. Слабый и горячий, он валялся на кровати, глотал таблетки, литрами пил клюквенный морс, таращил в ноут слезящиеся глаза или спал, как дохлый сурок.

От этой ли слабости или от отчаяния он поддался на мамины уговоры и согласился «провести хотя бы недельку с папой».

Поездка ожидаемо превратилась в одно сплошное мучение. Отец был недоволен всем: жесткой курицей, которой их накормили в поезде; невкусным кофе; шумными соседями в гостинице; очередями в кассы музеев; ценами, погодой и мироустройством в целом. Из-за этого Богдан не получил ни капли удовольствия и, вспоминая ту неделю, ещё долго натыкался памятью не на хорошие моменты, которые тоже случались, а на раздражённый голос и хмурое лицо отца. Но Нижний Новгород ему понравился, как и Казань, которая оказалась шумным, весёлым, молодым и очень столичным  городом.

 

Мама после поездки Богдана похвалила:

— Папа сказал, что ты вёл себя практические идеально и что вы ни разу не поругались.

— А что толку-то? Можно подумать, от ругани что-то изменится. Или изменится он.

— Зря ты, — мама вздохнула, — папа, конечно, человек ээээ… непростой, но очень ответственный и надёжный.

— Да? – Богдан скептически хмыкнул. – И чего ж тогда ты с ним развелась, раз он такой надёжный?

Она снова вздохнула и стала рассказывать про какую-то тётку на работе, у которой телефонные мошенники выманили ползарплаты, про рецепт капкейков, который дала коллега, и ещё сказала, что завтра пойдёт выкупать путёвки в Турцию.

За оставшиеся до вылета дни Богдан ещё несколько раз сходил по Василисиным адресам, но так и не сумел её увидеть. И вопреки этому, вдруг успокоился. В конце концов, сентябрь уже близко, теперь они с Василисой в одном классе, так что слежка и беготня по коридорам на переменах ему больше не грозят. Богдан будет смотреть на Василису каждый день с самого утра и не только смотреть, но и слушать. Они, конечно, познакомятся, будут разговаривать и, возможно, даже подружатся. А потом… Он раз за разом одёргивал фантазию, обрезал ей крылья, чтоб не забралась в совсем уж немыслимые высоты, но получалось плохо, и от возможного «потом» становилось то холодно, то жарко, то вообще как-то обморочно.

Из отпуска они с мамой вернулись за неделю до начала учебного года. Нужно было суетиться, покупать тетради и ручки, проводить ревизию одежды и обуви. Несколько выходных они провели в магазинах, устали, взмокли, потратили кучу денег и объелись мороженым. Во дворы, где жила Василиса, Богдан намеренно не ходил: уговорил себя, что не стоит суетиться. Но за трое суток до первого сентября поставил себе на мобильном три будильника сразу и на пораньше. Он знает, откуда она пойдёт в школу. И проводит её от дверей до дверей – как и раньше, неслышно и незримо.

 

От кого: Марта Брянцева martabrya@yandex.ru

Кому: Алексей Петров alex-art@gmail.com

Тема: Просто так-5

Здравствуй. Я молодец, правда? Держала паузу не меньше месяца. Посмотрела сейчас – в прошлый раз было совсем коротко, так что теперь потерпи и не сердись. В общем, я теперь училка. Сама не верю, но факт. Две недели уже! И даже ещё не подала заявление об уходе и ни разу не заплакала. Оно и понятно: кто такие дети по сравнению со скандальными продюсерами, криворукими операторами и неграмотными редакторами? Ангелы и лапочки, вот кто. Особенно маленькие. Мне, конечно, пришлось взять не только старших, то есть гуманитарный класс, но и пятиклашек. И они все поголовно – нежные, славные, совершенно плюшевые, даже те, кто считается хулиганом. Мне кажется, если б я спросила: кто хочет на ручки, все бы подбежали и стали проситься, даже мальчишки. И делятся всем. Просто всем, что у них есть! У меня ручка потекла – через секунду пять человек стояли у моего стола с пеналами в руках: берите, Марта Валентиновна, пожалуйста, у нас много! Конфетами на переменах угощают, сухариками какими-то. Один мальчик даже предложил откусить от его яблока, но, кажется, всё-таки пошутил. Что тоже хорошоsmile Они вообще всё время едят, постоянно! Приходят на урок с недожёванными кусками за щекой. Был один случай, в один из первых дней, за который мне до сих пор стыдно. Звонок прозвенел, расселись они по партам. Улыбаются, переговариваются, ёрзают – не успокоились ещё после беготни. И смотрю – мальчик один явно не доел что-то, щека раздута, как будто там пончик. Я их всех попросила быстренько проглотить  то, что не успели на перемене. Они головами кивают, но никто не жуёт и мальчик этот тоже делает вид, что его мои слова не касаются. Я говорю: а ты? Что у тебя за щекой? А он – без злобы, без обиды, совершенно спокойно отвечает: ничего у меня нет, просто щека такая. Оказалось, правда: одна щека толще другой в два раза. Я извинилась, конечно. Но всё равно стыдно перед ними, плюшевыми.

А старшие – совсем другие. Из разных материалов. Но одна девочка тебе как художнику понравилась бы, я уверена. Не скажу, что красавица. Не уродина, нет. Но классической красоткой не назовёшь, у них в классе есть гораздо более эффектные девицы. А эта… Высокий лоб, глаза широко расставлены, возможно, даже слишком. И рот – крупный, выразительный. Немного великоват, кажется, но это её не портит. И всё это настолько гармонично и тонко сочетается, что даже завораживает. И косы у неё. Косы! Вообще вся как будто не из нашего времени. Знаешь, я недавно наткнулась на подборку фотографий. Какой-то никому неизвестный человек снимал в шестидесятых и семидесятых соседей то ли по селу, то ли небольшому городу. На фоне ковров, заборов, садов, просто натянутой тряпки – для красоты. Там такие лица, боже мой, такие! Невероятные! Эта девочка – она будто оттуда. А если про материал говорить, она снаружи (в переносном смысле, конечно) вроде мягкая, гладкая, как шёлк. А внутри – сталь.

Вообще, они все хорошие. Разные, но хорошие. Интересные. Талантливые. Я тебе потом ещё расскажу, ладно? Ладно? А всё равно расскажу, даже если не хочешь.

И кабинет у меня отличный. Летом в школе сделали ремонт, всё теперь очень красиво, удобно, современно. Только с актовым залом какая-то засада, никак не закончат. Андрей нервничает, ругается с рабочими, но пока без толку.

Да, отдельная радость – в гуманитарном классе, кажется, вполне вменяемые родители. Было уже одно собрание, вроде всё нормально прошло, хотя я, волновалась, конечно, и боялась родителей, больше, чем детей, в сто раз больше.

А ещё, представляешь, мама одного мальчика из гуманитарного класса потрясающе печёт! Первого сентября он принёс коробку домашнего печенья и всех угощал. Остатки мне сухим пайком на дом выдали, так что несколько вечеров подряд наслаждалась, пока тетради проверяла. Вроде жирных пятен на страницах не оставила, а то был бы стыд-позор. У меня самой, как тебе известно, руки растут, откуда не надо бы. Какое там печенье, доширак бы правильно заварить. И теперь, когда мамы больше нет, ем что попало. Хорошо, что в магазинах полуфабрикаты на любой вкус.

Ладно. Твой агент Егор сказал мне, что у тебя всё нормально. Что ведёшь переговоры об участии в какой-то крутой выставке. Мы виделись с ним в мастерской, когда он вывозил проданную работу. Кажется, это был «Пёс-3». Ну, ты знаешь наверняка. Мне, кстати, из четырёх псов больше всех нравится второй. Странно, что купили не его.

Всё. Пойду, уже поздно, а встаю я теперь ни свет, ни заря. Училкам так положеноsmile

Я.

 

 

ГЛАВА 3

 

Богдан как-то раз пытался вспомнить, сколько раз за школьную жизнь его пересаживали с места на место. Но сосчитать не смог. Ты слишком маленький, ничего не видишь за чужими спинами, иди на первую парту. Разве можно обижать девочек, хулиган, будешь сидеть с этим спокойным мальчиком. Вы так подружились с соседом, что болтаете весь урок, придётся вас рассадить.  Мне всё равно, с кем ты сидишь на математике, на истории ты будешь здесь. Ты когда успел так вырасти, сто лет не стригся, куда смотрят родители, за твоей лохматой головой невозможно рассмотреть доску… У учителей находится миллион причин и поводов, чтоб сорвать тебя с насиженного места, заставить привыкать к новому человеку, его запаху и привычкам, его манере говорить, чихать, сморкаться, выставлять локти, лепить к столу жвачку… Но! Если ты достойно пройдёшь все испытания, будешь покорным, заработаешь репутацию прилежного ученика, если, в конце концов, ты пройдёшь собеседование в новый класс с углублённым изучением чего угодно, то тебе наконец-то повезёт и ты сам сможешь выбирать, где тебе сидеть. И тогда ты, обалдев от этой возможности, тупо застрянешь в проходе, пока остальные будут резво и весело занимать свободные места.

Богдан оказался не единственным, кто растерялся в первый день. Но от этого было не легче: свободных мест становилось всё меньше, и большая часть – впереди, куда ему никак нельзя было садиться. Потому что Василиса место себе уже выбрала – в среднем ряду, на третьей парте слева. Чтобы видеть её на уроках, Богдану пришлось срочно определяться и он, почти не глядя, шмякнулся на ближайший незанятый стул и только после этого обнаружил у себя в соседях Семёна Парамонова. «Н-да. Молодец я», — подумал Богдан с тоской, но убегать было как-то неловко, да и выбора уже практически не осталось: даже на самых первых партах уже расселись одноклассники, точнее одноклассницы.

 

Из двадцати пяти человек парней было всего восемь. Этого стоило ожидать, но всё равно немного нервировало. Во-первых, непривычно. Во-вторых, такой дисбаланс был чреват большим количеством осложнений: от бесконечной трескотни про всякие девичьи штучки до яростного соперничества в учёбе. И если первое ещё можно пережить, то второе напрягало. Богдан всё же чувствовал себя не очень уверенно среди тех, кто наверняка читать научился в два года, писать в три, а в семь уже декламировал наизусть «Евгения Онегина». Выглядеть идиотом не хотелось, особенно в глазах Василисы. Ладно. Что с этим поделаешь? Зато по математике и прочим техническим предметам он будет если не лучшим в классе, то одним из. И Семёна можно пережить. Они раньше были не очень-то дружны, но общий язык как-то находили, так что и сейчас справятся. Богдану нужно просто пропускать мимо ушей его шуточки и цитаты из замшелых анекдотов.

А место он занял отличное. Куда ни смотри – на доску, на учительский стол, в окно – Василиса всегда в поле зрения. Иногда виден только затылок, но чаще – профиль: высокий лоб, прямой нос, ресницы, губы… Волосы, кажется, стали короче. Или только кажется? Может, просто по-другому заплетает косы? За лето она загорела, повзрослела и вроде бы похудела, но последнее – не факт, у девчонок многое зависит от одежды. Богдан, кстати, так и не узнал, где она пропадала всё лето. У него, кажется, уши шевелились, как локаторы, когда на переменах он прислушивался к девичьей болтовне. Но ничего полезного так и не узнал.

 

Один раз, примерно в середине сентября Богдан, торопясь с перемены, чуть не налетел на Василису в дверях кабинета физики. Носом, губами, всем лицом он почти уткнулся в её волосы, уложенные в замысловатый узел, испугался и обрадовался одновременно, замер, вдохнув исходящий от неё запах – какие-то весенние цветы и уютное тепло, как от только что выглаженной одежды. «Вася,  чего застрял?»  — забасил сзади Семён, и ощутимо пихнул его в спину. И если бы Василиса к тому времени не сделала шаг вперёд… На зверское выражение лица Богдана, когда тот обернулся, Семён отреагировал испуганным «да ладно, ладно, чего ты!». А Василиса спокойно прошла на своё место и уже оттуда улыбнулась.

Они уже давно знали имена друг друга. Они говорили «привет» при встрече. Один раз в паре проводили опыт по химии. Но для неё это, кажется, ничего не значило. Одинаково ровная и приветливая со всеми, она никого не выделяла ни в плохом, ни в хорошем смысле.

Богдана это и восхищало, и расстраивало. Больше расстраивало, если уж начистоту. Если б Василису не дёргали все подряд, не приставали с разговорами, если бы она не была такой нужной всем и каждому, у него, наверное, было бы больше шансов стать к ней чуть ближе. Пусть бы её кто-то обидел – и Богдан встал бы на защиту. Если б она чувствовала себя одинокой – он бы составил ей компанию. Если бы у неё обнаружились хоть какие-то проблемы с учёбой, например, с математикой или информатикой, он бы предложил помощь. Но всё у неё было хорошо. Всё хорошо! На уроках пятёрки, на перемене – круговерть из желающих пообщаться. Только после школы она всё так же ходила домой одна. И Богдан, которому как минимум два дня в неделю было по пути, так и не решился ни разу догнать её, предложить проводить, донести тяжеленный рюкзак и, может быть, наконец разгадать тайну трёх домов Василисы.

 

Он злился на себя, на ситуацию. Однажды он, вернувшись с перемены, с такой силой долбанут кулаком по своему столу, что Семён подпрыгнул и посмотрел на него, как на психа. А всё потому, что в холле у окна рядом с Василисой стоял Седов и разговаривал с ней, просто подошёл и начал разговаривать, как будто она самая обычная девчонка, вроде Кашемировой. А Богдан всё искал повод подойти к Василисе, спросить о чём-нибудь, что-нибудь рассказать – и не находил. И тогда ему пришёл в голову самый простой и, возможно, единственный доступный ему способ: он будет её угощать чем-нибудь вкусным. О, это он умеет, как никто другой! Ни одно магазинное печенье не могло сравниться с тем, что пёк Богдан. Кексы из школьной столовой в подмётки не годились его мягким и ароматным кексам. И уж конечно тот, кто хоть раз попробовал торт, сделанный Богданом, даже смотреть не стал бы на химические пирожные из кондитерской рядом с одним из Василисиных домов. Но торты было бы неудобно есть в школе, поэтому он решил сосредоточиться на печенье — песочном, творожном, заварном, апельсиновом, шоколадном, ещё чёрт знает каком. Он купил большой пластиковый контейнер, в котором помещалось килограмма полтора, и таскал его в школу по два раза в неделю. На большой перемене выставлял на свою парту или учительский стол и приглашал всех угощаться:

— Налетайте, народ. Нам с мамой вдвоём всё равно столько не съесть.

Важно было говорить всё это спокойным, почти равнодушным тоном. А ещё важнее – проследить, чтоб Парамонов и другие такие же ненасытные не гребли из коробки горстями.

— Семён, а ну убери свои грабли! – Кашемирова шмякнула Парамонова по затылку, но он, кажется, не обиделся и, чавкая, протянул руку за ещё одним печеньем. – Да уйди ты, кому говорю! Остальным тоже хочется! Вон Юрченко ещё ни одного не попробовала. Васька, тебе принести? А то тут всякие расхватают сейчас, как будто три дня не ели. А вообще, Богдан, если твоя мама будет поставлять нам мучное в таком количестве, то в конце года я в дверь не пролезу!

 

Эта сцена повторялась с небольшими вариациями каждый раз. И почти никогда Василиса не подходила к столу сама, словно ждала, что кто-то другой вспомнит о ней, и предложит, и поднесёт, как королеве, может, даже с поклоном. Но скорее всего, Богдану так только казалось. Может, она просто не любила сладкое. Но что-то ей должно понравиться? Ну, хоть когда-нибудь хоть что-нибудь и хоть немного?! Богдан, как проклятый, перелопачивал кулинарные сайты, выискивая новые рецепты. Безе, курабье, имбирное, миндальное,  печенье с грушей, курагой, изюмом, сушёной клюквой – списку не было конца.

— Слушай, Васильев, а почему ты ни разу не приносил печенье с кокосом? – Кашемирова, засунула в рот очередное печенье и подмигнула Василисе. – Вот Васька тоже наверняка любит с кокосом, а ты почему-то не приносишь.

Богдан вздрогнул. Неужели Кашемирова поняла, что Василиса ему нравится? Так ведь девчонки говорят «он мне нравится»? Идиотское какое слово. Нравиться могут кроссовки, или джинсы, или телефон. Школьный предмет может нравиться. Книга, фильм, да что угодно! Но человек? Разве это слово передаёт постоянное желание  смотреть только на неё, слушать только её голос, чувствовать её запах? Разве так называется эта зацикленность, похожая на помешательство?

— Не знаю, — он растерялся, — я не очень люблю кокос, поэтому ни разу… не попросил маму такое испечь.

— Наташа, — Василиса улыбнулась, — мама Богдана нам ничего не должна. У тебя, кстати, крошки на губах остались. Дать салфетку?

Кашемирову никто не называл Наташей, только учителя. А Василиса – только так. Своё имя позволяла коверкать как угодно и не обижалась, но остальных звала всегда по имени. Ясно, что своих бывших одноклассников она заранее знала по именам и фамилиям, но и остальных выучила буквально за пару дней.

 

Вообще-то, класс у них получился интересный. Парней мало, да, но, как сказала Кашемирова (Богдан нечаянно подслушал), «на любой вкус». Кроме самого Богдана, вечного бодрячка Семёна и Седова, считающего себя пупом земли, в списках значились: молчаливый улыбчивый Самир, задумчивый Коля, баскетболист Макар, гитарист Никита и один новенький по имени Елисей, которого быстро прозвали «Королевичем». Кличка, честно говоря, звучала несколько издевательски, потому что Елисей был невысоким пухлым парнем, с шарообразной белобрысой головой и маленькими круглыми ушами, делающими его похожим на медвежонка. Вообще, о каждом из парней можно было бы сказать ещё много всякого, но основные отличительные признаки были очевидны.

С девчонками сложнее. С ними вообще сложно, а когда их в классе семнадцать штук, то есть человек, поди разберись, что каждая собою представляет. Ну, положим, Василису ни с кем не спутаешь. Ещё со дня собеседования Богдан запомнил Полину, которая по-прежнему пищала от восторга после каждого урока литературы и пела Марте дифирамбы. Кашемирова – тоже тот ещё фрукт. Её настоящую фамилию, кажется, уже даже учителя забыли, то и дело путают. Ей и в аттестат, наверное, кличку впишут, а после восемнадцати она и паспорте поменяет «Кашеварову» на «Кашемирову».

Остальные четырнадцать особ женского пола Богданом были мысленно поделены на три неравные части: восточная сказка, русская народная сказка и остальные. В самую малочисленную «восточную сказку» попали Наиля и Сафия. Сафия, как и Елисей, была новенькой, и первое время ей приходилось всем объяснять, что зовут её именно Сафия, через А, и что ударение падает на первый слог. И пока все не привыкли, кто-то из учителей даже попытался исправить имя на тетради.

Ко второй группе Богдан отнёс Ульяну, Марфу, Ярославу и Руслану (которую Семён за глаза называл не иначе как «Руслана и Людмил»). Формально туда же можно было записать и Василису, прекрасную и премудрую, но она ни в какие рамки не помещалась.

В третьей группе оказались две Наташи, Алёна, Таня, Соня, Олеся и Настя. Самые обычные девчонки, очень разные и все похожие друг на друга. Да, была ещё одна – Ира, тоже новенькая и, возможно, поэтому вечно какая-то испуганная.

 

Вся эта сборная солянка поначалу, конечно, кипела и бурлила, словно в забытой на плите кастрюле. Кто-то с кем-то ссорился, кто-то кого-то сторонился, кто-то распускал слухи или плёл интриги. Но постепенно всё успокоилось – благодаря двум людям, Василисе и Марте. Василиса просто была. Улыбалась, разговаривала, отвечала на вопросы – важные и пустяковые, утешала и подбадривала, если надо. И словно принимала в свою тёплую орбиту каждого.

А Марта оказалась не просто интересным человеком, но и нетипичным, каким-то совершенно неправильным учителем. Во-первых, она рассказывала о писателях и литературных героях так, словно была с ними знакома. Никаких пафосных речей о «великом русском писателе, который отразил, понял, предвосхитил». То есть она не спорила, что Гоголь, Пушкин, Толстой и остальные — великие. И все правильные формулировки они в учебниках читали, потому что призрак ЕГЭ маячил на горизонте, как неубиваемый зомби. Но Марта умела смотреть на писателей не как на памятники, а как на живых людей, не стеснялась рассказывать об их пороках и человеческих слабостях: этот проигрывался в карты, тот сошёл с ума, третий был не всегда порядочен с женщинами.

А персонажи книг и пьес были для Марты словно коллеги, соседи, друзья и подруги. «Я бы такому даже руки не подала, — говорила она и морщила нос, как от неприятного запаха, — а вот у этого могла бы попросить совета в сложной жизненной ситуации. А вы? С кем бы хотели поговорить? А кого пригласили бы на день рождения? А на свидание?».

Во-вторых, Марта всё время извинялась: простите, но сначала я предлагаю поговорить об этом; извините, но думаю, нам придётся повторить эту тему; прошу прощения, но с этим заданием вы справились не очень хорошо. Это было непривычно и удивительно, но странным образом неуверенность Марты добавляла взрослости и уверенности её ученикам, почти всем. Из этого правила было всего два исключения: всё тот же Седов, из которого самоуверенность и раньше лезла через край, и новенькая Ира, на которую почему-то не действовала обаяние Марты. Эта самая Ира бледнела, когда к ней обращались с вопросами, запиналась, когда на них отвечала, и почти теряла сознание, если её вызывали к доске. В конце концов, Марта перестала спрашивать её устно, а разрешила отвечать письменно и даже приносить готовые эссе из дома.

 

Именно из-за Иры и её робости Василиса вдруг показала себя с абсолютно неожиданной стороны. Перед очередным уроком литературы Ира прошла к своей последней парте, достала оттуда листок с очередным эссе и тихим ходом направилась к учительскому столу. Она всегда ходила в мягкой обуви без каблуков, передвигалась неслышно, словно её пугал даже звук собственных шагов. Даже в самом тесном пространстве она умудрялась проскальзывать между одноклассниками так, чтоб никого не задеть. Но в тот раз у неё не получилось: посреди прохода возник Седов. Сначала выставил из-за парты ногу, а потом поднялся во весь рост и сказал с издёвкой в голосе:

— Что, Ирочка, несёшь свою очередную бумаженцию? Отлично устроилась, хочу тебе сказать. Мы тут на уроках головы ломаем, из кожи вон лезем, цитаты заранее учим, а ты дома, значит, кропаешь тихонечко, чаёк попиваешь, бутеры лопаешь. И пользуешься чем хочешь – хоть гуглом, хоть учебниками. Я бы тоже мог изобразить из себя убогого, сказать, какой я бедный-несчастный, — последние слова Седов жалобно пропищал, видимо, изображая Иру.

Он говорил громко, будто напоказ, и, даже глядя на Иру сверху вниз, всё равно умудрялся держать голову прямо. И всё это было так противно, так несправедливо и жестоко, что в классе стало тихо, а кто-то из девчонок (кажется, Кашемирова) потрясённо выдохнула «Ну ты, Седов, и…». Богдан, набрав побольше воздуха, шагнул вперед, чтоб сказать Седову пару ласковых, а то и вмазать по наглой морде (хотя в последний раз дрался ещё в детском саду). Но не успел.

Василиса, непонятно как, вроде не касаясь ни Игоря, ни Иры, отодвинула их друг от друга, спрятала Иру у себя за спиной, и, глядя Седову прямо в лицо, начала говорить, вполголоса, размеренно и спокойно:

— Игорь. Не надо. Может, ты даже не понимаешь, что делаешь и как это выглядит. Даже наверняка не понимаешь. Но всё равно, не надо. Когда-нибудь  – через год, два, десять лет – тебе станет очень стыдно. Но ты уже ничего не сможешь исправить. Не надо. Слышишь?

 

Через пять минут, когда прозвенел звонок и в класс вошла Марта, все уже успокоились. Сидели на своих местах, доставали из сумок учебники и тетради, переговаривались и смеялись, будто ничего и не было. Но Богдан помнил. Как поник и уменьшился в размерах Седов, сдулся, как пробитое колесо. Как смотрела на Василису Ира. И как у Василисы дрожала верхняя губа, но не от испуга и даже, кажется, не от волнения, а как будто она сейчас оскалится, как хищный зверь.

Это чувство опасности, исходящее от Василисы в тот день, не давало Богдану покоя. От него было не то чтобы неприятно, но как-то… царапающе. И ещё её почему-то было жалко. Может, потому, что он заметил, как после разборки с Седовым на лице Василисы отразилась не злость, не ликование, даже не облегчение, а страдание и ещё что-то. Это «что-то» никак не формулировалось, не облекалось ни в слова, ни даже в отчётливое ощущение. А когда он понял, то не поверил, потому что это, кажется, был стыд.

Богдан крутил в голове тот случай, восстанавливал в памяти все мелочи и всё равно не понимал: чего ей было стыдиться? Защитила слабого, да ещё сумела это сделать так, чтоб никто не пострадал. Никого не била, не повышала голос, не обзывала. Даже с этим придурком Седовым разговаривала, как с человеком. Не унизила своим заступничеством Иру и на её сказанное сквозь слёзы «спасибо» отреагировала обычной тёплой улыбкой.

Седов с тех пор, кстати, попритих и даже перестал так задирать вверх свою приглаженную и наодеколоненную башку. Но самое поразительное, что примерно через неделю после того случая на одном из уроков литературы Ира вдруг подняла руку. Марта удивилась:

— Тебе надо выйти? Мы же с вами договорились: если надо, просто встаёте и тихонечко выходите, чтоб никому не мешать.

— Нет, — Ирин голос звучал слабо, но креп с каждым словом, — я хочу ответить на вопрос. Устно. Можно?

 

Все эти удивительные события, и мысли, и Василиса с её непостижимостью, к счастью, отвлекали Богдана от ещё одной проблемы: с Шабриным он так и не помирился. Ещё первого сентября на линейке Богдан хотел подойти к Мишке, спросить, как жизнь, как лето, как вообще всё. Но Шабрин стоял среди одноклассников, пожимал кому-то руку, травил байки и совсем не выглядел расстроенным  из-за того, что попал в класс для тупых, как сам однажды выразился. За лето он сильно вырос, как-то окреп и раздался в плечах. И был совсем не похож на того Мишку, который несколько месяцев назад психовал из-за геометрии и чуть не плакал, когда понял, что не попадёт в математический класс.

Тогда, на линейке, Шабрин и Богдан столкнулись взглядами, и Богдану почему-то стало так неудобно и тревожно, что он сразу отвернулся. А когда, устыдившись своей трусости, он снова обернулся, Мишка уже смотрел в другую сторону.

После они много раз встречались в школьных коридорах, но не разговаривали, а просто кивали друг другу. Но однажды, уже в октябре, Богдан всё же решился, и подошёл к Мишке в раздевалке после уроков.

— Привет, Миш. Подожди, разговор есть.

— Чего тебе? – Шабрин смотрел с насмешкой. – Я тороплюсь,  меня ждут.

— Подождут! – Богдан разозлился. – Иди сюда, говорю. На минуту, — он поманил Шабрина в угол к Мистеру Фиксу.

— Тут говори, я от этого пыльного фикуса вечно чихаю.

— Я про экзамен хотел. И собеседование. Объяснить, почему я…

— Да какая разница? – Мишка криво усмехнулся. – Ты хотел в тот класс – пошёл в тот класс. Я не сдал нормально математику – теперь учусь с такими же, как я. Нормально, чё. Не парься. В конце концов, мы и дружили только потому, что жили в одном подъезде и в один детский сад ходили. Скажешь, ты не так думал? – Мишку окликнули, он крикнул через плечо: — Да иду я, не орите! Всё, Васильев, я пошёл и ты давай шагай. Привет Василиску и остальным гуманоидам.

 

Он бы, может быть, даже передал этот привет, от расстройства и назло Мишке, если бы ровно на следующий день жизнь в очередной раз не перезагрузилась, как комп от скачка напряжения. Хотя, если уж продолжать аналогию, на кнопку перезагрузки нажала Марта. После уроков (литература как раз была последней) она посмотрела в окно, задумалась на секунду и сказала:

— Слушайте, мне что-то не хочется расставаться. Смотрите, какая погода сегодня, а? Не хотите прогуляться? Тут же парк недалеко. Извините, я понимаю, что у вас свои дела, так что не обижусь, если откажетесь.

Пошли почти все. Ну, больше половины класса точно. Добрели шумной толпой до парка, толпились возле Марты, разговаривали, бегали по багряно-золотому ковру из листьев. Девчонки, конечно, стали селфиться и фотографировать друг друга во всех видах. Сначала просто так, а потом начали разыгрывать сценки: то какую-нибудь скульптуру изобразят, то сцену из фильма, то просто кривляются.

Василиса, которая сидела на скамейке рядом с Мартой, фотографироваться поначалу не хотела, но Кашемирова так её уговаривала, так тянула за руки и хохотала, что пришлось согласиться. Следом потянулись и некоторые мальчишки – Семён, Игорь Седов, Никита и даже Королевич Елисей. Смотреть было интересно, и Богдан, отойдя в сторону от Марты и болтающих с ней одноклассников, тоже достал телефон.

После, рассматривая фотографии, на каждой из которых была Василиса (одна, в паре с Кашемировой, в группе из трёх-четырёх-пяти человек), Богдан уже не первый раз думал о том, что по-настоящему красивые люди не бояться выглядеть некрасиво. И быть смешными тоже не боятся. Василиса гримасничала, таращила глаза, растягивала пальцами рот, изображая широкую улыбку, и всё равно была лучше всех.

А в тот день, последний солнечный день в году, Марта вдруг привстала, замерла, а потом вскочила на скамейку, замахала руками и закричала на весь парк:

— Скорее, идите всё сюда!

А когда они столпились вокруг неё, она посмотрела на всех сияющими глазами и сказала звонко и уверенно, как о чём-то уже решённом:

— Слушайте, а не создать ли нам театр?

 

От кого: Марта Брянцева martabrya@yandex.ru

Кому: Алексей Петров alex-art@gmail.com

Тема: По делу, строго по делу

Привет. Я быстро сегодня. Просто на всякий случай. Мне Егор обещал, что сообщит тебе, но вдруг забыл? В общем, я пока попользуюсь твоей мастерской. Ты мне ещё до отъезда разрешил, помнишь? Что если мне нужно будет, я могу использовать её. Ты не волнуйся, с работами всё будет в порядке. Постараемся не трогать, но если придётся, то аккуратно. Если, конечно, сумеем сдвинуть с местаsmile Да и вообще, что им сделается, железным? Мы договорились с Егором, что покупатели (если они появятся) смогут приходить в любое время, так что и об этом не переживай, я даже сделаю ему запасной комплект ключей. Я думаю, кстати, что тебе это даже выгодно. Тут запылилось всё, и вид стал какой-то заброшенный, а мы с ребятами устроим уборку, будет шик-блеск-красота.

К тому же это, скорей всего, ненадолго. Егор, наверное, тебе сказал, что я предложила своим старшим, которые из гуманитарного класса, создать театр. Может, театр – это слишком громко сказано, в наши времена это называлось драмкружок, но теперь вместо институтов везде университеты, вместо ПТУ – колледжи, так что почему бы драмкружку не назваться театром? Так вот. В классе репетировать неудобно, мало места. В спортивном зале всё время какие-то занятия, секции и т.д. А с актовым залом у нас в школе по-прежнему беда. Андрей (который директор, помнишь?) уже по потолку бегает. Правда, в актовом зале это проблематично, потому там с потолка  отвалился здоровенный кусок штукатурки. Счастье, что в это время в зале никого  не было, иначе страшно подумать, что могло случиться. Андрей собирается судиться со строительной компанией, потому что его уже замучили люди из департамента образования, чуть ли выговор собираются выносить. А чем он виноват? Он не штукатур, а филолог и директор. В общем, когда ремонт закончится – никто не знает, а нам нужно место для репетиций.

Так, опять я заболталась. Прости! Только одну историю на прощанье. Очень они хорошие, эти мои дети. Вроде взрослые, а иногда – совсем нет. Мы тут гулять ходили, и я подслушала, как несколько девчонок шутливо донимали одного мальчика. Никита его зовут, высокий, красивый и на гитаре к тому же  играет. И они его спрашивают: а чего ты это всё один? А кто тебе нравится? А когда у тебя появится девушка, ты нам её покажешь? А он посмотрел хитренько так и говорит: а если я зеркало принесу? Они прямо обомлели, и, каждая, наверное, думала про себя: а вдруг в это зеркало он предложит посмотреть мне?!

А ещё я хотела сказать тебе про ту девочку, помнишь? Которая стальная красавица-некрасавица. Удивительная она. Ради неё одной стоит создать театр.

Ладно, всё, прости.

А, вот ещё! Ездила к маме на кладбище. Всё там нормально, памятник стоит, оградка на месте. Рассказала о своих новостях и о твоих тоже. Она тебя любила, ты знаешь. Кстати, ездить стала реже. Некогда. Наверное, это хорошо?

Вот теперь точно всё. Ушла проверять тетради.

Я.

 

 

ГЛАВА 4

 

Все, конечно, знали, что Марта раньше была сценаристом доккино, причем успешным, получала какие-то премии и призы, а значит, была знакома с миллионом людей, в том числе из мира искусства. Но такого не ожидал никто. А Марта, наверняка предвкушая их реакцию, никого ни о чём не предупредила. Просто в пятницу, через несколько дней после прогулки в парке, прибежала к ним прямо на перемене перед химией, собрала в холле и торжественно объявила:

— Так. Я обо всём договорилась. В актовом зале у нас по-прежнему разруха, так что пока будем собираться в другом месте. Адрес кину вам в общий чат. Давайте после уроков домой, пообедаете, переоденетесь во что-нибудь… более удобное и лучше немаркое, а в четыре часа приезжайте туда. Успеете?

— А что там?

— Ну, расскажите, Марта Валентиновна!

— А что с собой брать?

Вопросы сыпались один за другим, и особенно усердствовали девчонки, но Марта решительным жестом пресекла болтовню.

— Наберитесь терпения, ладно? Что там – узнаете, когда приедете, пусть будет сюрприз. С собой? Знаете, если сможете, возьмите какие-нибудь тряпки, губки, можно моющие средства ещё. Думаю, нужно будет прибраться – полы помыть и тому подобное. Да, уборщиц там нет, так что наводить чистоту придётся самим, уж извините.

В этот раз её «извините» прозвучало не как обычно, виновато и неуверенно, а весело, будто она их поддразнивала.

— Всё, идите в класс, и мне пора, а то мои пятиклашки разбегутся по всей школе. Если будут вопросы по делу, а не ради любопытства, найдите меня на следующей перемене или в чате пишите. Только не во время уроков, договорились?

 

Ха. Не во время уроков! А сама прислала адрес через десять минут после звонка! Наверное, дала своим малькам какое-то задание, а сама в телефон полезла. Все учителя одинаковые, даже если это Марта. Естественно, все немедленно стали гуглить адрес, чтоб понять, что это за таинственное место, но гугл-мэпс бесстрастно сообщали об аптеке, супермаркете и нотариусе со смешной фамилией Бородинчик. К середине урока под адресом было штук пятьдесят комментариев, и все – с большими буквами в начале и с положенными знаками препинания. Видимо, из уважения к Марте.

— Прям в магазине засядем?

— А чё, там и пожрать можно будет.

— Лучше в аптеке.

— Я гематоген люблю.

— Фу, гадость липкая.

— Зато полезно. Для кровищщи!!!

— Лучше аскорбинку или злаковый батончик.

— Я не конь, чтоб овёс жевать.

— А кто? Конь!

— Я котик!

— Котяра ты. До марта далеко ещё, так что октябрьский.

— Может, лучше к Бородинчику?

— Бородинчик будет рад!

— И уедет в Ленинград.

— В Петербург, неуч.

— Самая такая.

— Бородинчик на самом деле не нотариус, а композитор. Автор оперы «Князь Игорёчек».

После этой реплики Елисея (кажется, первой в чате с начала ученого года) народ уважительно притих. А может, просто гуглили.

— О, Королевич! Шутка огонь!

— Я в Большом видела. Не Бородинчика, Бородина.

— А танец половецких девушек кто будет танцевать?

— Сам и будешь. Можешь Седова в пару взять.

Химичка, которая крутилась у доски и уже большую её часть исписала формулами, наконец заметила, что в классе происходит что-то не то, прикрикнула, пригрозила отнять телефоны и налепить двоек всем подряд, без разбора. Пришлось угомониться и до конца урока изображать интерес к химическим соединениям.

 

К пятнадцати сорока пяти у входа в супермаркет собрались пять человек, среди которых были Василиса и Богдан. Когда Марта назначила время встречи, он не очень надеялся, что Василиса придёт, и теперь от радости находился в каком-то полуобморочном состоянии. Пытаясь привлечь её внимание, он неудачно пошутил об аптеке и Бородинчике, тут же смутился, но она улыбнулась, хоть и выглядела какой-то напряжённой.

К четырём пришли ещё человек десять, и Богдан удивился, что так мало. Марта опаздывала, появилась только в десять минут пятого в сопровождении Полины. Рядом вышагивала Кашемирова в своём знаменитом пальто.

— Извините, мои дорогие! Извините меня, пожалуйста. Появились срочные дела в школе, пришлось задержаться. И да, я оценила ваши шутки, но нам не в магазин, не в аптеку и даже не к тайному композитору, а вон туда, за угол и потом ещё немного вперёд.

Когда Марта подвела их к небольшой лестнице, ведущей в полуподвал, все уже устали гадать и молча смотрели, как Марта достаёт из рюкзака связку ключей с тяжёлым металлическим брелоком. Два ключа были огромными, фигурными, словно от какого-нибудь сказочного дворца, а третий – самый обычный, как от квартиры.

На высокой и широкой двери, небрежно покрашенной в унылый серый цвет, висел замок, тоже огромный (в книгах такие называют амбарными). Марта сначала открыла его, после вставила второй фигурный ключ в узкую скважину, несколько раз со скрежетом провернула.

— О! Будет где… это, руки помыть! – воскликнул Семён, который как-то умудрился протиснуться вперед всех, оттеснив даже Полину, которая обычно торчала рядом с Мартой, как приклеенная.

Остальные тянули шеи, разглядывая небольшое помещение, где справа было подобие кухни (рабочий стол, раковина, навесной шкаф), а слева – маленький холодильник (вроде тех, что ставят в гостиничных номерах), настенная вешалка с десятком крючков и полуоткрытая фанерная дверь, за которой виднелся унитаз, почему-то чёрный.

— Парамонов, ты как всегда, — прошипела Полина, — то глупость, то гадость.

— Да ладно тебе! – Семён не смутился. — Все ж свои люди! А если я не успел дома… ну это… руки помыть! Торопился…  — он вдруг сбился и восхищённо охнул. — Ну не фига ж себе!

 

На несколько секунд онемели все. Потому что там, за второй дверью, которую Марта только что распахнула, открылось бесконечное в длину и высоту пространство. Проникающий из предбанника свет еле-еле обозначал странные корявые тени, похожие на чёрные привидения. Марта, протянув руку вправо, что-то повернула или нажала, раздался щелчок, и через несколько секунд на потолке стали медленно разгораться лампы, почему-то разноцветные: синие, красные, желтые, зеленые. Их было много, и цвет их был неярким, но сочетание оттенков производило фантастический эффект: то ли солнечного света среди листвы, то ли отсвета радуги. И от этого стоящие во всех углах фигуры будто оживали, на их неровных поверхностях неяркие блики чередовались с глубокой чернотой, и это было одновременно жутко и красиво.

— Ну вот. Нравится? – Марта раскинула руки и счастливо засмеялась.

— Да ващееее! – Семён подошёл к одной из фигур, потрогал пальцем, потом задрал голову. – Ну и потолки! Сколько тут? Метров пять, наверное. Не ниже, чем в спортивном зале.

— Да, наверное, — Марта пожала плечами, — да это неважно. Главное, тут полно места. Давайте я проведу вам небольшую экскурсию, а потом будем наводить порядок, хорошо? Там, в прихожей, как вы видели, туалет и раковина. Плиты нет, но есть электрический чайник, так что чаем и кофе мы будем обеспечены. А если мама Богдана будет по-прежнему баловать нас всякими вкусностями, то точно не помрём от голода и жажды, — она снова засмеялась.

Богдан суетливо кивнул, но ничего не сказал, хотя, наверное, давно стоило признаться, что никакая это не мама, а он сам. И пока Марта водила их по мастерской, показывала и рассказывала, он всё думал, почему с самого начала не то чтобы врал, но… Вообще-то врал. Каждый раз обещал передать маме благодарность, поддакивал, когда её хвалили. Зачем? Боялся, что будут смеяться: типа, парень, а сам с тестом возится? Отцу, кстати, это как раз и не нравилось. Он не выражал недовольство открыто, но каждый раз удивлялся: «Странный ты. Я в твоём возрасте с железками возился, а ты всё с печеньками». Богдан злился и напоминал, что все самые знаменитые повара – мужчины. И кондитеры, кстати, тоже.

 

— Марта Валентиновна, а этот… скульптор, он вам кто? И где он сам-то?

— Наташа, — негромко и укоризненно сказала Василиса, и Кашемирова ойкнула и извинилась.

— Да ничего, — Марта была великодушна, хотя вопросы ей явно не слишком понравились. – Алекс – мой друг, он в отъезде сейчас. Но вообще это неважно. Я с ним всё согласовала, и он разрешил нам тут заниматься. Только, конечно, нужно аккуратно – и с работами, и вообще.

— Они такие… большие, — Самир, который неожиданно для Богдана (да и для всех остальных, похоже) тоже пришёл, тронул пальцем бугристую поверхность ближайшей к нему фигуры.

— Ага, и тяжёлые. Что с ними сделается? – Семён подошёл к скульптуре, схватился за что-то рукой и сделал вид, что собирается карабкаться наверх.

— Парамонов, ты совсем, что ли?! – Полина подбежала и схватила его за рукав. – А если сломаешь?

— Да, Семён, ты уж, пожалуйста, поосторожнее. Они только на вид такие прочные. Там кое-где металл очень тонкий, можно повредить или согнуть нечаянно. Но они ещё и дорогие. Алекс… довольно известен среди любителей современного искусства, — Марта как-то странно изогнула губы, будто была недовольна успехами своего друга. – Он, кстати, свои работы скульптурами не называл. Говорил «фигуры» или «железяки». А эта вот железяка — одна из моих любимых. Называется «Пёс-2».

Богдан присмотрелся. В сплетении неровных, причудливо изогнутых полос металла действительно можно было разглядеть собаку: удлинённая голова, поникшие уши, худые лапы. Это был очень грустный пёс, почти невыносимо грустный.

— А где остальные? И сколько их вообще?

— А почему такое название?

— Название давала не я, это у автора надо спрашивать, — Марта улыбнулась. – Псов, по-моему, было всего пять, большая часть уже продана. Вон там, в углу, стоит «Пёс-1», можно посмотреть. И давайте уже начинать уборку, а то до ночи тут проторчим, а нам всем завтра в школу.

 

Уборка превратилась в какую-то бесконечную круговерть. В предбаннике нашлись несколько вёдер, половые тряпки и две швабры. Девочки мыли полы, протирали железяки, которые сильно запылились. Парни таскали вёдра, наливали чистую воду и выливали использованную. Мутно-серой она становилась почти моментально, потому что пол в подвале был хоть и довольно ровный, но бетонный и очень грязный. Когда уже все совершенно замучились, Самир обнаружил в дальнем углу табуретки и складные пластиковые стулья, вытащил их на середину, протёр и предложил Марте и девочкам немного отдохнуть. Он вообще оказался очень шустрым и курсировал с вёдрами туда-сюда раза в полтора чаще, чем остальные.

— Да, давайте отдохнём, — Марта со вздохом села. – Замучила я вас? Извините, сама не ожидала, что здесь такое. Давно никто не прибирался. Но зато сегодня всё закончим и на следующей неделе сможем уже не отвлекаться на грязную работу.

— У-у-у, — разочарованно протянула Полина, — только на следующей неделе? А почему не завтра?

— Точно! – завопила Кашемирова. – Давайте завтра! И вообще, я думаю, надо тут как-то поуютнее всё сделать. Окна наверху совсем маленькие, так что шторы ни к чему, а вот на пол я бы что-нибудь положила, — она задумалась. – У нас в кладовке валяется старый палас, от бабки остался. Я спрошу, можно ли взять. Только он тяжёлый, понадобится грубая мужская сила, чтоб дотащить.

Все возможные варианты мужской силы смотрели кто в пол, кто на потолок и никак не реагировали на Кашемировские намёки.

— Наташа, ты сначала с мамой поговори, а потом, я думаю, кто-нибудь донесёт, если надо будет. А с паласом хорошая идея, теплее будет. Тут, конечно, есть отопление, но пол холодный. Так что, вы действительно хотите собраться завтра?

Да, да, хотим, нормально, давайте уж всё доделаем, чего тянуть – все отвечали по очереди, но Василиса молчала, глядя куда-то в угол, и Богдан поэтому тоже ничего не говорил. Наконец она повернула голову и уверенно сказала:

— Да, давайте завтра. Я смогу.

 

Пока заканчивали уборку, Богдан на какое-то время потерял Василису из виду. Всё-таки помещение было очень большим, народ суетился, перекрикивался и переругивался, да ещё и железяки эти кругом. Богдан пытался их пересчитать, всё время сбивался, но примерно получилось около десяти или двенадцати. Самая большая стояла в левом от входа углу и была выше человеческого роста; возле неё он и обнаружил Василису, когда тащил в туалет последнее ведро с грязной водой. К тому времени почти все как-то незаметно разошлись, а Марта поднялась на лестницу, чтоб позвонить, потому что в подвале плохо ловил телефон.

— Знаешь, как называется эта скульптура? – негромкий голос Василисы заставил его вздрогнуть, не от испуга, а от неожиданности и радости. Это был самый первый раз, когда она обратилась напрямую к нему, только к нему и никому другому.

— Как? – Богдан поставил ведро на пол, вытер горящую от тяжести ладонь об джинсы.

— «Одиночество».

— Почему? Их же тут трое, — он чуть отошёл назад, присмотрелся. — Или нет, даже четверо.

Скульптура действительно состояла из несколько человеческих фигур разного роста, стоящих рядом. Если приглядеться (ко всем железякам нужно было приглядываться), то можно было разобрать в рваных, изогнутых и как будто оплавленных кусах металла  силуэты женщины, мужчины и двоих детей. Но возможно, он принял за ребёнка ещё одну женщину, просто ниже ростом.

— Да, четверо. Марта Валентиновна немного рассказала, как это делалось. Как вообще Алекс создавал свои скульптуры. Ты, наверное, не слышал, пока с вёдрами бегал, — Василиса говорила с Богданом, но смотрела только на железяку. – Он завозил в мастерскую кучу разного металла и начинал его резать на неровные куски. Ещё у него были сварочные аппараты и всякие горелки, с помощью которых он некоторые куски оплавлял. А потом начинал их соединять между собой. И никогда нельзя было заранее понять, что получится в итоге. Марта говорит, что он и сам не всегда знал это, но я думаю, она ошибается.

Она замолчала ненадолго, а потом сказала странным, каким-то замороженным голосом:

— Их четверо, да. Но каждый сам по себе. Разве ты не видишь?

 

И сразу после этого ушла, так быстро, что Богдан не успел ничего ответить. Взглянула на него коротко и словами «до завтра, мне пора» направилась к выходу. Богдан шагнул следом, ударился ногой, дёрнулся, пытаясь поймать опрокидывающееся ведро, но было поздно. Да что ж такое!..

Пока он собирал с пола грязную жижу, вернулась Марта.

— Богдан, что такое? Опрокинул? Вот беда!

— Да я уже почти закончил, — пропыхтел Богдан, выжимая тряпку в последний раз, — сейчас вылью и всё.

— А ты последний, что ли?

— Нет.

Ни Богдан, ни Марта сначала не узнали голос, прозвучавший из дальнего угла.

— Кто там у нас? – Марта сделала шаг в ту сторону, но тут из-за какой-то железяки вышла Кашемирова. Лицо у неё было, как маска, а глаза красные.

— Наташа? Что случилось?

— Пальто, — Кашемирова двигалась, как пластиковый манекен и несла, прижав к себе, свёрнутое пальто.

— Наташа, в чём дело? Тебя кто-то обидел? Ну иди сюда, иди. Сядь вот. Богдан, принеси воды. Наташа, объясни, пожалуйста, что случилось, — Марта суетилась, гладила Кашемирову по плечу, и та наконец заговорила связно.

— Вот. Смотрите. Кто-то испачкал. Наверное, ведром. Я не знаю. Как я домой теперь пойду? – Кашемирова тоненько, с подвыванием, заплакала. — Меня мать убьёт!

Марта аккуратно вынула из её рук голубой свёрток, расправила, растянула в руках. Сзади внизу на пушистой ткани выделялось огромное серое пятно.

 

Сопровождать Кашемирову в химчистку пришлось Богдану. Об этом его попросила Марта, и отказать ей он не мог. Но именно она рассказала, что на днях видела у метро вывеску:

— Я ещё обратила внимание, что это что-то новенькое для нас: круглосуточная химчистка. Как в американском кино, да?

Она же нагуглила адрес, телефон и даже сама туда позвонила, чтоб уточнить детали:

— Они работают. Не круглосуточно пока, потому что клиентов немного, но допоздна, вы точно успеете. Сказали, что если пятно не сложное и грязь въелась неглубоко, то справятся за полчаса, не больше. Богдан, ты извини, я бы сама с Наташей сходила, но я уже договорилась о встрече, так что… Вот вам деньги на всякий случай. Можно даже не отдавать.

— Да нормально всё, есть у меня, — буркнул Богдан, хотя был уверен, что Кашемирова и без него бы вполне справилась.

Выйдя из мастерской, он позвонил маме и сказал, что задерживается и чтоб она не волновалась, но сначала пришлось уговаривать Кашемирову ехать на автобусе, а не топать пешком. Она с трудом согласилась надеть на себя испачканное пальто, и всё время просила Богдана, чтоб тот стоял сзади и прикрывал собой её позор.

 

К тому времени, когда они наконец отдали голубой свёрток приёмщику, черноволосому парню, который на вид был не старше их обоих, Кашемирова уже совсем успокоилась и с любопытством глазела по сторонам.

— А ничего тут, да? Чистенько, цветочки, креслица.

— Угу, — разговаривать не хотелось, и Богдан уткнулся в телефон.

— Как тебе подвал? Круто же, да?

— Угу.

— Васильев, ты чего такой угрюмый?

— Может, я пойду? Могу денег оставить, если у тебя нет, — Богдан с тоской посмотрел в окно.

— Да ладно, скоро уже. Знаешь, а я думаю, что Алекс этот – никакой Марте не друг. А бывший.

— Кто бывший?

— Ну кто-кто? Парень! Или муж.

— Да? — Богдан пожал плечами. – Да какая разница?

— Ну не скажи. Интересно же. Я всё-таки думаю, что бывший. Она так о нём говорит… Моя мать так только о своих бывших говорит. Как будто затаила что-то. Делает вид, что они друзья-дружочки, а сама обижается.

— Про «своих»? – Богдан невольно заинтересовался. Кашемирова рассказывала о матери, как о героине какого-то сериала.

— Ну да, она три раза замужем была, а сейчас в четвёртый собирается. Будет у меня скоро новый папочка, — Кашемирова скорчила рожу – вроде улыбка, но какая-то кривая.

— Угу, — чёрт знает, как на такое отвечать, так что Богдан снова ограничился невнятным мычанием.

— Слушай, а ты завтра придёшь? Ну, в подвал.

— Угу. Наверное.

— Угрюмый ты всё-таки, Васильев. Как тургеневский Бирюк. Не, я понимаю, что ты сейчас предпочёл бы быть совсем в другом месте и провожать совсем другого человека. Да? – Кашемирова уставилась в его лицо своими глазищами, серыми с коричневыми крапинками, и улыбалась. – А зовут этого человека…

— Так! Достала ты меня, Кашемирова! От метро домой сама дойдёшь, не заблудишься, — Богдан вскочил и уже от дверей увидел, как черноволосый приёмщик выносит из подсобки голубое пальто.

 

От кого: Марта Брянцева martabrya@yandex.ru

Кому: Алексей Петров alex-art@gmail.com

Тема: Просто так-6,7,8,9

Испугался, что придётся читать послание размером с «Войну и мир»? Не бойся. Я шучу. Хотя что-то захандрила. Погода, наверное. Дождь третий день. Барабанит по подоконнику, а ощущение, что по голове. И выстукивает какой-то унылый и одновременно тревожный ритм. Почему осенью так трудно жить, особенно, если ты один в квартире? Может, мне кошку завести? Или ей будет одиноко, пока я буду на работе, как думаешь? И куда её девать во время отпуска?

Но это же пройдёт, правда? Может, я просто боюсь, что не справлюсь? Затеяла театр, но я ведь никогда не была режиссёром. Актрисой (если так можно выразиться про студенческие капустники), была, но сама никогда ничего не ставила, репетиций не проводила, из системы Станиславского хорошо знаю только знаменитое «Не верю!».

А помнишь, ты приходил несколько раз к нам на спектакли? Про один раз уверена на все сто. Когда Андрюшка Карминов (надо ему напомнить, директору нашему) разлил на сцене что-то, а я бежала, поскользнулась и проехала на коленях метра три. Потом занозы вынимала целый час и месяц ходила с разбитыми коленками, как шпана какая-то. Помнишь? Или забыл?

Ладно. Я справлюсь. Да? Это просто осень. Просто осень, чёрт её побери совсем.

Кстати, в мастерской теперь красота. Мои девочки и мальчики не ныли и не отлынивали, пахали, как проклятые. И будет мне там хорошо, как было когда-то.

Всё, пойду спать. Училки встают рано.

Я.

 

 

ГЛАВА 5

 

Богдан мог бы возненавидеть Кашемирову – за тот вечер в химчистке, за то, что лезет в чужие дела, за этот её постоянный выпендрёж и вечные попытки быть в центре внимания. Но она дружила с Василисой и, кажется, даже нравилась ей. Она была не злой, не подлой и могла бы, наверное, заступиться тогда за Иру, если б Василиса не сделала этого первой. И ещё Богдан хорошо помнил её слёзы из-за испорченного пальто и фразу «мать меня убьёт». Ясно, что по-настоящему никто никого не убьёт. Но иногда и слов хватает, Богдан знал этот точно.

А эти рассказы про бывших и четвёртый по счёту папочка? Как это вообще: приходит в дом чужой человек, приносит свои вещи, начинает там есть и спать, занимает по утрам туалет и ванную, устанавливает свои порядки? Можно привыкнуть к этому раз, ну два, но четыре? К тому же, этих людей выбирает мать Кашемировой, а самой Наташе остаётся только принимать неизбежное.

Богдан, конечно, всё понимает про жизнь — что любовь или просто страх одиночества. Но его мама замужем была только раз, за отцом, и больше, насколько ему известно, не собирается. Посмотришь на такую Кашемирову, узнаешь микроскопическую часть её жизни и понимаешь: этому, похоже, нужно радоваться.

В общем, ссориться с Кашемировой не хотелось. И отказать ей в просьбе, которую она, по своей привычке, озвучила как приказ, Богдан тоже не смог.

— Васильев,  ты должен мне помочь донести палас, — Кашемирова подошла к нему после последнего урока.

— Я?! – Богдан просто ошалел от такого заявления. – Почему я?

— А кто? Кого я могу ещё попросить, не рискуя нарваться на отказ или ещё что похуже?

— Ну, Самира, например. Или Королевича. Да вообще любого! Почему я?

— Ты мне обещал. Ну ладно, ладно, не обещал. Но всё равно! Мы, в конце концов, вчера с тобой почти побратались. Или посестрились, — Кашемирова смотрела жалобно и снова таращила глаза.

— Ага. Попальтовились. Ладно, — Богдан вздохнул. – В подвал идём к четырём, как вчера? Во сколько и куда подойти?

 

Жила она, оказывается, совсем рядом, второй дом от школы. Богдан поднялся на этаж, и ещё не успел позвонить в квартиру, как дверь открылась и оттуда выглянула Кашемирова. — Заходи, я уже приготовила всё.

У её ног лежал огромный свёрток, обмотанный скотчем.

— Вот, даже ручку сделала, чтоб нести было удобно. Попробуй.

Богдан схватился за липкую скрипучую петлю, приподнял палас, потряс в воздухе.

— Не знаю. Хлипкая какая-то, боюсь, порвётся.

— Да ладно, донесём, то есть донесёшь. Тут же недалеко. У меня всё равно скотч кончился. Кашемирова сняла с вешалки пальто, жестом показала Богдану на дверь.

— Опять ты! – Богдан, кряхтя, потащил палас на площадку у лифта. – Хочешь снова ночью по химчисткам бегать? Я с тобой больше не пойду.

— Ну и не надо, — Кашемирова закрыла дверь, — сегодня всё должно быть нормально, всё убрали уже. К тому же не у всех есть миллион одёжек на все случаи жизни, понял? Это пальто стоит как три обычные куртки, ясно тебе?

Кашемирова то ли обиделась, то ли расстроилась, и всю дорогу до остановки они молчали. И в автобусе Богдан, плюхнувшись на свободное сиденье, сказал:

— Ты туда булыжник внутрь запихнула или труп? Вообще неподъемный. Понимаю, почему твоя мама решила от него избавиться.

— Она не знает ничего, — махнула рукой Кашемирова, сев напротив, через проход, и бдительно следя, чтоб подол пальто не тёрся о свёрнутый палас, — вечером забыла, сейчас её дома нет, а звонить я не буду. Да она и не вспомнит про него. Бабка умерла три года назад, палас этот с того времени в кладовке лежал.

 

Ручка оборвалась, когда Богдан выходил из автобуса; свёрток бухнулся на тротуар и вздохнул, как живой, как будто ему было больно. Хорошо, хоть дождь в последний раз шёл три дня назад.

— Так и знал, — пробурчал Богдан. Он сказал бы и что-нибудь порезче, но орать на Кашемирову смысла не было, а на палас – тем более.

— Ну, извини, — Кашемирова извинилась так, что лучше бы вообще ничего не говорила. – Может, попробуешь… как-нибудь…

— Как, интересно? У меня рук не хватит его обхватить. Если только вдвоём.

— Ха-ха, — Кашемирова демонстративно отошла в сторону, — серьёзно? Слушай, давай подождём немного, а? Может кто-то из наших мимо пойдёт.

— А если они все уже там? Нет уж. Давай топай вместе со своим драгоценным пальто в магазин за скотчем. Иди-иди!

Когда Кашемирова, фыркнув, направилась в сторону супермаркета, Богдан оттащил палас в сторону и, потрогал его рукой. Пыльный, конечно, но вроде ничего, можно посидеть. Он устроился поудобнее, поправил шарф и надвинул капюшон. В кармане звякнуло. Марта писала в общем чате: «Эй, народ, вы где? Мы тут вас ждём, но пока не начинали. Напишите, пожалуйста, кто ещё собирается прийти». Все молчали: похоже, только они с Кашемировой опаздывают. Но писать он ничего не стал. Какой смысл? Они придут совсем скоро.

Василиса уже наверняка там, в мастерской. С кем-то говорит, кому-то улыбается или снова стоит и смотрит на «Одиночество». Богдан ещё вчера, пока Марта успокаивала Кашемирову, всмотрелся в скульптуру повнимательней. Василиса права: эти четверо были рядом, но каждый сам по себе. В том, как они стояли, как смотрели (вперёд, а не друг на друга), как обессиленно опустили руки — во всём чувствовалось равнодушие и безысходность. Выходя из подвала, Богдан кинул последний взгляд на фигуры и заметил ещё одну деталь: у тех троих, что повыше, на груди слева зияла дыра. И только у четвёртого, самого маленького, там отчётливо виднелся смятый комок металла, отдалённо напоминающий сердце, но не смайлик, а настоящее человеческое сердце из учебника анатомии.

 

Богдану очень нужно было сказать об этом Василисе: и про сердце, и про то, что он понял, почему «Одиночество». Но они с Кашемировой опоздали почти на двадцать минут. Сначала Богдан ждал, потом ворочал палас, обматывая его скотчем, после, пыхтя, тащил корявый свёрток от остановки до мастерской. Наташа, кажется, в какой-то момент почувствовала себя виноватой и даже попыталась поддерживать палас с одной стороны, но, боясь испачкать пальто, принимала при этом такие позы, что Богдан её отогнал:

— Отстань ты! Только мешаешь. А если тебя ещё и перекосит, то в больницу я с тобой не поеду.

— О, коврик приехал! – Семён первым подбежал к вошедшему Богдану, рванул у него из рук свёрток, и ручка снова оборвалась.

Кашемирова довольно оскалилась:

— Ну что, Васильев, не только у меня руки кривые? А то бухтел полдороги, что это я такая-сякая.

Богдан ничего не ответил, но заметил, как Василиса кинула на него насмешливый взгляд. А потом все начали суетиться, сдирать скотч, разматывать палас. Он оказался квадратным и огромным, метра по четыре с каждой стороны, и закрыл собой приличный участок пола.

— Отлично, просто отлично! – Марта довольно потирала руки. – Может, заварим чай? Я принесла одноразовую посуду, чайные пакетики и растворимый кофе. А в холодильнике стоит пакет молока. Кто поставит чайник? Полина? А остальные пока расставьте стулья и табуретки, вот так, кружком. На всех, скорее всего, не хватит, но сегодня придётся потесниться, а в следующий раз я привезу из дома несколько старых диванных подушек, на них можно будет сидеть, как на пуфиках.

— У  меня тоже есть такие, принести?

 

Вопрос задала Ира – та самая, тихая и робкая. Она в последнее время почти перестала пользоваться своей привилегией и часто отвечала на уроках устно, но Богдан всё равно удивился, увидев её здесь: неужели она хочет играть на сцене, с её-то страхом публичных выступлений? Богдан и в себе как в потенциальном актёре был не вполне уверен, но у него была другая и очень веская причина быть тут.

А потом он вспомнил, как сегодня в начале урока Марта обратилась к классу и рассказала, что вчера инициативная группа… «Стартаперы!» – выкрикнул с места Семён, и Марта со смехом согласилась, что пусть стартаперы.

— Так вот, они привели в порядок помещение, в котором будут проходить наши занятия. Наверное, большинство назвали бы это театральным кружком или драмкружком, но мне нравится говорить просто «театр». Сегодня мы снова собираемся, и я приглашаю всех без исключения, даже тех, кто никогда не мечтал о сцене. Потому что мы будем не только ставить спектакли. Мы будем читать стихи, пьесы, мы будем думать и разговаривать о литературе и о жизни. К тому же, в театре должны быть не только режиссёр и актёры. Любому театру не меньше, а возможно и больше, нужны бутафоры, костюмеры, звуко- и светооператоры и просто друзья. Так что, пожалуйста, приходите, я буду ждать всех – и потенциальных артистов, и тех, кто готов взять на себя гораздо более сложную роль.

 

Похоже, речь Марты произвела нужный эффект: ко вчерашним стартаперам прибавились, кроме Иры, гитарист Никита, Елисей, Седов, Сафия, Настя и Руслана вместе с невидимым Людмилом. Все потихонечку рассаживались вокруг Марты. Некоторые девчонки умудрились поместиться вдвоём на одном стуле, но мест всё равно не хватало, и Семён в конце концов сел прямо на пол, точнее, на палас. Его примеру последовали и другие парни.

Из предбанника высунулась голова Полины:

— Народ, чайник закипел, кто будет чай-кофе?

Все опять засуетились, вскочили с мест, побежали наливать чай; все то подшучивали друг над другом, то переругивались, и вся эта катавасия тянулась бесконечно. Марта в конце концов решила призвать присутствующих если не к порядку, то к вниманию.

— Давайте успокоимся, ладно? И вот что я предлагаю: со следующего раза по очереди будем брать на себя хозяйственные заботы, можно дежурство организовать по двое или трое – чай заваривать, посуду потом убирать, мусор выносить.

— Ну, это женское дело, — Семён, который теперь уже не сидел, а полулежал, сладко зажмурился, — чаёк там, кофеёк…

— Ну ты и… – начала Полина, но Марта остановила её жестом.

— Да? Как интересно, — Марта говорила таким голосом, что Семён, почувствовав неладное, снова сел. – А что, по-твоему, мужское дело?

Вид у всех девчонок был такой, будто они сейчас распнут Семёна на ближайшей железяке, и только у Василисы взгляд был грустный.

— Знаешь, Парамонов, что я тебе скажу? Ты, придурок, похоже, не заметил, что мир изменился… — начала Кашемирова, но Марта остановила и её.

— Семён, ты меня удивил, честное слово. С такими взглядами тебе хорошо было бы в девятнадцатый век отправиться. Причём в роли барина. И мне кажется, ты сейчас не только обидел девочек, но и себя не в лучшем свете выставил.

 

Парамонов буркнул «извините, был не прав» и, казалось, все на время успокоились. Но тут Богдан вспомнил, что хотел задать Марте вопрос. Он сидел на полу недалеко от неё и вроде бы начал негромко, но именно в этот момент все замолчали, и Богдану пришлось говорить в полной тишине:

— Марта Валентиновна, я хотел спросить. В театр можно только тем, кто учится в нашем классе? У меня есть один… человек… друг, который нам очень подошёл бы. Мне кажется, у него получится на сцене.

— Богдан, я не уверена, — Марта вздохнула. – Понимаешь, если мы позовём всех, то, боюсь, просто не справимся. Надо бы самим пока разобраться, организовать всё, понять, на что мы способны. Может, позже? Пусть всё хоть немного устаканится, а потом позовёшь своего друга. Он в нашей школе? В каком классе?

— Он раньше был в «А», а теперь…

— Это ты про Шабрина, что ли? – Седов, сидевший через три человека от Богдана, коротко хохотнул. – Шабрина-Жабрина, который оказался настолько тупым, что в математический класс не смог попасть? Вы вроде больше не дружите. И зачем он тут нужен?

Богдан вскочил и уже через секунду стоял напротив Игоря, который тоже поднялся на ноги. Не меньше, чем подлые слова о Мишке, Богдана разозлила обычная высокомерная поза Седова и его насмешливый взгляд, который словно говорил: «И что ты мне сделаешь? Будешь драться прямо при учителе? Ну, давай, я всё равно на полголовы выше и в два раза сильнее». Они стояли и смотрели друг на друга, и Богдан уже начал поднимать сжатую в кулак правую руку, как вдруг за спиной раздался голос – бодрый, весёлый, совершенно сейчас неуместный.

 

— А у меня есть предложение! – Василиса, кажется, никогда себя так не вела – как клоун, которому непременно нужно развеселить злых и угрюмых людей. —  А давайте тут будет заповедник! Как для редких зверей и птиц. Давайте попробуем, а? Или можно договориться о водяном перемирии, как в «Маугли». Никто ни на кого не нападает, никто никого не ест. Даже хищники.

Она замолчала и посмотрела на Седова. И продолжала улыбаться – тоже как клоун, у которого радость на лице просто нарисована. Седов стоял чуть дальше, чем Богдан, почти за его спиной, но всем было понятно, что Василиса смотрит на Игоря и обращается к нему. И Седов, как и тогда, в случае с Ирой, не смог ничего возразить. Он пожал плечами и пробормотал «да я вообще ничего не делал, он сам полез», а Василиса оглядела всех вокруг и повторила:

— Водяное перемирие, да?

Первой ответила Марта:

— А давайте! Мне кажется, отличная идея. И вообще, пусть это будет совсем новое пространство, а всё, что в школе – там и останется. И знаете, можем даже познакомиться заново. А что? Я понимаю, что некоторые из вас учились вместе с первого класса, но не все ведь? Есть несколько человек, которые вообще пришли из другой школы. А я? Я знаю вас в основном по учёбе, но оценки – это ведь не главное. И сейчас мы можем каждый рассказать о себе всё, что хотим. И тогда возможно, начнём лучше понимать друг друга. И водяное перемирие легче будет держать.

 

Даже когда Марта заговорила, все продолжали перешёптываться. То ли обсуждали стычку Богдана с Седовым, то ли предложение Василисы. Она сама, постояв немного в центре, ещё раз оглядела всех, кивнула и пошла к своему стулу. Богдан сделал шаг следом, но сзади подскочила Кашемирова, взяла его под руку, потащила куда-то в угол и зашептала театральным шёпотом:

— Васильев, ты, конечно, бирюк, но как ты с Седовым – это просто жесть. Я думала, вмажешь ему. И прям ждала этого! Давно его, придурка, надо было на место поставить. Водяное перемирие – это, конечно, хорошо, но мы всё равно будем за ним следить, чтоб…

Богдан, поначалу обалдевший от такого напора, опомнился и начал аккуратно вытаскивать свою руку из кашемировского захвата.

— Наташ, всё нормально. Отпусти меня, ладно?

— А если ты Шабрина хочешь позвать, то я, например, не против. Он нормальный и даже смешной. И, кстати, можешь сесть рядом, я вон там, — она указала на пустой стул напротив.

— Нет, спасибо, — Богдан чувствовал себя неловко. На них, кажется, уже смотрели все, в том числе Василиса, во взгляде которой ему чудилось какое-то болезненное удивление. – Наташ, да отпусти ты меня!

Он наконец освободился, не оглядываясь на Кашемирову, сделал несколько шагов к Василисе, сел на пол рядом с её стулом и то ли спросил, то ли просто сказал, не обращаясь ни к кому конкретному: «Я сяду здесь».

 

— Давайте представим: мы попутчики в поезде, случайно встретились и знаем пока только имена друг друга. Или даже имён не знаем, — Марта, кажется, и не останавливалась, несмотря на их с Кашемировой возню на виду у всех. – Пусть это будет наш первый театральный этюд. Вы же знаете, что такое этюд? Это такая импровизация. Нужно представить себя кем-то или чем-то и действовать в предлагаемых обстоятельствах. Так вот, мы едем в поезде. У нас нет ни телефонов, ни книг… Ну, представьте, представьте! Я понимаю, что ситуация почти фантастическая, но… В общем, мы начинаем разговаривать. Рассказываем о себе то, что кажется нам важным. Чем мы, например, любим заниматься. Какие читаем книги, какое смотрим кино и так далее. Попробуем?

— Я первая, можно?

Кашемировой всё было нипочём. На Богдана она вроде не обиделась, хотя его по большому счёту это и не волновало. Выскочила на середину, присела в книксене, поправила волосы, которые и так были в порядке.

— Меня зовут Наташа. Фамилия – Кашеварова, хотя многие зовут меня Кашемировой. Но мне всё равно, даже прикольно. Я люблю апельсины, пиццу и детективы. Мелодрамы ещё, американские. Любимый цвет голубой, любимый цветок – тюльпан, — Кашемирова снова присела, как балерина, кто-то из девчонок зааплодировал.

— А! Любимый цвет, любимый цветок, любимое имя девочки, любимое имя мальчика и ещё куча разной ерунды! – Полина вскочила с места. – Мне бабушка такую штуку показывала: тетрадь, на каждой странице – вопрос. Ещё нарисованы сердечки и цветочки, наклеены фотографии артистов и картинки из журналов. Всё это называлось «анкета», давали одноклассникам и просили отвечать на вопросы. Иногда даже спрашивали, кого ты любишь.

— Было-было, точно! – Марта оживилась. – Я сама не делала, к моим десяти-двенадцати это как-то сошло на нет. Но видела несколько раз, в том числе в сети.

 

— Ну, давайте я теперь, — Полина на секунду задумалась, села на стул, и начала немного покачиваться. – Мы же в поезде? Где проводница, я заказала чай ещё полчаса назад! – Полина возмущённо повела плечами, получилось у неё отлично. – Ну, ладно, подожду ещё минут пять, а пока расскажу о себе. Я Полина. Иногда меня называют Полькой, но мне это не очень нравится. Я люблю острые крылышки, вообще всё острое и перчёное, даже шоколад с перцем. Ещё мне нравится панк-рок. Любимый цвет чёрный, любимый предмет литература, любимый цветок – декоративная капуста. Ну что вы смеётесь? – Полина на секунду нахмурилась, а потом и сама расхохоталась. – Я понимаю, как это звучит, но вы хоть раз её видели? Она очень красивая, особенно фиолетовая с таким необычным отливом, в черноту.

Богдан слушал Наташу, Полину, ещё кого-то, но ничего не запоминал. Василиса была так близко, как никогда раньше: если б он захотел, то мог бы положить голову на её обтянутое джинсами бедро, или дотронуться до её руки, или погладить тёмно-русые пряди, которые словно стекали по спине и рукам Василисы. Когда она двигалась, качала головой, поворачивалась к очередному говорившему, волосы щекотали Богдану ухо, но он не отстранялся. Он почти ни о чём не думал сейчас. Только на секунду, когда от движения волос или от подвальной пыли чуть не чихнул, вспомнил о Шабрине. Плевать на Седова и остальных. Даже если они будут против, Богдан всё равно уговорит Марту, чтоб она разрешила ему сюда прийти. Главное, чтоб согласился сам Мишка…

 

— Я Сафия. Через А, как всем уже известно, — Сафия улыбнулась, — я совсем не представляю, как оказалась в этом поезде без книги. Без телефона ещё ладно, но без книги? Невозможно. Потому что больше всего на свете я люблю читать. А ещё… читать. И немного пишу, но пока никому не показывала. Любимый цвет жёлтый, любимый цветок ромашка, любимая еда — эчпочмак. Это такие треугольные пирожки, очень вкусные. Попрошу маму, она спечёт для нас.

— Эчпочмак – это круто! – оживился Семён. – Хорошо бы сейчас парочку навернуть! И что-то Васильев давно не приносил нам печенек, да? Я голодный, как не знаю кто. Совсем оголодали уже. Может, пиццу закажем?

— Ты давай лучше расскажи о себе, — выкрикнула с места Кашемирова, — а то одни девочки выступают, а парни отмалчиваются.

— Ну хорошо, — Семён поднялся с пола, широко расставил ноги, — что-то поезд качается сильно. Держите меня семеро, если падать начну. Я Семён. Назвали меня в честь прадеда, который был героем войны и не вернулся с фронта, а его сын, мой дед, с тринадцати лет начал работать, гильзы вытачивал.

— Ты про себя давай! – снова завопила Кашемирова.

— Ладно. Я весёлый. Люблю всякие шутки и приколы. Ем всё подряд, главное, чтоб побольше, — Парамонов ухмыльнулся, — но больше всего люблю бургеры и суши. Любимый цвет? Это смотря чего. Любимый размер – тоже смотря чего.

— Парамонов верен себе, — пробурчала Полина и скорчила гримасу.

— Но мы же и хотим узнать друг друга получше, — примирительно улыбнулась Марта, — и верность себе в этом смысле – не самое худшее. А кто-то ещё из мальчиков поучаствует? Богдан, может ты?

Богдан замотал головой, прядь Василисиных волос попала в нос и он всё-таки чихнул.

— А давайте я, — Василиса убрала волосы назад, начала вставать, но передумала, а просто села поудобнее. – Я Василиса. Мне нравится ездить на поезде, чем дальше, тем лучше. Думаю, я даже во Владивосток смогла бы, но только если одна. Или с человеком, с которым спокойно. Ещё я люблю… — она замолчала, уставившись перед собой, и все затаили дыхание, словно ждали от неё какого-то немыслимого откровения. – А знаете, это ведь странно. Все рассказывают, что им нравится, что они любят. Как будто человека определяет еда или цвет одежды, или даже книги, которые он читает. Мы вот все книги по программе читаем, одни и те же. И носим плюс-минус одно и то же, и едим. И что? Мне кажется, что гораздо важнее, что человек ненавидит. Но даже это не самое главное.

Она снова остановилась — резко, словно натолкнулась на какую-то преграду, и молчала очень долго, и вместе с ней молчали все – и люди, и железные фигуры. А потом произнесла еле слышно:

— Громче всего о человеке говорят его страхи.

 

От кого: Марта Брянцева martabrya@yandex.ru

Кому: Алексей Петров alex-art@gmail.com

Тема: Думы мои, думы

Привет. Второй день думаю, чего я боюсь. Много чего надумала. Если всё посчитать, получается, что я трусишка зайка серенький с дрожащим хвостиком. Может, так и есть?

Наверное, ты гадаешь, с чего это я в самокопание ударилась. Просто та самая девочка, про которую я тебе уже несколько раз писала (Василиса её зовут, давно надо было тебе сказать, чтоб не объяснять каждый раз), на занятиях нашего театра сказала, что о человеке лучше всего говорят его страхи. И так это было неожиданно, что все поначалу опешили, а потом не то чтобы на смех её подняли, но позубоскалили слегка. Наш штатный юморист (сам себя им назначивший) начал кривляться, сказал, что боится шампиньонов, потому что они похожи на маленьких злобных гномов в надвинутых капюшонах. Все, конечно, засмеялись, а мне вдруг почудилось, что он и в самом деле их боится. И знаешь, все тоже, наверное, об этом подумали. И у каждого мысли в голове: а я? чего боюсь я? В общем, всё пошло немного не так, как я предполагала. И ушли все какие-то задумчивые.  Посмотрим, во что это выльется. Есть у меня одна идея, вполне сумасшедшая, чтоб стать реальностью. Не буду пока рассказывать, чтоб не сглазить.

И я думаю ещё: они, нынешние подростки, другие. Не такие, как мы были. Откуда в них это желание и способность думать глобально, о каких-то важных больших вещах, которые, кажется, не касаются их напрямую? Делать выводы, которые не приходят в голову людям, прожившим гораздо более длинную жизнь? Может, дело в доступности информации? Можно узнать всё и в любое время, никуда не надо ходить, даже вставать с места: открыл поисковик – и целый мир перед тобой. В том числе тот, который от нас скрывали, потому что считали, что мы не доросли. Мне кажется, мы такими не были. А ты как думаешь? Или я просто забыла? Я почти не помню, какая я была тогда. А тебя помню хорошо. А ты себя помнишь? А меня?

Странно, что я всё время задаю тебе вопросы, хотя ответов на них не жду. Правда, не жду. Но я почему-то уверена, что письма ты читаешь. Читаешь ведь? Спасибо за это. Как вообще у тебя дела, что с выставкой? Всё идёт по плану? С Егором я уже какое-то время не виделась, так что даже у него спросить не могу. Но покупателей, насколько я понимаю, так пока и не нашлось: ни на мастерскую, ни на работы. Что, кстати, меня очень устраивает. Пусть пока и не будет. Потому что при реализации той самой сумасшедшей идеи твои работы могут очень пригодиться. Ну что, заинтриговала тебя? Подожди, расскажу потом. Может, ты даже будешь ждать моего следующего письма?

Я.

 

 

ГЛАВА 6

 

Неделю до следующей встречи в подвале Богдан провёл суматошно. В понедельник заболела мама. Подхватила какой-то вирус, температурила и совсем ничего не могла делать, даже до кухни за чаем добредала с трудом. Так что приходилось после школы бежать домой, разводить морс, что-то готовить на обед и ужин, в первую очередь себе, потому что мама почти ничего не ела, а только пила и спала. Она всё время гнала его из своей комнаты, пряталась под одеяло, когда он заходил, и велела взять в аптечке таблетки – «пей для профилактики». Богдан погуглил название и выяснил, что это лекарство все кому не лень называют «фуфломицином».

— Мам, пишут, что они ни от чего не помогают! – крикнул он через приоткрытую дверь. – Может, не надо? Я вроде здоров.

— Ну что, тебе трудно, что ли? – ноющим гнусавым голосом отвечала мама, — вреда от них точно не будет, пей давай. И дверь закрой, а то я за тебя волнуюсь, и мне ещё хуже становится. У меня тут морса три литра, литр капель для носа и полкило всяких лекарств, всё нормально.

Было что-то странное в таком устройстве их домашнего мира, словно мама и Богдан на время поменялись местами: мама стала маленькой, а он взрослым. Чтоб как-то утешить маму-девочку, Богдан затеял шоколадное печенье. Но что-то пошло не так, тесто не держало форму, и вместо симпатичных кругляшей с красивыми трещинками получились бесформенные лепёшки. Правда, на вкус они оказались вполне ничего, и одноклассники смели их моментально, даже крошек в контейнере не осталось.

— Ты бы, наверное, вылизал эту коробку, если б смог, — Кашемирова с презрением смотрела, как Семён высыпает остатки печенья в разинутый рот.

— Ага! – Парамонов довольно почавкал. — Боюсь только, что голова застрянет. О, вот чего я ещё боюсь, кроме шампиньонов! Ааааа, ужас-ужас! А ты, Кашемирова, чего боишься? Что распухнешь от печенья и перестанешь влезать в своё шикарное пальто?

 

Тема страхов так или иначе всплывала в разговорах всю неделю и в основном в шутливой форме. Богдану это было неприятно, он тайно обижался на всех остряков за Василису, хотя сама она к насмешкам относилась равнодушно и вела себя, как обычно. Почти как обычно. После того, как в субботу вечером он сел рядом, что-то между ними изменилось, совсем чуть-чуть, но изменилось. Или он это нафантазировал? Нет, убеждал он себя. Василиса иначе с ним здоровалась, иногда задерживала на нём взгляд, чаше улыбалась и даже сама подошла к учительскому столу, когда Богдан выставил на него печенье. Взяла одну штуку, откусила и сказала: «Очень вкусно. Большое спасибо… твоей маме».

Эта пауза – между «спасибо» и «твоей» — была такой маленькой,  что на неё никто не обратил внимания. Но Богдан заметил и, сам себе удивляясь, обрадовался вместо того, чтоб испугаться. И подумал о том, что теперь у него есть ещё один повод поговорить с Василисой не на бегу: рассказать ей о том, почему он так любит печь.

Он и сам это понял относительно недавно. Мама вдруг вспомнила, что когда Богдану было лет семь-восемь, она какое-то время сидела без работы. Алиментов, которые платил отец, хватало на самое необходимое, но на магазинные сладости мама их тратить не хотела и начала почти каждый день печь домашнее печенье, шарлотки, кексы. Самые простые, без всяких дорогостоящих ингредиентов. Богдана с кухни она не выгоняла, а наоборот, всегда просила помочь: смешать муку и сахар, раскатать тесто, вырезать из него специальными формочками звёзды, полумесяцы, лошадок и ёжиков.

— Тебе это очень нравилось: и с тестом возиться, и мои рассказы слушать. Потому что я обязательно придумывала для тебя какие-нибудь истории, — мама отрезала ещё ломтик  орехового кекса, который как раз испёк Богдан, и с удовольствием откусила. – Объедение! Получается, я нечаянно вырастила себе домашнего кондитера.

Он расскажет об этом Василисе, и она его поймёт. А потом он признается всем остальным, и плевать, что они подумают. Может быть, она даже не будет ничего откладывать и сделает это в пятницу, после занятий в театре. Потому что он решил: в этот раз он соберётся с духом и попросит у Василисы разрешения проводить её домой.

 

Маме к пятнице стало чуть лучше, но ей понадобилось какое-то полоскание для горла, и Богдан после школы обошёл три аптеки в его поисках. Потом давил толкушкой клюкву для морса и кормил маму обедом. Она съела три ложки супа и полмандарина, на уговоры снова реагировала попытками выгнать его из комнаты и из квартиры, потому что пора и «вообще, нечего тут бациллами дышать».

О театре мама знала, как и о том, что он туда собирается в пятницу. График занятий обсуждали в чате всю неделю, энергично и яростно. Не обошлось без подколок и взаимных обвинений.

— Три раза в неделю надо, иначе ничего не успеем.

— А учиться когда?

— Ха, можно подумать, ты только и думаешь об уроках! Быстренько наляпаешь ошибок и в танчики свои режешься.

— Молчи, женщина. Тебе не понять путь воина.

— Сам молчи. Три раза в неделю надо собираться.

— Думаю, для начала двух хватит. Может, ещё и не получится ничего.

— Не получится?! Пораженцы вы. И слабаки.

— Челы, давайте жить дружно, а? Я за два раза, а там как пойдёт.

— Два. Мы даже ещё не выбрали, что будем ставить.

— А это тема, кстати. Предлагаю Вильяма нашего Шекспира.

— Быть Шекспиру иль не быть? Зис ис зе квешн!**

— Не надоело паясничать?

— Я серьёзен, как никогда.

— Два раза. В среду и пятницу. Или субботу.

— И я за два.

— И я. У меня репетиторы.

— А у меня младшая сестра, которую нужно забирать из сада. Два.

Марта почему-то молчала. Богдан в обсуждении не участвовал, ждал, когда хоть что-нибудь напишет Василиса. Наконец, в пятницу утром в чате появилось её сообщение:

— Я могу только в пятницу и субботу. Но вообще, как вы решите, так пусть и будет.

И эмодзи «солнышко».

 

В театр Богдан всё-таки опоздал, хоть и ненамного. Все уже были там, и Василиса тоже расставляла вместе с остальными стулья возле паласа – не в кружок, как в прошлый раз, а амфитеатром с одной стороны. Марта, как и обещала, принесла несколько небольших твёрдых подушек, кто-то притащил несколько старых пледов. Всё это тоже разложили по краю паласа.

Когда всё было готово, народ начал рассаживаться. Василиса словно нарочно заняла крайнее в ряду место и, посмотрев на Богдана, почти незаметно кивнула головой. И он, как будто делал это всегда, спокойно прошёл и сел рядом. Кашемирова, скорчив непонятную рожу, что-то коротко шепнула сидящей рядом Полине, но та отмахнулась и с обожанием уставилась на Марту, которой поставили стул чуть поодаль, с другой стороны паласа.

— И снова здравствуйте, — Марта улыбнулась. – У нас хорошие новости. На неделе ко мне подошли несколько человек со своими предложениями. И сегодня я с удовольствием представляю вам нашего художника по костюмам. Это Ира.

Ира, как всегда смущаясь, кивнула головой.

— А ещё у нас появились бутафор и художник сцены – Самир и Руслана. По-моему, это отличная новость. Позже нам понадобятся свето- и звукооператор, и надеюсь, кто-нибудь  надумает заняться этим ответственным делом. Вообще, сегодня много чего нужно обсудить, но давайте после перерыва. А сейчас предлагаю поиграть.

— В прятки? В салочки? В карты? – Семён подпрыгивал на подушке, изображая нетерпение.

— Нет, не угадал, — Марта жестом попросила Парамонова успокоиться. — Кажется, эту игру иногда называют «ассоциации», но мы с моими друзьями говорили «крокодил». Не спрашивайте, почему. Сама не знаю и даже не помню, откуда это название взялось. Знаете такую? Один человек изображает что-то или кого-то, а остальные отгадывают. Мы обычно делились на две команды и соревновались, кто больше отгадает. Но у нас с вами другая задача, так что каждый будет сам по себе: сам придумывает, сам показывает, сам пытается сделать это максимально точно и выразительно.

 

Первой вызвалась Полина. Вышла на середину паласа,  подняла воротник свитера, легла, изогнувшись. А потом резко подняла верхнюю часть тела, отвела назад голову и зашипела.

— Кобра! – выкрикнули сразу несколько человек, а Марта зааплодировала.

Когда румяная от удовольствия Полина упорхнула на своё место, Василиса и Богдан обменялись взглядами, оценив и фантазию, и гибкость, и точное, резкое движение готовой к атаке змеи.

Следующим неожиданно вышел Седов. Задумался на секунду, сбегал в предбанник и вернулся оттуда в верхней одежде. Встав лицом к «публике», выставил вперёд левую ногу, левую руку отвёл за спину, а правую сунул в распахнутую на груди куртку. Когда  Седов чуть склонил голову и печально посмотрел в пространство,  Марта хихикнула, а кто-то из девчонок тихонько сказал: «На кого-то похоже, а на кого? На кого?». Седов тем временем стоял совершенно неподвижно, только безумно вращал глазами, пытаясь посмотреть то на своё левое плечо, то на правое, то куда-то вверх.

— Ну что? Догадались? – не выдержала Марта. – Ну, давайте же! «Я памятник себе…».

— Пушкин! Памятник на Тверской! Памятник Пушкину! – раздалось из разных углов.

Седов кивнул, с достоинством поклонился и направился на своё место.

— Я только не поняла, чего ты глазами так ворочал, — пробурчала Кашемирова, недовольная, кажется, успехами Игоря.

— А это он голубей гонял,  которые на него гадили, — засмеялся Семён и остальные тоже захихикали.

— Седов только памятник и мог изобразить с его-то самодовольством, — буркнул Богдан Василисе.

— Да ладно, чего ты, — она примирительно улыбнулась, — хорошо же получилось.

— Ну хорошо, да, но всё равно.

 

Богдан нервничал. Ему не хотелось выходить перед всеми, что-то изображать и, возможно, опозориться. К счастью, и не пришлось: народу было слишком много. После Седова на палас выходили поочередно Сафия, Руслана, Василиса, Самир, Елисей, Кашемирова (она изобразила кошку, и мурлыкала очень натурально). У кого-то получалось очень хорошо, кто-то справлялся на троечку, но веселились все от души. Парамонов, когда его призывали выступить, вопреки ожиданиям, всё время отказывался: «Я ещё не придумал, подождите». Но потом вдруг вскочил и, не дождавшись, пока Кашемирова освободит ему импровизированную сцену, плюхнулся на живот и расставил руки и ноги крестом.

Ира так хохотала, что начала икать, а Самир скатился с подушки на пол, прижал руки к животу и всхлипывал. Марта, вытерев слёзы, объявила слабым от смеха голосом:

— Так, давайте-ка сделаем перерыв, чайку попьём и восстановим дыхание. А потом спокойно сядем и поговорим. Семён, ты, пожалуйста, больше пока ничего не изображай, а то мы тут все умрём от хохота.

— Аааа, я не могу! Вы видели? – Кашемирова, раскрасневшаяся и какая-то взъерошенная, подошла к Богдану и Василисе, которые тоже никак не могли согнать с лиц улыбки. – Как он валялся там, как жужжал, как шевелил задницей! Я чуть не сдохла от смеха! Кричу «это Карлсон, Карлсон!», а он всё жужжит, а потом начал кричать «пиу-пиу» и плеваться.

— Да видели, видели, — Василиса встала; улыбаясь, пригладила Наташины волосы, — дать тебе расчёску?

— Да нормально, и так сойдёт, потом причешусь, — Кашемирова отстранилась, будто прикосновения Василисы были ей неприятны. – Васильев, а ты почему не стал играть? Изобразил бы нам что-нибудь. Например… Ромео. Или даже Джульетту.

Богдан, сделав вид, что не понял намёка, ответил спокойно:

— Просто не успел. Да и куда мне после Парамонова с его боевым дроном?

— Боевой дрон! – снова закатилась Кашемирова и наконец оставила их в покое.

 

Вокруг суетился народ, шастал туда-сюда со стаканами. В предбаннике хохотала Кашемирова и без конца пищала «пиу-пиу», Парамонов разливал чай, то и дело покрикивая: «А вот кому чайку от боевого дрона? Бодрит, спасает от облысения и обостряет творческие способности!». «Какое облысение, балда», — смеялась Полина, и похохатывал басом Самир.

— Его Марта, что ли, заставила дежурить на кухне? – удивился Богдан. – В наказание за прошлый раз?

— Нет, сам вызвался. Наверное, на радостях. А ты чаю хочешь?

Богдану хотелось, но он чувствовал, что надо отказаться.

— И мне нет, — Василиса откинулась на спинку стула, — давай просто посидим, ладно?

Никому до них не было дела, и это равнодушие и не касающаяся их суета не пугала, не раздражала, а наоборот, защищала, становилась убежищем. Богдан уже почти собрался сказать, что понял про «Одиночество», но она продолжила:

— И помолчим.

Хорошо, помолчим. Богдан повернулся спиной к стулу Василисы, посидел немного и откинулся назад, опершись спиной и затылком о её ногу. Он не понимал, как на это решился и был готов ко всему: что она оттолкнёт его, или просто встанет, или даже закричит, но она только вздохнула, еле слышно, с каким-то радостным удивлением. Они сидели, молчали, и это было странно, и легко, и немного тревожно.

Через несколько минут все стали потихоньку возвращаться на свои места. Поймав на себе несколько взглядов (удивленный Самира, смущённый Сафии, мрачный и тяжелый — Седова), Богдан засуетился, начал поправлять подушку, на которой сидел, и в результате оказался дальше от Василисы, чем во время игры в «крокодила». От этого он занервничал ещё сильнее, поднял голову, чтоб заглянуть Василисе в лицо, но она смотрела только вперёд, на Марту, которая заняла свой стул и начала говорить.

 

— Все отсмеялись? Ну и хорошо. Теперь нам нужно заняться менее весёлыми, то не менее важными и интересными вопросами. Во-первых, график наших занятий. Я видела ваше обсуждение в чате и согласна с теми, кто предлагает пока встречаться два раза в неделю. И ещё мне кажется, что пятница и суббота подойдут идеально.

— Это потому, что так удобно Юрченко? – в голосе Кашемировой Богдан не расслышал злости, но ревность там точно была. И ещё что-то. Зависть?

— Мне тоже так удобно, – Богдан вскинул голову и посмотрел на Кашемирову с вызовом.

— И мне, — неожиданно поддержал Богдана Седов.

Марта успокаивающе взмахнула рукой:

— Скажу вам честно: мне бы хотелось, что Василиса смогла ходить. Но это не главное. Мне кажется, что встречи накануне выходных – это действительно хорошая идея. Да, в субботу у вас есть уроки, но их меньше, чем в другие дни. В конце концов, какие-то задания можно сделать заранее. Мы тут тоже будем кое-чему учиться, и два занятия подряд дадут возможность, так сказать, закрепить материал. И вот ещё что: мастерская – в нашем полном распоряжении. Если нам понадобится дополнительно встретиться посреди недели, мы всегда сможем это сделать. Ну что, согласны на пятницу-субботу? Кто согласен, поднимите руку, пожалуйста. Уже пятеро, семеро, кто ещё? Все? Отлично! Тогда продолжаем. Есть ещё как минимум два важнейших вопроса. Во-первых, я бы хотела, чтоб у нашего театра появилось название. Нет-нет, сейчас предлагать ничего не надо, подумайте хотя бы до завтра. Дайте волю фантазии, хорошо?

— А я знаю, что будет во-вторых! – Парамонов, получивший сегодня свои пятнадцать минут славы, никак не мог угомониться.

— Подозреваю, что не только ты, — Марта кивнула. – И да, ты совершенно прав: нам нужно выбрать пьесу для постановки. У меня есть одна идея, но сначала я хочу послушать вас.

 

— Стендап! – Парамонов заорал, как бешеный осёл, и даже икнул в конце.

— Ты предлагаешь нам встать? – ехидно осведомилась Полина, хотя, конечно, поняла, что Семён имел в виду.

— Очень смешно! – он скорчил гримасу Полине и уставился на Марту. – Марта Валентиновна, давайте сделаем стендап! Это круто и вообще сейчас популярно. Можно даже создать канал на ютюбе и выкладывать туда наши ролики.

— А ты, конечно, будешь там главной звездой, — съязвила Кашемирова, а Полина и Седов почти одновременно скептически  хмыкнули.

— Вообще это неплохая идея, — осторожно начал Самир, но тут же высказал сомнение, — но, боюсь, кроме Семёна, вряд ли кто-то с этим справится.

— Я помогу! – Семён не сдавался, хот я по постным лицам окружающих уже можно было догадаться, что идея провалилась.

— Ага. Выведем на сцену эскадрилью боевых дронов. Ляжем, расставим конечности, будем шевелить попами и орать пиу-пиу, — последние слова Кашемировой утонули в общем смехе.

— Ну и ладно, — Семён обречённо махнул рукой, но, кажется, был доволен тем, что его выступление снова вызвало всеобщий восторг.

Марта всё это время молчала, только улыбалась с загадочным видом. Богдан был уверен, что она уже всё решила и только ждёт подходящего момента, чтоб озвучить собственное  предложение. И, конечно, все в итоге согласятся именно с ним. И зачем тогда терять время и что-то говорить? Он поделился бы своими мыслями с Василисой, но она по-прежнему смотрела только вперёд и даже, кажется, сдвинулась на стуле, чтоб быть от него подальше.

 

— А я в фотоальбоме у родителей видела фотки, — начала вдруг Руслана, которая большей частью молчала, даже в школе; но не из робости, как Ира, а потому, что просто была не из болтливых, — у них тоже был студенческий театр. И один из спектаклей был по пьесе Леонида Андреева «Любовь к ближнему».

— О! Андреев – это тот, про которого Толстой сказал «Он пугает, а мне не страшно»?

— Именно тот, Полина, — Марта одобрительно кивнула. — В дневниках Толстого такой фразы нет, так что, возможно, цитата неточная. Но многие современники именно так формулировали отношение Льва Николаевича к творчеству Андреева. Кто-то, кроме Полины, ещё читал его?

— Я, — как на уроке, подняла руку Василиса, — но только рассказы, а эту пьесу нет.

— А что, она правда страшная? – Семён снова оживился, вытаращил глаза и оскалил зубы. — Про зомбаков?

— Нет, — улыбнулась Марта, — совсем не страшная. Хотя как посмотреть. Руслана, расскажешь? Ты, наверное, прочитала?

— Ага. Смысл вкратце такой: хозяин одного отеля в горах нанимает молодого человека, чтоб тот развлекал публику.

— Аниматором, что ли? – спросил Седов.

— Ну, можно и так сказать, если перенести историю в наше время. В общем, этот парень  стоит на скале и то ли собирается броситься вниз, то ли просто может свалиться в любой момент. В отель начинает валить народ, в том числе пресса; все делают вид, что страшно за него переживают, но на деле только и ждут, когда он упадёт и разобьётся. А то, что его нанял хозяин отеля, выясняется только в самом конце, причём этим все страшно разочарованы.

— Спасибо, Руслана. А история, кстати, вполне современная, да? Про лживую прессу, про показную любовь к ближнему и жажду скандала.

— А давайте её переделаем? Сейчас это модно. Я видела несколько таких спектаклей и фильмов, — Полину поддержали ещё несколько человек и стали вспоминать названия.

— Можно, да, — задумчиво согласилась Марта. – Будет, конечно, непросто, но теоретически… У кого-то ещё есть предложения?

 

После этих слов народ разрезвился не на шутку. Предлагали Чехова, Островского, детские сказки («Буратино» и «Чебурашку»), Шекспира — от «Ромео и Джульетты» до «Укрощения строптивой, причём строптивую вызвался играть Парамонов. Вспомнили даже о мюзиклах, после чего Парамонов провыл какую-то строчку на английском, которую никто не опознал.

Марта веселилась вместе со всеми, но в конце концов напомнила, что там, наверху, поздний вечер, а завтра всем в школу.

— Спасибо вам! Я, честно говоря, даже не ожидала, что будет столько предложений, да ещё таких разнообразных. Окончательное решение я пока принимать не готова, тем более что не рассказала вам о своей идее. Я только очень вас прошу: не отвергайте сразу. Подумайте. Можем обсудить – сразу или потом. Договорились? Так вот. Шекспир, Чехов и Буратино – это, конечно, неплохо. Но стоит ли начинать с таких больших, сложных и всем известных вещей? Может, мы придумаем что-то совсем новое и совсем своё? Придумаем и напишем сами.

Все притихли. Даже Парамонов задумался, хоть и ненадолго.

— Я думаю, можем. Но вы говорите: мы. То есть будем писать все вместе? Передерёмся же! – он хмыкнул и посмотрел по сторонам. Полина, Кашемирова и Седов согласно закивали: да, точно поубиваем друг друга.

— Мы передерёмся ещё до того, как начнём писать. Надо же ещё тему выбрать, придумать персонажей и сюжет, — Полина с сомнением пожала плечами.

Богдан всё ждал, что скажет Василиса, но она замерла на стуле, словно решила прикинуться ещё одной железякой. Ну и ладно. Пусть.

— Марта Валентиновна, у вас наверняка есть решение, да? Вы же всё уже придумали? Скажите! – Богдан через силу улыбнулся.

 

Марта держала паузу, как и положено в театре. Только обводила взглядом всех по очереди, пытаясь, наверное, предугадать реакцию на своё предложение.

— Ладно, — она глубоко вздохнула, как будто наконец решилась, — нечего время тянуть. В общем, мы в нашем студенческом театре один раз написали пьесу. Вместе. Но писали её частями: каждому был назначен персонаж, и нужно было придумать его монолог. А после всё соединили. Писали мы, кстати, о ядерном апокалипсисе, — Марта усмехнулась, — но сейчас это неважно, тем более что пьесу мы так и не поставили, как-то не сложилось. Лучше вернёмся в день сегодняшний. Дело в том, что я всю прошедшую неделю размышляла о том, что сказала Василиса: что лучше всего о человеке говорят его страхи. И я почти уверена, что вас эта тема тоже зацепила.

И снова Василиса ничего не сказал, только опустила голову. Богдан видел, как она сцепила лежащие на коленях руки и сжала их так сильно, что побелели костяшки.

— Так вот, я подумала: а если каждый расскажет о том, чего он боится? Честно, конечно, иначе нет никакого смысла. И мы сделаем из этого пьесу. Она будет небольшой, но только нашей. Не похожей ни на одну другую.

Все молчали, даже Парамонов. Ковырял пальцем дырку на джинсах и смотрел на одну из железяк.

— Не знаю, — нерешительно начала Полина, — сама по себе идея, конечно… вообще-то, идея – просто бомба. Ну честно! Народ, представляете, как может получиться? А? – она, как и Марта несколько минут назад, обвела взглядом присутствующих. – Но я, например, совсем не уверена, что смогу вот так, с бухты-барахты рассказать, чего я боюсь. Я, может, даже с близким другом таким не поделилась бы. А тут – всем, кто будет сначала это читать на бумаге, а потом смотреть, как спектакль.

— Да уж, — Седов так задрал голову, что почти уставился в потолок, — получится, что ты сам себя подставляешь, признаёшься в том, что раньше скрывал от всех.  Фактически сам себе копаешь могилу. Потому что совсем не факт, что не найдётся желающих над тобой поиздеваться. Кто может дать гарантию, что этого не случится? И никакое водяное перемирие не поможет.

Все снова замолчали. Лицо у Марты было грустное, и она, кажется, уже готова была сказать «раз вам идея не нравится, то придумаем что-нибудь другое», как вдруг подала голос Василиса.

 

Она даже встала и, глядя куда-то в угол, негромко сказала:

— А если сделать так, чтоб нельзя было определить, кто что написал? Просто безличные листы с текстом, без подписи.

И снова села, сложив руки, и замерла.

— Слушайте, а правда! – Полина на секунду замерла с разинутым ртом, а потом затараторила. – Писать от руки, конечно, нельзя. Во-первых, почерк, во-вторых, типичные ошибки. У нас тут некоторые никак не могут научиться правильно писать слово «вообще» и деепричастные обороты выделять с двух сторон. Заметьте, я не называю фамилию, хотя все знают, что это Парамонов. Так. По электронной почте тоже нельзя, потому что… Ясно, почему. Значит, нужно просто набрать на компе и принести распечатанный листок. Таймс нью роман, двенадцатый кегль, полуторный интервал. И всё!

— А сдавать потом как? Марте Валентиновне в руки? И в маске, чтоб она не узнала, да? – Кашемирова хотела пошутить, но тон получился скорее издевательским.

— Ну, это вообще не проблема, — Полина всё уже придумала и была собой страшно довольна. – Договоримся, куда класть листочки. У нас в кабинете литературы есть шкаф, можно туда.

— Ну ладно, предположим. Это всё можно решить. А если я ничего не боюсь? – Парамонов торжествующе оглядел присутствующих. – Вот вообще ничего! Я ржу, даже когда смотрю ужастики. Все ведь поняли, что про шампиньоны – это шутка была?

— Тоже мне проблема, — Полину выступление Семёна не смутило, — можешь вообще ничего не писать.

— Или написать, чего ты боялся раньше, — тихо сказала Ира. — Мне кажется, в детстве все чего-нибудь боялись: темноты, громкого шума, или, например, собак.

— Точно! — поддакнула Кашемирова. – Я, например, всегда начинала орать, когда видела одну бабку из дома напротив. Ужас, какая страшная была: старая, сгорбленная, вылитая Баба Яга. И ты, Парамонов, тоже вряд ли родился таким бесстрашным.

 

Богдан никак не мог определиться со своим отношением – и к идее Марты, и к энтузиазму Полины. Боялся ли он чего-нибудь? Наверное, да, как все люди. Но ему даже думать не хотелось в эту сторону. Несформулированные, не облечённые в слова, страхи прятались где-то внутри и потому казались не такими уж страшными; их не хотелось вытаскивать на белый свет, да ещё и демонстрировать окружающим. Ему почему-то казалось, что и Василиса была не рада такому развитию событий. Это, конечно, было странно: сама натолкнула Марту на эту мысль, сама придумала, как решить проблему с анонимностью, а теперь сидит, как будто её всё это вообще не касается.

Зато Марта сияла, улыбалась во весь рот, как какой-нибудь мультяшный герой.

— Знаете, я очень-очень рада! Вы просто не можете представить, насколько! – она не смогла усидеть на месте, вскочила со стула и стала расхаживать вдоль края паласа, как делала в классе, когда читала наизусть стихи и просто была чем-то сильно увлечена. – Мне очень нравится идея Полины… или это Василиса предложила? Да, Василиса. Что можно сделать рассказы анонимными. И про шкаф в кабинете тоже хорошо придумали. Я положу там папку, хорошо? И буду ждать неделю. Сколько соберётся текстов к следующей пятнице, столько и будет. И, конечно, никто никого не будет заставлять. Напишут только те, кто захочет. Игорь, — Марта остановилась напротив Седова, — по поводу «подставляться». Знаешь, мне кажется немного странной такая постановка вопроса. Если мы не готовы друг другу доверять, то зачем мы вообще здесь собираемся? И я сразу хочу предупредить: если кто-то хоть на секунду задумался о том, чтоб воспользоваться чужой откровенностью и ударить по больному, то пусть лучше сразу уходит. И больше никогда тут не появляется.

 

Марта помолчала, словно ожидая, что кто-нибудь уйдёт прямо сейчас, но все остались на своих местах, в том числе Седов. А она продолжила:

— Семён, теперь отвечу тебе. Я согласна с Полиной: если ты ничего не боишься, то есть два варианта. Либо ты совсем не участвуешь в написании, либо вспоминаешь о том, чего боялся раньше. Честно говоря, мне бы очень хотелось, чтоб ты всё-таки написал. Мне кажется, у тебя получится интересно. Ну, что договорились? Тогда давайте собираться по домам, уже поздно.

— А пол? — вступил в разговор Елисей.

— У меня ламинат, а на кухне и в санузле кафель!

— Парамонов, ты как всегда! – Полина показала Семёну кулак.

А Марта обернулась к Королевичу:

– Извини, Елисей, я не поняла, о чём ты.

— Ну, например, если написать «раньше я боялся», то все сразу поймут, что писал человек мужского пола.

— А, ясно. Ну, во-первых, можно постараться писать только в настоящем времени. А если это будут воспоминания,  то можно специально всех запутать и написать наоборот, — Марта улыбнулась.

— А как потом мы будем это играть? Если каждый будет читать своё, то какой-то тогда смысл в анонимности? – снова подала голос Руслана.

— Действительно, — Марта задумалась, — как это не пришло мне в голову? Но мне кажется, это вопрос решаемый. Можно, в конце концов, устроить жребий. Почему нет? Ну всё, нам уже всем пора. Давайте-давайте, быстро одеваемся и по домам.

Василиса оказалась в предбаннике одной из первых и так быстро ушла из подвала, что Богдан сумел нагнать её только на углу, у аптеки. Но если сказать по правде, лучше бы и не догонял.

 

От кого: Марта Брянцева martabrya@yandex.ru

Кому: Алексей Петров alex-art@gmail.com

Тема: Лишь бы не сглазить!

Кажется, получится! Ура! Боюсь пока что-нибудь утверждать наверняка, но, кажется, кажется, кажется… И не проси, и не умоляй о подробностях! Всё равно ничего не скажу, пока всё не сложится окончательно. Терпи! А пока просто ещё немного поболтаю о моих детях. Пятиклашки всё такие же плюшевые, всё так же меня кормят, показывают фотографии мам, пап, собак и кошек. А мамы у них — все как одна красивые и моложе меня.

А старшие из гуманитарного класса не устают меня удивлять. Талантливые, умные. Все разные, но все очень интересные. Не очень открываются пока, иногда шарахаются, но от этого ещё интереснее — наблюдать, подмечать детали и тонкости. Кто кому нравится, кто-то кого недолюбливает. Кто кого всё время подкалывает, чтоб скрыть симпатию. Кто в кого по-настоящему, почти по-взрослому влюблён.

Помнишь, я тебе рассказывала, что мальчик один всё время печенье приносит? Я не сразу поняла, что запах, который я чувствую, когда он рядом, — не от печенья. А от него самого! Фильм был с Траволтой, помнишь? Назывался, кажется, «Майкл». Там от главного героя, немного сумасшедшего ангела, пахло печеньемsmile Нет, этот не ангел, конечно. Хоть и хороший. И мне кажется, он или маме активно помогает на кухне, или вообще сам это печенье готовит, только не признаётся. Не пойму, кстати, почему. Мне, кажется, девчонки были в восторге, если бы узнали. Его, правда, только одна интересует и как раз так, о которой я тебе все уши прожужжала. Хотя возле него и ещё одна всё время крутится. Не поймёшь их.

А о Василисе я что-то волнуюсь. Что её мучает и где-то очень глубоко. Я к ней с самого начала приглядывалась, но внешне всё вроде нормально было: вежливая, спокойная, улыбчивая. В классе её, кажется, любят, или, по крайней мере, уважают. Но взгляд такой иногда… Взрослый. Как у давным-давно живущего человека. Не должен быть такой взгляд у юных, умных, красивых. Я даже ходила к их бывшей классной. Странная женщина. Она, кажется, обижена на меня, что гуманитарный класс дали мне, а не ей. Но разве я в этом виновата? А Василиса тем более ни при чём. Но она фактически отмахнулась от меня. Мы, говорит, за психологическое состояние детей не отвечаем. Нам, говорит, главное, чтоб они грамотно писали и книжки по программе читали. А за девочку, говорит, не волнуйтесь, Марта Валентиновна, всё у неё будет хорошо. Ну да, был сложный развод и разъезд родителей, поэтому и пришла к нам в середине учебного года. Конечно, разрушение привычного мира семьи (она так и выразилась, представляешь?) – это травма для ребёнка. Но не она первая, не она последняя. Вы-то сами, говорит, в полной семье выросли, Марта Валентиновна? Тьфу. Ушла оттуда, как оплёванная. Я, кстати, совсем не запомнила, приходил ли кто-то из родителей Юрченко на собрание в начале года. Так тряслась, что вообще этот день плохо помню.

Может, вызвать в школу маму или папу – не знаю, с кем она живёт после развода? Не уверена, боюсь навредить. Учится она хорошо, а большинство родителей только это и волнует.

Можно ещё, конечно, с ней самой поговорить, помощь какую-то предложить. Только чем я могу ей помочь? И остальным тоже. Потому что явно не только у Василисы дома проблемы.

Вот так-то. Влезла я училкину шкуру с ногами-руками и головой. Настолько, что совсем не скучаю ни по съёмкам, ни по монтажам. Собственно, и скучать-то особо некогда. А сейчас ещё в театре начнётся… Напишу тебе ещё. Наверное, скоро.

Я.

 

 

ГЛАВА 7

 

Театр назвали «Хамелеоном».  Название придумала Василиса, и Богдан в этом не сомневался ни секунды, хоть Марта и в этот раз решила поиграть в анонимность. Принесла небольшие листочки, попросила написать свой вариант и бросить в шапку, предварительно свернув. Шапку предоставил Парамонов и использовал этот факт как очередной повод для шоу.

— Повезло вам всем, — Семён ходил вдоль сидящих и тряс перед собой шапку, как будто просеивал муку. – Мама как раз вчера её постирала, а то даже не знаю, чем бы потом пахли ваши названия.

— Фу, Парамонов! – Полина скривилась, но листочек в шапку кинула. – Ты можешь шутить не на физиологические темы?

— Могу. Но не хочу! – Семён, убедившись, что все желающие бросили листочки, подошёл к Марте. – Марта Валентиновна, вы не волнуйтесь, шапка на самом деле чистая, я её даже не надевал ни разу после стирки, просто таскаю в кармане, чтоб мама мозги не клевала.

— Я не волнуюсь совсем. А шапку, может, и стоит носить. Погода об этом уже даже не шепчет, а просто орёт, — Марта положила шапку на колени и вынула оттуда первый листочек, свернутый в рулон.

«Хамелеон» оказался по счёту то ли седьмым, то ли восьмым, а до него Марта зачитывала всякую ерунду, вроде пафосного «Кто, если не ты» или банального «Андерграунд». Кто-то (Богдан подозревал, что Полина) предложил даже два варианта: «Театр Марты» и «Мартовский театр», на что сама Марта отреагировала вежливым «спасибо, конечно, но я категорически против». Когда она достала очередной сложенный в несколько раз листок и с явным удивлением прочитала «Хамелеон», все сначала вообще никак не отреагировали, потом кое-то засмеялся, а кто-то скептически протянул «ну, не знаю, странно это».

Но Марта, подумав немного, сказала:

— Знаете, что-то в этом есть. Актёр – разве не тот же хамелеон? Приспосабливается к каждой роли, как будто меняет под неё цвет.

— Но ведь когда про человека говорят «он как хамелеон» — это совсем не комплимент, — с сомнением покачала головой Руслана.

— Но у нас же не человек, а театр! – Полина, как всегда, быстро сообразила, что Марте название понравилось, и ринулась на её защиту. – А сами по себе хамелеоны очень милые и ни в чём не виноваты.

— Не виноваты. Они просто пытаются выжить.

 

Василиса сказала это так тихо, что мало кто обратил внимание. Да и услышали, скорей всего, немногие: Самир, Настя, Руслана и Богдан, которому сегодня места рядом с Василисой не досталось. Он снова опоздал и едва успел отвоевать последнюю подушку у Парамонова, чтобы сесть во втором ряду, позади Василисы. Богдан был почти уверен, что она специально лишила его возможности сесть рядом, но никак не мог понять, в чём он провинился.

Причина, скорей всего, крылась в событиях вчерашнего дня. Но неужели она так сильно обиделась, когда он отстранился и перестал опираться спиной на её ногу? Разве это повод — для того, чтоб едва кивнуть при встрече, чтоб на уроках и переменах ни разу не посмотреть в его сторону и не обращать на него никакого внимания сейчас? Или он что-то не так сказал или сделал вчера после театра, когда догнал её и просто пошёл рядом, так и не решившись произнести «можно я тебя провожу?». Или Василиса считает, что он должен был прогнать Кашемирову, которая привязалась к ним на остановке, и ехала потом в автобусе, и трещала всякую дребедень? Как вообще он должен был это сделать, интересно? И почему Василиса сама не сказала Наташе, чтоб отстала? Но не сказала же! Слушала, поддакивала, задавала уточняющие вопросы, была милой и вежливой. Но иногда вдруг отворачивалась, смотрела в окно, и даже сбоку было видно, каким отстранённым и тоскливым становился в эти моменты её взгляд.

Они втроём дошли до дома Кашемировой, и Богдан всерьёз разозлился, когда Наташа, уже скрываясь за дверью подъезда, брякнула что-то вроде «Богдан, ты смотри, доставь Лиску домой в целости и сохранности. Я на тебя надеюсь, завтра отчитаешься!». Он даже выругался про себя, но за Кашемировой уже захлопнулась дверь. А Василиса, не останавливаясь, чтоб подождать его, уже шла своей неуверенной походкой в направлении многоэтажки, в которой ночевала по пятницам, субботам и воскресеньям. И Богдану снова пришлось догонять, нести всякую чушь про «нам, кажется, по пути», про «интересно ты придумала» и «завтра снова увидимся». Василиса что-то отвечала, но его не покидало ощущение, что вслух она произносит совсем не то, что думает, и говорит с ним так, как могла бы разговаривать с Самиром, Седовым, Парамоновым и вообще с кем угодно. От этого Богдан злился и думал о Василисе всякие гадости: что ей вообще мало до кого есть дело. Она просто очень хорошо знает, чего хотят от неё люди, и даёт им желаемое: улыбки, сочувствие, внимание.

 

«Ты помнишь, что это за тварь?» – вспомнил вдруг Богдан слова Шабрина и то упорство, с которым он называл Юрченко Василиском, и ему стало совсем тошно. Пока все с жаром обсуждали название и пришли к выводу, что «Хамелеон» подходит идеально; пока все играли в крокодила, и Полина снова демонстрировала гибкость и артистизм; Богдан всё смотрел на затылок Василисы, на замысловатый узел из русых волос и казался себе пятой фигурой любимой Василисиной скульптуры. Как легко, оказывается, быть рядом с двумя десятками людей и при этом чувствовать себя абсолютно, совершенно, космически одиноким. На секунду он даже почувствовал холод в области сердца, будто там была дыра, и сказал, ни к кому не обращаясь: «Вам не кажется, что здесь холодно?». Семён,  сбегал вверх по лестнице и проорал прямо оттуда: «Из двери дуло! Штирлиц закрыл дверь, дуло исчезло!»

Когда уже не было сил выносить равнодушие Василисы, он подошёл к Марте и попросил разрешения уйти пораньше: «Я не очень хорошо себя чувствую. И мама болеет». «Конечно-конечно, — засуетилась Марта, начала поднимать руку, что потрогать ему лоб, но всё же не стала, — ты и правда сегодня какой-то бледный и грустный. Надеюсь, не заразился. Иди скорей домой и не болей, пожалуйста. И маме передай пожелания выздоровления».

Ему не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать, и он пошёл пешком вместо того, чтоб дожидаться автобуса. Тоска гнала его по улицам, заставляла сворачивать в чужие переулки, пробегать светофоры на красный. Домой он добрался почти парализованным от холода и никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Стаскивая непослушными руками куртку и ботинки, он думал, что хорошо бы заболеть и хотя бы неделю не ходить в школу, не видеть Василису и не ломать голову над тем, как теперь быть с ней и с собой.

А мама его встретила весёлой и почти здоровой. Пыталась накормить горячим борщом, напоить компотом, развеселить смешным сериалом, но он отговорился усталостью и ушёл в свою комнату. Заболеть так и не получилось, но всё равно он почти не вставал с кровати до утра понедельника.

 

Литература была первым уроком и после звонка на перемену Полина восторженно завопила:

— Смотрите, в папке появился первый текст!

— Давайте-ка пока не будем обращать на это внимания, — сказала Марта, хотя было видно, что она тоже обрадовалась, – один листочек –  ещё не пьеса. Нужно всё-таки дождаться пятницы.

— А чей это, интересно? – Полина крутилась возле шкафа, вздыхала и так явно старалась привлечь внимание, что Богдан заподозрил, что текст сочинила она сама.

— Твой, может? – он подошёл поближе. Папка была полупрозрачной, и листочек проглядывал довольно отчётливо: полстраницы, таймс нью роман, двенадцатый кегль, полуторный интервал.

— А вот и не угадал! – Полина покраснела то ли от смущения, то ли от удовольствия и убежала из класса.

— Да наверняка её, — откуда-то из-за плеча Богдана высунулась голова Парамонова, — кто ещё с такой скоростью мог накатать? Она и контрольные всегда сдаёт первой, и сочинения. А ты, Васильев, собираешься писать?

— Не знаю, — Богдан подошёл к своему столу, сунул в рюкзак учебник и остальное, — думаю ещё.

— Вот и я. Но, скорей всего, что-нибудь накатаю. Смешное. А то наверняка девчонки нагонят тоски и жути: ужас-ужас, как страшно жить. Так что на нас вся надежда! – Парамонов хлопнул Богдана по плечу, и пошёл к выходу, пробираясь через пятиклашек, которые уже начали занимать свои места. – Эй, мелюзга, расступись, дай пройти большому человеку!

 

Богдан двинулся следом и заметил, с каким интересом на него смотрят все: и девочки, и мальчики. Наверное, он казался им совсем взрослым. Наверное, они думают, что когда сами станут такими, то будут всё знать и всё уметь, а жизнь станет не только интереснее, но и проще. Глупые маленькие дети. Или не глупые, а просто маленькие. Наверное, не стоит им рассказывать, что чем старше становишься, тем больше прибавляется проблем и вопросов, каверзных, а то и вовсе неразрешимых. Они всё равно не поверят. А у Богдана таких вопросов сейчас было как минимум два.

Первый — как быть с Василисой? Пытаться наладить отношения, чтоб вернуть их хотя бы к тому состоянию, которое было до прошлой пятницы? Есть ли на это хоть какая-то надежда?

Вопрос второй: принимать ли участие в написании пьесы? Он уже пробовал в воскресенье: создал файл, написал  «Чего я боюсь?» и застрял. Мысли, тяжелые, как непропечённое тесто, ворочались в голове, но так и не превратились в хотя бы относительно связный текст. Промучившись час или два, Богдан закрыл файл, а потом и вовсе кинул его в корзину. Обойдутся. И без него желающих будет достаточно.

Он оказался прав: к пятнице папка хоть и не стала пухлой, но заметно прибавила в объёме. Возможно, отчасти благодаря Полине, которая по нескольку раз в день баламутила народ в чате:

— А ну давайте поднажмём!

— Пишем-пишем-пишем!

— Кто не пишет с нами пьесу, те лентяи и балбесы!

И так далее, и тому подобное. В конце концов Марта даже сделала ей замечание: Богдан случайно услышал, как она мягко выговаривала Полине, что дело это добровольное и давить не стоит.

 

В пятницу народу в подвале оказалось меньше, чем обычно. Богдан подумал о том, что кто-то из написавших мог постесняться прийти или даже пожалел о своём участии. Или наоборот, отсутствуют именно те, кто не захотел или не решился рассказать о своих страхах. Возможно, они теперь просто не видят смысла сюда приходить. Василисы в мастерской тоже не было. Поняв это, Богдан испытал одновременно разочарование и облегчение, но на вопрос «чего больше» ответить, наверное, не смог бы.

Всю прошедшую неделю он делал вид, что она ему безразлична. В среду принёс печенье, и, уже выставляя контейнер на стол, вдруг вспомнил, что так ни разу и не испёк кокосовое. Правда, о нём спрашивала Кашемирова, но ему тогда показалось, что и Василиса его любит. «Надо сходить в магазин, купить кокосовую стружку», — напомнил он себе и заметил, что Василиса подошла к учительскому столу и тоже взяла из контейнера печенье, да не одно, а целых два. И что это может означать? Она просто голодная? Или даёт понять, что простила неведомую ему вину?

Богдану очень хотелось верить во второе, он убеждал себя в этом три оставшихся перемены и четыре урока, и справился так хорошо, что догнал выходящую на улицу Василису у школьных ворот.

— Слушай, я давно хотел тебя спросить, — дыхание сбивалось, от бега или волнения, — можно… Можно я тебя провожу до дома?

Она посмотрела странно: и удивлённо, и печально, и очень мягко ответила:

— Нет, прости, — а потом, будто сразу пожалев о сказанном, быстро добавила: — пожалуйста, прости! Это не потому, что не я не хочу быть с тобой. Просто мне нужно побыть одной, — и после паузы добавила, —  быть одной хотя бы иногда.

И ушла. А Богдан, растерянный и обиженный, немного постоял у ворот и побрёл следом – к тому двору, в который Василиса ходила по средам и четвергам. И снова, как в прошлом году, смотрел на русую голову впереди, и никак не мог решить, как реагировать на её отказ. Обидеться? Но разве на такое обижаются?..

 

Народ потихоньку рассаживался. В прошлый раз кто-то притащил несколько старых табуреток, так что мест оказалось, больше, чем пришло людей. Богдан почему-то сел с краю, хотя Марта усиленно призывала всех подвинуться поближе к ней:

— Давайте-давайте, сюда. Я смотрю, сегодня нас меньше, чем в прошлый раз. Надеюсь, что это временно. К тому же костяк, или, как выражается Семён, стартаперы, на месте, — Парамонов изобразил боевой клич, а Марта улыбнулась. – Так вот, у меня отличные новости. Я, ничуть не преувеличивая, скажу, что я вами горжусь. Всеми, кто решился заглянуть в себя и написать вот это, — она опустила обе ладони на лежащую на коленях папку и погладила её, как живую, — и всеми остальными, кто сегодня по-прежнему здесь и готов идти до конца…

Наверху, у входа в подвал запели петли, громыхнул металл, и на пороге мастерской появилась Василиса в расстёгнутой куртке. Все оживились, а Богдан вскочил, даже не успев понять, зачем это делает, и топтался возле стула, пока Василиса не вошла в мастерскую и не заняла его недавнее место, хотя рядом и были и другие свободные. А он, успокоенный, взял лежащую в стороне подушку и сел рядом. Марта снова улыбнулась и кивнула, Парамонов показал знак победы, а Кашемирова отвернулась и что-то шепнула Полине.

— Теперь мы практически в полном составе, так что я могу сказать о главном. Здесь, в этой замечательной папке, — она снова погладила зеленоватый пластик, — десять текстов, которые станут основой для нашей пьесы. И я уверена, что она получится необыкновенной. Просто необыкновенной!

 

— Марта Валентиновна, а вы уже читали? – Полина, ёрзая на стуле, решилась задать вопрос, который наверняка волновал всех без исключения. – Вам… понравилось?

— Нет, пока не читала, только пересчитала листочки. Ну, если уж совсем честно, зацепила взглядом несколько строк. И они – да, очень понравились.

— Но как вы можете быть уверены, что и остальные, которые вы не видели, тоже будут… хотя бы терпимыми? – Сафия очевидно нервничала и даже побледнела. – Мы же всё-таки не писатели, не драматурги, вдруг это окажется так плохо, что…

— Во-первых, это не может быть так плохо. Я вас уже немного знаю, читала ваши сочинения, слышала ответы на уроке. Вы все умеете мыслить логически и подбирать подходящие слова. Во-вторых, я всё-таки сценарист, причём с большим стажем. Я поработаю с вашими текстами, отредактирую их, расположу в нужном порядке. Вы, кстати, не против? – на её лице отразилась тревога. — Мы с вами это не обсуждали заранее, а надо было. Извините меня. Может, кто-то не хочет, чтоб я, так сказать, лезла в его авторский текст и что-то там правила? Я пойму, если вам этого не хочется. Пока не знаю, как тогда буду действовать, но никаких обид, честное слово!

— Насколько я знаю, даже у известных писателей есть редакторы, правда же? – Полина оглядела всех с вызовом: дескать, кто тут у нас такой крутой, что собирается отказаться от редактуры, да ещё от редактуры Марты?!

— Марта Валентиновна, да всё нормально, я лично… – Парамонов осёкся, поняв, что проболтался. – Ну да, я написал. И мне кажется, получилось неплохо. Но я всё равно не против.

— Ну и замечательно. Спасибо вам. А теперь у меня сюрприз. Точнее, не у меня, а у Русланы. Приготовьтесь!

 

Руслана кивнула, достала из стоящей рядом плоской папки, в какой носят свои работы художники, лист формата А3, вышла на середину паласа и развернула его разрисованной стороной от себя.

— Ааа! Офигеть!

Полина, которая обычно при Марте старалась держать себя в руках и тщательно выбирать выражения, в этот раз не сдержалась. Следом заахали, хаохали и другие.

— Ну? – торжествующе завопил Семён. – Какие мы тут все талантливые, а?!

— Это да, мы очень талантливые, все как один. Но сейчас восхищения в первую очередь достойна всё-таки Руслана – и за идею, и за великолепное исполнение, — Марта зааплодировала, и все остальные тоже.

А Руслана, гордая и счастливая, поворачивалась то в одну сторону, то в другую, чтоб все как можно лучше рассмотрели рисунок: радужный с переливами хамелеон, изогнувшись, обнимал изящную надпись: ТЕАТР «ХАМЕЛЕОН».

Рисунок прикрепили к внутренней двери. Парамонов вопил, что нужно вешать на входную, причём с внешней стороны, но его быстренькое заткнули, объяснив, что на улице каждый день, как по расписанию, дождь, а то и со снегом, и рисунок очень быстро превратится в линялый обрывок.

 

После немного позанимались этюдами, потом Марта читала стихи. К концу вечера она почему-то погрустнела, а когда все уже начали собираться по домам, хлопнула себя по лбу:

— Я, конечно, совсем уже. Наверное, это склероз. Забыла поговорить о нескольких очень важных вещах. Во-первых, завтра занятий не будет. Ну, не завывайте, пожалуйста. И извините меня. Не получается никак. Во-вторых, я сама уже примерно посчитала, но хочу спросить вас: сколько, собственно, у нас актёров, готовых если не завтра, то послезавтра выйти на сцену? Я объясню, почему спрашиваю: мне нужно заранее знать, сколько персонажей будет в нашей пьесе. Поднимите руки, пожалуйста. Так, три, шесть, семь… Семь? Ладно. Я ещё в понедельник в классе спрошу, может, найдутся желающие среди тех, кого сегодня нет. Ну, всё по домам.

К автобусу шли всей толпой, смеялись и колобродили, напугали своим хохотом микроскопическую собачонку, которая отпрыгнула с тротуара и долго облаивала их из кустов. Кашемирова держалась от Богдана в стороне и даже проигнорировала какой-то его вопрос, что его совсем не расстроило, а скорее наоборот.

А с Василисой в тот вечер они не разговаривали, но Богдан чувствовал: ей хорошо, спокойно, и на него она, кажется, больше не сердится. Он только никак не мог понять, почему среди поднятых семи рук не было её.

 

От кого: Марта Брянцева martabrya@yandex.ru

Кому: Алексей Петров alex-art@gmail.com

Тема: Грусть и спасибо

Привет. Вряд ли ты помнишь, но сегодня – мамин день рождения. После уроков съездила на кладбище, отвезла герберы – её любимые, оранжевые. Чуть не утонула там, погода отвратительная, то дождь, то снег, то просто серая хмарь. Есть всё-таки что-то странное, одновременно правильное и неправильное в том, как устроены наши кладбища, особенно новые. В Европе и Америке всё иначе: чисто, аккуратно. А у нас – непролазная грязь. И чтобы навестить кого-то дорогого и уже ушедшего, нужно приложить столько усилий, потратить столько времени… И делают это только те, кому действительно нужно и важно быть там в этот день, несмотря на погоду.

Домой пришла еле живая, если честно. Но всё равно достала мамин блокнот с рецептами и затеяла её любимый кекс – тот, с курагой и черносливом, помнишь? Конечно, то, что у меня получилось, с маминым не сравнить, но знаешь, было съедобно. Накрыла красиво стол, заварила чай,  налила в две чашки из её любимого сервиза. Есть величайшая жизненная ирония в том, что у моей мамы, идеальной хозяйки, выросло такое, как я, существо. Которому всё равно, из чего пить, что есть, лежат ли на столе салфетки и так далее. Но сегодня были и салфетки, и всё остальное. Мама была бы рада.

Это, как ты понял, была первая часть письма – грусть. А теперь – спасибо. Знаешь, я только сейчас начинаю постепенно понимать, что ты сделал для меня. И для мамы. Отложил свой переезд, таскался с нами по врачам, тратил нервы и деньги на людей, которые, по большому счёту, к тому времени были тебе уже почти чужими. Ну, ладно, не чужими. Но ты не должен был – а делал всё это. Спасибо тебе. Я это помню и буду помнить всегда.

Я.

 

 

ГЛАВА 8

 

Уже в начале недели стало ясно, что в театр будут ходить только те, кто присутствовал в мастерской в прошедшую пятницу. Марта оставила всех причастных после урока (литература была последней) и объявила:

— Вы слышали, что я говорила на прошлой перемене. Что все, кто хочет играть или ещё чем-то заниматься в театре, пусть скажут мне об этом сегодня. Почему именно сегодня, я не стала объяснять всем, но вам сейчас объясню. Дело в том, что я прочитала вчера всё, что вы написали. И даже не знаю, как передать мои чувства. Это и гордость, и восхищение, и надежда на то, что у нас всё получится. Вы просто потрясающие, честное слово.

Богдан, хотя сам ничего не писал, невольно заулыбался и посмотрел на остальных. Их лица нельзя было описать никаким другим словом, кроме «блаженные». Даже Василиса улыбалась так, как делала это очень редко, без тени грусти во взгляде.

— Проблема в том, что текстов – десять. А актёров всего семь. И я надеялась, что сегодня найдутся ещё желающие, но этого не случилось. Таким образом, есть проблема, требующая решения. Я примерно представляю, как с ней справится, но мне нужно ваше разрешение.

— Мы разрешаем вам всё и сразу, Марта Валентиновна! – выкрикнула с места Полина.

— Ты давай за всех не говори, — недовольно буркнул Парамонов, но тут же расплылся в улыбке, — да шучу, я шучу! Конечно, разрешаем.

— Спасибо большое, но можно, я всё-таки расскажу, что придумала? В общем, некоторые тексты можно объединить. Не скажу, что они похожи, но близки по настроению. Тогда героев получится семь. Вы не против? Нет? Замечательно. Но это не всё. Я очень хочу, чтоб на сцене был ещё один персонаж. Особенный персонаж. Слов у него не будет, но его роль очень важна в той пьесе, которую я придумала. И я знаю, кто его должен сыграть. Точнее, я хотела бы, что бы его сыграл конкретный человек. Это Василиса.

 

Ещё до того, как Марта назвала имя, Богдан знал, каким одно будет. И пусть не сразу, но Василисе пришлось согласиться. Ей просто не оставили выбора. Сначала Марта говорила о своей уверенности в том, что у Василисы всё получится. Потом Полина с пылом рассуждала о том, что ради общего дела вполне можно преодолеть своё нежелание. Ира, которую после Полины было почти не слышно, сказал, что она, как костюмер, а точнее, как художник по костюмам, сделает всё, чтобы Василиса выглядела на сцене идеально. Парамонов сказал, что Василиса очень им нужна, и выглядел при этом настолько серьёзно, что был не похож сам на себя. Кашемирова, не глядя на Василису, сказала, что заставлять себя упрашивать – это как-то даже не очень красиво. А Богдан, сидевший через проход от Василисы на второй парте, оглянулся на её четвёртую и просто кивнул головой. Вид у него при этом, кажется, был умоляющий. И она наклонила голову и без улыбки, очень делово и спокойно сказала, глядя в стол: «Хорошо. Ладно. Я согласна».

Все облегчённо выдохнули, в том числе Марта.

— Ну вот и хорошо, вот и ладно. Значит, увидимся в пятницу. То есть увидимся мы раньше, но в подвале – в пятницу. И, кстати, я хочу напомнить, что занятия в театре – не повод не делать домашнюю работу. А то некоторые уже вторую неделю несут мне сочинение. Да-да, Парамонов, это я о тебе. А, ещё! У нас по-прежнему нет свето- и звукооператора. Если кто-то готов взять на себя эти функции, скажите мне об этом в пятницу, хорошо? Ладно, давайте по домам. Богдан, ты можешь задержаться на минутку?

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться! – выкрикнул Семён и, размахивая рюкзаком рванул к двери.

 

Богдан, который рассчитывал дойти с Василисой хотя бы до раздевалки, расстроился, но, конечно, остался в классе. Марта попросила его сесть и виновато сказала:

— Богдан, извини, я давно хотела тебе сказать, но что-то забегалась и всё время забывала. Помнишь, ты спрашивал, можно ли позвать в театр друга? Я отказала и была в этом неправа. Если ты по-прежнему хочешь его позвать, а он хочет быть с нами, то пусть приходит. Я тебе доверяю, и раз ты считаешь, что этот человек нам нужен, значит, так и есть. К тому же, как видишь, нас оказалось в результате меньше, чем я думала в начале, так что лишняя пара рук не помешает. Работы будет много, самой разной. Только если он захочет играть на сцене, мне нужно будет с ним поговорить. Присмотреться, понять, на что он способен. Ты скажи ему, пожалуйста: если всё-таки он видит себя актёром, пусть, что ли, стихи какие-нибудь приготовит. И этюд хорошо бы. Абсолютно любой. Договорились?

Поговорить с Шабриным Богдан решился только в конце недели. Подбирал слова и нужный тон, думал о том, что делать, если Мишка вообще не захочет разговаривать. Шабрина он часто видел в школе. На приветствия Мишка отвечал коротким «здоров», на вопрос «как дела» — равнодушным «норм». Иногда Богдан встречал в подъезде Мишкину маму, и ему упорно казалось, что тётя Марина, знавшая его чуть ли не с пелёнок, тоже изменила к нему отношение. Обижаться на неё было глупо, как на любого постороннего взрослого, но Богдану всё равно было обидно. И почему-то немного стыдно.

 

В пятницу после уроков Богдан столкнулся с Мишкой в раздевалке буквально лицом к лицу, точнее, плечом к плечу.

— Что, Васильев, от чтения слаб глазами стал? – Шабрин говорил беззлобно, почти равнодушно и уже собрался направиться к выходу, но Богдан его остановил.

— Подожди. Хотел тебе сказать…

— Ну? – Мишка, казалось, за полтора осенних месяца вырос ещё сантиметров на пять смотрел на Богдана немного сверху вниз.

— Ладно. Я хотел… Короче, тут такая история, — Богдан мямлил, запинался, а потом разозлился, но не на Шабрина, а на себя, и от злости начал наконец говорить по делу.

— Ты, может, слышал, что у нас театр?

— Ну, слышал, — Шабрин смотрел с усмешкой. – Ходят слухи, что гуманоиды что-то затеяли и что это будет «бомба», как выражается Полька. Вы там только смотрите не взорвитесь.

— Не взорвёмся, не переживай. А если ты хочешь, ты можешь тоже туда прийти. Я тебе адрес кину. Пятница и суббота, в четыре.

— Да куда мне, тупому, — Шабрин по-прежнему кривлялся, но Богдан видел в его глазах и удивление, и интерес. – И чего ты вообще обо мне вспомнил? Вроде у тебя и так всё хорошо.

— Хорошо. Короче, если хочешь, приходи. Мы там кое-что придумали. Может получиться круто. И работа есть всякая. Если просто так помогать будешь или техническими вопросами заниматься, то просто так приходи. А если хочешь играть на сцене, то Марта просила стихи приготовить и этюд.

— Ага. Басню, прозу и стихи, как в театральном. И спеть. А станцевать не надо? Я могу. Вальс, мазурку, самбу-мамбу или что там гуманоиды танцуют? Я ещё лунную походку могу. Показать?

Богдану надоело слушать и смотреть на кривляющегося Мишку.

— Да иди ты. Я сказал, ты услышал. Захочешь – адрес есть, не хочешь – твоё дело.

 

В эту пятницу все собрались у двери в подвал так рано, что пришлось ещё минут пятнадцать ждать Марту с ключами.

— Вы же замёрзли совсем! – она расстроилась, засуетилась, в предбаннике сразу кинулась ставить чайник. – Хоть бы предупредили, что так рано придёте, я бы отдала вам ключи, чтоб не стояли на улице!

— Да ладно, Марта Валентиновна, мы в огне не горим и в снегу не таем, то есть не замерзаем, — Парамонов тёр красный от холода нос и переминался с ноги на ногу, как пингвин.

— Давайте, сначала сделаем чай, а потом я раздам вам пьесу. Я почему задержалась? Принтер забарахлил, а мне нужно было распечатать по экземпляру каждому из вас. У нас, конечно, потом будут читки вслух, но в первый раз, мне кажется, вы должны прочитать сами, про себя. Про себя – во всех смыслах. И знаете, может, и хорошо, что так всё сложилось. Я со всей это суетой немного отвлеклась и перестала так нервничать. Ну что ты, Полина, так удивляешься?  Я вчера совсем уже ночью закончила редактуру и спать потом толком не смогла. Думала: а вдруг вам не понравится? – Марта засмеялась, и все тоже заулыбались и, прихватив с собой стаканы с чаем, пошли рассаживаться по местам. Богдан старался держаться поближе к Василисе, чтоб сесть рядом, но, оказалось, что беспокоиться не стоило. Подойдя к крайнему в ряду стулу, она вплотную придвинула к нему ещё один так спокойно и уверенно, что никому бы не пришло в голову гадать, для кого он предназначался.

Когда все расселись, Марта достала из сумки папку. Кажется, это была та же самая, из полупрозрачного зеленоватого пластика, папка, но сегодня она выглядела раз в пять толще.

Когда в руках у Богдана оказались скреплённые степлером листы, он вдруг испугался. Он так и не понял, участвовала ли в написании пьесы Василиса. Может быть, здесь, на этой бумаге, записаны и её страхи? И прочитав пьесу, он узнает о Василисе что-то новое, и, возможно, уже не сможет относиться к ней, как прежде?

Он, наверное, так и сидел бы, держа в руках листы, если б не почувствовал на себе взгляд Василисы – внимательный и понимающий. «Читай», — шепнула она еле слышно, и он стал читать.

 

Всё то время, пока шелестели перелистываемые страницы, пока в тишине подвала слышался то вздох, то негромкое «ой», то еле слышный нервный смешок, Марта просидела, сложив сцепленные руки на коленях и глядя куда-то в угол, наверное, на одну из железяк. И только когда Сафия шёпотом сказала «неужели это написали мы?!», она вдруг выдохнула, так длинно и громко, будто не дышала все эти десять минут.

— Вы, конечно, вы! Тебе понравилось, Сафия, да? А вам? Полина, Богдан, Наташа? Василиса, тебе понравилось? Ну говорите же!

И все заговорили – одновременно, сбивчиво, и нельзя было разобрать, кто именно сказал «потрясающе», кто произнёс «ну ни фига себе», а кто удивлённо пробормотал «вроде мои слова, а вроде и не мои». Богдан так ничего и ответил Марте, только сдвинул свой стул ещё ближе к стулу Василисы и замер, чувствуя тепло её тела через два рукава – своей рубашки и её джемпера.

Когда все успокоились, Марта абсолютно счастливым голосом спросила:

— Может, у кого есть какие-то вопросы или пожелания?

— Ага, у меня есть, — Парамонов, который ещё пять минут назад сидел с потусторонним видом, уже пришёл в себя и вернулся к обычной манере разговора. — Мы недавно всей толпой уговаривали Василису сыграть кого-то бессловесного. И справились, потому что я, например, и мёртвого могу уговорить. Но здесь, — он поднял вверх свернутые в трубочку листы, — только семь персонажей. И зачем я тогда тратил свой бесценный дар убеждения?

— Парамонов, опять ты! – возмутилась Полина, но Марта была благодушна.

— Полина, Семён просто шутит. А что касается этого персонажа, то его здесь нет по очевидной причине: как раз потому, что роль без слов. Когда мы начнём репетировать, вы узнаете, кто он и зачем нужен в пьесе.

 

— А у меня тоже есть вопрос, — подала голос Сафия, — про распределение ролей. Тут не написано, кто кого будет играть, то есть кому достанется какой кусочек текста. Распределять роли будете вы? А когда?

— Хорошо, что ты об этом спросила, я как раз планировала это обсудить. Вообще-то, у меня есть предварительные намётки, но пока ничего не решено окончательно. И мы можем сделать так, как захочется вам. Могу распределить я. Можем кинуть жребий. Есть и третий вариант. У меня с собой есть вариант текста, где каждый отрывок напечатан на отдельном листке. Я даже не стала скреплять его степлером. Я могу сейчас достать его и разложить вот тут, на стульях, а вы подойдёте и выберете каждый тот, который хотели бы сыграть. Хотите свой, хотите – чужой. И кроме вас, никто не узнает, кто его написал на самом деле.

Пока семь человек по очереди подходили, перебирали листочки и по одному уносили с собой, Богдан думал: а что будет, если два человека захотят играть одну и ту же роль? Наверное, тогда решение придётся принимать Марте, и кто-нибудь обязательно расстроится. Начнётся крик и шум, кто-то кого-то обидит, и тогда придёт конец не только водяному перемирю, но и всему театру «Хамелеон», который только-только вылупился из яйца…

— Ну, вот и вы распределили роли – сами, без меня справились.

На стуле действительно не осталось ни одного листа бумаги. Последней на своё место вернулась Кашемирова, и Богдана поразило её лицо: не просто грустное, а даже трагическое. Она вообще в последние дни была непривычно тихой, перестала верещать по любому поводу и насмехаться над всеми подряд. И к Богдану она больше не обращалась ни с просьбами, ни с вопросами.

— Признайтесь честно, вы сейчас готовы ещё чем-то заниматься? – Марта встала и оперлась на спинку стула. — Или и так слишком много впечатлений? Да? Ну тогда давайте по домам. Репетиции начнём со следующей пятницы, и я рассчитываю, что к этому времени все уже будут знать свой текст наизусть. Семён, ну что ты насупился? Текст небольшой, выучить такой за неделю сумели бы даже мои пятиклашки. Завтра у нас по плану решение всяких технических вопросов, распределение обязанностей по подготовке и этюды. Спасибо вам за сегодняшний день, он получился прекрасным.

 

Та пятница, когда они читали пьесу, стала последней спокойной и неторопливой, потому что на дворе был ноябрь и до даты, выбранной Мартой для премьеры, оставалось не так уж много времени.

— Я очень хочу, чтоб мы успели до Нового года. Семён, не мотай головой, это вполне реально, если постараться, — Марта пролистала небольшой блокнот, который только что достала из кармана джинсов. — Так, про то, что текст нужно выучить к следующей пятнице, я вам вчера сказала. И знать надо, как дважды два, в листочки подглядывать не разрешу. Договорились? Теперь о технических вопросах. Нам по-прежнему нужен осветитель. И тот, кто будет заниматься звуком. Хорошо бы, чтоб этот человек ещё и разбирался в музыке и смог придумать для спектакля саундтрек.

Отвечать за свет вызвался Богдан. И, когда Марта объяснила ему задачу (не при всех, а в отдельном разговоре, чтоб остальным устроить сюрприз), он чуть не сломал голову, придумывая, как реализовать всё, что задумали эти сумасшедшие. Как будто тут у них не школьный самодеятельный театр, а МХАТ вперемешку с «Современником».

Звуком вообще и музыкой в частности занялась целая команда из Елисея, Никиты и Насти. У всех  троих оказались схожие интересы: Никита играл на гитаре, Настя занималась вокалом, а Королевич, как выяснилось музыку, не просто любил, но и сам писал. «Миксую немножко и сам кое-что сочиняю», — непринуждённо сказал он, что вызвало неприкрытый восторг девчонок и сдержанное уважение парней. Музыкальная команда жила своей жизнью, собиралась после уроков у Елисея дома, где была оборудована небольшая студия, и мучила Марту просьбами прослушать «этот трек, и этот, и ещё вот этот, пожалуйста». Марта в конце концов взмолилась о пощаде:

— Дорогие мои, я в музыке мало что понимаю. Со слухом у меня терпимо, но на этом всё. Музыку для моих фильмов подбирал специально обученный человек, которому я полностью доверяла, и ни разу не пожалела об этом. Вам я тоже доверяю. Знаете выражение «дураку полработы не показывают»? Будем считать, что я — вот этот дурак. Текст вы читали. Что будет происходить на сцене, я вам объяснила. Давайте, творите! У меня с актёрами поле непаханое и художники ко мне ходят без конца.

 

Самир, Руслана и Ира действительно работали всерьёз. Совещались друг с другом на переменах, что-то всё время рисовали и таскали Марте пачки листов с эскизами. Примерно через две недели после начала репетиций Ира принесла с собой в подвал портняжный сантиметр, подходила ко всем актёрам по очереди, записывала рост и измеряла обхват талии и груди.

— А какие у нас будут костюмы? – спросила Кашемирова и взвизгнула. – Ой, щекотно! Мне, пожалуйста, что-нибудь длинное, блестящее, а на шею боа из перьев страуса.

— Пижама, — пробормотала Ира, записывая в блокнот Наташины мерки.

— Что пижама?

— У тебя будет пижама, как и у всех остальных.

— Почему пижама? – опешила Кашемирова.

— Потому что вы будете как будто дети. Понимаешь, есть такая точка зрения, что внутри каждого взрослого живёт ребёнок. И как раз он испытывает страх. Взрослый человек не может позволить себе бояться и показывать это. У него много важных дел и обязанностей.  Он отвечает не только за себя, но и за родителей, детей, вообще очень многих людей. А с ребёнка что взять? Он может позволить себе быть таким, какой есть: смеяться, когда весело, плакать, когда грустно, и бояться, когда страшно.

Такая длинная речь из уст Иры поразила всех, и даже Кашемирова не нашла, что сказать. Пробормотала «ну, пижама так пижама, тоже ничего» и пошла в угол к «Псу-2» бубнить свою роль. А Ира подозвала к себе Парамонова и продолжила:

— Я нашла оптовый склад, где пижамы всех размеров стоят от трёхсот до пятисот рублей, нужно будет скинуться. Тапки принесёте из дома. Если есть какие-нибудь смешные, например, в виде животных, будет совсем хорошо. Семён, стой спокойно, пожалуйста, а то куплю тебе штаны на три размера больше, и они с тебя свалятся прямо на сцене.

 

Все говорили «сцена», хотя в мастерской её не было и в помине.

— Не беда, — деловито сказала Марта, — сейчас модно общее пространство, когда актёры и зрители как будто объединены во время спектакля. Вон там, в дальнем углу выделим кусок.

На устройство сцены и установку декораций ушла целиком одна из суббот. Самир и Руслана съездили накануне в какой-то магазин и притащили целый рулон тёмно-синей ткани. Пол у дальней стены подвала тщательно подмели, потом вымыли и расстелили ткань, уложив живописными волнами. Потом Руслана сказала «ой» и попросила снова свернуть ткань в рулон, потому что, оказывается, сначала нужно было поставить на свои места железяки. И это был полный кошмар, потому что большинство скульптур были неподъёмными. Их приходилось перетаскивать вдвоём или даже втроём, при этом вокруг бегали Руслана и Полина и командовали на два голоса:

— Так, двигайте сюда. Да нет, левее! И немного вперёд. И осторожнее, не сломайте! Забыли, что ли? Марта говорила, что они жутко дорогие!

Взмыленные парни огрызались, чертыхались, но послушно двигали левее, правее, снова левее и так до бесконечности. Наконец все железяки установили так, как нужно было для спектакля. На своём месте осталось только «Одиночество»; его не стали использовать просто потому, что никто не смог бы сдвинуть его с места.

Когда устройство сцены было закончено, Руслана снова ойкнула и побежала к Марте, которая в противоположном углу репетировала с кем-то из актёров.

— Марта Валентиновна, всё пропало! — в голосе Русланы слышалось отчаяние.

— Что случилось? Что-то с железяками? Или кто-то ими отдавил себе ногу? – всполошилась Марта и собралась бежать к сцене, но Руслана её остановила.

— Мы не подумали о местах для публики. Стульев у нас совсем мало, денег на их покупку нет, а на полу точно никто не захочет сидеть, тем более, что палас у нас всего один!

— Ну ты и напугала меня! – выдохнула Марта. – Нельзя же так. Не волнуйся, я думала об этом. Завтра постараюсь решить этот вопрос и отчитаюсь.

 

На следующий день перед уроком Марта собрала их вокруг своего стола.

— У меня новости. И я даже не знаю, как их определить. То ли хорошие, то ли не очень. Скорее всё-таки первое.

— Марта Валентиновна, ну не тяните, а то мы с ума сойдём от неизвестности, — проныла Полина.

— Ты права, да. В общем, я разговаривала сегодня с Андреем… то есть с Андреем Денисовичем. Он сказал, что ремонт в актовом зале закончится со дня на день, и что мы наконец-то можем там заниматься и там же показать спектакль.

— Как в актовом зале? – с ужасом произнесла Руслана, а Ира охнула и зажала рот рукой.

— Ну, я отреагировала примерно так же. И уговорила Андрея… то есть Андрея Денисовича, что хотя бы премьеру мы устроим в мастерской, потому что там уже практически всё готово. К тому же там есть то, без чего постановка не получится такой, как мы её задумали.

— Получается, что новости всё-таки хорошие, — сказал Парамонов, — или вы ещё не всё рассказали и впереди нас ждёт нечто совсем уж ужасное?

— Нет, — засмеялась Марта, — плохие новости закончились, осталась одна совсем уж замечательная. Когда я сказала, что нам некуда сажать публику, нам разрешили на время позаимствовать часть стульев из актового зала.

— Ура! – они гаркнули это хором и так громко, что в класс заглянула проходящая мимо химичка.

— Всё нормально, Ирина Петровна, извините нас, пожалуйста, — Марта сделала серьёзное училкино лицо, но, как только химичка исчезла, снова превратилась сама в себя. – Есть только одна проблема. Надо эти стулья как-то довезти до подвала. Может, кто-то из родителей поможет? Подумайте, ладно? Может, у кого есть «Газель» или хотя бы приличных размеров джип?

 

От кого: Марта Брянцева martabrya@yandex.ru

Кому: Алексей Петров alex-art@gmail.com

Тема: Оле-оле!

Привет. Я сегодня совсем быстро. Некогда-некогда-некогда! Бегаю, договариваюсь, помогаю, покупаю, проверяю, снова бегаю, репетирую-репетирую-репетирую! Точнее, репетируем. Хочу успеть до Нового года. Почему-то мне очень важно успеть до Нового года. Почему-то мне кажется, что тогда следующий год будет по-настоящему новым, а не просто сменит номер. А ты даже представить не можешь, какую роль в нашем спектакле сыграют твои железяки. Знаешь, на днях я в первый раз подумала: как хорошо, что ты уехал. Потому что иначе не творилось бы сейчас в твоём подвале это волшебство, это чудо, настоящее предновогоднее чудо. Прости! Простишь? Конечно, куда ты денешься! Всё, убегаю!

Я!

 

 

ГЛАВА 9

 

Иногда случается, что решая одну проблему, ты своими руками создаёшь другую, совсем неожиданную. Через несколько дней после разговора об актовом зале и стульях, а именно в ближайшую субботу, как раз такая свалилась на голову театра «Хамелеон».

В подвал вдруг пришли незваные гости. На них не сразу обратили внимание, потому что каждый занимался своим делом. Руслана в очередной перекладывала на сцене ткань, пытаясь уложить складки ещё выразительнее. Недалеко от неё сидела на стуле Ира и укорачивала для кого-то пижамные штаны. Самир проверял сохранность реквизита, который постепенно приносил в подвал, чтоб к премьере всё было на месте. В одном углу Богдан возился с осветительными приборами, которые Марта на время позаимствовала у своих друзей-киношников, и в очередной раз пытался соединить их в нужную ему схему; в другом, рядом с «Одиночеством», Марта работала с актёрами, со всеми по очереди. Там же находилась и Василиса. Ей было не нужно учить слова и искать правильную интонацию, поэтому она отрабатывала движения: ходила туда-сюда скользящей походкой, приседала и снова вставала, вскидывала руки и гладила кого-то невидимого по голове.

— Так! Вот значит, где моя доченька пропадает по вечерам, вместо того, чтоб делать уроки и готовить ужин для уставшей матери! – мелодичный, но слишком высокий голос эхом отразился от бетонных стен, и в голове у Богдана зазвенело. – Ой, вы только посмотрите, какой знакомый коврик тут лежит! Оказывается, моя доченька ещё и вещи из дома постепенно выносит!

 

Мать Кашемировой была и похожа на дочь, и не похожа. Та же тонкая фигура, те же светлые волосы, высокие, словно всегда удивлённые брови. Но рядом они смотрелись как голубое кашемировое пальто и дешёвая куртка поросячьего цвета. Сама Наташа узнала голос матери с первого же слова, почти сразу подбежала к ней, схватила за руку и потянула к двери. «Мам, что ты тут делаешь, а? Ты зачем пришла? Мам, уходи, пожалуйста. Пожалуйста, мам! Зачем ты меня позоришь, а?!» — с каждым новой фразой голос Кашемировой становился громче, и в нём всё явственнее звучали слёзы напополам со злостью.

Мужчина, стоящий рядом с Наташей и её матерью, покосился на них, брезгливо скривил губы и произнёс хорошо поставленным, почти оперным голосом:

— Здравствуйте. Мы представители родительского комитета и хотели бы поговорить с руководителем этого, с позволения сказать, театра. Если я правильно понимаю, это вы, – он уставился на Марту и казалось, сейчас направит на неё если не пистолет, то как минимум указующий перст.

Богдан огляделся по сторонам. Парни и девчонки стояли неподвижно и могли бы легко сойти за здешние железяки; только Ира почему-то присела на корточки, зажала рот рукой и с ужасом смотрела на мужчину и Наташу с мамой.

Богдан не мог понять, куда делась Василиса? Он повернулся в одну сторону, в другую, И но так и не нашёл её взглядом. Тогда он решил поискать Василису возле «Одиночества» и чуть не столкнулся с Мартой, которая шла навстречу мужчине, надев дежурную улыбку. Говорить она начала ещё на ходу:

— Здравствуйте-здравствуйте! Да, именно я руководитель этого, с позволения сказать, театра. Зовут меня Марта Валентиновна. С кем имею честь?

— Юрченко моя фамилия, Олег Васильевич.

 

Юрченко?! Богдан запутался в собственных ногах и чуть не грохнулся на бетонный пол. Стараясь удержать равновесие, он мелкими шагами пробежал несколько метров, чуть не стукнулся головой об руку одной из фигур «Одиночества», почти врезался в стену и увидел Василису, которая сидела на корточках в закутке между стеной и скульптурой. Василиса посмотрела на него с ужасом, прижала палец к губам и еле слышно произнесла «т-с-с-с!». Он кивнул, в одно движение шагнул за железяку, тоже присел на корточки и затих.

Разговор Марты и отца Василисы доносился до них с какими-то странными искажениями. Возможно, в этом были виноваты многочисленные отверстия в металле, которые просеивали слова и дробили их на звуки.

— Олег Васьльвич, очень приятно. Чему обьзна? Что бы вы хотльль посмотреть, о чём спросить?

— Мы, как преставтль родитльского комитета…

Когда Богдан привык к необычному эффекту, понимать разговор стало намного легче. Громкоголосую мать Кашемировой, кстати, слышно уже не было. Наверное, Наташа всё-таки сумела вывести её из подвала. А Юрченко старший всё говорил и говорил – веско, значительно, словно наслаждаясь звуками собственного голоса.

— Может, нам стоит отпустить молодых людей по домам, чтобы поговорить как взрослые люди и, так сказать, без ненужных ушей?

— Да, вы правы. Ребята, давайте-ка по домам. Давайте, давайте, собирайтесь, я потом напишу вам в чате, хорошо?

— Благодарю вас, Марта э-э-э…

— Валентиновна.

— Да. Мы, как ни странно совсем недавно узнали, что существует этот э-э-э… театр. Кто-то и детей искал машину, чтоб привезти сюда какие-то стулья. И теперь мы хотели бы понять, в каких условиях проводят тут время наши дети, за которых мы несём ответственность.

 

Голоса стали отдаляться. Видимо, Марта повела Юрченко на экскурсию по подвалу. До Богдана и Василисы доносились только отдельные слова: скульптор, мастерская, пьеса, творчество.

Василиса сидела всё в той же позе: крепко обняв подтянутые к животу колени и вытянув вперед шею, словно боясь пропустить малейший звук, доносящийся из-за «Одиночества». Богдан пошевелился и даже не почувствовал, а увидел, как она дрожит. Не раздумывая, он придвинулся ближе, обнял Василису за плечи и немного привлёк к себе.

— Марта э-э-э… Валентиновна! Вы же понимаете, главное – безопасность! Вы можете гарантировать безопасность наших детей в таких условиях? Какой-то подвал, бетонные стены, даже окон нет! Возможно, вы даже не понимаете, как это опасно. Возможно, когда-нибудь – через год, два, десять лет – вам станет очень стыдно. Но вы уже ничего не сможете исправить!

— Ну какая опасность, помилуйте!

Марта идеально выдерживала стиль беседы, и Богдан внутренне улыбнулся. Выражения из девятнадцатого века в двадцать первом звучали странно и немного забавно. «А ведь он наверняка так же разговаривает и с дочерью: с позволения сказать, помилуйте, несём ответственность», — подумал Богдан и поёжился. Плечо Василисы отозвалось дрожью.

— Позвольте вам показать, — продолжала Марта, — вон там у нас все удобства. Раковина, санузел, плиты нет, только электрический чайник. А вон на потолке, извольте видеть… да-да, вот эти, так сказать, пимпочки – это система пожаротушения. А вон там в углу – огнетушитель. Я проверяла, срок годности ещё не прошёл. Да, тут к тому же великолепная, абсолютно безопасная электропроводка, потому что скульптор, который здесь работал и обустроил всё под себя, пользовался всякими э-э-энергоёмкими приборами. Так что никакой опасности, уверяю вас, одна только радость и польза.

 

Если бы рядом не сидела Василиса, Богдан, наверное, рассмеялся бы – так ловко Марта обошлась с этим надутым болваном. Но Василиса была. Она убегала, не отстранялась, и пахло от неё, как всегда, весенними цветами и теплом. Она немного успокоилась и почти перестала дрожать, как вдруг мужской голос произнёс:

— А что вы можете сказать о моей дочери, Юрченко Василисе? Она тут бывает?

— Ннну, как сказать, не то что бывает…

Марта в один момент потеряла всю свою уверенность, и Богдан испугался, что сейчас она скажет, не подумав: «Да она и сейчас здесь» и позовёт «Василиса!» И что тогда будет – даже представить страшно. Наверное, то же самое представила себе Василиса. А может, она просто больше не могла сидеть в одной позе – вынужденной и напряжённой. Так или иначе, она вдруг разомкнула сцепленные руки, занемевшая нога скользнула по бетону и врезалась в железяку. Бум-м-м-м!

— Что это? – громко и даже угрожающе сказал Юрченко. – Кто там у вас спрятан? Или что?!

— Да что вы, право слово! – Марта никак не могла сойти с проторённой тропы и продолжала выражаться, как героиня сериала о позапрошлом веке. – Это просто свойства металла, физика – и больше ничего. Вы входили, открыли дверь, холодный воздух проник в помещение, металл остыл. А сейчас начал нагреваться  — и бумм! Вы же видите, какая у этой скульптуры странная форма, да? Кривая вся какая-то, да? А вы любите современное искусство?

 

Марта всё говорила и говорила, ускоряя темп, но Юрченко не унимался, и его звучный голос слышался всё ближе к укрытию Богдана и Василисы.

— Да постойте же! – Марта вдруг почти закричала. — Вы спрашивали о своей дочери, и я должна вам сказать о ней нечто очень важное!

— Да? – Юрченко, судя по звукам, всё же остановился и обратил внимание на Марту. – Слушаю вас.

— Она… Знаете, она потрясающая. Очень умная, очень тонкая девочка. И прекрасно воспитанная. Когда сегодня вы вошли, я сразу поняла, что вы её отец. Ведь далеко не каждый может воспитать…

От слов Марты Василиса вдруг покраснела и спрятала лицо в ладони, а её отец только поддакивал и странно крякал, видимо, от удовольствия. Марта говорила и говорила, вываливала на Юрченко один комплимент за другим и, судя по голосу уже начала уставать. Но тут наверху заскрипела и хлопнула входная дверь, потом раздались шаги и знакомый, немного ворчливый голос произнёс:

— Надо же было забраться в такую дыру, а? Еле нашёл этот ваш театр. Здравствуйте. А почему никого нет? Разве трудно дождаться, как договорились?

Богдан убрал руку с плеча Василисы, успокаивающе кивнул ей, шепнул «не бойся», с трудом поднялся на затекшие ноги и вышел из-за «Одиночества» навстречу отцу.

 

Они простояли на улице минут десять. Юрченко, одновременно довольный похвалой его семейству и возмущенный опозданием одного из представителей родительского комитета, наконец ушёл, сказав напоследок: «Будьте здоровы. И не забывайте: главное – безопасность». Марта, поздоровавшись с отцов Богдана, извинилась и сказала, что у неё разболелась голова и ей срочно нужно выпить таблетку. И Богдан под этим предлогом сумел уговорить отца пойти домой и вызвался проводить его до остановки. Когда входная дверь тяжело бухнула за их спинами, необходимость притворяться пропала, и Богдан, согнав с лица искусственную улыбку, сказал с тяжёлым вздохом:

— Пап. Ну зачем ты сюда пришёл, а?

Отец, ошарашенный такой переменой, не возмутился, а растерянно ответил:

— Да мама мне все уши прожужжала о том, что у вас театр, что тебе там нравится и вообще. А потом в родительском чате начали обсуждать: что за театр, а всё ли там в порядке, и что нужно сходить посмотреть. Ну, я и вызвался. А что? Чем ты, собственно, недоволен? — оправившись от удивления, он вернулся к привычному ворчливо-недовольному тону. — Как, значит, деньги нужны – так будьте любезны, звоним отцу. А как поговорить, рассказать, как жизнь, и спросить, как дела у отца, так…

— Да всем я доволен! – Богдану хотелось орать, но невдалеке шла за руку с бабушкой маленькая смешная девочка. Пушистый помпон на её шапке подпрыгивал, и от этого или от тонкого голоса, который старательно выговаривал «Бабуля, бабуля, смотри, эта масына называется мусалавоз!», у Богдана вдруг защипало в глазах, сдавило горло, и он продолжил злым свистящим шёпотом. – Доволен! Тем, что ты меня всё время попрекаешь деньгами. Тем, что, когда звонишь маме, сразу начинаешь спрашивать, в чём я провинился, чтоб потом читать мне мораль. Тем, что когда у меня происходит что-то хорошее, я не звоню тебе! И когда у меня что-то не получается, я не обращаюсь к отцу-инженеру, а иду к нашему физику, которому тоже на меня плевать, но он хоть не делает вид! Я доволен, слышишь?

— Так, — тон отца был спокойным и деловым, — что у тебя не получается и зачем ты ходил к физику?

 

Когда Богдан вернулся в подвал, Марта стояла в предбаннике с пальто в руках, и вид у неё был очень усталый.

— Богдан. У тебя всё нормально? Ну ладно. Какой сегодня тяжелый день, правда? Хорошо что он уже заканчивается. Но я не знаю, что делать с Василисой. Она сидит там и не хочет уходить. Ни в какую. Сидит за железякой и, кажется, плачет. Я попыталась её как-то… утешить, но она очень вежливо попросила дать ей немного времени. Что делать-то будем?

— Марта Валентиновна, я сейчас вас попрошу. И вы, пожалуйста, разрешите, ладно? Это очень важно. Можно мы побудем тут ещё немного? Я вам обещаю, всё будет хорошо. Мы поговорим, Василиса успокоится, и я провожу её домой.

— Ну хорошо, — Марта растерянно потёрла лоб, — сколько вам нужно времени? Полчаса хватит? Я тогда подожду в супермаркете, там есть небольшой кафетерий. А ты потом мне позвонишь, ладно? И я приду и закрою подвал.

Богдан кивнул, и Марта стала подниматься по лестнице. Но с полдороги вернулась, нашарила в сумке связку с тяжёлым металлическим брелоком и протянула его Богдану.

– Да какого чёрта? Посижу, подожду, вернусь. Сами закроете, да? Нижний на три оборота, верхний – на два. Не забудьте выключить свет. И напиши мне, дважды – когда доведёшь до дома Василису и когда вернёшься домой.

 

Сначала он заварил чай. Потом помог Василисе выбраться из укрытия и предложил ей стул, но она отказалась. Тогда он притащил две подушки, положил у подножия «Одиночества» и помог Василисе сесть. Потом снова сбегал в предбанник, принёс два стакана с чаем и поставил на пол. И только потом принёс подушку для себя, бросил её на пол и сел – не напротив Василисы, а рядом, но не касаясь её даже рукавом толстовки. Так было правильно.

— Сначала они просто ссорились, — Василиса произнесла эту фразу спокойно, будто продолжала давно начатый разговор, — говорили друг другу гадости, швырялись вещами. Я была маленькая и не понимала, что происходит. Но заметила, что если сказать что-нибудь смешное или милое, то они перестают кричать. И я стала делать это всё чаще и чаще, потому что они всё чаще и чаще ссорились. А потом это перестало помогать. Ну, почти. Но я уже привыкла. Я запоминала шутки и держала их про запас, чтоб вытащить в подходящий момент. Я говорила им, какие они хорошие, как я их люблю. Но и это в какой-то момент перестало помогать.

Василиса вздохнула так глубоко, что Богдану на секунду показалось, что она сейчас захлебнётся воздухом, и он взглянул на неё с тревогой. Но она уже продолжала:

— А потом они стали за меня соревноваться. Кто лучше воспитывает. Кто вкуснее кормит. Кто купил самое красивое платье. И спрашивали меня: какое платье лучше? Какая конфета вкуснее? Кого ты больше любишь? Если мамы не было рядом, я говорила папе, что его конфета вкуснее. И наоборот. Потому что не хотела их расстраивать. А если они спрашивали вдвоём, то я плакала. Тогда они перестали ссориться при мне, но их бесконечные, громкие и злые разговоры были слышны даже из-за закрытой двери. А потом они развелись, но это ничего не изменило.

 

Василиса снова замолчала, взяла с пола стакан, попила. И снова села ровно, только теперь протянула руку в его сторону, нащупала его ладонь и крепко сжала.

— Они никак не могли разъехаться. Каждый хотел двухкомнатную квартиру и меня. Но из трёшки никак не получалось сделать две двухкомнатных. И мы продолжали жить втроём, каждый в своей комнате. Я ходила в гости то к маме, то к папе, и они продолжали за меня соревноваться. А потом бабушка сказала: хватит. И продала свою большую квартиру и дачу, а родители продали свою и купили три двушки в одном районе. Они поделили квартиры, а заодно и меня. Как конфетку, на троих. Но ты это знаешь, правда? – она впервые с начала разговора повернулась к Богдану. – Я знаю, что ты за мной следил. Не сразу поняла, только когда мы начали учиться в одном классе. Подумала: где я видела этого парня, кроме школы? И догадалась.

— Ты извини меня, ладно?

— Да что ты! – она улыбнулась. – Ты же ничего плохого не сделал. Ну, плёлся где-то позади. И что?

— Я сначала никак не мог понять, что ты ходишь по трём разным адресам. Сначала думал, что просто в гости.

— Трудно представить, что у кого-то может быть три дома сразу, да? У меня есть своя комната в каждой из квартир: маминой, папиной и бабушкиной. Кстати, бабушка согласилась продать свою квартиру только при одном условии: чтоб три дня из семи я проводила у неё. И это лучшие дни недели. Ты это, наверное, тоже понял.

 

— Слушай, ну комната – это ладно. А одежда? А учебники? – Богдан пытался представить себя на месте Василисы и не мог.

— Одежда тоже разная. Мне кажется, это заметно. Тетради таскаю с собой, а учебники – по комплекту в каждой квартире. Но приходится очень внимательно следить, чтоб нечаянно в одном доме не оказалось два одинаковых учебника. Но я уже привыкла. А знаешь, — она вдруг оживилась, — у них даже мебель разная, и еда, и посуда, вообще всё! Мне иногда кажется, что они договариваются между собой. Говорят: я покупаю только оливковое мыло, а ты – только яблочное. До смешного доходит. У папы из фруктов бывают только апельсины и мандарины и больше ничего. Если хочешь яблоко, нужно или купить себе и съесть где-нибудь не дома, или ждать, когда пойдёшь ночевать к маме. А у мамы всегда что-нибудь с авокадо. Салат с авокадо, бутерброд с авокадо, паштет – и тот с авокадо. Я его когда-то терпеть не могла, а теперь, кажется, даже полюбила. Правда, — она усмехнулась, но как-то грустно.

— А у бабушки? Тебе там хорошо?

— Бабушка как раз единственная, кто спрашивает, чего я хочу, но у неё тоже свои вкусы. И она уже старенькая. Поэтому я ей говорю, что мне нравится как раз то, что она покупает и готовит.

— Ты меня прости, пожалуйста, — решительно сказал Богдан, —  но ты не думала, что твои родители… как бы это сказать? Ну, не совсем нормальные. Извини, ладно?

— Думала, сто раз думала. Но не похоже. Во всём остальном они такие же, как все. И только в том, что касается меня…

 

После длинной паузы Богдан сказал:

— Насколько я знаю, после какого-то возраста ребёнок сам может выбирать, с кем ему жить. Может, тебе попробовать как-то с ними договориться?

— Да, по закону так можно. Но я бы согласилась постоянно жить только у бабушки, а туда они меня точно не отпустят.

— Не знаю даже, что сказать, — Богдан осторожно забрал свою руку у Василисы, размял пальцы, снова коснулся её ладони. – Силища у тебя, как у какого-нибудь рестлера.

— Это я просто нервничала, — она повернулась к нему и улыбнулась. – Но сейчас уже всё хорошо. Пойдём домой?

Они убрали посуду, оделись, выключили свет и хором считали обороты ключа, закрывая двери. И болтали – в этот вечер, и в понедельник после школы, и во вторник, и в среду. Каждый день Василиса что-нибудь рассказывала о себе:

— Папа требует, чтоб я была идеальной. Во всём. Идеально училась, говорила, ходила, выглядела. И никто не должен заподозрить, что я не такая. А мама говорит, что я и так идеальная, но у них разное представление об идеале. И вот что странно: сначала я боялась расстроить только родителей, а теперь стараюсь не расстраивать всех подряд, даже продавцов в магазине. Это же странно, правда? Но я не знаю, что с этим делать. А знаешь, почему я не обижалась, когда твой друг Миша называл  меня Василиском? Мне это даже нравилось. Знаешь, почему? Потому что тоже состоит из трёх частей: голова петуха, хвост змеи, туловище и глаза жабы.

Василиса смеялась, показывала ему язык, потом вспоминала что-нибудь ещё из своей жизни и говорила, говорила, говорила. И Богдану казалось, что он – первый человек за всю её жизнь, кто готов её слушать.

 

Наверное, они бы только и делали, что разговаривали, но подготовка к премьере вышла на финишную прямую. Декорации стояли на своём месте и выглядели потрясающе; стулья из актового зала за несколько ходок привёз на своём джипе папа Сафии; саундтрек был написан и сведён; костюмы – подогнаны по размеру и отглажены. На днях Ира ругалась с Парамоновым, который до сих пор не принёс себе тапки: «Босиком будешь играть? Я не против, но не забывай, что пол в подвале бетонный».

И даже самая сложная (по мнению Богдана) часть, а именно световая партитура была отработана идеально. Отец не обманул. Тогда, возле подвала, он внимательно выслушал, в чём проблема, пообещал помочь, и в следующую субботу привёз кучу оборудования и проводов. Провозились они часа три, но теперь освещение сцены могло включаться тремя разными способами: мгновенно вспыхивать, медленно разгораться и так же затухать, или полыхать вспышками разной интенсивности. Богдан впервые за последние лет пять отвалил отцу три кило комплиментов и пригласил на премьеру.

За неделю до назначенной даты, на очередном субботнем занятии Марта торжественно объявила:

— Мои дорогие, я уверена, что мы готовы. Остались только мелочи, вроде афиши, которую нужно повесить в школе. Но это мы успеем точно, да, Руслана? Все помнят, что премьера у нас в следующую субботу? Но сначала у нас будет генеральный прогон. В больших театрах это даёт возможность пригласить на спектакль самых близких, самых дорогих вам людей – друзей, родственников. Приходят туда и журналисты, но нам с вами интерес прессы ещё нужно заслужить. Так вот: я предлагаю каждому из вас выбрать одного, максимум трёх человек – тех, кто станет нашими первыми зрителями. Конечно, мне бы очень хотелось, чтоб эти люди были доброжелательными, умели аплодировать и громко кричать «браво».

 

На генеральный прогон Богдану хотелось пригласить только одного человека: Шабрина. Но если он так и не пришёл в театр, и даже не ответил на сообщение с адресом подвала, то каковы шансы, что Мишка захочет смотреть спектакль? Он решил посоветоваться с Василисой, и она, ни на секунду не задумавшись, сказала:

— Конечно, позови его.

— А если он не придёт?

— Ну значит, не придёт. А ты ещё раз позови. И ещё, и ещё. Потому что если тебе человек дорог, то нельзя сдаваться. Ты так умеешь, я знаю.

И Богдан решился. Написал Мишке в мессенджере, а потом поймал его на перемене.

— Видел сообщение? – Богдан смотрел на Мишкино ухо, потому что в глаза было смотреть страшно.

— Видел, — Шабрин не собирался облегчать Богдану задачу, отвечал односложно и только на заданный вопрос.

— Придёшь?

— А тебе это надо? – Шабрин поймал взгляд Богдана и не отпускал. И было что-то в Мишкиных глазах такое, что Богдан, почти не раздумывая, кивнул и коротко ответил:

— Надо.

— Ну, раз надо, значит приду, — Мишка пожал плечами и уже сделал шаг в сторону, но потом остановился. – Слушай, я видел тебя с этой… С Юрченко. Вы, смотрю, спелись. Васильев и Василиск, да?

Богдан вспыхнул и только собрался сказать Шабрину, чтоб не лез в свои дела, как тот добавил:

— Так это ты, получается, ради неё к гуманоидам, да? А чего не сказал? Я бы понял.

 

В день генерального прогона театр «Хамелеон»  в полном составе собрался в подвале за три часа до начала. Нервничали все, но по-разному. Парамонов травил анекдоты, над которыми никто не смеялся; Полина носилась из угла в угол и проверяла то, что никакой проверки не требовало. Кашемирова без конца повторяла начало своего текста и достала всех так, что из разных углов то и дело доносилось «Наташ, заткнись уже, а?». Марта на вид была самой спокойной, но говорила быстрее и извинялась чаще, чем обычно.

Василиса тоже, кажется, переживала, но по ней этого было не видно совсем. Она улыбалась, подбадривала, наливала чай – в общем, вела себя, как Василиса. Когда Марта дала команду идти переодеваться и наносить грим, Богдан успел шепнуть ей: «Не бойся, я тут, недалеко, буду на тебя светить». Она засмеялась, схватила его за руку, затащила в закуток за «Одиночеством» и чмокнула в щёку. А после, не дав ему опомниться, убежала в дальний угол, где оборудовали гримёрку и костюмерную.

Сначала одевали и гримировали девчонок, потом парней, и Богдан смотрел издалека на взъерошенного Парамонова в пижаме и тапках в виде оленей, на Кашемирову с двумя девчачьими хвостиками на голове и остальных актёров. В какой-то момент там мелькнул кто-то в длинном белом платье и распущенными волосами, и он не сразу понял, что это Василиса.

За пять минут до начала в зал пустили приглашенных Шабрин вошёл одним из первых. Вообще, зрителей было немного, всего человек тридцать, но от того, с каким любопытством они оглядывались по сторонам, как придирчиво выбирали себе места, как сдержанно переговаривались, Богдан вдруг тоже задёргался, хотя до этого был совершенно спокоен.

 

Ровно в семь часов из предбанника раздался звонок, как в настоящем театре. Потом кто-то повернул рубильник на входе, верхний свет медленно погас, и через секунду зазвучала музыка: торжественные, печальные аккорды, которые постепенно умолкали, и одновременно с правой стороны разгорался свет, обрисовывая силуэты двух фигур: высокую и корявую и небольшую, в мешковатой пижаме и с двумя торчащими хвостиками.

— Когда я была маленькой, то была очень смелой. Мама так говорит. Ничего не боялась. Могла к незнакомому человеку подойти, обнималась с собаками на улице — любыми, даже очень большими. А потом я потерялась. В магазине. Ушла куда-то за стеллажи, смотрю – а мамы нет. А вокруг люди. И все чужие. Я спряталась между контейнерами и просидела там очень долго. Тогда мне казалось, что год или даже десять лет. А потом меня нашли и даже не ругали. Мне тогда было всего пять, я даже плохо помню этот случай. Но когда вокруг много людей, мне страшно. Очень-очень страшно. И мне очень нужно, чтоб в этот момент меня кто-то крепко держал за руку. И не выпускал. Не выпускал!

На последних словах музыка становится громче, а откуда-то из темноты возникает фигура в белом – такая тонкая, что кажется призрачной. Фигура медленно, словно паря на полом, проходит к только что говорившей девочке, протягивает руку…

 

Богдан так засмотрелся на сцену, что чуть не забыл о своей работе. Но вот уже гаснет свет в этой части сцены и разгорается с другой стороны.

Кровать или что-то на неё похожее. На кровати сидит мальчик, укутанный в одеяло. Видно только лицо, и то не полностью. Стихает музыка, звучит голос:

— Я темноты боюсь. Не всегда. Смешно, правда? Не всегда. Но если ночь и совсем безлунная… Раньше напротив моего окна был фонарь. Но когда ремонтировали дорогу, столб с фонарём снесли. И если безлунная ночь и сильный ветер, то за окном – чёрная бездна. У меня под подушкой всегда фонарик лежал. А потом его нашла мама и забрала. Она и телефон на ночь забирает, говорит, что от него бывает рак мозга. А я лежу, за окном темно, и кто-то стучит в стекло. Тук-тук. Слышишь? Тук-тук, я здесь. Тук-тук, не спрячешься, не спрячешься, не спрячешься…

И снова звучат тревожные аккорды, и движется через сцену фигура в белом, ведя ребёнка за руку. Подходит к кровати, садится, гладит по голове. Гаснет свет. И зажигается.

Я боюсь высоты. Глубокой воды. Пауков. Змей. Громкого крика. Смерти. Двигается по сцене призрачная фигура в белом, тянется за ней череда детей в пижамах – маленьких, одиноких, испуганных детей.

Медленно разгорается свет в середине сцены. Взъерошенный мальчик в тапках-оленях стоит во весь рост, говорит звонко, приплясывает на месте.

— А я не боюсь. Я вообще ничего не боюсь. Я не боюсь. Я считаю, что боятся только дураки. Даже не трусы, а дураки. Потому что умный человек – всегда смелый. Я могу смотреть вниз с любой высоты. Могу нырнуть с десятиметровой вышки. Я спокойно смотрю любые ужастики. Я видел даже настоящего покойника. И не испугался. Подумаешь, покойник. Лежит. Тихий. Никого не трогает. Глаза открыты, и кажется, что он смотрит. И что он живой. И что сейчас он встанет, пойдет на кухню, будет пить чай с баранками, листать сборник анекдотов и в сотый раз смеяться над одними и те же шутками. Но он не встанет. Потому что мёртвый. А я – не боюсь, не боюсь, не боюсь…

Голос срывается, мальчик садится на пол, обхватывает голову руками. Гаснет свет — весь полностью. Чистый голос еле слышно напевает «Баю-баюшки, баю, не ложися на краю, а то с краю упадёшь…». Нарастает звук, с разных стороны сцены в центр льётся свет. Там – стоящая прямо фигура в белом и сидящие у её ног дети.

 

Им хлопали минут десять. И кричали «Браво», как и хотела Марта. А потом для всех устроили чаепитие с печеньем, эчпочмаками, пиццей. Богдан немного покрутился в толпе, поулыбался Мишке, сёстрам Самира, подруге Полины, бабушке Иры и черноволосому парню, подозрительно похожему на приёмщика из химчистки у метро. Есть почему-то не хотелось и он пошёл разыскивать Василису. Времени на это ушло немного: она сидела в их любимом закутке. Он сел рядом.

— Я хотел тебе сказать, что ты была лучше всех.

— Не думаю, — она улыбнулась и вдруг потрепала по волосам, — просто ты ко мне необъективно относишься.

— Это да, — он тоже улыбнулся, — в высшей степени необъективно. И вот ещё что: ты как-то говорила, что ты стараешься всем говорить приятные вещи, потому что боишься обидеть любого, даже продавца в магазине. Мне кажется, с этим можно справиться. Просто надо начинать с малого. Просто однажды сказать, что ты на самом деле думаешь, а не пытаться предугадать, что от тебя хотят услышать другие. Понимаешь? Ой, забыл совсем! – Богдан сунул руку в карман толстовки и достал небольшой свёрток. — Вот, специально для тебя испёк. Для всех вчера четыре противня просто песочного, а тебе вот, кокосовое. Причем знаешь, опять забыл купить кокосовую стружку. Хорошо, что дома шоколадка «Баунти» завалялась. Шоколад счистил, в тесто замесил. Оно, правда, раскрошилось немного, но на вкус это не влияет. Держи.

Василиса протянула руку, взяла печенье, поднесла ко рту, но не откусила, а положила обратно в руку Богдана. И сказала громко, с удовольствием:

— Терпеть не могу кокос, ненавижу просто!

 

 

ЭПИЛОГ

 

От кого: Алексей Петров alex-art@gmail.com

Кому: Марта Брянцева martabrya@yandex.ru

Тема: Добилась-таки своего

Привет, Мартышка. Знаю, знаю, не любишь, когда тебя так называют, но я твою писанину терпел, теперь и ты потерпи. И я ведь говорил тебе, что не буду писать, и сам себе это обещал. И вот – пишу. Ты, кажется, единственная, кто способен заставить (не впрямую, но как-то умудряешься) меня делать то, что я не собирался.

Посмотрел запись спектакля. Круто. Правда, круто. Но я знал, что так будет. Ты вообще всё делаешь отлично, кроме еды. Из съедобного тебе удавалась только яичница и шпроты.

И снято неплохо. На профессиональную камеру, похоже. Своего любимого оператора вызывала? Как его там, Леха, что ли? Он по-прежнему цитирует Стругацких с любого места и по любому поводу? Привет ему при случае, если помнит меня.

Ты не писала, друг этот твой, который директор, он женат? Мне почему-то кажется, что нет. Он ведь был влюблён в тебя, ты знаешь? Кажется, это видели все, кроме тебя. Может, и до сих пор? Пригласи его в гости, пожарь яичницу. Он не сможет устоять.

Ты про маму писала. Хотел сказать: Евгения Андреевна меня не любила, терпела просто.

Мы об этом никогда не говорили, но это так. Теперь-то уже можно сказать. Однажды она даже провела со мной душещипательную беседу на тему «оставь Марточку в покое».

Может, и надо было? Мне иногда кажется, что мы были обречены. С десятого класса вместе. Сходились, расходились, снова сходились. Было во всём этом что-то ненормальное. Но, кажется, ближе всего мы стали, пока болела Евгения Андреевна. И простили друг друга за всё. И отпустили.

А эти твои девочки-мальчики, перекрёстно-влюблённые. Как думаешь, у них будет иначе? Пусть, да. Пусть будет иначе у кого-то.

И не благодари ты меня. Я рад, что смог оказаться полезным. И даже то, что я задержался с отъездом, в конечном счёте сыграло мне на руку. За это время Егор связался с правильными людьми, меня ждали. Одна выставка открывается в этом месяце, ещё одна через полгода.

Ещё про девочку эту. Очень талантливая. Насчёт красивая – не знаю. Скорее нет. Лоб слишком высокий, рот слишком большой. Но сейчас такие в моде. Странные. Пусть в артистки идёт, дар перевоплощения у неё фантастический. И пластика. Я мог бы её изваять. В серебристом металле. Но не из стали, нет. Из ртути, если бы это было возможно.

Пока, Мартышка. Береги себя.

P.S. И не пиши больше, ладно?

 

* все персонажи и электронные адреса в повести вымышлены, совпадения с реальными людьми и адресами случайны.

** Быть Шекспиру или не быть? Зис ис зе квешн! – переиначенная фраза из монолога Гамлета из одноимённой трагедии Шекспира: «To be, or not to be, that is the question» (Быть иль не быть, вот в чём вопрос).

 

Голосования и комментарии

Все финалисты: Короткий список

Комментарии

  1. AnnAnnAnn:

    Мне зашла эта книга. Есть к чему стремится. Мне хотелось бы чтобы автор побольше раскрыл тему взаимоотношений Марты Михайловны с её другом . Также хочу приметить хорошую сюжетную линию, всё очень продуманно. Я даже не могла догадаться про тайну Василисы, это огромный плюс. Так как в некоторых книгах тайна лежит на поверхности, читатель догадывается, а главный герой все гадает и гадает, такое лично меня бесит. одноклассники мне показались слегка нереалистичными, почти весь класс пошёл на эту авантюру, тратил силы и время. Мне кажется что если бы такое устроили в моей школе, то пришли бы несколько человек и я. У всех ведь свои дела.

    О такой учительнице русского я могу только мечтать.Один минус у неё:любимчик Василиса. Она её сильно выделяет. Личность Василисы получилась сильно положительной.

    Всё таки хорошо, что автор оставил в конце надпись, то что все адреса и адреса эл.почты ненастоящие  и все совпадения случайны. Представляю как фанаты пишут какому-то человеку спрашивая про скульптуры. Или приходили по адресу выискивая театр.

    Мне понравилось. Спасибо за эту книгу.

    • Liliya Volkova:

      AnnAnnAnn, спасибо вам огромное за отзыв! Очень рада, что книга вам понравилась. К тому же, ваша рецензия — первая, что мне особенно приятно. Если вы зайдете ещё раз на эту страницу, буду рада обсудить с вами некоторые вопросы, которые вы подняли в рецензии. Например, одноклассники. Да, согласна, далеко не в каждом классе нашлось бы много желающих тратить время на театр. Но всё же это особенный класс. Туда пришли люди, которым интересна литература. И личность Марты тоже сыграла свою роль в этом, мне кажется. Насчёт любимчиков — я согласна, что это не очень хорошо. В моей жизни была одна история, когда меня невзлюбила учительница. Я бы даже сказала: поставила на мне жирный крест, и никакех мои попытки доказать, что у меня есть способности к её предмету, ничего не меняли. Отчасти мне помогло то, что она ушла из школы на некоторое время, а когда вернулась через два года, у меня по её предмету (математике) была пятёрка, и со временем ей пришлось признать, что я разбираюсь в предмете. Вообще, отношения учителей и учеников — тема неисчерпаемая. Нам всем, конечно, хотелось бы, чтоб учителя были всегда справедливыми и беспристрастными, но они тоже люди, со своими недостатками. И ничего с этим не поделаешь) Кстати, об особом отношении Марты к Василисе мы узнаём в основном из писем Марты. В ежедневном общении она, мне кажется, не слишком часто показывает, что выделяет Василису среди всех прочих учеников. Вам так не показалось? И вообще, Василису мы видим чаще всего глазами влюблённого в неё Богдана, который, конечно, почти не видит её недостатков)
      Я ещё хотела спросить вас: Василиса показалась вам хорошим человеком? Вы смогли бы с ней дружить? Я, честно говоря, не уверена, что смогла бы, будучи подростком, стать близкой подругой такого человека. Она всё же странная. Вроже не злая. Вроде ко всем доброжелательна. Но при этом ни с кем близко не сходится. И как бы в стороне от всех. Мне, наверное, было бы тяжело дружить с ней.
      И ещё: вам что-то показалось непонятным в том, как складывались отношения Марты и Алекса? Там, конечно, эти отношения описаны без особых подробностей, но основные этапы, мне кажется, очевидны. А остальное, я думаю, вполне может додумать читатель.
      Спасибо вам ещё раз! Буду рада продолжить общение)

  2. strmska:

    Мне все очень понравилось. Отправила рецензию. Тут хотела бы написать, что именно такие произведения нужны подросткам. Темы дружбы и любви должны раскрываться в подростковой литературе, ведь в нашем возрасте они наиболее актуальны (в силу отсутствия какого-либо опыта).

    Повесть так близка мне по духу, герои так интересны. События знакомы. Посмеялась над следующим отрывком, просто сильно напомнило меня: «Химичка, которая крутилась у доски и уже большую её часть исписала формулами, наконец заметила, что в классе происходит что-то не то, прикрикнула, пригрозила отнять телефоны и налепить двоек всем подряд, без разбора. Пришлось угомониться и до конца урока изображать интерес к химическим соединениям.»

    Огромное спасибо автору! give_rose

    • Liliya Volkova:

      strmska, огромное спасибо вам за отзыв! Очень рада, что повесть вам понравилась, что герои показались интересными. Очень надеюсь прочитать потом вашу рецензию, где вы, наверное, написали о своих впечатлениях более подробно. Что касается химии, это у меня тоже личное)) Как-то не очень у меня складывалось с этим предметом, хотя оценка была неплохая))
      И вот ещё: удивительно, но даже большой жизненный опыт ( а я человек уже очень-очень взрослый) не всегда помогает разобраться с дружбой и любовью) И я тоже ищу ответы на свои вопросы в книгах (или фильмах) и иногда даже нахожу.
      Спасибо вам ещё раз! И желаю удачи в конкурсе рецензий!

  3. VarvaraDK:

    Не понравилось. Показалось скучным. Сюжет очень затянут. Вставки в виде писем как-то сбивают  и путают.  Вообще, многое непонятно. Хотя,  может быть,  это , как в стихотворении Агнии Барто:  «Нет, видно я еще мала: я ничего не поняла.»)))

     

    • Liliya Volkova:

      VarvaraDK, спасибо за отзыв! И мне, кстати, тоже далеко не все книги нравятся) Скажите, пожалуйста, а вы до конца прочитали? Потому что, как мне кажется, многое становится понятным именно по ходу повествования. И буду рада, если вы напишете, что именно вам показалось непонятным. И ещё, если это не секрет, не могли бы вы сказать, сколько вам лет? Подозреваю, что герои повести как минимум года на два или даже больше старше вас.

      • VarvaraDK:

        Здравствуйте, Лилия. Спасибо за ответ. Я с трудом дочитала, в конце уже совершенно запуталась и мало что понимала. Герои книги, школа, театр, письма, прошлое, настоящее…. все как-то перепуталось, и я не могла представить все в общем, целиком. Мне почти 11 лет. Я легко читаю книги для 12+, но, наверное, ваша книга все-таки для 14+… Надо будет ее перечитать года через 3)

        • Liliya Volkova:

          И вам спасибо, что ответили) Да, скорей всего вы правы, эта повесть для людей чуть пострарше. Но, знаете, у каждого свой путь, свои проблемы, так что и от возраста восприятие книги не всегда зависит. Я вот читаю книги для взрослых, как вы понимаете) Но отзывается во мне далеко не всё прочитанное. Спасибо ещё раз и удачи!

  4. Anna Chernobrovkina:

    Мне всегда было интересно, почему вдруг люди начинают друг другу нравиться, и как они понимают, что нравятся друг другу, кто первым должен рассказать о своих чувствах, и что будет, если ты вдруг скажешь, что кто-то тебе нравится, а он будет смеяться. Я так долго об этом думала, что решила на время эти вопросы отложить. Но читать мне все равно было интересно. И Варе я страшно завидовала. Что она такая необыкновенная, что  нее много друзей, и что ради нее Богдан перешел в литературный класс. Но когда дочитала книгу до конца и поняла, в чем дело, вся зависть куда-то исчезла.

    • Liliya Volkova:

      Анна, большое спасибо за интересный отзыв! Ответа на вопрос «почему люди друг другу нравятся и что делать, если твои чувства не понимают или даже высмеивают» я тоже до сих пор не знаю, хотя прожила уже довольно длинную жизнь. Как-то по обстоятельствам действовала) И результат был разный, и эмоции разные: и радовалась, и переживала, и страдала, и наверняка заставляла страдать других. Наверное, тут и нет единого рецепта и одинакового подхода.
      И мне очень важным показалось ваше замечание о том, что в конце вы перестали завидовать главной героине. Ведь это правда: глядя на других людей и завидуя их успешности, популярности и чему угодно ещё, мы совершенно не представляем, что стоит за их успешностью и популярностью. Иногда это тяжкий труд, иногда — природный талант, а порой и вовсе очень большая боль. Спасибо вам за то, что так тонко почувствовали текст! Удачи!

  5. Gayazov Azat:

     

    Книга Театр «Хамелеон» очень хорошое начало. В ней описывается про любовь Богдана к Василисе. Богдан даже ради этой любви записался в гуманитарный класс. Автор описывает очень хорошо характер и внешность героев, хорошо меняет речь героев. Хорошо описывается сам театр, но по моему мнению автор должен был добавить хотя бы немного деталей про декорации. В повести так же хотели сказать про современную школу, но автору не хватило её до крутить. Так же я заметил в многих словах имеются грамматические ошибки. Хорошо было бы если автор получше объяснил концовку книги, а то не очень понятно смысл её.

    • Liliya Volkova:

      Azat, большое спасибо за отзыв! Жаль, что в тексте обнаружились ошибки и/или опечатки. Думаю, одна из причин этого заключается в том, что Книгуру — конкурс рукописей. Понимаете, когда издаётся книга, то текст сначала несколько раз читает автор, потом редактор, потом корректор, после снова автор, и каждый из них вылавливает в тексте ошибки. А на этот конкурс автор присылает свою рукопись и иногда не замечает собственных ошибок или опечаток. Тем более, что иногда получается закончить текст совсем незадолго до того, как заканчиваются сроки приёма, и у автора просто не хватает времени на многократную проверку. Это меня, конечно, не оправдывает, но, возможно, что-то объясняет) А вообще, все мы люди, поэтому ошибки бывают не только в комментариях читателей, но и в текстах писателей)
      Я бы хотела у вас уточнить, что именно в концовке вам показалось непонятным. А про школу, кстати, я рассказывать и не хотела) Мне было важно рассказать об отношениях подростков друг с другом и о том, как они общаются со взрослыми — как с учителями, так и с родителями.
      Спасибо вам ещё раз и удачи!

  6. Gayazov Azat:

    Книга Театр «Хамелеон» очень хорошое начало. В ней описывается про любовь Богдана к Василисе. Богдан даже ради этой любви записался в гуманитарный класс. Автор описывает очень хорошо характер и внешность героев, хорошо меняет речь героев. Хорошо описывается сам театр, но по моему мнению автор должен был добавить хотя бы немного деталей про декорации. В повести так же хотели сказать про современную школу, но автору не хватило её до крутить. Так же я заметил в многих словах имеются грамматические ошибки. Хорошо было бы если автор получше объяснил концовку книги, а то не очень понятно смысл её.

  7. Vladimir Lifantyev:

    Произведение Лилии Волковой «Театр Хамелеон» мне показалось не плохим, не скажу, что очень понравилось.

    Типичная школьная ситуация дружбы и любви подростков. В данном случае влюблённость Богдана к Василисе, ради которой он приходит в гуманитарный класс, затем в драмкружок. Также в глаза мне бросилось то, что я не очень приветствую-это любимчики учителей. На мой взгляд это была Василиса.

    Вообще школьная жизнь самое интересное время в нашей жизни. А повесть «Театр Хамелеон» немного напоминает нашу жизнь и ситуации в нашей школе.

    • Liliya Volkova:

      Vladimir, большое спасибо за отзыв! Рада, что описанные в повести ситуации показались вам знакомыми. Мне кажется, что это скорее комплимент автору, чем наоборот) Что касается любимчиков учителей, то да, мне тоже не нравится, когда такое происходит. Но бывает ведь, правда? С другой стороны, о том, что Василиса нравится Марте, мы узнаём из писем самой Марты. Она, кажется, не слишком показывала другим ученикам, что Василиса — её любимчик, и старалась относиться ко всем одинаково. Трудно сказать, насколько у неё это получилось) Я и сама не очень понимаю это)
      Спасибо вам ещё раз и удачи!

  8. Falin:

    Эта книга мне понравилась и заинтересовала меня своей современностью.Произведение рассказывает нам о взаимоотношениях людей, сложной любви и личных проблемах . Книга хорошо рассказывает о внутренних чувствах и желаниях человека посредством хорошо поставленных диалогов и мыслей главного героя.В книге раскрываются серьёзные вопросы, неплохо поставлены паузы, диалоги и монологи. В отличие от многих других книг здесь ясно выражаются характеры и эмоции персонажей, что является хорошим плюсом в понимании произведения. Из-за простого стиля речи и спокойной манере повествования удаётся легко вникнуть в книгу и не отвлекаться по мелочам.Характеры почти всех героев разнообразны и интересны поэтому при чтении не заскучаешь и не бросишь читать на половине. Конец книги настаёт довольно быстро и неожиданно, но даже так книга оставляет после себя хорошие впечатления.В целом книга не является новшеством и не единственная в своём роде, но из-за всего перечисленного она довольно хороша, учитывая о каких сложных вопросах она написана. Это первая книга этого автора которую я прочитал, но я думаю что и другие его произведения не будут плохими, а рекомендованными к прочтению как и эта книга.

    • Liliya Volkova:

      Falin, большое спасибо за отзыв! Рада, что повесть вам понравилась. Мне было бы интересно узнать, кто из геров вам показался самым интересным и, может быть, похожим на людей, которых вы встречали в жизни. И какие проблемы персонажей заставили вас им сочувствовать или, напротив, порадоваться за них. Буду рада вашему ответу, но в любом случае — спасибо и удачи!

  9. Anna89:

    Повесть «Театр Хамелеон» мне показалась приятной и напомнила произведения Жвалевского и Пастернак. Все авторы пишут о школьниках-подростках и их проблемах. В произведении Лилии Волковой мне понравилось многое: сюжет, герои, описания и другое, но проще перечислить то, что НЕ понравилось.

    Сначала письма в конце глав не сходились с общим сюжетом (к четвёртой главе всё наладилось), Алексей Петров непонятно откуда и зачем взялся. Концепция имейлов рядом с текстом интересная, но сначала стоит объяснить их связь с текстом.

    Развитие отношений Богдана и Василисы хорошо видно, но их признания и становление парой прошли слишком быстро. Я бы с большей охотой увидела историю Евгения Онегина, но со счастливым концом.

    Последний минус — оформление текста. Присутствуют орфографические и пунктуационные ошибки, которые почти не отвлекают. Смайлики же заставляют задуматься об их появлении в тексте.

    Мне понравился «Театр Хамелеон», было очень интересно сопоставлять героев со своими одноклассниками. Жду продолжения или новой книги от Лилии Волковой. ☺️

    • Liliya Volkova:

      Anna89, большое спасибо за интересный и детальный отзыв! И сравнение с книгами Жвалевского и Пастернак для меня лестно, они замечательные писатели.
      Мне очень жаль, что я не сумела выловить из текста все опечатки и ошибки. Времени не хватило, очень торопилась успеть дописать книгу до дедлайна. Простите, исправлюсь. А вот смайлики для меня самой стали сюрпризом. Никаких живых улыбающихся рожиц в тексте, конечно, не было, но при выкладывании на сайт, видимо, знаки препинания в определенных комбинациях автоматически превращаются в смайлы. Смешно получилось)
      Что касается писем Марты, то я, честно говоря, специально не стала заранее ничего объяснять. Мне самой нравится, когда в книгах есть пусть маленькая, но загадка. Нечто, что становится понятно не сразу, а постепенно. Но подумаю ещё над этим, когда книга будет готовиться к печати. И о том, чтоб более подробно прописать отношения Богдана и Василисы, тоже подумаю. Спасибо вам за то, что помогаете сделать текст лучше.
      И буду рада, если вам захочется прочитать другие мои повести. Они есть тут, на сайте. Одна в коротком списке 2019 года, другая — 2017-го.
      Спасибо ещё раз и удачи!

  10. renata tkachenko:

    С самого начала повести было понятно, что речь в дальнейшем пойдёт о любовной истории Богдана и Василисы. Но я была приятно удивлена тем, что помимо любовной линии, очень хорошо раскрывались темы о дружеской командной работе и об отношениях учеников и учителей. Автор хорошо обозначила и всех учеников, и их учительницу Марту через их речь и поступки. Правда, я разочарована из-за раскрытия Василисы, как персонажа. С самого начала она мне показалась довольно загадочной. Я надеялась на то, что секрет её излишней доброты будет неожиданным и интересным, но как по мне, всё получилось наоборот. Также в итоге непонятно, что стало с взаимоотношениями Василисы и Богдана, думаю, автор не докрутила эту довольно важную мысль. Не совсем понятна и вся история с Алексеем и Мартой, эта сюжетная ветка даже показалась мне лишней. Но я рада, что произведение закончилось именно ответным письмом Алексея.
    Меня порадовало и то, что решился конфликт между Богданом и Мишей, мне было интересно, смогут ли они помириться.
    В итоге, были плохо раскрыты любовные линии (хотя мне было интересно их развитие), но зато мне понравился основной исход сюжета.
    Очень жаль, что я не сделала какие-либо выводы для себя из произведения «Театр Хамелеон», думаю, никаких поучительных моментов в нём и не было.
    В целом, повесть мне понравилась, но я бы не сказала, что она как-то глубоко отложилась у меня в голове.

    • Liliya Volkova:

      renata tkachenko, большое спасибо за отзыв! Возможность прямой связи с читателями, шанс узнать об их впечатлениях — одна из самых прекрасных возможностей, которые предоставляет конкурс Книгуру. И ваше мнение, как и отзывы других, поможет мне сделать текст лучше, когда я буду готовить его к публикации.
      Мне вот ещё что очень любопытно: вы действительно считаете, что книга непременно должна быть поучительной? Мне кажется, что я сама за всю свою жизнь не прочитала ни одной книги ради того, чтоб она меня чему-нибудь научила. Если это, конечно, не были учебники или инструкции) Просто не задалась вопросом поучительности ни до, ни во время, ни после чтения. Восклицания «а чему научит эта книга моего ребёнка?» вижу иногда в отзывах мам на книжки для совсем маленьких детей, например, в книжных онлайн-магазинах. Но и только.
      Буду рада, если ответите. Но в любом случае — спасибо вам ещё раз и удачи!

//

Комментарии

Нужно войти, чтобы комментировать.